Лев РОДНОВ

 

 

БИСЕР-84

 

(«Тексты-II»)

 

 

Всего в этом блоке расположены свыше 300 страниц.

 

*************************

 

         Имен­но на­де­ж­да де­ла­ет смерть че­ло­ве­ка ку­коль­ной и преж­де­вре­мен­ной.

 

         По­доб­но то­му, как ске­лет со­от­вет­ст­ву­ет при­хо­тям пло­ти, — так зем­ная мо­раль по­строе­на в аб­со­лют­ном со­от­вет­ст­вии и с пол­ной «си­ам­ской» бли­зо­стью для все­го зем­но­го. Мо­раль ни­ко­гда не пре­вы­ша­ет из­вест­но­го. Вы­ход за пре­де­лы из­вест­но­го амо­ра­лен в прин­ци­пе.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я оди­нок все­гда два­ж­ды: ря­дом с же­ной я оди­нок в жиз­ни, а без нее я оди­нок в ми­ре».

 

         Обык­но­вен­ность при­ро­ды есть ее глав­ное чу­до.

 

         Ис­кус­ст­во твор­ца толь­ко вы­иг­ра­ет от встре­чи с ис­кус­ст­вом су­дьи.

 

         Вре­мя со­би­рать кам­ни… Ве­лик ли уро­жай? Мой то­ва­рищ ста­ре­ет. Он, сло­мя го­ло­ву, то­ро­пит­ся к за­бо­лев­шей же­не, ко­то­рую лю­бил, ру­гал и пре­зи­рал в мо­ло­до­сти, но стер­пел, свык­ся, не раз­вел­ся. И вот, ока­зы­ва­ет­ся, ни­че­го, кро­ме этой стер­вы, у не­го в ми­ре не на­жи­то. Это и есть те­перь глав­ное обе­ре­гае­мое «со­кро­ви­ще», ко­то­рое всё луч­ше, чем пус­то­та.

 

         «До­воль­ный со­бой» обыч­но име­ет для это­го по­вод, — на­бран­ную «мас­су» и ско­рость жиз­ни. Его дви­же­ние ли­ше­но ускорений — это «ран­тье» инер­ции.

 

         Изо­би­лие и ни­ще­та мо­гут оди­на­ко­во пор­тить ду­шу.

 

         Ма­ма­ши! По­смот­ри­те, как дей­ст­ву­ет са­мая пер­вая из вас — При­ро­да. Она идет по, ка­за­лось бы, па­ра­док­саль­но­му пути — по пу­ти ос­лаб­ле­ния ма­те­рин­ско­го вни­ма­ния и опе­ки. Чем стар­ше ее де­ти, чем опас­нее их иг­ры, тем боль­ше она к ним без­раз­лич­на. Муд­рая, она не ме­ша­ет де­тям под­хо­дить к ги­бе­ли и искусу — это един­ст­вен­ная их воз­мож­ность вы­жить са­мо­стоя­тель­но.

 

         Не же­лаю­щий раз­да­вать свою жизнь, жа­ден и в мень­шем.

 

         Се­бя­лю­бие уни­вер­саль­но: оно спо­соб­но пре­вра­тить в удо­воль­ст­вие всё! — и свет­лое, и тем­ное, и слад­кое, и горь­кое; под­ру­га ка­ж­дое ут­ро сма­ку­ет раз­го­вор о том, как у нее пло­хо с обу­вью, как ма­ло у нее де­нег, как мно­го у нее за­бот, как она не­до­воль­на сек­сом, ре­бен­ком, кол­ле­га­ми, по­го­дой, ат­мо­сфе­рой, по­ли­ти­кой и т. д. Не­до­воль­ст­во днем, не­до­воль­ст­во ве­че­ром, не­до­воль­ст­во в по­сте­ли… За­чем же так мно­го?! Стран­ное удо­воль­ст­вие! Се­бя­лю­бие уме­ет на­сла­ж­дать­ся бед­но­стью. Та­кое «удо­воль­ст­вие» на­сы­тить не­воз­мож­но. Мож­но лишь на­де­ять­ся, что ко­гда-ни­будь оно по­да­вит­ся.

 

         Ес­ли ро­ди­тель­ское пред­ло­же­ние опе­ре­жа­ет спрос, то в ре­зуль­та­те по­лу­ча­ет­ся хи­лое су­ще­ст­во с ядо­ви­то-блед­ной ду­шой-не­дот­ро­гой.

 

         В уме­нии от­ка­зать за­клю­че­но ис­кус­ст­во на­стоя­щей по­мо­щи.

 

         Пра­вы во­об­ще все! Как это по­ни­мать? Так и по­ни­мать, бу­к­валь­но: все, вся и всё. Ка­ж­дая тварь, вещь, дух или явление — все! Воз­мож­но, пра­во­та ко­ли­че­ст­вен­на: при столк­но­ве­нии од­но «пра­во» мо­жет по­гло­тить дру­гое, но и этот процесс — пра­во не­кое­го третье­го пра­ва, не­дос­туп­но­го для по­ни­ма­ния встре­тив­ших­ся…

         По­гло­ще­ние мень­ше­го пра­ва боль­шим ци­ви­ли­за­ция име­ну­ет «здра­вым смыс­лом».

         Здра­вый смысл без­ус­ло­вен, он за­став­ля­ет нерв­ни­чать да­же са­мых отъ­яв­лен­ных кон­сер­ва­то­ров и са­мых уп­ря­мых не­вежд, так как его «пра­во» есть «тре­тья» (об­щая для всех взаи­мо­дей­ст­вий) сто­ро­на. Над-ло­гич­ность плюс вне-чув­ст­вен­ность.

         Си­ла здра­во­го смыс­ла в том, что да­же ко­гда он не при­нят, он всё рав­но вос­при­нят, а, вос­при­ня­тый «внутрь» по­ми­мо во­ли серд­ца и цен­зу­ры моз­га, он дей­ст­ву­ет по­доб­но не­уто­ми­мо­му мик­ро­бу: раз­мно­жа­ет­ся в пре­де­лах имею­ще­го­ся ми­ро­по­ни­ма­ния…

         Имен­но по­это­му «ко­рот­ко­замк­ну­тые» се­бя­люб­цы и мел­кие ду­ши вы­ра­бо­та­ли свой «ин­стинкт са­мо­со­хра­не­ния» — они от­лич­но чу­ют си­лу здра­во­го смыс­ла, бо­ят­ся его и ста­ра­ют­ся не при­бли­жать­ся к опас­но­му «мик­ро­бу», ко­то­рый в ми­ру еще на­зы­ва­ют «прав­дой».

 

         Сна­ча­ла за­дай се­бе про­стой во­прос: «Что мне нра­вит­ся?» или «Что мне не нра­вит­ся?». Те­перь за­дай во­прос: «По­че­му?» Ес­ли ты са­мо­стоя­тель­но пре­одо­лел обе сту­пе­ни, то во­об­ра­жай: ду­ша, от­ве­тив­шая на во­прос «По­че­му?» — ста­но­вит­ся зря­чей!

 

         «Я люб­лю те­бя!» — При­слу­шай­ся… Воз­мож­но, об­ни­маю­щая жен­щи­на го­во­рит эти сло­ва толь­ко для се­бя од­ной.

 

         Про­иг­рав­ший унич­то­жа­ет идо­лов. Пе­ре­рос­ший сво­их идо­лов, ста­но­вит­ся к ним снис­хо­ди­те­лен.

 

         Ко­гда я ви­жу, как «гу­ля­ет» до­маш­нее ви­но в стек­лян­ной бу­ты­ли, на ум не­воль­но при­хо­дят мыс­ли о «бро­же­нии» ци­ви­ли­за­ции. Эта­пы: мед­лен­ное на­ча­ло; бур­ный про­цесс; осе­да­ние му­ти; го­тов­ность.

         Итак, Соз­да­тель мо­жет раз­ли­вать на­пи­ток, но пре­ж­де ему не­об­хо­ди­мо по­про­бо­вать «ви­но»: не ук­сус ли по­лу­чил­ся? Ведь ес­ли ба­дья бро­ди­ла не в той «ат­мо­сфе­ре», не в том «ду­хе», то вме­сто ви­на по­лу­чит­ся ни­ку­да не год­ная кис­ля­ти­на.

 

         Разум — он. Душа — она. Сердце — оно. Сердце — по­сред­ник по при­зва­нию.

 

         — Я ни­ко­му! ни­че­го! не дол­жен!!!

         — Зна­ешь, по­че­му ты так го­во­ришь?

         — ?..

         — По­то­му что у те­бя… ни­че­го нет.

 

         Круг слов рас­се­чен лез­ви­ем ти­ши­ны: по од­ну сто­ро­ну от разреза — сло­ва, жи­ву­щие мгно­ве­ние, по другую — сло­ва, жи­ву­щие веч­ность.

 

         Для не­под­виж­но­го слу­ха молчание — де­мон.

 

         Прин­цип «ны­ряю­ще­го ки­та» ис­поль­зо­ван ав­то­ра­ми в плот­ных тек­стах. На поверхности — на бумаге — по­яв­ля­ют­ся от­дель­ные сло­ва-ма­яч­ки, по ко­то­рым мож­но уга­дать тра­ек­то­рию дви­же­ния ра­зу­ма и лишь по­чув­ст­во­вать мощь его дви­же­ний, не­ви­ди­мую глу­би­ну… И чи­та­тель здесь не мо­жет быть про­сто по­верх­но­ст­ным на­блю­да­те­лем, он сам — «ны­ряю­щий кит», «глу­бо­кий» чи­та­тель; в тек­стах ра­бо­та по их со­став­ле­нию и ра­бо­та по их про­чте­нию сход­на и со­пос­та­ви­ма в си­лу од­ной и той же иг­ры с Океа­ном жиз­ни.

         Но бой­ся, Ны­ряю­щий Кит, сво­его вра­га! — На по­верх­но­сти те­бя под­жи­да­ет зе­ва­ка-ин­тел­лек­ту­ал, в его ру­ках гар­пун ака­де­ми­че­ских догм.

 

         Че­го ты хо­чешь, моя ми­лая? Оби­ду? срав­не­ний? про­шло­го?.. Все­го! Кро­ме од­но­го: ты не хо­чешь ме­ня.

 

         По­че­му я хо­чу лю­бить од­ну, жить с дру­гой, а де­тей иметь — от треть­ей?! По­че­му я не мо­гу най­ти это­го в един­ст­вен­ной жен­щи­не? По­че­му ка­ж­дая из по­пут­чиц на­деж­на лишь в чем-то од­ном? По­че­му жен­щи­на на­деж­на толь­ко в том, в чем са­ма се­бя ви­дит един­ст­вен­ной?

 

         Чем мяг­че крес­ло, тем жест­че ха­рак­тер.

 

         До­б­рый со­вет, дан­ный жен­щи­не, воз­вра­ща­ет­ся об­ви­не­ни­ем.

 

         Кля­чей жиз­ни все­гда бы­ла ложь, то есть меч­та. А так на­зы­вае­мая «прав­да» — это то и тот, что на те­ле­ге, — по­все­днев­ность. Но чем тя­же­лее те­ле­га, тем лег­че ра­бо­та­ет ложь.

 

         Про­верь чис­то­ту сво­его оди­но­че­ст­ва: му­чи­те­ли не бес­по­ко­ят?

 

         Вы — мо­же­те, а я — знаю. Но не за­став­ляй­те мочь ме­ня, — се­бя не уз­нае­те!

 

         Лу­жи­ца од­на­ж­ды ска­за­ла: «Раз­ве мож­но ме­ня не лю­бить?! По­смот­ри­те! Во мне от­ра­жа­ет­ся це­лое не­бо!» Не­бо ус­лы­ша­ло и ве­се­лым ура­га­ном на­кло­ни­лось так низ­ко, как толь­ко мог­ло: «Где ты? Я ни­че­го не ви­жу!»

 

         Ну­жен «экс­т­ра­сенс для экс­т­ра­сен­сов». Не­сча­ст­ным на­до по­мочь вер­нуть утраченное — стать обык­но­вен­ны­ми.

 

         Сомневающийся — го­во­рит. Специалист — ве­ща­ет. Со­мне­ваю­щий­ся труд­но «за­во­дит­ся» на раз­го­вор и лег­ко «глох­нет», специалист — на­обо­рот.

 

         Про­ще­ние долгов — это усу­губ­ляю­щее на­ка­за­ние: грязь со­вес­ти ста­но­вит­ся ра­до­ст­ной.

 

         Че­ло­ве­че­ст­во ни­ко­гда не име­ло соб­ст­вен­ных прин­ци­пов, оно толь­ко и де­ла­ло, что ин­тер­пре­ти­ро­ва­ло под­слу­шан­ные наи­тия, за­став­ля­ло про­ро­ков со­рев­но­вать­ся и уст­раи­ва­ло в те­ни «по­бе­ди­те­лей» за­по­вед­ни­ки нра­вов.

 

         Ни­что не при­вле­ка­ет жен­щи­ну так, как муж­ская не­уст­ро­ен­ность.

 

         Сла­бый два­ж­ды слаб: в се­бе и в том, ко­го он со­блаз­нил сво­ей убо­го­стью.

 

         «Энер­гия смер­ти», — так мог­ла бы на­зы­вать­ся кни­га о по­сти­же­нии жиз­ни…

 

         От­ра­же­ние фор­ми­ру­ет ори­ги­нал толь­ко в слу­чае пря­мо­го зер­ка­ла и зря­че­го ори­ги­на­ла, спо­соб­но­го по­прав­лять пе­ред зер­ка­лом свою жизнь.

         …На раз­во­ро­те «мо­ло­деж­ки» пуб­ли­ко­ва­лась мас­са пи­сем, со­дер­жа­ние ко­то­рых не бли­ста­ло глу­би­ной: о пев­цах, о пер­вой раз­лу­ке, о тос­ке, о… Уже че­рез не­де­лю-дру­гую за­ра­бо­та­ла зер­каль­ная «об­рат­ная связь». «Ка­кой кош­мар! Не­у­же­ли мы та­кие пус­тые, та­кие глу­пые?!» — про­чи­тав свои соб­ст­вен­ные пись­ма, вос­кли­ца­ли те же са­мые маль­чиш­ки и дев­чон­ки. Пись­мен­ное от­ра­же­ние раз­драз­ни­ло ори­ги­нал: он пе­ре­стал се­бе нра­вить­ся. Не­при­ят­но уви­деть прыщ на но­су, и не­вы­но­си­мо уз­нать в об­щей некрасивости — се­бя.

 

         Этот про­ве­роч­ный прин­цип мож­но на­звать «прин­ци­пом хо­лод­но­го хи­рур­га». Пред­ставь­те, что вам пред­сто­ит пе­ре­жить опе­ра­цию, ис­ход ко­то­рой не га­ран­ти­ро­ван. У вас есть вы­бор: пой­ти к очень опыт­но­му хи­рур­гу, о ко­то­ром хо­дят ле­ген­ды как о про­фес­сио­на­ле, как о спе­циа­ли­сте экс­т­ра­клас­са, прав­да, го­во­рят, он хо­ло­ден к жи­вым лю­дям и ему без­раз­лич­но, ос­та­не­тесь ли вы жить или нет, про­сто он доб­ро­со­ве­ст­но де­ла­ет свое де­ло... или пой­ти к хи­рур­гу ку­да ме­нее опыт­но­му, но очень пе­ре­жи­ваю­ще­му за ва­шу жизнь. Ко­го вы­брать? При­слу­шай­тесь к се­бе: ро­бот вы­бе­рет ро­бо­та, живой — жи­вое. Ну, кто ты?

 

         Ги­по­те­за. Не на­до «ус­ваи­вать», не на­до «вса­сы­вать» и «впи­ты­вать» кни­гу. Луч­ше все­го от­дать­ся на «са­мо­тек». Для это­го сле­ду­ет, пре­ж­де все­го, рас­сре­до­то­чить­ся, то есть бу­к­валь­но: не за­дер­жи­вать­ся на «пят­ныш­ках» букв, слов, от­дель­ных смы­слов, об­ра­зов и т. д. Чте­ние в со­стоя­нии бол­ва­на. «Бол­ван» здесь тот, кто не ме­ша­ет са­мо­му се­бе при встре­че с пред­ме­том ин­фор­ма­ции и чув­ст­ва. От источника — книги — ин­фор­ма­ция по­сту­па­ет то­гда в не­кую суб­стан­цию ин­ди­ви­ду­аль­ной па­мя­ти сра­зу по трем ка­на­лам. Первый — без­ус­лов­ный, пря­мой, обес­пе­чен­ный со­стоя­ни­ем «бол­ва­на», вто­рой путь — че­рез об­раз­ную по­ло­ви­ну моз­га, третий — че­рез ра­зум­ную, ло­ги­че­скую. Но по­сколь­ку все-та­ки наи­бо­лее удоб­ный и лег­кий путь — это путь «бол­ва­на», где ме­ж­ду ис­точ­ни­ком и па­мя­тью нет ни­ка­ких про­ме­жу­точ­ных об­раз­но-ло­ги­че­ских по­сред­ни­ков, путь «са­мо­те­ка», то от­де­лы жиз­ни за­ве­дую­щие чув­ст­вом и ра­зу­мом ока­зы­ва­ют­ся как бы «без­ра­бот­ны­ми» в раз­гар ра­бо­ты. Что им де­лать? Не об­ре­ме­нен­ные ни­чем, кро­ме ти­ши­ны и сво­бо­ды, они ав­то­ма­ти­че­ски на­чи­на­ют от­ра­ба­ты­вать са­мо­стоя­тель­ный ток, как бы воз­бу­ж­ден­ный ис­ход­ной ин­фор­ма­ци­ей на вхо­де. В ре­зуль­та­те в па­мять по­сту­па­ет трой­ная ин­фор­ма­ция: ис­тин­ная и «про­суф­ли­ро­ван­ная» — спра­ва и сле­ва.

 

         Ищу­щий, изо­бре­таю­щий, исследующий — все они ры­ба­ки в океа­не Ис­ти­ны. Ры­ба­ки изо­бре­та­ют всё но­вые, всё бо­лее страш­ные сна­сти, да ищут но­вые мес­та, да еще на­де­ют­ся на уда­чу.

         Днев­ник мыслей — бес­ко­не­чен. Нель­зя пой­мать всю «ры­бу».

 

         Бо­юсь все­го, кро­ме смер­ти.

 

 

         Лю­ди най­дут свой ко­нец в ци­ви­ли­за­ции, дельфины — на бе­ре­гу, фантом — в ре­аль­но­сти. Апо­ка­лип­сис.

 

         Ищи­те здесь: гео­мет­рия вре­ме­ни.

 

         Ис­кус­ст­во не в том, что­бы су­меть дать от­вет. А в том, что­бы иг­рать во­про­са­ми. Что­бы ка­ж­дый, ус­лы­шав­ший их, на­шел свой от­вет.

 

         При встре­че с на­стоя­щим Учи­те­лем ты все­гда ви­дишь од­но­об­раз­но­го Учи­те­ля и — раз­но­го се­бя.

 

         Сла­бый, но че­ст­ный пи­са­тель все­гда бо­ит­ся ду­хов­но­го ре­зо­нан­са: слиш­ком за­ви­си­ма ме­ло­дия его ду­ши от иной ме­ло­дии ближ­не­го. Ведь ме­ло­дия со­се­да мо­жет ока­зать­ся луч­ше, и то­гда си­ла под­ра­жа­ния за­ста­вит зву­чать так же. Ай-яй-яй! Луч­ше уж ни­че­го не чи­тать, ни с кем не встре­чать­ся, — толь­ко пи­сать, пи­сать, пи­сать… По­хо­же на стрел­ка в ти­ре, ко­то­рый во вре­мя вы­стре­ла за­жму­ри­ва­ет­ся… Авось! Бы­ва­ет, что и в «де­сят­ку» по­па­да­ют та­кие.

 

         И да­же одиночество — не зри­тель… Бог по­ров­ну свя­зал ро­ж­де­ние и смерть, при этом сам не умер, а — ис­чез!

 

         Лю­бой че­ло­ве­че­ский аб­со­лют со­сто­ит из ус­лов­но­стей.

 

         Дик­ту­ет при­хоть. Умо­ля­ет нор­ма. Сте­на­ет кос­ность. Без­раз­лич­но зна­ние.

 

         Во­шед­ший в цар­ст­вие Твое, из своего — вы­хо­дит.

 

         Час­то и охот­но лю­ди за­да­ют друг дру­гу во­прос: «По­че­му?», — но, по­лу­чив от­вет, ко­то­рый не со­от­вет­ст­ву­ет их ожи­да­ни­ям, обыч­но от­ве­ча­ют яро­стью. Хо­чешь уго­дить «прав­до­ис­ка­те­лю»? — На­зы­вай пол­при­чи­ны.

 

         Гу­ляю по клад­би­щу… Ти­хо, уми­ро­тво­рен­но до са­мых пер­во­ос­нов. Ма­те­риа­ли­зо­ван­ный по­кой. Вот бы где — в са­мом цен­тре! — твор­че­скую дач­ку по­ста­вить!

 

         На­де­ж­да уми­ра­ет по­след­ней, по­то­му что уби­ва­ет пер­вой.

 

         Мно­гое в ми­ре жен­щин сле­ду­ет по­ни­мать бу­к­валь­но. В те­че­ние ты­ся­че­ле­тий от­та­чи­ва­лись эти пре­дель­но от­кро­вен­ные док­ла­ды: «Я без ума от не­го!», «Я без ума от го­ря!», «Без ума от ра­до­сти!.». Точ­но так. Ес­ли жен­щи­не кто-то нра­вит­ся, или она расстроена — ра­зум по­ки­да­ет бед­няж­ку.

 

         Для че­го ты ду­ма­ешь, го­во­ришь и пи­шешь? Мо­жет, ты за­бо­тишь­ся о лю­дях? А, мо­жет, ты за­бо­тишь­ся об ав­тор­ст­ве? Или ты хо­чешь со­еди­нить и то, и дру­гое, и — что­бы «всем хо­ро­шо»? То­гда ты ни­ко­му не ну­жен: ни се­бе, ни лю­дям.

 

         Силь­ное слово — ти­хое.

 

         Я — это дом, в ко­то­ром в раз­ное вре­мя жи­ли и ра­бо­та­ли все­воз­мож­ные лич­но­сти: ро­ди­те­ли, дру­зья, лю­би­мые, учи­те­ля, лю­ди из про­шло­го и меч­ты из бу­ду­ще­го, на­став­ни­ки в на­стоя­щем. Все они ку­да-то ис­чез­ли к сро­ку мо­ей зре­ло­сти, ос­та­вив в до­ме лишь пыль с по­дошв сво­его су­ще­ст­во­ва­ния…

 

         «За что бо­ро­лись, на то и на­по­ро­лись», — очень хо­ро­шо за­ме­че­но! Бо­ро­лись за равенство — по­лу­чи­ли ни­ще­ту и за­висть. Те­перь бо­рем­ся за изобилие — зна­чит, ду­ше на­до го­то­вить­ся к смер­ти от ле­ни.

 

         По­ра бо­роть­ся с бла­го­сос­тоя­ни­ем!

 

         Не опи­сы­вай со­бы­тия, опи­сы­вай мыс­ли и чув­ст­ва, ко­то­рые эти со­бы­тия вы­зы­ва­ют.

         Ско­ро твоя на­блю­да­тель­ность бу­дет сдер­жан­на в сво­их проявлениях — по­доб­но мас­те­ру сре­ди под­мас­те­рий. Ты бу­дешь шу­тить и го­во­рить прит­ча­ми. Твор­че­ст­во, ко­то­рое на язы­ке, жи­вее твор­че­ст­ва, ко­то­рое на бу­ма­ге.

 

         За­ве­ден­ный волчок — дет­ская игрушка — ос­та­нав­ли­ва­ясь, на­чи­на­ет со­вер­шать двой­ное вра­ще­ние: кро­ме сво­его соб­ст­вен­но­го вра­ще­ния волч­ка во­круг оси, до­бав­ля­ет­ся эта­кое ка­чаю­щее­ся вра­ще­ние са­мой оси во­круг ка­ко­го-то не­ви­ди­мо­го цен­тра.

         Один мой зна­ко­мый пья­ни­ца по­хож на та­кой ос­та­нав­ли­ваю­щий­ся волчок — со­се­ди по подъ­ез­ду с ис­крен­ним ин­те­ре­сом и со­чув­ст­ви­ем от­но­сят­ся к его слож­ным фи­наль­ным дви­же­ни­ям судь­бы. Вра­ще­ние «во­круг се­бя» — это ра­бо­та и до­маш­ние за­бо­ты. «Вра­ще­ние оси» — это пьян­ст­во. По­ка боль­шая ось де­ла­ет свой боль­шой обо­рот, ма­лая ус­пе­ва­ет обер­нуть­ся «во­круг се­бя» раз пятнадцать — от аван­са до по­луч­ки…

 

         В вес­ти­бюль на­шей кон­то­ры про­дав­цы-кор­са­ры за­вез­ли 3 тон­ны яб­лок. В тот же день в том же вес­ти­бю­ле ус­та­но­ви­ли гроб с те­лом умер­ше­го со­труд­ни­ка. Об­ра­зо­ва­лись две тол­пы. Про­дав­цы оби­де­лись на си­туа­цию и увез­ли яб­ло­ки прочь. И тол­па оби­де­лась на то, что про­дав­цы оби­де­лись. И по­кой­ни­ка в тот же день по­хо­ро­ни­ли. И вро­де всё ут­ряс­лось, а как-то не так… То ли яб­лок ку­пить не ус­пел, то ли на по­кой­ни­ка сер­дит? Од­но слово — осень!

 

         Ком­му­низм воз­мо­жен толь­ко в от­дель­но по­стро­ен­ной лич­но­сти.

 

         Имидж — это все­гда од­на и та же, с бле­ском вы­учен­ная роль. Чем тут вос­хи­щать­ся два­ж­ды?!

 

         За­крой гла­за и — смот­ри! За­ткни уши и — слу­шай!

 

         Тро­пи­нок ты­ся­чи, вершина — од­на.

 

         От се­бя не убе­жишь. Мож­но толь­ко под­нять­ся.

 

         Муж­чи­на те­ря­ет се­бя «от го­ло­вы», женщина — «от серд­ца».

 

 

         Ес­те­ст­вен­ность? Где она? Вый­дя из ес­те­ст­вен­но­сти, так труд­но воз­вра­тить­ся об­рат­но! Сколь­ко за­плу­тав­ших, сколь­ко ка­нув­ших! Са­мые упор­ные на­хо­дят до­ро­гу к дому — к са­мо­му се­бе… «Дай мне ме­ня!» — это, (а не три пре­сло­ву­тых же­ла­ния) пре­ж­де все­го, нуж­но про­сить у ска­зоч­ных вол­шеб­ни­ков.

 

         Ес­те­ст­вен­ность без­от­чет­на и не­под­суд­на.

 

         Ты ви­дишь пра­виль­но, ес­ли от­ли­ча­ешь «про­бу сил» от «де­мон­ст­ра­ции си­лы».

 

         С од­ной сто­ро­ны, ча­ша че­ло­ве­че­ской жиз­ни ста­но­вит­ся всё мель­че, с дру­гой сто­ро­ны, по­ток ци­ви­ли­за­ции всё боль­ше на­по­ми­на­ет тро­пи­че­ский ли­вень. Кто как уме­ет, при­кры­ва­ет свою пе­ре­пол­нен­ную «ча­шу»: вод­кой, ас­ке­тиз­мом, аг­рес­си­ей, ту­по­стью, спе­циа­ли­за­ци­ей, хоб­би… — по­то­му что слиш­ком не­на­де­жен за­пас проч­но­сти ча­ши, лю­бая слу­чай­ная ка­п­ля мо­жет стать по­след­ней. И впол­не по­нят­на не­аде­к­ват­ность ре­ак­ции со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка на мно­гие, ка­за­лось бы, пус­тя­ки и мелочи — в ка­ж­дом из них он ви­дит эту са­мую «по­след­нюю», смер­тель­ную ка­п­лю, и от то­го так ди­ко ох­ра­ня­ет свою не­при­кос­но­вен­ность. Но ка­п­ли всё рав­но по­па­да­ют… Суи­цид. Яв­ле­ние-ре­корд­смен для здеш­них мест. Са­мо­убий­ст­во. Луч­ше раз­би­тая ча­ша, чем пе­ре­пол­нен­ная. Всё или ни­че­го. Сно­ва раз­го­вор о том же: «всё» — в 15 лет, «ни­че­го» — в ста­рос­ти. Три про­цен­та по­кон­чив­ших с собой — де­ти, во­семь­де­сят процентов — ста­ри­ки: «всё» в де­сят­ки раз ме­нее опас­но, чем «ни­че­го». Юность пред­чув­ст­ву­ет и по­это­му тер­пит, ста­рость зна­ет и по­это­му не же­ла­ет боль­ше чув­ст­во­вать.

         Для «пе­ре­пол­нен­ной ча­ши» не спа­се­ние «на­ра­щи­вать вы­со­ту кра­ев» или дер­жать над со­бой «зон­тик»; ку­да удоб­нее на­свер­лить в ней от­вер­стий.

 

         Хо­ро­шо там, где нас нет. Что­бы ощу­тить гра­ни­цу меж тем и тем, дос­та­точ­но дли­ны рук.

 

         Быв­шая же­на ска­за­ла о бу­ду­щей: «Ты же ей в от­цы го­дишь­ся!» Спа­си­бо. Дочь зо­вут Ева.

 

         Ка­ж­дый но­сит свой ад внут­ри.

 

         С женщиной — дав­няя сдел­ка: док­ла­ды­вать друг дру­гу, не­за­ви­си­мо от об­стоя­тельств и на­строе­ния, о сво­ем внут­рен­нем со­стоя­нии. Спо­соб хо­рош тем, что «вы­вер­нув­шись на­из­нан­ку», ты до­ве­ря­ешь оце­нить се­бя «внут­рен­не­го» с внеш­ней по­зи­ции и да­же го­тов к то­му, что ткнут паль­цем в тем­ное ме­сто… Сколь­ко встреч­но­го му­же­ст­ва по­тре­бо­ва­лось мо­ей лю­би­мой, что­бы слы­шать «ме­няю­щую­ся прав­ду» о чув­ст­вах! Лю­би­мая му­чи­лась, но ста­но­ви­лась силь­нее, рос­ла в сво­ем тер­пе­нии и про­ни­ца­тель­но­сти. Ис­по­ве­даль­ность, не имею­щая сце­на­ри­ев, тре­ни­ру­ет диа­па­зон ми­ро­воз­зре­ния и тер­пи­мо­сти. Вче­раш­ние раз­дра­жи­те­ли, ко­то­рые вы­во­ди­ли жен­щи­ну из рав­но­ве­сия, пе­ре­ста­ли вдруг дей­ст­во­вать. Но что-то про­изош­ло… Те­перь лю­би­мая тре­бу­ет «прав­ду» са­ма, тре­бу­ет по­сто­ян­но, — в ка­че­ст­ве «раз­дра­жи­те­ля», на­по­ми­наю­ще­го ей те­перь о том, ка­кая она ста­ла силь­ная, тер­пи­мая, вы­рос­шая!.. Жен­щи­на из­ме­ни­лась, но она на­шла но­вый эго­изм.

 

         Ум, обая­ние, за­га­доч­ный блеск в гла­зах, чу­тье ин­туи­ции, ин­те­рес, от­кры­тое серд­це, при­род­ный такт и ми­лая наивность — этим ты, жен­щи­на, со­блаз­ня­ешь ме­ня. Но ты ста­ла рас­хо­до­вать этот за­пас со­блаз­нов где-то на сто­ро­не. Чем же ты хо­чешь со­блаз­нить ме­ня до­ма?!

 

         На зем­ном ша­ре 3 мил­ли­ар­да жен­щин. Ты — не един­ст­вен­ная.

 

         Че­ст­ный блуд не гу­бит, ибо ты сам ис­сле­ду­ешь глу­би­ну сво­ей под­лос­ти.

 

         Жен­щи­на все­гда «под­кла­ды­ва­ет» то, что име­ну­ет лю­бо­вью, а мужчина — «под­гре­ба­ет».

 

         Две ма­ши­ны лю­би­ли друг дру­га. Днем ими по­врозь вла­де­ли раз­ные ме­няю­щие­ся во­ди­те­ли. За­то ночь ма­ши­ны все­гда про­во­ди­ли ря­дом, в од­ном га­ра­же. Это они и на­зы­ва­ли сво­ей лю­бо­вью.

 

         Муж­ское все­гда ис­пы­ты­ва­ет без­ус­лов­ное же­ла­ние «со­вать­ся в ка­ж­дую ды­роч­ку», а женское — «за­ткнуть ка­ж­дую дыр­ку». Этот прин­цип уни­вер­са­лен, его удоб­но при­ме­нять и при дет­ском вос­пи­та­нии, и в се­мье, и в нау­ке, и в глу­по­сти, и в ис­по­ве­ди. Соз­да­тель при­ду­мал уди­ви­тель­но про­стую улов­ку, ко­то­рая со­блаз­ня­ет нас дей­ст­во­вать. Это — лю­бо­пыт­ст­во. Из лю­бо­пыт­ст­ва про­ис­хо­дит жизнь, из лю­бо­пыт­ст­ва про­ис­хо­дит и смерть.

 

         Тя­же­ло на­хо­дить­ся сре­ди вас. По­то­му что ни­кто из вас не мо­жет ре­шить: не бес­смыс­лен­но ли мое на­хо­ж­де­ние?

 

         Она, уез­жая: «Не знаю, как ты тут без ме­ня бу­дешь?!» Он, ос­та­ва­ясь: «Как без тебя — по­нят­но. Вот как с то­бой быть — не знаю!»

 

         Тот, кто при­шел по­са­дить са­жен­цы, рис­ку­ет ос­тать­ся ни с чем.

         Тот, кто при­дет со­би­рать пло­ды, рис­ку­ет най­ти их слиш­ком мно­го.

         Но не­сча­ст­нее этих дво­их тот, кто, по­са­див са­жен­цы, ждет изо­би­лия.

 

         Го­во­рят: «Че­ло­ве­че­ст­во, сме­ясь, рас­ста­ет­ся со сво­им про­шлым». Но по су­ти про­ис­хо­дит боль­шее: сме­ясь над сво­им про­шлым, че­ло­ве­че­ст­во не­из­беж­но сме­ет­ся и над сво­им бу­ду­щим. Ос­ме­ян­ное прошлое — из­ме­нен­ное бу­ду­щее. Од­на­ко при не пол­ной ис­крен­но­сти про­шлое де­валь­ви­ру­ет, но будущее — не из­ме­нит­ся.

 

         Смех — ду­ша и плоть мгно­ве­ния.

 

         Это же так эле­мен­тар­но: ес­ли слу­чил­ся не­уме­рен­ный вос­торг, зна­чит, сле­ду­ет ожи­дать боль­шо­го не­удо­воль­ст­вия. Ма­ят­ник! Жаль толь­ко, что вос­торг у же­ны слу­ча­ет­ся, как пра­ви­ло, на ра­бо­те, а неудовольствие — до­ма.

 

         Не тро­гай­те сла­бых! Они ви­но­ва­ты в том, что сла­бы, но боль­ше, чем са­ми се­бя, ни­кто уже их не на­ка­жет.

 

         Муж — это ме­ха­ни­че­ский ис­пол­ни­тель вы­со­ко­ду­хов­ных за­ка­зов же­ны.

 

         Не го­рюй! Сим­па­тии при­хо­дят и ухо­дят, а муж — ос­та­ет­ся.

 

 

         «Дай­те мне точ­ку опо­ры, я пе­ре­вер­ну мир!» — по­хва­лял­ся муд­рец. Ай-яй-яй! Сла­ва бо­гу, что мир на том и держится — не имея «точ­ки опо­ры»: всё под­виж­но, всё от­но­си­тель­но, сво­бо­да ми­ра сба­лан­си­ро­ва­на, а не ук­ре­п­ле­на. А что ска­зать о внут­рен­нем ми­ре? Уж не то же ли са­мое?! Упа­си бог те­бя иметь внут­ри что-ни­будь, что мо­жет по­слу­жить «точ­кой опо­ры» все­му ос­таль­но­му… Это — ка­та­ст­ро­фа, ка­так­лизм. Пе­ре­вер­нешь­ся. И не раз.

         Точ­ка опоры — это не бо­лее чем по­сох: сно­сив­ший­ся нуж­но от­бра­сы­вать прочь без со­жа­ле­ния. Веч­ность опи­ра­ет­ся на миг. Точ­ку опо­ры по­лез­но иметь при толч­ке, но она не нуж­на при сво­бод­ном по­ле­те.

 

         Ду­мать о смер­ти в пят­на­дцать лет — это нор­маль­но! Жизнь — шка­ла; не бы­ва­ет ли­ней­ки без «ну­ле­во­го» де­ле­ния, от­но­си­тель­но­го на­ча­ла от­сче­та. От­но­си­тель­но че­го? Что взять за «ну­ле­вое» де­ле­ние? Цен­но­сти мо­ра­ли? Цен­но­сти идео­ло­гии? Сек­тант­ские дог­ма­ты? Пра­ви­ла же­ла­ний? Нет! Са­мое точ­ное ос­мыс­ле­ние ис­тин­ной цен­но­сти ве­ще­ст­вен­ной жиз­ни воз­мож­но толь­ко от­но­си­тель­но са­мо­го ста­биль­но­го «ну­ля» — смер­ти. От­сю­да бе­рет на­ча­ло юно­ше­ский мак­си­ма­лизм, от­сю­да ес­те­ст­вен­ное стрем­ле­ние знать суть ве­щей, а не их ус­лов­ность.

         Са­мые близ­кие и са­мые пер­вые цен­но­сти на «шка­ле» жиз­ни: лю­бовь, смысл, прав­да, друж­ба. По боль­шо­му мак­си­ма­ли­ст­ско­му сче­ту ни од­на из этих цен­но­стей не тер­пит да­же ми­зер­ной лжи, по­то­му что из­ме­ре­ние про­ис­хо­дит по абсолюту — не­бы­тию: всё или ни­че­го! И это хо­ро­шо! При­ро­да са­ма да­ет нам шанс: вот те­бе «всё», вот те­бе «ни­че­го» — ра­бо­тай!

         Бы­ло бы го­раз­до ху­же, ес­ли бы мы ни­ко­гда во­об­ще не ду­ма­ли о вто­рой по­ло­вин­ке про­яв­ле­ния жизни — смер­ти. Бре­дя по веч­но­му не­раз­ви­ваю­ще­му­ся кру­гу, мы об­рек­ли бы се­бя на веч­ный идио­тизм. Имен­но смерть за­став­ля­ет нас со­вер­шать глав­ную свою ра­бо­ту, по­ка от­кры­ты очи, — жить. Да­же самоубийство — это все­го лишь край­няя фор­ма эго­из­ма, не на­шед­ше­го ком­про­мис­са с ми­ром. При­ро­да за­бо­тит­ся об эво­лю­ции ду­ха.

         Ин­ду­сы го­во­рят: смерть — пре­крас­ный со­вет­чик. Еще бы! Она все­гда пре­дель­но точ­на и бес­ком­про­мисс­на. Впро­чем, с ост­рым ин­ст­ру­мен­том мо­жет ра­бо­тать толь­ко трез­вый мас­тер… Уж не пьян ли ты от тех «цен­но­стей», что по ошиб­ке нау­чил­ся на­зы­вать «жиз­нью»? При­слу­шай­ся! Зна­ние о не­бы­тии за­став­ля­ет нас быть.

 

         Вре­мен­ные идеа­лы об­ма­ны­ва­ют. Смерть — ни­ко­гда!

 

         По­том­ки бла­го­да­рят за то, на что со­вре­мен­ни­ки оби­жа­ют­ся.

 

         Пи­шу­ще­му хо­чет­ся уви­деть свои про­из­ве­де­ния на­пе­ча­тан­ны­ми. Вро­де бы ак­сио­ма. Мно­гие по­те­ря­ли на этой «ак­сио­ме» и по­кой, и се­бя, и ме­ру в тще­сла­вии, и ра­дость ес­те­ст­вен­но­го дей­ст­вия. Что за бе­да?!

         Пишущий — это все­гда ис­по­ве­даль­ность, ис­крен­ность (хо­тя бы и тще­слав­ная, и конъ­юнк­тур­ная, но — ис­крен­ность!), то есть, лю­бое вос­про­из­ве­де­ние внут­рен­них дви­же­ний ду­ши во внеш­нем материале — ме­тал­ле, зву­ке, кам­не, сло­ве, холсте — это не что иное, как по­пыт­ка вы­хо­да за пре­де­лы «Я». Но с од­ной осо­бен­но­стью: ка­ж­дый та­кой «вы­ход за пре­де­лы» кон­сер­ви­ру­ет­ся в «про­из­ве­де­нии». Зна­чит, произведение — это лишь не­кое со­пут­ст­вую­щее яв­ле­ние, свя­зан­ное с вы­хо­дом за пре­де­лы «Я» и обу­слов­лен­ное ос­нов­ным фе­но­ме­ном человека — рос­том лич­но­сти.

 

         Ши­во­рот-навыворот — это ко­гда ты не жи­вешь, а «ста­ра­ешь­ся жить».

 

         Как ты тер­пе­лив к озо­рую­щим де­тям, так и бог к те­бе!

 

         В Рос­сии че­ло­ве­че­ское «дос­то­ин­ст­во» очень лю­бят за­щи­щать ими­та­то­ры и спе­ку­лян­ты: чужое — с три­бу­ны, свое — в су­де.

 

         Шум ле­са по­ни­ма­ет лес со­сед­ний. Ру­чья стрем­ле­ние по­нят­но и ре­ке. И ме­сяц зим­ний по­ни­ма­ет ме­сяц лет­ний, и жизнь цы­ган чи­та­ет по ру­ке…

 

         Нет ну­ж­ды ста­рать­ся «вы­ра­зить», сколь муд­ра и пре­крас­на При­ро­да. Она дав­но и с ус­пе­хом это сде­ла­ла са­ма.

 

         При по­сту­па­тель­ном раз­ви­тии ко­ли­че­ст­во, как из­вест­но, пе­ре­хо­дит в ка­че­ст­во, а при по­сту­па­тель­но-воз­врат­ном вся­кое ка­че­ст­во не­из­беж­но пе­ре­хо­дит в ко­ли­че­ст­во… В об­щем, чи­нов­ни­ков в но­вой рус­ской жизни — не счесть!

 

         Друг дру­га мы ис­ка­ли на зем­ле, сле­пые ду­ши, ос­вин­цо­ван­ные бы­том. Что ж, вре­мя ми­ну­ло, и зре­лое свер­ши­лось: ду­ша в ду­ше ус­по­кое­ние на­шла. Ах, сколь­ко б мы с то­бой не из­ме­ня­лись, на­ход­кой про­шлое, увы, не на­зо­вешь! Об­ня­лись. Встре­ти­лись. То, что на­шли, по­ко­ем не яви­лось.

 

         Я бу­ду ад­во­ка­том для ва­ших гре­хов, что­бы вы, на­ко­нец, ста­ли се­бе судь­я­ми.

 

         Мно­гие се­мьи дер­жат­ся на дур­ной при­выч­ке. Муж — «нар­ко­тик» для же­ны: она бы и ра­да из­ба­вить­ся от за­ви­си­мо­сти, да жить без не­го не мо­жет…

 

         Че­ло­век хо­чет чув­ст­во­вать. Это — по­треб­ность. Как вся­кая че­ло­ве­че­ская по­треб­ность, она раз­ви­ва­ет­ся, эво­лю­цио­ни­ру­ет. Смею пред­по­ло­жить, что эво­лю­ция люд­ско­го чув­ст­ва идет как бы в две про­ти­во­по­лож­ные сто­ро­ны од­но­вре­мен­но: в то вре­мя, как од­но­му кон­тин­ген­ту для пол­но­цен­но­го «сра­ба­ты­ва­ния» чув­ст­вен­но­го ап­па­ра­та ну­жен всё мень­ший и мень­ший «тол­чок» — ин­то­на­ция, луч све­та, ле­пе­сток, пы­лин­ка, внут­рен­нее ду­но­ве­ние ин­туи­ции и т. д., дру­гим в то же вре­мя тре­бу­ет­ся для «сра­ба­ты­ва­ния» всё бо­лее гру­бый «тол­чок» — крик, урод­ст­во, из­вра­ще­ние, эпа­таж, сверх­вы­зов. Соб­ст­вен­но, ре­зуль­тат схож в ито­ге: пер­вый путь учит слу­шать ти­ши­ну ми­ра, второй — соб­ст­вен­ную пус­то­ту.

 

         Рос­сия де­вя­но­стых го­дов… Но­во­яв­лен­ные куп­цы и биз­нес­ме­ны на­столь­ко за­ня­ты де­ла­ми, что ес­ли они до­го­ва­ри­ва­ют­ся с ва­ми о встрече — это их еще ни к че­му не обя­зы­ва­ет.

 

         Срав­ни­вая жи­во­го ди­ле­тан­та с уче­ным про­фа­ном, я при­хо­жу к вы­во­ду: луч­ше чув­ст­во­вать, не зная, чем знать, не чув­ст­вуя.

 

         Гармония — это ко­гда чув­ст­ва ров­но столь­ко, что оно удер­жи­ва­ет зна­ние от бол­тов­ни, а зна­ния ров­но столь­ко, что оно удер­жи­ва­ет чув­ст­во от бе­зу­мия и хао­са.

 

         Раз­мыш­ляя о сво­их быв­ших же­нах, он с гор­до­стью от­ме­чал: «В сво­ем вы­бо­ре я не ошиб­ся ни ра­зу!»

 

         Ах, жен­щи­ны!.. Два­дцать лет жи­ла она с буй­ным пья­ни­цей. И ме­бель он ло­мал, и ее са­му бил до по­лу­смер­ти, и де­тей не жа­лел. Толь­ко умер как-то в од­но­ча­сье, ос­во­бо­дил. Вы­шла она за­муж во вто­рой раз. Суп­руг по­пал­ся ти­хий, мас­те­ро­ви­тый, по­кла­ди­стый, веж­ли­вый, не пьет, не ку­рит. Че­рез год ее тер­пе­ние лоп­ну­ло: «Ну что ты за му­жик?! Что ни сделай — всё тер­пит. Тьфу! То ли де­ло преж­ний-то был: чуть что не по нему — ка-а-ак даст!.». — и она с удо­воль­ст­ви­ем вспом­ни­ла про­шлую жизнь, бо­га­тую шу­мом и стра­хом, и оби­де­лась на сегодняшнюю — бед­ную, в по­кое…

 

         В зоо­пар­ке «за­клю­чен­ные» зве­ри хо­дят по клет­кам точ­но так же, как пси­хо­боль­ные по боль­нич­но­му ко­ри­до­ру: ту­да-сю­да, ту­да-сю­да. И так — весь день. Не хва­та­ет дви­же­ния. Уди­ви­тель­но, вы­ра­же­ние глаз у жи­вот­ных и гос­пи­та­ли­зи­ро­ван­ных в «дур­дом» — оди­на­ко­вое: в этом взгляде — пус­то­та. Ин­стинкт са­мо­со­хра­не­ния, вы­вер­ну­тый на­из­нан­ку.

 

         Де­ся­ти­днев­ный отъ­езд же­ны за гра­ни­цу при­но­сит хло­пот зна­чи­тель­но боль­ше, чем, ска­жем, ор­га­ни­за­ция по­хо­рон.

 

         «Как ты ворч­лив!» — вздох­ну­ла она. «Воз­мож­ность ворчания — это един­ст­вен­ное, что удер­жи­ва­ет ме­ня ря­дом с то­бой», — под­твер­дил он.

 

         «Как ты ду­ма­ешь, мне по­дой­дет это пла­тье?» — спро­си­ла она. Он от­ве­тил: «По это­му по­во­ду у ме­ня нет мыс­лей, ко­то­рые бы те­бя удов­ле­тво­ря­ли».

 

         — По­обе­да­ешь?

         — В це­лях эко­но­мии я не хо­чу.

 

         И дья­во­лу путь к бо­гу не за­ка­зан.

 

         Встре­ти­лись как-то две смерти — Свет и Тьма — и ста­ли лю­бить друг дру­га. Поя­ви­лось у них ве­ли­кое мно­же­ст­во де­тей, смер­те­нят. Ста­ли смер­те­ня­та сво­их ро­ди­те­лей по­едать, кос­точ­ки их рас­тас­ки­вать на вся­кие мел­кие ну­ж­ды. По­строи­ли смер­те­ня­та ци­ви­ли­за­цию. И ска­за­ла Жизнь: «Двум смертям — не бы­вать!»

 

         Один двух слов свя­зать не мог, дру­гой двух слов ус­лы­шать не хо­тел. Не труд­но до­га­дать­ся, что итог пре­дель­но прост: пыл — ох­ла­дел.

 

         Самоедство — это ча­ст­ный слу­чай лю­до­ед­ст­ва.

 

         Меч­та долж­на жить вда­ли от ре­ме­сел. Ина­че ре­мес­ла ра­зо­рвут ее на час­ти!

 

         Твор­че­ст­во долж­но иметь та­кой ко­неч­ный про­дукт, ко­то­рый бы — прин­ци­пи­аль­но! — нель­зя бы­ло про­дать или ку­пить. Искусство — это толь­ко этап твор­че­ст­ва. Лю­бой этап твор­че­ст­ва уяз­вим и ви­дим в сво­ей ис­кус­ст­вен­но­сти, по­это­му лег­ко пре­вра­ща­ет­ся в то­вар. Ис­то­ки твор­че­ст­ва не­уло­ви­мы для це­ны. Не­уло­ви­мы­ми долж­ны быть для нее и ре­зуль­та­ты. Продажное — это твор­че­ст­во, не до­ве­ден­ное до кон­ца.

 

         В один и тот же миг па­мять мо­жет сме­ять­ся или оп­ла­ки­вать, те­ло на­сла­ж­дать­ся ра­бо­той, а ду­ша ле­тать в гос­ти к Ду­ху… Ты — мир! Пусть жи­вут эти сущ­но­сти в те­бе, не со­пер­ни­чая.

 

         Для то­го, что­бы уте­шить те­ло пу­те­ше­ст­вия­ми, его не­об­хо­ди­мо во­зить по по­верх­но­сти пла­не­ты. Для то­го, что­бы уте­шить ду­шу по­ле­та­ми фан­та­зии, дос­та­точ­но по­коя.

 

         Встре­тил че­ло­ве­ка, об­ла­даю­ще­го эгои­стич­ной… ду­шой (ка­за­лось бы, ду­ша и эгоизм — не­со­вмес­ти­мы?!), при­чем, тру­сость этой ду­ши при­ме­ча­тель­на: сто­ит лишь те­лу ока­зать­ся в опас­ной ситуации — ду­ша тут же вы­пры­ги­ва­ет вон и на­блю­да­ет за со­бы­тия­ми со сто­ро­ны, пре­дос­та­вив те­ло на во­лю слу­чая… Об­ла­да­тель «за­ячь­ей ду­ши» уве­рен в лич­ной уни­каль­но­сти, его все­рь­ез за­ни­ма­ет ас­т­раль­ный опыт сво­ей «де­зер­тир­ки».

 

         Земля — это ад. Мы жи­вем на по­верх­но­сти ада! Гре­хи ра­зо­гре­ва­ют Зем­лю, лю­бовь ра­зо­гре­ва­ет Солн­це.

 

         Всё, что «улов­ле­но», — есть чер­но­вик: ка­ра­ку­ли ис­то­рии, ошиб­ки… Твой черновик — твои ис­ка­нья, за­будь их след и це­ну не про­си. Итог сли­ва­ет­ся с на­ча­лом. Что ска­жешь о ба­наль­ной про­сто­те?!

 

         На эти мыс­ли ме­ня на­ве­ло уп­рям­ст­во од­но­го ме­ст­но­го ав­то­ра, не­пре­мен­но же­лав­ше­го опуб­ли­ко­вать свои тек­сты, при­чем, сра­зу в сто­лич­ной прес­се: он хо­тел, что­бы о нем уз­на­ли все и сра­зу.

         А мыс­ли та­кие. Хо­чешь от­пус­тить ру­ко­пись-пти­цу? То­гда ка­кая те­бе раз­ни­ца, где дать ей во­лю? Пти­це нуж­на, дей­ст­ви­тель­но, во­ля, а тщеславию — жест.

 

         Я — это то, что об­ни­ма­ет ад и рай, не ме­ра глу­би­ны, не вы­со­та, не миг на­ча­ла и не край кон­ца: я — пус­то­та.

 

         До тех пор, по­ка че­ло­век бу­дет за­бо­тить­ся о «поль­зе», он бу­дет вре­дить.

 

         Мы лю­бим все. В любви — на­зва­ний клин; рев­нив ма­го­ме­та­нин, рев­нив хри­стиа­нин.

 

         Спра­ши­ваю у бри­га­ди­ра:

         — Где Ва­ся?

         — На по­хо­ро­нах.

         — Ко­гда бу­дет?

         — Не знаю.

         — Как не знае­те, вы же бри­га­дир?!

         — Не знаю. По­ве­сил­ся Ва­ся.

 

         На за­ста­ве пра­пор­щик Гри­ша иг­ра­ет с ма­ло­лет­ним сы­ном.

         — Это у те­бя что? — по­ка­зы­ва­ет маль­чик на от­цов­ские гла­за.

         — При­цел.

         — А это? — спра­ши­ва­ет сын, дер­гая боль­шо­го за уши.

         — Ло­ка­то­ры.

         — А это! — ве­се­лит­ся сын, по­ка­зы­вая на ру­ки.

         — Ма­ни­пу­ля­то­ры.

         — Нос?

         — Ана­ли­за­тор за­па­ха.

         — Рот?

         — Пе­ре­го­вор­ное уст­рой­ст­во.

         — А нож­ки? А те­ло? — не уни­ма­ет­ся сын.

         — Ка­зен­ная часть.

         — Па­па, ты — ро­бот!

         В тот же день пра­пор­щик Гри­ша на­пил­ся, ос­кор­бил ко­ман­ди­ра за­ста­вы и из­бил же­ну, чем и до­ка­зал се­бе са­мо­му, что ни­ка­кой он не ро­бот…

 

         Пред­ставь­те, что на вас на­де­та ру­баш­ка, вы ее сни­мае­те че­рез го­ло­ву и, ра­зу­ме­ет­ся, вы­во­ра­чи­вае­те на­из­нан­ку, те­перь вновь на­де­вае­те, уже из­на­ноч­ной сто­ро­ной на­верх, а что­бы на­деть, все-та­ки, как на­до, при­дет­ся еще раз по­тру­дить­ся: вновь снять, что­бы «вы­вер­нуть вы­вер­ну­тое» до нор­мы и вновь на­деть. Это не клоунада — эта по­теш­ная суе­та не что иное, как от­ход от здра­во­го смыс­ла. Все мы ро­ж­да­ем­ся одинаково — в пол­ном ра­вен­ст­ве и гар­мо­нии с ок­ру­жаю­щим ми­ром; все мы ро­ж­да­ем­ся в пре­крас­но по­дог­нан­ной «сво­ей ру­баш­ке» — это ес­те­ст­вен­ность. Что про­ис­хо­дит по­том? По­че­му на­ша ве­ли­ко­леп­ная сво­бо­да жизни — естественность — по­сте­пен­но «вы­во­ра­чи­ва­ет­ся», при­спо­саб­ли­ва­ясь к дав­но «вы­вер­ну­то­му» ми­ру ци­ви­ли­за­ции? Что ж, «вы­вер­ну­тый» внут­ри «вы­вер­ну­то­го» жи­вет, в об­щем-то, хо­ро­шо, так как «мир на­из­нан­ку» и «сам на­из­нан­ку» — впол­не со­вмес­ти­мы. Но ра­но или позд­но гла­за мо­гут уви­деть, что ты дав­но вы­вер­нул «свою ру­баш­ку», и жить те­бе от то­го вдруг — не­вы­но­си­мо… Най­дут­ся ли си­лы «вы­вер­нуть вы­вер­ну­тое»? Как от­ча­ян­но со­про­тив­ля­ет­ся дет­ское су­ще­ст­во, ко­гда его пря­мую при­род­ную ес­те­ст­вен­ность пе­ре­учи­ва­ют, под­го­няя под пра­ви­ла ис­кус­ст­вен­но­го ми­ра. Как смер­тель­но со­про­тив­ля­ет­ся сущ­ность по­взрос­лев­ше­го че­ло­ве­ка, ес­ли по­пы­тать­ся вер­нуть ей об­рат­но «свою ру­баш­ку» — ес­те­ст­вен­ность. И там, и тут — боль, сле­зы, тя­же­лей­шая ра­бо­та по пе­ре­де­лы­ва­нию се­бя. Гос­по­ди! Не­у­же­ли, ро­див­шись ес­те­ст­вен­ны­ми, нель­зя жить без этих «вы­во­ро­тов»?!

