Лев РОДНОВ
А вы об этом думали?
Бежать!
Бежать! Чем тяжелее на душе, тем сильнее хочется куда-то бежать! И с чего бы
это? Ответ — технический. Душа — существо тяжелее Духа, взлетает с разбегом,
особенно в «грузовом варианте», то есть, с полезным грузом грехов и опыта.
…Я у
господина Мельникова-Печерского, русского писателя, в его очерке о знаменитом
изобретателе Кулибине вычитал прелюбопытную вещь. Заело этого нашего Кулибина,
что англичане телескоп с микроскопом изобрели, вся Европа ахает, а секрет свой
англичане никому не раскрывают. Взялся русский мастер «изобретать»: разобрал
заграничные оптические механизмы до последних косточек — принцип действия
понял! — давай свой вариант аппаратов делать. Сделал. Не хуже получилось!
Утер нос англичанам, а заодно и тайну их рассекретил. Такой
«рассекречиватель» — изобретатель изобретенного — в России запросто
героем станет. До нынешних дней все наши открытия — на кулибинский лад… И
в технике, и в философии, и в живописи. Куда ни плюнь! Возьмем чье-нибудь
непонятное и удивительное, расковыряем, — ах-ти! — дошел секретик до
ума, можно «свое» лепить, за свое выдавать, истово самим верить: свое, мол,
собственное нашли! Я сам наблюдал, как инженеры уральского мотопроизводства
«раздевали» знаменитую «Хонду» — японский мотоцикл. Заело. Опять не хуже
хотелось «изобрести». Видать, мозги у толковых россиян особым образом
устроены — искусственного осеменения требуют. Своего семени нет. С варягов
всё началось.
Собственно,
легко ведь догадаться, откуда и почему возникает это сладчайшее из человеческих
чувств — печаль, или крайнее ее выражение, эмоциональная наркомания —
вселенская скорбь. Всё очень просто! Вот я, например, смотрю на любимую девушку
и, тем самым, уже помещаю ее «дорогой» образ в свой внутренний мир — между
прочим, в свою основную, единственную и субъективнейшую реальность. Внутри у
меня любимая будет выглядеть всегда значительно лучше бывшего —
наружного — оригинала. Начинается натуральная конкуренция двойников. «Не
тот», «не там», «не такой» или «не такая» — это только за пределами моей
внутренней реальности. Я не маньяк и не буду уничтожать «не таких». Но никто не
помешает мне взирать на них с жалостью и печалью: ведь они, бедные, никогда не
смогут стать такими же прекрасными, какими я их образовал внутри себя… Ах! Ох!
Ух! Ой! Снаружи — не жизнь, не любимая, не друзья, а какой-то… «жмых»,
оставшийся от того, что именовалось некогда этими словами. Не правда ли? Я не
ангел и всё время скатываюсь на то, чтобы судить побежденную сторону. За это
мое существо испытывает удары с двух сторон: снаружи нещадно бьет чужая обида,
изнутри — собственная совесть. Что ж тут веселого? Печально, знаете ли.
Как же
все-таки в это волшебное ничто вне времени — в миг бытия —
поместиться? Непонятно. Слишком много тяжестей волочится за человеком по жизни:
тяжелые вещи, тяжелое прошлое, тяжелая память, такие же чувства, мысли,
связи… — всё, в общем, то, о чем говорим мы себе: «Дорого». Миг же бытия
невероятно легок! Никакая «тяжкая» память в нем не умещается. Возможно, Бог
живет именно там; мгновение — его Дом. Что-то нужно сделать с самим собой,
чтобы туда войти… Что?! Советчиков много — не вошел, однако, ни один. Как
и во что, в кого преобразоваться? В горнило каких метаморфоз отдать тело, разум
и душу — двух братьев да сестренку-мечтательницу? Ох, не прогадать бы. Они
ведь у меня, трое, — круглые сироты. Только и умеют, что друг за дружку
держаться в жизни, а уж если ссориться — непременно насмерть!
