енья ищет впопыхах:
а вдруг есть Истина иная,
не утоляющая прах?
Неправда!
Криком отметая
оковы, мучается тлен,
и жизнь,
как падшая святая,
приподнимается с колен.
Как презирать тебя?
Ведь презирают ЧТО-ТО!
А ты - ничто.
Что ж,
презираю тем,
что я с тобой живу.
Разреши постучать
в твою дверь!
Ты не спросишь,
кто это стучится,
да и мне
все равно уж теперь:
кто откроет?
И - не удивится.
Облетел меловой потолок.
Неуютность.
Приметы семейства...
Разомкни горла
замкнутый ток:
лицемерие наше - злодейство.
Что бы, что напоследок обжечь?
На ответное жженье готова,
ты спешишь
в одиночество лечь,
я зеваю, и между - ни слова.
Неужели, все так и умрет
по частям, на глазах, постепенно,
и в фальшивом молчании рот
будет замкнутым
в замкнутых стенах?
Разреши постучать в твою дверь...
Она пришла. Глаза опухли
от слез, обиды и стыда:
давили лаковые туфли
окурки в здании суда,
а он, похожий на антенну,
косые взгляды
брал в себя...
Произошла немая сцена
любви,
любивших не любя.
Раскладушка скрипит
подо мной,
спит жена,
спит сосед за стеной,
спит жена,
спит сосед за стеной
перед этой,
последней, войной.
А душа, как осколок, болит,
дети спят, и жена моя спит,
дети спят, и жена моя спит:
я еще не убит, не убит.
До свидания-здравствуй, жена:
мы проснемся, мы выпьем вина,
мы проснемся, мы выпьем вина,
ведь еще не война, не война.
Может, кончится
наше вранье?
Сядем рядом,
да порознь споем,
сядем рядом,
да порознь споем:
ты о старом, а я о своем.
Раскладушка
скрипит подо мной,
я один со своей тишиной,
я один со своей тишиной...
перед этой, последней, войной.
Ну, почему судьба жестока
и почему все в мире так:
среди людей мы одиноки,
и очень труден каждый шаг?
Друг друга мы, не понимая,
бежим куда-то
день за днем;
неужто райская прямая -
всего лишь юношеский сон?
И час последнего заката
еще, казалось бы, далек...
Какая проклятая плата
за каждый шаг
и каждый срок!
Зачем же ты, седая фея,
на платье белое глядишь? -
Все безнадежней и сильнее
любовь к несбывшемуся лишь.
Зачем палач так беспощадно
избрал, по воле Рока час,
и жалит страх любви площадной
в последний миг
и в первый раз?
Не преклоняй, мой друг, колени,
все повторяется
точь в точь:
у палача есть имя, Время,
а у тебя есть время, Ночь.
Какая женщина!
Не женщина, а шприц:
ее зрачки кололи в душу,
ее влюбленности,
похожие на блиц,
маскировались...
«тайнами» наружу.
Какая женщина!
Красивая, как лжец:
ее сарказм опасней яда,
и только жизнь ее,
похожая на жест,
не переносит
понимающего взгляда.
Все в мире едино:
трава и цветы,
как плачут деревья,
я слышу,
и гордые птицы
кричат с высоты,
и горы холодные дышат.
Взаимно прекрасны
и грани, и сны,
медвяного лета настои,
и маятник Света,
и блеск Сатаны,
и Тьмы материнство святое!
Да будет не чуждая
ноша твоя,
тревога, сестра созиданья;
pакушечник шельфа,
тень умерших «я»...
Твой дом - филиал мирозданья!
Чей пес распростерся у ног на ковре?
Он друг и слуга откровенно;
в покорном зерцале
о Зле и Добре
ты - Господи Боже, наверно...
Овалы комфорта, бетон, провода;
как бдительны
сторожи быта!
А взгляд все отважней стремится ТУДА,
где стражник, но дверь приоткрыта...
Ступень за ступенью, скрепляя азы,
уходит в Круги человече;
качают весы
Немота и Язык,
и длится мгновение вечно!
Здесь не видятся люди,
здесь успех не успех,
здесь и судьи не судьи
и под трауром смех.
Уши залили сплетни,
вместо фей колдуны,
здесь не пишутся песни,
лишь свирепствуют сны.
Не придет напоследок
ни на грошик чудес,
здесь из рук моих, веток,
вырос алчущий лес.
Здесь холодные реки
обрывают свой бег,
да еще человеки
умирают у рек...
На ладье поднебесной
покачался колдун,
над голодным тем лесом
вой невидимых струн.
Я стою, как впервые,
над извечностью бед
и цветы жестяные
прижимаю к себе.
Здесь не то чтобы грустно,
и не то чтобы страх,
просто тесно и пусто
во чужих чудесах.
Напоследок все мало!
А тебе говорят:
«Это только начало
построения в ряд!»
Рвали сплетни с ушами,
песню вбили, как кляп.
И сказали: «Ты - с нами!»
И послушался раб...
Где ж вы, силы земные!
Весь уже ослабев,
я цветы жестяные
прижимаю к себе.
Как спину студит
время пожеланий!
Опять участье
искренних юнцов
зачем-то рядом...
и без надобности ранит
покой гнезда несостоявшихся отцов...
К чему теперь
болезненная бодрость?
Сгущающийся неба окаем.
Тсс-с! Терпеливую, подрезанную гордость
немой расчет переключает на «прием».
Ты, друг, устал уже
от планов и условий,
собою быть
и то теперь за труд!
Взгляни: товарищи без лишних славословий
вторично женятся
и заново живут.
Да, твой полет, увы, пугающе спокоен,
с авоською ты машешь
в «Гастроном»...,
одна душа, как будто старый воин,
грустит о будущем, беседуя с вином.