 

         Все­гда два го­ло­са зо­вут те­бя: громкий — го­лос су­ет­ной жиз­ни и тихий — тот, что зву­чит вы­ше суе­ты. Все­гда два го­ло­са зву­чат в те­бе: громкий — это го­лос тво­ей не­по­сед­ли­вой жад­но­сти, и тихий — это го­лос ее ус­та­ло­сти.

 

         Став «не­ви­дим­кой», ты смо­жешь на­хо­дить­ся сре­ди лю­дей, не воз­му­щая их сво­им при­сут­ст­ви­ем, не ме­шая мыс­лить и чув­ст­во­вать им так, как они обыч­но при­вык­ли это де­лать; толь­ко «не­ви­дим­ка» ви­дит то, как лю­ди жи­вут, а не то, как они иг­ра­ют.

         Я знаю, что го­во­рю. Мой то­ва­рищ, фо­то­граф, сни­мал од­на­ж­ды ба­лет, вы­хо­дил на сце­ну, пе­ре­ме­щал­ся сре­ди тан­цо­ров, — ни один зри­тель не за­ме­тил по­сто­рон­не­го при­сут­ст­вия. А я сле­дил спе­ци­аль­но: фо­то­граф имел по­тус­то­рон­ний вид!

 

         До­б­рый че­ло­век сна­ча­ла де­ла­ет де­ло и толь­ко по­том, ес­ли вто­рое не ме­ша­ет пер­во­му, — де­ла­ет день­ги.

 

         Время — слиш­ком не­проч­ный ма­те­ри­ал для мас­те­ра жиз­ни.

 

         Ин­те­рес­ная на­ход­ка: мерт­во­го в при­ро­де не су­ще­ст­ву­ет.

 

         Не пойман — не вор, не узнан — не раб.

 

         Опыт­ный лет­чик по­яс­нял: «Жить не страш­но; страш­но на­чи­нать жить и до­жи­вать».

 

         Кто-то жи­вет как бы опе­ре­жая свое го­су­дар­ст­во, кто-то, на­обо­рот, от­ста­ет, ко­му-то оно в са­мый раз. И от­дель­ная лич­ность, и ор­га­ни­зо­ван­ный, раз­ви­ваю­щий­ся со­ци­ум пе­ре­жи­ва­ют на сво­ем пу­ти од­ни и те же фа­зы: бес­по­мощ­ность, си­лу, де­ло­вую ор­га­ни­за­цию, ду­хов­ный взлет. Од­на власть до­рос­ла до си­лы, дру­гая уже до ра­цио­наль­но­сти, но ни од­на еще не ста­ла ду­хов­ной. По­это­му на зем­ле ду­хов­но­му че­ло­ве­ку в лю­бом го­су­дар­ст­ве тес­но.

 

         Общение — это вид дви­же­ния. По­доб­но то­му, как маг­нит­ная го­лов­ка счи­ты­ва­ет с дви­жу­щей­ся маг­нит­ной лен­ты ин­фор­ма­цию, «счи­ты­ва­ет» один че­ло­век с дру­го­го его «за­пись» — жизнь. Ин­фор­ма­ции не со­дер­жат толь­ко «за­мер­шие».

 

         Очень мно­гое в ха­рак­те­ре на­ро­да мо­жет вы­явить все­го од­на-един­ст­вен­ная фра­за. Вот она: «А по­шел ты!.». В смысле — по­даль­ше. При­смот­рим­ся. «А по­шли вы все по­даль­ше!.». — го­во­рит че­ло­век и… ухо­дит сам. «А по­шли вы!.». — го­во­рит дру­гой и до­би­ва­ет­ся та­ко­го ре­зуль­та­та, что «по­слан­ные» дей­ст­ви­тель­но ухо­дят, а он ос­та­ет­ся на мес­те. В России — осо­бый слу­чай! — рас­про­стра­нен за­га­доч­ный «свой путь». «А по­шел ты!.». — го­во­рит один. — «А по­шел ты сам!.». — го­во­рят в от­вет. И всё ос­та­ет­ся по-ста­ро­му.

 

         Чем удоб­но «тем­ное про­шлое»? Тем, ко­неч­но, что на его тем­ном фо­не пре­крас­но вид­но всё са­мое свет­лое. А чем за­ме­ча­тель­но «свет­лое бу­ду­щее»? Уж не тем ли, что там от­чет­ли­вее про­смат­ри­ва­ют­ся на­ши са­мые гряз­ные меч­та­ния?!

 

         Хо­ро­ший че­ло­век по­лу­ча­ет­ся толь­ко в том слу­чае, ес­ли уда­ет­ся в нем од­ном со­еди­нить и пес­си­ми­ста, и идеа­ли­ста.

 

         Ес­ли двое дей­ст­ви­тель­но лю­бят, то ка­ж­дый из них чув­ст­ву­ет за со­бой что-то вро­де ви­ны. Го­ре, ко­гда «ком­плекс ви­ны» в па­ре име­ет кто-то один, то­гда дру­гой не­воль­но на­пол­ня­ет­ся «пра­во­той».

 

         20 лет спус­тя. При ви­де же­ны хо­чет­ся лечь и ни о чем боль­ше не ду­мать.

 

         Ес­ли ру­га­ют твое­го ребенка — ру­гай се­бя. Ес­ли ты хо­ро­шо и с поль­зой по­ру­гал се­бя, то ре­бен­ка ру­гать боль­ше не бу­дут.

 

         От со­тво­ре­ния мира — это зна­чит: от со­тво­ре­ния се­бя.

 

         Слово — это се­мя судь­бы.

 

         Сколь­ко бы ты ни рос, все­гда мож­но об­на­ру­жить над го­ло­вой еще боль­ших ро­ди­те­лей, ко­то­рых ты, ду­ра­чок, про­сто по­те­рял из ви­ду, так как за­гля­дел­ся в зре­ло­сти сво­ей вдаль или заи­грал­ся в ста­рос­ти снис­хо­ди­тель­но­стью… Эй! Под­ни­ми го­ло­ву, ты — ре­бе­нок.

 

         Мы учим­ся, не вни­мая, а под­ра­жая. Из­ре­че­ния са­ми по се­бе пус­ты: зна­чи­ма лишь соб­ст­вен­ная по­пыт­ка из­речь­ся.

 

         Срав­ни, как по-раз­но­му рас­тут де­ре­вья-оди­ноч­ки в сво­бод­ном по­ле и их собратья — в тес­ном ле­су. Там, где мно­го све­та и про­сто­ра, хо­ро­шо со­хра­ня­ют­ся и рас­тут ниж­ние вет­ви, а ведь это — по­бе­ги дет­ст­ва и юно­сти ко­гда-то… В тес­ном ле­су всё про­шлое отпало — лишь го­лый, вы­со­кий ствол, до на­стоя­щей жиз­ни до­тя­ну­лась лишь тес­ни­мая со всех сто­рон кро­на… В од­ном слу­чае ро­ст­ки юно­сти ста­но­вят­ся са­мы­ми мощ­ны­ми вет­вя­ми де­ре­ва, в другом — они дав­но умер­ли, ста­ли му­со­ром, сгни­ли. В тес­но­те на­стоя­щее не ужи­ва­ет­ся с про­шлым.

         Так кре­сть­ян­ская ду­ша от­лич­на от го­род­ской.

 

         Ра­бо­тать с день­га­ми опас­но, так как они мо­гут при­лип­нуть к ру­кам и по­гу­бить. Ра­бо­тать с ду­хов­ны­ми цен­но­стя­ми не ме­нее опас­но, так как они при­ли­па­ют к ду­ше. За од­но преступление — суд люд­ской, за другое — суд Бо­жий.

 

         — Ме­ня тош­нит от од­но­го твое­го ви­да.

         — Бо­же! Ты бе­ре­мен­на!

 

         Прозрение — иг­руш­ка за­по­зда­лая… Всле­пую, что ни со­вер­шу! Те­бя вче­ра «Лю­би­мой» на­зы­вал я, сегодня — лишь про­из­но­шу.

 

         У мо­их дру­зей долж­на бы­ла со­сто­ять­ся встре­ча с пра­ви­тель­ст­вен­ным чи­нов­ни­ком, но она всё от­кла­ды­ва­лась по при­чи­не бес­про­буд­но­го пьян­ст­ва то­ва­ри­щей: про­хо­дил и дру­гой день, и тре­тий… Дру­зей на­ча­ло за­едать бес­по­кой­ст­во, и фа­ми­лия чи­нов­ни­ка всё ча­ще мель­ка­ла в тя­же­лею­щих от гру­за мир­ской суе­ты бе­се­дах. Фа­ми­лия у не­го бы­ла та­кая: Но­во­го­род­ский. Фа­ми­лию вы­го­ва­ри­вать бы­ло труд­но и (ви­ди­мо, по даль­ней ас­со­циа­ции-ал­ли­те­ра­ции с фа­ми­ли­ей из­вест­но­го ака­де­ми­ка) Но­во­го­род­ско­го пе­ре­кре­сти­ли в бо­лее удоб­ный для по­хмель­но­го про­из­но­ше­ния вариант — Ки­тай­го­род­ский. А вско­ре ста­ло со­всем удоб­но: ко­гда речь за­хо­ди­ла о чи­нов­ни­ке, его на­зы­ва­ли про­сто Ки­та­ец. Дру­зья-то про­трез­ве­ли, а вот клич­ка при­ли­п­ла к че­ло­ве­ку на­мерт­во. По­че­му Ки­та­ец? Пой­мет лишь тот, кто зна­ет, как не­ве­ро­ят­но смеш­на и при­хот­ли­ва ло­ги­ка пья­ных ас­со­циа­ций и па­рал­ле­лей. Но­вая жизнь на­чи­на­ет­ся с но­вых на­зва­ний.

 

         Не­сво­бо­да сво­бод­ной ду­ши обу­слов­ле­на па­мя­тью. Люди — «едо­ки» ду­хов­но­го, по­это­му, стре­мясь к из­вест­нос­ти, «на­тя­ги­вая мир на се­бя» или, на­обо­рот, «на­ма­зы­вая се­бя са­мо­го на мир», — ты на­дол­го ста­но­вишь­ся ра­бом тех, кто пом­нит те­бя и ну­ж­да­ет­ся в тво­ей ра­бо­таю­щей ду­ше. Об­ще­ст­во цеп­ко ло­вит не­ос­то­рож­ную пти­цу чьей-то од­ной боль­шой, кра­си­вой ду­ши, сто­ит лишь ей зая­вить о се­бе… Не на­до бы та­кой ду­ше чи­ри­кать вслух, по­ка не под­ня­лась на кры­ло. Так маль­чиш­ки-со­рван­цы гу­бят не­доз­ре­лые яб­ло­ки в чу­жом са­ду… О, сколь­ко ве­ли­ких ду­хом уш­ли дос­роч­но, по­губ­лен­ные не­на­сыт­ным ап­пе­ти­том тол­пы!

 

         У ме­ня есть друг, ум­ный, до­б­рый, че­ст­ный, но… не­ис­пра­ви­мый ма­тер­щин­ник. А ведь об­щать­ся ему при­хо­дит­ся всё вре­мя с людь­ми при­лич­ны­ми. Вот он и при­ду­мал: го­во­рить вме­сто ма­та толь­ко окон­ча­ния бран­ных слов. За­ме­ча­ние о по­го­де мо­жет, на­при­мер, вы­гля­деть так: «Ать! Ука! Бнул­ся в окно — ни я, как в опе: снег ячит! Дец на­сту­пил. Зи­ма, ляд­ст­во!»

         Вско­ре все при­лич­ные лю­ди во­круг ста­ли го­во­рить так же.

 

         Ес­ли ты от­ка­жешь­ся от суе­ты жиз­ни и из­ме­нишь ми­ро­по­ни­ма­ние, друг уви­дит в те­бе пре­да­те­ля. Но ведь и ты на не­го смот­ришь так, слов­но по­мин­ки в до­ме уже дав­но со­стоя­лись, а по­кой­ник всё еще не за­ко­пан.

 

         Лю­бое сло­вес­ное по­строе­ние с упо­ми­на­ни­ем Име­ни Божь­е­го пол­но­стью ре­вер­сив­но. На­при­мер. Го­во­рят: «Дай Бог те­бе здо­ро­вья!» И ре­верс: ес­ли ты, дей­ст­ви­тель­но, здо­ров всюду — и в ду­хе, и в теле — здо­ро­вье обя­за­тель­но даст те­бе Бо­га.

 

 

         Че­ло­век ко­ли­че­ст­вен­нен в сво­ем стрем­ле­нии по­знать ка­че­ст­вен­ность Бо­га.

 

         У мое­го то­ва­ри­ща очень мно­го энер­гии: за­мы­слов, на­чи­на­ний, все­воз­мож­ных ор­га­ни­за­тор­ских ре­аль­ных шу­мов, но, ед­ва на­чав де­ло в од­ном мес­те, он по­ки­да­ет толь­ко что «ор­га­ни­зо­ван­ный» свой де­ло­вой уго­лок, что­бы с но­вым при­ли­вом энер­гич­но­сти на­чать его уже в дру­гом краю, с дру­ги­ми людьми — это стиль жиз­ни. «Ко-ко-ко!!!» — кри­чит пе­ту­шок: его задача — ис­кать зер­но и со­об­щать об этом на весь бе­лый свет; кле­вать бу­дут дру­гие; пе­тух мо­жет от­прав­лять­ся на но­вые по­ис­ки: долг — вы­пол­нен!

 

         «Со­вме­ст­ны, но не­за­ви­си­мы» — этой нау­ке учат­ся. Сво­бо­да жизни — это ко­гда ду­ша и па­мять раз­дель­ны!

 

         Та­лант на­до раз­ви­вать не столь­ко в го­ло­ве, сколь­ко в том мес­те, на ко­то­ром си­дят: усид­чи­вость, знае­те ли… Бы­ло бы яй­цо, а уж вы­си­жи­ва­ет­ся оно без осе­чек. Тер­пе­ние, толь­ко тер­пе­ние! Глу­пая голова — не вы­си­жен­ное яй­цо, знае­те ли.

 

         Мы не­на­дол­го и не на мно­го от­ли­ча­ем­ся друг от дру­га, по­па­дая в на­стоя­щее; в про­шлом и бу­ду­щем мы все рав­ны.

 

         Спо­кой­ст­вие не зна­ет ни стра­ха, ни сме­ло­сти. Страх и смелость — ли­ца от­чая­ния.

 

         Да­же со­вер­шен­но здо­ро­вый ор­га­низм со­дер­жит в се­бе мас­су все­воз­мож­ной за­ра­зы: ви­ру­сы, ба­цил­лы, па­лоч­ки-воз­бу­ди­те­ли, но бо­лез­ни не воз­ни­ка­ют, мо­жет, имен­но по­то­му, что ни од­на из за­раз не при­сваи­ва­ет се­бе ис­клю­чи­тель­но­го пра­ва «быть аван­гар­дом» в де­ле ор­га­ни­за­ции ан­ти­жиз­нен­ных про­цес­сов; здо­ро­вый ор­га­низм тем и здо­ров, что мо­жет при­ютить лю­бой вра­ж­деб­ный эле­мент, по­зво­ляя ему не уми­рать, но и не по­зво­ляя раз­ви­вать­ся.

         Ка­кая-ли­бо чрез­мер­но рас­пло­див­шая­ся «за­раза» внут­ри об­ще­ст­вен­но­го ор­га­низ­ма, — ре­ли­гия, то­та­ли­та­ризм, ком­му­низм, фа­шизм, ур­ба­низм, — обо­ра­чи­ва­ет­ся не­из­беж­ной ис­то­ри­че­ской бо­лез­нью стра­ны, пла­не­ты.

         На­ли­чие мно­же­ст­ва мел­ких, не раз­вив­ших­ся до раз­ме­ров мон­ст­ра «за­раз», го­раз­до удоб­нее: ка­ж­дая от­дель­ная лич­ность мо­жет пе­ре­бо­леть ис­ко­мым не­ду­гом самостоятельно — как от при­вив­ки. Ор­га­низм об­ще­ст­ва в це­лом бу­дет ус­той­чи­вее. Ведь и в на­шем че­ло­ве­че­ском те­ле с бо­лез­нью бо­рет­ся, в кон­це кон­цов, не кто-то об­щий, а ка­ж­дая от­дель­ная клеточка — за свою соб­ст­вен­ную жизнь: со­хра­нив себя — со­хра­ня­ешь всех. Ба­наль­но? А ведь по­ди ж ты!..

 

         Лю­би­мая уто­ми­лась от «веч­ной рас­те­рян­но­сти». Растерянность — это пас­сив­ная го­тов­ность ко все­му. Точ­но так же мож­но ус­тать от «веч­ной со­б­ран­но­сти» — ак­тив­ной го­тов­но­сти ко все­му.

 

         Убо­гий убо­го­го гу­бит. Два блаженных — все­го лишь двух­го­ло­вый ду­рак.

 

         Не со­жа­лей о быв­шем! Не по­жа­ле­ет бу­ду­щее о те­бе са­мом. Жи­ви не для пись­ма, не для про­жек­та, — для труд­ной про­сто­ты. Вот лист... вот па­мять... вот со­мне­нья… Пи­шу за­гла­вие: «Про­сти, что не пи­сал…»

 

         Гра­ж­дан­ский и слу­жеб­ный долг от­лич­ны друг от дру­га не мень­ше, чем ге­ний от де­би­ла.

 

         Не учеб­ник, а сре­да фор­ми­ру­ет лич­ность. Мно­гие стре­мят­ся к про­дол­же­нию уче­бы не по мо­ти­вам жа­ж­ды зна­ний, а в по­ис­ках фор­ми­рую­щей сре­ды. Важ­но не то, сколь­ко ты съел хле­ба и от­то­го вы­рос, а с кем и где ты это де­лал.

 

         Фор­му­лы жиз­ни скон­цен­три­ро­ва­ны в ба­наль­но­стях.

 

         Интуиция — это ин­ст­ру­мент здра­во­го смыс­ла.

 

         Жен­щи­ны охот­нее все­го под­чи­ня­ют­ся им­пуль­сам чувств, те­ряя при этом свой ум. Что слу­жит «пус­ко­вым ме­ха­низ­мом» для их бе­зу­мия? Всё! — Бле­стя­щие бу­сы, но­вый муж­чи­на, не­по­слуш­ный ре­бе­нок, прыщ на но­су… Да­же встре­ча со здра­вым смыслом — по­вод для не­нор­маль­но­сти!

 

         Бы­ла воз­мож­ность дол­го на­блю­дать за жиз­нью двух ал­ко­го­ли­ков, му­жа и же­ны: ко­гда дей­ст­во­ва­ли жен­ские чары — не дей­ст­во­ва­ли ку­ла­ки, ко­гда дей­ст­во­ва­ли кулаки — не дей­ст­во­ва­ли ча­ры. Утон­чен­ное на­хо­ди­ло свою ти­ши­ну в гру­бом. И на­обо­рот.

 

         Ес­ли ду­ра­ку дать ум­ное де­ло, то де­ло ос­та­но­вит­ся, ес­ли ска­зать, что он умен, то на ли­це ду­ра­ка по­се­лит­ся мас­ка ума.

 

         Же­ла­ние и Убеждение — про­пой­цы: ут­ром их жа­ж­ду уто­ля­ет ро­са, вечером — кровь!

 

         Ку­рить в помещении — всё рав­но что со­вер­шать не­ес­те­ст­вен­ные от­прав­ле­ния в об­ще­ст­вен­ном мес­те.

 

         По­че­му пор­тит­ся сво­бод­ное те­че­ние жиз­ни, па­ра­ли­зу­ет­ся ес­те­ст­вен­ность си­туа­ции, ко­гда в нее вме­ши­ва­ют­ся с бла­ги­ми на­ме­ре­ния­ми хо­ро­шие лю­ди? На­при­мер. Сын за­нят учеб­ни­ком, что-то учит, со­сре­до­то­чен. Мать оза­бо­чен­но-доб­ро­же­ла­тель­но ин­те­ре­су­ет­ся: «А ос­таль­ные уро­ки сде­лал? А что еще за­да­ли? Не гор­бись! Дай я те­бя по­це­лую, зай­чик мой…» Итог пе­да­го­ги­че­ско­го сла­бо­умия: со­сре­до­то­чен­но­сти как не бы­ва­ло. Мать вклю­ча­ет­ся в си­туа­цию, нис­коль­ко не за­бо­тясь о прак­ти­ке. Она фак­ти­че­ски за­ня­та на­силь­ным вне­дре­ни­ем «сво­ей доб­ро­де­те­ли» в не­чув­ст­вуе­мую си­туа­цию.

 

         Ве­дет си­туа­цию тот, кто не ме­ша­ет ей ид­ти за со­бой.

 

         Ду­ши ло­ма­ной за гро­шом не име­ет!

 

         При­ме­та бы­та: кро­вать-ско­ро­спал­ка.

 

         Чем креп­че им­му­ни­тет, тем страш­нее пла­та за спо­кой­ст­вие.

 

         Че­ло­ве­че­ст­во дав­ным-дав­но при­шло к все­об­ще­му и пол­но­му изо­би­лию. Это — изо­би­лие же­ла­ний.

 

         Бес­та­лан­ный, но ста­ра­тель­ный ученик — все­го лишь вы­мо­га­тель учи­тель­ско­го тер­пе­ния: он бы­ст­ро и оди­на­ко­во без­ус­пеш­но ос­ваи­ва­ет од­ну схе­му жиз­ни за дру­гой.

 

         Мой то­ва­рищ до­но­сил де­фи­цит­ные чер­ные нос­ки до окон­ча­тель­но не­рес­тав­ри­руе­мых дыр: низ нос­ков, по­дош­ва пе­ре­ста­ла су­ще­ст­во­вать. За­то верх, свя­зан­ный «ре­зи­ноч­кой», был еще очень да­же цел. То­ва­рищ по­сту­пил ост­ро­ум­но: туф­ли он на­де­вал на бо­су но­гу, а «ре­зи­ноч­ку» — де­ко­ра­тив­ную деталь — на­тя­ги­вал на но­гу и за­прав­лял в обувь спе­ци­аль­но по­доб­ран­ной глад­кой пло­ской па­лоч­кой. Вы­гля­де­ло нов­ше­ст­во впол­не при­лич­но, к то­му же бы­ло «веч­ным».

 

         Меч­таю­щий о про­шлом вре­ме­ни, дос­тав­ля­ет в на­стоя­щее труп­ный яд.

 

         «Всё рав­но!» — так го­во­рят ли­бо от не­дос­тат­ка си­лы, ли­бо от ее из­быт­ка.

 

         По­эт пи­сал, ма­шин­кою тре­щал, в бу­ма­гу страсть вго­нял, хоть те­ло в си­ле. Про­чла не та, ко­то­рой по­свя­щал, а те, что жизнь «про­чте­нью» по­свя­ти­ли.

 

         Самоубийство — аборт ду­ши.

 

         Хо­чет­ся еди­не­ния? Как это сде­лать? Пе­ред чем или пе­ред кем чув­ст­во­вать еди­не­ние? Обязательно — «пе­ред». «Пе­ред ли­цом сво­их то­ва­ри­щей», «пе­ред Бо­гом», «пе­ред людь­ми», «пе­ред са­мим со­бой», «пе­ред жизнь и смер­тью»… В об­щем, смот­реть сле­ду­ет в зер­ка­ло, но умуд­рить­ся ви­деть там — идо­ла..

 

         От­ра­же­ние по­смот­ре­ло из зер­ка­ла на ори­ги­нал и по­мор­щи­лось.

 

         Вряд ли ты уви­дишь мир ши­ро­ко, ес­ли при­учишь­ся смот­реть на не­го толь­ко че­рез по­ло­вую щель.

 

         При­спо­саб­ли­вай­ся к сре­де сам и не де­лай на­обо­рот, при­спо­саб­ли­вая сре­ду к се­бе; толь­ко в этом слу­чае у те­бя бу­дет шанс до­жить до чет­вер­га.

 

         Из­вест­но, что че­ло­ве­че­ский ор­га­низм лег­ко раз­вра­ща­ет­ся вся­ки­ми по­дач­ка­ми из­вне: ле­кар­ст­ва­ми, са­ха­ром, «дар­мо­вы­ми» ка­ло­рия­ми, нар­ко­ти­ка­ми всех мас­тей и про­чим, и про­чим. В ре­зуль­та­те, ор­га­низм пе­ре­ста­ет (как бы за не­на­доб­но­стью) вы­ра­ба­ты­вать са­мо­стоя­тель­но раз­лич­ные ве­ще­ст­ва, гор­мо­ны, на­вы­ки… В кон­це кон­цов, он пе­ре­ста­ет «вы­ра­ба­ты­вать» се­бя са­мо­го. Го­лод уби­ва­ет сна­ру­жи, сытость — из­нут­ри.

 

         При­ро­да ска­за­ла: «Человек — это ско­ро­пор­тя­щий­ся про­дукт».

 

        

         Лек­тор-га­ст­ро­лер про­из­нес, а я за­пи­сал за ним до­слов­но: «То­ва­ри­щи! Хо­чу вам се­го­дня по­ка­зать сек­су­аль­ное ли­цо на­ше­го вре­ме­ни…»

 

         «Мо­ли­тесь и воз­да­ст­ся вам», — ска­зал пас­тор, но ма­ло кто по­сле­до­вал это­му при­зы­ву. Ах, ес­ли бы он ска­зал: «Мо­ли­тесь и воз­да­ст­ся им»! Опыт всей жиз­ни по­ка­зы­ва­ет: при­зы­вать ка­ру не на свою голову — мо­лит­ва ку­да бо­лее ис­то­вая, чем при­зыв ми­ло­сти к се­бе. Ломать — не стро­ить. Для рус­ской ис­те­ри­ки сла­дость от раз­ру­ше­ния есть ве­ра в со­зи­да­ние.

 

         Что вы сде­лае­те, ес­ли най­де­те в ле­су бес­по­мощ­но­го оди­но­ко­го ре­бен­ка? Ес­те­ст­вен­но, нач­не­те за­бо­тить­ся. В том-то и де­ло, что инстинкт — за­бо­тить­ся о беззащитном — си­лен чрез­вы­чай­но. Эту «от­мыч­ку» ус­вои­ла од­на моя зна­ко­мая: она ста­ла вы­мо­га­те­лем за­бо­ты о се­бе. Ведь дос­та­точ­но жен­щи­не пре­кра­тить управ­лять сво­ей жиз­нью и пе­ре­стать за­бо­тить­ся о ней, что­бы вся­кий встреч­ный муж­чи­на по­чув­ст­во­вал вдруг не­пре­одо­ли­мый со­блазн: лег­ко по­за­бо­тить­ся о ближ­нем в этом ле­су жиз­ни… Именно — лег­ко! Рас­пла­та ужас­на: со­юз с бес­по­мощ­но­стью из­во­дит си­лу.

 

         Спе­шит ду­рак бес­по­во­рот­ный, муд­рец за­шо­рен­ный спе­шит, и бед­ных жад­ная по­ро­да над ко­шель­ка­ми во­ро­жит: «Да­вай!» Под­сказ­кой и указ­кой жи­ву­щий сбит и ог­лу­шен: то хит­рость вы­гля­дит, как сказ­ка, то ложь кош­мар­нее, чем сон. Мрак в за­пе­ча­тан­ных ва­го­нах без сче­та гру­зят и ве­зут; ку­да? к ко­му? в ка­кие зо­ны су­ды судь­бу уво­ло­кут? От мол­чу­нов она смея­лась, на бол­ту­нах но­си­ла крест, и по Рос­сии мча­лась, мча­лась... и в не­бе­са вты­ка­ла перст.

 

         Пи­са­тель мо­жет ра­бо­тать с ма­те­риа­лом жиз­ни по­доб­но лин­зам: 1:1, 10:1, 1:10 и т. д.

 

         На клет­ку пло­ти «на­ли­па­ет» те­ло, на имя «на­ли­па­ет» лич­ность.

 

         При встре­че све­то­нос­ной ма­те­рии с твер­дой ма­те­ри­ей воз­ни­ка­ет «ки­пя­щий слой» — жизнь.

 

         Ни «вче­ра», ни «зав­тра» не су­ще­ст­ву­ют для чер­вя. Для не­го есть толь­ко «сей­час». «Вче­ра» и «сей­час» из­вест­ны со­ба­ке, но она лишь пред­чув­ст­ву­ет «зав­тра». Лю­ди зна­ют: «вче­ра», «сей­час», «зав­тра». А что же они то­гда пред­чув­ст­ву­ют?!

 

         Страдание — управ­ляе­мо!

 

         Сча­стье до­бы­ва­ет­ся дву­мя спо­со­ба­ми: мож­но за ним бе­гать, но мож­но и вы­си­деть.

 

         Не ла­пай­те ме­ня свои­ми мыс­ля­ми!

 

 

         Ес­ли ок­ру­жаю­щим по­нра­вит­ся вдруг ваш экс­промт, спич или удач­но по­дан­ная ре­п­ли­ка, и они ска­жут в вос­хи­ще­нии: «Краткость — се­ст­ра та­лан­та!» — не за­будь­те скром­но за­ме­тить: что, мол, прав­да то прав­да, у вас во­об­ще мно­го хо­ро­ших род­ст­вен­ни­ков…

 

         Ес­ли со­труд­ник ва­шей кон­то­ры на­шел ка­кую-то иную ра­бо­ту и со­би­ра­ет­ся рас­счи­ты­вать­ся, ни в ко­ем слу­чае не воз­му­щай­тесь и не опе­ча­ли­вай­тесь; со­труд­ник ни­ку­да не уй­дет, ес­ли вы тут же нач­не­те не­по­мер­но и со­вер­шен­но ис­крен­не ра­до­вать­ся за не­го, да­вать дель­ные со­ве­ты и от­кро­вен­ни­чать. Так уст­ро­ен ис­ка­тель «луч­шей до­ли», что сто­ит лишь по­ра­до­вать­ся за его по­ис­ки боль­ше, чем он сам мо­жет это сде­лать, как при­вле­ка­тель­ность по­ис­ка по­че­му-то мерк­нет и блек­нет. По­че­му? Мо­жет, по­то­му, что ис­ка­те­ля, так или ина­че, му­ча­ют со­мне­ния и не­оп­ре­де­лен­ность, а вас не му­ча­ет ни­че­го. И бед­няж­ка чув­ст­ву­ет се­бя при­мер­но так же, как тот, ко­го с наи­луч­ши­ми на­пут­ст­вия­ми про­во­жа­ют из те­п­ло­го зна­ко­мо­го до­ма под хо­лод­ный про­лив­ной дождь. «Сча­ст­ли­во­го пу­ти!» — го­во­ри­те вы и рас­па­хи­вае­те дверь.

 

         То, что лю­ди на­зы­ва­ют «здра­вым смыс­лом», взя­то из всей сум­мы опы­тов пред­ше­ст­вую­щей жиз­ни, а по­то­му та­кой здра­вый смысл кон­сер­ва­ти­вен, как сто­рож при му­зее. Здра­вый смысл, дос­тав­лен­ный в на­стоя­щее вре­мя из будущего — это бе­зу­мие. А су­ще­ст­ву­ет ли здра­вый смысл вне вре­ме­ни? Воз­мож­но, что эту свою иг­руш­ку при­ро­да «за­пе­ча­та­ла» в мгно­ве­ние.

 

         За­гад­ка при­ро­ды це­ли­ком со­сто­ит из на­ме­ков и от­га­док.

 

         В бит­ве с раз­вра­том во­об­ра­же­ние па­да­ет пер­вым.

 

         Бой­ся! Ты нра­вишь­ся мне. Ес­ли еще и я те­бе нравлюсь — спа­сай­ся!

 

         Мно­гие твор­цы при­хо­ди­ли к вы­во­ду, что наи­бо­лее пол­но от­ра­зить мир мож­но лишь в точ­ке, в крат­ко­сти, в пре­дель­ной сжа­то­сти. В по­эзии, на­при­мер: со­нет, чет­ве­ро­сти­шие, трех-двух-од­но­сти­шие. Мож­но, по­жа­луй, на­пи­сать сти­хо­тво­ре­ние, со­стоя­щее все­го из од­но­го сло­ва и даже — из од­ной бу­к­вы!

 

         Ве­ра лю­дей по­се­ля­ет­ся во­круг не­сча­стий и бо­лез­ней. При этом лю­ди го­во­рят: «Вера — это быть здо­ро­вым».

 

         На­шли друг дру­га слу­хи, и в ре­чах на­ту­жи­лись, всю лесть со­еди­ня. Но не­по­нят­но царь им от­ве­чал: «Нет, вы не любите — вы це­ни­те ме­ня!» На­род умолк, на­су­пил­ся, за­чах, в ца­ря стрель­ну­ли, эру из­ме­ня. Но не­по­нят­но пад­ший от­ве­чал: «Нет, вы не любите — вы це­ни­те ме­ня!»

 

         Я люб­лю те­бя и по­то­му сме­юсь над то­бой. Ес­ли бы я жа­лел те­бя, то лю­бил бы иное — лишь свое по­кро­ви­тель­ст­во.

 

         Кто-то не­ви­ди­мый ку­па­ет­ся в мо­их жад­ных мыс­лях, как в рос­ко­ши. Кто-то не­ви­ди­мый уми­ра­ет в мо­их сдер­жан­ных чув­ст­вах, как в бед­но­сти.

 

         Жизнь и Смерть. Ес­ли скор­мить их друг дру­гу, то го­лод ду­ши уто­лит­ся.

 

         Есть пи­са­те­ли «жи­во­ро­дя­щие», а есть та­кие, что «вы­си­жи­ва­ют яй­ца» — свои или чу­жие.

 

         Раз­ве от ра­бо­ты ус­та­ют? Ус­та­ют без ра­бо­ты!

 

         Ес­ли те­бя жалеют — ви­но­ват в этом ты сам.

 

         При­тя­нуть-от­толк­нуть, удер­жать-от­пус­тить, взять-дать и т. д. Лю­ди зем­ли мыс­лят «гра­ви­та­ци­он­но».

 

         Дол­го пом­нить о покойниках — под­ло. Эгои­сты! Не дер­жи­те чу­жие ду­ши на при­вя­зях ва­шей па­мя­ти!

 

         Ди­рек­то­ра шко­лы зва­ли Зоя Пав­лов­на. Уче­ни­ки ее на­зы­ва­ли ме­ж­ду со­бой в со­кра­ще­нии, неж­но и лас­ко­во: Зо­па.

 

         Обез­бо­ли­вая на­стоя­щее (ро­ды в во­ду, ща­дя­щая ме­ди­ци­на, экс­т­ра­сен­сор­ная доб­ро­де­тель), не об­кра­ды­ва­ем ли мы бу­ду­щее, не за­ста­вим ли сво­их пра­пра­вну­ков кор­чить­ся от двой­но­го му­че­ния? Воз­мож­но, жизнь сле­ду­ет по­ни­мать как ра­бо­ту по пре­одо­ле­нию бо­ли, име­нуе­мую «судь­бой». Ук­ло­нив­шись от ра­бо­ты, вряд ли мож­но счи­тать ра­бо­ту сде­лан­ной…

 

         Сон — это фор­ма прит­чи.

 

         Прит­ча для одного — это прит­ча для всех.

 

         Ска­зоч­ная клас­си­ка: «По­лю­би­ла ты ме­ня, де­ви­ца, в об­ра­зе чу­ди­ща без­образ­но­го, по­лю­би те­перь в об­ра­зе че­ло­ве­че­ском». И — сча­ст­ли­вый фи­нал. А в жиз­ни всё на­обо­рот: «По­лю­би­ла ты ме­ня в об­ра­зе че­ло­ве­че­ском, по­лю­би те­перь в об­ра­зе чу­ди­ща без­образ­но­го».

 

         Любовь — те­п­ло. Зер­на про­бу­дят­ся: и сор­ня­ки, и зла­ки. Сор­ня­ки по­бе­дят.

 

         Ес­ли бог лю­бит чудище — по­яв­ля­ет­ся че­ло­век, ес­ли бог лю­бит человека — по­яв­ля­ет­ся чу­ди­ще.

 

         Современники — в прин­ци­пе! — не спо­соб­ны уз­нать но­во­го Учи­те­ля, и он зая­вит о се­бе ос­ме­ян­ным спо­со­бом: бу­дет сви­де­тель­ст­во­вать о се­бе сам.

         Иное не ждут, ибо не зна­ют.

        

         Ес­ли йог «вла­мы­ва­ет­ся си­лой» к бо­гу, то хри­стиа­нин за­ма­ни­ва­ет сер­до­боль­но­го «ше­фа» пус­то­той и сла­бо­стью. И то, и другое — слу­же­ние идее, а не жизнь. А что же, все-та­ки, жизнь? Ни­кто не зна­ет! Воз­мож­но, жизнь — это ко­гда си­ла твое­го ума и си­ла твое­го серд­ца на­столь­ко уто­ми­лись от со­пер­ни­че­ст­ва, что ты го­тов ска­зать в озор­ст­ве и ве­се­лии: «Я сам!»

 

         Ложь — ве­ли­чай­шая си­ла. По­это­му она все­гда при­тя­ги­ва­ет тех, кто лю­бит си­лу.

 

         Ложь — си­ла мгно­вен­ная.

 

         Лгут, да­же лю­бя: в ре­зуль­та­те, ложь ос­та­ет­ся, а лю­бовь ухо­дит.

 

         Есть лю­ди-те­ле­ги, есть лю­ди-всад­ни­ки, есть лю­ди-ко­ню­хи, есть лю­ди-ло­ша­ди, но боль­ше всего — «те­лег»; судь­ба их оди­на­ко­ва, они мо­гут лишь раз­ва­ли­вать­ся по­ти­хонь­ку в пу­ти, ржа­веть за не­на­доб­но­стью, ли­бо ка­тить­ся по на­клон­ной плос­ко­сти.

 

         Ко­гда в ми­ре ста­но­вит­ся всё боль­ше без­мо­тив­ных по­ступ­ков, то мож­но пред­ви­деть: ско­ро свал­ка.

 

         Нуж­но, на­вер­ное, до­ра­сти до то­го, что­бы спо­кой­но жить и ра­бо­тать на од­ном мес­те. Мно­гие же лишь но­сят­ся по све­ту, по­доб­но воль­ным се­ме­нам, го­ни­мые вет­ром слу­чай­но­стей и же­ла­ний, но ни­где не ус­пе­ва­ют дать ни всхо­дов, ни пло­дов. Сам бес­смыс­лен­ный бег на­зы­ва­ет­ся у них «на­де­ж­дой». Опас­но, опас­но не­пре­рыв­но «пе­ре­са­жи­вать­ся» в по­ис­ках сча­стья: ни креп­ких кор­ней, ни креп­ко­го те­ла, ни кро­ны. Прин­цип де­ре­ва жиз­ни прост: вы­брать еди­но­жды. В по­го­вор­ке: «Где ро­дил­ся, там и при­го­дил­ся», — за­клю­чен чрез­вы­чай­ный шанс сбыть­ся.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Под­ход к де­лу дол­жен быть твор­че­ским. И отход — то­же».

 

         К не­бе­сам мы бре­дем, спо­ты­ка­ясь, греш­ной твер­ди кри­чим: «От­пус­ти!» Я уй­ду, но уй­ду, не спа­са­ясь, под не­слыш­ное сло­во: «Спа­си!».

         Я уй­ду, чтоб хо­лод­ным мол­чань­ем не гу­бить этой жиз­ни те­п­ло. Ми­лый друг! Мы к мол­ча­нью при­ча­лим: на­ше гром­кое де­ло про­шло.

         Я уй­ду, по­то­му что ушед­ший сла­бым ду­шам не бро­сит вре­да, я уй­ду, ни жи­вой, ни умер­ший, стран­ным пе­шим к ис­то­ку сты­да.

         Не­бе­са пьет по­ве­рив­ший де­мон. Ис­кус грешника — пла­ха его… На­ка­жи! Но при­вет­ли­во нем Он для дру­гих и ме­ня од­но­го.

         Я уй­ду. По­то­му что быть ближ­ним не мо­гу, не хо­чу: по­губ­лю! Ухо­жу! Это значит — я вы­жил. Ухо­жу! Это значит — люб­лю!

         Без про­кля­тия, зряш­но не ка­ясь, без кре­ста в за­та­ен­ной гор­сти я уй­ду, но уй­ду, не спасаясь — я уй­ду, чтоб се­бя об­рес­ти.

 

         Я не про­тив бо­га, но я про­тив то­го, что­бы от встре­чи с ним лю­ди те­ря­ли се­бя.

 

         Улыб­ка все­гда жи­вет над ми­ром, в этом — ее не­по­сти­жи­мая си­ла.

 

         Жен­щи­на! Ты ни­ко­гда не смо­жешь быть по-на­стоя­ще­му оди­но­кой, по­то­му что на этом све­те вас все­гда двое — ты и твоя пра­во­та.

 

         Обид­чи­вый по­до­бен бес­по­мощ­но­му мла­ден­цу: он гром­ко при­зы­ва­ет к сво­ей «кро­ват­ке», что­бы за ним по­уха­жи­ва­ли… Обида — ин­стинкт бес­по­мощ­но­сти. Умею­щий оби­жать­ся га­дит под свою ду­шу.

 

         Хо­теть разнообразия — вос­пи­ты­вать в се­бе хищ­ни­ка. Дра­кон раз­но­об­ра­зия не ве­чен лишь по­то­му, что вечность — од­но­об­раз­на.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «На по­верх­но­сти зем­ли нет ни од­но­го по­во­да для на­стоя­ще­го рас­строй­ства!»

 

         …Сви­нья, ло­пух, аме­ба, гусь, лю­би­тель мра­ка или божь­их го­лу­бят… — кем по­же­ла­ешь, тем и на­зо­вусь: воз­мож­но, так уз­на­ешь ты се­бя?!

 

         Все­силь­ный оди­нок так же глу­бо­ко, как одинокий — не все­си­лен.

 

         Не в бит­ве, в ке­льи си­лу ис­пы­туя, сме­ясь, сми­ре­нье доб­лесть пре­взош­ло, но, вы­порх­нув в на­доб­лач­ность пус­тую, убий­цу лишь сми­ре­ние на­шло…

 

         Ко­гда не пой­мут ни же­на, ни лю­бов­ни­ца, то и слу­чай­ная связь мо­жет стать са­мой луч­шей пси­хо­те­ра­пи­ей.

 

         Пра­виль­нее бы­ло бы на­зы­вать «то­ва­ри­щей» — го­мо­со­циа­ли­ста­ми.

 

         Всё, дан­ное свы­ше, вот так и пой­мешь: скажут — ус­лы­шишь, услышишь — вер­нешь.

 

         Профессия — че­ло­век. Ус­ло­вия работы — оди­но­че­ст­во.

 

         Жен­щи­на ут­ром го­во­рит: «Ах! Я до­позд­на вя­за­ла, мне так тя­же­ло про­сы­пать­ся, у ме­ня по­ни­жен­ное дав­ле­ние…» — это еще од­на фор­ма ле­ген­ды о соб­ст­вен­ной ис­клю­чи­тель­но­сти.

 

         Лю­ди на зем­ле ни­ко­гда не бы­ва­ют «зре­лы­ми»: «не­зре­лые» го­во­рят боль­ше, чем зна­ют, а «пе­ре­зрев­шие» — на­обо­рот.

 

         Хо­ро­шо, ко­гда свою зем­ную жизнь ты ук­ра­ша­ешь не­зем­ны­ми чу­да­че­ст­ва­ми. Ес­ли наоборот — ду­ша уми­ра­ет.

 

         Лю­ди в дли­тель­ном ле­тар­ги­че­ском сне не ста­ре­ют, но, про­снув­шись, и уз­нав о сро­ке сво­его су­ще­ст­во­ва­ния, они на­чи­на­ют стре­ми­тель­но на­вер­сты­вать об­ма­ну­тое время — те­ло дряб­нет, ли­цо мор­щи­нит­ся: за пол­го­да ста­рят­ся так же, как за все «сэ­ко­ном­лен­ные» го­ды. Проснувшийся — это «фор­ма», не за­пол­нен­ная опы­том. А время — это за­бот­ли­вый ро­бот: оно «до­ра­бо­та­ет» вас, да­же ес­ли вы не ус­пе­ли по­жить не по сво­ей ви­не.

         Рос­сия, усы­п­лен­ная боль­ше­ви­ка­ми поч­ти на век, про­сы­па­ет­ся… На­до быть го­то­вым к стре­ми­тель­ной внеш­ней ста­рос­ти и внут­рен­ней пус­то­те.

 

         Хо­лод­ный, хит­рый Уж при­тво­рил­ся муд­рым Зме­ем. Вот толь­ко жа­ла у него — не бы­ло! А муд­рость, ли­шен­ная жа­ла, бес­плод­на.

 

         Не зови — не за­пу­та­ешь­ся.

 

         Мои грехи — сви­де­тель­ст­во ис­ка­нья. Из­рек яс­нее б, да ме­ша­ет заи­ка­нье.

 

         До­вер­чи­вый по­след­ст­вий не пред­ви­дит: то об­ла­дать спе­шит, то мо­лит­ся: «Изы­ди!»

 

         Смысл жиз­ни в том, что­бы по­ча­ще го­во­рить: «Не знаю».

 

         Стать идолом — фи­нал пер­во­про­ход­ца. Чтоб сла­ва хит­рая не жа­ла уро­жай: не ос­корб­ляй при­знань­ем пре­вос­ход­ст­во, вниманием — сле­пых не уни­жай!

 

         Ко­му при­ро­да под­ра­жа­ет? Не­ве­до­мо. Из­вес­тен лишь че­ред: при­шед­ший пер­вым, — по­ра­жа­ет, вто­рым при­шед­ший, — по­ве­дет.

 

         Лю­бовь к ши­кар­ным жестам — по­черк сла­бо­сти.

 

         Не­ви­ди­мое ос­мат­ри­ва­ют «от­сут­ст­вую­щим» взгля­дом.

 

         Друг по­ме­нял не­сколь­ко жен. «Зна­ешь, мне ка­жет­ся, что я всё вре­мя же­нюсь на од­ной и той же — толь­ко име­на ме­ня­ют­ся!» — Он был в от­чая­нии. — «По­че­му?!»

         — Че­ло­век обыч­но ищет то, что ему под­хо­дит… Так? Пред­ставь се­бе ав­то­мат, ко­то­рый сам бы под­би­рал для се­бя па­тро­ны, под свой ка­либр. Все­гда бу­дет вы­би­рать­ся толь­ко то, что под­хо­дит, ни боль­ше, ни мень­ше. Зна­ешь, на­до из­ме­нить свой «ка­либр», что­бы рас­счи­ты­вать на дру­гое... — ска­зал я.

         — Я не ав­то­мат! — ска­зал друг.

         — Всё, что не из­ме­ня­ет­ся и самодостаточно — ав­то­мат.

         — То­гда я бу­ду ис­кать та­кой «па­трон», ко­то­рый из­ме­нит мой «ка­либр»!

         — А за­од­но и ото­рвет твою глу­пую го­ло­ву.

 

         Природа — ве­ли­кое зер­ка­ло: это­му от­ра­же­нию до­ве­ря­ешь боль­ше, чем се­бе.

 

         До тех пор, по­ка ты сме­ешь чув­ст­во­вать в дру­ге Иу­ду, ты не раз­оча­ру­ешь­ся в нем.

 

         Со­вре­мен­ность смеш­на, ис­то­рия смеш­на, мир сме­шон… Не де­лай­те серь­ез­ных рож: для это­го на зем­ле нет ни од­ной при­чи­ны!

 

         Вы за­ме­ча­ли, как ком­форт­но ста­но­вит­ся на ду­ше, сто­ит лишь за­пе­реть­ся в кло­зе­те? Ин­тим­но. Спо­кой­но. Бла­го­ст­но. Точ­но так же мно­гие се­бя чув­ст­ву­ют под ку­по­лом церк­ви.

 

         Вежливость — ин­ст­ру­мент не­до­ве­рия.

 

         Ес­ли не уда­ет­ся стать луч­ше всех, не от­чаи­вай­тесь: по­ста­рай­тесь сде­лать ху­же се­бя всех остальных — это с лих­вой за­ме­нит пер­вую не­уда­чу.

 

         Чи­тая «Еван­ге­лие» ощу­ща­ешь се­бя то парт­не­ром по спар­рин­гу, то гру­шей для би­тья.

 

         На­де­ж­да обес­си­ли­ва­ет че­ло­ве­ка.

 

         За­кон соответствия — это ба­ланс со­блаз­нов. Фор­ма со­блаз­ня­ет со­дер­жа­ние, со­дер­жа­ние со­блаз­ня­ет фор­му. Об­на­жен­ное те­ло сам­ки со­блаз­ня­ет но­си­те­ля ген­ной информации — сам­ца; об­на­жен­ная ду­ша сам­ца при­вле­ка­тель­на для сам­ки. Го­ре, ес­ли фор­ме не по­нра­вит­ся вдруг со­блаз­нен­ное ею со­дер­жа­ние!

 

         Она про­из­нес­ла: «Ми­лый, мне хо­чет­ся ска­зать те­бе что-ни­будь ум­ное…» Он от­ве­тил: «Ска­жи. Мне очень нра­вит­ся тембр твое­го го­ло­са».

 

         Ве­ра в бога — это ра­бо­та на тор­мо­же­ние или ус­ко­ре­ние. Что-то от нее умень­ша­ет­ся, что-то уве­ли­чи­ва­ет­ся. Про­стор для ме­недж­мен­та! День­ги ра­бо­та­ют так же.

 

         Ху­дож­ник за­ме­тил: боль­ше все­го на све­те лю­ди бо­ят­ся сво­ей сво­бо­ды! Они бо­ят­ся ее па­ни­че­ски, без­от­чет­но, они всё вре­мя ищут что-ни­будь, к че­му мож­но при­сло­нить­ся, примк­нуть: смыс­ла, учи­те­ля, бун­та, хра­ма, пре­сту­п­ле­ния, твер­ди. От сво­бо­ды бе­гут прочь по оди­ноч­ке и кол­лек­тив­но. Смерт­ные не­сво­бод­ны, по­то­му что свобода — это от­сут­ст­вие опо­ры.

 

         Опа­сай­ся же­лать: сбу­дет­ся!

 

         Ес­ли го­во­ришь о де­ле в при­сут­ст­вии без­дель­ни­ка, он мо­жет оби­деть­ся. Это очень хо­ро­шо: обид­чи­вый бездельник — не без­на­де­жен.

 

         Бог — это ра­вен­ст­во бо­гов. Зем­ная ко­жа в струпь­ях го­ро­дов. Ска­жи, ка­ко­го ра­вен­ст­ва хо­те­ли лю­ди?

 

         Жен­щи­на! Ты спас­ла ме­ня от мое­го про­шло­го, что­бы я спас твое бу­ду­щее.

 

         Цивилизация — «се­рое ве­ще­ст­во» ог­ром­но­го моз­га по име­ни Зем­ля.

 

         Вос­пи­тан­ный в уме­нии про­щать, рас­счи­ты­ва­ет на аде­к­ват­ность, а не дождавшись — тер­пит или не­на­ви­дит жизнь: шко­ла прощения — шко­ла ми­ло­сты­ни.

 

         Мир — это про­пор­ция.

 

         Раз­де­ле­ние тру­да в об­ще­ст­ве ос­во­бо­ди­ло от ме­ха­ни­че­ских уси­лий ин­тел­лек­туа­лов и па­ра­зи­тов. Ин­тел­лек­туа­лы и па­ра­зи­ты, как из­вест­но, лю­бят не­мно­го по­ра­бо­тать физически — с удо­воль­ст­ви­ем и в охот­ку.

         А не про­изой­дет ли вско­ро­сти раз­де­ле­ние раз­де­лен­но­го тру­да? При­дет по­ра от­ка­зать­ся от на­пи­са­ния книг, кар­тин, от фи­ло­соф­ских по­ис­ков, так как и эта об­ласть жиз­ни ста­нет об­ще­дос­туп­ной. Ис­кус­ст­во пе­ре­ста­нет быть осо­бой про­фес­си­ей, им смо­жет за­нять­ся лю­бой (вро­де вска­пы­ва­ния зе­мель­но­го уча­ст­ка на ого­ро­де) — с удо­воль­ст­ви­ем и в охот­ку. Для се­бя, как го­во­рит­ся.

         А даль­ше? Ци­ви­ли­за­ция, воз­мож­но, вы­ве­дет «трут­ней», «бо­гов», так ска­зать, — с удо­воль­ст­ви­ем и в охот­ку.

 

         Судь­ей и па­ла­чом и ад­во­ка­том в од­ном ли­це мо­жет быть толь­ко со­весть.

 

         Сча­стье и бе­да мо­гут быть оди­на­ко­во го­ло­си­сты­ми: им нра­вит­ся, ко­гда на них смот­рят.

 

         Си­дит она, ка­ча­ет­ся, су­ту­лая, в уг­лу: по­мочь не по­лу­ча­ет­ся и бро­сить не мо­гу. От му­жа убе­жав­шая, обид­чи­ва и зла, ко­му нужна — не спра­ши­вай, что было — про­жи­ла. За ло­ко­ток по­тро­гаю и взгля­ды при­зем­лю. Се­го­дня серд­це стро­гое: жалею — не люб­лю!

 

         Лю­бовь и не­на­висть близ­ки, по­это­му и по­ро­ки у них об­щие.

 

         В бою и в по­сте­ли не спу­тать бы ос­то­рож­ность с тру­со­стью!

 

         Труд­нее все­го про­бить­ся к ис­ти­не сквозь деб­ри зна­ний.

 

         В г. Сверд­лов­ске на «Сви­де­тель­ст­во о смер­ти», кро­ме штам­па по­хо­рон­ной кон­то­ры, ста­вит­ся и штамп «Гас­тро­но­ма»: «Про­да­но 20 бут. вод­ки».

 

         Россия — стра­на край­но­стей. Ес­ли рань­ше из за­ру­беж­ных филь­мов тща­тель­но вы­ре­за­лись все эро­ти­че­ские сце­ны, а из ос­тат­ков лен­ты склеи­ва­лось «не­что» для ши­ро­ко­го по­ка­за, то те­перь всё на­обо­рот: вы­ре­за­ет­ся весь сю­жет, а для мас­со­во­го по­ка­за пред­ла­га­ет­ся дру­гая «склей­ка» — не­пре­рыв­ный по­ло­вой акт, се­рия ак­тов, сто, ты­ся­ча, мил­ли­он ак­тов! Рос­сия ни­ко­гда не уме­ла об­ра­щать­ся с ин­тим­ным: ли­бо ее за­но­си­ло в пу­ри­тан­ст­во, гра­ни­ча­щее с ма­ниа­каль­но­стью, ли­бо на­чи­на­лась вак­ха­на­лия.

 

         Ту­пи­цы, мер­зав­цы и олу­хи все­гда бы­ва­ют двух ти­пов: ли­бо от­пе­тые «дво­еч­ни­ки», ли­бо «твер­дые пя­те­рош­ни­ки»; про­стран­ст­во жиз­ни, дос­туп­ное для не­ко­то­ро­го «ше­ве­ле­ния», при­над­ле­жит, по­жа­луй, од­ним лишь «тро­еш­ни­кам», да «чет­ве­рош­ни­кам», их не дер­жат ни кан­да­лы сво­ей глу­по­сти, ни сле­по­та ис­клю­чи­тель­но­сти.

 

         Че­ст­ный го­во­рит: «Я», не­че­ст­ный: «Мы».

 

 

         — Пло­до­вит! — ска­за­ли Ху­дож­ни­ку его дру­зья.

         — Нет, я пи­шу не мно­го, про­сто по­сто­ян­но…

         И дру­зья за­смея­лись. По­то­му что скром­ность не ос­корб­ля­ет да­же тай­ных за­ви­ст­ни­ков.

 

         «Я убе­ж­ден!» — это не ар­гу­мент, а за­кли­на­ние.

 

         Известное — на­ша тюрь­ма, неизвестное — наш тю­рем­щик.

 

         Власть над людь­ми име­ет не тот, кто го­во­рит: «На­до!», а тот, кто от­ве­ча­ет на во­прос: «По­че­му?»

 

         Че­ло­век без на­де­ж­ды дей­ст­ву­ет мгно­вен­но и без­оши­боч­но.

 

         Жизнь без надежды — это еще од­на фор­ма сво­бо­ды.

 

         Мо­ло­дая на­де­ж­да все­гда уби­ва­ет ста­рую.

 

         Ес­ли твоя на­де­ж­да ко­неч­на и определенна — это за­блу­ж­де­ние: ко­неч­на и оп­ре­де­лен­на толь­ко цель.