Может, в
будущем полегче дышать будет? Увы, этот самообман сродни алкоголю и называется
красивым именем — Надежда. Будущее людей замусорено так же точно:
пророчествами да расчетами!
Эх,
завьется вдруг прямая да горячая Божья мысль на секундочку в дырявом горшке
головы, напылит словами, и оседают они потом, бедные, под собственной тяжестью,
ложатся какими-то новыми вроде бы узорами на зеркальную плоскость очарованного
сознания; что ж, эти-то узоры и тщимся потом разглядывать, как кофейную гущу,
гадая: к чему бы? зачем?.. Или тряхнет черт под задом — опять в голове та
же пыль поднимается!
Как-то в
руки попала книжка китайских сказок, которую несколько веков назад написал один
тамошний дядька по имени Пу-Сун-Лин. Эффект от написанного получился классный:
книжку с одинаковым интересом стали читать (да еще не по разу!) и полуграмотный
китайский крестьянин, и просвещенный академик. Почему? Как получается
книга-зеркало? Не кривое, в угоду времени. А книга, в которой нет никакой
«кривизны времен». Подойдешь к такому прямому, бесстрастно-вечному зеркалу,
поглядишься сегодня — одно увидишь, завтра заглянешь — другое
откроется… Кого ты там видишь, друг? Не собственное ли движение? Или…
собственное изваяние?!
Пародировать
жизнь друзей — творчество своеобразное. Это — украшение скучной
предопределенности бытия, ну, навроде татуировки в зоне при пожизненном
заключении. Искусство и красота для посвященных! Вообще-то русалок в природе
ведь нет, а на груди пахана — пожалуйста! Так и в быту: дорисованная жизнь
опережает настоящую. В этом ее инфантильная непобедимость и сила. Пародируя
характер, находишь характерность.
Накидывать
выдумку на ближнего сложнее, чем на того, кто в отдалении. Слухи, пересуды и
легенды за время пути, разумеется, сильно увеличиваются. Любой рассказчик этим
охотно пользуется. Одинаково «питательны» в этом отношении и пространство, и
время. Например, за время двухтысячелетнего путешествия какой-нибудь местный
слушок запросто может вырасти в миф фантастических размеров. Современники не
могут путешествовать во времени (тогда бы их мифы носили печать чрезвычайной
серьезности); зато они путешествуют в пространстве, что само по себе
свидетельствует о жизнерадостной глупости «вечных пионеров» и небезопасном для
здоровья романтизме.
Грустные
частушки — это такое личное «самолечение». Разрушиться, чтобы возродиться.
Метаболизм эмоций и чувств. Старые чувства должны умирать, чтобы уступить место
новым. Иначе жизнь замрет, остановится. Я читал ученые книжки: разнообразие в
природе обеспечивает тот, кто разрушает. Живая природа из-за этого вынуждена
эволюционировать, вечно катиться куда-то… Нельзя же сказать, глядя на колесо,
что часть его, идущая снизу вверх — «хорошая», а опускающаяся —
«плохая». Всё куда-то катится не по частям, а целиком. Колесо нам не постичь. Оно
в наших символах до конца не вычисляется. А вот плохая дорога запоминается
надолго и в деталях.
В России
нельзя надеяться на лучшее. Это не страна — это тюрьма. Причем, в мире
считается: страна воров и самовлюбленных дураков. А вот и нет! Воровство
зиждется на понятии «собственность», чего в России никогда не было. Здесь легко
могут отобрать и вещи, и мысли, и душу, и детей, и саму жизнь. Не своровать, а
именно: цап-царап! Потому что здесь процветает рабство. Рабовладельцу незачем
воровать — он просто берет то, что берет. До воровства мы, как нация, еще
не доросли.
Промахи
судьбы мужчины объясняют значительно лучше женщин. Потому что так устроен мир:
одни специализируются в объяснениях, а другие — специализируются в
требованиях. Давно замечено: хорошему человеку бог обязательно присылает
стерву. Хотя бы разок-другой. Осечек в этом деле у небесного «диспетчера» не
бывает.