Я провалился.
Был как не был.
Ну, а она ждала.
А я решал, как ребус,
свои дела.
Я колесил.
И куролесил
себе, считай, назло.
И не ее я встретил.
Не повезло.
А спохватился:
к ней с приветом...
Ну, а она давно
pешила ребус этот:
ей все равно.
Когда и кем
наш путь рассчитан?
Пуглив грядущего мираж!
Лишь смех,
как молниезащита,
хранит
воздушный замок наш.
Любовь моя,
держись объятий,
впивая, алча каждый миг;
меж «нет» и «да» -
как бритва! - счастье:
не долог век, не злобен лик.
Моя, моя! Ах, время зыбко:
улыбка прячется в улыбку.
Вернись в мой дом,
пока еще не пуст он,
пока печаль
над книгой в забытьи,
и не отравлены брожением изустным
минувшие и будущие дни.
Так долго ранившая лаской воскрешенной,
была ты вопиющаю раба
незримых пут,
тобою же свершенных:
в бессилии напрягшегося лба!
За дверью,
где возврата не бывает,
есть знание,
мучительнее лжи...
Вернись в мой дом,
пока еще взлетают
два ангела на эти этажи.
Вот высший суд ее, карающий прощеньем.
Нет искупления.
Есть - время.
«Извините,
но кофе с цикорием...,
это вам все равно,
а не мне!» -
У Наташи знакомства, истории
и друзей,
как воды по весне.
В этой кухне уютной, прокуренной
от рассказов чужих теснота.
У Наташи
щека не напудрена,
у Наташи
вся ночь - пустота.
Ой ли, был ли искуситель?
Память
стрижена под «ноль».
Муж бы, жизни повелитель.
Есть...
Да призраков король!
«Я ни во что уже не верю!»
сказала, вздернула очки,
и головой,
как птица в перья,
ушла в две маленьких руки.
Чуть покапризничала: «Чуда
хочу, неужто же нельзя?!»
Лишь предлагают
мыть посуду
ее неглупые друзья.
Уже седые запятые
pоятся в волосе, увы,
и дни ее, как позывные,
кричат над вечностью молвы.
Замочек клацает у двери,
посуда моется, дела...
«Я ни во что уже не верю!»
Ворчит. Будильник завела.
У Наташи
печальные мысли:
надо ей,
чтобы всем - хорошо.
На что расходуется жизнь?
Я утром встану,
хлопну дверью
и, отвернувшись, прикурю,
лишь одного желая остро:
жить надо просто.
И, оглянувшись
с недоверьем
на дня минувшего потери,
в существование вступлю.
Как остров.
Работа. Стол.
Приятель скуки,
чужие мысли узнаю,
слова чужие повторяя
в чиновном рае:
те же знаки, те звуки
вполне изученной науки
без раздражения терплю.
И - день стараюсь.
Обед. Кроссворд.
Звонок от друга.
Ток заполненья маеты.
Как все проверено и точно!
А между - прочее:
гляделки, мелкая услуга,
подруга из того же круга,
и ностальгичные мечты -
поехать в Сочи.
А жизнь идет.
Да! Поверяют выбор далью;
во мрак холодного чела
мой погрузится
взгляд прощальный,
как раскаленная игла.
Все переможет
слабость сердца!
В анестезии забытья,
как лед и пламень,
два соседства:
любовь и бегство бытия.
Слова, хранители итога:
молчи, любимая, молчи,
пусть каждый раз
в молчаньи долгом
безумьем разум мой горчит.
Нас закаляют испытанья;
мир на перронном сквозняке
вновь обручает два желанья
на разводящем языке.
Часы блеснут, как Бога око,
мой взгляд сгущен
до черноты!
И еду я! В... командировку
на грани муки и мечты.
Мы не знаем, кто прав,
только знаем, что грех
друг у друга украв,
не оплакать бы смех.
Мы друзья навсегда,
видно, годы ушли,
и любил бы я, да
притяженье земли.
Как подняться до грез,
до смертельных «прощай»?
А вопрос очень прост,
как полуночный чай...
Где за жестом - глаза,
за душою - беда;
наше робкое «За» -
постаревшее «Да».
Мы устали молчать
в щебетаниях встреч,
мы готовы начать,
не умея беречь.
Без тебя мне не жить,
я - живу,
не растрачивать слов,
трачу я:
без тебя...
Что, решаясь, решить?
Слово - звук...,
что отныне, то впредь,
точно юн,
я раб острых углов,
я свеча.
Без тебя!
Ты приходишь,
как длящийся
праздник,
моя темноглазая,
добрая грусть.
Жил ли я,
пел ли я?
Я - боюсь!
Спасибо множеству:
мир сутью стал моею,
я, ветром дел питаясь,
как волна,
поднялся, чувствуя и смея
искать любовь
и ненависть - сполна.
Гляди на звезды, мальчуган, голубоглазо!
В иную даль
с прогнозами спеша,
на зов, всесильнее приказа,
сквозь гибельность промчалась бы душа!
Из клетки вырос я
на радость или горе?
Покуда жизнь
не допита до дна,
зрачки,
как дырочки в заборе:
вся через них Вселенная видна!
Обалдев от неведомой скорости
и проклятья устав возвещать,
на веселом уроке жестокости,
мы узнаем,
как надо прощать.
Мы узнаем:
почем были шалости
огнестрельных
и прочих веков,
где хватало всего,
кроме малости:
не спалось,
не жилось без оков.
Не пугайтесь,
любимые женщины,
pыцарь в сердце
еще не храпит:
будет вспомнено все,
что обещано,
будет бой и любовь победит.
Там Фемида,
душа покаянная,
там печали
бpедут без одежд,
там по-пpежнему
пьем наше пьяное,
злое время велики-