 

         На­стоя­щая на­де­ж­да не­уло­ви­ма, по­доб­но ис­ти­не или аб­со­лю­ту. От­сут­ст­вие надежды — это са­мый на­деж­ный по­во­дырь при пе­ре­хо­де че­рез Ру­би­кон. На­де­ж­да пред­став­ля­ет бу­ду­щее, ис­поль­зуя опыт про­шло­го. Это­го ма­ло. Не зря же на вра­тах на­чер­та­но: «За­будь на­де­ж­ду, всяк сю­да вхо­дя­щий» — это ус­ло­вие по­ступ­ка, име­нуе­мо­го смерть. Смерть без на­де­ж­ды бо­лее ка­че­ст­вен­ная.

 

         До кон­ца ис­крен­не про­из­не­сти фра­зу: «На­де­ять­ся не на ко­го и не на что», — мо­жет толь­ко са­мый ста­рый бо­быль на свете — это Бог.

 

         Стиль мыш­ле­ния подростков — «те­ле­граф­ные об­рыв­ки». От­пе­ча­ток это­го сти­ля но­сит на се­бе вся под­ро­ст­ко­вая куль­ту­ра: пе­ре­жи­вать при­ми­тив как мно­го­зна­чи­тель­ность.

 

         Оби­да слиш­ком рас­то­чи­тель­на для пси­хи­че­ской энер­ге­ти­ки. Го­раз­до удоб­нее не оби­жать­ся, а про­сто вы­клю­чать «замк­нув­ший» уча­сток жизни — обид­ную ситуацию — из об­щей се­ти су­ще­ст­во­ва­ния. Ви­нов­ник «ко­рот­ко­го за­мы­ка­ния» сам по­ста­вит се­бя в же­ст­кие ус­ло­вия: ли­бо он так и бу­дет жить «от­клю­чен­ным» от вас со сво­им «за­мы­ка­ни­ем», ли­бо он бу­дет вы­ну­ж­ден са­мо­стоя­тель­но ра­зо­брать­ся в при­чи­нах «ава­рии» и уст­ра­нить их.

 

         Юмор эгои­ста-не­удач­ни­ка все­гда ци­ни­чен.

 

         Силь­ные чув­ст­ва час­то при­во­дят к их без­дар­но­му вы­ра­же­нию.

 

         Воз­мож­но, мы разъ­е­дем­ся на­дол­го, за­но­ет про­шлое, я крик­ну: «Про­ще­вай!» Не про­па­ду. Я — не в сто­гу игол­ка! — мах­ну ру­кой и ся­ду на трам­вай.

 

         Тон­кие на­блю­де­ния не пе­ре­но­сят ни­ка­кой дро­жи: ни внут­рен­ней, ни внеш­ней.

 

         Лю­бовь есть дан­ность, не меч­та. Жи­ви лег­ко и вер­но: убий­ца злобы — доб­ро­та. Но доб­ро­та и зло — бес­смерт­ны!

 

         Под­ро­ст­ко­во-юно­ше­ский возраст — 13–17 лет — я на­зы­ваю «ки­пя­щим сло­ем». Ин­тен­сив­ность жиз­нен­но­го об­ме­на, ско­рость всех ре­ак­ций, их полнота — мак­си­маль­ны. Пер­во­на­чаль­ное ос­мыс­ле­ние жиз­ни про­ис­хо­дит здесь. Сек­рет тех, кто на­хо­дит­ся в ки­пя­щем слое до глу­бо­кой фи­зи­че­ской старости — ин­фан­тиль­ность.

 

         Всё, что вы­зы­ва­ет в ор­га­низ­ме удо­воль­ст­вие, эй­фо­рию, на­сла­ж­де­ние или хо­тя бы ощу­ще­ние пользы — всё это… нар­ко­тик. Раз­ве мог пер­во­быт­ный че­ло­век, ощу­тив сла­дость ре­чи и по­ни­ма­ния, ус­лы­шав од­на­ж­ды не­бес­ный глас, от­ка­зать­ся от при­ят­но­го чу­да?! Ци­ви­ли­за­цию удоб­но рас­смат­ри­вать как по­ро­ж­де­ние нар­ко­ти­че­ско­го влечения — ове­ще­ст­в­ле­ние, в кон­це кон­цов, это­го вле­че­ния, су­ще­ст­во­ва­ние внут­ри этой са­мо­ил­лю­зии, на­зы­вае­мой «зна­ни­ем», «куль­ту­рой», «ре­ли­ги­ей» и т. д. По су­ти, при­ро­да впра­ве рас­це­ни­вать лю­бое на­ше же­ла­ние как сим­птом нар­ко­ти­че­ской за­ви­си­мо­сти.

 

         Со­юз жен­щи­ны и мужчины — это со­юз во­ды и ог­ня: огонь раз­ру­ша­ет, во­да ус­по­каи­ва­ет. Как да­ле­ки ны­неш­ние сою­зы от идеа­ла! — Во­да раз­ру­ша­ет, огонь ус­по­каи­ва­ет…

 

         Есть толь­ко два неба — твердь под но­га­ми и бес­ко­неч­ность над го­ло­вой: всё остальное — ве­тер ил­лю­зий! Мыс­ли­мо ли пред­ста­вить хо­тя бы тра­вин­ку, от­ка­зы­ваю­щую­ся рас­ти из-за то­го, что она од­на-оди­не­шень­ка на бе­лом све­те?! Ей впол­не дос­та­точ­но са­мой се­бя, что­бы ме­ж­ду твер­дью и све­том про­изо­шел акт посредничества — жизнь. Тра­вин­ка и в оди­но­че­ст­ве бу­дет ра­до­ст­но зе­ле­неть, пус­кать кор­ни и тя­нуть­ся к солнцу — точ­но так же, как де­ла­ла бы она это на лес­ном лу­гу, в гус­том со­сед­ст­ве. Что­бы рас­ти, тра­вин­ке дос­та­точ­но иметь се­бя, быть со­бой. Пре­крас­ный при­мер, не прав­да ли?

         Эго­изм! — ска­жет брюз­жа­щий би­рюк. Что ж, эго­изм, но не бо­лее, чем эгои­стич­на са­ма при­ро­да, са­ма жизнь.

         Что зна­чит «жить для се­бя» — из­вест­но всем. А что та­кое «уме­реть для се­бя»?

         Жить для себя — быть бо­га­тым или стре­мить­ся к это­му.

         Жить для других — это и есть уме­реть для се­бя. Это са­мая бла­го­род­ная шир­ма, ко­то­рой поль­зу­ют­ся лен­тяи, мер­зав­цы и пе­чаль­ные ис­ка­те­ли сво­его кре­ста.

         «Жить для дру­гих» воз­мож­но лишь в про­воз­гла­ше­нии. Мыс­ли­мо ли пред­ста­вить оди­но­кую тра­вин­ку, от­ка­зы­ваю­щую­ся рас­ти про­сто так?! Гимн бы­тия со­тво­ря­ет­ся при­хо­тью слу­чая. Для жиз­ни нуж­ны лишь две ве­щи: кло­чок су­ши под но­га­ми и бес­ко­неч­ное не­бо над го­ло­вой. Толь­ко они — твоя Ро­ди­на.

 

         Суета — это то, что про­ис­хо­дит в ядер­ном ре­ак­то­ре. Суета — это взрыв, рас­тя­ну­тый во вре­ме­ни. Суета — это ми­риа­ды от­дель­ных, «лич­ных» мик­ро­взры­вов вме­сто од­но­го боль­шо­го.

 

         Путь к вер­ши­нам похе­риз­ма ле­жит че­рез раз­ман­дяй­ст­во.

 

         Жить для се­бя, но — во имя дру­гих. Этой фи­ло­со­фи­ей воо­ру­же­ны и те, кто на­па­да­ет, и те, кто за­щи­ща­ет­ся.

 

         Воз­мож­но, ка­ж­дая люд­ская жизнь — все­го лишь сим­вол, а не факт. Вот не­сколь­ко ко­рот­ких при­ме­ров.

         Де­вуш­ка-нар­ко­ман­ка ска­за­ла: «Ты ни­чем не по­мо­жешь мне. Что­бы по­мочь, на­до ли­бо жить ря­дом, ли­бо не ме­шать мне ко­лоть­ся…»

         По­лу­су­ма­сшед­шая, не­од­но­крат­но су­ди­мая ста­ру­ха мно­го лет под­ряд вни­ма­ла из глу­би­ны сво­ей ни­ще­ты, как пра­ви­тель­ст­во по­вто­ря­ло на раз­ные ла­ды од­но и то же: «У на­се­ле­ния ско­пи­лось слиш­ком мно­го де­нег». В ито­ге жиз­ни ста­ру­ха са­ма ста­ла зло­ве­ща­тель­ни­цей: «Мно­го мес­ти на­ко­пи­лось у на­ро­да!» — го­во­ри­ла она всю­ду. Лю­ди по­жи­ма­ли пле­ча­ми, по­то­му что ни­че­го но­во­го ска­за­но не бы­ло.

         Ста­рик-та­та­рин всю жизнь стра­дал от сво­ей люб­ви к ра­бо­те. За­висть дру­гих все­гда на­ка­зы­ва­ла его за чрез­мер­ное усер­дие и уда­чу. Ста­рик на­зы­вал се­бя стран­но: «Я — на­след­ник де­мо­на!» — это свя­зы­ва­лось с ка­ки­ми-то ре­ли­ги­оз­ны­ми ас­со­циа­ция­ми и убе­ж­де­ния­ми. Ко­гда поя­ви­лись в стра­не ор­га­ни­за­ции де­мо­кра­тов, ста­рик примк­нул к ним, ви­ди­мо, по близ­ко­му со­зву­чию: «демократия — де­мо­низм». Цепь жиз­нен­ных стра­да­ний ста­ри­ка на­ко­нец-то за­кон­чи­лась боль­шим и «спра­вед­ли­вым» во­оду­шев­ле­ни­ем: «Мне бы ав­то­мат! Я бы всех рас­стре­ли­вал без­оши­боч­но!»

         Нерв­ная жен­щи­на со­скреб­ла в при­сту­пе чис­то­лю­бия жел­тиз­ну со ста­рин­ных чай­ных ло­же­чек; как вы­яс­ни­лось потом — это бы­ла по­зо­ло­та…

 

         Ар­хи­сви­нью мож­но по­лу­чить, ес­ли «жи­ву­ще­го для се­бя» со­дер­жать сре­ди «жи­ву­щих для дру­гих».

 

         С жен­щи­на­ми и су­ма­сшед­ши­ми нуж­но тер­пе­ли­во со­гла­шать­ся до тех пор, по­ка им окон­ча­тель­но не на­до­ест ва­ше не­ис­то­щи­мое соглашательство — это един­ст­вен­ный спо­соб рас­стать­ся по-доб­ро­му.

 

         Друг ре­шил из­го­то­вить нунчаки — хо­лод­ное ору­жие, ка­ким тра­ди­ци­он­но вла­де­ют на Вос­то­ке: от­вин­тил от стоя­ще­го те­ле­ви­зо­ра две уве­си­стые плот­ные де­ре­вян­ные нож­ки, свя­зал их ме­ж­ду со­бой ко­рот­кой проч­ной ве­рев­кой и стал раз­ма­хи­вать, как бы тре­ни­ру­ясь и ос­ваи­ва­ясь. Один из не­удач­ных взма­хов за­кон­чил­ся силь­ным уда­ром по го­ло­ве, экс­пе­ри­мен­та­тор рух­нул, как под­ко­шен­ный. Ко­гда же он вновь при­шел в се­бя, на ли­це его чи­та­лось вос­хи­ще­ние: «Дей­ст­ву­ет!»

 

         Уди­ви­тель­но! День­ги по­доб­ны со­вес­ти: их на­ли­чие про­яв­ля­ет че­ло­ве­ка. Прав­да, день­ги про­яв­ля­ют тем­ную сто­ро­ну лич­но­сти, а совесть — свет­лую. Или по­эти­че­ски: со­весть про­яв­ля­ет день че­ло­ве­ка, деньги — его ночь.

 

         Фор­му­ла жиз­ни: да или нет. Да — по­то­му что есть то, что мы на­зы­ва­ем дей­ст­ви­ем. Нет — по­то­му что ни­что не по­вто­ря­ет­ся.

 

         Кон­ст­рук­тор мира — по­след­ний в оче­ре­ди стра­ж­ду­щих. В гу­ман­ном по­хо­де сильнейший — не ли­дер, сильнейший — за­мы­ка­ет. По­это­му у сла­бо­го все­гда есть со­блазн сва­лить свой груз на то­го, кто ша­га­ет, на­пе­вая. Не бог вы­ду­мал про­ще­ние, а про­ще­ние вы­ду­ма­ло бо­га! Что­бы оп­рав­дать свою сла­бость.

 

         Ожив­шая точ­ка про­стран­ст­во на­пол­ни­ла те­лом. Доз­рев­шее те­ло на­пол­ни­ло вре­мя ду­шою. Что бу­дет, ко­гда че­рез край пе­рель­ет­ся ро­ж­де­ние?

 

         По­стой! Ви­дишь гли­ну ты эту? В лю­бом ре­мес­ле есть ей ме­сто. Сти­хи лов­ко ле­пят по­эты, пор­хая от тек­ста до тек­ста. И, точ­но кир­пич­ная клад­ка, фун­да­мен­том тек­сты ло­жат­ся, чтоб знак над­сло­вес­но­го зна­ка вос­стал вдруг над пла­ме­нем ад­ским. Взы­ва­ет не­бес по­ме­ще­нье: «Ме­си свою гли­ну! Кру­ти!» — и ищут по­эты про­ще­нья, и жа­ж­дут про­ро­ки пу­ти. То с про­шлым, то с бу­ду­щим бьем­ся: как в глине — в сло­вах ос­та­ем­ся.

 

         Учи­тель по­хва­стал: «Смот­ри­те! Я на­хо­жусь в гря­зи, а она ко мне — не при­ли­па­ет!» Уче­ни­ки вос­хи­ти­лись и, что­бы ис­пы­тать се­бя в по­до­бии, по­пры­га­ли в грязь, и она к ним при­ли­п­ла. По­то­му что по­бе­ди­ло не уче­ние, а хва­стов­ст­во.

 

         Жа­лость долж­на уметь быть ра­зя­щей. Сколь­ких воз­вы­си­ла смерть и сколь­ких по­гу­би­ла по­ща­да!

 

         Проч­нее пло­ти дух, проч­нее ду­ха прах: то с не­ба оземь — «Ух!», то во­все в землю — «Ах!» За­чем хо­теть твер­дынь, за­чем во­об­ще «хо­теть»?! Из-под зем­ли, брат, вынь же­ла­ние ле­теть! Жи­вой хо­хо­чет страх: «Ку­да, ку­да ты, эй?!». Проч­нее праха — ах! — кру­го­во­рот смер­тей.

 

         О, Бо­же! Что нас толь­ко не прель­ща­ет! За­тми­ло ис­ти­ну на­халь­ст­во про­све­ще­нья. Лишь од­но­го при­ро­да не прощает — усер­дья в ожи­да­нии… про­ще­нья.

 

         Бес­ко­неч­ность лю­бит пря­тать­ся в чем-ни­будь ог­ра­ни­чен­ном.

 

         Меч­тать кол­лек­тив­но нель­зя! Мечта — это са­мый опас­ный из экс­пе­ри­мен­тов; про­во­ди­те его лишь на се­бе и при за­кры­тых две­рях. Кол­лек­тив­ные меч­та­ния не­из­беж­но пре­вра­ща­ют­ся в чу­му: чу­му фа­шиз­ма, боль­ше­виз­ма, ис­ла­ма, хри­сти­ан­ст­ва, че­ло­ве­ка-по­бе­ди­те­ля и т. д. Луч­ше сой­ти с ума в оди­ноч­ку, чем всем пле­ме­нем. По­то­му что здо­ро­вое пле­мя вас и про­кор­мит, и вы­ле­чит. И на­обо­рот: да­же са­мый здра­вый оди­ноч­ка бу­дет смят и по­гло­щен очу­мев­ши­ми от кол­лек­тив­ной меч­ты со­пле­мен­ни­ка­ми.

 

         Аг­рес­сив­ность ря­дит­ся в оде­ж­ды бла­го­род­ст­ва.

 

         Идея высшего — это оли­це­тво­ре­ние сво­бо­до­бо­яз­ни.

 

         Ху­дож­ник ска­зал:

         — Ты ко­гда-ни­будь ви­дел лы­со­го свя­щен­ни­ка? Ду­хов­ные лю­ди не лы­се­ют!

         Я ска­зал:

         — Мысль, ло­ги­че­ская мысль — слиш­ком же­ст­кая эфир­ная кон­ст­рук­ция, ее дей­ст­вие на ор­га­низм по­доб­но дей­ст­вию же­ст­ко­го рент­ге­нов­ско­го из­лу­че­ния…

         — Не по­лы­сей! — по­со­чув­ст­во­вал Ху­дож­ник.

 

         По­про­буй от­ли­чить го­лос Лу­ка­во­го от го­ло­са Жиз­ни. Под­ска­жу: один все­гда серь­е­зен и уг­ро­жа­ет, другой — шу­тит.

 

         Она чи­та­ет го­ро­ско­пы. Она слу­ша­ет ас­т­ро­ло­гов. У нее зо­диа­каль­но-ма­ниа­каль­ный син­дром. Бед­ность нау­чи­ла ее не ве­рить обык­но­вен­ной жиз­ни.

 

         Я спро­сил у од­но­го из по­том­ков рос­сий­ских де­каб­ри­стов: «По­че­му ты не за­ве­дешь до­ма со­ба­ку?» Он от­ве­тил, стес­ня­ясь как бы не­серь­ез­но­сти ар­гу­мен­та: «Зна­ешь, не мо­гу пред­ста­вить, что я бу­ду пи­тать­ся со сто­ла, а она — с по­ла…»

 

         Ноч­ные мыс­ли про­ле­те­ли как-то сколь­зом. Же­ла­нье дей­ст­во­вать вко­нец сло­мил по­кой. Креп­чай­ший чай для бодр­ст­вую­щей поль­зы! Да, кре­пок чай… Жаль, пользы — ни­ка­кой. Не ды­шит страсть, бу­ма­га не го­рит, всё хо­ро­шо: судьба — не го­во­рит.

 

         Не бе­да, ко­гда ба­рин гу­ля­ет по-про­сто­му. Беда — ко­гда пле­бей бар­ст­ву­ет.

 

         Ес­ли смот­ришь свер­ху вниз — те­бя под­сте­ре­га­ет над­мен­ность, ес­ли сни­зу вверх — не­на­висть.

 

         Нимб, ау­ра, све­че­ние святого — это ви­ди­мое «на­гре­ва­ние» кос­ми­че­ско­го про­вод­ни­ка, че­ло­ве­ка. Эф­фект вы­зы­ва­ют ма­лое «внут­рен­нее со­про­тив­ле­ние» и си­ла при­ло­жен­но­го на­пря­же­ния.

         Ос­таль­ные «изо­ля­то­ры» ни­че­го не про­во­дят и по­это­му не све­тят­ся.

 

         Да­рить се­бя лю­дям? Что ж, бла­го­род­но. Главное — что­бы это не во­шло в при­выч­ку, а то ис­сяк­нешь и бу­дешь да­рить лю­дям об­ман.

 

         Ложь, су­мев­шая уве­рить се­бя са­му в сво­ей пра­во­те, на­зы­ва­ет­ся убе­ж­де­ни­ем. Там, где ца­рит «убе­ж­де­ние», ца­рит и ложь.

 

         Мо­жет быть, ты бы­ла. Мо­жет быть, ты еще бу­дешь. Я не знаю. По­то­му что ты — есть.

 

         Идеология — чу­ма со­вес­ти.

 

         Ко­гда ви­дят в целом — сме­ют­ся, ко­гда толь­ко часть — над­сме­ха­ют­ся.

 

         Конец — это ко­гда жи­вое под­чи­ня­ет­ся за­ко­нам «ве­щи». Это об­ре­че­но так же, как по­пыт­ка уди­вить мир об­рат­ным: ртом ис­праж­нять­ся, а за­дом ку­шать.

 

         Из­ба­вить­ся от сво­их за­вое­ва­ний ку­да труд­нее, чем их при­об­ре­сти.

 

         Рус­ский ха­рак­тер по­гру­жа­ет­ся в пу­чи­ну. И уже на­сту­па­ет «глу­бин­ное опь­я­не­ние», ка­кое слу­ча­ет­ся с рис­ко­ван­ны­ми ак­ва­лан­ги­ста­ми: с ка­кой-то глу­бин­ной от­мет­ки вдруг на­сту­па­ет эй­фо­рия, уже не хо­чет­ся на­верх, уже всё всё рав­но, че­ло­век на глу­би­не на­чи­на­ет петь пес­ни… Воз­мож­но, для пси­хи­ки су­ще­ст­ву­ет свой ру­беж «глу­бин­но­го опь­я­не­ния», по­сле ко­то­ро­го за­бы­ва­ешь се­бя и без по­сто­рон­ней по­мо­щи уже не под­нять­ся? Не до это­го ли ве­се­ля­ще­го­ся скот­ст­ва по­гру­зи­лись мно­гие мои зем­ля­ки, у ко­то­рых те­перь нет же­ла­ния под­ни­мать­ся.

 

         Де­жур­ный ми­ли­цио­нер в зда­нии об­ко­ма пар­тии но­чью силь­но на­пил­ся, ут­ром пар­тий­ная но­менк­ла­ту­ра, явив­шая­ся на ра­бо­ту, за­ста­ла та­кую кар­ти­ну: го­лый че­ло­век с пор­ту­пе­ей на бо­ку рас­ха­жи­вал по свя­тая свя­тых серь­ез­но­го уч­ре­ж­де­ния и пел пья­ные пес­ни. За спи­ной у это­го ми­ли­цио­не­ра бы­ли 24 го­да безу­преч­ной служ­бы, впереди — ис­пор­чен­ное бу­ду­щее, бес­слав­ный ко­нец и ма­лень­кая пен­сия.

 

         Не в ме­ру до­б­рый ра­зум бес­по­мо­щен.

 

         Гру­бый мо­жет рас­счи­ты­вать толь­ко на гру­бую по­бе­ду.

 

         Ка­ж­дый мыс­ля­щий человек — это точ­ка при­ро­ды, в ко­то­рой со­сре­до­то­че­ны ми­риа­ды за­кры­тых, бес­сло­вес­ных «за­моч­ков» — мно­го­чис­лен­ных тайн и за­ко­нов ми­ра. А из­ре­чен­ное слово — это «клю­чик», ко­то­рым от­кры­ва­ет­ся тай­ное. Со вре­ме­нем клю­чи­ки ста­но­вят­ся уни­вер­саль­ны­ми: лю­бое сло­во от­кры­ва­ет лю­бые «зам­ки».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Лю­бовь к себе — это мас­тур­ба­ция».

 

         Свя­щен­ная ко­ро­ва и чи­нов­ник в чем-то схо­жи.

 

         Ху­дож­ник ска­зал фра­зу: «До по­след­ней ка­п­ли ду­ха я бу­ду бо­роть­ся с кро­вью!»

 

         Что за чер­тов­щи­на! Ха­рак­тер и ка­че­ст­во люд­ских бе­сед, ока­зы­ва­ет­ся, силь­но за­ви­сит от по­ло­же­ния те­ла в про­стран­ст­ве. Те­ма мо­жет быть од­на и та же. Но как от­лич­но со­дер­жа­ние бе­сед, в за­ви­си­мо­сти от по­ло­же­ния! Ну, на­при­мер, по­про­буй­те по­го­во­рить о бо­гат­ст­ве или о вер­но­сти в по­ло­же­нии ле­жа и в по­ло­же­нии на чет­ве­рень­ках: вы по­чув­ст­вуе­те раз­ни­цу. Воз­мож­но, что так мож­но управ­лять ог­ром­ны­ми мас­са­ми лю­дей, сто­ит лишь их по­ста­вить в оди­на­ко­вое положение — на го­ло­ву, на ко­ле­ни, плаш­мя… В оди­на­ко­вом по­ло­же­нии лег­че вну­ша­ют­ся ре­чи и мыс­ли. А единомышленники — это уже сле­пая си­ла, управ­ляе­мый кон­тин­гент.

 

         Ско­ти­на не уча­ст­ву­ет в вы­бо­рах пас­ту­ха, его на­зна­ча­ет пред­се­да­тель.

 

         Лю­ди ко­пи­ру­ют вс`: при­бо­ры, гео­мет­рию… Один мой зна­ко­мый поэт — это че­ло­век-ре­ле: он не зна­ет по­лу­то­нов в дей­ст­вии и су­ж­де­ни­ях, до са­мо­заб­ве­ния лю­бит или до са­мо­заб­ве­ния не­на­ви­дит. В об­ще­нии с ним сле­ду­ет по­за­бо­тить­ся о ка­че­ст­ве пер­во­го «вклю­че­ния», а дальше — лишь под­дер­жи­вать «ре­ле» в нуж­ном со­стоя­нии.

         Дру­гой мой знакомый — это че­ло­век-ко­нус, вра­щаю­щий­ся «вол­чок»: в но­вом для не­го де­ле он все­гда на­би­ра­ет бе­ше­ные обо­ро­ты, гу­дит и шу­мит, но сто­ит лишь де­лу рас­кру­тить­ся, че­ло­век-ко­нус пе­ре­ста­ет уха­жи­вать за про­цес­сом и — пе­ре­во­ра­чи­ва­ет­ся.

 

         Вне бит­вы жи­ву­щий сла­бе­ет. Спасенный — ни­где не ге­рой. Убий­ца убий­цей вла­де­ет: и зло, и доб­ро мо­ло­де­ют, ко­гда со­вер­ша­ет­ся бой.

 

         Су­ма­сшед­ший всё в ми­ре на­зы­вал сло­вом «зна­чёч­ки». Он со­шел с ума от то­го, что в ми­ре не ока­за­лось ни од­ной на­стоя­щей вещи — толь­ко сим­во­лы. Весь мир — это вещь, це­ли­ком со­став­лен­ная из сим­во­лов, но и это — сим­вол. Зна­чёч­ки в ком­на­те, зна­чёч­ки на ули­це, зна­чёч­ки в па­мя­ти и в меч­тах, зна­чёч­ки над головой — всё что-то зна­чат… Су­ма­сшед­ший ус­тал от сво­ей «кол­лек­ции», он хо­тел бы пе­ре­дать ее ко­му-ни­будь в дар на хра­не­ние. «Как мне уме­реть?» — спра­ши­вал он со­ве­та. «Сунь го­ло­ву в ду­хов­ку и вклю­чи газ», — со­ве­то­ва­ли бес­по­щад­ные дру­зья. «У ме­ня элек­тро­пли­та» — со­вер­шен­но серь­ез­но от­ве­чал он.

 

         На­клон­ная плос­кость пред­по­ла­га­ет не­сколь­ко ви­дов дея­тель­но­сти: ска­ты­ва­ние, вос­хо­ж­де­ние, врас­та­ние, взлет. Или ком­би­ни­ро­ван­ные ви­ды: ска­ты­ва­ние с по­сле­дую­щим взле­том, взлет в со­че­та­нии с врас­та­ни­ем, вос­хо­ж­де­ние с по­сле­дую­щим ска­ты­ва­ни­ем и т. д. Ва­ри­ант «ска­ты­ва­ние с по­сле­дую­щим взле­том» хо­ро­шо из­вес­тен пред­ста­ви­те­лям бо­ге­мы: по­ка они не­сут­ся в про­пасть, ин­стинкт твор­че­ско­го самосохранения — душа — рас­прав­ля­ет кры­лья.

 

         Ос­та­но­вить­ся труд­нее все­го в упот­реб­ле­нии ал­ко­го­ля и в на­пи­са­нии пло­хих сти­хов.

 

         Ху­дож­ник раз­мыш­лял: «Жен­щи­на! По­че­му во вре­мя твое­го от­сут­ст­вия я ду­маю о те­бе зна­чи­тель­но луч­ше, чем во всех ос­таль­ных слу­ча­ях?.».

 

         В при­ро­де у ка­ж­дой пы­лин­ки есть «своя го­ло­ва на пле­чах», ко­то­рой впол­не хва­та­ет для лич­ной жиз­ни ка­ж­дой пы­лин­ки. Ес­ли чья-то иная го­ло­ва до­ду­ма­ет­ся сде­лать из пы­ли­нок кир­пич, то по­лу­чит­ся на­си­лие, име­нуе­мое Ци­ви­ли­за­ци­ей.

 

         Ве­сен­няя от­те­пель и ли­те­ра­тур­ная «от­те­пель» в чем-то по­доб­ны: пер­вы­ми ожи­ва­ют вся­кая бе­зы­нер­ци­он­ная мелочь — жуч­ки, кло­пы, бу­каш­ки; ес­ли от­те­пель дос­та­точ­но дол­гая, то про­сы­па­ют­ся и мед­ве­ди, но, увы, они про­сы­па­ют­ся все­гда или к кон­цу по­те­п­ле­ния, или да­же во­все с опо­зда­ни­ем. Это — де­мо­ны от­те­пе­лей, ша­ту­ны от ли­те­ра­ту­ры.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Сло­ва о люб­ви, про­из­не­сен­ные вслух, сни­жа­ют по­тен­цию на 100 про­цен­тов».

 

         Воз­мож­но, скром­ность вре­дит де­лу ку­да силь­нее, чем на­глость.

 

         У скром­но­сти и на­гло­сти об­щая мать — лень.

 

         Логика — это про­кру­сто­во ло­же для фан­та­зии.

 

         — Хо­ти­те еще ви­на? — спро­си­ла хо­зяй­ка у за­си­дев­ших­ся гос­тей.

         — Нет, — ска­за­ли скром­ные гос­ти.

         До ут­ра си­де­ли в тос­ке.

 

         Мамаша — это био­ло­ги­че­ское при­спо­соб­ле­ние для по­да­чи «звон­ков»: за­пре­ти­тель­ных, раз­ре­ши­тель­ных, пре­ду­пре­ди­тель­ных, по­ощ­ри­тель­ных, на­по­ми­наю­щих, уст­ра­шаю­щих, умо­ляю­щих и т. д. Мамаша — это ав­то­мат с чрез­вы­чай­но же­ст­кой про­грам­мой: «По об­ра­зу и по­до­бию». Ах, как не хва­та­ет все­гда на­стоя­щей Ма­мы! Ма­мы! Обык­но­вен­ной, лю­бя­щей, ко­то­рая не учит те­бя жить, а про­сто не ме­ша­ет стать са­мим со­бой. Ма­ма от­лич­на от Ма­ма­ши так же, как жи­вое от мерт­во­го!

 

         Вре­мя жизнь чувств час­то ока­зы­ва­ет­ся ко­ро­че вре­ме­ни жиз­ни те­ла.

 

         Нет, он не пел, он го­во­рил сло­ва ума, звук не­ба и ме­тал­ла, а музыка — дев­чон­ка, что лю­бил, — средь тяж­ких слов бес­печ­но тан­це­ва­ла. И так, в сою­зе двух сти­хий, ро­ж­да­лась из­ре­чен­ность вос­па­ре­нья: он — уяз­ви­мый му­зы­кой Ахилл, она — об­ман­щи­ца, вра­щаю­щая вре­мя.

         Он пел, она во­круг ви­лась: в мгновении — оду­хо­тво­ре­нье! И не силь­на иная в ми­ре власть, ко­гда свет бо­жий вла­ст­ву­ет над те­нью. Чу­гун­ный звук его: «Про­щай!» Она, не­мая, сим­вол ожи­да­нья. В объ­ять­ях тьмы, у веч­но­сти в кле­щах ос­та­лась песня — не­ба по­да­я­нье.

         Он ве­дал, зря­чий, что тво­рил, он жизнь драз­нил, тя­нул за по­кры­ва­ло. А музыка — дев­чон­ка, что лю­бил, — не­при­ру­чен­ною убий­цей тан­це­ва­ла.

         Что смог изречь — се­бе же на бе­ду: де­тей ро­ня­ет яб­ло­ня в са­ду…

 

         Не­до­ве­рие к со­ро­ди­чу силь­нее, чем не­до­ве­рие к ино­зем­цу. Од­на­ж­ды, в гос­тях у дис­си­ден­тов, ко мне на го­ло­ву сел де­ко­ра­тив­ный по­пу­гай­чик и ши­пя­щим го­ло­сом про­из­нес: «Вы слу­шае­те «Го­лос Аме­ри­ки» из Ва­шинг­то­на». Ко­гда рас­ска­зы­ваю об этом случае — не ве­рят. А я вот птич­ке сра­зу по­ве­рил!

 

         «Пой­ду, по­ищу для се­бя луч­шей до­ли», — го­во­рит че­ло­век, а най­дет, что ис­кал, и опять ска­жет: «Пой­ду, ли­ха для се­бя по­ищу».

 

         Из­го­то­ви­те­ли сверх­на­деж­ной во­ен­ной про­дук­ции ори­ен­ти­ру­ют­ся на экс­плуа­та­ци­он­ные край­но­сти: «тро­пи­че­ский ва­ри­ант»-«се­вер­ный ва­ри­ант».

         …Очень мно­го во­круг се­мей, жи­ву­щих в тес­но­те, без люб­ви, без до­ве­рия и на­де­ж­ды, в бед­но­сти, в хо­ло­де, в под­ва­ле. По­че­му они не рас­па­да­ют­ся? По­то­му что один или оба суп­ру­га сра­зу, а так же их де­ти «вы­пол­не­ны» в тро­пи­че­ско-се­вер­ном ва­ри­ан­тах. По­то­му что терпение — это един­ст­вен­ное ору­жие в вой­не с жиз­нью.

 

         Злой и глупый — впол­не гар­мо­нич­ное со­че­та­ние ка­честв, а вот до­б­рый, но глупый — со­че­та­ние от­вра­ти­тель­ное.

 

         Чув­ст­во бла­го­дар­но­сти и взят­ка дей­ст­ву­ют одинаково — обя­зы­ва­ют: одно — внут­рен­не, другая — внеш­не.

 

         Ма­дам Ис­то­рия зна­ет: кровь пло­хо от­сти­ры­ва­ет­ся, особенно — за­со­хшая кровь.

 

         Моя ин­ди­ви­ду­аль­ность со­сто­ит в том, что она — от­сут­ст­ву­ет. Не ве­ришь? Сам по­про­буй!

 

         Мож­но ли че­ло­ве­ка сде­лать сча­ст­ли­вым? Да, ес­ли ты смо­жешь на­кор­мить пти­цу на­силь­но.

 

         Кар­ти­ну на­до уметь ви­деть, а лу­бок по­ня­тен всем. Од­на­ко силь­ный, та­лант­ли­вый мас­тер си­лен и в луб­ке. У фи­ло­со­фии то­же есть свой «лу­бок» — на­род­ная муд­рость, зо­ло­тая здра­вость ума и чувств; имен­но это свой­ст­во «знаю­щих не­учей» удив­ля­ло и удив­ля­ет про­жжен­ных муд­ре­цов.

 

         Ес­ли на по­эта на­ва­ли­ва­ет­ся тя­же­лая жизнь, то он на­чи­на­ет ин­тен­сив­но вы­де­лять осо­бое ве­ще­ст­во, ма­те­риа­ли­зо­ван­ные эманации — сти­хи. Стихи — это «твор­че­ское ве­ще­ст­во», с по­мо­щью ко­то­ро­го по­эт от­пу­ги­ва­ет тя­жесть жиз­ни.

 

         Идеи уми­ра­ют по­доб­но цве­там: ру­ка­ми че­ло­век опус­то­ша­ет зем­лю, разумом — не­бо.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Сча­ст­ли­вая! Ты по-преж­не­му уме­ешь сме­ять­ся и пла­кать. Я те­перь умею толь­ко сме­ять­ся…»

 

         Все ки­ну­лись ме­сить ас­т­ра­ла гли­ну! Жаль, ма­ло ока­за­лось гон­ча­ров.

 

         Прошлое — ди­тя про­грес­са, будущее — ди­тя тер­пе­ния.

 

         Зву­чат все ре­к­вие­мы ми­ра с ус­меш­кой доб­рою: «Сме­лее уми­рай!» Гнез­дом оси­ным в кос­мо­се по­вис­ла гу­дя­щая, сер­ди­тая Зем­ля; она те­бя лю­би­ла… Сво­бо­да во­ли во­лю от­ра­ви­ла!

 

         Ра­дость и горе — раз­но­по­ляр­ные фор­мы од­но­го и то­го же энер­го-яв­ле­ния, не­ви­ди­мо­го вам­пи­риз­ма, на­зы­вае­мо­го «об­ще­ни­ем». Это — не аб­со­лют­ное ут­вер­жде­ние. Это — иг­руш­ка, в ко­то­рую мож­но иг­рать до пер­вой по­лом­ки или ко­то­рую мож­но ра­зо­брать из лю­бо­пыт­ст­ва. По­лу­чит­ся поль­за.

 

         О про­стом нуж­но го­во­рить яс­но, а уж о сложном — тем бо­лее. Не­хо­ро­шо, ко­гда слож­ность вос­при­ятия опи­ра­ет­ся на слож­ность из­ло­же­ния.

 

         Ах, мне ме­ня не на­до! Я, как зи­ма, за­стыл: бы­ла бы ты, бы­ла бы, авось, и я бы — был. Бы­ла бы ты ар­ти­ст­ка, сыг­ра­ла б для вра­нья, мол, ря­дом, да не близ­ко, а близко — не моя.

         За­чем же так бывает — ду­ша под­руж­ку ждет? Опять зи­ма рас­та­ет, опять лю­бовь ум­рет.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Мы ни­ко­гда не вы­яс­ним, кто из нас нор­ма­лен, по­то­му что нор­мой яв­ля­ет­ся ка­ж­дый, и это — бе­зу­мие».

 

         Бес­сло­вес­ный мла­де­нец и без­молв­ный ста­рик мол­чат оди­на­ко­во: им обо­им не­че­го го­во­рить.

 

         Фу, как про­сто! — ска­зал за­ви­ст­ник. — Я то­же так смо­гу! Смог. Но — слож­нее.

 

         Мно­го лю­дей за­ме­ча­тель­ных, пре­крас­ных, но чрез­вы­чай­но ле­ни­вых на са­мый пер­вый свой шаг в де­ле. Эти «спя­щие кра­са­ви­цы» — поч­ти ка­ле­ки: они не име­ют соб­ст­вен­но­го внут­рен­не­го импульса — ну­жен внеш­ний тол­чок, вдох­но­ве­ние из­вне. «Спя­щие кра­са­ви­цы» мо­гут со­став­лять ог­ром­ные со­об­ще­ст­ва, ко­то­рые в сво­ей од­но­род­ной не­реа­ли­зо­ван­ной по­тен­ции бу­дут по­доб­ны кру­пи­цам по­ро­ха, со­б­ран­ным во­еди­но; не­боль­шое воз­дей­ст­вие, ис­кра и… Вдох­но­ве­ние взо­рвет в тол­пу!

         Го­ни­те се­бя са­ми! Про­си­те, что­бы толк­нул друг! Про­си­те, что­бы уда­ри­ла лю­бовь! Лень — это бо­язнь пер­во­го ша­га.

 

         Есть «хо­ро­шие» бо­га­тые и «пло­хие» бо­га­тые, есть «хо­ро­шие» ни­щие и «пло­хие» ни­щие. Но хо­ро­ше­го бо­га­то­го ис­пор­тить труд­нее, чем хо­ро­ше­го ни­ще­го.

 

         Сми­ряя плоть, раз­врат­ни­чаю в ду­хе; сми­ряя дух, раз­врат­ни­чаю в бо­ге; сми­рив­ши бо­га, обы­ва­те­лем жи­ву.

 

         Внут­рен­них со­бы­тий мень­ше, чем внешних — это ре­бе­нок. Внут­рен­них со­бы­тий боль­ше, чем внешних — это под­рос­ток. Внут­рен­ние и внеш­ние со­бы­тия уравнялись — это сво­бо­да.

 

         Ис­ти­на од­на. Но как лег­ко она рас­кла­ды­ва­ет­ся на спектр: на крас­ную ис­ти­ну, на жел­тую, бе­лую, зе­ле­ную, ко­рич­не­вую!.. — сто­ит лишь чуть ис­кри­вить от­ра­жа­тель, ра­зум.

 

         Ве­ра не мо­жет быть един­ст­вен­ной; сколь­ко на све­те «ве­щей», столь­ко и «вер».

 

         У ка­ж­до­го яв­ле­ния два крестника — тот, кто об­на­ру­жил яв­ле­ние пер­вым и тот, кто под­вел итог.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Един­ст­вен­ное, чем дей­ст­ви­тель­но мож­но вос­хи­щать­ся в жен­щи­нах, так это — их не­на­деж­но­стью!»

 

         Философ — де­ти­ще из­гоя: не ис­ку­ша­ют ни ши­ша ни те­ло жен­щи­ны на­гое, ни об­на­жен­ная ду­ша!

 

         Еще раз: в пят­на­дцать лет мне гре­зи­лось го­лое де­ви­чье те­ло, в два­дцать пять — го­лое те­ло и об­на­жен­ная ду­ша, по­сле три­дца­ти «для люб­ви» по­тре­бо­ва­лись сра­зу три ус­ло­вия: на­гое те­ло, об­на­жен­ная ду­ша и го­лая Прав­да.

 

         Ты­ся­че­ле­тия су­ще­ст­ву­ет про­стое и эф­фек­тив­ное про­фи­лак­ти­че­ское сред­ст­во для под­дер­жа­ния вы­со­ко­го то­ну­са в теле — иг­ло­ука­лы­ва­ние. Сло­во, ли­те­ра­ту­ра, ис­кус­ст­во, по­эзия те­ра­пев­тич­ны в еще боль­шей сте­пе­ни: их цель — «ду­ше­ука­лы­ва­ние». Всё за­ви­сит от же­ла­ния «уко­лоть­ся» и уме­ния ис­пол­ни­те­ля.

 

         Уди­ви­тель­ное явление — эпи­сто­ляр­ные… за­го­во­ры! Со­вет­ская ме­ди­ци­на все­гда пре­ду­пре­ж­да­ла: са­мо­ле­че­ни­ем за­ни­мать­ся опас­но, на де­ле ока­за­лось всё наоборот — толь­ко са­мо­ле­че­ни­ем и спа­сешь­ся; ко­му-то по­мо­га­ют хи­ми­че­ские пре­па­ра­ты, ко­му-то го­мео­па­ти­че­ские сред­ст­ва, кто-то рас­счи­ты­ва­ет на вол­шеб­ст­во кол­ду­нов: в об­щем, ка­ж­до­му хо­чет­ся быть ве­се­лым и жиз­не­ра­до­ст­ным, то есть, иметь си­лу на это. А как? Уди­ви­тель­ный спо­соб мас­со­во­го «са­мо­из­ле­че­ния», ес­ли мож­но так ска­зать, вы­ду­мал рос­сий­ский на­род, сме­ка­ли­стый от бед­но­сти, час­то до­ве­ряю­щий­ся при­род­но­му, ка­ко­му-то поч­ти зве­ри­но­му без­оши­боч­но­му чу­тью, на­род, ко­то­рый свы­ше се­ми­де­ся­ти лет на­хо­дил­ся под игом од­но­цвет­но­го, крас­но­ло­бо­го ду­хов­но­го на­си­лия. Спо­соб при­ми­ти­вен: лю­ди пи­шут друг дру­гу «свя­тые пись­ма», «пись­ма-сча­стье», «ра­до­ст­ные вес­ти» и т. д., в ко­то­рых свет­лую на­де­ж­ду под­го­ня­ет… ка­ра, уг­ро­за, мол, ес­ли ты, по­лу­чив «свя­тое» по­сла­ние, не раз­мно­жишь его, не ра­зо­шлешь по све­ту, то — бе­ре­гись! И ведь пи­шут! Из­бав­ля­ясь от соб­ст­вен­ной слабости — от за­та­ен­но­го суе­вер­но­го стра­ха пе­ред жиз­нью, ме­ха­ни­че­ски же­лая бла­га дру­гим и на­де­ясь на от­вет­ное бла­го. «Свя­тые пись­ма» вос­тре­бо­ва­ны го­лод­ным ску­до­чув­ст­ви­ем. Это уди­ви­тель­но так же, как удив­ля­ет зе­ле­ная бы­лин­ка на го­лой ска­ле: и тор­же­ст­вен­но на ду­ше за все­си­лие жиз­ни, и прон­зи­тель­но жаль…

 

         Друг, уе­хав­ший в де­рев­ню из го­ро­да, че­рез два го­да ска­зал: «Суе­та во внеш­нем ми­ре соз­да­ет суе­ту в ми­ре внут­рен­нем». Еще че­рез два го­да он до­ба­вил: «В го­ро­де так: на работе — мыс­ли о ра­бо­те, дома — мыс­ли о до­ме. В де­рев­не так: мысли — все­гда о до­ме. По­то­му что в де­рев­не до­маш­нюю ра­бо­ту нель­зя от­ло­жить на зав­тра, по­то­му что здесь всё живое — де­ти, ста­ри­ки, ско­ти­на, рас­те­ния…» Еще че­рез два го­да он ска­зал: «Я по­сто­ян­но ощу­щаю здо­ро­вье во­круг се­бя. А ты?.».

 

         Любовь — ис­точ­ник. Время — рус­ло. Смерть — оке­ан.

 

         Не­оду­хо­тво­рен­ная жизнь кру­тит ко­ле­са смер­ти.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Мой иде­ал жен­щи­ны? Пусть за­хо­дит лю­бая…»

 

         Земля — это кос­ми­че­ский эм­бри­он, раз­ви­ваю­щий­ся в «око­ло­плод­ном», ут­роб­ном вре­ме­ни: при пол­ном раз­ви­тии пло­да вре­мя ис­чез­нет в мо­мент ро­ж­де­ния. Я это в Пи­са­нии вы­чи­тал.

 

         Время — ис­точ­ник объ­е­мов.

 

         Встре­чи в ду­хе вре­ме­ни не зна­ют.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ус­та­ешь от лю­дей? Зна­чит, ты их не лю­бишь».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ес­ли на­зав­тра ты про­сы­па­ешь­ся та­ким же, ка­ким был вче­ра, знай: ре­зуль­тат жиз­ни ра­вен ну­лю».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Вес­ной ты, жен­щи­на, ни­ко­го не лю­бишь. Вес­ной те­бе хо­чет­ся, что­бы те­бя лю­би­ли! По­это­му я цве­ту осе­нью».

 

         Гу­ля­ла Жизнь по све­ту, да и на­шла как-то Те­ло. Постучалась — ни­ко­го, так и по­се­ли­лась. А тут бе­жа­ла ми­мо Ду­ша: «Кто, кто в те­ле жи­вет?» — «Это я, Жизнь!» По­се­ли­лись вдво­ем. Не ус­пе­ли разместиться — Ум треть­им про­сит­ся. Впус­ти­ли, ста­ли втро­ем хо­зяй­ни­чать. А по­том и Сча­стье с Го­рем здесь по­се­ли­лись. Тес­но уже ста­ло в Те­ле, ну да ни­че­го: в тесноте — не в оби­де… Вдруг еще кто-то в ком­па­нию просится — ба! сам Гос­подь Бог с Чер­том по­жа­ло­ва­ли! Впус­ти­ли. А Те­ло не выдержало — рас­сы­па­лось, умер­ло от тя­же­сти; жи­те­ли из окон по­выс­ка­ки­ва­ли, да и нау­тек поскорее — но­вое Те­ло ис­кать.

 

         Есть про­зре­ние доб­ро­воль­ное, но есть и при­ну­ди­тель­ное. Смерть, на­при­мер, — акт выс­ше­го от­кро­ве­ния, на­силь­ное про­зре­ние.

 

         Страш­ное со­че­та­ние: го­лод­ные уши и болт­ли­вый рот.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Лю­би­мая! Ес­ли я ум­ру пер­вым, мне те­бя бу­дет очень не хва­тать!»

 

         Про­вин­ци­аль­ная со­ро­ка­лет­няя по­этес­са стра­да­ла от то­го, что всё боль­ше пре­вра­ща­лась в обык­но­вен­ную тет­ку; что­бы воз­бу­дить в се­бе са­мой удив­ляю­щую, взбал­мош­ную, как пре­ж­де, дев­чон­ку, «тет­ку» на­до бы­ло как сле­ду­ет усыпить — на­по­ить вод­кой.

 

         Один ут­вер­ждал: «Нуж­но упор­но про­дви­гать­ся впе­ред, лезть, стре­мить­ся, це­п­лять­ся, за­кре­п­лять­ся и вновь стре­мить­ся впе­ред, вверх!» Дру­гой го­во­рил так: «Не на­до ни­ку­да стре­мить­ся, на­до спо­кой­но си­деть в сво­ем гнез­де до тех пор, по­ка оно не ста­нет ма­ло, а потом — вы­прыг­нуть и по­ле­теть!» Тре­тий ска­зал: «Упор­ный труд и удач­ли­вый риск — не­при­ми­ри­мые вра­ги, они ни­ко­гда не до­го­во­рят­ся».

 

         По­сле сто­лет­них убийств, раз­вра­тов, лжи — вос­ста­ет из пе­п­ла рос­сий­ский дух, рус­ский Феникс — кос­ноя­зыч­ный, гру­бый, пе­ре­пач­кан­ный га­рью и за­со­хшей кро­вью, но — вос­ста­ет! По­то­му что опять при­шло вре­мя про­зре­ния. Ду­ша ле­тит да­ле­ко впе­ре­ди язы­ка, по­ни­ма­ния и зна­ний, ду­ша уже яс­но ви­дит, а язык еще не­по­во­рот­лив по­сле пы­ток… В жи­вом ли сло­ве, в кни­гах ли се­го­дняш­не­го времени — это чув­ст­ву­ет­ся: на ду­ше уже яс­но, а на язы­ке еще косно — му­чи­тель­ная, уг­не­таю­ще-не­вы­ска­зан­ная, не­тер­пе­ли­вая сум­бур­ность.

 

         Самопознание — это по­зна­ние ве­ры.

 

         Внут­рен­няя ло­ги­ка, яс­ная и до кон­ца в пре­де­лах язы­ко­во­го ап­па­ра­та из­ре­чен­ная, — это пра­во на пол­ную внеш­нюю сво­бо­ду вы­ра­же­ния. Это вы­со­кий, но очень ко­вар­ный дар: из­ре­чен­ность мо­жет ка­сать­ся и ада, и рая; язык — ин­ст­ру­мент за­пре­де­лья.

 

         Ко­му «да­но» не пой­мет то­го, кто «ищет».

 

         «Я — чув­ст­вую» или «я — знаю»? Для на­зи­да­ния поводов — два!

 

         У ка­ж­до­го вре­ме­ни своя «ви­зит­ка». Вот лю­бо­пыт­ная ха­рак­тер­ность со­вре­мен­ни­ков. У писателя Б. име­лась дав­няя при­ятель­ни­ца, поэтесса В., встре­ча­ясь, они го­во­ри­ли все­гда об од­ном и том же — о твор­че­ст­ве писателя Б.: ум­ни­ча­ли, спо­ри­ли, срав­ни­ва­ли, ис­ка­ли при­ме­ры и па­рал­ле­ли в ис­то­рии, в ли­те­ра­ту­ре, в ду­хов­ных сло­ях. Од­на­ж­ды поэтесса В. при­зна­лась: «А, знае­те, у ме­ня есть страш­ная тай­на: я не чи­та­ла ни од­ной ве­щи писателя Б.!.».

 

         Как-то учи­тель­ни­ца на уро­ке, сняв с но­ги туф­лю с тон­ким ост­рым каб­луч­ком, уда­ри­ла в нерв­ном при­пад­ке не­по­слуш­но­го уче­ни­ка и — шпиль­ка про­би­ла «род­ни­чок» на те­ме­ни маль­чи­ка до са­мо­го моз­га. Смерть на­сту­пи­ла мгно­вен­но. К че­му это я вспом­нил вдруг? А так, жес­то­кость де­тей, не­вме­няе­мость взрос­лых… За стра­ну бо­юсь. Об эмиг­ра­ции ду­маю.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Че­ло­век! Что­бы за­щи­тить свою честь, ты не ос­та­нав­ли­ва­ешь­ся да­же пе­ред са­мо­убий­ст­вом. А ко­гда по­ни­ма­ешь, что нет у те­бя ни­ка­кой чес­ти, — за­щи­ща­ешь честь мун­ди­ра и го­тов убить ра­ди это­го ко­го угод­но».

 

         Он — де­мо­крат: вос­пи­тан спор­том, аре­на споров — служ­ба, дом, и со сво­им ли­хим шо­фе­ром, по­ка есть вод­ка, дру­жит он.

 

         Од­на­ж­ды Сна­ряд по­лю­бил Пуш­ку. «Я го­тов те­бя ра­зо­рвать!» — ска­зал Сна­ряд. «Хо­ро­шо, ми­лый, я вы­дер­жу», — ска­за­ла Пуш­ка. Раз­да­лось: «Ба-бах!!!» — Сна­ряд уле­тел и умер, а Пуш­ка ска­за­ла: «Сле­дую­щий!»

 

         Старообрядцы — эн­де­ми­ки ду­ха. По­доб­но то­му, как кровь цир­ку­ли­ру­ет в замк­ну­той кро­ве­нос­ной сис­те­ме, цир­ку­ли­ру­ет в ста­ро­об­ряд­че­ском кла­не не­из­ме­няе­мая ве­ра, не­из­ме­няе­мое зна­ние. Так от­но­си­тель­ная «ис­ти­на», изо­ли­ро­ван­ная от внеш­них про­ник­но­ве­ний, ста­но­вит­ся внут­ри се­бя Аб­со­лют­ной Ис­ти­ной. Эн­де­ми­ки духа — лю­бое чу­же­род­ное про­ник­но­ве­ние внутрь ста­ро­об­ряд­че­ской об­щи­ны, «ор­га­низ­ма ве­ры», мо­жет стать при­чи­ной кра­ха; по­это­му ста­ро­об­ряд­цы сте­риль­ны в сво­ей ве­ре: аб­со­лют­но глу­хи и аб­со­лют­но сле­пы ко все­му внеш­не­му.

         Впро­чем, все мы без­за­щит­ны пе­ред днем зав­траш­ним, все мы — эн­де­ми­ки про­шло­го сво­его ду­ха, пуг­ли­вы и кон­сер­ва­тив­ны: бу­ду­ще­го мы бо­им­ся ни­чуть не мень­ше, чем сво­бо­ды. Обывательщина — та же ста­ро­об­ряд­чи­на, хоть и не в ве­ре, а в ми­ру…

         Ска­зать, что мы го­то­вы к зав­траш­не­му дню — это зна­чит ска­зать, что мы го­то­вы се­бя по­ру­шить.

 

         Один хри­стиа­нин ска­зал мне: «Ес­ли не по­лу­ча­ет­ся жить по прав­де, то хо­тя бы под­ра­жай ей: под­ра­жа­ние правде — это уже прав­да. Мо­лись!»

         Я стал под­ра­жать: «Пусть мо­лит­ва моя ни­ко­гда не бу­дет: о мес­ти, о жел­чи, о кро­ви, о пло­ти, о вы­си, о се­бе или бо­ге, — пусть она бу­дет по­доб­на шу­му ли­ст­вы на вет­ру…»

 

         Ес­ли ты ска­зал: «Итог!» — Не­из­вест­но, кто по­мог?

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Люд­ская по­хва­ла мне без­раз­лич­на, а твою, Гос­по­ди, я при­нять не мо­гу: да­же ма­лая твоя по­хва­ла слиш­ком ве­ли­ка для ме­ня».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ес­ли ты ме­ня, Гос­по­ди, оп­рав­да­ешь, я бу­ду су­дить се­бя сам!»

 

         Оби­да, как Солн­це: вбли­зи жжет, издалека — лас­ка­ет.

 

         Ищешь обиду — най­дешь бо­лезнь.

 

         Твор­че­ское горение — это мно­го­днев­ная ма­ра­фон­ская ме­ди­та­ция в ре­жи­ме сво­бод­но­го «прие­ма», где в ка­че­ст­ве «на­страи­ваю­ще­го эле­мен­та» вы­сту­па­ют со­бы­тия жиз­ни, а в ка­че­ст­ве «шка­лы диа­па­зо­нов» — ре­мес­ло ис­пол­ни­те­ля.

 

         Об­ре­тен­ное в неподвижности — сек­тант­ст­во; за­вое­ван­ное в движении — по­лет.

 

         Лы­се­ет че­реп от ума. Ма­те­ри­ки лы­се­ют от лю­дей.

 

         Лю­би­мая работа — нар­ко­тик; она дос­тав­ля­ет на­сла­ж­де­ние, и чем боль­ше до­за, тем вос­хи­ти­тель­нее!

