л. Святое дело! Они нам денег дали. Благодаря тебе, между прочим.
— Да?
— Да. Мама твои опусы Мамемаме регулярно зачитывает. Старушка млеет. Тащится от твоего идеализма и альтруизма. Моцарт, ты её сделал! Без рук без ног на бабу скок! Это не хило. Духовный оргазм по телефону. Читает, читает! И не по разу. Я сам слышал. А что это за бумажку ты разглядываешь?
— Лёлик, нехорошо смеяться над убогими, а хочется. На, почитай документик, я специально в Кукольном театре скопировал.
— В Кукольном?! Та-аа-ак… «В издевательских и очернительных тонах на сцене рассказывается о противопожарных мерах, принятых к обязательному исполнению в личном хозяйстве. Не соответствует истине и тот факт, что «лисичка» (пожарный расчёт) приехала к месту действий (к «теремку») без запаса воды. Это ложь, которая порочит профессию работника Управления Силами. Многие позиции сказки также не соответствуют утверждённым нормам и правилам службы, которые для нас святы…» — Что за херь? Ты, Моцарт, сочинил?
— Если бы! Лёлик, они сначала пришли в Кукольный с проверкой, накопали там массу несоответствий, завалили театр угрозами и протоколами. Откупиться от их «заботы» театру, сам понимаешь, нечем. От отчаяния актёры и администрация предложили тогда в кукольном балагане детскую сказку поставить за свой счёт, так сказать, в целях пропаганды безопасности жизни. Впервые в стране. Слово «впервые» козлища-дояры заценили сразу же. Пришли на просмотр всей артелью, сидели в зале с блокнотиками, писали: что «соответствует» в сказке, а что нет… Потом донос накатали. Артисты в шоке. Таких «ценителей» кукольного юмора и творчества у них ещё не бывало. Бумагу подписали и на самый верх зафитилили. Теперь ждут, когда их по костяной головке погладят. Что делать, Лёлик? Они безнадёжны.
— Будь здоров! Лучше всего — не искать того, кто виноват.
— А то что?
— А то! Вдруг найдёшь? Тебе это надо? Война так война: пленных, Моцарт, не берём! Виноваты все. Для неверящих в силу инструкций — расстрел на месте. Верующие в чужие достижения перестают стремиться к своим собственным. По бесплодию узнаете их. Ом-мммм-мммм! Моцарт, твоя жизнь — это текст. До ля-ля букв и до ля-ля смысла. А для них жизнь — это и есть «дембельский альбом». Чтоб яйца аж сверкали! Текст для них — просто пятно. Текст длиннее трёх букв им малопонятен.
— Текст — это поступок, Лёлик!
— Ну, а я что говорю! Забудь их! Мама одна дотятнет до финиша. У нас с тобой в ногах правды нет, а у неё — есть. Я подслушивал. Что ты там на форзаце написал для козлов? Тот, кто любит трудности, не бывает слабым? Незаслуженную лесть козлища слижут со страницы, как десерт. А мы, даосы и практические покойники, утверждаем другой путь: трудности отвратительны! Скажу тост, Моцарт. Мы становимся тем, к чему прикасаются наши руки, а изнутри мы есть то, чего коснулись наши глаза. Не прикасайся, Моцарт к гэ, и не завоняешь! За тотальный по!
— Будь!
— Уже есть!
— Лёлик, жизнь есть там, где есть атмосфера. Она сама себя «надышивает» и сама себя поддерживает. На диссидентской кухне, допустим. В секте какой-нибудь. У туристов. Завод один знаю, они прям-таки носятся со своим «духом предприятия» — с идеей корпоративной культуры. А у этих «силовиков»… Они в историю насильно лезут, в политику, в деньги, в религию сунулись. Старики говорят, что раньше, мол, у них была «атмосфера общности». Врут, наверное, по врождённому слабоумию?
— Врут. Паразиты питаются трупами. Вонь заменяет им атмосферу. Доброта моя сегодня безгранична: хулы после Апокалипсиса не будет и им. Пусть додышивают то, что есть. Можно.
— Лёлик, давай я им письмо напишу. Длинное.
— Здоровый человек длинных писем не пишет.
— Почему так всё гадко, Лёлик? Почему? Меня несколько дней уже нет дома, а жена даже и не ищет. Может, меня уже убили!
— Так оно и есть. Ты, Моцарт, уже в раю. Наливай!
— Почему, почему так?!!
— Да-а… Зрение даоса подсказывает мне, что местные аборигены намертво вцепились лишь в свою землю и совсем не охраняют небо над ней. А ведь здешнее небо — пока ничьё. Хватай его, Моцарт! Хватай! Ты будешь первым королём в непаханом небе аборигенов.
— Лёлик, ты — экстрасенс и мастер провидений. Откуда ты всё это черпаешь?
— Из-под дивана, конечно. Из Библии, то есть. Моцарт, самое главное — это не знать лишнего. А ещё главнее — не уметь лишнего. Ты душ с похмелья принимаешь? Принимаешь. Даже отпить глоток можешь. Знания вокруг нас — такой же душ, а жизнь — непрерывное похмелье. Нельзя же весь душ принимать внутрь. Лопнешь ещё до того, как описаешься. Мы, даосы, именуем эту силу Потоком. Управляться с ним нужно в соответствии с понятиями меры и целесообразности. Навыки и того, и другого сегодня утрачены. Оммм-ммм-мммм!!!
