зий выскочила эпатажная Вселенная-женщина. Между нами состоялась короткая беседа: «Хочешь меня? Хочешь меня поцеловать?» — «Я скучаю!» — «Поцелуй! Я развею твою скуку!» — «Я скучаю от перспектив, которые мне сулит поцелуй с тобой».
Пророки болтовню подслушали. Весь торговый ряд так и грохнул от хохота. Вселенная-баба, вероятнее всего, местная проститутка, негодующе закрутилась и рассыпалась красными искрами, которые при соприкосновении с алмазным миром подчинялись более сильному — сами превращались в нестерпимый ослепительно-сахарный свет.
Посмеявшись, Паук сказал.
— Ладно. Делаю скидку. Состояние самолюбия можешь взять обратно.
— Поблагодари немедленно! — приказал Уан.
— Благодарю.
После чего ног не стало.
Давид имел лавку очень обширную. Скорее, она напоминала кафедру, расположенную среди товаров, о предназначении которых было трудно догадаться. Образы рынка иллюзий не требовали глаз. Поэтому я мог бы их воспринимать даже в том случае, если бы вообще стал пустым местом.
— Слова! Эти товары целиком сделаны из знаков и слов! Каждая из вещей подобна тому миру, из слов которого она сотворена, — Давид ни за что не хотел отпускать нужный товар просто так. В обязательном порядке он «намаливал» его своей лекцией. — Камни вышнего духа и плесень долин! Атмосфера, в которой вторичное спорит с первичным! Кто создал их и кто разделил? Тайна слов велика! Дети детей в немоте нарождаются пылью от пыли. Лишь высокое слово — алмаз! Тишина — вот последнее слово и вещь!
— Что? Красиво поёшь, соловей! Парню нужна вторая точка семени. Двойная истина.
Давид, вероятно, не открывающий свои глаза нигде, легко пробежался ловкими пальцами по моим парящим остаткам.
— Крылатый талант не отягощён мыслью! — сказал он. — Крылатый взлетает сразу же.
— Что? А отягощённый? — услышал я угрюмый голос Уана.
— Отягощённому нужен разбег. С разбегом, э-эээ, тоже, пожалуй, может взлететь.
— Что? С гарантией?
— Нет, не всегда. Где его ось?
Откуда-то из меня извлекли «соломинку». Уан достал своего шестивекторного «ёжика». Пророки-торгаши что-то стали горячо обсуждать между собой. Я прислушивался. Или, точнее, «причуивался» к их обмену игрой воображений. Суть беседы на языке летучих образов была такова. «Соломинка» во мне, как в контейнере, должна быть доставлена в мир людей. С какой целью? Эта игрушка содержала в себе тот же самый опыт, из которого я вывалился первоначально сам. Зерно тьмы, содержащее свет, в своём начале. И зерно света, содержащее сжатую тьму, в конце. Или наоброт. Что совершенно не важно. Концы не переходят друг в друга плавно, а квантуются. При всей наглядной линейности «соломинки», она составляла что-то вроде однонаправленного бесконечного разорванного кольца. Примитивного, конечно, с точки зрения остальных измерений. Из «тёмного» семени до «светлого» можно было добраться только путём линейной двумерной эволюции. Двумерной в том смысле, что число устойчивых состояний этого мира — всего два. В отличие от «зёрен» времени алмазного мира, где их — целых двенадцать!
— Что? Думаешь, пора им знать про второе семя?
— Да. Пора.
— Что? Жаль наших «овец»... Не всем реальность по силам. А ведь как было славно! Тотемное животное — овца! Что может быть лучше для стада? Отличная подмена! Сообществу, которое, например, тотемным животным имело медведя, мы давали овцу! Р-ррраз! Готово! В башке умного зверя селится покорный баран! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
— Ничего не поделаешь, Уан. Ты ведь рад?
— Конечно, рад!
Я с удивлением почувствовал, что они оба фальшивят. Симфония сфер заскрежетала ужас как неприятно. Этим обдирающим звуком снесло голову и сняло кожу.
— Зло победило, — сказала Сима вместо приветствия так, как это сказал бы фельдшер неприхотливому сельскому пациенту, обнаружь он у него новую бородавку.
— Нужен выход... — Уан произнёс это серьёзно.
— Зло победило! — чеканно произнесла Сима в мою сторону.
После чего в воображении начался вполне земной «репортаж». Я в подробном облёте инспектировал «мою» землю. Совался туда-сюда и читал вывески. На всякой правительственной цитадели крупно красовалось: «Зло победило!» На всех культовых сооружениях, внутри и снаружи, тожественно выполненные надписи не оставляли сомнения в искренности торжествующих: «Зло победило!» Бастионы карательных органов украшали фасады своих зданий монументалистикой — гигантскими каменными буквами: «Зло победило!» Любые гимны, публикации, сетевые трансляции и эфирные передачи имели обязательное верноподданическое начало — «Зло победило!» На всех знамёнах надпись «Зло победило!» читалась, как праздничный зов. Любая инспекция, любой перекупщик, любая комиссия и даже любой мало-мальский бланк вздымали великую силу сию и перед собою и над собой: «Зло победило!» Образовательные учреждения, увеселительные заведения, тюрьмы и конторы, магазины и турфирмы, детские ясли и похоронные конторы — все соглашались в едином порыве: да здравствует тот, кто сильне, — «Зло победило!»