 

         Как вы от­не­се­тесь к мча­ще­му­ся эки­па­жу, где во­ди­тель за­нял стран­ную позицию — спи­ной к дви­же­нию?.. То-то! У ка­ж­до­го дви­же­ния есть свой на­чаль­ник, ру­ко­во­ди­тель, смот­ря­щий не на нас, греш­ных пас­са­жи­ров, а впе­ред, по­это­му мы все­гда долж­ны ви­деть лишь его за­ты­лок и спо­кой­но ка­ж­дый за­ни­мать­ся сво­им де­лом. Ко­гда же грудь на­чаль­ни­ка про­ло­мят бро­шен­ные в эки­паж кам­ни, а сам он бу­дет от за­со­хших плев­ков по­хо­дить на сталагмит — при­дет по­ра сме­нить во­ди­те­ля жиз­ни. У нас так, а как у вас?!

 

         Мир — пе­ре­вер­тыш. Вся­ко мо­жет стать­ся: на­ча­ла не най­дешь у ко­ле­са. Ди­вит­ся мир два­дца­ти­лет­ним стар­цам, се­дые де­ти удив­ля­ют не­бе­са. А провидение — маль­чон­ка с по­лу­стан­ка! — иг­рая, ка­тит об­руч в ко­лее… Над­мен­на свер­ст­ни­ков сто­лич­ная осан­ка, на­шед­ших жизнь в эр­за­цах и бе­лье. Мир — пе­ре­вер­тыш. Всё пе­ре­вер­нет­ся, но не сна­ру­жи, из­нут­ри, и обож­жет ты­ся­че­лет­ним солн­цем со­ста­рив­ших­ся от­ро­ков: «Го­ри!»

         Жи­вет, не ве­дая, что «важ­но», что «по­лез­но», бо­сой маль­чон­ка с даль­не­го разъ­ез­да.

 

         «Ска­зать по по­во­ду» — зна­чит, унич­то­жить по­вод. Ес­ли по­вод ос­та­ет­ся, значит — не ска­за­но.

 

         Сло­во под­дер­жи­ва­ет по­ря­док внут­ри ме­ня, а Циф­ра за­бо­тит­ся о по­ряд­ке ве­щей во­круг.

 

         Истина — в гла­го­лах: не спеши — не ус­пе­ешь; не открывай — не от­кро­ешь; не гонись — не до­го­нишь и т. д.

 

         За­ста­вить по­смот­реть на се­бя со сто­ро­ны тех, кто не уме­ет это­го де­лать сам, очень про­сто: на­до го­во­рить о них кри­ти­че­ски в при­сут­ст­вии сви­де­те­лей. Свидетелям — смех, говорящему — не­на­висть.

 

         Зем­ная жизнь людей — это «до­маш­нее за­да­ние», со­чи­не­ние на за­дан­ную те­му: «Ка­ким я се­бе пред­став­ляю Че­ло­ве­ка?»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Чем бли­же к при­лав­ку, тем мень­ше в лю­дях спра­вед­ли­во­сти».

 

         Изыск ми­мо­ле­тен, бе­зы­скус­ное веч­но.

 

         Бы­ло вре­мя ска­зать: «ЛЮБ­ЛЮ ОДИ­НА­КО­ВО КА­Ж­ДУЮ ТВАРЬ». При­шло вре­мя го­во­рить: «ЛЮБ­ЛЮ ОДИ­НА­КО­ВО КА­Ж­ДОЕ УЧЕ­НИЕ».

 

         С тех пор, как все нау­чи­лись го­во­рить, ни­кто не хо­чет слу­шать. Вто­рое пришествие — это под­виг вни­маю­ще­го. Из­ре­че­ние ис­це­ля­ло те­ла, вни­ма­ние ис­це­лит ду­ши.

 

         Не пу­те­ше­ст­вуй с надеждой — вер­нешь­ся в раз­оча­ро­ва­нии.

 

         Из­ре­че­ние ис­це­ля­ет еди­ни­цы, внимание — мно­же­ст­во.

 

         Мы пра­во­ты сво­ей не зна­ем, лишь это спо­рщи­ков ве­дет. И в оп­по­нен­та мы вон­за­ем по­след­ний до­вод: «И-ди-от!!!» Увы, двух ис­тин не бы­ва­ет, вла­де­лец истины — один… Но жрец жре­ца пе­ре­би­ва­ет, и су­дит сам, и сам су­дим. Злой лю­ди му­ча­ют­ся жа­ж­дой, их по­еди­нок спор­ный лют. Вдруг пра­во­ту до­ка­жет ка­ж­дый, и — ос­ра­мит­ся Аб­со­лют!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я не мо­гу су­дить там, где су­дит за­кон, по­то­му что за­кон для меня — тюрь­ма».

 

         Святой — это точ­но та­кой же че­ло­век, как и все, толь­ко не умею­щий оби­жать­ся.

 

         Точка — об­щие, уни­вер­саль­ные «во­рот­ца» ме­ж­ду все­ми из­ме­ре­ния­ми. Точ­ка, ничто — это един­ст­вен­ное ме­сто, где схо­дят­ся ми­ры.

 

         Долж­на ос­та­вать­ся за­гад­ка, улыб­ка, тер­но­вый ве­нец. Нет про­мыс­ла в стро­гом по­ряд­ке, в разгадке — пе­чаль­ный ко­нец. Разгадка — за­кры­тая те­ма, но, коль, ду­ра­чок, уга­дал, при­ми за из­ме­ной из­ме­ну и с вре­ме­нем будь не в ла­дах. Бе­зум­на во­про­сов по­го­ня, лю­бой из живущих — бег­лец. Ни­кто здесь, на­вер­но, не по­нял раз­гад­ку по­го­ни: ко­нец! Но всё еще те­шит на­де­ж­да. (На­де­ж­да! — вот то, че­го нет…) От­ве­тов раз­дель­ные межи — меж тем, что еди­но, как свет.

         На сон от ус­та­ло­стей пад­ки, ху­лим и жне­ца, и жре­ца, и лю­бим за­гад­ку за­гад­ки: что ста­нет­ся по­сле кон­ца? По­ка еще жизнь озор­ная и на­зва­ны мно­же­ст­во цен, в за­гад­ке блуд­ни­цу по­знаю, в ответе — рас­пла­ту и тлен.

 

         Всё, что по­лу­че­но, — при­ня­то, а всё, что най­де­но, — взя­то.

 

         Врач па­ци­ен­ту: «Я люб­лю вас! А вы?», — и бо­лезнь от­сту­пит.

 

         Ни­кто не при­мет ис­по­ведь свя­то­го, она про­ста, чис­та и тя­же­ла. Не смо­жет внять блу­ж­даю­щее сло­во той ис­ти­не, что мол­ча век жи­ла.

 

         Во всей стра­не жи­ли сплош­ные Зер­ка­ла, но сколь­ко они не смот­ре­ли друг на дру­га, ни­че­го не ви­де­ли, а ведь так хо­те­лось по­лу­чить ну хоть ка­кое-ни­будь изо­бра­же­ние. Прав­да, имел­ся в стра­не один Ис­ту­кан, но к не­му за изо­бра­же­ни­ем мог­ли при­бли­зить­ся толь­ко са­мые важ­ные, са­мые из­бран­ные Зер­ка­ла. Они по­лу­ча­ли от Ис­ту­ка­на его об­раз и не­сли его, сча­ст­ли­вые, дру­гим, ме­нее важ­ным Зер­ка­лам, а те, в свою оче­редь, дру­гим, еще ме­нее важ­ным Зеркалам — и так да­лее. Вся стра­на Зер­кал но­си­ла в се­бе един­ст­вен­ное изображение — не­за­бы­вае­мый об­раз Ис­ту­ка­на. В кни­гах этой стра­ны бы­ло на­пи­са­но: «Со­всем не обя­за­тель­но иметь счастье — дос­та­точ­но его по­ка­зы­вать». А что Ис­ту­кан? Он, кста­ти, ку­да бы ни по­смот­рел, в ка­кую бы сто­ро­ну ни на­пра­вил взгляд — всю­ду ви­дел од­но­го лишь се­бя. И это то­же бы­ло его сча­сть­ем. Здесь все счи­та­ли се­бя сча­ст­ли­вы­ми. А ко­гда Ис­ту­кан под­гнил и упал — го­ре в Зер­ка­лах то­же бы­ло об­щим и оди­на­ко­вым. Не­ко­то­рые Зер­ка­ла да­же раз­би­лись от го­ря. И это всё по­вто­ря­лось мно­го-мно­го раз. И ста­ло ис­то­ри­ей стра­ны, ко­то­рой Зер­ка­ла гор­ди­лись.

 

         Ес­ли точ­ка яв­ля­ет­ся уни­вер­саль­ной «та­мож­ней», иде­аль­ным пунк­том для об­ме­на ме­ж­ду: про­стран­ст­ва­ми, вре­ме­нем, ме­ж­ду ве­до­мым и не­ве­до­мым, — то я, не­со­мнен­но, бу­ду за­тя­ги­ва­ем ис­ку­ше­ни­ем от­бра­сы­вать и от­бра­сы­вать всё лиш­нее, что­бы, в кон­це кон­цов, стать та­кой же точ­кой, — ли­шен­ной все­го, но имею­щей вы­ход ко все­му. Мак­си­мум скон­цен­три­ро­ван в бес­ко­неч­ном ми­ни­му­ме.

 

         Ас­т­ро­ло­ги по­строи­ли свою нау­ку, при­слу­ши­ва­ясь к эху все­лен­ной.

 

         По­роч­ная бедность — по­рок.

 

         Бы­ло стыд­но, ко­гда для кор­рес­пон­ден­та «Нью-Йорк Таймс» у нас не на­шлось на пол­ча­са во всем До­ме пе­ча­ти ни од­ной ма­ши­ны, и мы про­во­ди­ли гос­тя до трол­лей­бус­ной ос­та­нов­ки, вру­чив на­пос­ле­док та­лон на про­езд в го­род­ском транс­пор­те. Стран­но… Ко­гда мы са­ми едем на ра­бо­ту в по­лу­раз­ва­лив­шем­ся, тря­ском и хо­лод­ном трол­лей­бу­се, стыд­но не бывает — про­сто все­гда жал­ко ком­по­сти­ро­вать та­лон.

 

         Муж­ское и жен­ское оди­но­че­ст­во не оди­на­ко­вы. Мо­жет быть, да­же про­ти­во­по­лож­ны: жен­ское «хо­те­ние» все­гда на­це­ле­но на то, что под ру­ка­ми, на­хо­дит­ся в пре­де­лах бы­ст­рой до­ся­гае­мо­сти; муж­ская жад­ность жиз­ни ча­ще все­го ша­рит взгля­дом по че­му-то не­яс­но­му, от­да­лен­но­му. Жен­щи­не со­блаз­ни­тель­но кон­крет­ное, мужчине — не­яс­ное.

         …Жен­щи­на стра­да­ла от то­го, что кон­крет­ная ее оди­но­кая жизнь за­шла в ту­пик.

         — Ро­ди! — по­со­ве­то­ва­ли ей.

         — А где взять?!

         И впрямь. Без люб­ви, без же­ла­ния, без ог­ляд­ки, без… В этой реплике — весь ужас бабь­е­го оди­но­че­ст­ва: оно все­гда очень здеш­нее, очень зем­ное.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Хо­чешь, что­бы к те­бе об­ра­ща­лись на ты? Это­го нель­зя раз­ре­шить, — это на­до за­слу­жить!»

 

         Мож­но дос­тичь люб­ви. Но для это­го при­дет­ся под­нять­ся или опус­тить­ся.

 

         Бу­ду­щее и прошлое — это все­го лишь «скла­ды» бы­тия, а дей­ст­вую­щий «цех» жизни — здесь.

 

         Фантастика — бо­лее или ме­нее удач­ное за­им­ст­во­ва­ние «не на­ше­го», чу­жо­го опы­та жиз­ни, ко­то­рый при­бли­зи­тель­но вы­ра­жен в «на­ших», люд­ских сим­во­лах.

 

         Лег­че взять от­кро­ве­ние, чем дать его.

 

         По­смот­ри­те: ду­хов­ный го­лод лю­ди уто­ля­ют свои­ми же ду­хов­ны­ми де­ти­ща­ми… Это — кан­ни­ба­лы ду­ха!

 

         Мое серд­це го­то­во ра­зо­рвать­ся от то­го, что лю­бит всех, но оно не смо­жет ра­зо­рвать­ся, по­то­му что ка­ж­дый хо­чет, что­бы лю­би­ли толь­ко его.

 

         Кан­да­лы оре­о­ла дер­жат и по­сле смер­ти.

 

         Тря­си­те, и всё ут­ря­сет­ся са­мо.

 

         Бог — са­мый не­стро­гий Учи­тель.

 

         «Спа­сти мир», «за­пла­тить за всех» — чем вам не нра­вит­ся ма­ния ве­ли­чия? Ес­ли бы ка­ж­дый так счи­тал, — ве­ли­чие бы ос­та­лось, ма­ния бы ис­чез­ла.

 

         Че­ло­век не­уяз­вим в пре­де­лах сво­ей доб­ро­воль­но­сти.

 

         Здо­ро­вое те­ло не зна­ет вра­чей, здо­ро­вая душа — ку­дес­ни­ков.

 

         Муж­ское пьян­ст­во и бе­зу­мие модниц — суть од­но­го и то­го же люд­ско­го «ал­ко­го­лиз­ма»: од­ни за­ня­ты фаль­шью сво­его внут­рен­не­го со­дер­жа­ния, другие — фаль­ши­вой внеш­но­стью. Гар­мо­ния по­ки­да­ет не­на­сыт­ных.

 

         Кто стал, сча­ст­ли­вый, для стра­да­ний не­по­тре­бен, кто от стра­да­ний стал, на­обо­рот, на­ве­се­ле… Тем не страш­ны эк­за­ме­ны на не­бе, кто ти­ши­не учился — на зем­ле!

 

         Как под­го­то­вить­ся к го­ло­ду? Ло­гич­но пред­по­ло­жить: го­лод­ны­ми тре­ни­ров­ка­ми. Но мно­гие пред­по­чи­та­ют наи­худ­ший ва­ри­ант: пред­чув­ст­вуя го­лод, встре­тить его в по­след­нем об­жор­ст­ве.

 

         Ми­лость и при­ро­да оди­на­ко­вы: не­ис­ся­кае­мо тер­пе­ли­вы и не­уяз­ви­мо без­за­щит­ны.

 

         Ху­дож­ник спро­сил у зер­ка­ла: «Кто он?» Зер­ка­ло ска­за­ло: «Вас двое: один — здесь, другой — до­ма».

 

         Я ви­дел, как бо­га­тые лю­ди со­рев­ну­ют­ся в щед­ро­сти и ста­но­вят­ся от это­го со­рев­но­ва­ния ве­се­лы вме­сте и пе­чаль­ны по­оди­ноч­ке.

 

         Сек­тан­ты. Они так долго — ве­ка­ми! — в аб­со­лют­ной не­из­мен­но­сти хра­ни­ли свои дог­ма­ты, что нау­чи­лись всю си­лу сво­ей ве­ры рас­хо­до­вать лишь на это, — на со­хра­не­ние не­из­мен­но­сти уче­ния; для ми­ра, для со­вре­мен­ни­ков да­же зо­ло­тые зер­на их уче­ния бес­по­мощ­ны и безъ­я­зы­ки. Ну­жен «сея­тель», ко­то­рый смог бы эти зер­на взять и бро­сить их на поч­ву ино­го вре­ме­ни, ино­го «се­зо­на» ци­ви­ли­за­ции. То­гда ве­ра по­лу­чит вто­рое ро­ж­де­ние и, даст бог, до­жи­вет до но­во­го уро­жая. А там — сно­ва в за­кро­ма.

 

         Мать по­сто­ян­но за­став­ля­ла смот­реть свою бе­ре­мен­ную дочь на фо­то­гра­фии кра­си­вых ар­ти­стов. Опыт­ная жен­щи­на бы­ла уве­ре­на: бла­го­да­ря та­кой пре­ду­смот­ри­тель­но­сти, ре­бе­нок дол­жен ро­дить­ся очень кра­си­вым.

 

         Лю­дям нра­вит­ся «кра­си­вая жизнь» на эк­ра­не имен­но по­то­му, что они соз­на­ют, ка­ко­го урод­ца в се­бе но­сят.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Те­ле­ви­зор и из­вра­щен­цы вы­зы­ва­ют у ме­ня оди­на­ко­вое чув­ст­во: не из­на­си­ло­ва­ли бы!»

 

         Боль те­ла за­став­ля­ет спа­сать шку­ру. Боль ду­ши за­став­ля­ет спа­сать ду­шу.

 

         Раз­лич­ны­ми ре­ли­гия­ми мож­но поль­зо­вать­ся так же, как хо­ро­ший плот­ник поль­зу­ет­ся в ра­бо­те на­бо­ром раз­лич­ных ин­ст­ру­мен­тов. Бог от это­го толь­ко вы­иг­ра­ет.

 

         О сво­ем по­сто­ян­но-тре­вож­ном внут­рен­нем со­стоя­нии он со­об­ща­ет: «Внут­ри ме­ня все­гда идет гра­ж­дан­ская вой­на…» Мой друг не­на­ви­дит Рос­сию.

 

         Ху­дож­ник пе­ре­жи­вал твор­че­ский кри­зис: «Про­из­ве­де­ние, в ко­то­ром со­шлись ум и пошлость — не упот­ре­би­мо».

 

         Се­го­дня нуж­ны не кни­ги-рас­сказ­чи­ки и да­же не кни­ги-со­бе­сед­ни­ки, а… кни­ги-слу­ша­те­ли, что­бы у чи­таю­ще­го воз­ни­ка­ло то ощу­ще­ние, ка­кое бы­ва­ет по­сле ис­по­ве­ди.

 

         Ли­шить сво­бо­ды мож­но по-раз­но­му. Мож­но ука­тать за ре­шет­ку. Мож­но ото­брать ве­ру и ду­шу. Мож­но про­сто дать че­ло­ве­ку мно­го ве­щей. В бли­жай­шем бу­ду­щем гра­ж­да­нам Рос­сии пред­сто­ит не­имо­вер­ное: вы­рвать­ся из пле­на ве­щей, не имея ду­ши. Кто в это по­ве­рит?!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Ес­ли дать те­бе всё, что ты хо­чешь, то что от те­бя ос­та­нет­ся?!»

 

         Айс­берг был жен­щи­ной. Ви­ди­мая часть: на­ри­со­ван­ные гла­за, на­ри­со­ван­ные гу­бы, на­ри­со­ван­ные ще­ки… Не­ви­ди­мая: на­ри­со­ван­ные чув­ст­ва, на­ри­со­ван­ный ум, на­ри­со­ван­ная жизнь… В на­ри­со­ван­ном мо­ре Айс­берг чув­ст­во­вал се­бя пре­крас­но, а вот в настоящем — та­ял.

 

         При­сут­ст­вие за­пи­сы­ваю­щей ап­па­ра­ту­ры сму­ща­ет «за­ви­си­мых» су­дей не мень­ше, чем при­сут­ст­вие Все­выш­не­го; ведь лю­бое за­ви­си­мое слово — оп­ро­вер­жи­мо.

 

         Ку­да ид­ти? О, как от­вет блу­ж­да­ет! От­ве­тов тьма, и всякий — бог; на по­ле бра­ни ра­тью по­бе­ж­да­ют, в пус­ты­не ду­ха во­ин оди­нок.

         Бла­жен, кто осе­нен ру­ко­во­ж­день­ем, иное — сле­по­та и блуд. То смер­ти миг не­рас­тор­жим с ро­ж­день­ем, то пу­та­ют­ся празд­не­ст­ва и труд.

         Кто по­ве­дет? Ку­да? Без объ­яс­не­ний. По­сколь­ку безъ­я­зы­чен ход. Вою­ет ди­ле­тант­ст­вую­щий ге­ний. Пус­ты­ню ду­ха за­се­лил на­род.

         Вот всё, что по­ня­ли: по­ня­тия пре­врат­ны, ча­сы сто­ят, а мы идем — об­рат­но.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Не­сча­ст­ная! Изо­би­лие и здра­вый смысл ни­ко­гда не встре­ча­лись!»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я поль­зу­юсь зем­ны­ми ма­те­риа­ла­ми, но не хо­чу иметь де­ло с зем­ным за­каз­чи­ком».

 

         5 ап­ре­ля 1991 го­да, 11 ча­сов 45 ми­нут, Вот­кин­ское шос­се, сплош­ной по­ток ма­шин, сол­неч­ный день. По­пе­рек шос­се ле­жит ли­цом вверх при­лич­но­го ви­да че­ло­век, ли­цо без­жиз­нен­но-спо­кой­ное, од­на ру­ка не­ес­те­ст­вен­но от­ки­ну­та на сто­ро­ну. Сбит? Пьян? Сер­деч­ный при­ступ? Жив? Мертв? — Ка­ж­дый про­ез­жаю­щий во­ди­тель рез­ко сбав­ля­ет ско­рость и ак­ку­рат­но, со­чув­ст­вен­но объ­ез­жа­ет ле­жа­ще­го. Ка­ж­дый во­ди­тель то­ро­пит­ся и на­де­ет­ся на уча­стие тех, кто спе­шит сле­дом. По­ток ма­шин не пре­ры­ва­ет­ся.

 

         — Сколь­ко вы мне да­ди­те за кон­церт? — спро­сил ар­тист.

         — А сколь­ко вы мне да­ди­те за то, что я вас слу­шаю? — спро­сил зри­тель.

         Кто-то из них прав.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Моя месть на­зы­ва­ет­ся Лю­бовь!»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Мат, про­из­не­сен­ный не­ес­те­ст­вен­но, от­вра­ти­те­лен!»

 

         За­ко­ны при­ро­ды дей­ст­ву­ют ав­то­ма­ти­че­ски, а о сво­их че­ло­ве­че­ских за­ко­нах лю­ди вы­ну­ж­де­ны пом­нить; и ни один из них не дей­ст­ву­ет за пре­де­ла­ми че­ло­ве­че­ской вот­чи­ны.

 

         Де­ти в Рос­сии со­об­ра­зи­тель­ны. Маль­чик-ни­щий до­бы­вал день­ги тем, что со­би­рал вдоль до­рог, на обо­чи­нах ав­то­ма­ги­ст­ра­лей пус­тые бу­тыл­ки и сда­вал их на при­ем­ном пунк­те стек­ло­по­су­ды. Маль­чик са­дил­ся в трол­лей­бус и ехал «зай­цем», зор­ко на­блю­дая за обо­чи­ной. Ес­ли за­ме­чал «то­вар», вы­ска­ки­вал из транс­пор­та и воз­вра­щал­ся, по­том сно­ва ехал. Пе­ре­строй­ка. 1991 год.

 

         По­сту­лат: ли­те­ра­ту­ра толь­ко то­гда ли­те­ра­ту­ра, ко­гда она не яв­ля­ет­ся то­ва­ром.

         Потребитель — читатель — по­треб­ля­ет толь­ко то, что вхо­дит в «зо­ну ви­ди­мо­сти» его опы­та жиз­ни и ин­тел­лек­та. Ес­ли по­пы­тать­ся изо­бра­зить эту зо­ну ви­ди­мо­сти гра­фи­че­ски, то по­лу­чит­ся не­кое по­до­бие ко­мет­но­го об­ра­зо­ва­ния: дей­ст­ви­тель­ность се­го­дняш­не­го дня, со­вре­мен­ность, актуальность — яд­ро; ко­мет­ный шлейф — про­шлое; ту­ман­ная, от­но­си­тель­но не­боль­шая го­ло­ва кометы — зо­на ви­ди­мо­сти бу­ду­ще­го.

         Потребитель — читатель — мо­жет смот­реть уз­ко, це­ле­на­прав­лен­но или, на­обо­рот, пред­по­чи­тать па­но­рам­ное зре­ние. Как бы то ни бы­ло, он спо­со­бен ку­пить толь­ко ту ли­те­ра­ту­ру, ко­то­рая вхо­дит в его лич­ную зо­ну ви­ди­мо­сти. Кто ви­дит не даль­ше сво­его но­са, чи­та­ет ко­мик­сы, рек­ла­му, га­зе­ты, детективы — он по­ку­па­ет ма­те­ри­ал «яд­ра», та­ких боль­шин­ст­во; бо­лее мощ­ное чи­та­тель­ское зре­ние за­хва­тит и «яд­ро», и то, что от­сто­ит от не­го далеко — фи­ло­соф­ские тру­ды, фан­та­сти­ку, ги­по­те­зы, ис­то­ри­че­ское пи­са­ние, ар­хив­ные ма­те­риа­лы. Ес­ли в пер­вом слу­чае ли­те­ра­тур­ный биз­нес поч­ти бес­про­иг­ры­шен, то во вто­ром по­ку­па­те­лей зна­чи­тель­но мень­ше, и они зна­чи­тель­но раз­бор­чи­вее. Фи­ло­соф­ские тру­ды про­сто не вхо­дят в зо­ну ви­ди­мо­сти чи­таю­ще­го обы­ва­те­ля.

         Уже поч­ти в сво­бод­ной пус­то­те, поч­ти ли­шен­ные гра­ви­та­ции «яд­ра», су­ще­ст­ву­ют тек­сты, вы­ра­жен­ные на гра­ни воз­мож­но­сти язы­ка и слов. Но­ва­ции.

         А «ко­ме­та» слов ле­тит во вре­ме­ни даль­ше и даль­ше…

         Что даль­ше-то? Даль­ше и есть ли­те­ра­ту­ра, ко­то­рую нель­зя про­дать! Вне вре­ме­ни. Вне про­стран­ст­ва. Вне при­вя­зи. Здесь на­чи­на­ет­ся иг­ра, риск, ру­лет­ка тор­гов­цев от искусства — они иг­ра­ют всле­пую, они ску­па­ют то, что на­хо­дит­ся за пре­де­ла­ми об­жи­той «зо­ны», за пре­де­ла­ми то­го, что мо­жет быть про­да­но се­го­дня, за пре­де­ла­ми то­го, что не по­тре­бу­ет­ся и зав­тра… Но ес­ли по­ве­зет, од­на­ж­ды яд­ро обы­ва­тель­щи­ны до­ле­тит до за­столб­лен­но­го мес­та, и то­гда о це­не го­во­рят: «Бес­цен­но!».

         На­стоя­щий тво­рец ищет там, где еще ни­ко­гда ни­ко­го не бы­ло. Ка­ж­дый творец — един­ст­вен­ный в сво­ем ро­де. А мно­го ли по­ку­па­те­лей ищут в пус­то­те, на ощупь, нау­гад, нау­да­чу, ги­по­те­ти­че­ский свет в ги­по­те­ти­че­ской тьме? Та­кой по­ку­па­тель то­же един­ст­ве­нен, ибо за свой риск он пла­тит не день­га­ми, а со­бой.

 

         Стан­дар­ты в стра­не из­ме­ни­лись. На эти­кет­ках на­пи­са­но что-то вро­де: «Боч­ка ме­да. До­пус­ти­мая кон­цен­тра­ция дег­тя 99 про­цен­тов».

 

         Человечек — это со­суд, ко­то­рый те­че­ние жиз­ни вре­мя от вре­ме­ни на­пол­ня­ет­ся но­вым со­дер­жа­ни­ем, вы­пле­ски­вая без­жа­ло­ст­но ста­рое. Тот ко­рот­кий про­ме­жу­ток, ко­гда кув­шин пуст, на­зы­ва­ют без­вре­мень­ем, без­ду­хов­но­стью.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! В сво­их же­ла­ни­ях ты — кош­ка, ко­то­рая гу­ля­ет са­ма по се­бе, а в воз­мож­но­стях ты — ко­за, ко­то­рую сле­ду­ет во­дить на ве­рев­ке».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Все муж­чи­ны ин­дю­ки, а все жен­щи­ны ку­ри­цы. По­это­му на­стоя­щая лю­бовь ме­ж­ду ними — ред­кость!»

 

         Вот те­бе ми­ну­та. На­зо­ви три сво­их глав­ных бо­гат­ст­ва. А те­перь на­зо­ви три свои глав­ные ни­ще­ты. До­га­дал­ся ли ты, что три тво­их глав­ных богатства — это три твои глав­ные ни­ще­ты?!

 

         Про­шлое ис­тин­но и од­но­знач­но, будущее — на­обо­рот. В фаль­ши­вой стра­не встре­ча­ют­ся ва­ри­ан­ты.

 

         Рос­сия не пе­ре­жи­вет Вто­ро­го При­ше­ст­вия… ком­му­низ­ма.

 

         Смерть час­то вы­сту­па­ет как выс­шее про­яв­ле­ние ро­ман­тиз­ма. Мой Друг жи­вет в цен­тре ог­ром­но­го ма­те­ри­ка и уже мно­го лет стро­ит на бе­ре­гу го­род­ско­го во­до­ема мор­скую ях­ту. Дру­гу снит­ся один и тот же сон: на сво­ей ях­те он идет се­вер­ным мор­ским пу­тем в сто­ро­ну Аля­ски. Дой­ти не удается — где-то в се­ре­ди­не пу­ти он по­ги­ба­ет во льдах. Та­кой слад­кий сон… Он на­пол­ня­ет жизнь про­вин­ци­аль­но­го ме­ща­ни­на на­де­ж­дой на по­след­ний празд­ник: не уда­лось кра­си­во пожить — так хоть уме­реть кра­си­во!

 

         Ес­ли доб­ро­та кри­чит, зна­чит, она про­ща­ет­ся.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я есмь не­раз­мен­ный рубль, всё остальное — «ло­дя­га».

 

         В Рос­сии все ус­лов­но: реф­лекс, ин­тел­лект, об­ра­зо­ва­ние, жизнь, смерть…

 

         Же­ла­ние быть ори­ги­наль­ным пор­тит ес­те­ст­вен­ность.

 

         Не зло­упот­реб­ляй­те про­дук­та­ми куль­ту­ры!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! В пре­вос­ход­ной сте­пе­ни ты нау­чи­лась лишь од­но­му делу — де­лать прось­бы».

 

         Ги­по­те­за-иг­руш­ка. Ду­мая о де­лах под­руч­ных, ас­т­ро­ло­ги смот­рят на звез­ды и ищут от­ве­тов в веч­но­сти. Земля — ди­тя пя­ти влия­ний. Земля — пен­та, ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во ее струк­тур пя­ти­ко­неч­ны. Но есть и шес­ти, и се­ми, и вось­ми­ко­неч­ные су­ще­ст­ва, и те, у ко­го ко­неч­но­стей мень­ше пя­ти… Мы все — эхо Все­лен­ной, по­это­му па­ук от­ли­ча­ет­ся от со­ба­ки так же, как од­на га­лак­ти­ка от дру­гой. Пла­не­тар­ная жизнь оп­ре­де­ля­ет­ся со­че­та­ния­ми не­бес­ных «хо­зя­ев». Меж­ви­до­вая не­на­висть, борьба — за­ло­же­ны в са­мой раз­но­сти со­че­та­ний, по­это­му об­щий мир мож­но об­на­ру­жить толь­ко в уни­вер­саль­ной гар­мо­нии, ко­то­рая вклю­ча­ет в се­бя од­но­вре­мен­но и «пен­ту», и «гек­ту», и «гек­су». Жизнь на земле — это мно­го­крат­но вло­же­но «эхо в эхо».

 

         1968 год. Кух­ня ро­ди­те­лей старшеклассника М.

         — Ириш­ка! Хо­чешь, из ок­на вы­прыг­ну? А хо­чешь, от­дам ки­тай­скую ав­то­руч­ку? Ты толь­ко пред­кам ни­че­го не го­во­ри, мы с то­бой по­сле шко­лы сра­зу по­же­ним­ся!

         1974 год. Кух­ня ро­ди­те­лей студента М.

         — Нет, Ва­лен­ти­на, ты у ме­ня не пер­вая. Что зна­чит не про­стишь? При чем тут про­стишь или нет? Ну, как зна­ешь, бы­вай!

         1983 год. Кух­ня мо­ло­до­го специалиста М.

         — Ма­ри­на… Я дол­жен те­бе ска­зать, что встре­ча­юсь тут с од­ной… Ко­неч­но, сын наш ни при чем… По­че­му обя­за­тель­но раз­вод? Да нет, вро­де не раз­лю­бил на­сов­сем…

         1991 год. Кух­ня специалиста М.

         — На­та­лья Бо­ри­сов­на! Ты ко­гда с дру­ги­ми встре­ча­ешь­ся, хоть ор­газм-то ис­пы­ты­ва­ешь? Нет?! Ну и ду­ра у ме­ня же­на! Как я жи­ву? А че­го это ты вдруг спро­си­ла? Впро­чем, лад­но, зна­чит, так: я — это не­оби­тае­мый ост­ров. И ты ост­ров? Дочь зав­тра не бу­ди, я от­гул взял, в пар­ке по­гу­ля­ем, пив­ка по­пьем…

 

         Мне на ра­бо­ту по­ва­ди­лась зво­нить стран­ная де­вуш­ка.

         — Ра­бо­та­ешь? — спра­ши­ва­ла она все­гда од­но и то же.

         — Ра­бо­таю, — от­ве­чал я.

         — Ну, ра­бо­тай, ра­бо­тай! — Всё, связь на этом пре­ры­ва­лась. И так два-три раза на дню, еже­днев­но, в те­че­ние где-то по­лу­го­да.

         Од­на­ж­ды она не по­зво­ни­ла. Ра­бо­та­лось очень пло­хо, день про­пал. И дру­гой день про­пал, и тре­тий… Мне яв­но не хва­та­ло это­го ду­рац­ко­го «Ра­бо­та­ешь? Ну, ра­бо­тай, ра­бо­тай!» При­учи­ла! Как кры­су в ла­бо­ра­то­рии!

         Че­рез неделю — на­ко­нец-то:

         — Ра­бо­та­ешь?

         — Ты где бы­ла, по­че­му не зво­нишь? — за­ло­по­тал я, сча­ст­ли­вый.

         — Ну, ра­бо­тай, ра­бо­тай!

 

         Обу­че­ние про­ис­хо­дит не то­гда, ко­гда учи­тель го­во­рит, а то­гда, ко­гда он те­бя слу­ша­ет. За­гад­ка в том, что слу­шать может — лю­бой!

 

         Во­об­ра­же­ние мо­гу­ще­ст­вен­ней сло­ва: го­то­во всё! — в те­бе не всё го­то­во…

 

         Мир, с ко­ли­че­ст­вом ко­ор­ди­нат бо­лее 3-х, лю­ди вос­при­ни­ма­ют, как свет; с ко­ли­че­ст­вом ко­ор­ди­нат ме­нее 3-х — как тьму.

 

         На­стоя­щая по­мощь все­гда не­ви­ди­ма.

 

         На­блю­да­тель был обес­ку­ра­жен: на стан­ции Аг­рыз не­сколь­ко лю­дей в во­ен­ной фор­ме не­сли на спи­не рюк­за­ки из… ме­тал­ла! Про­дол­го­ва­тые ме­тал­ли­че­ские ору­жей­ные ящи­ки, с при­де­лан­ны­ми к ним за­плеч­ны­ми лям­ка­ми, с ви­ся­чи­ми зам­ка­ми на петлях — что это?! По­че­му уны­лые пот­ные лю­ди сги­ба­ют­ся под уг­ло­ва­той, не­удоб­ной но­шей? Ку­да они идут? Стран­ный, не­по­сти­жи­мый сим­вол си­лы, до­шед­шей до аб­сур­да фор­мы. Бе­жать, бе­жать, прочь бе­жать с этой без­на­деж­ной пла­не­ты!

 

         Ок­ра­шен­ные раз­но­цвет­ны­ми чув­ст­ва­ми, под­ни­ма­лись над зем­лей ми­аз­мы че­ло­ве­че­ских мыс­лей…

 

         Все­лен­ная внут­ри ме­ня и все­лен­ная во­круг го­во­рят на од­ном язы­ке. Но я его не по­ни­маю.

 

         Иллюзии — вот на­ча­ло и ко­нец все­го!

 

         Лич­ный ум — это со­ба­ка на по­ро­ге до­ма, она сто­ро­жит мыс­ли: ли­бо ни­ко­го чу­жо­го не впус­ка­ет во­об­ще, ли­бо впус­ка­ет, но не вы­пус­ка­ет об­рат­но.

 

         Бла­го­род­ная, но сла­бая ду­ша все­гда ищет: ко­му бы се­бя вру­чить? Муж­чи­на-ал­ко­го­лик не в си­лах был спра­вить­ся с соб­ст­вен­ным без­во­ли­ем, по­это­му от­дал се­бя на «рас­тер­за­ние» вла­ст­ной жен­щи­не. Пить пе­ре­стал. В этой се­мье все до­воль­ны, но го­во­рить о сча­стье как-то не при­ня­то. Сча­стье, в от­ли­чие от до­воль­ст­ва, рас­че­та не тер­пит.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты хо­чешь весь при­над­ле­жать се­бе? И ко­му ты та­кой ну­жен?»

 

         Пи­са­те­лю со­всем не обя­за­тель­но ждать офи­ци­аль­ной кри­ти­ки; са­мый при­дир­чи­вый критик — ма­ши­ни­ст­ка!

 

         Вос­пи­тан­ная свобода — это уме­ние на­хо­дить­ся в по­кое при пол­ном от­сут­ст­вии ка­ких бы то ни бы­ло ог­ра­ни­че­ний.

 

         Не жа­лей ук­ра­ден­но­го. Твои день­ги по­шли на уп­ла­ту за по­ги­бель во­ров­ской ду­ши.

 

         Са­мо­убий­ст­вом кон­ча­ют ли­бо от не­воз­мож­но­сти стать че­ло­ве­ком, ли­бо от не­вы­но­си­мо­сти быть им.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Ты — моя на­гра­да, я — твое на­ка­за­ние».

 

         Впе­ре­ди тебя — пус­ты­ня, соз­дан­ная из твое­го про­шло­го.

 

         Го­во­ря­ще­го при­ни­ма­ют за сво­его ре­мес­лен­ни­ки; вни­маю­ще­го при­мет за сво­его лю­бая ве­ра.

 

         По по­во­ду лю­бой бо­лез­ни Ху­дож­ник за­ме­чал: «Все болезни — от воз­дер­жа­ния».

 

         Об­ма­нут не тот, кто об­ма­нут, а тот, кто жа­ле­ет се­бя, об­ма­ну­то­го.

 

         К пле­чу при­жи­ма­ясь ще­кою, баю­ка­ла пол­ночь те­п­лом: про­щал­ся с един­ст­вен­ной тою со­всем не един­ст­вен­ный он. По­ка еще встре­ча вза­им­на, но тай­ное сердце — ста­рик, и вдо­хом по­след­не­го гим­на сво­бод­ный ис­пол­нил­ся миг. Ах, па­мять, ко­рот­кая нот­ка! Пле­чо за­тек­ло и бо­лит… Чья вер­ность без име­ни, крот­ко, про­ща­ясь, улыб­чи­во спит?

 

         Лю­би­мая! Я все­гда це­ню те­бя по са­мо­му по­след­не­му мгно­ве­нию. По са­мо­му по­след­не­му мгно­ве­нию ме­ж­ду на­ми. По­то­му что ни­че­го дру­го­го ме­ж­ду на­ми нет. Я не знаю про­шло­го и не мо­гу пом­нить его с бла­го­дар­но­стью. Не рас­счи­ты­вай на то, что ме­ж­ду на­ми было — это­го не су­ще­ст­ву­ет. Толь­ко миг! Ес­ли ты вос­хи­ти­тель­на в нем, ес­ли не­воз­мож­но ус­то­ять про­тив те­бя, ес­ли ты лю­бишь и про­сишь любви — иди ко мне! Так свер­ша­ет­ся та­ин­ст­во на­шей веч­ной иг­ры. Не убе­гай в про­шлое, ко­то­рое по­доб­но ал­ко­го­лю, не рвись так от­ча­ян­но в бу­ду­щее, ко­то­рое все­го лишь вы­дум­ка, фи­ми­ам для без­на­деж­но ус­тав­ших сер­дец. За­чем це­нить это?! В том, че­го нет, нет и це­ны. Удер­жать бы вы­со­ту люб­ви в ка­ж­дом из на­ших раз­оча­ро­ва­ний. Ведь ка­ж­дое на­ше мгновение — по­след­нее… И ес­ли ты — хоть на се­кун­ду! — глу­па, оз­лоб­ле­на, боль­на ду­шой и не­кра­си­ва серд­цем, то нет в этом ми­ге ни­че­го и не бу­дет уже ни­ко­гда. По­то­му что нель­зя ос­та­но­вить­ся, по­то­му что дер­жит нас зо­ло­тая цепь — че­ре­да судь­бы. Оборвись — и ка­нет мир во тьму. Надежда — ми­раж. Не ус­та­вай! Я не пом­ню про­шло­го, я не слы­шу его го­ло­са и не ве­даю бу­ду­ще­го; всё сли­лось для ме­ня во­еди­но в бес­ко­неч­но ко­рот­кой вспышке — жиз­ни. Иди ко мне, Лю­би­мая! Иди! За пре­де­ла­ми мига — тьма. Я не смо­гу удер­жать те­бя здесь, ес­ли ты са­ма не за­хо­чешь ос­тать­ся. Будь, что­бы быть.

 

         Лю­би­мая! Я не знаю твое­го име­ни, не знаю, ка­ко­го цве­та твоя ко­жа, на ка­ком язы­ке ты го­во­ришь, в ка­ком вре­ме­ни мы встре­ча­лись. Но я пом­ню од­но: все­гда ты со мной, в ка­ж­дом мо­ем жи­вом вдо­хе. Лю­би­мая! Я ви­жу и на­хо­жу те­бя всю­ду, в лю­бой на­ре­чен­но­сти и в ка­ж­дой чу­жой но­виз­не. Ты пре­крас­на! И слова — бес­силь­ны… Твое веч­ное про­ще­ние и гре­хов­ный мой искус — вот что на­зы­ваю я на­шим мгно­ве­ни­ем.

 

         Спи­раль про­грес­сив­но­го раз­ви­тия по­че­му-то все­гда пред­став­ля­ют так: из точки — в бес­ко­неч­ность. Диа­лек­тич­ный про­цесс жиз­ни по­зво­ля­ет сколь­зить по вит­кам спи­ра­ли, но по­че­му долж­на быть ли­ше­на диа­лек­тич­но­сти вся спи­раль, в це­лом?! По­че­му обя­за­тель­но «от ма­ло­го к боль­шо­му», мо­жет, всё на­обо­рот? Воз­мож­но, из бес­ко­неч­но­го ни­что мы, лю­ди, дой­дем, на­ко­нец, в сво­ем раз­ви­тии «до точ­ки». По край­ней ме­ре, на­блю­дать под­твер­жде­ние се­го­дня не со­ста­вит тру­да: чем бли­же к «точ­ке», тем вы­ше ско­рость вит­ков, тем ко­ро­че цик­лы по­вто­ре­ния ис­то­рии. Идея кон­ца све­та объ­е­ди­ня­ет не толь­ко бо­го­сло­вов, она при­ем­ле­ма и для тех­но­ло­гов, и для мо­ра­ли­стов, и вся­кий здра­вый ум в со­стоя­нии пред­по­ло­жить не­из­беж­ный ко­нец «цик­ла цик­лов». А ведь не хо­чет­ся ста­вить точ­ку! Что ес­ли с рав­ной си­лой стре­мить­ся и из ни­от­ку­да в ни­ку­да, и из ни­ку­да в ни­от­ку­да? То­гда тео­ре­ти­че­ски «гео­гра­фия» че­ло­ве­че­ских воз­мож­но­стей бу­дет по­ис­ти­не без ог­ра­ни­че­ний: от на­ча­ла и до кон­ца, и об­рат­но.

 

         Праг­ма­тик слеп пе­ред су­тью, как час­то бы­ва­ет слеп пе­ред фор­мой и це­лью ви­дя­щий суть.

 

         В муж­чи­не жи­вет при­ру­чен­ный дья­вол. В жен­щи­не живет — ди­кий.

 

         Чья-то не­мая судь­ба про­шлась, как смы­чок, по на­тя­ну­той жи­ле вре­мен. Про­сну­лась ис­то­рия.

 

         Кол­лек­тив­ные уси­лия ум­ни­ков по­ро­ж­да­ют кол­лек­тив­ные глу­по­сти.

 

         Ка­за­лось бы, что об­ще­го мо­жет быть ме­ж­ду под­ро­ст­ка­ми-са­мо­убий­ца­ми, бо­го­сло­ва­ми-ста­ро­ве­ра­ми, го­мо­сек­суа­ли­ста­ми и кон­так­те­ра­ми с НЛО? Тем не ме­нее… «По­го­во­ри­те с на­ми!» — про­сят они по­пут­чи­ков в по­ез­де жиз­ни. Так что «По­го­во­ри!» се­го­дня оз­на­ча­ет: вы­слу­шай. Мол, ска­жи нам то, что мы и са­ми зна­ем, но ска­зать по­че­му-то не по­лу­ча­ет­ся… Лю­дей спо­кон ве­ку му­чил «со­ба­чий син­дром»: всё понимаем — ска­зать не мо­жем! «По­го­во­ри с на­ми!» — это флаг сдаю­ще­го­ся оди­но­че­ст­ва. Лю­ди, как чис­ла: их мож­но скла­ды­вать, вы­чи­тать, воз­во­дить в сте­пень, за­клю­чать в скоб­ки… «По­го­во­ри с на­ми!» — это уны­лый ре­зуль­тат от един­ст­вен­но­го дей­ст­вия, при­ме­няе­мо­го в Рос­сии слиш­ком дол­го: де­ле­ния.

 

         Ху­дож­ник гу­сар­ст­во­вал: «Ма­дам, не об­ра­щай­те вни­ма­ния на мою грубость — это у ме­ня от из­быт­ка куль­ту­ры. Пре­сы­щен­ность, знае­те ли, вещь пре­го­вен­ная-с!»

 

         Ес­ли ты хо­чешь от ми­ра про­сто­ты, — от­дай­ся ему, ес­ли же­ла­ешь слож­но­сти, — об­ла­дай им.

 

         Ми­рок все­гда го­тов стать от­ра­ви­те­лем ми­ра.

 

         Пламя — вот тень моя! Что же то­гда мой свет? Хо­чет­ся уто­мить­ся.

 

         Нет но­во­го ска­зан­но­го, есть ска­зан­ное по-но­во­му.

 

         Две­на­дца­ти­лет­ний маль­чик ска­зал: «Не тро­гай­те мерт­ве­цов, не ме­шай­те им жить!»

 

         Педагогика — это не по­ста­нов­ка за­да­чи, а со­гла­сие с си­туа­ци­ей: де­ти еще сла­бо­ум­ны, а взрос­лые уже ма­ло­душ­ны.

 

         Лю­бовь кры­ла­та, по­это­му она се­лит­ся где угод­но. Но ес­ли вы хо­ти­те, что­бы она по­се­ли­лась ря­дом с ва­ми, что­бы она пе­ла и ум­но­жа­лась птен­ца­ми, — сде­лай­те для нее скво­реч­ник. Все­го-то и по­тре­бу­ет­ся, что ско­ло­тить без ще­лей, да под­нять на шес­те в небо — от зем­ных вра­гов по­даль­ше. Вся­кий де­ре­вен­ский дед — ге­ни­аль­ный пти­чий по­ли­тик. На­ши, люд­ские по­ли­ти­ки, ку­да глу­пее.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Не го­во­ри: «Ма­ло!» Не го­во­ри: «Мно­го!» Ска­жи: «Хо­ро­шо». Мол­чишь? Зна­чит, я опять прав».

 

         По­зна­ние взаи­мо­унич­то­жае­мо.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Хо­чет­ся сде­лать что-то та­кое, что нель­зя при­сво­ить».

 

         Те­лом ты за­пла­тишь за сло­во, душой — за мол­ча­ние.

 

         Мы пред­став­ля­ем бо­га ал­геб­раи­че­ски, толь­ко как аб­со­лют­ную ве­ли­чи­ну. Прак­ти­ка ши­ре.

 

         По­ря­док в об­ще­ст­ве и его куль­ту­ра, не­со­мнен­но, свя­за­ны очень глу­бо­ко. На­при­мер, с тех пор, как по­ря­док в Рос­сии стал обес­пе­чи­вать­ся с по­мо­щью ма­та и на­си­лия, куль­ту­ра «на­хва­та­лась» то­го же.

 

         Ес­ли о са­мых обы­ден­ных и не­вы­ра­зи­тель­ных ве­щах ты уме­ешь го­во­рить, как о ве­ли­ком и бо­же­ст­вен­ном, зна­чит, дей­ст­ви­тель­но, бог есть. Но ес­ли о не­ви­ди­мом го­во­рить, как о чем-то сверх­не­обы­чай­ном и воз­вы­шен­ном, то все ви­дят лишь омер­зи­тель­но­го за­ну­ду.

 

         Че­ло­ве­че­ский бог со­сто­ит из про­стой «двух­хо­дов­ки»: сказано — сде­ла­но.

 

         Высшее — не­дос­ти­жи­мо, по­это­му все­гда ка­жет­ся, что оно оди­на­ко­во и не­под­виж­но. На са­мом де­ле это, на­вер­ное, не так. Про­сто мы, лю­ди, слиш­ком «ко­рот­ки» для все­го и вся. По­это­му це­ле­со­об­раз­но на­чи­нать по­иск не в веч­но­сти, а в бо­лее дос­туп­ном материале — в мгно­ве­нии.

 

         Религия — это при­стань, а жизнь — па­ро­хо­дик. Они ино­гда встре­ча­ют­ся.

 

         Я ни­ко­гда не бу­ду го­тов пол­но­стью, по­это­му я все­гда го­тов все­гда.

 

         Будущее — все­гда за­лож­ник про­шло­го и жерт­ва на­стоя­ще­го.

 

         Воображение — наи­бо­лее лов­кое сред­ст­во в ру­ках са­мо­об­ма­на: оно во­оду­шев­ля­ет­ся яр­ки­ми кар­ти­на­ми пре­крас­но­го бу­ду­ще­го, оно уте­ша­ет­ся пас­то­раль­ны­ми ил­лю­зия­ми про­шло­го, и по­это­му так страш­но на­стоя­щее, бо­лее все­го ли­шен­ное во­об­ра­же­ния.

 

         Бог те­ла на­зы­ва­ет­ся здо­ро­вье, здо­ро­вье ду­ши на­зы­ва­ет­ся бог.

 

         С воз­рас­том жен­ская глу­пость ста­но­вит­ся не­при­вле­ка­тель­ной.

 

         На­ли­чие аб­со­лю­та де­ла­ет по­ня­тие «по­ис­ки смыс­ла» аб­сурд­ным. По­ис­ки не пре­кра­ща­ют­ся. Аб­со­лют про­иг­рал.

 

         У Т. — мно­го­слож­ная бо­язнь замк­ну­то­го про­стран­ст­ва. Т. не про­сто бо­ит­ся ос­та­вать­ся од­на в тес­ном по­ме­ще­нии, ез­дить в лиф­тах, в ку­пе и т. д., ее сверх­чув­ст­ви­тель­ная фо­бия утон­чен­нее: «клет­ка», в ко­то­рую по­па­да­ет ее, Т., су­ще­ст­во, ме­ре­щит­ся всю­ду: в друзь­ях, в люб­ви, в раз­го­во­ре, в ра­бо­те, в кни­гах… Всё имен­но так! Всё земное — тес­ная, крик­ли­вая ком­му­нал­ка, бес­це­ре­мон­ная, на­си­лую­щая сво­бо­ду лич­но­сти и втор­гаю­щая­ся в ее бес­цен­ный по­кой.

 

         Невыносимо — это ко­гда дру­гой ме­ша­ет по­чув­ст­во­вать свою пра­во­ту.

 

         Бес­та­лан­ность лю­бит при­кры­вать­ся оре­о­лом му­че­ни­че­ст­ва. Прав­да, и для оре­о­ла сле­ду­ет по­тру­дить­ся. Но ка­кой это труд? Му­че­ник иг­ра­ет один и тот же спек­такль, при­чем, ис­поль­зу­ет в ка­че­ст­ве смен­ных декораций — судь­бы дру­зей, лю­би­мых, за­на­ве­сы мод и ув­ле­че­ний… Та­лант ме­нять де­ко­ра­ции, не ме­няя ни­че­го в се­бе, — этот спек­такль для са­мых сле­пых зри­те­лей!

 

         Что яв­ля­ет­ся на­де­ж­дой для веч­но­жи­ву­ще­го? На­де­ж­дой для веч­но­жи­ву­ще­го яв­ля­ет­ся смерть.

 

         Судь­ба не лю­бит, ко­гда пе­ред ней вы­ла­мы­ва­ют­ся.

 

         «На­до бы сде­лать…», — го­во­рит жен­щи­на и сра­зу же на­чи­на­ет вес­ти се­бя так, слов­но де­ло уже в са­мом раз­га­ре, хо­тя до его ре­аль­но­го на­ча­ла еще да­ле­ко­ва­то.

 

         Моя бед­ная мать и мой бед­ный отец — вот и всё, чем бо­гат, чем бо­гат бу­ду впредь. От на­ча­ла на­чал есть еди­ный ко­нец: моя бед­ная жизнь, моя бед­ная смерть.

 

         Сде­лать мир че­ло­ве­ка ненадежным — зна­чит вну­шить че­ло­ве­ку опа­се­ние пе­ред все­ми ины­ми ми­ра­ми. «Зо­луш­ка» — это дра­го­цен­ная доб­ро­та в оп­ра­ве стра­ха.

 

         В люб­ви, жен­щи­на, твой взгляд ос­та­нав­ли­ва­ет мои мыс­ли, воз­мож­но, он при­над­ле­жит те­бе так же, как при­над­ле­жит солн­це ка­ж­до­му из нас… Рас­ши­рен­ные зрач­ки лю­бя­щей жиз­ни! — на тем­ном дне это­го ве­ли­ко­го ко­лод­ца я ви­жу всё прой­ден­ное вре­мя, ви­жу, ви­жу, как в пы­лаю­щей ис­то­ме раз­ли­ва­ет­ся ла­ва, мор­ща ма­те­ри­ки, как бу­шу­ют океа­ны и пла­чет не­бо, как дро­жит зем­ля: всё в тво­ем взгля­де! — звон ору­жия, сте­на­ния плен­ных, клят­вы лгу­нов и ос­корб­лен­ная ве­ра, — всё в этих зрач­ках, ко­то­рые лю­бят; че­рез эти жи­вые ко­лод­цы на ме­ня смот­рят: ис­то­рия, веч­ность борь­бы, мил­лио­ны лет пред­ше­ст­вен­ни­ков. Я не мо­гу не лю­бить те­бя, жен­щи­на, я — раб тво­ей за­гад­ки.

 

         На кры­ше же­лез­ной, в гро­хо­чу­щей зы­би, в но­чи, под пя­тою ме­талл хо­хо­тал, а пря­мо над кры­шей, все­лен­ную взды­бив, не­ве­до­мый кто-то — ве­лик и бесстыден — за го­лое серд­це мол­ча­щих хва­тал.

         И серд­це за­пе­ло. И слух ужас­нул­ся бес­си­лию зву­ка пред вла­стью не­мой. Не будь не­мо­ты, не один не про­снул­ся б! О клят­вы же­лез­ные б тот­час спо­ткнул­ся блуд­ник или пут­ник, спе­ша­щий до­мой.

         Бьет гра­дом и гне­вом в же­лез­ную кры­шу, она так гро­хо­чет, я не­ба не слы­шу! Ах, кро­вель­щик звезд­ный, сго­ре­ло жи­лье: жес­тян­щи­ки серд­це оде­ли моё.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Женоненавистничество — это изо­бре­те­ние жен­щин».

 

         Банальность — наи­бо­лее ем­кая фор­му­ла жиз­ни: от те­бя за­ви­сит, на­сколь­ко глу­бо­ко и слож­но ты смо­жешь ее рас­шиф­ро­вать при не­об­хо­ди­мо­сти.

 

         Ко­гда уми­ра­ют ро­ди­те­ли, де­ти за­ни­ма­ют их ме­сто. Лю­ди се­го­дня го­во­рят: «Бог умер!» По­ра ста­но­вить­ся взрос­лы­ми.

 

         Два­дца­ти­лет­ние се­го­дняш­ние гра­фо­ма­ны час­то описывают — в мель­чай­ших де­та­лях! — об­ста­нов­ку под­ва­лов, грязь. Весь му­сор жиз­ни они зна­ют на ощупь и на вкус; они ро­ди­лись и по­лу­ча­ли свой опыт как бы во тьме, по­доб­но кро­там, по­это­му бо­же­ст­вен­ность при­пи­сы­ва­ет­ся не све­ту, вы­со­те и сол­неч­ной уст­рем­лен­но­сти, а «ощу­пи» и «вку­су»; в этом на­прав­ле­нии со­вер­шен­ст­ву­ет­ся чув­ст­вен­ность жиз­ни; крот раз­ве что за­ме­тит кос­вен­ную связь: чем боль­ше све­тит и гре­ет над под­ва­ла­ми, тем ин­тен­сив­нее и ин­те­рес­нее идет про­цесс жиз­ни в тем­но­те. Об этом и речь.