— Бай-бай, Лёлик.
— Оммм-ммм-мммм!!!
— Мама, где Лёлик?
— В больнице твой Лёлик! Неделю лопали! Я спасателей вызывала! С крыши мужики по верёвке к вам спустились. Еле успели откачать. Ты что, ничего не помнишь?
— … А я, Мама, где?
— На диване ты, козёл, вместо него лежишь. Что у тебя с глазами? Откуда синяки? Дрались?
— Не знаю.
— Алё, Гиви! Бывшего её мужа укатали в реанимацию, а клоун написал мне письмо. Очень странное. Нет, на угрозу не похоже. И на шантаж тоже. Послушаешь?
Родину ненавижу! Сердце смерти бьётся в каждом из нас! Каждый — мост для себя самого. Каждый — ключ для себя самого. Каждый человек — пыль себя самого. Что любить, если пусто внутри? Сила огня заменила здесь силу извечного света. Низкое носит имя высокого. Где то время, когда жизнь играла смертью? Скоро ли кончится время, в котором смерть наиграется жизнью? Человек в аду слеп, ему нужен тот, кто провидит сердцем. Огонь человеческий и огонь поднебесный в сердце жизни встречаются. В сердце смерти они угасают. Помолись за себя: будет страшно тебе после смерти. Охранять ты приходишь святыни — убиваешь ты их, охраняя. Для того и святыни, чтобы им на охрану вручать лишь себя самого. Окружённый твердынями в камне и в слове, ты бездомен и мёртв изнутри. Кто тебя погребёт? Память мира исторгнет тебя. Так и будешь смердеть. Мёртвый и непогребённый. Вместо «я» говорить будешь мёртвое «мы». Будешь юность учить поклонениям низким. Прогорая в аду, будешь верить, что пепел твой — свет. Открывает молитва немое. Чтобы мог ты молчать. Сердце смерти стучит! Есть у смерти плоды! Адом ад прирастает. Не блуждающий прав, а заблудший. Родины — нет! Только ненависть — есть!
Ахинея! Это можно как-то использовать против него? Кто это тебе сказал, Гиви, что литература неподсудна? У нас всё подсудно! Ха-ха! Подружка? Живём. Пока членораздельно. Беременная. Я хочу ей квартирку в соседнем городе купить. Приворожила, как приклеила! Представляешь, у меня ни на кого теперь не стоит, кроме неё. Полюбил, что ли? Врачам? Да, показывался. Говорят, тут сглаз ни при чём. Хронический простатит. Ха! Старый! Да я ещё «двадцадку» бегу не хуже молодых.
— Уважаемые господа! Члены редакционной коллегии! Наша книга почти готова. Я передаю вам рабочий образец отпечатанной работы для фактического уточнения материала и профессиональной коррекции технических деталей. Мой вам совет, господа: чтобы не погубить созданное произведение внесением многочисленных субъективных поправок, — организуйте минимальную экспертную бригаду. Референтную группу не больше трёх человек. Книгу должен читать «Змей Горыныч» — три самых опытных головы, сидящих на общем теле жизнеообеспечивающей системы. Потом старшая голова единолично принимает окончательное волевое решение. Так мы справимся с этапом исправлений и дополнений наиболее успешно и быстро. Благодарю вас за внимание.
— Ты что-нибудь понял? Какого-то Змея Горыныча приплёл. Клоун и есть! Говорить не умеет, и пишет, наверное, так же. Не зря ему Генерал денег не даёт. Я бы вообще такого гнал подальше. Ещё опозорит перед Центром! Книгу-то дарить ведь придётся. А в Центре — люди грамотные, не то что мы. Вот беда-то!
— Ничего, пусть пишет. Дожмём, как нам надо.
— Алё! Ма, живот уже округляется, скоро ножкой пинать будет. Мой-то? Вернулся, вернулся. Слышу, как за стеной шарабошатся, картины его из-под дивана достают, наверное… Моцарт? Изменился. Злой стал, курить начал. А мой, наоборот, как ягнёнок. Лежит в основном, «благость и благорастворение» вокруг себя источает. Нет, с Генералом не встречаюсь. Моцарт, редактор, туда бегает. Они теперь с Генералом в его комнате отдыха чай вместе пьют. Философствуют о чём-то. Нашли общий язык. Нет, сам Моцарт больше ничего не пишет — остатки дописывают студенты журфака. Он с деканом договорился. Ну, бесплатные рабы. Им — зачёт, нам — материал. Увы, ма, увы… Воякам всё равно, какого качества текст. Им, главное, чтобы книга была «не хуже, чем у других». Им не нужна другая книга. Нужна просто «не хуже». Ой! Ой, кажется лягается! Ой, ма, лягается! Спасибо, моя хорошая. Спасибо.
— Моцарт, смотри, какие облака красивые плывут! Чудо! Этого мне будет не хватать.
— Что, в Бога под капельницей уверовал?
— Нельзя быть злым, Моцарт. Заболеешь. Бог — это просто общественное мнение: изменяется оно, изменяется вместе с ним и «бог». Бог — это совокупная идеологическая выгода: во имя чего жить?
— В этом деле у меня частная лавочка, Лёлик. Ты где этой благости нахватался?
— Батюшка в палате возлежал рядом. Тоже из запоя выводили. Изложу, что запомнил. Батюшка — наш человек. Чистый даос! Свобода духа, говорит, определяет ясность мысли, а это, в св-