Любителям
русских потрясений мне нравится рассказывать — в качестве наглядного
примера и аналогии — всем известный физический опыт с магнитом, листом
бумаги и железными опилками, которые, как их не перемешивай и как их не
«потрясай», всё равно выстроятся по раз и навсегда определенным силовым линиям…
Для юной
советской шпаны существовало очень мягкое определение — «трудные
подростки». Вообще-то любое общество рождает определенное количество людей с
повышенной энергетикой, лидеров. Главное, чтобы вектор бытия — указатель
«куда жить?» — не смотрел вниз. Проверено: куда эта невидимая стрелочка
смотрит, туда путник жизни и топает. Нестандартные личности идут очень далеко.
В президенты или в паханы. Одного поля ягодки, собственно… И была в стране
система перевоспитания «трудных»; наставникам молодежи вменялось в обязанность
подправлять стрелочку-невидимку.
Во
взрослой жизни мы, многие, продолжали играть в детство, были «трудными»
переростками. С бутылками, кострами и гитарами. Наш вектор движения устроил
себя особым образом: он «загнулся» в кольцо, в круг друзей и единомышленников.
Мы, как спортсмен на стадионе, пыхтели и ускорялись, но в принципе никуда не
могли уйти. Внутри кольца было очень хорошо. Безнадежно хорошо.
Много
позже я сообразил, что слеты, турпоходы, путешествия, лесные биваки, сельские
приключения, — всё это «поход в землю». Вниз. В никуда. Это направление не
имеет перспектив для самореализации, здесь нет внешней образующей культурной
среды. Это — путь самозабвения в кругу «самозабывшихся». Коллективность
продвижения кажущаяся. Бег по кругу. Как в религии.
Еще одно
оригинальное замечание. Знаете, я перестаю узнавать женщину, если она вдруг
изменила наряд или прическу. Это феноменально! Вместе с другой прической у
женщин полностью меняется и представление о себе самой! А я, видать, опознаю тётенек именно по
внутреннему образу, а не по внешнему. Много конфузов пришлось пережить из-за
этого. Жену несколько раз не узнавал. Она думала, что я издеваюсь.
Перехожу
к глобальному. Страна Россия — женщина, склонная к переодеваниям. Узнавать
со стороны нас просто невозможно. Ничего постоянного!
Сотрясать
воздух можно сколько угодно. Проходят десять, двадцать, тридцать лет… Перемен
вокруг хоть отбавляй! А ничего не происходит с самими людьми. Актуальность
текстов остается. Большая история тоже подтверждает: Салтыков-Щедрин, Гоголь,
Фонвизин — живехоньки и насущны. Признак для страны очень нехороший: если
сатирические, памфлетные тексты, словесное отражение бытия не устаревают —
это самая плохая «вечность». Страна мертва. Она любит только мертвых своих
героев и противостоит живым.
Много
пришлось поколесить по районам. Скучное это занятие — искать оптимизм там,
где нет перспектив. Сидишь, бывало, в нашей редакционной «старушке», трясешься
на проселках и трассах, а мимо — таблички, указатели проплывают, как в
кино. Свернешь по указателю, там тебе, конечно, рады, вдохновенно рассказывают:
одно и то же, одни и те же…
В России
профессор печали — фигура заметная и уважаемая. За это и деньги дают, и на
скамейке подсудимой нашей истории местечком делятся. Бубним, бубним каждый свою
«считалочку»… На выбывание.
Да, да!!! История в России —
это самый настоящий рецидивист! Убийца, вор, насильник и шарлатан. Только
осудят, только упрячут ее, куда следует, ан, нет, правительствишко
сменилось — с амнистии, как повелось, править и начинают. Выйдет опять на
волю, родимая наша злыдня, зевнет громко, потянется, да не спеша осенит несытым
взором знакомые угодья: «Пора на дело!»