 

         Та­лант по­до­бен силь­ной ра­диа­ции: всё, с чем ни со­при­кос­нет­ся, на­чи­на­ет по­сле не­го «све­тить­ся».

 

         Ко­го по­кли­чем на под­мо­гу? — пры­щи не ле­чит хе­ру­вим… Коль не спа­са­ет имя бога — спа­сай­ся име­нем Сво­им!

 

         Бардак — это ко­гда дис­ци­п­ли­на сна­ру­жи креп­че, чем дис­ци­п­ли­на из­нут­ри.

 

         Зем­ные вой­ны слу­ча­ют­ся не ка­ж­дый день, а не­бес­ная бит­ва не­пре­рыв­на. Грех жа­ло­вать­ся на зем­ле!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ма­дам, не ве­шай­тесь мне на шею! Я со­об­щил, что люб­лю вас, но ни­как не хо­чу. Вы что, не от­ли­чае­те «люб­лю» от «хо­чу»?!»

 

         Ду­хов­ные даль­то­ни­ки не ве­да­ют, что хо­тят.

 

         Мыс­ли и чувства — пе­ре­во­дчи­ки ме­ж­ду людь­ми. Ко­гда лю­ди до­го­во­рят­ся ме­ж­ду со­бой, не по­тре­бу­ет­ся ни про­из­ве­де­ний ис­кус­ст­ва, ни язы­ка, ни слов.

 

         Стра­ха, как и сча­стья, на всех не хва­та­ет.

 

         На­стоя­ще­му пев­цу тол­па под­пе­ва­ет, ненастоящий — под­пе­ва­ет тол­пе.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Са­мое тяж­кое испытание — это от­сут­ст­вие ис­пы­та­ний».

 

         Всё в че­ло­ве­ке на­чи­на­ет про­из­ра­стать от его соб­ст­вен­но­го Ро­ж­де­ст­ва.

 

         Сю­жет рус­ской жиз­ни: од­но­об­раз­но слу­чай­на.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «С од­ной сто­ро­ны, это не так уж и пло­хо, а с дру­гой сто­ро­ны, это еще луч­ше!»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я знаю свою си­лу, а вы хо­ти­те знать толь­ко ее сви­де­тель­ст­ва».

 

         Ес­ли «Я» про­шлое и «Я» се­го­дняш­нее не шу­мят и не спо­рят, то мож­но от­чет­ли­во слы­шать бу­ду­щее «Мы».

 

         Си­ла лич­но­сти опи­ра­ет­ся на ее сла­бо­сти.

 

         Под­руж­ка, всё бу­дет вза­им­ным: заб­ве­нье заб­ве­нью род­ня. Я греш­ным по­жиз­нен­но при­знан, ты сра­зу уз­на­ла ме­ня. Мы здесь, в ли­хо­рад­ках и спеш­ках, бо­им­ся не зна­ем че­го, го­ни­мые чув­ст­ва­ми пеш­ки, где час про­го­ра­ет, как год. Судь­ба, всё по­хо­жее вспом­нив, на­кло­нит­ся те­нью: су­дить! И мыс­ли, как в за­су­ху кор­ни, потянутся — про­шлое пить.

 

         Рабство — это си­ла ве­щей, пре­вос­хо­дя­щая си­лу во­об­ра­же­ния

 

         Бо­гат­ст­во обя­зы­ва­ет ра­бо­тать, а бед­ность при­ну­ж­да­ет во­ро­вать.

 

         Дол­гая бед­ность по­ро­ж­да­ет уди­ви­тель­ные фор­мы жи­тей­ской муд­ро­сти. Однажды К. во вре­мя обе­да в од­ной из го­род­ских сто­ло­вых по­ра­зил со­слу­жив­цев об­ро­нен­ным при­зна­ни­ем:

         — Хо­ро­шо, ко­гда кон­цы сов­па­да­ют!

         — Как это? — не по­ня­ли кол­ле­ги.

         — Это ко­гда ко­нец бу­тер­бро­да сов­па­да­ет с кон­цом чая.

 

         Де­виз де­мо­кра­тии по­сте­пен­но сни­жа­ют­ся: «Да здрав­ст­ву­ет сво­бо­да со­вес­ти и сек­са!»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я не при­над­ле­жу ни­ко­му, по­это­му лю­бить всех — не труд­но».

 

         Мне от люб­ви не уй­ти да­же мерт­во­му. За­чем я те­бе из­ме­нил, не пой­му.

 

         Од­на де­ре­вен­ская дев­ка хо­те­ла, что­бы гру­ди у нее вы­рос­ли по­боль­ше. Ста­ру­ха, счи­тав­шая­ся кол­дунь­ей, по­со­ве­то­ва­ла: по­трись об угол ба­ни. Дев­ка так и сде­ла­ла, но по­са­ди­ла в один из сос­ков за­но­зу, грудь вос­па­ли­лась, да так и ос­та­лась со­вер­шен­но не­раз­ви­той. За­то вто­рая грудь тру­ди­лась всю жизнь за двоих — быв­шая дев­ка вы­кор­ми­ла од­ной гру­дью де­вя­те­рых сво­их де­тей!

 

         Как-то при­ня­то опе­ри­ро­вать в об­лас­ти пси­хи­че­ской жиз­ни лишь ее пер­со­на­жа­ми, да их взаи­мо­дей­ст­ви­ем, а ведь очень ва­жен еще и пси­хи­че­ский «пей­заж», на фо­не ко­то­ро­го раз­во­ра­чи­ва­ют­ся все не­ви­ди­мые со­бы­тия че­ло­ве­че­ской жиз­ни; ведь имен­но он, «пей­заж», оп­ре­де­ля­ет внут­рен­ний пси­хо­ло­ги­че­ский ста­тус ка­ж­до­го: кто ты есть сам для се­бя? На од­ном пси­хи­че­ском фо­не ты мо­жешь уст­ре­мить­ся вверх, на другом — толь­ко вниз. В жи­вой ду­ше за­ло­жен ав­то­мат ми­мик­рии.

 

         Ошиб­ка те­ла в том, что оно ста­ра­ет­ся сре­ду при­спо­со­бить к се­бе, а не на­обо­рот. Ошиб­ка ду­ха в том же. Мы — де­ти эво­лю­ции, а не эволюция — на­ше.

 

         На муж­чин не уго­дить: от ум­ной же­ны они бе­гут, а глу­пую го­нят.

 

         Вы хо­ти­те все­мир­ной из­вест­нос­ти? Нет ни­че­го про­ще! Нуж­но толь­ко очень дол­го за­ни­мать­ся чем-ни­будь од­ним. Ну, на­при­мер, про­жить лет 900…

 

         Спа­си­бо, что я слеп, что ве­ли­ка глу­хо­та моя. Спа­си­бо, что не про­зор­ли­вец я, не про­рок, не ве­дун, спа­си­бо, что мо­гу на­сла­дить­ся кра­со­той жиз­ни се­го­дня и не ви­деть ее кон­ца зав­тра. Ина­че не­воз­мож­но бы­ло бы жить. Я смот­рел бы на де­тей ма­лых, а ви­дел бы в них зав­траш­нюю правду — во­ров, тру­сов, скот раб­ский, бун­та­рей и убийц, во­жа­ков и скорб­ных, — и нель­зя бы ста­ло лю­бить их вна­ча­ле. Я смот­рел бы на чу­дес­ные тво­ре­ния рук че­ло­ве­че­ских, а ви­дел бы толь­ко пыль и тьму без­ды­хан­ную. И со зву­ком то же. И со всем ос­таль­ным. Не об­нять бы то­гда же­ну мою в ра­до­сти, что­бы не за­пла­кать тут же от ви­де­ния раз­лу­ки. Ни­че­го бы то­гда! Спа­си­бо за ти­ши­ну жиз­ни мо­ей, за то, что не ру­шит­ся она сра­зу от на­стоя­щей прав­ды. За это бла­го­да­рю.

 

         К сло­вам мож­но при­ме­нить ме­тод, по­хо­жий на из­вест­ное ма­те­ма­ти­че­ское дей­ст­вие, из­вле­че­ние про­из­вод­ной, — пре­об­ра­зуя ста­рый по­ря­док сим­во­лов та­ким об­ра­зом, что­бы от­крыл­ся их но­вый, бо­лее глу­бин­ный смысл.

         До­пус­тим, к по­ня­тию «ду­ша» при­ме­ним дей­ст­вие по­ня­тий «ры­бак», «ту­рист», «пья­ни­ца», «вез­де­ход»… Из­вле­ка­ет­ся ин­те­рес­ный смы­сло­вой мир: ду­ша-вез­де­ход, ду­ша-пья­ни­ца и т. д. Где «вез­де­ход» — это вы­со­кие адап­та­ци­он­ные свой­ст­ва лич­но­сти в ми­ре ду­ха, «пья­ни­ца» — при­зва­ние, ув­ле­че­ние, вдох­но­ве­ние, фа­на­тизм и проч.

         На­вер­ня­ка есть для ми­ра слов и вто­рая, и тре­тья, и еще бо­лее не­при­выч­ная про­из­вод­ная смы­слов. По­то­му что са­мо по­ня­тие «смысл» — раз­но­об­раз­но до бес­ко­неч­но­сти. Жаль, что че­ло­век по­че­му-то все­гда ищет толь­ко один смысл. Впро­чем, мно­гие ведь за­кан­чи­ва­ют курс сред­ней шко­лы и не ис­пы­ты­ва­ют в даль­ней­шем ни­ка­ко­го для се­бя ущер­ба от пол­но­го от­сут­ст­вия ин­те­ре­са к хит­ро­спле­те­ни­ям выс­шей ма­те­ма­ти­ки…

 

         Счастье — это ко­гда че­ло­век ни­ко­гда не про­бо­вал пи­сать сти­хов.

 

         Ве­ли­ко­ду­шие пред­по­ла­га­ет обес­пе­чен­ную из­бы­точ­ность даю­ще­го.

 

         Есть вре­мя: ожи­да­ние судь­бы, ко­гда от­сут­ст­ву­ют со­бы­тия и вес­ти, ве­ли­ки стра­хи и пред­чув­ст­вия сла­бы, и сим­вол снят — на­тель­ный кре­стик. Ус­та­лость сза­ди, про­пасть впе­ре­ди. О, как че­рез пре­гра­ду пе­ре­мчать­ся?! Ру­ти­ны хо­чет­ся. И хва­тит па­ра­дигм. Ве­лик был срок. Ус­та­ли до­мо­чад­цы.

 

         Без­да­ря уби­ва­ет кри­тик, ре­мес­лен­ни­ка лесть, а та­лант уби­ва­ет се­бя сам.

 

         Пря­мой прин­цип зер­на: где ро­дил­ся, там и при­го­дил­ся.

         Об­рат­ный прин­цип зер­на: где бы при­го­дил­ся, там бы и ро­дил­ся.

         Сей­час в Рос­сии вто­рое: сна­ча­ла ого­ва­ри­ва­ют при­чи­ны и ус­ло­вия жиз­ни, и толь­ко по­сле этого — де­ло. Ху­до. В рус­ском ха­рак­те­ре так бы­ло: де­лал и не ог­ля­ды­вал­ся. А те­перь оглядываться — глав­нее. Чу­жое это. И мы чу­жи­ми ста­нем.

 

         Кто ко­му при­над­ле­жит? Взрос­лые де­ти хо­тят при­над­ле­жать жиз­ни. Ро­ди­те­ли ду­ма­ют, что жизнь при­над­ле­жит им вме­сте с деть­ми. Жизнь ни­че­го не ду­ма­ет, она сме­ет­ся. Ко­гда де­тям ис­пол­нит­ся 18 лет, ро­ди­те­лям сле­ду­ет из­го­то­вить куклу — точ­ную ко­пию лю­би­мо­го ча­да, что­бы в даль­ней­шем ис­поль­зо­вать из­лиш­ний опе­кун­ский по­тен­ци­ал без ущер­ба для ко­го бы то ни бы­ло. Кук­лу мож­но ук­ла­ды­вать спать по за­ра­нее ука­зан­но­му рас­пи­са­нию, мож­но кон­тро­ли­ро­вать ка­ж­дый ее шаг, дос­ко­наль­но ре­ви­зо­вать ее мыс­ли и чув­ст­ва и т. д. Толь­ко так ка­ж­дый по­лу­чит свое.

 

         Впа­да­ют в дет­ст­во еди­но­жды, а потом — лишь вы­па­да­ют из не­го, кто как…

 

         В де­ле вос­пи­та­ния муж­чи­на пред­по­чи­та­ет поль­зо­вать­ся «на­прав­ле­ни­ем», а женщина — «рам­ка­ми».

 

         «Пред­ставь се­бе!..» — он ей ска­зал. Она тот­час: во-об-ра-зи­ла! Он ей как буд­то на­вя­зал не­су­ще­ст­вую­щее ди­во: «Пред­ставь се­бе, что мно­го лет ты мне же­на от бо­га, что нам судь­ба да­ла би­лет до рай­ско­го по­ро­га, что в на­шем до­ме дет­ский смех зву­чит, не умол­кая, и, не­со­мнен­но, луч­ше всех моя ты, до­ро­гая, и не ску­де­ет от гос­тей пре­крас­ное сер­деч­ко, и во­все нет пло­хих вес­тей, из золота — ко­леч­ко».

         «Пред­ставь се­бе!» — твер­дил бол­ван для ку­ра­жа и ви­да… И на про­дав­лен­ный ди­ван ры­дать лег­ла оби­да.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Человек — это ствол, кор­ни у ко­то­ро­го рас­тут с двух сто­рон: те­ло тя­нет зем­ные со­ки, а душа — не­бес­ные. Глу­пее всего — ру­ки: они всё вре­мя тя­нут­ся к пи­ле…»

 

         Ну­жен парт­нер: телу — враг, уму — за­да­ча, душе — крах.

 

         Круг Зодиака — тот же замк­ну­тый круг, а знак Зодиака — все­го лишь пер­со­наль­ный но­мер «стар­то­вой до­рож­ки» в за­бе­ге судь­бы.

 

         Сде­лай так, что­бы я смог уз­нать бра­та сво­его в ка­ж­дом из ше­ве­ля­щих­ся и во вся­ком не­под­виж­ном, что­бы не пре­неб­рег ма­лым и не ис­пу­гал­ся бы боль­шо­го, что­бы, гля­дя под но­ги, я го­во­рил: «Брат!», что­бы и на­сущ­но­му дню го­во­рил: «Брат!», что­бы гля­дя в безд­ну, го­во­рил то же: «Брат!»

         Я не уз­наю сво­их брать­ев, по­то­му что я не ус­пел уз­нать ни­че­го. Скры­то род­ст­во от­чу­ж­де­ни­ем. Как бес­по­мо­щен взор! Я ед­ва уз­наю по­доб­ных мне да­же вбли­зи, что уж во­про­шать о не­по­доб­ных?! Ра­зум мой, как бу­лав­ка, во­ткнут в чер­ное пла­тье но­чи.

 

         Сло­варь говорящего — сло­варь его люб­ви. Та­кой лю­бо­вью мож­но оп­рав­дать и пре­сту­п­ле­ние, и под­виг.

 

         Со­весть не про­сы­па­ет­ся са­ма и она не при­ни­ма­ет соб­ст­вен­ных жертв. За «вклю­че­ние» сво­ей со­вес­ти ты обя­за­тель­но за­пла­тишь чу­жой жиз­нью.

 

         Отдаться — та­лант вы­со­чай­ший! Чтоб так о се­бе: буд­то нет. Чтоб так: не­ску­дею­щей ча­шей по­ил бы, как сол­неч­ный свет, — и тех, что со­чат бла­го­дар­ность, и жад­ность в оде­ж­дах люб­ви, и тихую, злоб­ную ста­рость, и тех, кто судь­бой да­ро­вит.

         И, чтоб ни слу­чи­лось, го­тов­ность звез­дой осе­ня­ет тот путь, и муд­ро­сти ти­хая скром­ность го­то­ва в объ­ять­ях ус­нуть… А ут­ром? А ут­ром на­пра­сен ноч­ной вы­со­чай­ший за­вод: вновь ка­ж­дый дающий — опас­ный чу­дак, ис­ку­си­тель и мот.

         Тво­рец, наи­грав­шись ко­ло­дой, смах­нет на­гле­ца в мрак и темь. Из­жо­га по­хмель­ная… Со­да… Обя­зан­ность. Пра­вед­ность. Лень.

 

         Ка­кой она бы­ла? Она бы­ла пре­крас­на! По­том бы­ла бес­печ­на, по­том жда­ла на­прас­но, по­том спе­ши­ла встреч­но, по­том бы­ла в оби­де, по­том от­мща­ла ло­же, по­том ус­ну­ла, си­дя, по­том кри­ча­ла, ле­жа, по­том всё об­ло­ми­лось, по­том взош­ло с тру­дом…

         Та­кой она при­сни­лась, но это всё — «по­том».

 

         По­смот­рел фильм ужа­сов. Во­об­ра­же­ние по­лу­чи­ло кон­ту­зию.

 

         Го­ло­ва по­доб­на улью, где роль пчел вы­пол­ня­ют мыс­ли; ес­ли их по­тре­во­жить, они на­чи­на­ют ак­тив­но за­щи­щать­ся, жа­лить. Мо­гут на­смерть за­ку­сать!

 

         Спе­циа­ли­за­ция в искусстве — это про­цесс, по­доб­ный по­ис­ку и вы­плав­ле­нию чис­то­го ме­тал­ла из мно­го­слож­ной зем­ной мас­сы. Твор­че­ская лич­ность ра­бо­та­ет по­доб­но обо­га­ти­тель­ной фабрике — она уве­ли­чи­ва­ет эн­тро­пию ми­ра и стре­мит­ся на­вя­зать ему свою «чис­тую», раз­де­лен­ную до ариф­ме­ти­че­ской бе­зо­го­во­роч­но­сти, сис­те­ма­ти­за­цию.

 

         Огонь об­жи­га­ет горш­ки, ну­ж­да об­жи­га­ет гор­шеч­ни­ка.

 

         Мой друг — йог. На раз­ных уча­ст­ках сво­его по­зна­ния он до­ка­зы­вал раз­ное. Не он соз­дал свой соб­ст­вен­ный путь, а чей-то го­то­вый путь соз­дал его са­мо­го.

 

         …90-лет­ний ста­рик-ка­зах пред­ста­вил­ся, кив­нув на ор­ден­ские план­ки, при­ко­ло­тые к пид­жа­ку: «Пол­ков­ник в от­став­ке, контр­раз­вед­чик, лич­ный друг Ста­ли­на, ве­рю в Бо­га, по­чи­таю Ко­ран. Бог един для всех! На­до, что­бы лю­ди лю­би­ли друг дру­га, а кто не хочет — то­го рас­стре­лять!»

 

         За­чем ты идешь к хра­му? Что­бы от­дать от се­бя, или что­бы про­сить? Во имя че­го ты со­тво­ря­ешь свои мо­лит­вы? Хо­тя бы раз по­смот­ри на се­бя гла­за­ми ико­ны. Ты до­ве­ря­ешь толь­ко по­то­му, что про­сишь.

         Ты бо­ишь­ся не бо­га, а се­бя са­мо­го. «Дай!» — вот един­ст­вен­ное, с чем ты со­гла­сен. И что­бы до­ка­зать все­си­лие ве­ры, ты про­сишь по­след­нее: «Дай ус­по­кое­ние». Эта прось­ба, как пра­ви­ло, удов­ле­тво­ря­ет­ся.

 

         Мудрость — это кра­си­вые за­плат­ки на оде­ж­де, ко­то­рую уже мно­го-мно­го раз но­си­ли.

 

         Кра­со­та при­вле­ка­ет сам­ца, обаяние — дру­га.

 

         На­де­ж­ды луч­ше все­го рас­тут на по­лях без­на­деж­но­сти.

 

         Бо­го­ис­ка­те­ли по­сте­пен­но пре­вра­ща­ют­ся в «бо­го­нос­цев».

 

         Я есмь спер­ма­то­зо­ид ду­ха. И я оп­ло­до­тво­ряю тьму.

 

         На­род­ная муд­рость без­уко­риз­нен­на. «Не трогай — во­нять не бу­дет», — так го­во­рят в лю­дях о не­при­ят­ном че­ло­ве­ке. По­лез­но слег­ка раз­вер­нуть, диф­фе­рен­ци­ро­вать эту крат­кую сло­вес­ную фор­му­лу для то­го, что­бы бо­лее на­гляд­но изу­чить ее дей­ст­вие. Как, на­при­мер, уз­нать: «во­ня­ет» че­ло­век или нет? Ко­неч­но, на­до «по­тро­гать»! Вот здесь-то и раз­во­ра­чи­ва­ет­ся весь диа­па­зон че­ло­ве­че­ских ка­честв: от люб­ви, от ве­ли­ко­го тер­пе­ния и ду­хов­ной кре­по­сти до пол­но­го не­дер­жа­ния. Сколь­ко ты ни «тро­гай» на­стоя­ще­го свя­то­го, «во­нять» он не ста­нет, нет у не­го сла­бых мест. И на­обо­рот, есть по­ра­зи­тель­ные пер­со­ны, ко­то­рые не тер­пят да­же лас­ко­вых прикосновений — тут же всё во­круг об­де­лы­ва­ют, за­щи­щая, свою без­за­щит­ность. Кста­ти, мож­но про­ве­рять и се­бя са­мо­го, по­сте­пен­но на­щу­пы­вая уяз­ви­мые мес­та. Со вре­мен Ахил­ла его зна­ме­ни­тая пя­та раз­рос­лась в по­том­ках до раз­ме­ров ган­гре­ны.

 

         За­кон жиз­ни «по об­ра­зу и по­до­бию» — это век­тор, упо­ря­до­чи­ваю­щий дви­же­ние хао­са в эво­лю­цию.

 

         На ред­кость ода­рен­но­го маль­чи­ка спро­си­ли:

         — Что ты хо­чешь сде­лать в бу­ду­щем?

         — Я соз­дам ис­кус­ст­вен­ный ин­тел­лект!

         Чрез­мер­ная ода­рен­ность все­гда ищет убий­цу в соб­ст­вен­ном де­ти­ще.

 

         Уче­ный ко­не­чен: он пе­ре­пол­ня­ет­ся пред­ме­том, пе­ре­ста­ет учить­ся и не­из­беж­но начинает — учить.

 

         В жиз­ни и дья­вол мо­жет яв­лять­ся в об­ра­зе бо­га, и бог мо­жет яв­лять­ся в об­ра­зе дья­во­ла. Ес­ли что-то од­но: жизнь — не в по­ряд­ке.

 

         Ра­зу­мен и свят — не од­но и то­же.

 

         Вдох­но­ве­ние и от­ре­шен­ность со­от­но­сят­ся так же, как не­управ­ляе­мый плот и пре­крас­но ос­на­щен­ный ко­рабль; имея ко­рабль, мож­но не за­ду­мы­вать­ся о ка­при­зах океа­на, — мож­но це­ли­ком от­дать­ся ис­кус­ст­ву во­ж­де­ния.

 

         Бес­слав­ный ко­нец: по­гиб­нуть в бит­ве с нянь­кой.

 

         Дер­жи ан­ти­по­дов! — уви­дишь це­лое.

 

         Си­ла раз­ви­ва­ет­ся в пре­одо­ле­нии. В на­ча­ле пути — об­стоя­тель­ст­ва, в се­ре­ди­не пути — не­из­беж­ность, в кон­це пути — раз­оча­ро­ва­ние.

 

         Йо­ги лю­бят уп­раж­не­ния, при­во­дя­щие к вре­мен­но­му «вы­дав­ли­ва­нию» ду­ши в иной мир. А как бы вы от­не­слись к ма­те­ри, чей не­до­но­шен­ный плод то вы­ле­зал бы на­ру­жу, то ухо­дил об­рат­но?!

 

         В ау­то­тре­нин­ге очень важ­ным яв­ля­ет­ся при­об­ре­те­ние на­вы­ка: соз­на­ни­ем ощу­щать свое те­ло. Это да­ет воз­мож­ность кор­рек­ти­ро­вать ток кро­ви, на­пря­же­ние мышц, нерв­ные ре­ак­ции и т. д. А мож­но ли скор­рек­ти­ро­вать… фор­му, объ­ем жи­во­го ве­ще­ст­ва по сво­ему ус­мот­ре­нию? Мож­но! Ау­то­ген­ным об­ра­зом ос­мот­рев и ре­аль­но ощу­тив фор­му сво­его те­ла, нуж­но, не те­ряя сто­про­цент­ной ре­аль­но­сти в ощу­ще­ни­ях, «на­ри­со­вать» но­вый, же­лае­мый кон­тур сво­ей фи­гу­ры или от­дель­но­го ее ор­га­на. Уп­раж­не­ние по­вто­рять до тех пор, по­ка но­вый кон­тур не об­ре­тет пол­ную ес­те­ст­вен­ность в сво­ем са­мо-чув­ст­вии. Фи­зи­че­ское те­ло вы­ну­ж­де­но бу­дет по­сте­пен­но «под­стро­ить­ся» под из­ме­нен­ные очер­та­ния. Не ве­ри­те? Жаль, зна­чит у вас не по­лу­чит­ся. А у меня — по­лу­чи­лось. До сих пор гла­зам не ве­рю!

 

         Как от­ли­чить «че­ло­ве­ка» от «обык­но­вен­ных лю­дей»? Лю­ди в ду­хов­ном сво­ем про­стран­ст­ве, как пра­ви­ло, не­под­виж­ны, а че­ло­век к иллюзиям — не при­вя­зан.

 

         «Да­но» и «взя­то» од­ною ме­рой. Торг идет по­се­ре­ди­не.

 

         Всё, что слу­чи­лось, то и хо­ро­шо; строи­тель жиз­ни при­хо­тей не зна­ет.

 

         Жизнь бес-цель­на и бес-смыс­лен­на. Ра­зум, оп­ро­вер­гаю­щий это, про­ти­во­пос­тав­ля­ет се­бя жиз­ни. Жизнь и Ра­зум не­со­вмес­ти­мы. «Ра­ко­вые опу­хо­ли» и да­же от­дель­ные «ра­ко­вые клет­ки» ра­зу­ма во все­лен­ной лег­ко рас­по­знать: их все­гда вы­да­ют «цель» и «смысл». Ра­зум, как вся­кий па­ра­зит, це­ли­ком су­ще­ст­ву­ет за счет чу­жой жиз­ни.

 

         Да­но вам бу­дет мерт­вых вы­зы­вать, и дан со­блазн раз­де­лать­ся с жи­вы­ми, во­ров судь­ба бла­го­сло­вит, как мать, и ис­пы­та­ет му­ка­ми ины­ми.

         Да­но вам бу­дет стой­ких оболь­щать, да­ны жес­то­кость, ум­ст­во, ми­ло­сер­дье, да­но ос­во­бо­ж­дать, по­ра­бо­щать, це­нить и обес­це­ни­вать сто­ле­тья.

         Сме­стят­ся все за­ко­ны ес­те­ст­ва и ду­хов плоть по­стиг­нет по­слу­ша­нье, и си­лу ста­ли об­ре­тут сло­ва, и пре­сту­п­лень­ем на­зо­вет­ся под­ра­жа­нье, опо­рою не бу­дут ве­ли­чи­ны…

         Суд — это срок, не знаю­щий при­чи­ны.

 

         Уро­ки сердца — не тео­ре­ма: эти до­ка­за­тель­ст­ва не­по­вто­ри­мы.

 

         Про­пасть ме­ж­ду бо­га­ты­ми и бедными — это все­го лишь диа­па­зон воз­мож­но­стей.

 

         Ха­рак­тер­ность че­го-ли­бо или ко­го-ли­бо лег­ко про­ве­рить па­ро­ди­ро­ва­ни­ем. Не характерное — не па­ро­ди­ру­ет­ся.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я — про­ек­ция Бо­га».

 

         Час­то в ми­ре пу­та­ют та­лант уха­жи­ва­ния за чу­жой жиз­нью с при­зва­ни­ем соб­ст­вен­ной судь­бы. Экзотика — это чу­жие се­ме­на. И твои се­ме­на на чу­жой почве — то­же эк­зо­ти­ка. Паль­ма, вы­ра­щен­ная на се­ве­ре, при­вле­ка­ет вни­ма­ние, но не рас­тет са­ма по се­бе, без уха­жи­ва­ния. Мой при­ятель, по­скон­ный ру­сич, по­лю­бил вос­точ­ные ми­ро­воз­зре­ния и стал го­во­рить на их язы­ке; ум­рет он, ум­рет и его «уха­жи­ва­ние»… А вдруг бу­дут по­сле­до­ва­те­ли? Что ж, им при­дет­ся стать «об­слу­жи­ваю­щим пер­со­на­лом» при вы­пес­то­ван­ной и жи­вой эк­зо­ти­ке.

 

         Воз­мож­но, ду­ши че­ло­ве­чьи уча­ст­ву­ют в «вер­ти­каль­ных бе­гах» так же на­гляд­но, как и их хо­зяе­ва во пло­ти: лег­кие души — вверх, тяжелые — вниз… Не вы­год­но брать ду­ше в эту гон­ку лиш­нюю тя­жесть.

 

         Эн­цик­ло­пе­дию че­ло­ве­че­ско­го ду­ха не уда­ст­ся на­пи­сать це­ло­ст­ной картиной — это все­гда бу­дет мо­заи­ка, по­доб­ная мо­заи­ке ноч­но­го не­ба.

 

         Ве­тер вре­ме­ни не­пре­рыв­но взды­ма­ет ки­пя­щий гре­бень бе­гу­щей вол­ны жизни — здесь ку­па­ет­ся мо­ло­дость.

 

         Ге­ни­аль­но то, что лег­ко и про­сто по­вто­рить прак­ти­че­ски, но не­воз­мож­но до кон­ца точ­но «вы­чис­лить». Та­ко­во, на­при­мер, ко­ле­со.

 

         Бес­ко­неч­ность, сфе­ра, круг — это всё раз­но­вид­но­сти од­но и то­го же: точ­ки.

         Мир взял­ся из «на­дув­шей­ся» вдруг точ­ки.

 

         Жизнь ста­но­вит­ся «всё ху­же» по­то­му, что хо­чет­ся «еще луч­ше».

 

         Ложь за­ро­ж­да­ет­ся в мыс­лях: всё остальное — ус­лу­ги чувств.

 

         Чис­то­та души — за­лог здо­ро­вья.

 

         За­чем лю­ди хо­тят быть оди­на­ко­вы­ми на этой зем­ле? За­чем ищут раз­но­об­ра­зия в по­вто­ре­нии по­доб­но­го? За­чем им чу­ж­до всё не­по­вто­ряю­щее­ся? Сво­бо­да лю­дей не име­ет на­ча­ла, но име­ет ко­нец.

 

         Чем боль­ше сво­бо­ден бог, тем мень­ше его жи­ли­ще.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Я так люб­лю те­бя, что мо­гу от­речь­ся от твое­го тела — вы­брось его или от­дай за­муж…»

 

         Уве­ли­чить ко­ли­че­ст­во кра­со­ты мож­но пу­тем про­сто­го уве­ли­че­ния спо­со­бов вос­при­ятия.

 

         Пау­ки в бан­ке едят друг дру­га по очень про­стой при­чи­не: им пло­хо и тес­но.

 

         Пе­ре­про­из­вод­ст­во ду­хов­ной про­дук­ции на зем­ле не­из­беж­но при­ве­дет к по­ис­кам но­вых «рын­ков сбы­та» — за пре­де­ла­ми зем­но­го.

 

         Соз­на­тель­но де­лить­ся радостью — зна­чит, да­вать ее взай­мы. Ра­до­стью нель­зя «де­лить­ся» — это не­умыш­лен­ная ко­рысть. Ра­дость есть без­от­чет­ное пре­бы­ва­ние в ней. Как у де­тей.

 

         Си­лу ду­хов­но­го зре­ния лег­ко про­ве­рить, по­про­сив со­бе­сед­ни­ка рас­шиф­ро­вать по­под­роб­нее ка­кую-ли­бо из ба­наль­но­стей.

 

         Душа — это мир, в ко­то­ром жи­вут свои оби­та­те­ли. Ес­ли мир не ве­лик и не до­лог, оби­та­те­ли его то­же мел­ки и при­ми­тив­ны, по­доб­ные тем, что по­яв­ля­ют­ся в лет­них бо­ча­жи­нах. Ес­ли мир ве­лик и про­чен, то бо­га­та и «фау­на». Ма­лый ду­шев­ный мир уми­ра­ет и воз­ро­ж­да­ет­ся с ка­ж­дым но­вым се­зо­ном; боль­шой мир на­сле­ду­ем, — так, как на­сле­дуе­ма ду­ша на­ро­да, по­сле­до­ва­тель­но на­ко­п­лен­ная во мно­гих по­ко­ле­ни­ях.

 

         Сна­ча­ла мы охот­нее го­во­рим «Да» — се­бе и «Нет» — дру­гим, но со вре­ме­нем и опы­том кар­ти­на ме­ня­ет­ся на об­рат­ную.

 

         Хо­ро­шо, ко­гда це­на мол­ча­ния в оби­хо­де ста­но­вит­ся рав­ной це­не мол­ча­ния в мыс­лях.

 

         Не кор­ми­те, жа­лея, го­лод­ных и злых, и убо­гих, а дай­те им смерть да мотыгу — поя­вит­ся прок.

 

         Мрач­ные мысли — луч­ший фун­да­мент для свет­лых на­чал.

 

         Кротость — вот са­мая глав­ная си­ла жен­щи­ны. Мож­но ото­брать у нее кра­со­ту, дом, на­де­ж­ду, дос­та­ток, да­же ра­зум… Сло­мив од­на­ж­ды в жен­щи­не ее сокровище — кро­тость, — ты на­все­гда убь­ешь в ней Че­ло­ве­ка. Кро­тость, в от­ли­чие от на­де­ж­ды, от­но­сит­ся к ми­ру реа­лий, а не ил­лю­зий. Феи из фу­рий не вос­кре­са­ют.

 

         Лю­ди не уве­ре­ны в зав­траш­нем дне по­то­му, что не при­вык­ли за­гля­ды­вать впе­ред на ты­ся­че­ле­тия.

 

         Подражание — обо­ро­тень вдох­но­ве­ния.

 

         Ху­ла и мо­лит­ва де­ла­ют жен­щи­ну сле­пой.

 

         Са­мое трудное — это из­го­тов­ле­ние «веч­ных» мыс­лей из «ме­ст­ных» ма­те­риа­лов.

 

         Ху­дож­ник спро­сил: «О чем ду­мать пра­виль­нее: как луч­ше жить, или как луч­ше уме­реть?»

 

         Люд­ской эта­лон по­ря­доч­но­сти не яв­ля­ет­ся стро­гим аб­со­лю­том: он мо­жет от­кло­нять­ся от сво­его иде­аль­но­го со­стоя­ния на не­кий безо­пас­ный угол, но не бо­лее кри­ти­че­ской ве­ли­чи­ны, по­сле ко­то­рой воз­вра­ще­ние к ис­ход­ной по­ря­доч­но­сти уже не­воз­мож­но. Про­сто я на­блю­дал, как хо­ро­шие лю­ди, не стес­ня­ясь, во­ру­ют по ме­ло­чи…

 

         По-на­стоя­ще­му су­дить о сво­их соб­ст­вен­ных дос­то­ин­ст­вах или не­дос­тат­ках лю­ди не мо­гут в си­лу на­глу­хо замк­ну­то­го су­ще­ст­во­ва­ния: са­мо-раз­ви­ваю­ще­го­ся, са­мо-реа­ли­зую­ще­го­ся, са­мо-вос­про­из­во­дя­ще­го­ся и т. д. Люди — внут­ри это­го «са­мо».

 

         Во­об­ще-то всех нор­маль­ных лю­дей тош­нит че­рез рот. Я, знае­те ли, встре­чал­ся се­го­дня с со­вет­ским мил­лио­не­ром об­раз­ца 90-х. Ну, пред­ставь­те мо­ло­до­го ев­рея, ко­то­ро­го по­сто­ян­но, ку­да бы он ни по­смот­рел, тош­нит че­рез… гла­за.

 

         Во что иг­ра­ем, то­му и учим­ся. «Ме­нед­жер» — де­ло­вая иг­ра для под­ро­ст­ков, аз­бу­ка но­во­го ми­ра. В пра­ви­лах иг­ры не­од­но­крат­но по­вто­ря­ет­ся ука­за­ние: «Нель­зя по­мо­гать парт­не­рам». На­ру­ши­тель вы­бы­ва­ет из иг­ры.

         …Сто­ял с ут­ра в оче­ре­ди за са­ха­ром. Вдруг жен­щи­на, стоя­щая впе­ре­ди, вспо­ло­ши­лась, за­при­чи­та­ла: «Ой, день­ги до­ма за­бы­ла!» А оче­редь уже под­хо­дит, по­за­ди пол­то­ра ча­са упор­но­го стоя­ния. «Возь­ми­те у ме­ня, — пред­ла­гаю ей, — по­том за­не­се­те, я тут, ря­дом жи­ву», — и на­зы­ваю ад­рес. Жен­щи­на по­смот­ре­ла с та­ким не­до­ве­ри­ем и ужа­сом, слов­но уви­де­ла пе­ред со­бой не­весть что. Она ведь не по­стес­ня­лась, а ис­пу­га­лась при­нять по­мощь; вдруг при­дет­ся «вы­быть» из иг­ры?

 

         Де­ле­ние на бо­га­тых и бед­ных на­чи­на­ет­ся с рас­то­роп­но­сти.

 

         Кол­ле­ги на ра­бо­те все­рь­ез го­во­ри­ли о том, что на Ук­раи­не у цы­ган мож­но ку­пить «ле­чеб­ную вошь» — 25 руб­лей за шту­ку. Яко­бы кар­ди­наль­ное сред­ст­во от жел­ту­хи и бо­лез­ней пе­че­ни; не­об­хо­ди­мо не­за­мет­но скор­мить боль­но­му двух жи­вых на­се­ко­мых.

 

         Сто­ит уве­ли­чить­ся тем­пу об­ще­ст­вен­ной жиз­ни, как те, кто ра­бо­тал хо­ро­шо, на­чи­на­ют ра­бо­тать еще луч­ше, но их ста­но­вит­ся мень­ше, а ле­ни­вые еще без­на­деж­нее опус­ка­ют ру­ки, и их ста­но­вит­ся всё боль­ше.

 

         На зем­ле че­ло­ве­ка нет, есть толь­ко лю­ди, че­ло­ве­ко­об­раз­ные.

 

         Мой друг ска­зал: «Я все­гда воз­вра­ща­юсь, что­бы ис­пра­вить свои ошиб­ки. Это и есть моя глав­ная ошиб­ка!»

 

         Или ты ви­дишь боль­ше, чем го­во­ришь, или ты го­во­ришь боль­ше, чем ви­дишь.

 

         Не стал­ки­вай не­рав­ных соперников — си­лу чувств и си­лу их вы­ра­же­ния. Чув­ст­ва ос­та­нут­ся, по­эты по­гиб­нут.

 

         Па­мять о бу­ду­щем и па­мять о прошлом — раз­лу­чен­ные близ­не­цы.

 

         Там, где не вы­жи­вет один ду­рак, вы­жи­ва­ет сбо­ри­ще ду­ра­ков.

 

         Лю­би ис­пы­та­ния и — ус­то­ишь.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Хо­чешь, что­бы свет­ло бы­ло? Све­тись!!!»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Не лю­би­те прин­цес­су, ее все лю­бят. Это — про­тив­но».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я не за­щи­щаю свои прин­ци­пы, их слиш­ком мно­го. Пусть они са­ми за­щи­ща­ют­ся!»

 

         Джент­ль­мен зна­ет, что по­сту­пать нуж­но все­гда так, как хо­чет жен­щи­на. Раз­но­по­лые встре­чи в де­ло­вом мире — не­же­ла­тель­ное яв­ле­ние. Впро­чем, прак­ти­ки на­шли выход — ис­клю­чи­ли из джент­ль­мен­ско­го об­ра­ще­ния по­ло­вой при­знак.

 

         Ху­дож­ник рас­су­ж­дал: «…вто­рая же­на вы­зы­ва­ла во мне фи­зи­че­ское омер­зе­ние, тре­тья вы­зы­ва­ет омер­зе­ние ду­хов­ное. У пер­вой я сам вы­зы­вал оба пре­ды­ду­щих омер­зе­ния. Со­вме­ст­ная жизнь — шту­ка пре­про­тив­ная!»

 

         Сы­на осу­ди­ли. Мать меч­та­ла о том, что­бы его по­ско­рее вы­пус­ти­ли из тюрь­мы. Ко­гда че­рез во­семь лет сын вер­нул­ся, мать ста­ла меч­тать о том, что­бы его вновь по­са­ди­ли. Я слу­чай­но ока­зал­ся не­воль­ным сви­де­те­лем те­ле­фон­но­го раз­го­во­ра:

         — Ал­ло! Ми­ли­ция! При­шли­те ма­ши­ну! Он всё пе­ре­бил до­ма, всё рас­та­щил и рас­про­дал, но­чью ве­се­лит­ся с друж­ка­ми, — я бо­юсь! — он ме­ня гро­зит­ся убить… Уби­вал уже!

         В те­че­ние од­но­го ве­че­ра она зво­ни­ла еще не­сколь­ко раз. На­ко­нец, об­ра­ти­лась ко мне, как бы оп­рав­ды­ва­ясь:

         — Не едут… Они са­ми его бо­ят­ся! Ма­фия! Го­во­рят, на­до, что­бы он на ме­ня с но­жом бро­сил­ся и что­бы обя­за­тель­но при сви­де­те­лях. Гос­по­ди, не­у­же­ли ни­ка­кой за­кон под не­го не под­хо­дит?! Пять ме­ся­цев та­кой кош­мар продолжается — что де­лать, что де­лать?..

         И она по­зво­ни­ла еще раз.

         — Ми­ли­ция! По­че­му-то ни­ко­го нет от вас…

         То­гда я по­нял, что все мои фан­та­зии, вме­сте взя­тые, не сто­ят од­ной-един­ст­вен­ной «меч­ты» это не­сча­ст­ной ма­те­ри.

 

         Та­кая ка­те­го­рия, как че­ло­ве­че­ская уве­рен­ность, — жи­тель вре­ме­ни. Со­от­вет­ст­вен­но и лю­ди де­лят­ся на: а) уве­рен­ных в зав­траш­нем дне; б) уве­рен­ных в дне се­го­дняш­нем и в) уве­рен­ных во вче­раш­нем дне. Всё об­ще­ст­во лю­дей жи­вет сра­зу, од­но­вре­мен­но и в дет­ст­ве, и в зре­ло­сти, и в ста­рос­ти. За­то ка­ж­дый, не­за­ви­си­мо от сво­его от­дель­но­го, лич­но­го воз­рас­та, мо­жет вы­би­рать: ка­кой имен­но «уве­рен­но­сти» он бу­дет слу­жить. По­это­му встре­ча­ют­ся и мо­ло­дые ста­ри­ки, и ста­рые юно­ши.

 

         Про­фес­сио­нал срав­ни­ва­ет чу­до бы­тия со сво­ей схе­мой. Схе­ма ожи­ва­ет.

 

         Ожив­лен­ные ду­ши встре­ча­ют­ся не там, где оби­та­ют ожив­лен­ные те­ла.

 

         Ес­ли вы су­мее­те взгля­нуть на мир гла­за­ми же­ны, то вам обя­за­тель­но за­хо­чет­ся под­ру­жить­ся со все­ми ее лю­бов­ни­ка­ми.

 

         Вы за­ме­ча­ли, что пе­ред тем, как по­гас­нуть окон­ча­тель­но, све­чи на­пос­ле­док вспы­хи­ва­ют яр­че? Уми­раю­щие ли­стья, те­ла из­да­ют пе­ред кон­цом по­след­ний не­слыш­ный крик — вы­плеск энер­гии, нек­ро­био­ти­че­ское из­лу­че­ние. То же и с по­эти­че­ской ду­шой че­ло­ве­ка, ко­то­рая, про­ща­ясь, све­тит­ся осо­бен­но силь­но. По­это­му так при­тя­га­тель­но «про­ща­ние» в творчестве — нек­ро­по­эти­че­ское из­лу­че­ние. И го­ре то­му ху­дож­ни­ку, чья ду­ша до­го­ре­ла рань­ше, чем те­ло: свет вы­зы­ва­ет­ся уми­ра­ни­ем.

 

         Как это гру­ст­но: од­но­ра­зо­вая жизнь.

 

         Про­верь, до ка­кой сте­пе­ни ты сво­бо­ден: а) сам се­бе хо­зя­ин; б) сам се­бе царь; в) сам се­бе бог. Не­у­же­ли ни­че­го не вы­брал?!

 

         Борь­ба с со­пер­ни­ком не так хо­ро­ша, как бой с те­нью.

 

         Гру­бую на­шу жизнь твор­цы обыч­но изо­бра­жа­ют че­рез ка­кое-ли­бо изя­ще­ст­во. А вот по­про­бо­ва­ли бы они вы­ра­зить изя­ще­ст­во жиз­ни че­рез гру­бость, жес­то­кость, грязь и сле­пую сти­хию! Ведь имен­но с это­го на­чи­на­ла при­ро­да, у ко­то­рой буд­то бы есть уче­ни­ки…

 

         Лю­бовь и ненависть — ло­ша­ди: од­на вы­во­зит за пре­де­лы ада, другая — за пре­де­лы рая.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Я — ав­тор тво­ей люб­ви ко мне. Не всё по­лу­ча­ет­ся с пер­во­го раза, при­хо­дит­ся пе­ре­де­лы­вать».

 

         Воз­мож­но, ум — это не­что, что мо­жет рас­пре­де­лять­ся по прин­ци­пу со­об­щаю­щих­ся со­су­дов. Со­вме­ст­ная жизнь боль­ших и ма­лых при­во­дит к то­му, что де­ти ста­но­вят­ся ум­нее, а взрос­лые не­из­беж­но глу­пе­ют. Так, че­рез не­де­лю жиз­ни с дет­во­рой в лес­ном па­ла­точ­ном та­бо­ре я, ни о чем не раз­мыш­ляя, со сто­про­цент­ным ис­сле­до­ва­тель­ским ин­те­ре­сом су­нул па­лец в рас­ка­лен­ные уг­ли до­го­раю­ще­го ко­ст­ра: го­ря­чо или нет?

 

         Ма­те­рия не­пре­рыв­но пре­об­ра­зу­ет­ся в дух, так же, как дух, в свою оче­редь, по­сто­ян­но пре­вра­ща­ет­ся в ма­те­рию.

 

         Раз­ви­тие ми­ра ка­ти­лось ко­ле­сом, Рос­сия жила — скач­ка­ми. Ко­гда лю­дей на­силь­но гна­ли к об­ще­му «свет­ло­му бу­ду­ще­му», они чув­ст­во­ва­ли се­бя од­ной ог­ром­ной род­ней. Теперь — сво­бо­да. Ка­ж­дый бе­жит в оди­ноч­ку к сво­ему пер­со­наль­но­му свет­ло­му бу­ду­ще­му. В этом но­вом со­рев­но­ва­нии мы ста­но­вим­ся чу­жи­ми, как ни­ко­гда.

 

         «Я не­дос­то­ин!» — ска­жешь ты, но это при­зна­ние не уве­ли­чит твое­го дос­то­ин­ст­ва.

 

         Умер один мой мо­ло­дой друг, на­вяз­чи­во-хо­ро­ший и фа­таль­но не­ле­пый во­сем­на­дца­ти­лет­ний че­ло­век. Ес­ли он ста­рал­ся в ка­ком-ли­бо де­ле, то ста­рал­ся очень, че­рес­чур, с по­спеш­ным рве­ни­ем и, как пра­ви­ло, с не­ле­пым, жал­ким ре­зуль­та­том сво­их уси­лий. Всем бы­ло не­лов­ко оби­жать его бес­плод­ное усер­дие, по­это­му, кри­вя ду­шой, хва­ли­ли, а он — рад был ста­рать­ся еще бо­лее. Был…

         Я был с ним веч­но не со­гла­сен, он жил не так и умер зря: крик­лив, болт­лив и не опасен — царь с го­ло­вою без ца­ря.

         По­лу­чи­лось, что мож­но со­вме­щать эпи­грам­му и… эпи­та­фию.

 

         Ес­ли о че­ло­ве­ке при его жиз­ни и по­сле его смер­ти вы го­во­ри­те оди­на­ко­во, то мож­но на­де­ять­ся, что и по­кой­ный от­пла­тит вам той же мо­не­той.

 

         Па­мять не зна­ет раз­ли­чий ме­ж­ду жи­вы­ми и мерт­вы­ми.

 

         Ге­ний не стра­да­ет от не­при­знан­но­сти.

 

         Серьезность — до­ро­га сла­бых.

 

         Изо всех сил ста­ра­ешь­ся снять ню так, что­бы в ка­ж­дой ли­нии про­чи­ты­ва­лось эхо вне­зем­ных гар­мо­ний, а получается — лишь го­лая ба­ба… То же и с кам­нем, и с де­ре­вом, и с металлом — с лю­бым ма­те­риа­лом, ко­то­рый мас­те­ра раз­де­ва­ют по-раз­но­му: одни — до ти­ра­жи­руе­мой пор­но­гра­фии, другие — до не­по­вто­ри­мо­го ше­дев­ра.

 

         Го­во­ря­щее тре­п­ло ме­нее ос­кор­би­тель­но, чем тре­п­ло слу­шаю­щее.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Ты ви­дишь во мне ка­ри­ка­тур­ность му­жа. Я ви­жу в те­бе ка­ри­ка­тур­ность ро­да че­ло­ве­че­ско­го!»

 

         Луч­ше всех о нрав­ст­вен­но­сти мо­жет по­ве­дать толь­ко рас­ка­яв­ший­ся пре­ступ­ник.

 

         Где быт, там и быТ­ло.

 

         Го­во­рят, что че­ло­ве­че­ст­во, сме­ясь, рас­ста­ет­ся со сво­им про­шлым. Ах, ес­ли бы оно так же нау­чи­лось рас­ста­вать­ся со сво­им бу­ду­щим!

 

         Еще раз убе­дил­ся, что в наш су­ет­ный век толь­ко в по­сте­ли от­кры­ва­ет­ся са­мое со­кро­вен­ное. Итак, мы по­ужи­на­ли и лег­ли. Сна­ча­ла она за­хо­те­ла ку­пить ак­ции, что­бы иметь три­на­дцать про­цен­тов го­до­вых, по­том она за­хо­те­ла ку­пить два но­вых япон­ских те­ле­ви­зо­ра и про­дать один ста­рый, по­том она за­хо­те­ла ук­расть со служ­бы пол­вед­ра тол­че­но­го ме­ла, по­том она за­хо­те­ла… ме­ня. Так мы по­ссо­ри­лись.

 

         В при­сут­ст­вии по­сто­рон­них по­ве­де­ние род­ст­вен­ни­ков ста­но­вит­ся луч­ше. По­то­му что в «по­ве­де­нии» уча­ст­ву­ют не они, соб­ст­вен­но, са­ми, а тот же­лае­мый хо­ро­ший об­раз, что осоз­нан­но изо­бра­жа­ет­ся. Зна­чит, один из са­мых про­стых ре­цеп­тов, ус­по­каи­ваю­щий се­мей­ные ссоры — это от­но­сить­ся друг к дру­гу, как чу­жие, как в пер­вый день зна­ком­ст­ва, как к обид­чи­во­му, но по­лез­но­му со­се­ду. То есть, ува­жи­тель­но. Так мож­но по­пы­тать­ся об­ма­нуть из­веч­ную рос­сий­скую традицию — в по­ис­ках ува­же­ния к се­бе бить сво­их же.

 

         Рос­сия. 1917-й год — на­ча­ло по­ли­ти­че­ски-без­нрав­ст­вен­но­го вар­вар­ст­ва. 1991-й год — на­ча­ло эко­но­ми­че­ски-без­нрав­ст­вен­но­го вар­вар­ст­ва.

 

         Ночь меж ус­та­ми раз­лив­ная, скри­пит ди­ван, как ка­ни­фоль… Будильник — ми­на часовая — убь­ет сча­ст­ли­вых в 6.00.

 

         Ес­ли те­ло пе­ре­ста­ло стре­мить­ся к пу­те­ше­ст­ви­ям, зна­чит, ду­ша по­те­ря­ла зем­ной ин­те­рес.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Я по­сто­ян­но пом­ню о том, что обя­зан те­бе сво­им сча­сть­ем. Но не дай Бог, ес­ли ты ста­нешь об этом на­по­ми­нать!»

 

         Без­гла­зый при дви­же­нии поль­зу­ет­ся па­лоч­кой, материалист — про­ек­ти­ро­ва­ни­ем.

 

         У очень сы­то­го и у очень го­лод­но­го есть в ми­ре об­щий родственник — это оди­но­че­ст­во.

 

         Уточ­не­ние пре­ды­ду­щих на­блю­де­ний: куль­ту­ра раз­де­ли­лась на не­сколь­ко «ав­то­ном­ных» сло­ев, при­чем, слои эти не при­мы­ка­ют друг к дру­гу, не пе­ре­хо­дят плав­но из од­но­го в дру­гой, как пред­став­ля­лось на­ка­ну­не, а име­ют та­кое раз­де­ле­ние, что между — про­вал, пус­то­та, не­пре­одо­ли­мый поч­ти ва­ку­ум; по­тре­би­тель или тво­рец «ниж­них» уров­ней не в со­стоя­нии по­нять цен­но­сти «верх­них» — и на­обо­рот.

         Мой друг, че­ло­век с весь­ма утон­чен­ным вку­сом и, вме­сте с тем, с впол­не де­мо­кра­ти­че­ской тер­пи­мо­стью к про­яв­ле­ни­ям лю­бо­го твор­че­ст­ва, был оше­лом­лен, ис­пы­ты­вая стыд за тех, на чьем твор­че­ском ве­че­ре он по­бы­вал; вы­сту­па­ли сем­на­дца­ти-во­сем­на­дца­ти­лет­ние со­чи­ни­те­ли: «Я был по­ра­жен край­не низ­ким уров­нем, на ко­то­ром рас­хо­ду­ют­ся эти та­лант­ли­вые, в об­щем-то, ре­бя­та!» Сло­во «рас­хо­ду­ют­ся» он вы­де­лил осо­бо. Так от­зыв­чи­вая, но пло­хая хо­зяй­ка и про­дук­ты из­рас­хо­ду­ет, и вре­мя по­те­ря­ет, и на­кор­мить ни­ко­го тол­ком не смо­жет… И хо­зяй­ку жаль, и про­дук­тов.

 

         На­стоя­щая ве­ра не­за­ви­си­ма и под­чи­ня­ет­ся толь­ко сво­бо­де.

 

         На ли­це у жен­щин от­ра­жа­ет­ся внеш­няя по­роч­ность их жиз­ни, у мужчин — внут­рен­няя.

 

         Лю­бов­ник был осо­бой мас­ти: как суд, — к се­бе при­го­во­рил! Не­воль­ный срок име­ло сча­стье, как буд­то он и впрямь лю­бил. На ложь лю­бо­вью от­ве­чая, лю­бовь лишь ночь бра­ла вза­мен. Он был хо­рош. Хо­тел, ску­чая, без обе­ща­ний, без из­мен.

         Но срок за­кон­чил­ся од­на­ж­ды, от сча­стья вор — ос­во­бо­ж­ден, и во­ров­ской лю­бов­ной жа­ж­дой к не­уто­ле­нью при­гво­ж­ден.

 

         Муж­чи­ны вы­пи­ли пи­ва.

         — Это что? — спро­сил ре­бе­нок.

         — Ка­ка! — ска­зал отец.

         Муж­чи­ны вы­пи­ли вод­ки.

         — Это что? — спро­сил ре­бе­нок.

         — Бя­ка! — ска­зал отец.

         — Хо­чу ка­ку-бя­ку! — за­кри­чал ре­бе­нок.

 

         Мо­ло­дые эгои­сты лю­бят со­би­рать­ся в стаи. И ес­ли из этой стаи жизнь бес­по­щад­но вы­би­ва­ет од­но­го, дру­го­го, третье­го... то это ма­ло от­вле­ка­ет ос­тав­ших­ся от на­сла­ж­де­ния жиз­нью. Знае­те, как бьют те­те­ре­вов на охо­те? Из ук­ры­тия, из ша­ла­ша! Во вре­мя то­ко­ви­ща эти са­мо­влюб­лен­ные фан­фа­ро­ны мо­гут си­деть на де­ре­ве до тех пор, по­ка охот­ник не пе­ре­щел­ка­ет их по од­но­му; жи­вые лишь удив­лен­но-рав­но­душ­ны­ми взгля­да­ми про­во­жа­ют па­даю­щих то­ва­ри­щей до зем­ли… И — вновь то­ку­ют! Не в этом ли, за­час­тую, кро­ет­ся бес­силь­ная не­на­висть ста­ри­ков к мо­ло­де­жи? Ведь ста­ри­ки уже дав­но «от­то­ко­ва­ли» свое, за­то те­перь они хо­ро­шо слы­шат все по­доз­ри­тель­ные шо­ро­хи жиз­ни.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Бой­тесь без­обид­ных! Они за­ста­вят вас чув­ст­во­вать се­бя мер­зав­ца­ми и под­ле­ца­ми».