Влетал я и во внутренний мир людей, подписавших себя под такое мерило. На любви, на доверии, на стремлении к счастью, на детских мечтах и на стонах больных стариков — всюду новый лишь лозунг читался, откровенный, как выстрел, однозначный, как смертный приказ: «Зло победило!» Время, мысли, порядочность честных, желания, речь и фетиши — всё окрасилось краской единой.
Лицемеры могли говорить о добре, но в душе их я видел иную присягу — тот же вопль большинства: «Зло победило!»
«Зло победило!» — кто хотя бы сказал только раз, кто хотя бы шагнул только шаг... Тот уже с победителем вместе. И не честен — и это прекрасно ему! И не раб благородства и слова — и это удача его! И не связан другими с собой — и это есть крылья его.
— Зло победило! — ведьма не мигая обрывала с меня своим взглядом оставшиеся кости, мышцы, вонючие потроха... — Зло победило! Зло победило!
... В школе сэров-юнцов от несчастного случая обгорела их одноклассница. Не спасли. Учитель, волнуясь, встал перед классом: «Завтра её похоронят. Можете пойти попрощаться. Уроков завтра не будет» — «Ура-ааа!!!» — закричали в восторге дети.
... В школе гои-юнцы говорили о сказках: «Добрые сказки плохие. Успешным бывает лишь зло!» — учителю нечего было юнцам возразить.
— Зло победило! — Сима жгла, как мартен.
... Поляна совсем не бумажных цветов предлагала мне то, чего нет. То, что в общем родстве, в общей памяти, в общей нити культур непрерывных называется Родиной. То, что кончилось очень давно. То, чего уже не вернуть. Эмигранты, хранящие Родину в сердце, исчезли. После них оставалась культура. Эмигранты культуры хранили в себе её зёрна, как память о Родине. Но и эти ушли. Никого не осталось в живых.
— Зло победило! — Сима содрала с меня последнее. Над прилавком пульсировало голое сердце. Оно держалось на страхе, и работало тоже на одном только страхе.
— Покажи ему место, куда вставить ось, — Уан из покупателя превратился в заговорщика. До чего же легки превращения в мире иллюзий!
— Зло победило! Вот две чаши весов. В каждой поровну зла. И ты держишь их, веря, что зло против зла есть добро.
Модель весов мне объяснять ни к чему. Я понял, что «соломинку» нужно воткнуть поперёк между «злом» и «злом». Совершить какое-то действие. Но что именно сделать? Кабы знать! Нет, не знаю, увы. Конкретнее знать не дано.
— Что? Сколько ты за это просишь, Симочка?
— Состояние проклятий. И проклятого. И проклинающего. Оба!
— Это слишком дорого... — вкрадчиво замямлил Уан.
— Оба! Я сказала, оба!
... Сердце взлетело и отчаянно стало биться о какой-то потолок. Сверху алмазный мир был виден, как на ладони. Рынок — это... Это же избы! Только сделанные из чего-то ослепительно сияющего. Пророки все повыскакивали из своих лавок и смотрели куда-то вверх, крича и жестикулируя. Высоко! Я их с этого расстояния почти не различал и не слышал.
Бух-бух-бух! Бух-бух! Бух!
Сердце одышливо бухало. И всё пыталось задать вопрос не по существу. Простой такой вопрос.
— Где Даун? Где Даун? Где...
От упорных тупых вопрошаний всё исчезло. Только удары слушали сами себя: «Бух-бух-бух...»
Стало очень тесно. Тесно и одиноко.
Какой-то инстинкт тянул меня дальше. Куда-то. К кому-то. С кем я буду не одинок не только наедине с космосом, но и с самим собой. С кем теснота снаружи лишь увеличится, но зато границы внутри — раздвинутся. Слияние манило к себе своими парадоксами.
«Соломинку» я, кажется, потерял. Да и все остальные приобретения тоже. Ничего не осталось. Только вот это: «Бух-бух-бух!»
Никого. Хотя, постойте-ка.
Бух... бух... бух...
Ещё!
Бух... бух...
Это не мои собственные удары! Но они — как мои собственные! Сердце, едва не выпрыгивая из себя самого, помчалось навстречу пеленгу.
Бух! Бух-бух!
Кажется, мы слились.
Внутри двойного сердца разорвалась капля тьмы.
И — грянул свет!
Мартышка вытворяла с моим сердцем всё, что ей заблагорассудится! Она его мяла и топтала. Бросала прочь и притяги-