 

         По­пыт­ка со­брать во­еди­но всех сча­ст­ли­вых за­кан­чи­ва­ет­ся, как пра­ви­ло, все­об­щей тра­ге­ди­ей.

 

         Те­ле­ви­де­ние, ком­пь­ю­тер­ная связь — все-та­ки нар­ко­тик. Ин­фор­ма­ци­он­ный ал­ко­го­лизм. Зна­ко­мые ста­дии: при­вы­ка­ние, пик то­ле­рант­но­сти, раз­вал. Экран — пол­но­стью го­то­вое к упот­реб­ле­нию, син­те­зи­ро­ван­ное «ду­хов­ное ве­ще­ст­во», по­это­му ув­ле­кать­ся им опас­но. Ес­те­ст­вен­ный ба­ланс жиз­ни и здо­ро­вья по­до­бен пал­ке: не пе­ре­ги­бай, сло­ма­ешь!

 

         Ко­ор­ди­на­ты мира — это не то, что лю­ди на­зы­ва­ют сло­ва­ми «дли­на», «ши­ри­на», «вы­со­та» и «вре­мя», а то, что они на­зы­ва­ют сло­вом «бо­юсь».

 

         Фи­ло­со­фич­но вос­хи­ща­юсь: в тра­вин­ке каждой — жиз­ни стяг! Уча­сток… Ле­то… Чер­ты­ха­юсь: по­ра про­па­лы­вать сор­няк.

 

         По­кло­не­ние не­дос­ти­жи­мо­му соз­да­ет ску­ку.

 

         На­чи­наю­щих по­этов нуж­но уби­вать та­кой фра­зой: «От­сут­ст­вие опы­та и са­мо­стоя­тель­ных мыс­лей не ком­пен­си­ру­ет­ся, го­луб­чик, ни­ка­ким вдох­но­ве­ни­ем».

 

         Глу­пый хо­чет, что­бы весь мир уз­нал о нем, ум­но­му же хо­ро­шо и от то­го, что он сам зна­ет о ми­ре.

 

         Рос­сий­ский обы­ва­тель очень свое­об­раз­но реа­ги­ру­ет на не­уда­чи раз­лич­ных все­на­род­ных подлецов — пре­мье­ров, пра­ви­те­лей, мар­ша­лов, ге­не­раль­ных сек­ре­та­рей. Ко­гда, на­при­мер, у вы­со­ких мер­зав­цев не по­лу­ча­ет­ся пра­ви­тель­ст­вен­ный за­го­вор, обы­ва­тель не столь­ко ра­ду­ет­ся вслух по­бе­де до­б­ра, сколь­ко с жи­вей­шим ин­те­ре­сом рас­су­ж­да­ет: как, на его взгляд, нуж­но бы­ло этот за­го­вор де­лать, что­бы не со­рва­лось… Па­ра­докс? Нет, про­сто в России — все раз­бой­ни­ки: сим­па­тия к раз­бою, к авантюре — в кро­ви, в глу­бо­чай­шей тра­ди­ции, в ге­нах, черт по­бе­ри!

 

         Че­ло­век на­по­ми­на­ет пе­ре­вер­ну­тый айс­берг: ви­ди­мая его часть при­сут­ст­ву­ет на зем­ле, невидимая — в не­бе.

 

         Иг­рать мож­но с жиз­нью, но не с деть­ми!

 

         Ка­кая стран­ная под­ме­на: сло­ва ме­ня­лись на сло­ва! Как раб, все­нощ­но и все­ден­но я пом­нил ту, что знал ед­ва. Ее ли­цо, ее ды­ха­нье, ее бес­связ­ные ус­та, да глу­пых мыс­лей трепыханье — и при­зрак мой, и пус­то­та.

         Лишь в оди­но­ком от­кро­ве­ньи, с са­мим со­бой на­еди­не, я раз­го­ва­ри­ваю с те­нью, что бьет­ся пти­цею во мне.

 

         Су­ще­ст­ву­ет не­кая кри­ти­че­ская чер­та на­сы­щен­но­сти тек­ста, за ко­то­рой ав­тор не в со­стоя­нии рас­ста­вить… зна­ки препинания — за­пя­тые, двое­то­чия, ти­ре. Ли­ней­ный смысл вы­хо­дит из-под кон­тро­ля, «пра­ви­ла дви­же­ния» для контекста — иные. Здесь ука­за­те­ли, зна­ки пре­пи­на­ния ста­но­вят­ся чуть ли не хо­зяе­ва­ми по­ло­же­ния! По­са­дить, од­на­ко, та­ко­го «хо­зяи­на» в стро­ку, точ­но на его един­ст­вен­ное ме­сто, не так-то про­сто. По­ста­вишь сюда — один смысл, туда — дру­гой… Ев­ро­пей­ские ав­то­ры с удо­воль­ст­ви­ем за­им­ст­ву­ют вос­точ­ную тра­ди­цию: тек­сты ос­тав­ля­ют во­об­ще без ка­ких-ли­бо ука­за­те­лей препинания — мол, чи­та­тель, авось, ока­жет­ся ум­нее ав­то­ра и сам рас­ста­вит всё, как на­до.

         А жи­вая речь — про­сто пе­ре­ша­ги­ва­ет че­рез свою бу­маж­ную се­ст­ру.

 

         Ах, что вер­ши­ны вы­ше? То ру­шу, то вер­шу… Ду­ша соз­на­ни­ем ды­шит, и я — во­след! — ды­шу.

 

         Эко­но­мя на люб­ви, вы рис­куе­те за­ра­бо­тать яз­ву ду­ха.

 

         Све­жая власть оз­на­ча­ет ам­ни­стию. Сво­бо­да име­ет пре­ступ­ные мыс­ли. Но­вая жен­щи­на ду­мать об этом не хо­чет.

 

         На го­род­ском ве­ще­вом рынке — барахолке — сто­ял му­жик, тор­гую­щий зим­ней шап­кой из… ам­бар­ных крыс. Це­на шапки — 800 руб­лей. Ра­дио го­во­рит о по­бе­де де­мо­кра­тии.

 

         Книга — еще да­ле­ко не вер­ши­на воз­мож­но­стей Сло­ва; в луч­шем слу­чае, это — все­го лишь «за­кон­сер­ви­ро­ван­ная» про­по­ведь.

 

         Воз­раст и старость — не од­но и то же: ста­рость под­ра­зу­ме­ва­ет ка­че­ст­вен­ность воз­рас­та.

 

         В ка­ж­дом че­ло­ве­ке, по­ка он дей­ст­ву­ет, ра­бо­та­ет не­кий не­ус­тан­ный внут­рен­ний ме­ха­низм срав­не­ний. Срав­ни­ва­ем се­го­дняш­нее с сегодняшним — про­сто жи­вем; срав­ни­ва­ем на­стоя­щее с прошлым — улы­ба­ем­ся; и толь­ко срав­ни­вая се­го­дняш­нюю дан­ность с бу­ду­щим ил­лю­зор­ным представлением — гру­стим. По­то­му что мож­но от­мах­нуть­ся от все­го, кро­ме будущего — это един­ст­вен­ная не­из­беж­ность жиз­ни.

 

         Идея. Пси­хо­ло­ги­че­ские тес­ты пред­ла­га­ют же­ст­кий вы­бор: «да» или «нет»; од­на­ко боль­шин­ст­во лю­дей, за ред­ки­ми ис­клю­че­ния­ми, жи­вут со­вер­шен­но ина­че: как раз имен­но не­оп­ре­де­лен­ность, рас­плыв­ча­тые тол­ко­ва­ния, рас­су­ж­де­ния на тему — вот что точ­но от­ра­жа­ет внут­рен­нее со­стоя­ние. По­это­му «да» или «нет» — при­бли­зи­тель­ный про­дукт «кус­тар­но­го» са­мо­ана­ли­за. Идея со­сто­ит в том, что­бы за­ме­нить труд­ные для от­ве­та «да-нет» на го­раз­до бо­лее при­выч­ные «нра­вит­ся-не нра­вит­ся». Как ор­га­ни­зо­вать на прак­ти­ке? Ну, дать, на­при­мер, про­чи­тать кни­гу и по­про­сить ис­пы­туе­мо­го вы­брать из нее от­дель­ные мес­та по прин­ци­пу «нра­вит­ся-не нра­вит­ся»; на ос­но­ве зна­ния за­ко­нов дан­но­го тек­ста (а не тес­та!) пси­хо­ана­ли­тик лег­ко «про­чи­та­ет» осо­бен­но­сти лич­но­сти.

 

         Жизнь — ла­ви­на. Но от ди­ко­го кам­не­па­да жизнь лю­дей от­ли­ча­ет­ся тем, что мы ва­лим­ся не по пра­ви­лам: и на­верх, и вниз, и на­бок, по­бли­же к ди­ва­ну…

 

         Ста­рая де­ва. Ведь­ма. Тем­ная не­по­роч­ность.

 

         Чем от­ли­ча­ет­ся тест от тек­ста? Че­ло­век, «про­тя­ги­ваю­щий» се­бя по тек­сту кни­ги, вы­зы­ва­ет в сво­ем внут­рен­нем эфи­ре осо­бое зву­ча­ние, сим­фо­нию пе­ре­жи­ва­ний, му­зы­ку эмо­ций. А воз­мож­но­сти тес­та по­доб­ны воз­мож­но­стям шар­ман­ки: ми­ло, но очень уж од­но­об­раз­но.

 

         Пус­тая го­ло­ва пой­ма­ла как-то па­роч­ку мыс­лей. Но сра­зу вы­пус­кать их на во­лю не за­хо­те­ла, а ре­ши­ла по­до­ж­дать: пусть-ка па­роч­ка раз­мно­жит­ся… Не по­лу­чи­лось. Мыс­ли в не­во­ле не раз­мно­жа­ют­ся.

 

         Го­ри­зон­таль­ные мор­щи­ны на лбу лю­дей сви­де­тель­ст­ву­ют о на­ли­чии зем­ных тя­же­стей; вертикальные — сле­ды от тя­же­стей не­бес­ных.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Эй! Ко­гда я на те­бя смот­рю, то ви­жу че­ло­ве­ка раз­но­го, а ко­гда ты говоришь — все­гда оди­на­ко­вый… По­ме­няй­ся!»

 

         Од­ни ищут прав­ду сна­ру­жи, дру­гие но­сят ее в се­бе.

 

         Ни од­но из ка­честв че­ло­ве­ка не долж­но ру­ко­во­дить дру­ги­ми ка­че­ст­ва­ми в нем.

 

         Лю­би­мая! Ты нау­чи­лась ды­шать мо­им ды­ха­ни­ем. Те­перь я рис­кую стать за­лож­ни­ком тво­ей бес­по­мощ­но­сти.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Не бой­тесь ис­пор­тить мне на­строе­ние, оно все­гда пло­хое».

 

         Ре­бе­нок не по­ве­рит в огонь до тех пор, по­ка сам не обож­жет­ся. Че­ло­век не по­ни­ма­ет смер­ти до той по­ры, по­ка не ум­рет.

 

         Уми­рать бо­ит­ся лишь тот, кто бо­ял­ся жить.

 

         …До­ма хо­зяй­ка за­ста­ла та­кой бес­по­ря­док, что рас­строи­лась и лег­ла на ди­ван без сил, и ус­ну­ла в оби­де и оп­ла­ки­ва­нии тще­ты сво­ей. Вот он! — гнус­ный ко­зырь «жен­ской сла­бо­сти»! Ведь у нор­маль­но­го ра­бот­ни­ка труд­но­сти вы­зы­ва­ют же­ла­ние дей­ст­во­вать, а у то­го, ко­му вну­ша­ли, что слабость — это дос­то­ин­ст­во, на­сту­па­ет же­ла­ние уха­жи­вать за сво­ей не­сча­ст­но­стью.

 

         Преж­де­вре­мен­ное и не­по­мер­ное со­вре­мен­ни­ки со­глас­ны при­нять лишь в об­ли­чии пая­ца.

 

         Зна­ко­мая по­этес­са при­зна­лась: «Не мо­гу боль­ше! Да­вит про­вин­ция. Уез­жа­ем с му­жем в Пи­тер, там я, воз­мож­но, смо­гу рас­крыть­ся пол­но­стью». Дай-то Бог! Хо­тя тай­ный внут­рен­ний на­смеш­ник тут же шеп­нул, что на­стоя­щая про­вин­ция на­хо­дит­ся в те­бе са­мой, го­лу­буш­ка, а не во­круг, что мир по­лон при­ме­ров, ко­гда иные де­ре­вен­ские за­твор­ни­ки от­кры­ва­ли в сво­ем серд­це не Пи­тер, а сто­ли­цу Все­лен­ной. И то­гда за­твор­ник про­из­но­сил, долж­но быть: «Не мо­гу боль­ше!..» — и бе­жал от зем­ных сто­лиц еще даль­ше. По­то­му что сто­ли­ца в те­бе и сто­ли­ца в миру — вра­ги. Я очень хо­чу ве­рить в то, что по­этес­са до­жи­вет до сво­его вто­ро­го бег­ст­ва.

 

         Мир — это ог­ром­ное со­стоя­ние по име­ни Меч­та. Ес­ли это со­стоя­ние раз­бить на ак­ции, то по­лу­чит­ся уди­ви­тель­ная кар­ти­на: с дет­ст­ва ка­ж­до­му вы­да­ет­ся пол­но­стью весь па­кет акций — вла­дей! весь мир — твой! Но за мно­гое в жиз­ни при­хо­дит­ся пла­тить, при­чем, не день­га­ми или вре­ме­нем, как час­то ка­жет­ся, а единственно — меч­той. Со­стоя­ние та­ет. Сча­ст­лив тот, кто до ста­рос­ти со­хра­нил свой «кон­троль­ный па­кет».

 

         За­час­тую пред­мет раз­го­во­ра ну­жен не для то­го, что­бы ус­лы­шать, а для то­го лишь, что­бы по­силь­нее рас­па­лить во­ин­ст­вую­щий дух веч­но не­до­воль­но­го обы­ва­те­ля-бор­ца за свое сча­стье, за свои пра­ва, за свою точ­ку зре­ния.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ви­дишь эту ве­ли­кую кар­ти­ну? Ты лю­бу­ешь­ся ей и толь­ко ей, ты сам весь при­над­ле­жишь этой кар­ти­не. Зна­ешь, по­че­му? По­то­му что у нее нет ав­то­ра! А ес­ли бы ты знал его имя, ты стал бы еще лю­бо­вать­ся и са­мим со­бой, точ­нее, тем, что ты зна­ешь боль­ше дру­гих… Кол­ле­га! Ос­тавь по­сле се­бя де­ла, но со­три с них «строи­тель­ные ле­са» — па­мять о се­бе. Со­гла­сен?.. Нет?! То­гда бе­ре­гись, по­сле те­бя се­ме­на твое­го име­ни взой­дут, как сор­няк, и они за­кро­ют пло­ды дел бес­по­лез­ной те­нью».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Смерт­ные лю­бят ра­вен­ст­во».

 

         Вот так за­по­ве­да­ли бо­ги, во­век не­пре­ло­жен за­вет: есть ра­вен­ст­во в про­шлой до­ро­ге, в бу­ду­щей равенства — нет!

         Бы­тий­ст­ва дро­жа­щая жил­ка стре­мит­ся ус­во­ить пре­дел; то страш­но, то хлад­но, то пыл­ко яв­ле­ние ду­хов и тел.

         Ге­рой­ская зло­ба бес­силь­на, ти­ран объ­яв­ля­ет на­бег. И жал­кой ста­но­вит­ся пы­лью рев­ни­тель чудес — че­ло­век.

         Лишь ти­хое обык­но­ве­нье по си­ле срав­ни­мо с меч­той. Ус­та­ло­го ду­ха сми­ре­нье па­рит над мо­гиль­ной пли­той.

 

         Сек­рет муд­ро­сти очень прост: лю­бо­го счи­тай ум­нее и луч­ше се­бя.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Ес­ли ты бу­дешь ме­ня толь­ко лю­бить, я ум­ру. Из­воль­те и не­на­ви­деть!»

 

         Всяк, гля­дя в гроб, лю­бу­ет­ся со­бою. Сле­пых не жаль. Ос­леп­ших жаль до воя!

 

         Что ми­ря­ни­ну ра­дость, то свя­то­му пе­чаль.

 

         Ес­ли на во­прос: «Что вас вос­хи­ща­ет в жиз­ни?», — рес­пон­дент нач­нет пе­ре­чис­лять пред­ме­ты сво­его восхищения — это не­пол­но­цен­ный че­ло­век. Он не смог ска­зать: «Всё!»

 

         Пре­сту­п­ле­ния со­вер­ша­ют­ся от оди­но­че­ст­ва.

 

         Есть лю­ди, ко­то­рых ни в ко­ем слу­чае нель­зя со­гре­вать похвалой — про­ту­ха­ют мгно­вен­но!

 

         Се­го­дня но­чью ви­дел стран­ный сон. С ми­лой мы еха­ли ку­да-то на те­ле­ге, за­пря­жен­ной то­щей ло­ша­ден­кой. И на­до бы­ло ехать че­рез лес. Но с ус­ло­ви­ем: все на­ши чув­ст­ва по­ки­нут нас. Я очень ис­пу­гал­ся, что ко­гда мы вы­едем из ле­са, то не смо­жем вспом­нить сво­их чувств, они по­те­ря­ют­ся, за­блу­дят­ся на­все­гда. По­это­му при­шлось сроч­но и очень мно­го по­тру­дить­ся: бу­к­валь­но за­кон­спек­ти­ро­вать ка­ж­дое чув­ст­во, ка­ж­дый ню­анс чувств на бу­ма­ге, на­гру­зить эти­ми за­пи­ся­ми пол­ную те­ле­гу, и толь­ко то­гда, в ка­ком-то страш­ном, жут­ком жи­вот­ном па­ни­че­ском бес­па­мят­ст­ве, ди­ко на­хле­сты­вая ска­чу­щую кля­чу кну­том, — про­ры­вать­ся че­рез лес. А на той стороне — ос­ле­пи­тель­ный свет, мно­го воз­ду­ха, ра­дость, воз­вра­ще­ние соз­на­ния, па­мя­ти и — ог­ром­ное, не­ве­ро­ят­ное об­нов­ле­ние и очи­ще­ние всех про­снув­ших­ся на­ших пе­ре­жи­ва­ний. И я сре­ди но­чи про­снул­ся. Ми­лая спит на мо­ем пле­че. Хо­ро­шо и слад­ко­ва­то-страш­но. Ле­жу и ду­маю: на­до бы кон­спек­ты сжечь…

 

         Пи­сал сказ­ку для де­тей. Уди­ви­тель­но слож­но, ин­те­рес­но и вы­ма­ты­ваю­ще! Во взрос­лой иг­ре со сло­вес­ной вя­зью мож­но по­зво­лить се­бе роскошь — быть слож­ным. Для де­тей нуж­на лишь суть, не­пре­рыв­ная про­сто­та! Да еще в ино­ска­за­тель­ной по­да­че. Тру­ден не сам ма­те­ри­ал, а именно — не­пре­рыв­ность про­сто­го. На­стоя­щие дет­ские сказ­ки та­ят в сво­ей «при­ми­тив­но­сти» чу­до­вищ­ную си­лу воз­дей­ст­вия! По­это­му труд­но. За­то до ка­кой за­ме­ча­тель­ной, ба­наль­ней­шей ве­щи уда­лось до­ко­пать­ся, вы­би­ра­ясь на яс­ную по­верх­ность жиз­ни из сво­их ин­ди­ви­ду­аль­ных, так ска­зать, глу­бин; весь че­ло­ве­че­ский мир, лю­бая вещь в нем, ду­хов­ная или ма­те­ри­аль­ная, — всё бы­ло ко­гда-то при­ду­ма­но в сво­ем на­ча­ле. Я был по­тря­сен: глав­ное за­ня­тие лю­дей на земле — при­ду­мы­вать! Всё остальное — мель­че, вто­ро­сте­пен­нее; фантазия — это и есть тот пре­сло­ву­тый «смысл», ко­то­рый ищет веч­но под­сле­по­ва­тая на­ша меч­та.

 

         Человек — столп: от не­ба до зем­ли.

 

         Сло­ва «лю­ди» и «до­бы­ча» не­раз­де­ли­мы; «до­бы­ча» и «че­ло­век» — не­со­вмес­ти­мы.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я сча­ст­ли­вый че­ло­век, я ни­ко­гда не хо­тел быть пер­вым».

 

         Ес­ли ты со­гла­сишь­ся со мной, мы по­ра­ду­ем­ся вме­сте. Ес­ли ты не со­гла­сен, я по­ра­ду­юсь вдвой­не.

 

         Ис­кус­ст­во не со­дер­жит ре­ше­ния. За­да­ча искусства — под­вес­ти, за­да­ча ценителя — взять.

 

         Есть лю­ди, ко­то­рые по­доб­ны в жиз­ни ра­бо­чим ло­шад­кам, прав­да, с не­ко­то­рой стран­но­стью: по­ка есть гру­же­ный воз — ло­шадь ста­ра­ет­ся, нет воза — ло­жит­ся по­ми­рать.

 

         Жи­ла-бы­ла го­ло­ва. Мед­ная. Сто лет на­зад этой го­ло­вой мел в ступ­ке толк­ли. И всё бы­ло по пра­ви­лам, всё на­хо­ди­лись на сво­их мес­тах: го­ло­ва толк­ла, мел — то­лок­ся.

         А по­том Мед­ная Го­ло­ва ре­ши­ла сво­ей жиз­нью за­жить. И за­жи­ла: не слы­шит, не ви­дит, не го­во­рит, а ша­та­ет­ся, уши­ба­ет по че­му по­па­ло. Все ее ру­га­ют, а ей хоть бы что! И вот од­на­ж­ды уда­ри­лась Мед­ная Го­ло­ва об ко­ло­кол… Ка­кая му­зы­ка по­лу­чи­лась! Все во­круг вос­хи­ща­ют­ся, все му­зы­ку хва­лят. Мед­ная Го­ло­ва ра­ду­ет­ся: ее ра­бо­та!

         А по­том у мед­но­го­ло­вой глаз­ки поя­ви­лись: ви­деть ста­ла. Ду­ма­ли, на поль­зу это, од­на­ко ку­да там! Те­перь как уви­дит Мед­ная Го­ло­ва чу­жой чей-ни­будь ко­ло­кол, ко­то­рый жи­вет се­бе ти­хо да скром­но, так сра­зу с раз­бе­гу го­ло­вой в него — ба-бах! И кри­чит Го­ло­ва на весь свет: «Это я му­зы­ку сде­ла­ла! Это — я!» Но ни­кто по­че­му-то не хва­лит… Вот ведь ка­кой век на дво­ре: рань­ше со­сле­пу били — зву­ча­ло, те­перь зря­чие ударяют — не ра­ду­ет…

         А во­об­ще-то это прит­ча о мо­ло­дых во­рах чу­жо­го «зву­ча­ния» — не­тер­пе­ли­вых твор­че­ских не­до­но­сков, це­ле­на­прав­лен­но, увы, зря­че по­тро­ша­щих жи­вой чей-то ко­ло­кол. Те­перь та­ких мно­го.

         Под­хва­тит пи­са­те­лиш­ка чу­жую ин­то­на­цию, чу­жой мо­тив, идею, да и вы­но­сит в се­бе до пол­но­цен­но­го про­из­ве­де­ния. Все аха­ют: ах! Ори­ги­нал! А он уж и сам не пом­нит, от ко­го «оп­ло­до­тво­рил­ся». Уве­рен­но так: «Моё!» — го­во­рит. По­хо­же на ро­жаю­щую про­сти­тут­ку.

 

         У ме­ня есть один (из­ви­ни­те за мяг­кое вы­ра­же­ние) го­вен­ный при­ятель. Веч­но он под­ви­зал­ся на ка­ких-то третье­сте­пен­ных, ма­ло­от­вет­ст­вен­ных и, ра­зу­ме­ет­ся, ма­ло­оп­ла­чи­вае­мых долж­но­стях. На вы­пив­ку хва­та­ло. Не­ожи­дан­но фор­ту­на да­ла фи­нан­со­вый шанс — ок­лад вде­ся­те­ро боль­ше преж­не­го! Уж как он сра­зу за­важ­ни­чал! При­шлось объ­яс­нить: «До­ро­гой, лю­ди ме­ня­ют­ся толь­ко с той сто­ро­ны, с ка­кой спо­соб­ны се­бя ви­деть. Ты те­перь ви­дишь се­бя толь­ко с де­неж­ной сто­ро­ны, а я, как ви­дел те­бя с го­вен­ной сто­ро­ны, так с нее же и даль­ше на­блю­даю. Ни­че­го не из­ме­ни­лось. Уж из­ви­ни!»

 

         Хо­ро­шая же­на по­ни­ма­ет и ду­шу, и серд­це, и те­ло муж­чи­ны. Но в чем-то мо­жет не хва­тить понимания — эту брешь за­пол­ня­ет лю­бов­ни­ца.

 

         Ху­дож­ник раз­мыш­лял: «Вот ведь как по­лу­ча­ет­ся! До свадь­бы я хо­тел ее, а она мед­ли­ла. Те­перь на­обо­рот: она хо­чет, а я мед­лю…»

 

         Дух и ду­ша: эхо вло­же­но в эхо.

 

         Ко­го счи­тать «нор­маль­ным»? Аб­со­лют­ное боль­шин­ст­во: те, кто поль­зу­ют­ся из­вест­ным ис­точ­ни­ком и по­лу­ча­ют из­вест­ный ре­зуль­тат.

         За­то не­нор­маль­ные мно­го­ва­ри­ант­ны: те, кто поль­зу­ют­ся из­вест­ным ис­точ­ни­ком и по­лу­ча­ют не­из­вест­ный ре­зуль­тат; те, кто поль­зу­ют­ся не­из­вест­ным ис­точ­ни­ком и по­лу­ча­ют из­вест­ный ре­зуль­тат; и осо­бен­но хо­ро­ши те, кто поль­зу­ют­ся не­из­вест­ным ис­точ­ни­ком и по­лу­ча­ют не­из­вест­ный ре­зуль­тат. На­при­мер, по­эты.

 

         На­чать но­вое дело — это пра­виль­но ух­ва­тить ко­нец то­го клуб­ка, ко­то­рый ты хо­чешь раз­мо­тать.

 

         Твор­че­ский че­ло­век на­по­ми­на­ет ны­ряль­щи­ка, лов­ца жем­чу­га. Ны­ря­ет он в безд­ну не­бес­ную: вы­дох­нет жизнь, а вдохнет — вдох­но­ве­ние. Иных глу­би­на на­сов­сем за­би­ра­ет.

 

         Ко­гда ваш оп­по­нент го­во­рит о де­ле, а вы в это вре­мя чув­ст­вуе­те лич­ную оби­ду, — то вы лич­но для это­го де­ла не под­хо­ди­те.

 

         «Бог при­сут­ст­ву­ет в ка­ж­дом из вас!» — го­во­рят пас­ты­ри. Прав­да, они за­бы­ва­ют до­ба­вить, что при­сут­ст­ву­ет он — по рас­пи­са­нию дья­во­ла.

 

         На­вер­ное, это — от­кры­тие: бу­к­ва «О» сто­ит точ­но на се­ре­ди­не рус­ско­го алфавита — 16 зна­ков пе­ред ней и 16 по­сле. Это — са­мая стар­шая сре­ди букв, боль­шин­ст­во слов на­чи­на­ет­ся имен­но с нее, наи­бо­лее час­то она встре­ча­ет­ся и внут­ри, в со­ста­ве слов. «О» — это точ­ка бу­к­вен­но­го взры­ва, на­ча­ло аз­буч­ной «все­лен­ной».

         Ме­то­до­ло­ги­че­ская ре­ко­мен­да­ция для изу­че­ния аз­бу­ки мо­жет вы­гля­деть так: ес­ли хо­чешь оты­скать дей­ст­ви­тель­ное начало — ищи се­ре­ди­ну. Зо­ло­тую се­ре­ди­ну! С это­го мес­та и учись. Пря­мо­ли­ней­ное вос­при­ятие лю­дей при­уче­но к ошиб­ке: за на­ча­ло при­ни­мать… край. «А» — это край, и «Я» — это край. Ис­тин­ное На­ча­ло все­гда един­ст­вен­но!

         Ка­ба­ли­сти­че­ское при­ло­же­ние: (бу­к­вам аз­бу­ки при­сваи­ва­ет­ся по­ряд­ко­вый но­мер) сум­ма бу­к­вен­ных но­ме­ров лю­бо­го сло­ва со­сто­ит из двух час­тей-сла­гае­мых, ко­то­рые мож­но срав­нить и оп­ре­де­лить к ка­кой энергетике — «свет­лой» (сум­ма до «о») или «тем­ной» (сум­ма букв, стоя­щих по­сле «о») — от­но­сит­ся дан­ное сло­во. Здесь пол­ная сво­бо­да для творчества — вся­кий лю­би­тель во­лен ор­га­ни­зо­вать свои пра­ви­ла сче­та! Фо­не­ти­ка язы­че­ских групп и эт­но­сов, к при­ме­ру, «сме­ще­на» из­ряд­но. Наи­бо­лее час­то по­вто­ряе­мая глас­ная у удмуртов — «Ы».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Я ни­ко­гда не жа­лу­юсь. За­то как вор­чу!!!»

 

         Мало — пло­хо, много — смер­тель­но.

 

         — От­че­го вы рас­ста­лись?

         — Она ут­вер­жда­ла, что це­нит ме­ня боль­ше соб­ст­вен­ной жиз­ни.

         — ?!.

         — Не люб­лю из­ли­шеств!

 

         Раз­но­об­ра­зие да­ют лишь труд­но­сти, по­бе­ды оди­на­ко­вы в прин­ци­пе.

 

         Во внут­рен­нем ми­ре сво­бо­да и дисциплина — од­но и то же.

 

         Ошиб­ки хра­нят от чу­жих сла­во­сло­вий, от соб­ст­вен­ной лести — ста­кан­чик спа­сет. Вой­ди в ме­ня, Бог, за­но­чуй в этом кро­ве, а ут­ром мы вме­сте уй­дем на вос­ход!

 

         Не­до­би­тый дра­кон при­тво­ря­ет­ся по­би­той со­ба­кой.

 

         Ци­та­там сле­ду­ет об­ра­щать­ся с людь­ми так же ос­то­рож­но, как с силь­ным ядом: в не­боль­ших до­зах лю­ди по­лез­ны для ци­тат, при не­ог­ра­ни­чен­ном употреблении — ци­та­ты гиб­нут.

 

         Зна­ко­мый ар­хан­гел при­гла­сил ме­ня к се­бе по­бол­тать. Мы си­де­ли на об­ла­ке и ко­щун­ст­вен­но хо­хо­та­ли. На ма­те­ри­ках бу­ше­вал эпи­леп­ти­че­ский при­па­док. Воз­вра­щать­ся не хо­те­лось. От ви­зи­та на Зем­лю ар­хан­гел от­ка­зал­ся. Ни­кто не ви­дел, как я пла­кал.

 

         Эко­но­ми­сты-энер­ге­ти­ки на­вя­за­ли свой ре­жим: вес­ной и осе­нью вре­мя ра­зом, по еди­ной ко­ман­де, сме­ща­ет­ся ров­но на один час, весной — ту­да, осенью — об­рат­но. С не­ко­то­ро­го мо­мен­та все ча­со­вые уст­рой­ст­ва в мо­ем жи­ли­ще ста­ли про­из­во­дить эту кор­рек­цию… са­ми, без внеш­не­го вме­ша­тель­ст­ва. Ве­щи об­ре­та­ют обык­но­ве­ние ав­то­ма­ти­че­ски под­страи­вать­ся под жизнь хо­зя­ев.

 

         Россия — «се­ре­дин­ная» ка­кая-то стра­на, лю­ди, точ­нее, в ней ка­кие-то «се­ре­дин­ные»: ни то, ни се, ни ры­ба ни мя­со, не жи­вы и не мерт­вы… — вот и тя­нут­ся рос­сы с оди­на­ко­вой за­ви­стью во взгля­де за кор­до­ны: там, мол, и жи­вут по-на­стоя­ще­му, ах! — там и уми­ра­ют-то не по­на­рош­ку! Не то что у нас!

 

         Я сам пи­шу сти­хи, по­это­му по про­сто­му за­ко­ну по­до­бий по­сто­ян­но об­ща­юсь с не­сча­ст­ны­ми существами — по­эта­ми. Они, как из­вест­но, раз­ные. Кто-то их под­раз­де­ля­ет по те­ма­ти­че­ской на­прав­лен­но­сти ин­те­ре­сов, кто-то по уров­ню про­фес­сио­наль­но­го, что ли, мас­тер­ст­ва, кто-то по вир­ту­оз­но­сти в ми­ре об­ра­зов, по за­мы­сло­ва­той ори­ги­наль­но­сти, по но­ва­ци­ям в об­лас­ти форм, по эк­ви­либ­ри­сти­ке ло­ги­че­ских па­ра­док­сов, по… — в об­щем, черт но­гу сло­мит, ес­ли пе­ре­чис­лять; ка­ких толь­ко цве­точ­ков и ягод не сы­щет­ся на мо­гу­чем дре­ве тво­ря­ще­го по­зна­ния! Что­бы не упо­доб­лять­ся спо­рщи­кам, вы­яс­няю­щим «чей нос луч­ше?», я «раз­де­лил» для се­бя всех, склон­ных го­во­рить риф­ма­ми и рит­ма­ми, по не­сколь­ко ино­му прин­ци­пу: по мас­шта­бу мыш­ле­ния. Этот фор­маль­ный при­ем кое-что уп­ро­стил. Те­перь по­лу­чи­лось так: од­ни опе­ри­ру­ют лишь сво­им внут­рен­ним мир­ком, дру­гие мир­ком внут­ри, бы­том и се­го­дняш­ним вре­ме­нем, тре­тьи за­ма­хи­ва­ют­ся на всё пре­ды­ду­щее плюс вся ис­то­рия че­ло­вечь­е­го бы­тия, чет­вер­тым по­да­вай са­мо­го Все­дер­жи­те­ля. И всё свя­зы­ва­ет один не­боль­шой значок — «плюс». По­то­му что без не­го не сой­дут­ся во­еди­но ни тай­ны рас­ту­щей лич­но­сти, ни за­да­чи тру­да и ре­мес­ла, ни со­при­ча­ст­ность с ве­ли­ким. «Плюс» — это и есть по­эзия, а мы — бу­к­вы.

 

         Ни­как не мо­гу по­нять, о чем речь, ко­гда го­во­рят: та­лант под­ра­жа­ния.

 

         Ес­ли ты учишь­ся, ес­ли ты про­дви­га­ешь­ся в сво­ем раз­ви­тии, то обя­за­тель­но «при­ме­ря­ешь на се­бя» и чу­жое го­то­вое пла­тье, и чу­жие вер­ши­ны. Для пи­шу­щих это — и стиль, и сте­пень на­сы­щен­но­сти пись­ма, и сю­же­ты, и ча­рую­щая му­зы­каль­ная вязь осо­бо­го сло­га… Не на­до лишь пу­тать, и при­ме­рять фрак в груд­ном воз­рас­те, а в зре­лом бо­ять­ся рас­стать­ся с пол­зун­ка­ми.

 

         На мой взгляд, душа — это опыт­ная слу­жан­ка при дво­ре се­го­дняш­не­го вре­ме­ни, ко­то­рая хо­ро­шо зна­ет свое де­ло: ис­кус­ст­во ко­пи­ро­ва­ния ис­кус­ст­ва.

 

         Од­на­ж­ды ав­то­ра спро­си­ли, что он чув­ст­ву­ет, ко­гда са­дит­ся за на­пи­са­ние ка­ких-ли­бо тек­стов? (Толь­ко не «что?», а «как?»!) Ав­тор от­ве­тил, на­сме­шив тем слу­ша­те­лей, что чув­ст­ву­ет се­бя при этом, как… не­дое­ная ко­ро­ва. Мо­жет быть и смеш­но, но, срав­не­ние точ­но от­ра­жа­ет суть про­цес­са. У ко­ро­вы нет вы­бо­ра: с од­ной сто­ро­ны, она не­пре­рыв­но пи­та­ет­ся, с дру­гой, ее на­все­гда «раз­дои­ли». Творчество — про­цесс не­об­ра­ти­мый.

 

         Так уж уст­рое­на эта сви­стуль­ка бога — че­ло­век: он на­чи­на­ет «зву­чать» и то­гда, ко­гда внеш­ний мир вли­ва­ет­ся в его внут­рен­ний и то­гда, ко­гда на­обо­рот.

 

         Пись­мен­ное по­сла­ние к лю­дям от серд­ца на­чи­на­лось бы со сло­ва: «Бра­тья!» Пись­мен­ное по­сла­ние к лю­дям от ра­зу­ма на­чи­на­лось бы: «Кол­ле­ги!»

 

         То, что с муж­ской сто­ро­ны вы­гля­дит, как до­ка­за­тель­ст­во люб­ви, с жен­ской вы­гля­дит, как ак­сио­ма.

 

         Куль­тур­ное се­мя, ли­шен­ное ис­кус­ст­вен­но­го ухо­да, бро­шен­ное на про­из­вол слу­чая, пре­вра­ща­ет­ся в кис­лый ди­чок. Ди­чок ус­той­чив в при­ро­де, куль­тур­ное семя — нет. На­пра­ши­ва­ет­ся пред­по­ло­же­ние, что культура — это ис­кус­ст­вен­ное опе­ре­же­ние эво­лю­ци­он­но­го хо­да при­ро­ды. По­это­му воз­мож­но об­рат­ное пре­вра­ще­ние: из дич­ка в на­лив­ное яб­лоч­ко.

 

         Очень про­стая мысль: мо­ло­дые хо­тят знать свое бу­ду­щее, ста­ри­ки сво­его бу­ду­ще­го знать не хотят — ста­ри­ки вспо­ми­на­ют мо­ло­дость. Зна­ние ста­ри­ков эк­ви­ва­лент­но их опы­ту. Ни­че­го та­ко­го страш­но­го в смер­ти нет, — ра­бо­та­ет нис­хо­дя­щая ветвь ес­те­ст­вен­но­сти: один из уча­ст­ни­ков ми­ро­зда­ния дом по­стро­ил, а дру­гие этот дом так же по­сле­до­ва­тель­но и ак­ку­рат­но, не пор­тя ни од­ной де­та­ли, разбирают — что­бы сно­ва мож­но бы­ло стро­ить.

 

         Вы­яс­не­ние от­но­ше­ний ме­ж­ду ре­аль­но­стью и аб­ст­рак­ци­ей за­став­ля­ет под­ра­жать не­до­ся­гае­мо­му.

 

         Са­мый ве­ли­кий поэт — при­ро­да и, как вся­кий по­эт, она за­го­ва­ри­ва­ет свою судь­бу на­пе­ред. А в этой ее судь­бе: и судь­ба че­ло­ве­ка, и судь­ба че­ло­ве­че­ст­ва. За­го­во­рить се­бя «по об­ра­зу и по­до­бию» то­го, че­го еще нет, — вот выс­ший об­ра­зец сти­ля са­мо­со­тво­ряю­ще­го бы­тия. Но не опас­но ли при­зы­вать ве­ли­кие си­лы без­греш­но­го бу­ду­ще­го на хи­лые пле­чи по­роч­но­го на­стоя­ще­го? Опас­но, еще как опас­но! По­это­му при­ро­да вы­ну­ж­де­на за­ра­нее го­то­вить­ся к бу­ду­щим ис­пы­та­ни­ям, к бу­ду­ще­му гре­ху, она вы­ну­ж­де­на уве­ли­чи­вать «за­пас проч­но­сти» сво­его тер­пе­ния и упо­вать на кре­пость не­ис­то­щи­мо­го по­коя.

 

         По­сле ка­ж­до­го пред­ло­же­ния мож­но по­мол­чать се­кунд 10–15. Долж­на поя­вить­ся «объ­ем­ность».

 

         Ца­ри­ца тишины — от­чу­ж­ден­ность. Под­ра­жая люб­ви, ты рис­ку­ешь сго­реть. Аб­со­лют и не­со­вер­шен­ст­во не­со­вмес­ти­мы. Чем доль­ше я жи­ву, тем боль­ше я те­ряю се­бя са­мо­го.

 

         Го­во­ря «се­го­дня», я имею в ви­ду не­сколь­ко се­го­дняш­них ты­ся­че­ле­тий.

 

         Уз­нать бу­ду­щее лег­че все­го че­рез пор­чу: гни­лое зре­ет дос­роч­но.

 

         Ра­бы уче­ний охот­но вы­пол­ня­ют ко­ман­ды: нель­зя! го­лос! ря­дом! взять!

 

         По­знав­ший суе­ту су­ет пе­ре­ста­ет чи­тать кни­ги.

 

         Под­ра­жать мо­гу­чим иде­ям опас­но: вме­сто од­но­го пол­но­цен­но­го ис­точ­ни­ка мо­гут по­лу­чить­ся мил­лио­ны его «не­до­но­шен­ных» ко­пий. Ты ведь не зна­ешь, от­ку­да ты вы­шел и ку­да при­дешь. И при­дешь ли, и вы­шел ли? Бе­ре­ги, до­ро­гой, се­бя, и ты сбе­ре­жешь мно­гое!

 

         Бу­ме­ранг? Это то, что бро­са­ет­ся в гла­за из зер­кал.

 

         Ин­те­рес гас­нет при встре­че с тем­ной не­на­сыт­но­стью.

 

         Чу­жая мысль со­блаз­ня­ет не ху­же жен­щи­ны иной!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «По­знай се­бя. Се­го­дня же!»

 

         Есть лю­ди, у ко­то­рых не­ук­ро­ти­мая жа­ж­да ра­бо­тать про­яв­ля­ет­ся имен­но то­гда, ко­гда все от­ды­ха­ют.

 

         Любовь — это ко­гда жен­щи­на на­хо­дит­ся ря­дом, но ни­ка­ко­го вре­да не де­ла­ет.

 

         Ка­ж­дый прав по-сво­ему: од­ни с ус­пе­хом до­ка­зы­ва­ют, что про­изош­ли от бо­га, дру­гие, с не мень­шим ус­пе­хом, что от обезь­я­ны.

 

         Есть со­вер­шен­но осо­бая раз­но­вид­ность го­во­ря­щих: они все­гда го­во­рят прав­ду, но в го­лом ви­де прав­да ка­жет­ся им слиш­ком скуч­ной и по­это­му речь ук­ра­ша­ет­ся до­пол­ни­тель­ной ло­жью.

 

         Я со­вер­шен­но не пом­ню, как и по­че­му я по­пал на эту пла­не­ту. Знаю толь­ко, что был ро­ж­ден в стра­не, на­зы­ваю­щей се­бя «Рос­сия». Жизнь здесь уст­рое­на так же, как в тюрь­ме.

         Сна­ча­ла мной рас­по­ря­жа­лись ро­ди­те­ли. Они ме­ня лю­би­ли, и я их лю­бил. Но их лю­бовь не зна­ла ни­че­го, кро­ме ко­манд и бе­зо­го­во­роч­но­го подчинения — так жить их нау­чи­ли пра­ви­ла ог­ром­ной ка­зар­мы. По­том мной ста­ли рас­по­ря­жать­ся гру­ст­ные дя­ди и те­ти, ко­то­рые му­чи­ли де­тей ка­зен­ным сче­том и тю­рем­ной гра­мо­той. Я со­про­тив­лял­ся. Но все, кто имел пра­во ко­ман­до­вать, обя­за­тель­но го­во­ри­ли: «Ты при­над­ле­жишь…» И ка­ж­дый на­зы­вал свое: се­мью, шко­лу, ор­га­ни­за­цию… Ко­гда я на­стаи­вал: «Нет!», — в от­вет по­лу­чал: «Ты обя­зан!»

         В этой стра­не у ме­ня ото­бра­ли соб­ст­вен­ные мыс­ли. Здесь мне вло­жи­ли в ру­ки ору­жие. Мое су­ще­ст­во при­учи­ли за­ви­сеть от не­кра­си­вых же­ла­ний.

         Рос­сия, ве­ро­ят­но, са­мая ли­це­мер­ная стра­на на пла­не­те. Ее при­ня­то бла­го­да­рить за ис­пы­та­ния. Жизнь пе­ре­ста­нет че­ло­ве­ку при­над­ле­жать здесь с мо­мен­та ро­ж­де­ния, а ду­ша до кон­ца дней сво­их иг­ра­ет со смер­тью.

 

         Смею­щая­ся бедность — бо­гат­ст­во, смею­щий­ся богач — со­кро­ви­ще.

 

         Ду­ра­ки в ми­ре рас­пре­де­ля­ют­ся так же, как му­хи: ли­бо они при по­мо­ях, ли­бо при слад­ком пи­ро­ге.

 

         Пред­се­да­тель все­гда хо­тел быть толь­ко Пред­се­да­те­лем и ни­кем боль­ше. Где бы он ни появлялся — на ули­це, на со­б­ра­нии, на то­же­ст­вен­ном ужи­не, в ком­па­нии с женщиной — обя­за­тель­но да­вал по­нять: ря­дом не кто-ни­будь, а Он Сам. До­ка­за­тель­ст­вом, что Пред­се­да­тель дей­ст­ви­тель­но Пред­се­да­тель, за­ни­ма­лись все лю­ди: дру­зья, род­ст­вен­ни­ки, слу­чай­ные гос­ти го­ро­да, доб­ро­же­ла­те­ли, на­смеш­ни­ки, барыги — ак­тив­ная пуб­ли­ка.

         Те­перь мы, го­ро­жа­не, на не­го паль­ца­ми по­ка­зы­ва­ем и хо­хо­чем. Он видит — ра­ду­ет­ся. И шля­пу при­под­ни­ма­ет. Уз­нае­те? То-то! Мы его са­ми вы­бра­ли. И еще вы­бе­рем.

 

         Бла­жен­ст­во с ра­зу­мом не дру­жат.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ищешь гра­ни­цу ме­ж­ду тьмой и све­том? Она — в те­бе!»

 

         Мой компас — ты. Толь­ко по­это­му я не бо­юсь ухо­дить.

 

         Жен­щи­на, что сюр­приз: без «упа­ков­ки» те­ря­ет­ся главное — не­ожи­дан­ность.

 

         Стрем­ле­ние к луч­шей до­ле де­ла­ет до­ли жиз­ни раз­ны­ми.

 

         Во вся­ком ув­ле­че­нии муж­чи­ну ве­дет аван­тю­ризм, а женщину — вы­го­да.

 

         Опять — ни­чей, вновь — в ни­ку­да; я сно­ва чис­тая стра­ни­ца. Ответ — в ответ — не уга­дав, от­вет от­ве­та сто­ро­нит­ся.

         Эпи­сто­ляр­ное ны­тье, ах, уни­зи­тель­ное пра­во: твер­дить в про­ща­нии: «Мое!», и сма­ко­вать оби­ду: «Бра­во!»

         В на­ча­ле толь­ко и в кон­це лег­ко встре­ча­ют­ся от­ве­ты. Да знак во­про­са на лице — на про­ме­жу­точ­ные ле­та.

 

         Наи­бо­лее изо­щрен­ный спо­соб самоубийства — жизнь.

 

         Мой друг за­щи­ща­ет толь­ко те прин­ци­пы, ко­то­рые счи­та­ет свои­ми. В на­шей друж­бе есть всё, кро­ме на­деж­но­сти.

 

         — Хо­чу к те­бе! (Как она не­по­сред­ст­вен­на, ее нель­зя не лю­бить!)

         — Хо­ро­шо, при­хо­ди. (Фальшь мою опыт скры­ва­ет.)

         Ка­кая до­са­да, что нель­зя от­клю­чить те­ле­фон!

 

         Вот слу­чай. У ме­ня есть зна­ко­мый, про­за­ик-ши­зоф­ре­ник. На­стоя­щий, с ди­аг­но­зом. Так вот, к не­му но­чью при­шла дру­гая моя зна­ко­мая, поэтесса — у нее эпи­леп­сия. Пред­ставь­те, он стал ее ду­шить! Те­перь ду­маю: я-то кто?! Ведь это я их по­зна­ко­мил!

 

         Ду­рак «к се­бе тя­нет», ум­ный «в се­бя вби­ра­ет».

 

         Мой друг гор­дил­ся тем, что, пу­те­ше­ст­вуя по жиз­ни, всю­ду вы­ра­ба­ты­вал «ан­ти­идею»: «Это го­раз­до труд­нее, чем вы­ра­бо­тать са­му идею», — мно­го­зна­чи­тель­но по­яс­нял он со­мне­ваю­щим­ся. А как про­ве­ришь? Впро­чем, один спо­соб, воз­мож­но, и по­до­шел бы: ес­ли по­сле встре­чи «идеи» и «ан­ти­идеи» не ос­та­нет­ся да­же пра­ха, зна­чит, обе они бы­ли хо­ро­ши.

 

         Ад на по­верх­ность всплыл, как ма­те­рик.

         Ги­ган­та дер­жит со­весть, мелюзгу — ги­гант.

 

         Жизнь — точ­ка встре­чи ма­те­рии и ду­ха. В этой точ­ке, опус­ка­ясь, кри­стал­ли­зу­ет­ся ко­ло­ния ве­ществ, а, под­ни­ма­ясь, груп­пи­ру­ет­ся ко­ло­ния кос­ми­че­ских волн. Вол­на жиз­ни, как вол­на же и гас­нет. Сле­дов жизнь не ос­тав­ля­ет.

 

         «Ино­пла­не­тя­нин» — это тот, кто не лю­бит свою пла­не­ту.

 

         Лич­ное го­ре или сча­стье ка­жут­ся очень боль­ши­ми; что­бы не за­блу­ж­дать­ся, — отой­ди от них по­даль­ше!

 

         «Не ак­ту­аль­но!» — го­во­рят о фак­тах, ко­то­рые ус­та­ре­ва­ют вме­сте с га­зе­той-од­но­днев­кой. Ар­хан­гел-жур­на­лист мог бы про­вес­ти ана­ло­гию: «Мир людей — это од­но­днев­ка веч­но­сти. Не ак­ту­аль­но!»

 

         Возражающий — не слы­шит!

 

         Лю­бой, да­же са­мый скры­тый, са­мый не­яв­ный и не­раз­вив­ший­ся по­рок на­чи­на­ет рас­ти от про­сто­го со­сед­ст­ва с те­п­лом и све­том. Как сор­ное се­мя на гряд­ке.

 

         Лю­бовь для отшельника — бо­лезнь.

 

         Сквозь ту­чи си­не­ва, смот­рю ту­да, как плен­ник: до смерти — срок.

 

         Ти­ши­на не­по­вто­ри­ма, а го­ло­са ти­ра­жи­руе­мы.

 

         Иде­ал не зна­ет ком­про­мис­сов.

 

         Ве­ра, На­де­ж­да, Лю­бовь… Рас­став­шись с пер­вой же­ной, я нау­чил­ся жить без Люб­ви, рас­став­шись со вто­рой, нау­чил­ся об­хо­дить­ся без На­де­ж­ды, те­ряя третью — ос­во­бо­дил­ся и от Ве­ры. Те­перь ни­что не ме­ша­ет мне же­нить­ся по-на­стоя­ще­му.

 

         Хо­ро­ший па­лач по­мо­га­ет доп­ра­ши­вать са­мих се­бя.

 

         Жен­щи­ны об­ла­да­ют двой­ной энер­ге­ти­кой. До­пус­тим, днем, на ра­бо­те жен­щи­на «до­нор», а ве­че­ром, дома — «вам­пир»; днем она с ра­до­стью от­да­ет се­бя дру­гим, а ве­че­ром по­едом ест ок­ру­жаю­щих род­ст­вен­ни­ков, вос­пол­няя днев­ные тра­ты… Ес­ли и муж­чи­на по­сту­па­ет по­хо­жим образом — это ба­ба.

 

         Дети — сто­про­цент­ные вам­пи­ры, по­это­му сре­ди пе­да­го­гов так мно­го лю­дей с ис­то­щен­ной нерв­ной сис­те­мой и шат­ким фи­зи­че­ским здо­ровь­ем.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты не мо­жешь по­нра­вить­ся дру­гим, по­то­му что ты не­пре­рыв­но нра­вишь­ся се­бе».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Не спра­ши­вай ме­ня о любви — это мо­жет быть на­ча­лом мое­го раз­оча­ро­ва­ния в те­бе. По­тру­дись са­ма от­ве­тить на свой во­прос: «Ты ме­ня лю­бишь?»

 

         Один мой де­ре­вен­ский при­ятель пе­ре­стал со­мне­вать­ся в се­бе и враз за­де­лал­ся биз­нес­ме­ном, пред­се­да­те­лем рай­он­но­го об­ще­ст­ва охот­ни­ков и ры­бо­ло­вов, обо­зре­ва­те­лем рай­он­ной га­зе­ты, чле­ном прав­ле­ния об­ще­ст­ва ин­ва­ли­дов, на­род­ным за­се­да­те­лем и еще кем-то мес­тах в трех-четырех — до ку­чи. При­ятель этот — че­ло­век весь­ма ки­пу­чий в жиз­ни, хоть и ин­ва­лид, без ком­плек­сов, а уж в бе­се­де, как в вы­зы­ваю­щем от­кро­ве­нии, и во­все прям до кон­фу­за.

         Груп­пу ин­ва­ли­дов-биз­нес­ме­нов из Рос­сии при­гла­сил по­гос­тить на по­бе­ре­жье Сре­ди­зем­но­го мо­ря, рас­сла­бить­ся в пя­ти­звез­доч­ном оте­ле один ис­пан­ский мил­лио­нер-бла­го­тво­ри­тель. То есть, «ту­да», «там» и «об­рат­но» — всё за его счет. Ока­зал­ся в этой груп­пе и мой де­ре­вен­ский зна­ко­мый. А уж ко­гда вер­нул­ся, рас­ска­зал, не скры­вая ли­хой доб­ле­сти, кое-что.

         — Ты не пред­став­ля­ешь, ка­кие там жи­вут ду­ра­ки! Сплошь! Сде­лать там свой бизнес — раз плю­нуть! Ча­сы, на­при­мер, в од­ном ма­га­зи­не бе­решь, а сда­ешь в другом — уже в два раза до­ро­же. Или с зон­ти­ка­ми опе­ра­ция: бе­решь, ска­жем, зон­тик в од­ном ма­га­зи­не, где он сто­ит пять дол­ла­ров, и та­щишь в центр, в дру­гой ма­га­зин, а там изо­бра­жа­ешь из себя — мол, не по­нра­вил­ся, вер­ни­те день­ги, возь­ми­те свой зон­тик… Бе­рут! По­ни­ма­ешь, бе­рут! И две­на­дцать дол­ла­ров пла­тят. Ну, ду­ра­ки! Я та­ких ду­ра­ков в жиз­ни не ви­ды­вал! Они да­же не до­га­ды­ва­ют­ся, что у них день­ги про­сто так валяются — толь­ко под­би­рай! Я у так­си­ста во­семь­де­сят дол­ла­ров хап­нул, пи­ва на оп­то­вой ба­зе ку­пил, свез­ли на пляж — с «на­ва­ром» в де­сять раз в миг рас­про­дал. Так­сист всю до­ро­гу орал от вос­тор­га: «О! Рус! Биз­нес!» А еще я гар­мош­ку с со­бой возил — вы­шел на пляж к их­ним мил­лио­не­рам, да как на­чал!.. Спе­ци­аль­но про­тез от­стег­нул, что­бы ви­де­ли, как од­ной ру­кой на­яри­ваю. Ты что! — Мил­лио­не­ры во­круг ме­ня пля­сать на­ча­ли, по­нял! Один да­же кон­тракт пред­ла­гал, га­ст­ро­ли по Ис­па­нии, по­нял?! А по­том я удоч­ку в ма­га­зи­не за шесть дол­ла­ров взял и да­вай ры­бу на ка­ком-то ка­на­ле ло­вить пря­мо в го­ро­де. Клю­ет без ос­та­нов­ки! Ты не по­ве­ришь, эти ду­ра­ки в оче­редь ко мне вы­строи­лись: по три дол­ла­ра за шту­ку от­да­ва­ли. Ну, ду­ра­чье! Как де­ти!.. Я ско­ро по сво­им «ин­ва­лид­ным» при­гла­ше­ни­ям еще и в Тур­цию съезжу — гар­мош­ку с со­бой возь­му обя­за­тель­но…

         Я на­сме­ял­ся до ико­ты, а по­том, все-та­ки, не удер­жал­ся и про­из­нес то, что на­пра­ши­ва­лось, оче­вид­ную ба­наль­ность, роб­кое:

         — Стыд­но, во­об­ще-то…

         — Те­бе стыд­но, по­то­му что ты то­же ду­рак!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Муж­чи­на учит­ся вла­деть со­бой, а женщина — вла­деть муж­чи­ной».

 

         Шел дождь. Писатель Х. про­пи­вал го­но­рар в уз­ком кру­гу дру­зей. Вы­пив­ки не хва­ти­ло, так как писатель Х. в щед­ро­сти был бо­лее, чем уме­рен. Пи­ли на ра­бо­те. До­пи­вать по­шли в дом к пи­са­те­лю Х. По до­ро­ге к до­му ини­циа­тор про­трез­вел. Дру­зья дол­го бро­ди­ли меж ка­мен­ных до­мов: «Ты что?!» — воз­му­ти­лись они. «Не мо­гу вспом­нить, где жи­ву» — не­воз­му­ти­мо па­ри­ро­вал вла­де­лец го­но­ра­ра. Шел дождь.

 

         Друг жи­вет му­чи­тель­но: загорится — по­гас­нет, поверит — раз­оча­ру­ет­ся, да­же ве­се­лит­ся все­гда под мас­кой пе­ча­ли… И ра­бо­та ин­те­рес­ная, и не пьет, и не ку­рит, и же­ну по­ме­нял удач­но, и сам ум­ни­ца, а всё рав­но что-то не так, слов­но чу­дят­ся не­ве­до­мые и не­ви­ди­мые кан­да­лы боль­шо­му и сво­бод­но­му серд­цу, слов­но сму­ща­ет­ся их тай­ным зво­ном ра­бо­таю­щий ум. Всё дело — в це­не: пла­тят, увы, не за то, за что сам се­бя сам це­нит.

 

         Во­круг слов­но что-то умень­ши­лось, во мне рав­но­ве­сие хо­ло­да; спа­са­ясь, ли­сою ты ве­ша­лась на шею спа­си­те­ля под­ло­го.

         Най­дя на­сла­ж­де­нье в не­пра­виль­ном, не­до­жи­том по­ни­ма­нии, в от­ча­ян­ном про­ги­бе са­бель­ном на­гое яви­лось же­ла­ние!

         И взгляд тот же все, из­ви­няю­щий, и то же ли­ца очер­та­ние, и зна­ние жиз­ни не знаю­щей: и — ти­ши­ны на­зи­да­ние.

         Но всё же встре­ча­ешь, не­уз­нан­ной, по­ги­бель свою не по­гиб­шую, и, фо­то­порт­ре­том за­пу­ган­ный, це­лу­ешь ви­де­ние ни­щее.

 

         Бу­дут лю­ди двух ви­дов: дья­вол с серд­цем бо­га и бог с серд­цем дья­во­ла.

 

         Ложь точ­на и кон­крет­на, а правда — не­уло­ви­ма.

 

         «Чер­та бед­но­сти» — это ры­чаг ве­сов жиз­ни, один ко­нец ко­то­ро­го дер­жит ча­шу с день­га­ми, а другой — ча­шу ду­ши: ес­ли в од­ном мес­те «чер­та бед­но­сти» опус­ка­ет­ся, то в дру­гом про­ис­хо­дит не­из­беж­ный подъ­ем. Рус­ский ва­ри­ант осо­бый: чер­та бед­но­сти пе­ре­лом­ле­на по­по­лам.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Спи! Сон — это при­кос­но­ве­ние к бу­ду­ще­му».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Тер­петь не мо­гу! Ду­ше га­дить хо­чет­ся!»

 

         Кар­ти­на. Ла­до­ни хо­зяи­на ле­жат на гла­зах у пре­дан­но­го пса. Кар­ти­на на­зы­ва­ет­ся: «Сча­стье».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты не мо­жешь боль­ше то­го, что ты мо­жешь. Для на­стоя­ще­го чу­да этого — слиш­ком ма­ло».

 

         Тай­но­го лен­тяя лег­ко вы­чис­лить: фи­зи­че­ские на­груз­ки умень­ша­ют его ин­тел­лект.

 

         Един­ст­вен­ный не­по­бе­ди­мый кон­ку­рент на земле — за­висть.

 

         Мно­го в че­ло­ве­ке пар­но­го: глаз ви­дит фор­му и ви­дит об­раз, ухо слы­шит звук зем­ной и звук не­бес­ный, и толь­ко язык — один. Он — со­еди­ни­тель все­го.

 

         Вот лю­бов­ни­ки, что сли­лись в го­ря­чем ноч­ном экс­та­зе, а над ними — два не­ви­ди­мых су­ще­ст­ва, их ду­ши, в ужа­се и омер­зе­нии от­тал­ки­ваю­щие друг дру­га.

 

         Но­вое в сексе — это не раз­но­об­ра­зие его форм, а сме­на прин­ци­па: так ро­ж­да­ют­ся чер­ви любви — серд­цее­ды.

 

         Соз­дать по об­ра­зу и подобию — это не оз­на­ча­ет соз­дать та­кое же. Мож­но соз­дать умень­шен­ную дей­ст­вую­щую ко­пию, су­ве­нир: дей­ст­вую­щую мо­дель вин­тов­ки, ло­ко­мо­ти­ва, ста­ту­эт­ку… Лю­ди, соз­дан­ные «по об­ра­зу и по­до­бию божь­е­му», — все­го лишь «су­ве­нир­ный» его ва­ри­ант.

 

         Ес­ли уж бу­ма­га стер­пе­ла, то чи­та­тель и по­дав­но стер­пит.

 

         Сво­бо­да. В про­вин­ции поя­ви­лась, за­прет­ная до не­дав­не­го вре­ме­ни, мно­жи­тель­ная и ко­пи­рую­щая тех­ни­ка. Пер­вое, что сде­ла­ли ту­чи но­во­яв­лен­ных сред­них, мел­ких и мель­чай­ших дель­цов, ба­рыг, жу­ли­ков, это — ви­зит­ные кар­точ­ки. При­чем, в аб­со­лют­ном сво­ем боль­шин­ст­ве, эти ви­зит­ки со­об­ща­ют не столь­ко о про­фес­сии вла­дель­ца, сколь о его не­тер­пе­ли­вой и кич­ли­вой глу­по­сти: «Ге­не­раль­ный ди­рек­тор ки­ос­ка», «Ге­не­раль­ный рас­по­ря­ди­тель бри­га­ды», «Ге­не­раль­ный ко­ор­ди­на­тор до­мо­управ­ле­ния» и т. д. Есть да­же ака­де­ми­ки и ге­не­ра­лис­си­му­сы. Сво­бо­да в Рос­сии на­чи­на­ет­ся с са­мо­по­име­но­ва­ния. И чем смеш­нее сво­бо­да, тем серь­ез­нее глу­пость.

 

         Те­ла име­ют об­щее начало — еди­ный ген­ный код. Эво­лю­ция раз­де­ли­ла нас на ви­ды. По­это­му нель­зя ста­ло су­дить о люб­ви, жиз­ни и про­дол­же­нии ро­да по за­ко­ну на­ча­ла: че­ло­век не мо­жет лечь в од­ну по­стель с кро­ко­ди­лом. И дух жиз­ни ко­гда-то имел об­щее на­ча­ло. Но и это раз­де­ли­лось. По­это­му не ло­жись с чу­ж­дым по ду­ху в од­ну по­стель, ибо не со­еди­нит­ся не­со­еди­ни­мое: че­ло­век не мо­жет лечь в од­ну по­стель с кро­ко­ди­лом.

 

         Революция — чи­рей эво­лю­ции.

 

         Луч­шая мо­дель бесконечности — точ­ка: здесь нет ни про­стран­ст­ва, ни вре­ме­ни. Мы все воз­вра­ща­ем­ся в точ­ку. Не на­дей­ся на за­гроб­ное про­дол­же­ние жиз­ни. Опы­ты спи­ри­тов, от­кро­ве­ния ду­хов, так на­зы­вае­мые «чу­де­са», вос­крес­шие, вер­нув­шие­ся из реанимаций — всё это про­сто све­де­ния или яв­ле­ния, по тем или иным при­чи­нам «вы­та­щен­ные» из точ­ки. А жизнь са­мой точки — все­гда здесь, сей­час, сию се­кун­ду! В точ­ке нет ни про­шло­го, ни будущего — всё од­но в од­ном. И нет ни­че­го уди­ви­тель­но­го в том, что при от­сут­ст­вии вре­ме­ни и про­стран­ст­ва (вспом­ни: у бо­га нет вре­ме­ни, а вре­ме­ни нет — в ну­ле) уда­ет­ся про­де­лы­вать яс­но­ви­де­ние или те­ле­ки­нез. С тем же ус­пе­хом мож­но бы­ло по­ка­зы­вать дей­ст­вие элек­тро­то­ка пе­щер­но­му че­ло­ве­ку… Нау­ке уда­ет­ся реа­ли­зо­вать ил­лю­зии по­то­му, что всё уже есть. Ошиб­ка идеи за­гроб­но­го цар­ст­ва про­ста, оно, мол, на­сту­пит по­том. Увы. Потом — не су­ще­ст­ву­ет.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Смерть! Без это­го по­ня­тия по­эзия мерт­ва».

 

         Жи­ву, как вре­мя: не­воз­врат­но. Про­щай, лю­би­мая, про­щай! Оби­ды от­звук мно­го­крат­ный за всё, что бы­ло, за­ве­щай!

         Чтоб нос­таль­гия, как ко­ло­да, при­гну­ла спи­ну над сто­лом, и па­мять во­ем ды­мо­ход­ным опо­вес­ти­ла б зим­ний сон.

         Сер­деч­ный ком в кан­даль­ной хват­ке: ве­ли­ко­леп­на мука — жить! Ду­ша бо­ле­ет ли­хо­рад­кой, чтоб, ис­це­лив­шись, ис­це­лить.

 

         Лю­бовь про­ща­ет всё. Этим слиш­ком лег­ко и про­сто вос­поль­зо­вать­ся. Лю­бовь са­ма в се­бе та­ит со­блазн по­ро­ка. Лю­би­мая нау­чи­лась оби­жать­ся, и я за­га­ды­ваю на­пе­ред на­шу тихую ка­та­ст­ро­фу. Жал­кая за­щи­та: пу­гать сло­ва­ми за­бо­лев­шую судь­бу! Ми­лый мой че­ло­век, я со­всем не при­ук­ра­ши­ваю те­бя, не вы­ду­мы­ваю то­го, че­го нет, не соз­даю ил­лю­зий. У те­бя обык­но­вен­ное ли­цо, обык­но­вен­ное, удоб­ное для жиз­ни, те­ло, уме­рен­ная сме­лость про­вин­ци­аль­ной ду­ши и впол­не тер­пи­мые ка­при­зы. Я люб­лю те­бя. Не­вы­ска­зан­ная ссо­ра ху­же тай­но­го не­ду­га. Го­во­ри! Оби­ден и тру­ден путь жиз­ни. Что­бы не пом­нить лиш­не­го, дос­та­точ­но опом­нить­ся.

 

         Мой Друг ре­шил сам сшить ту­ри­сти­че­скую па­лат­ку. По­ка шил, всё счи­тал: сколь­ко тка­ни уш­ло, сколь­ко ни­ток, на ка­кую сум­му фур­ни­ту­ры и про­чей ме­ло­чи? По за­вер­ше­нию де­ла не без гор­до­сти объ­я­вил: «По­лу­чи­лось поч­ти в два раза де­шев­ле, чем в ма­га­зи­не!» За этим эпи­зо­дом, мне ка­жет­ся, про­чи­ты­ва­ет­ся важ­ней­шая чер­та в рос­сий­ском по­ни­ма­нии эко­но­ми­ки и эко­но­мии: труд для себя — ни­че­го не сто­ит!

 

         Элик­сир бес­смер­тия в на­пит­ке по име­ни Смерть.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Люб­лю ли я свою же­ну? Про­ти­во­ре­чи­вый от­вет да­ет мне пра­во не спра­ши­вать о том же».

 

         Ворчание — обес­си­лев­шая муд­рость.

 

         Лю­ди ищут, схо­дят­ся и рас­хо­дят­ся. Луч­ше, ко­неч­но, уча­ст­во­вать в раз­лич­ных жи­тей­ских пе­ри­пе­ти­ях, пом­ня о чес­ти, по­ря­доч­но­сти, бла­го­род­ст­ве и дос­то­ин­ст­ве; так мож­но из­бе­жать круп­ных ка­та­ст­роф в че­ло­ве­че­ском об­ли­ке. Се­го­дня по­зво­ни­ла же­на мое­го два­дца­ти­трех­лет­не­го дру­га:

         — Он ухо­дит! Я не знаю, что де­лать. Он хо­чет, что­бы я по­зна­ко­ми­лась с той жен­щи­ной… Не по­ни­маю, за­чем?!

         Мой друг из тех, кто лю­бу­ет­ся сво­им бла­го­род­ст­вом. По­это­му, вы­сту­пая над лю­бов­ным тре­уголь­ни­ком в ро­ли ми­ро­твор­ца, муж­чи­на де­ла­ет глав­ным ви­нов­ни­ком про­ис­хо­дя­ще­го не себя — судь­бу. И ес­ли всё уда­ст­ся, то и «бла­го­род­ст­во» не по­стра­да­ет, и «бла­го­род­ный» вздох­нет, на­ко­нец, об­лег­чен­но: «Я сде­лал, что мог. И я — не сво­лочь».

 

         Я го­во­рю сво­ей жиз­ни «Да!» так же силь­но и ис­крен­не, как го­во­рят это на ис­по­ве­ди. «Да!» — от­ве­ча­ет мне жизнь: и смею­щая­ся юность, и пла­чу­щая ста­рость, и хо­лод­ный рас­чет де­ло­во­го ми­ра, и ко­леб­лю­щие­ся го­ло­са ра­зу­ве­рив­ших­ся пас­то­ров, и чван­ли­вые ум­ни­ки, боя­щие­ся жить, и глуп­цы, боя­щие­ся умереть — мои един­ст­вен­ные со­гра­ж­да­не по пла­не­те. Чув­ст­ва силь­нее бес­чув­ст­вия. Люб­лю весь мир! И имя ему — Лю­би­мая! Един­ст­вен­ная, не­су­щая ми­ру: ро­ж­де­ние и по­ги­бель, со­блазн и по­кая­ние, ис­пы­та­ние тьмой и не­из­беж­ное про­свет­ле­ние. Лю­би­мая! Ве­ли­кое мно­же­ст­во лиц тво­их и вре­мен бес­сло­вес­ны; ти­ши­ной обер­ну­лись и два на­ших «Да!»

 

         …Од­на­ж­ды был ве­чер, ти­хий и оди­но­кий, как пол­ное зна­ние. За ок­ном плы­ла без­раз­лич­ная го­род­ская ночь, уже спа­ли в квар­ти­рах лю­ди. Не­ожи­дан­но для се­бя я вклю­чил про­иг­ры­ва­тель и по­ста­вил на вра­щаю­щий­ся диск пла­стин­ку, ко­то­рую до это­го ни­ко­гда не слу­шал. Это бы­ла сим­фо­ни­че­ская му­зы­ка. Еще бо­лее не­ожи­дан­ным бы­ло и сле­дую­щее дей­ст­вие: я, слов­но за­гип­но­ти­зи­ро­ван­ный, ув­ле­чен­ный безъ­я­зы­кой си­лой зву­ча­щей гар­мо­нии, вдох­нул глу­бо­ко и… стал чи­тать… сти­хи, впле­та­ясь, как вьюн в это по­ющее не­что. Мне по­ка­за­лось, мы на­шли, на­ко­нец-то, друг дру­га! Му­зы­ка. Слова — до­го­ва­ри­ва­ли не­до­чув­ст­во­ван­ное, музыка — до­чув­ст­во­ва­ла не­до­го­во­рен­ное. Мы встре­ти­лись. Но на­ша лю­бовь су­ще­ст­во­ва­ла лишь в этом не­ви­ди­мом пе­ре­пле­те­нии зву­ков и чувств. Про­из­не­сен­ная, она ис­че­за­ла на­все­гда и уже не мог­ла по­вто­рить­ся. Она бы­ла слиш­ком мгно­вен­на. И это­го не бы­ло ма­ло!

 

         Юмор — са­мая безо­пас­ная фор­ма ис­по­ве­ди.

 

         Во вре­мя ис­по­ве­ди по­лез­но пре­до­хра­нять­ся от про­по­ве­ди.

 

         В на­шей кон­то­ре был день вы­да­чи зар­пла­ты. Один му­жик по­до­шел к дру­го­му и иг­ри­во так, с на­ме­ком го­во­рит: «Возь­мем се­го­дня?» А тот по­мед­лил се­кун­ду и от­ве­тил с юмо­ром, но че­ст­но: «Нет, я один люб­лю пить, чтоб уж не де­лить­ся. Я — бы­то­вой!» Ос­таль­ные му­жи­ки, кто при­сут­ст­во­вал в оче­ре­ди у око­шеч­ка кас­сы, не­ожи­дан­но, на­пе­ре­бой ис­крен­не и ве­се­ло под­хва­ти­ли:

         — А я — транс­порт­ник!

         — Я — за­уголь­ный.

         — Я — ка­би­нет­чик. На ра­бо­те пью.

         — Я — подъ­езд­ник…

         Уди­ви­тель­ная по­лу­чи­лась кар­ти­на жиз­ни.

 

         Зри­те­ли в смя­те­нии: на до­ро­ге в бу­ду­щее ца­рит гон­ка без пра­вил.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты не кон­ча­ешь­ся там, где кон­ча­ет­ся твое те­ло, да и на­чи­на­ешь­ся ты ина­че…»

 

         По­ко­ем жен­щи­на на­гра­ж­да­ет муж­чи­ну, а суе­той на­ка­зы­ва­ет.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ми­лая! Ты са­мая, как все­гда, луч­шая, са­мая тер­пе­ли­вая, са­мая сим­па­тич­ная и до­б­рая… Не­у­же­ли те­бе са­мой не со­ве­ст­но слу­шать та­кое?!»

 

         Вещество — это бе­ре­га в океа­не пус­то­ты.

 

         Кор­ми­те ду­шу толь­ко веч­ным, то­гда и вре­мен­но­го бу­дет вдо­воль.

 

         Бог кор­мит нас меч­та­ми, мы же его — толь­ко обе­ща­ния­ми и прось­ба­ми. И он мстит на­де­ж­дой.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Од­на­ж­ды я впер­вые при­лич­но за­ра­бо­тал. И впер­вые ис­пу­гал­ся по-на­стоя­ще­му: а вдруг же­на об­ра­ду­ет­ся день­гам?»

 

         Ум вы­гля­дит уме­ст­ным толь­ко в ок­ру­же­нии ис­кус­ст­вен­но­го ми­ра.

 

         Ав­тор­ст­во и ис­пол­ни­тель­ст­во по­сте­пен­но сли­ва­ют­ся. Ско­ро к этой па­роч­ке примк­нет и зри­тель. Удоб­но: сам се­бе на тро­их.

 

         Доверие — это ко­гда я от­кры­ва­юсь пе­ред со­бе­сед­ни­ком до та­кой сте­пе­ни, что он на­во­дит в мо­ем внут­рен­нем ми­ре свой по­ря­док; я даю се­бя пра­вить!

 

         В ка­ж­дой лич­ной био­гра­фии вре­мя «за­кон­сер­ви­ро­ва­но» до точ­но­сти ми­га.

 

         Ду­ша гур­ман, а плоть ас­кет. Ино­го со­че­та­нья для счастливых — нет!

 

         Лю­ди го­раз­до бо­лее бо­го­по­доб­ны ста­ти­сти­че­ски: не са­ми по се­бе, не по от­дель­но­сти, а во всей сво­ей ис­то­ри­че­ской со­во­куп­но­сти.

 

         Пусть ви­дят все: жи­ву, как от­ды­хаю!

 

         Кто вам ска­зал, что эго­изм обя­за­тель­но шу­мен и крик­лив?! «Я так хо­чу!» — един­ст­вен­ный мо­тив жиз­ни очень ми­лой мо­ей при­ятель­ни­цы: все­го, что хо­чет, она до­би­ва­ет­ся… мол­ча­ни­ем.

 

         Про­цесс жиз­ни бес­ко­неч­но уве­ли­чи­ва­ет ка­че­ст­во мгно­ве­ния.

 

         Куль­ту­ра вос­пи­ты­ва­ет­ся ис­клю­чи­тель­но пра­ви­ла­ми во­об­ра­же­ния; в по­ве­де­нии и по­ступ­ках она лишь про­яв­ля­ет­ся.

 

         Ус­лов­но го­во­ря, познание — это не­кое фи­зи­че­ское «пол­за­ние» по по­верх­но­сти зна­ния.

 

         Соз­на­ние и Муд­рость спят в че­ло­ве­ке по оче­ре­ди.

 

         Ху­дож­ник был силь­но по­хме­лен, но за­ста­вил се­бя под­нять­ся с ут­ра и от­пра­вить­ся на ра­бо­ту. Од­на­ко вни­зу, у подъ­ез­да, он с не­ожи­дан­ной ра­до­стью встре­тил зна­ко­мых сан­тех­ни­ков, шед­ших «по­прав­лять­ся» в под­вал до­ма, где бы­ло обо­ру­до­ва­но не­кое по­до­бие мас­тер­ской. На ра­бо­те Ху­дож­ни­ка по­те­ря­ли и не мог­ли най­ти в те­че­ние не­сколь­ких дней, а ко­гда он, на­ко­нец, объ­я­вил­ся, то вы­яс­ни­лось вот что: со­бу­тыль­ни­ки-сан­тех­ни­ки не­ча­ян­но за­кры­ли за­дре­мав­ше­го в ла­би­рин­тах под­ва­ла слу­чай­но­го друж­ка. Трое су­ток про­вел Ху­дож­ник в под­ва­ле соб­ст­вен­но­го до­ма в оди­но­че­ст­ве ду­ши и в ком­па­нии с кры­са­ми; спал он так: са­дил­ся на кор­точ­ки, а свер­ху опус­кал на се­бя пус­тую пе­ре­вер­ну­тую же­лез­ную боч­ку, ко­то­рая, к сча­стью, оты­ска­лась тут же. Вый­дя на свет бо­жий, Ху­дож­ник ис­то­во объ­я­вил: «Не пью боль­ше!» И, дей­ст­ви­тель­но, не пил не­де­ли три, ес­ли не че­ты­ре.

 

         Свя­щен­ное Пи­са­ние пре­ду­пре­ж­да­ло: вре­ме­ни при­дет ко­нец. Мо­жет, уже на­ча­лось? В кас­сах «Аэ­ро­фло­та» очереди — все до еди­но­го тол­ка­ют­ся, сда­ют би­ле­ты. Нет ке­ро­си­на, са­мо­ле­ты не ле­та­ют, ко­нец вре­ме­ни. В Рос­сии все­гда так: ес­ли хо­тят свободы — всё ру­шат, ес­ли кри­чат о пра­вах и порядке — пе­ре­ста­ют ра­бо­тать.

 

         По­че­му сло­во «не­на­ви­жу» лю­ди про­из­но­сят лег­ко и ес­те­ст­вен­но, а сло­во «люб­лю» — про­из­но­сить сты­дят­ся? От люб­ви до не­на­вис­ти один шаг, от не­на­вис­ти до любви — до­ро­га не близ­кая.

 

         Я знаю жен­щи­ну, для ко­то­рой хро­ни­че­ский насморк — сви­де­тель­ст­во ее не по­ня­той, без­за­щит­ной ари­сто­кра­тич­но­сти…

 

         Ре­ли­ги­оз­ный тео­ре­тик разъ­яс­нял тем­ным: «Я не жи­ву «для се­бя», не жи­ву «для се­мьи», «для на­ро­да», «для идеи», «для борь­бы» и т. д. Это всё от Лу­ка­во­го. За­то я жи­ву для Бо­га. А уж он по­зво­ля­ет мне жить и для се­бя, и для се­мьи, и для на­ро­да, и…»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Зна­ешь, по­че­му ты жи­вешь со мной? По­то­му что «хо­дя­чее не­до­ра­зу­ме­ние» всё же луч­ше «свет­ло­го вос­по­ми­на­ния».

 

         Не знаю, ве­рю ли я в бо­га, но я сде­лаю всё, что­бы он по­ве­рил в ме­ня!

 

         По­зво­ни­ла дав­няя при­ятель­ни­ца, ув­ле­каю­щая­ся не­ко­ей ин­те­граль­ной по­лу­са­мо­дель­ной фи­ло­со­фи­ей. По­го­во­ри­ли. Соб­ст­вен­но, я лишь слу­шал.

         — Ска­жи… э… что та­кое «жен­щи­на»? Жизнь муж­чи­ны от­ли­ча­ет­ся от жиз­ни жен­щи­ны так же, как на­прав­ле­ние вра­ще­ния за­ве­ден­но­го волч­ка: то ли спра­ва на­ле­во, то ли сле­ва на­пра­во. Я так ду­маю. По­ни­ма­ешь, мы все тут вер­тим­ся. Я в хо­ро­шей сек­су­аль­ной фор­ме, всё от­лич­но ра­бо­та­ет, но… мне боль­ше ни­че­го не на­до! Я на­прочь пе­ре­ста­ла об этом ду­мать! Мо­жет, что-то не так? Я те­перь вро­де как и не жен­щи­на уже, а кто то­гда?..

         Страш­ное дело — фи­ло­со­фия. Со­бе­сед­ни­ца из­ли­ва­лась в том же ду­хе боль­ше ча­са.

 

         Забывание — та­кой же чу­дес­ный дар при­ро­ды, как и смерть. Труд­но пред­ста­вить, ка­кой не­во­об­ра­зи­мой жи­вой ка­шей по­кры­лась бы пла­не­та, не умерт­ви она сво­его фи­зи­че­ско­го про­шло­го. Во­ис­ти­ну, лишь бла­го­да­ря за­бы­ва­нию и смер­ти мы име­ем шанс об­рес­ти и по­чув­ст­во­вать сво­бо­ду и ра­дость ми­га.

 

         Люд­ская при­ро­да слы­шит двух учи­те­лей: те­ло учит­ся у зве­ря, душа — у де­ре­ва.

 

         Лю­бовь пред­став­ля­ет­ся людь­ми, как ди­ас­по­ра, как пре­крас­ная зо­ло­тая пыль, рас­се­ян­ная по все­му ми­ру: по ве­щам, ду­хам и тва­рям. Со­брать рас­се­ян­ное воедино — всё рав­но что объ­ять не­воз­мож­ное. Ча­ст­ное и це­лое в люб­ви со­пос­та­ви­мы точ­но так же, как са­краль­ный при­мер с океа­ном и ка­п­лей.

 

         По­че­му од­но­му про­по­вед­ни­ку ве­ришь, а дру­го­му не очень? По­то­му что ве­ришь толь­ко то­му, кто сло­ва ве­ры про­из­но­сит от се­бя лич­но, а не от име­ни ка­ко­го-то ги­по­те­ти­че­ско­го «ше­фа».

 

         Ис­кус­ст­во срав­не­ний не яв­ля­ет­ся «жиз­нью».

 

         Всё культурное — уяз­ви­мо. Мас­са куль­тур­но­го гиб­нет на пу­тях про­грес­са. От­че­го? То ли про­гресс ви­но­ват, то ли куль­ту­ра слиш­ком уж мас­со­вая?

 

         — Ты не так мне го­во­ришь! — ска­за­ла она.

         И он пе­ре­стал ей го­во­рить.

         — Ты не так ме­ня слу­ша­ешь! — ска­за­ла она.

         И он пе­ре­стал ее слу­шать.

         — Ты не так на ме­ня смот­ришь! — ска­за­ла она.

         И он пе­ре­стал на нее смот­реть.

         — Ты не так ме­ня лю­бишь!..

 

         Шес­ти­лет­ний маль­чик рас­ска­зал ма­ме сказ­ку, ко­то­рую со­чи­нил сам.

         — Од­на­ж­ды с не­ба на двор упа­ла звез­доч­ка. И ро­дил­ся маль­чик. А по­том с не­ба на двор упа­ла еще од­на звез­доч­ка. И ро­ди­лась де­воч­ка. Ко­гда маль­чик и де­воч­ка вы­рос­ли, они по­лю­би­ли друг дру­га и по­же­ни­лись. «Не за­бы­вай обо мне ни на се­кун­доч­ку! — по­про­си­ла де­воч­ка маль­чи­ка. — Ес­ли за­бу­дешь, я ста­ну умень­шать­ся и мо­гу стать сно­ва со­всем ма­лень­кой…» Сна­ча­ла он за­был ее со­всем на чуть-чуть, и де­воч­ка чуть-чуть умень­ши­лась, по­том он за­был ее на по­доль­ше, и де­воч­ка умень­ши­лась еще, по­том он стал за­бы­вать ее так час­то, что всё для де­воч­ки ста­ло слиш­ком велико — она всё умень­ша­лась и умень­ша­лась, и ис­чез­ла, на­ко­нец, со­всем.

         — А даль­ше что? — спро­си­ла ма­ма.

         — Всё. На этом — ко­нец, — твер­до от­ве­тил ма­лыш.

         У ма­мы воз­ник мис­ти­че­ский страх.

         — Ну, че­го ты бо­ишь­ся? — спра­ши­ваю.

         — Эта сказка — про ме­ня!!!

 

         Про­си­ла ты не мно­го: «Не вспо­ми­най ме­ня!» Ви­нов­ник взгляд по­ло­го от­вел и не под­нял. Ушел лег­ко с ви­ною, хо­лод­ный, как кри­сталл: «С дру­гим будь, как со мною!» И — пом­нить пе­ре­стал.

 

         Глав­ное пре­пят­ст­вие для любви — ра­зум.

 

         Чем чрез­мер­нее стра­да­ет ли­це­дей на сце­не, тем боль­ше здра­вых улы­бок в зри­тель­ном за­ле.

 

         Мой друг му­ча­ет­ся от то­го, что его за­ме­ча­тель­ные твор­че­ские пла­ны ни­как не мо­гут до­ж­дать­ся сво­его прак­ти­че­ско­го воплощения — слиш­ком ве­ли­ко дав­ле­ние внеш­них об­стоя­тельств; внут­рен­нее твор­че­ское давление — мень­ше. «Тео­рия» со­сто­ит в том, что на­до про­сто ос­во­бо­дить­ся от внеш­не­го гне­та, и то­гда внут­рен­ний ко­тел ра­зу­ма и серд­ца ав­то­ма­ти­че­ски «за­кес­со­нит», вски­пит бур­ным твор­че­ст­вом, за­фон­та­ни­ру­ет идея­ми, сам рас­по­ря­дит­ся вре­ме­нем и даст во­лю ру­кам. Ко­ро­че, он ре­шил раз­вес­тись с же­ной.

 

         Бу­ма­га при­гла­ша­ла к по­сти­же­нью, мир на пе­ро опер­ся, как на ось, и го­лый текст, без пра­ва про­дол­же­нья, вен­ча­ла точ­ка, как за­би­тый гвоздь!

         И ав­тор про­трез­вел дос­роч­но, от­дал ста­кан и вы­пус­тил мам­зель, и мно­го­то­чи­ем, как жизнь, про­дол­жил точ­ку, и — сно­ва за­вер­те­лась ка­ру­сель.

         Пе­ро скри­пит: мол, веч­ное до­ро­же… (Нам час­то чу­дит­ся кон­ца фи­наль­ный гул!) Да, вы­шел ме­сяц из ту­ма­на, вы­нул но­жик, на­ре­зал сыр. И сельдь в бу­ма­гу за­вер­нул.

 

         Об­слу­жи­ваю­щий пер­со­нал для ухо­да за ва­шим на­строе­ни­ем не пре­дос­тав­ля­ет­ся. Са­мо­об­слу­жи­ва­ние.

 

         Ис­то­рия всей жиз­ни пе­ре­дви­га­ет­ся так же, как дю­ны в пус­ты­не: пе­ре­сы­пая от­дель­ные на­ши лич­ные ис­то­рии-пес­чин­ки. Был бы ве­тер.

         … В стране — бар­дак: эко­но­ми­че­ское оз­ве­ре­ние, за­ме­шан­ное на ду­хов­ном об­ни­ща­нии. Ал­ко­го­ли­кам вы­да­ют ви­но толь­ко в об­мен на пус­тую стек­ло­та­ру. Пус­тую бу­тыл­ку мож­но про­дать в пять-де­сять раз до­ро­же ее за­ло­го­вой но­ми­наль­ной стои­мо­сти. Биз­нес аб­сур­да или аб­сурд биз­не­са? Как угод­но. Ори­ги­наль­ный ста­рик по­стро­ил не­ко­гда из бро­со­вой, де­ше­вой стек­ло­та­ры ог­ра­ж­де­ние для гря­док в ого­ро­де. Те­перь с сы­ном вы­ка­пы­ва­ют стек­ло, мо­ют, про­да­ют… Уро­жай по­спел!

         …По­сле раз­во­да «быв­шие» де­ти ин­те­ре­су­ют­ся «быв­шим» па­пой. Впро­чем, «быв­шие» — это, ко­неч­но, из об­лас­ти чер­но­го юмо­ра, ко­гда от на­пи­раю­ще­го, ци­нич­но­го внеш­не­го ми­ра нет ни­ка­кой дру­гой за­щи­ты, кро­ме скор­лу­пы, по­стро­ен­ной из то­го же материала — ци­низ­ма.

         …К нам, в глу­бин­ку, в про­вин­цию прие­хал бо­га­тый ста­ри­чок, ев­ро­пей­ский мил­лио­нер, со­би­ра­тель про­из­ве­де­ний ис­кус­ст­ва. Сколь­ко все­го сра­зу поя­ви­лось! Без­дар­но­сти на­пе­ре­бой по­лез­ли зна­ко­мить­ся и пред­ла­гать свой дур­ной то­вар, ми­ни­стер­ские чи­нов­ни­ки по­до­бо­ст­ра­ст­но уда­ри­ли хво­ста­ми в на­де­ж­де на бес­плат­ное при­гла­ше­ние по­се­тить чу­жую стра­ну, му­зей­ные да­моч­ки по­те­ря­ли чув­ст­во ме­ры от со­рев­но­ва­тель­но­го зуда — по­нра­вить­ся, а по­се­ли­ли обая­тель­но­го ста­рич­ка в пя­ти­ком­нат­ной ча­ст­ной квар­ти­ре, хо­зя­ев ко­то­рой уго­во­ри­ли на вре­мя вы­ехать к род­ст­вен­ни­кам. Нет, ге­рои Го­го­ля ни­ко­гда не ум­рут на этой зем­ле! У од­но­го из уд­мурт­ских ху­дож­ни­ков мил­лио­нер, за­ин­те­ре­со­вав­шись ра­бо­та­ми, спро­сил: «Сколь­ко вы хо­ти­те за них?» Бед­ный ху­дож­ник так рас­те­рял­ся, так ис­пу­гал­ся про­де­ше­вить, что ни­че­го не смог от­ве­тить, он не знал конъ­юнк­ту­ры «хо­те­ния»; хо­ро­шо это или пло­хо, но в про­вин­ци­аль­ной рос­сий­ской глу­бин­ке всё ещё не уме­ют под­би­рать сво­ему та­лан­ту де­неж­ный эк­ви­ва­лент. Не в этом ли на­ше не­пу­те­вое бо­гат­ст­во?

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «По-на­стоя­ще­му бес­ко­неч­ны в ми­ре толь­ко две вещи — жен­ское тер­пе­ние и муж­ская са­мо­уве­рен­ность».

 

         Юмор в Рос­сии пе­ре­вер­нут с ног на го­ло­ву: шу­ток не по­ни­ма­ют, над серьезным — сме­ют­ся.

 

         Бы­ва­ет, что вверх под­ни­ма­ет­ся та­кое, что рань­ше и уто­нуть-то не мог­ло!

 

         При­чи­ны бо­лез­ней дол­жен на­зы­вать не врач, а свя­щен­ник.

 

         Ко­гда кон­ча­ет­ся по­го­ня за сво­бо­дой, на­чи­на­ет­ся по­го­ня за бла­гом, ко­гда за­кан­чи­ва­ет­ся по­го­ня за бла­гом, на­чи­на­ет­ся по­го­ня за удо­воль­ст­ви­ем, удив­ле­ни­ем, экзотикой — за чем-то та­ким, что­бы обя­за­тель­но бы­ло для те­бя «впер­вые», как в дет­ст­ве.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Еще есть в ми­ре два не­одо­ли­мых собеседника — го­во­ря­щий ду­рак и мол­ча­ли­вое со­гла­сие».

 

         Ес­ли смот­реть впе­ред, а не по сто­ро­нам, то на­стоя­щее пред­ста­ет, как по­учи­тель­ное про­шлое.

 

         Сна­ча­ла он с боль­шим не­тер­пе­ни­ем ждал ее при­хо­да, а, до­ж­дав­шись, сра­зу ис­пы­тал иное не­тер­пе­ние: ко­гда же она, на­ко­нец, уй­дет? Муж­чи­ны час­то жи­вут по прин­ци­пу: «Ес­ли да, то — нет, ес­ли нет, то — да».

 

         Но­ва­тор­ст­во ни­ко­гда не бы­ва­ет яв­ле­но с бле­ском; совершенство — сти­хия ис­пол­ни­те­лей.

 

         Для то­го, что­бы ис­про­бо­вать кры­лья, на­до вы­пасть из гнез­да. Имен­но эта ба­наль­ность при­хо­дит на ум, ко­гда на­блю­да­ешь про­цесс бо­лез­нен­но­го пе­ре­те­ка­ния: сна­ча­ла кре­сть­ян в го­род, по­том на­обо­рот. Что это? Мас­со­вое бег­ст­во го­ро­жан к зем­ле, к ов­ла­де­нию ею? Ес­те­ст­вен­ная при­ро­да по­мо­га­ет не­воз­мож­но­му: ду­мать о се­бе луч­ше, чем ты есть на са­мом де­ле. Да­же сны в де­ре­вен­ском до­ме снят­ся иные ка­кие-то, с на­ме­ком. На­при­мер, змея, над­ку­сив­шая яй­цо и вы­пив­шая его… К че­му бы? Во­об­ще, де­ре­вен­ский дом жи­вой: тре­щит, сна­ру­жи да­вит хо­лод, а дом за­пах­нул­ся на двой­ные ра­мы, сомк­нул­ся про­ко­но­па­чен­ны­ми бревнами — те­п­ло дер­жит. Уе­дешь, ос­та­вишь хлеб на вы­со­кой печ­ке, вернешься — нет хле­ба. Кры­сам не до­б­рать­ся. До­мо­вой, зна­чит? Всю­ду жизнь. У де­ревь­ев от жиз­ни ос­та­ют­ся го­до­вые коль­ца, у людей — при­ме­ты: те­перь не го­во­рят, кто сколь­ко ско­ти­ны в са­ра­ях дер­жит, — во­ров опа­са­ют­ся; и са­ми лю­ди из гнезд по­вы­па­ды­ва­ли, и жад­ность их, и бесстыдство — всё те­перь с крыль­я­ми. Нам ведь дол­го вну­ша­ли, что жить для себя — это стыд­но, и мы жи­ли для го­су­дар­ст­ва, для кол­хо­за, для за­во­да, для об­щей поль­зы; а па­во­док но­во­го вре­ме­ни смыл пло­ти­ну вет­хих за­пре­тов, как де­ре­вен­ский пру­дик; на­ко­пив­шее­ся хлы­ну­ло не­управ­ляе­мо и че­рес­чур уж ве­се­ло, без ог­ляд­ки на ум и чув­ст­во, как на­стоя­щая сти­хия: те­перь ка­ж­дый жи­вет толь­ко «для се­бя» — не­кра­си­во на­чи­на­ет­ся сво­бод­ный по­лет за­по­здав­ших оди­но­чек. Вот и тря­сет­ся на ка­зен­ной ма­ши­не ме­шок бла­го­сло­вен­ной кар­то­шеч­ки. Вот и ра­дость. Стран­ст­вую­щий по до­ро­гам жиз­ни, не­из­беж­но ста­но­вит­ся стран­ни­ком и в ду­хе. Так уж уст­рое­на эта ка­приз­ная при­хоть бога — че­ло­век: по­ка си­дит сид­нем, всё меч­та­ет о даль­ней до­ро­ге, а как толь­ко тро­нет­ся в путь, гля­дишь, уже ску­ча­ет о по­кое. Хо­тя и там, и там ему есть блаженство — ко­ле­со судь­бы, у ко­то­ро­го нет ни на­ча­ла, ни кон­ца. Не на­до де­лать из это­го ко­ле­са квад­рат, не на­до мять и плю­щить его на ухабах — жить бу­дет тря­ско и гад­ко. Впро­чем, на­вер­ное, позд­но об этом пе­ча­лить­ся и не­ко­го об­ви­нять. От об­ви­не­ний ни­че­го кро­ме зло­бы и за­вис­ти не при­ба­вит­ся. На­до про­сто лю­бить. Да­же змею, ко­то­рая над­ку­си­ла чу­жую на­де­ж­ду. Ко­ли­че­ст­во ве­щей в ми­ре ум­но­жа­ет не зло­ба, а лю­бовь. Или так: у пло­хой любви — од­ни ве­щи на зем­ле, у хорошей — дру­гие. Доб­ро и Зло. Их со­рев­но­ва­ние на­чи­на­ет­ся не здесь, а го­раз­до вы­ше. Мне ка­жет­ся, что по-на­стоя­ще­му пла­кать и со­жа­леть мож­но толь­ко стоя у гро­ба жад­но­го че­ло­ве­ка: не при­ба­вил он к жиз­ни ни са­мо­го се­бя, ни сво­ей ра­бо­ты, ни те­п­ла… Как жаль его! Ми­фи­че­ский Ан­тей те­рял си­лу в от­ры­ве от ма­те­ри-зем­ли. Воз­мож­но, ут­вер­жде­ние спор­но, но по­че­му бы не пред­по­ло­жить, что в от­ры­ве от зем­ли те­ря­ет свою си­лу и чис­то­ту кре­сть­ян­ский па­рень. А го­род­ской его свер­ст­ник, ото­рван­ный от во­до­про­вод­но­го кра­на с го­ря­чей во­дой, бе­тон­ных удобств и фей­ер­вер­ко­по­доб­ной буд­нич­ной суеты — что он те­ря­ет? Ин­тел­лек­ту­аль­ную ил­лю­зию?! Глу­по опол­чать­ся на яз­вы го­ро­дов. Но как бы то ни бы­ло, а от­ды­хать мы едем всё же к реч­ке, а не к го­род­ско­му фон­та­ну. Ро­дить­ся, по­ки­нуть гнез­до и уме­реть по-человечески — вот три глав­ных бла­жен­ст­ва.

         Та­кие мыс­ли при­шли в го­ло­ву в сель­ской ко­ман­ди­ров­ке, ку­да я по­ехал не столь­ко для де­ла, сколь­ко всё для то­го же: вполз­ти в чу­жую жизнь и над­ку­сить ее, и ис­пы­тать че­рез это хоть что-ни­будь.

 

         Зна­ко­мый врач-па­та­ло­гоа­на­том умяг­чал обувь, сде­лан­ную из ко­жи сви­ньи, кус­ком са­ла. Тёр и при­го­ва­ри­вал, об­ра­ща­ясь к бо­тин­кам: «Сей­час вам хо­ро­шо бу­дет, сей­час вы свою ма­му вспом­ни­те!».

 

         Искусство — это дей­ст­вие, вы­ве­ден­ное при по­мо­щи сим­во­лов за пре­де­лы на­стоя­ще­го.

 

         По­эзия, ис­кус­ст­во, красота — это про­фи­лак­ти­че­ские, оз­до­ро­ви­тель­ные сред­ст­ва, при­зван­ные про­чи­щать при за­по­рах «верх­не­про­ход­ное» от­вер­стие в лю­дях.

 

         В лу­чах за­вис­ти мож­но греть­ся не ху­же, чем на солн­це­пе­ке. Мод­ни­цы этим поль­зу­ют­ся.

 

         Трудности — это до­рож­ные ука­за­те­ли на пу­ти к ус­пе­ху.

 

         Лже­цы обо­жа­ют рас­су­ж­дать о прав­де.

 

         «В чем смысл жиз­ни?» — спра­ши­ва­ют лю­ди. «В ком смысл жиз­ни?» — по­прав­ля­ет жизнь.

 

         Сколь­ко ума бы­ло из­рас­хо­до­ва­но на зем­ле! А сколь­ко бы­ло из­рас­хо­до­ва­но чув­ст­ва? Пла­та ве­ли­ка, а пло­ды по­че­му-то тра­гич­ны. Ум и чув­ст­во ищут смысл жиз­ни по­оди­ноч­ке. И на­хо­дят. Но при ус­ло­вии: один со­ис­ка­те­лей дол­жен быть мертв.

 

         В на­ча­ле и в кон­це по­сти­же­ния ты де­ла­ешь то, что лю­дям не нуж­но.

 

         От ве­ли­ко­го «то­ка» жиз­ни мож­но от­вес­ти часть энер­гии, пус­тить ее по бес­ко­неч­но­му кру­гу «уче­ния», за­вих­рить на­все­гда в сверх­про­во­дя­щей сре­де адеп­тов-еди­но­мыш­лен­ни­ков, пре­дать­ся бес­плод­но­му она­ни­сти­че­ско­му на­сла­ж­де­нию в пе­ре­ка­чи­ва­нии замк­ну­то­го «то­ка» в замк­ну­той це­пи по­свя­щен­ных. Это — сек­тан­ты. Сек­тан­ты идеи, тер­ри­то­рии, тра­ди­ции, ра­сы, по­ла, ви­да и т. д.

         Ток при­род­ной жиз­ни ли­не­ен, ток люд­ской жиз­ни все­гда замк­нут. Смысл прогресса — в по­сте­пен­ном, по­этап­ном пре­одо­ле­нии соб­ст­вен­ной замк­ну­то­сти.

 

         Упрямство — един­ст­вен­ная фор­ма про­тес­та для по­слуш­но­го.

 

         Ко­гда рассказывают — ин­те­рес­но, да­ют то же са­мое читать — скуч­но. С «ло­жеч­ки» вкус­нее. Из этой «раз­ни­цы» по­лу­ча­ет­ся оди­но­че­ст­во внут­ри ме­ня.

 

         Не­ожи­дан­но по­зво­ни­ла од­но­класс­ни­ца, схо­ду на­ча­ла вы­па­ли­вать:

         — Я си­жу в об­сер­ва­то­рии, во­сем­на­дцать по­след­них лет за­ни­ма­юсь ис­клю­чи­тель­но Солн­цем. Я че­ло­век аб­со­лют­но не ве­рую­щий, ни­ко­гда не ув­ле­ка­лась ни­ка­кой «эта­кой» фи­ло­со­фи­ей. Зна­ешь, к че­му я при­шла в ре­зуль­та­те на­уч­ных на­блю­де­ний, ана­ли­за и на­ко­п­ле­ния ма­те­риа­ла? К… язы­че­ст­ву!!! К то­му, с че­го лю­ди во­об­ще на­ча­ли. Слу­шай: Солнце — это био­ло­ги­че­ский объ­ект; всё, что про­ис­хо­дит на его поверхности — это то же са­мое, что об­мен­ные про­цес­сы на по­верх­но­сти на­шей ко­жи. Солнце — бли­жай­ший к нам и по­это­му са­мый мо­гу­ще­ст­вен­ный для нас Бог. Сте­пень дос­то­вер­но­сти мо­ей ин­фор­ма­ции на сегодня — 65–70 про­цен­тов. Этой циф­ры ма­ло, что­бы без осеч­ки сде­лать за­яв­ле­ние в на­уч­ном ми­ре. Не­об­хо­ди­мо на­брать про­цен­тов 90–95. Пред­став­ля­ешь, сколь­ко оши­боч­ных ос­нов мо­жет рух­нуть в ми­ро­воз­зрен­че­ской прак­ти­ке?!

         — Уже рух­ну­ли, — охот­но и с ра­до­стью со­гла­сил­ся я. Но быв­шая од­но­класс­ни­ца-от­лич­ни­ца, за­ня­тая по­ис­ка­ми «дос­то­вер­но­сти» Бо­га, по­че­му-то чуть-чуть опе­ча­ли­лась, как ес­ли бы ли­ши­лась вдруг час­ти соб­ст­вен­но­сти, на­при­мер.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Свя­тым быть ужас­но: с од­ной сто­ро­ны, он до кон­ца по­ни­ма­ет ка­ж­до­го, а с другой — его са­мо­го до кон­ца не по­ни­ма­ет ни­кто».

 

         Сред­няя це­на за обед в столовой — че­ты­ре-пять руб­лей. Я взял еды по сво­им запросам — на 25 ко­пе­ек. Кас­сир пре­неб­ре­жи­тель­но от­ка­за­лась раз­ме­нять рубль. Весь­ма при­ме­ча­тель­но: в рус­ском го­су­дар­ст­ве лю­бую ра­бо­ту ве­дут не «от де­ла», а «от ха­рак­те­ра».

 

         Стихи — «по­сред­ник» ме­ж­ду му­зы­кой и сло­вом; вес сти­хо­твор­ных по­строе­ний ко­леб­лет­ся: от тя­же­лой ре­чи до сло­вес­но­го ле­ви­ти­ро­ва­ния.

 

         Есть два «са­мых по­след­них» дела — жа­ло­вать­ся и ко­ман­до­вать.

 

         Со­вок, го­мо со­ве­ти­кус, со­вет­ский че­ло­век… Он все­гда на­хо­дил­ся и еще дол­го, ве­ро­ят­но, бу­дет на­хо­дить­ся в пле­ну трех ожи­да­ний: квар­ти­ры, пен­сии, смер­ти.

 

         Труд­но об­су­ж­дать то, что под­ра­зу­ме­ва­ет­ся под сло­вом «стра­те­гия» — ее го­ри­зон­ты не очень-то вид­ны из кот­ло­ва­на «уг­луб­ляю­щей­ся» жиз­ни. По­это­му стра­те­ги­че­ское об­су­ж­де­ние луч­ше на­чать не с «ло­ги­ки», а с то­го, что во­об­ще не свя­за­но за­ко­на­ми схем и спо­соб­но воспарять — с «ли­ри­ки».

 

         Це­ло­ст­ный мир дос­ту­пен то­му, кто сам це­ли­ком от­крыл­ся для не­го.

 

         Как бы­ст­ро спра­вить­ся с ра­бо­той? На­до по­зво­лить ей ов­ла­деть «про­тив­ни­ком».

 

         Лич­ная вы­го­да от­ли­ча­ет­ся от кол­лек­тив­ной вы­го­ды так же, как плос­кость от­ли­ча­ет­ся от мно­го­мер­но­го про­стран­ст­ва. Вот при­мер: не­пью­щий, не ку­ря­щий и не­на­ви­дя­щий рес­то­ра­ны мо­ло­дой че­ло­век встре­тил­ся в гос­ти­ни­це с жен­щи­ной, ко­то­рая без все­го это­го жиз­ни се­бе не пред­став­ля­ла. По­сту­пи­ли шкод­но по обо­юд­но­му со­гла­сию: жен­щи­на весь ве­чер раз­вле­ка­лась в ба­ре в ком­па­нии ог­не­око­го осе­ти­на, а мо­ло­дой че­ло­век в но­ме­ре чи­тал кни­гу, спо­кой­но под­жи­дая на­сы­щаю­щую­ся за чу­жой счет пре­лес­тя­ми по­ро­ков гос­ти­нич­ную свою под­ру­гу. Всю ночь в аб­со­лют­но пус­той и без­от­вет­ный но­мер жен­щи­ны сту­чал и ло­мил­ся оз­ве­рев­ший от ви­на и об­ма­ну­той стра­сти оди­но­кий осе­тин.

 

         Во­да ве­сен­няя не пом­нит род­ст­ва с до­ж­дя­ми ок­тяб­ря. О, сколь­ко б лю­ди ни ро­ж­да­лись, срав­не­нья чер­па­ют, взи­рая на се­зон!

 

         В России — не­окуп­цы кон­ца XX ве­ка; в офи­ци­аль­ной об­ста­нов­ке они го­во­рят ис­клю­чи­тель­но о де­лах, а еду­чи в ма­ши­нах или по­тя­ги­вая до­ро­гой конь­як, ве­дут бе­се­ды в ду­хе са­мо­го де­ше­во­го гу­сар­ст­ва: о ба­бах и вы­пив­ке; рус­ское лицемерие — это про­пасть ме­ж­ду по­ве­де­ни­ем в де­ло­вой ре­аль­но­сти и на­стоя­щей ин­тел­ли­гент­но­стью.

 

         Ду­рак и дура — это мол­ча­щий муж­чи­на и го­во­ря­щая жен­щи­на.

 

         Един­ст­вен­ная на­стоя­щая про­по­ведь, год­ная для до­ка­за­тель­ст­ва ве­ры, — это твоя жизнь, всё остальное — пред­по­сыл­ки.

 

         Цивилизация — это стая рыб, иду­щая на не­рест вверх по те­че­нию вре­ме­ни; ко­гда не­рест за­кон­чит­ся, маль­ки бу­дут пи­тать­ся тру­па­ми ро­ди­те­лей.

 

         Все от­кры­тия при­во­дят, в кон­це кон­цов, к раз­оча­ро­ва­нию и пе­ча­ли.

 

         Сим­вол унылости — кар­то­фель­ные очи­ст­ки.

 

         Жалующихся — не на­сы­тишь.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Прочь, прочь с этой зем­ли! Хо­чу к сво­им!!!»

 

         Для ис­прав­ле­ния бу­ду­ще­го есть толь­ко од­на возможность — сей­час.

 

         Бо­лез­нен­ная «при­тир­ка» суп­ру­гов в со­вме­ст­ной жиз­ни про­ис­хо­дит тем доль­ше, чем боль­ше они в на­ча­ле сво­его зна­ком­ст­ва при­тво­ря­лись «без­бо­лез­нен­ны­ми».

 

         Всё хорошо — это ко­гда ста­ри­ки пе­ред смер­тью улы­ба­ют­ся!

 

         Раз­оча­ро­ва­ние пре­вра­ща­ет вам­пи­ра в до­но­ра. И на­обо­рот.

 

         Мать, сле­по обе­ре­гаю­щая ди­тя от ис­пы­та­ний, вос­пи­та­ет в нем сле­пой страх.

 

 

 

         Ста­рень­кий мой отец не­ожи­дан­но рас­ска­зал две сказ­ки-прит­чи, ус­лы­шан­ные им не­ко­гда в де­ре­вен­ском дет­ст­ве от сво­его от­ца, кре­сть­я­ни­на-се­ред­ня­ка из По­вол­жья. Му­жи­ки со­би­ра­лись в до­ме и рас­ска­зы­ва­ли, а де­ти, за­та­ив­шись, слу­ша­ли с по­ла­тей… Прит­чи не про­сто вре­за­лись в па­мять, а определили — впрок — са­мые глав­ные жиз­нен­ные ус­та­нов­ки хри­сти­ан­ст­ва; отец, бу­ду­чи дос­та­точ­но круп­ным чи­нов­ни­ком го­род­ской вла­сти, все­гда пре­неб­ре­гал фор­маль­ной вы­со­той по­ло­же­ния, не го­нял­ся за день­га­ми, лю­бил лю­дей и прав­ду в лю­дях, все­гда со­хра­нял де­ре­вен­скую про­сто­ту, ес­ли да­же не про­сто­ва­тость, в от­но­ше­ни­ях с жен­щи­на­ми ру­ко­во­дство­вал­ся за­ко­на­ми друж­бы. Прит­чи слов­но бы да­ли са­мый глав­ный ключ в по­ни­ма­нии не­по­ко­ле­би­мой яс­но­сти ро­ди­тель­ско­го серд­ца. Впол­не воз­мож­но, что по­учи­тель­ные рас­ска­зы, вы­не­сен­ные из бог весть ка­ко­го ве­ка, где-то уже осе­ли, про­яви­лись в пе­чат­ном ли­те­ра­тур­ном из­ло­же­нии. Ни­че­го страш­но­го. Я при­ве­ду их та­ки­ми, ка­ки­ми ус­лы­шал сам.

 

ТРИ ГРЕ­ХА

 

         За­ма­ни­ли как-то чер­ти му­жи­ка в бо­ло­то. На­шел он кое-как коч­ку, за­брал­ся на нее, круг очер­тил, мо­лит­ся и кре­стит­ся. День так си­дит, дру­гой, тре­тий… А чер­ти всё дос­тать пы­та­ют­ся: «Со­вер­ши, — го­во­рят, — один из трех гре­хов, на выбор — от­пус­тим».

         — А ка­кие гре­хи-то? — спра­ши­ва­ет му­жик.

         — Убить че­ло­ве­ка, сна­силь­ни­чать над жен­щи­ной или напиться — вы­би­рай.

         «Убить че­ло­ве­ка?» — ду­ма­ет му­жик. — «Не мо­гу!» «Жен­щи­ну ис­пор­тить?» — «То­же не смо­гу».

         — Лад­но, на­пьюсь! — го­во­рит. Тут же его чер­ти до­мой дос­та­ви­ли.

         А вре­мя идет, му­жик всё тя­нет, не на­пи­ва­ет­ся. Чер­ти его по­то­ра­п­ли­ва­ют, страш­ным на­ка­за­ни­ем пу­га­ют. Де­лать нечего — на­пил­ся, как обе­щал.

         А тут в дом по­па­дья по-со­сед­ски за со­лью за­шла. Му­жик пья­ный на нее на­ки­нул­ся и да­вай на­силь­ни­чать. Поп ус­лы­шал, при­бе­жал спа­сать, а му­жик взял да и уда­рил по­па тяжелым — на­смерть убил…

         Вот и ду­май те­перь: ка­кой из трех гре­хов са­мый тяж­кий?

 

ПРО НУ­Ж­ДУ

 

         Жи­ли в од­ной де­рев­не два брата — бо­га­тый и бед­ный. Ре­шил как-то бед­ный у сво­его бо­га­то­го бра­та круж­ку бра­ги по­про­сить, да не на­пря­мую, а с ма­лень­кой хит­ро­стью. Как раз празд­ник был, гу­ля­ла де­рев­ня.

         — Что-то во рту пе­ре­со­хло, — го­во­рит бед­ный бо­га­то­му, — гор­ло бы чем-ни­будь про­мо­чить.

         Толь­ко вме­сто бра­ги да­ли про­ся­ще­му ковш во­ды ко­ло­дез­ной. Оби­дел­ся брат, по­шел до­мой, го­рюя.

         Вдруг кто-то го­во­рит ему:

         — И я с то­бой!

         Огляделся — ни­ко­го.

         — Ты кто? — спра­ши­ва­ет.

         — Ну­ж­да твоя!

         — А за­чем ты со мной?

         — А я все­гда с то­бой!

         — А ес­ли я в гроб?

         — И я ту­да же!

         Сде­лал он гроб для се­бя, примерил — в са­мый раз гроб по­лу­чил­ся. А для Ну­ж­ды от­дель­ный гроб сде­лал, из двух по­ло­ви­нок грец­ко­го оре­ха:

         — Я свой при­ме­рил, — го­во­рит, — те­перь ты свой гроб при­ме­ряй. Чем так жить, луч­ше уж по­ме­реть.

         Ну­ж­да за­лез­ла в грец­кий орех.

         — Ты там? — спра­ши­ва­ет бед­ный брат.

         — Там!

         Тут он за­крыл бы­ст­ро две по­ло­вин­ки и вос­ком щель за­ма­зал.

         — Ну вот и будь там!

         Орех в гроб по­ло­жил, а гроб в зем­лю в ле­су за­рыл. И по­шли его де­ла в го­ру: дом боль­шой по­стро­ил, же­ну кра­си­вую за­вел, хо­зяй­ст­во боль­шое заи­мел, вся­кой бра­ги в доме — хоть за­лей­ся. Дру­гой брат не­до­уме­ва­ет, за­ви­ду­ет, всё выс­пра­ши­ва­ет, что, мол, с то­бой, не­уме­хой и не­удач­ни­ком, слу­чи­лось та­кое, что ме­ня жить бо­га­че стал?

         — Ну­ж­ду по­хо­ро­нил! — от­ве­ча­ет один дру­го­му.

         Ли­ши­ла за­висть по­коя. Вы­знал пер­вый брат, где вто­рой свою ну­ж­ду закопал — при­шел с ло­па­той, вы­пус­тил ее сно­ва на бе­лый свет:

         — Иди ско­рее, Ну­ж­да, к то­му, кто те­бя по­хо­ро­нил! Смот­ри, как он без те­бя зажил — отом­сти по­ско­рее!

         — За­чем к не­му? — го­во­рит Ну­ж­да. — Я те­перь с то­бой ос­та­нусь!

         Не мно­го вре­ме­ни про­шло: и дом у за­ви­ст­ли­во­го бра­та сго­рел, и сам по­уве­чил­ся, и лю­бовь по­те­рял, и да­же вра­гов у не­го не осталось — ни­ко­му не ну­жен кро­ме сво­ей Ну­ж­ды.

 

         На фрон­те отец слу­жил в авиа­ции, где по­ла­га­лись «бое­вые» — вы­пив­ка, спирт. Свою до­лю отец все­гда от­да­вал то­ва­ри­щам. Од­на­ж­ды ко­ман­дир пол­ка под­ло­вил его на этой «бла­го­тво­ри­тель­но­сти» и бу­к­валь­но при­ка­зал: «Пей!»

         — Вот так пер­вый раз в жиз­ни я и вы­пил. Че­рез си­лу.

 

         Воз­мож­но, хо­ро­шая сказ­ка, жад­но ус­лы­шан­ная в дет­ст­ве, ста­но­вит­ся тем са­мым ан­ге­лом-хра­ни­те­лем, на ко­то­ро­го мы бес­соз­на­тель­но упо­ва­ем в ми­ну­ты дро­жа­ния и не­стой­ко­сти. Сказ­ки, вос­при­ня­тые в дет­ст­ве, — спа­си­те­ли на всю жизнь. А «сказ­ки», вос­при­ня­тые во взрос­ло­сти, — не на­стоя­щие, а, зна­чит, по­гу­би­те­ли.

 

 

 

         То­му, кто ви­дит «суть», ос­та­ет­ся лишь по­доб­рать сло­ва, что­бы ее вы­ра­зить. Но мно­го и тех, кто под­би­ра­ет и под­би­ра­ет сло­ва в на­де­ж­де хоть что-ни­будь уви­деть!

 

         Ис­ти­ну нель­зя уз­реть «ос­та­нов­лен­ную», она не су­ще­ст­ву­ет в не­под­виж­но­сти.

 

         Для веч­но­го всё точное — об­ман. Счи­тай, что ра­зо­рвал­ся я.

 

         Юмор, иду­щий от лю­дей к лю­дям, лю­дей же и сме­шит. Ду­хов сме­шит, ско­рее все­го, сам факт на­ше­го су­ще­ст­во­ва­ния на зем­ле. Бло­ши­ный цирк!

 

         Из по­шло­го. У жен­щин есть три «осо­бых» мес­та: два мяг­ких и од­но слабое — го­ло­ва. Всё их не­объ­яс­ни­мое очарование — в этом.

 

         Ва­ри­ан­ты судь­бы под­гля­дев на­пе­ред, по свер­ше­нию дел — удив­ле­ний не знаю. Раз­де­ля­юсь от ску­ки на «зло» и «доб­ро».

 

         По­след­ний шанс выжить — Страш­ный Суд.

 

         Мно­го­слов­ный при­каз не дей­ст­ву­ет.

 

         Ка­ж­дый ин­ди­ви­ду­аль­ный опыт име­ет свой, при­су­щий толь­ко ему од­но­му, лич­ный «ре­корд» ощу­ще­ний, не­кий фик­си­ро­ван­ный кри­те­рий для те­ку­щих и по­сле­дую­щих срав­не­ний, ко­то­рый зву­чит до ба­наль­но­го про­сто: «луч­ше все­го мне бы­ло то­гда-то…» Бы­ло! — в этом осо­бен­ность ори­ен­та­ции в ми­ре удо­воль­ст­вий: люд­ские удо­воль­ст­вия, как пра­ви­ло, жи­вут в про­шлом, при­чем, они по­ра­зи­тель­но не­при­тя­за­тель­ны. Моя под­ру­га, на­при­мер, лю­бит «за­пус­кать» при по­мо­щи нос­таль­гии та­кие вот «са­мые луч­шие» по­ло­жи­тель­ные впе­чат­ле­ния сем­на­дца­ти­лет­ней юно­сти: шо­ко­лад, шам­пан­ское и мно­го ка­ва­ле­ров.

         На мой взгляд, осо­бен­но не­ле­по «шо­ко­лад, шам­пан­ское и мно­го ка­ва­ле­ров» вы­гля­дят имен­но в бу­ду­щем. «Луч­ше все­го мне бы­ло…» — это тех­ни­че­ский при­ем для оп­ре­де­ле­ния не­ле­по­стей.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «У ме­ня не бы­ло ни од­ной не­лю­би­мой жен­щи­ны. Я — не­по­ро­чен!»

 

         Секс, как лам­поч­ка: с воз­рас­том удоб­ст­во не­при­хот­ли­вых па­рал­лель­ных «вклю­ча­те­лей» то­ка жиз­ни пре­вра­ща­ет­ся в уяз­ви­мую ком­би­на­цию по­сле­до­ва­тель­но­го со­еди­не­ния.

 

         Слу­чай­но ос­та­лись от­кры­ты­ми ба­ноч­ки с мас­ля­ной крас­кой, ко­то­рую но­чью по­ело все­яд­ное пле­мя жилищ — та­ра­ка­ны. Хо­зя­ин рас­шиб на­гле­цов в раз­но­цвет­ные кляк­сы! Ху­дож­ни­ки ред­ко кон­ча­ют сво­ею кон­чи­ной.

 

         Люд­ская ве­ра в бога — это прят­ки на­обо­рот: «Кто не на­шел меня — я не ви­но­ват!» — при­го­ва­ри­ва­ет бог, иг­рая.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «По­эты смот­рят ли­бо от­сю­да-ту­да, ли­бо от­ту­да-не сю­да. Все остальные — не по­эты».

 

         Од­но­му спо­кой­нее спит­ся, ко­гда он зна­ет, что не сболт­нул ни­че­го лиш­не­го; дру­гой спит спо­кой­но лишь по­сле то­го, как «вы­ска­жет всё».

 

         Вы смо­же­те со­сре­до­то­чить­ся, ес­ли ря­дом с ва­ми бу­дет на­хо­дить­ся скром­но мол­ча­щий, ни­че­го вслух не тре­бую­щий, ти­хий, но все­гда го­лод­ный ре­бе­нок? Не смо­же­те: го­лод из­лу­ча­ет флюи­ды. Так вот, у нас на служ­бе есть ти­хая, сим­па­тич­ная сек­ре­тар­ша. Ко­гда она под­хо­дит близко — не ра­бо­та­ет­ся по­че­му-то. «Не об­ра­щай вни­ма­ния! — го­во­рит она. — Мне ни­че­го не на­до, я толь­ко ря­дом по­си­жу…» Не ра­бо­та­ет­ся! Го­лод­ное ес­те­ст­во па­ра­ли­зу­ет суе­ту ис­кус­ст­вен­но­сти.

 

         На­стоя­щий ко­ман­дир лишь ста­вит за­да­чу и по­ка­зы­ва­ет, как ее мож­но решить — при­каз взять Бас­ти­лию на­стоя­щий сол­дат от­даст се­бе сам.

 

         Взрос­ло­го не пе­ре­де­ла­ешь; с точ­ки зре­ния дет­ст­ва, взрослый — без­на­де­жен!

 

         Пошлость — уже не хам­ст­во; по­шлость, в от­ли­чие от хам­ст­ва, уме­ет быть та­лант­ли­вой.

 

         Ду­ра­ки встре­ча­ют­ся, что­бы ука­зы­вать на не­дос­тат­ки друг дру­га, умные — что­бы уви­деть соб­ст­вен­ные.

 

         Ин­те­рес к жиз­ни из­бав­ля­ет от внут­рен­не­го од­но­об­ра­зия.

 

         От­но­ше­ния с бо­гом у лю­дей с дет­ст­ва мо­гут вы­страи­вать­ся на прин­ци­пах вза­им­но­го за­пу­ги­ва­ния: «Или се­бя по­губ­лю, или от те­бя от­ре­кусь: дай, что про­шу!»

         Свои­ми уша­ми я слы­шал, как вось­ми­лет­ний смыш­ле­ный маль­чик про­из­нес мо­лит­ву о… не­ра­бо­таю­щем те­ле­ви­зо­ре:

         — Ес­ли ты, Бог, не смо­жешь ни­че­го по­чи­нить, то я бу­ду счи­тать те­бя по­след­ним во­нюч­кой!

         И ведь по­мог­ло, как ни стран­но! Бог не оби­жа­ет­ся, ко­гда его на­зы­ва­ют «во­нюч­кой».

 

         Ни­ка­кие зем­ные со­бы­тия не в си­лах сдви­нуть внут­рен­не­го од­но­об­ра­зия, но ес­ли его все-та­ки преодолеть — всё зем­ное пре­об­ра­зит­ся.

 

         Пе­чаль ас­си­сти­ру­ет при ро­дах ра­до­сти.

 

         Здесь все меч­та­ют: о про­шлом, о бу­ду­щем, о дос­той­ном на­стоя­щем… Ти­хие меч­та­те­ли в Рос­сии реа­ли­зу­ют свои пла­ны при по­мо­щи раз­го­во­ров и вод­ки, буй­ные поль­зу­ют­ся под­ло­стью и убий­ст­вом. Вот и весь вы­бор.

 

         Не поспоришь — это ко­гда со­бе­сед­ник или глуп не­здеш­не, или умен так же.

 

         — На Бо­га по­ло­жить­ся на­до, на Бо­га! — так, в на­по­ри­стом диа­лект­ном ва­ри­ан­те про­из­но­ше­ния, с силь­ным уда­ре­ни­ем на глас­ную в пред­ло­ге, три­дца­ти­лет­няя ста­ро­вер­ка объ­яс­ня­ла пол­ное ма­те­рин­ское без­раз­ли­чие к сво­им обор­ван­ным, гряз­ным, веч­но боль­ным и го­лод­ным че­ты­рем де­тям. — На Бо­га по­ло­жись, и всё те­бе бу­дет!

         — Лен­тяй­ка она! — го­во­ри­ли о ней де­ре­вен­ские со­се­ди, бра­тья по ве­ре. — Она из Бо­га нянь­ку сде­ла­ла!

         Воз­мож­но, для этой не­сча­ст­ной жен­щи­ны ве­ра во Все­выш­не­го че­рес­чур уж пер­со­ни­фи­ци­ро­ва­лась; она по­ня­ла бу­к­валь­но: Бог — лич­ность. При­чем, муж­чи­на. Эта­кий все­мо­гу­щий вол­шеб­ник-муж для по­ла­гаю­щей­ся на не­го мно­го­дет­ной Зо­луш­ки.

 

         Лю­бить себя — это зна­чит лю­бить свою ду­шу. Не ни­же.

 

         Я не так бо­гат и не так ле­нив, что­бы ми­ло­серд­ст­во­вать че­рез по­сред­ни­ка.

 

         Ду­май без слов — ре­шишь мно­гое.

 

         В жиз­ни встре­ча­ют­ся и та­кие Прин­цес­сы: один принц — для про­гу­лок, другой — для при­ят­ной бе­се­ды, третий — для ком­пли­мен­тов, четвертый — для по­сте­ли, пятый — для… Сказ­ка, а не жизнь!

 

         По­пыт­ка по­нять судьбу — все­гда лишь по­пыт­ка по­ме­шать ей; впро­чем, мож­но судь­бу ви­деть, чув­ст­во­вать, за­го­ва­ри­вать, знать… По­нять нель­зя!

 

         На­вер­ное, су­ще­ст­ву­ет в ма­те­ри­аль­ной жиз­ни не­кий «по­рог на­сы­ще­ния», до него — гре­бут к се­бе, после — раз­да­ри­ва­ют; и чем ни­же «по­рог», тем ско­рее на­сту­па­ет ин­вер­сия.

 

         Де­вуш­ка при­нес­ла по­ка­зать сти­хи:

         — Вы их бу­дет пуб­ли­ко­вать?

         — Воз­мож­но…

         — И всё?!! И ни­ка­ко­го не бу­дет про­дол­же­ния?

         — То есть?

         — Но ведь я же их при­нес­ла вам! Вы их про­чи­та­ли! Мне со­всем не с кем об­щать­ся! Ведь ес­ли вы их опубликуете — они уже не бу­дут при­над­ле­жать мне, не бу­дут мои­ми…

         — Ка­ко­го вы хо­ти­те про­дол­же­ния? — спра­ши­ваю.

         — С ва­ми!

         Нель­зя сме­ять­ся при встре­че с не­по­сред­ст­вен­но­стью. По­ка­зать свои сти­хи другому — акт на са­мом де­ле ку­да бо­лее ин­тим­ный, чем те­лес­ное раз­де­ва­ние. И то: пред­ставь­те со­стоя­ние дев­чон­ки, ко­то­рая ре­ши­лась от­дать­ся вам. И вдруг в от­вет: «Не под­хо­дишь, раз­день­ся где-ни­будь в дру­гом мес­те!»

         — Со­всем ни­ка­ко­го про­дол­же­ния не бу­дет?!! — в гла­зах ее стоя­ли ужас, моль­ба и за­ро­ж­даю­щее­ся рас­ка­я­нье.

         — Бу­дет, — сов­рал я.

         И ужас, и моль­ба, и за­ро­ж­даю­щее­ся рас­ка­я­нье тот­час пе­ре­шли ко мне.

 

         Ка­ж­до­му не­пре­мен­но хо­чет­ся сде­лать в жиз­ни «что-ни­будь хо­ро­шее». Для се­бя, в пер­вую оче­редь. В этом — оши­боч­ка! Оче­редь, в ко­то­рой все хо­тят быть пер­вы­ми, называется — дав­ка.

 

         Слова — по­ли­гон бы­тия.

 

         Исчезнуть — это сде­лать­ся «не чув­ст­вуе­мым».

 

         Са­мая не­обид­ная очередь — по кру­гу.

 

         Ве­че­ром пья­ный ди­рек­тор шко­лы под­рал­ся с пья­ным друж­ком-учи­те­лем.

         На­ут­ро ди­рек­тор вы­звал под­чи­нен­но­го к се­бе в ка­би­нет:

         — Мо­жешь дать мне по мор­де…

         Дру­жок дал. С силь­но рас­се­чен­ной верх­ней гу­бой ди­рек­тор ушел на боль­нич­ный. Сей слу­чай про­изо­шел в не­боль­шой сель­ской шко­ле. В го­ро­де де­ла с бла­го­род­ст­вом об­сто­ят зна­чи­тель­но ху­же.

 

         Обык­но­вен­ное пьян­ст­во мо­жет ока­зать­ся ув­ле­ка­тель­ней­шим ви­дом твор­че­ст­ва. На­до лишь, что­бы ни од­на из пья­нок не бы­ла по­хо­жа на дру­гую.

 

         Луч­шая оде­ж­да та, что пе­ре­жи­ва­ет мо­ду.

 

         По точ­но­сти рас­чет пре­вос­хо­дит чу­тье, по безошибочности — ни­ко­гда.

 

         «Ме­ня всю тря­сет!» — охот­но док­ла­ды­ва­ет жен­щи­на о со­стоя­нии глав­но­го жиз­нен­но­го инструмента — ра­зу­ма.

 

         Эпо­ха «ве­ли­ких от­кры­тий» за­кон­чит­ся, воз­мож­но, эпо­хой не ме­нее ве­ли­ких «за­кры­тий».

 

         Рос­кошь все­об­щей люб­ви дос­туп­на лишь по кра­ям жиз­ни: ко­гда еще не зна­ешь, че­го хо­чешь и ко­гда зна­ешь точ­но, что не хо­чешь уже ни­че­го.

 

         Шахматы — иг­ра для ума. Ес­ли в шах­ма­ты нау­чат­ся иг­рать чув­ст­ва, ум сда­ст­ся.

 

         По­про­буй­те по­обе­дать пе­ред… зер­ка­лом. Сы­тость на­сту­пит рань­ше обыч­но­го. Лю­ди «едят» гла­за­ми.

 

         Ко­гда че­ло­век про­зре­ва­ет в чем-ли­бо, у не­го не­мед­лен­но по­яв­ля­ет­ся «син­дром от­лич­ни­ка» — по­треб­ность на­вяз­чи­во опо­вес­тить всех и вся о вы­учен­ном уро­ке жиз­ни. Толь­ко вот удив­ле­ния от это­го ни у ко­го по­че­му-то нет. Отличники — не удив­ля­ют.

 

         «Я» все­гда «здесь». Ес­ли это не так, те­бя не су­ще­ст­ву­ет.

 

         Сча­ст­лив тот, кто «ви­дит» мыс­ли. Ему не­за­чем их ло­вить.

 

         Лов­кач воз­во­дит мель­ни­цы аб­сур­да. Люб­лю рав­ни­ну. Сил сво­их не знаю. Что есть, что было — спо­ра ме­ж­ду ни­ми нет.

 

         Ес­ли пе­ре­пол­нен­ной ду­ше не дать вы­хо­да, она об­ра­тит­ся к ору­дию мести — пе­ру и бу­ма­ге.

 

         Нет ни­че­го бо­лее при­зрач­но­го, чем соз­дан­ные ве­щи. Ра­но или позд­но всё обер­нет­ся пра­хом. Соз­дан­ное не веч­но. Ищите — дан­ное!

 

         Стать не­за­ви­си­мым от ре­ли­гии мож­но двоя­ко: ли­бо пе­ре­шаг­нуть че­рез нее, либо — убить.

 

         Стре­мить­ся к не­кон­тро­ли­руе­мой сво­бо­де мож­но, бу­ду­чи 15-лет­ним подростком — по­ка кор­мят ро­ди­те­ли.

 

         Мой друг про­бо­вал чи­тать Биб­лию. «Му­ра ка­кая-то, чушь! Бор­хес пи­шет луч­ше». Что ж, ма­лыш лю­бит толь­ко те книж­ки, ко­то­рые ему по­нят­ны. Малышу — 24 го­ди­ка.

 

         Жен­щи­на, ли­шив­шая­ся не­по­бе­ди­мо­го умения — быть сла­бой, — ли­ша­ет­ся все­го.

 

         Пред­ставь­те се­бе не­ве­ро­ят­ный инструмент — ор­ган, у ко­то­ро­го де­сят­ки ты­сяч кла­виш… Вот где про­стор для ис­пол­ни­те­лей! Нет та­ко­го ин­ст­ру­мен­та? Есть! Это — сло­ва. Ка­ж­дое, от­дель­но взя­тое сло­во, име­ет свой, фик­си­ро­ван­ный, лишь ему од­но­му дан­ный «на­строй». И ка­ж­дый «ор­га­нист» — пи­шу­щий, го­во­ря­щий или слушающий — спо­со­бен вы­звать или ус­лы­шать свою не­под­ра­жае­мую «му­зы­ку слов». Че­ло­ве­че­ская речь по­доб­на иг­ре на кла­виш­ных.

 

         «Я все­гда та­кой, ка­ким ты ме­ня…» — Ос­во­ив­ший это, не зна­ет пре­град в сов­ра­ще­нии.

 

         Дей­ст­ви­тель­ный вы­бор есть у то­го, кто нау­чил­ся жить в по­кое. Для всех ос­таль­ных, «иду­щих по из­бран­но­му пу­ти», — вы­бо­ра не су­ще­ст­ву­ет. А ес­ли им все-та­ки за­хо­чет­ся его совершить — нет ино­го спо­со­ба, кро­ме воз­вра­ще­ния к «ну­лю». Всё дос­тиг­ну­тое при­хо­дит­ся ос­тав­лять. Жерт­вен­ник не бу­дет пуст до тех пор, по­ка лю­дям не на­до­ест «ис­кать свой путь».

 

         У по­слуш­ни­ка го­ло­ва нау­ча­ет руки — бы­ст­ро и без­оши­боч­но: не­ви­ди­мое ру­ко­во­дит ви­ди­мым. У не­слу­ха ру­ки учат голову — этот урок за­тя­ги­ва­ет­ся на ве­ка и да­же ты­ся­че­ле­тия.

 

         То­ро­пись про­све­щать­ся, а не про­све­щать.

 

         Не ви­но­ва­ты те, кто «пло­хо слу­ша­ют», ви­но­ват тот, кто пло­хо го­во­рит.

 

         Ро­ко­вое ис­пы­та­ние для ангелов — по­ле­ты над про­па­стью жиз­ни.

 

         На­стоя­щи­ми жен­ски­ми ча­ра­ми об­ла­да­ют все­го лишь две женщины — Жизнь и Смерть; всё прочее — не ча­ры, а ужим­ки.

 

         За­чем те­бе ис­кать вла­сти над людь­ми? Что­бы стать их бо­гом? Вла­ст­вуй над со­бой и бу­дешь бо­гом для себя — это ку­да луч­ше: вто­рой бог силь­нее пер­во­го.

 

         Про­блем на Зем­ле нет. Толь­ко за­да­чи.

 

         — Я хо­чу, что­бы у нас был ре­бе­нок, — ска­за­ла она.

         — За­чем? Лю­дей на пла­не­те уже дос­та­точ­но, — от­ве­тил он.

 

         Вы­лав­ли­ва­ние мыс­лей из без­мол­вия на­по­ми­на­ет обык­но­вен­ную ры­бал­ку: клюнуло — еще не пой­мал, подсек — еще не вы­та­щил… В по­след­ний мо­мент ры­ба со­про­тив­ля­ет­ся осо­бен­но от­ча­ян­но! «По­клев­ки» мыс­лей зна­ко­мы мно­гим, од­на­ко ре­гу­ляр­ная до­бы­ча дос­та­ет­ся толь­ко опыт­ным «ры­ба­кам». Вспом­ни­те, как лег­ко по­чув­ст­во­вать при­ду­ман­ное и сколь слож­но его за­не­сти на бу­ма­гу.

 

         Ощу­щаю, слы­шу, ви­жу, знаю, люблю — вот эта­пы при­бли­же­ния к ис­ти­не: про­верь се­бя лю­бым из этих гла­го­лов.

 

         При­знак ро­ж­де­ния Шко­лы: но­вое ми­ро­воз­зрен­че­ское пол­но­стью со­от­вет­ст­ву­ет но­во­му жи­тей­ско­му.

 

         Муж­чи­на раз­вра­ща­ет се­бя сам, жен­щи­ну не­об­хо­ди­мо под­толк­нуть. Муж­чин раз­вра­ща­ют ви­но и власть, женщин — ком­пли­мен­ты.

 

         Де­ло за­кан­чи­ва­ет­ся там, где на­чи­на­ет­ся друж­ба сло­на с му­равь­ем.

 

         Та­лант урав­но­ве­ши­ва­ет­ся скром­но­стью, по­это­му вро­ж­ден­ную скром­ность мож­но ком­пен­си­ро­вать вос­пи­та­ни­ем та­лан­та.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: « Любовь — это текст, в ко­то­ром нет во­про­си­тель­ных зна­ков».

 

         Что лю­бишь боль­ше: за­гля­ды­вать в за­дач­ник, или за­гля­ды­вать в от­вет?

 

         Не го­во­ри вы­даю­щим­ся об­ра­зом, а то те­бе по­тре­бу­ет­ся вы­даю­щий­ся слу­ша­тель.

 

         На­де­юсь на то, что, раз­гля­дев не­ле­пи­цу во мне, ты об­на­ру­жишь в се­бе та­кую же.

 

         Бог раз­дви­нул про­стран­ст­во на ты­ся­чу лет, мо­ре тьмы рас­пле­ска­лось, как лу­жа, — слов­но чей-то са­пог на­сту­пил!

 

         Как ду­ша най­дет до­ро­гу до­мой, ес­ли смерть не про­во­дит?!

 

         Ма­те­ри ней­мет­ся, ко­гда ее ре­бе­нок слиш­ком дол­го не бо­ле­ет. Она его са­ма «про­грам­ми­ру­ет».

         — Ты за­бо­лел, мой зай­чик?

         — Нет…

         — Дай ло­бик потрогаю — ка­кой го­ря­чий! На­до вы­пить ле­кар­ст­во.

         — Нет…

         Ус­та­ми мла­ден­ца гла­го­лет имен­но это: «Нет!»

 

         По вы­хо­ду кни­ги ав­тор сжег ру­ко­пись. Ре­дак­тор кни­ги очень переживал — сго­ре­ли все его «ис­то­ри­че­ские» прав­ки: те­перь по­том­ки не смо­гут по дос­то­ин­ст­ву оце­нить та­лант ре­дак­то­ра.

 

         До по­ни­ма­ния лег­че снис­хо­дить са­мо­му, чем под­тя­ги­вать ос­таль­ных.

 

         Апокалипсис — та­кое же ря­до­вое яв­ле­ние в се­зо­нах ду­ха, как вес­на, зи­ма или осень в зем­ной при­ро­де. Ос­та­ет­ся лишь уточ­нить: ка­кой имен­но «се­зон» на дво­ре?

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Де­воч­ка! Ты по­взрос­ле­ешь и вре­мя опять уне­сет те­бя прочь от мо­ей люб­ви».

 

         На­чать мож­но ко­гда угод­но, ос­та­но­вить­ся нуж­но во­вре­мя.

 

         Лю­ди ка­ж­до­го при­хо­дя­ще­го вре­ме­ни за­ни­ма­ют­ся од­ним и тем же — об­нов­ле­ни­ем ба­наль­но­стей.

 

         Ве­рую­щие не при­ни­ма­ют «на ве­ру» ни­че­го, кро­ме то­го, во что им ука­за­но «ве­рить».

 

         До­ка­зую­щий и ве­ру­щий смот­рят друг на дру­га снис­хо­ди­тель­но. Ино­гда они ме­ня­ют­ся мес­та­ми.

 

         Ка­ж­дый в оди­ноч­ку взи­ра­ет на ос­таль­ных, ис­поль­зуя са­мую свою вы­год­ную и силь­ную грань лич­но­сти. При этом взор па­да­ет, как пра­ви­ло, на са­мое сла­бое ме­сто дру­го­го. По­это­му сла­бость объ­е­ди­ня­ет лю­дей на­мно­го луч­ше, чем си­ла.

 

         Про­тив ло­ма нет прие­ма. Ум­ные го­ло­вы в Рос­сии не­из­мен­но ут­вер­жда­ют: «Есть!» И — под­став­ля­ют эти са­мые го­ло­вы…

 

         Че­ло­век под­ни­ма­ет­ся (вос­хо­дит, рас­тет) до тех пор, по­ка есть у не­го си­лы дер­жать гла­за от­кры­ты­ми. Глав­ная энер­гия рас­хо­ду­ет­ся на под­дер­жа­ние век в ра­бо­чем со­стоя­нии. Нет ни­че­го тяжелее — ви­деть всё. За­крыл внут­рен­ний взор — за­крыл­ся и взор внеш­ний, ос­та­но­вил­ся при­ток но­вых об­ра­зов. Ма­лое в ма­лом боль­шо­го не видит — так и на­сы­ща­ет­ся од­ним лишь ма­лым. И всё дру­гое ос­та­но­ви­лось в че­ло­ве­ке. По­ка дер­жал очи отверстыми — рос «сте­бель вос­хо­ж­де­ния», прикрыл — ста­ла рас­ти в ши­ри­ну «пер­со­наль­ная ре­аль­ность». Отдохнешь — еще один «сте­бель» пус­тишь. Мо­жет, вверх, а мо­жет, и вниз… Твоя во­ля.

         На­стоя­щая но­виз­на ни­ко­гда не бы­ва­ет при­ят­ной. Новизна — смер­тель­но му­чи­тель­на. По­это­му в по­ис­ках при­ят­но­го поль­зу­ют­ся обыч­но лишь тем, что уже на­бра­но в ку­зо­вок жиз­ни: «С ме­ня хва­тит!»

         И де­ти растут — гла­за­ми. Низ­кое ка­че­ст­во ин­фор­ма­ции, лег­кий к ней дос­туп и изо­би­лие чер­но-се­рых сочетаний — ре­аль­ная опас­ность. Пло­ды оче­вид­ны: ум боль­шин­ст­ва 14-лет­них про­бу­ж­да­ет­ся по­лу­сле­пым, без внут­рен­не­го нрав­ст­вен­но­го ока.

         Го­во­рю с сы­ном:

         — Во что ум вло­жишь?

         — В де­ло.

         — А ду­шу?

         — Ка­кую еще «ду­шу»?!

         Жизнь вы­бро­си­ла над зем­лей ко­рот­кий сте­бель, на нем вы­рос ог­ром­ный ло­пух ума. По­том прой­дет не­взрач­ное цве­те­ние, поя­вят­ся ре­пьи. По­ста­ра­ют­ся к ко­му-ни­будь при­це­пить­ся.

         — А де­вуш­ку по­лю­бишь? Что ты от­дашь ей?

         — А за­чем ей что-то от­да­вать?

 

         Ре­зуль­та­ты зем­но­го творчества — это да­ле­ко не са­ми пло­ды ду­ха, а все­го лишь их жал­кие ос­тан­ки. Че­реп­ки. Не­бес­ное ис­ко­пае­мое.

 

         Опять го­во­ри­ли о Че­ло­ве­ке. Эта те­ма, по­хо­же, на­чи­на­ет пре­вы­шать все про­чие: вой­ну, день­ги, оби­жен­ность, удо­воль­ст­вия, за­бы­тье. Не­ожи­дан­но по-но­во­му от­кры­лась фра­за: «Че­ло­век есть ме­ра всех ве­щей». В ко­то­рый раз ба­наль­ность де­мон­ст­ри­ру­ет свое глав­ное свойство — не­ис­ся­кае­мость: по­трешь, сни­мешь слой па­ти­ны, а под ней — зо­ло­той свет!

         Ока­зы­ва­ет­ся, «об­лик че­ло­ве­че­ский» — ве­ли­чи­на по­сто­ян­ная, кон­стан­та, ко­то­рую не­воз­мож­но из­ме­нить, ук­руп­няя или раз­де­ляя, пе­ре­ме­щая внут­ри се­бя или из ми­ра в мир, ме­няя мас­шта­бы бы­тия. «Об­лик че­ло­ве­че­ский» — имен­но об­лик: уни­вер­саль­ный «ска­фандр» для игр в ми­ре веч­но­го и бес­ко­неч­но­го. Он удо­бен тем, что не из­ме­ня­ет­ся ни при ка­ких «пу­те­ше­ст­ви­ях».

         Увы, ред­ко кто из зем­лян ком­плекс­ным ви­дом своим — «об­ли­ком мыс­лей», «об­ли­ком чувств», «об­ли­ком фор­мы» — ста­ра­ет­ся до­тя­нуть­ся до идеа­ла. Мно­го ве­ков пы­та­лись уси­лить это стрем­ле­ние при по­мо­щи ре­ли­гии, стро­гих тра­ди­ций, эти­ки, об­ще­ст­вен­ных и го­су­дар­ст­вен­ных норм. Всё рав­но по­лу­ча­ет­ся пло­хо. Эф­фек­тив­ность поч­ти что ноль. По­гля­дишь с зем­ли на небо — ан­ге­лы ле­та­ют, све­тят­ся. Чу­до! А по­гля­дишь с не­ба вниз — стра­ши­ли­ща пол­за­ют, друг дру­га едят. Ужас! А вот был бы че­ло­ве­че­ский об­лик, вы­гля­де­ли бы все жи­те­ли, как есть: при взгля­де «оттуда — сю­да» и при взгля­де «отсюда — ту­да» — че­ло­ве­ки! Ху­дож­ник Босх ры­жую де­воч­ку Еву так изо­бра­жал. Во­круг га­ды пол­за­ют, крюч­ки да пи­ки не­зем­ные, или цве­ты, или свет не­стер­пи­мый. А она сто­ит се­бе, го­лень­кая та­кая, мир­ная, оди­на­ко­вая об­ли­ком всю­ду: и в аду, и в раю.

 

         Ле­ноч­ка ска­за­ла: «На зем­ле вы­ве­лись не «го­мо са­пи­ен­сы», а осо­бая кас­та «при­тво­ряю­щих­ся». Лю­ди очень лов­ко при­тво­ря­ют­ся, что… жи­вут. На са­мом де­ле, притворство — и есть их жизнь. Они, ко­неч­но, уз­на­ют ил­лю­зор­ность. Но опять при­тво­ря­ют­ся, что ни­че­го не за­ме­ча­ют. Весь мир во­круг дви­жет­ся на­стоя­щий, а люди — ино­ход­цы!»

 

         На­чаль­ст­во мож­но лю­бить толь­ко то, ко­то­рое не ме­ша­ет те­бе са­мо­му быть ум­ным. Вахрушев — на­чаль­ник. Клас­си­че­ский. Он — «аб­со­лют­ная еди­ни­ца». Бли­жай­ший друг — 0,6 вах­ру­ше­ва, жена — 0,72 вах­ру­ше­ва, сослуживцы — 0,1–0,01 вах­ру­ше­ва. Есть от­ри­ца­тель­ные и мни­мые ве­ли­чи­ны. Ко­гда Вах­ру­шев встре­ча­ет­ся с яв­ле­ни­ем ве­ли­чи­ной, ска­жем, 1000 вах­ру­ше­вых, он аб­со­лют­но спо­ко­ен: «Это­го не мо­жет быть!»

 

         Жен­ский ум со­гла­ша­ет­ся ус­нуть го­раз­до бы­ст­рее, чем муж­ской. По­это­му в цер­ковь тя­нут­ся пре­иму­ще­ст­вен­но жен­щи­ны: вера — де­ло не­ум­ное.

 

         На­стоя­те­ля хра­ма, от­ца Вик­то­ра, при­гла­си­ли в Пибаньшур — во­ен­ный го­ро­док сре­ди при­ураль­ско­го за­хо­лу­стья. Мол, бла­го­сло­ви, ба­тюш­ка, мол, ра­ке­ты ав­то­ге­ном на час­ти ре­жем. Мир! Ра­зо­ру­же­ние! Кон­вер­сия!

         Ба­тюш­ка в часть прие­хал, но бла­го­слов­лять на­от­рез от­ка­зал­ся:

         — Я про­тив то­го, что­бы рос­сий­скую ар­мию ра­зо­ру­жи­ли!

 

         Ко­гда ты при­дешь к сво­ду сво­их соб­ст­вен­ных за­ко­нов, не за­будь све­рить их с бо­же­ски­ми; ес­ли сов­па­дет хо­тя бы один — спа­сешь­ся!

 

         Был бы огонь, а хво­рост най­дет­ся.

 

         Смысл кре­ще­ния прост: это — при­ся­га ду­хов­ной Ро­ди­не. Внут­рен­ние ду­хов­ные обя­за­тель­ст­ва че­ло­ве­ка вы­ма­ни­ва­ют­ся на­ру­жу и там за­кре­п­ля­ют­ся ис­кус­ст­вом ри­туа­ла. Эта не­хит­рая про­це­ду­ра по­зво­ля­ет ма­ни­пу­ля­то­рам удер­жи­вать ду­хов­ные вой­ска в по­слу­ша­нии. Слу­ча­ют­ся и из­мен­ни­ки. Для них — три­бу­нал и во­ен­но-по­ле­вой суд. В ду­хе, ко­неч­но.

 

         Саша Ч., че­ло­век-та­лант, по­сел­ко­вая прит­ча. Я пе­ре­чис­лю в те­ле­граф­ном сти­ле то, чем он не­уто­ми­мо за­ни­мал­ся в те­че­ние не­сколь­ких лет: про­из­вод­ст­во чер­вей, рез­ка де­ре­вян­ных рас­пис­ных па­не­лей (с ле­бе­дя­ми) для УА­Зов на­чаль­ст­ва, за­кли­на­ние трак­то­ра, экс­пе­ри­мен­ты со сви­но­мат­ка­ми на мо­ро­зе в трех сто­гах, экс­т­ра­сенс (пуль­си­рую­щие глаз­ные яб­ло­ки у па­ци­ент­ки), нор­ма­тив кан­ди­да­та в мас­те­ра спор­та, бег, ве­ло, лы­жи, ка­ра­тэ; дал по­бить се­бя ком­пань­о­нам пья­ным на фер­ме, на­де­ясь, что ло­ды­рей пред­се­да­тель прогонит — про­гна­ли его; со­лист хо­ра (со­гла­сил­ся петь, по­то­му что пред­се­да­тель по­обе­щал ав­то­мо­биль «Жи­гу­ли» дать, но не дал), сле­сарь-мас­тер уча­ст­ка, на­чаль­ник ПРБ (пред­се­да­тель опять по­обе­щал вы­де­лить «Жи­гу­ли», не вы­де­лил), сто­ляр; же­на сажает — се­ме­на не всхо­дят, он пал­ку воткнет — рас­тет; рос в се­мье ал­ко­го­ли­ка, би­ли; ку­пил краски — на­ри­со­вал свой порт­рет всем на удив­ле­ние; в церкви — осо­бен­ность на­ту­ры: «Не мо­гу пе­ре­кре­стить­ся, по­ни­ма­ешь! Перекрестился — за­тряс­ло все­го, думал — про­ва­люсь». За что ни возьмется — всё по­лу­ча­ет­ся с бле­ском, с та­лан­том. Од­на бе­да: за всё сра­зу и хва­та­ет­ся. Энер­гии в человеке — пруд пру­ди. Ки­пит, во все сто­ро­ны хле­щет, как из ды­ря­во­го кот­ла. Поч­ти не пьет. Ку­рит. Лю­бит друж­бу, на­де­ет­ся в лю­дях на луч­шее, до­ве­ря­ет и го­рит на этом. Од­но­люб. Та­кой же из­бы­ток та­лан­тов в до­че­ри, пе­ре­бо­ле­ла ме­нин­ги­том, сейчас — в ин­тер­на­те для осо­бо ода­рен­ных де­тей. «Де­сят­ку бе­жит в мо­ем тем­пе!»

         И на­пос­ле­док ско­ро­го­вор­кой: «Чув­ст­вую, что всё рав­но про­бьюсь, бу­ду мил­лио­не­ром!» Хло­па­ет дверь. Са­ша ухо­дит. Не­уго­мон­ный, низ­ко­рос­лый, су­хой.

 

         Че­ло­ве­ку в те­че­ние двух лет сни­лись «обу­чаю­щие» сны. Ши­зоф­ре­ния в фор­ме за­ни­ма­тель­но­го диа­ло­га.

         — Что это за точ­ка та­кая све­тя­щая­ся?

         — Это — я. Всё жи­вое в ми­ре име­ет та­кую точ­ку. Это как бы зер­но. Ес­ли его раз­бу­дить, оно на­чи­на­ет раз­мно­жать­ся при по­мо­щи форм.

         — То есть?

         — Ну, как кри­сталл: на­ра­щи­ва­ет сам се­бя.

         — А как зер­но зна­ет свою фор­му?

         — Не знаю. Но раз­бу­дить его мож­но «сю­да» или «ту­да» — в за­ви­си­мо­сти от то­го, кто бу­дит.

         — Ан­ти­мир, что ли?

         — Ну, вро­де то­го, хо­тя не со­всем. Вся­кая све­тя­щая­ся точ­ка в ми­ре, зерно — это про­сто ме­сто встре­чи пу­те­ше­ст­вую­щих из ни­от­ку­да в ни­ку­да. Вот и всё. В не раз­бу­жен­ной точ­ке-се­ме­ни со­блю­да­ет­ся пол­ный ба­ланс, и по­это­му она не ну­ж­да­ет­ся в фор­ме и не за­ви­сит от вре­ме­ни. Ба­ланс, од­на­ко, мож­но на­ру­шить. Пред­став­ля­ешь, ес­ли, ска­жем, се­меч­ко обык­но­вен­ной ого­род­ной ре­пы раз­бу­дить «ту­да»? Чер­ная ды­ра на гряд­ке: всё из­ни­что­жит и не по­да­вит­ся! А тварь та­кую сде­лать? А ес­ли че­ло­ве­ка?

         — Что — че­ло­ве­ка? «Не ту­да», то есть, как раз «ту­да» раз­бу­дить?

         — Да. Для ми­ра зем­ли это бу­дет аб­со­лют­ный дья­вол сам по се­бе, не­за­ви­си­мо от его внут­рен­них ка­честв.

         — Та­кое воз­мож­но?

         — Да. И очень лег­ко. Дос­та­точ­но до­га­дать­ся, как раз­бу­дить, ос­таль­ное про­изой­дет са­мо со­бой: фор­ма нач­нет об­ра­зо­вы­вать­ся «там». Наш мир двоя­ко ста­би­лен; да­но толь­ко сво­ему бу­дить сво­его.

         — А мо­жет ли свой раз­бу­дить чу­жо­го?

         — …

 

         Итак, ку­да же ты при­ча­лил?! Скорбь осед­лав­ши, слов­но трон, вдруг с на­сла­ж­де­ни­ем пе­чаль­ным гля­дишь на мер­зость и урон. Вон там, под об­лач­ным по­кро­вом, сам со­зи­да­ет­ся ко­нец: вос­тор­жен, зол и оча­ро­ван кро­ва­вый ра­зу­ма са­мец. И ле­зет хам в за­каз­ник рай­ский. Ах, не­бо, не­бо, слад­кий дом! Не жить без ок­ри­ков хо­зяй­ских то­му, кто пра­вед­но ро­ж­ден.

         Ис­пил гла­за за­слон не­бес­ный. И хам ос­леп­ший храм сло­мал… Ус­ла­ды нет в пе­ча­ли тес­ной. Смерть ве­ли­ка. Умер­ший мал.

 

         Нет име­ни во мне! Бес­силь­ны страсть и сла­ва. На­руж­ный ход вещей — мой твер­дый при­зрак, сон. И мно­го­ли­ка муд­рость. И пус­то­та кро­ва­ва. Ко­леб­лет воз­дух рта бес­стыд­ный сак­со­фон!

         Ты про­сто есть при­чи­на ис­пы­тать пе­ре­пол­не­нье. За­чем шу­чу? Офи­ци­ант так при­сталь­но мол­чит. Еще не встре­ти­лись, а уж в про­щаль­ном ис­сту­п­ле­нии ле­та­ют мыс­ли. И ру­ка в кар­ма­не мнет клю­чи. На скатерти — как пау­чок умер­ший! — кляк­са. Лег­чай­шей лап­кой чувств ты тя­нешь нить… Ужас­но. Жиз­ни нет в не­мом про­стран­ст­ве ча­са!

         Так­си­сту всё рав­но, что не­чем мне пла­тить.

 

         — Жить — скуч­но!

         Та­кое не­ожи­дан­ное за­яв­ле­ние сде­лал один из ра­бо­чих за­во­да, где про­во­дил­ся пси­хо­ло­ги­че­ский тре­нинг.

         — По­че­му?! — изу­ми­лись пси­хо­ло­ги.

         — По­то­му что я рань­ше знал, что с на­чаль­ст­вом на­до бо­роть­ся, а те­перь знаю, что обо всем мож­но до­го­во­рить­ся.

 

         Мой друг — про­фес­сио­наль­ный сы­щик, юрист. Ока­зав­шись од­ним из звень­ев пра­во­ох­ра­ни­тель­ной сис­те­мы, ко­то­рая долж­на бо­роть­ся с по­дон­ка­ми, про­фес­сио­нал об­на­ру­жил: сис­те­ма са­ма на­сквозь про­гни­ла. Он всту­пил в бой, где на его сто­ро­не вы­сту­пил то­гда и вы­сту­па­ет се­го­дня един­ст­вен­ный, но не­по­бе­ди­мый союзник — не спя­щая че­ло­ве­че­ская со­весть. В не­го стре­ля­ли «свои», его пы­та­лись за­ду­шить по за­да­нию «вер­хов», его сби­ва­ли ма­ши­ной. Он не сдал­ся. Его соб­ст­вен­ные по­яс­не­ния к си­туа­ци­ям зву­чат буд­нич­но: «Ме­ня мож­но убить, уговорить — нель­зя». Ка­кая-то не­здеш­няя пре­дан­ность свет­лым идеа­лам. Меч­та­тель от­крыт для уда­ров. Не про­сто мечтатель — бо­ец, ря­дом с ко­то­рым свою соб­ст­вен­ную ров­но те­ку­щую жизнь мож­но рас­смат­ри­вать, как ка­пи­ту­ля­цию. Он чрез­вы­чай­но не­удо­бен для ком­про­мис­сов с под­ло­стью. Ес­ли и не ви­дит на­сквозь, то чу­ет без­оши­боч­но. Ибо на­стоя­щий профессионализм — это и есть со­весть. Со­весть, ру­ко­во­дя­щая по­ступ­ка­ми, а не на­обо­рот.

 

         — А что нуж­но сде­лать, что­бы по­чув­ст­во­вать дру­го­го?

         — При­кос­нуть­ся.

         — И всё?!

         — Ну, в об­щем, да. Толь­ко са­мо­го се­бя при этом при­дет­ся за­быть. А то бу­дешь ощу­щать всё рав­но се­бя са­мо­го лишь, но — на фо­не при­кос­но­ве­ния к че­му-ли­бо или ко­му-ли­бо. Не по­нят­но?

         — По­нят­но. Го­лос соб­ст­вен­ной жиз­ни дол­жен быть ти­хим, то­гда бу­дет це­ли­ком по­ня­тен го­лос жиз­ни со­се­да.

         — Пра­виль­но. Мо­ло­дец.

         — Ре­ли­гия ка­кая-то по­лу­ча­ет­ся!

         — Да нет, не ре­ли­гия. Про­сто жизнь. Мож­но да­же без слов…

         — А ты ме­ня слы­шишь? Ну, без слов — слы­шишь?

         — Слы­шу.

         — А я те­бя?

         — И ты ме­ня слы­шишь. При­слу­шай­ся к ти­ши­не, что она те­бе шеп­чет, под­ска­зы­ва­ет?

         — Что ты силь­ная, что бо­решь­ся с чем-то тя­же­лым. С пе­ча­лью ка­кой-то?

         — Спа­си­бо за «силь­ную».

         — Это лесть?

         — Глу­пый! Это — при­кос­но­ве­ние.

 

         По­крыв гла­ву, как шля­пой, ним­бом, при­выч­кам сле­дуя точь-в-точь, го­тов, чтоб стать не­за­ме­ни­мым, дос­тиг­ший це­ли, рвать­ся прочь!

 

         Ста­рею­щий опыт му­ти­ру­ет в спа­си­тель­ный ци­низм. Ну, на­при­мер, в та­кой вот фор­му­ли­ров­ке: вид раз­де­ваю­щей­ся жен­щи­ны вы­зы­ва­ет ра­до­ст­ные чув­ст­ва, а вид одевающейся — ра­до­ст­ные мыс­ли.

 

         «Гер­ба­лайф», «Диа­не­ти­ка», «Нау­ка ра­зу­ма», «Сба­лан­си­ро­ван­ное пи­та­ние» и т. д. и т. п. — это всё след­ст­вия и ре­зуль­та­ты мен­таль­ной ин­тер­вен­ции, ко­то­рая раз­вер­ну­лась в ин­тел­лек­ту­аль­ном и ду­хов­ном про­стран­ст­ве Рос­сии. Здесь не уме­ют поль­зо­вать­ся, не ве­ря. Бу­к­валь­но: поверить — счи­тай, про­ве­рить. Соб­ст­вен­ные внут­рен­ние рос­сий­ские ве­ро­ва­ния (в том чис­ле: идео­ло­ги­че­ские, эко­но­ми­че­ские, тех­ни­че­ские, пси­хо­ло­ги­че­ские и проч.) но­си­ли весь­ма от­вле­чен­ный, аб­ст­ракт­ный ха­рак­тер, все­гда стре­мясь в сво­ем са­мо­вы­ра­же­нии к при­под­ня­то­сти и обоб­ще­нию. Ны­неш­няя мен­таль­ная ин­тер­вен­ция сыг­ра­ла на том, что ре­ком­би­ни­ру­ет ис­ход­ную, при­род­но-от­вле­чен­ную мен­таль­ность рус­ско­го че­ло­ве­ка на свой лад и нау­ча­ет его прак­ти­че­ской ве­ре. Как ес­ли бы вдруг стра­те­га пе­ре­учи­ли на так­ти­ка. Умень­ши­ли в се­бе са­мом.

 

         Лю­бовь в лю­дях ста­но­вит­ся ви­ди­мой и об­на­ру­жи­ва­ет­ся не по то­му, как они встре­ча­ют­ся, а по то­му, как они рас­ста­ют­ся. Са­мо­лю­бие но­сит оде­ж­ды люб­ви. Рас­ста­ва­ние об­на­жа­ет прав­ду.

 

         Спо­соб. Жи­вое от мерт­во­го тош­нит, и мерт­вое от жи­во­го тош­нит: так они и оп­ре­де­ля­ют друг дру­га.

 

         Ес­ли всю энер­гию жиз­ни по­тра­тить лишь на ее раз­гон, то мо­жет слу­чить­ся не­об­ра­ти­мое: сил ос­та­но­вить­ся не бу­дет!

 

         Под­ро­ст­ки: силь­ные чув­ст­ва вы­ра­жа­ют­ся че­рез гром­кие зву­ки. Взрос­лые: силь­ные чув­ст­ва опи­ра­ют­ся на си­лу мыс­ли. Ста­ри­ки: силь­ные чувства — цве­ты со­жа­ле­ния.

 

         Од­ни за­ня­ты из­го­тов­ле­ни­ем «мыс­лей по по­во­ду», дру­гие из­го­тав­ли­ва­ют по­во­ды для мыс­лей.

 

         Хо­ро­шо и пра­виль­но, ко­гда ле­ген­да о че­ло­ве­ке пе­ре­жи­ва­ет его са­мо­го. А ес­ли на­обо­рот: че­ло­век, пе­ре­жив­ший свою соб­ст­вен­ную ле­ген­ду? Это ведь — «де­ти эпо­хи», зом­би из про­шло­го.

 

         На­стоя­щий вол­шеб­ник во­об­ще не­ви­дим.

         По­лу­вол­шеб­ни­ка за­ме­ча­ют толь­ко по­сле смер­ти: «Бо­же! Как мы его рань­ше не раз­гля­де­ли!»

         Од­на­ко боль­ше все­го при­тво­рять­ся вол­шеб­ни­ка­ми лю­бят фо­кус­ни­ки: «Смот­ри­те! Смот­ри­те, что я умею де­лать!»

 

         Чув­ст­ва диф­фе­рен­ци­ро­ва­ны. По-от­дель­но­сти, ка­ж­дое из них аб­со­лют­но прав­ди­во в сво­ей об­лас­ти. Со­во­куп­ная ин­фор­ма­ция всех чувств соз­да­ет ин­ди­ви­ду­аль­ную кар­ти­ну по­зна­ния.

         Ложь — это раз­ни­ца ме­ж­ду по­зна­ни­ем и зна­ни­ем.

         Зна­ние не чув­ст­ву­ет и не пер­со­ни­фи­ци­ру­ет.

 

         «Вре­мя со­би­рать кам­ни» — это со­би­рать те из них, ко­то­рые лю­ди дер­жат за па­зу­хой, на серд­це. Пусть бро­сят: на­до при­нять, не от­ве­тив! И что то­гда у бро­сив­ше­го ос­та­нет­ся? Дыр­ка! Че­рез это от­вер­стие в серд­це мо­жет вой­ти но­вая ду­ша.

 

         Лю­ди стре­мят­ся сде­лать во­круг се­бя «ка­че­ст­вен­ное ко­ли­че­ст­во». Луч­ше бы они по­за­бо­ти­лись о «ко­ли­че­ст­ве ка­честв».

 

         У зем­лян при­ня­то вы­ра­жать силь­ные чув­ст­ва при по­мо­щи: гром­ко­го зву­ка, креп­ких на­пит­ков и гру­бо­го сло­ва.

 

         Ло­мать скор­лу­пу пред­став­ле­ний мож­но с двух сто­рон сра­зу.

 

         Удоб­нее все­го при­гла­шать ино­пла­не­тя­ни­на в дом сво­его ми­ро­воз­зре­ния.

 

         В од­ной ком­па­нии ма­ло куль­ту­ры, за­то мно­го жиз­ни, в другой — на­обо­рот. Очень ред­ко бы­ва­ет, что­бы куль­ту­ра и жизнь би­ли од­ним фон­та­ном.

 

         У Люб­ви нет име­ни.

 

         Логика — по­строе­ние разума — пау­ти­на, в ко­то­рой за­пу­ты­ва­ет­ся ду­ша, и где из нее вы­пи­ва­ют кровь.

 

         С очень веж­ли­вым, по­ря­доч­ным или очень куль­тур­ным че­ло­ве­ком схо­дить­ся близ­ко не­безо­пас­но: не­ча­ян­но мож­но раз­гля­деть свою соб­ст­вен­ную без­образ­ность, ко­то­рая, став ви­ди­мой, не­мед­лен­но на­па­да­ет. С это­го на­чи­на­ет­ся рус­ское са­мо­ед­ст­во.

 

         Зер­но, «взо­рван­ное» рос­том, жиз­нью, тво­рит свою уве­ли­чи­ваю­щую­ся Вселенную — стро­ит свой дом, в ко­то­ром по­сле смер­ти стеб­ля при­дет­ся жить; так что пря­мой смысл — ста­рать­ся. Глав­ный строи­тель «до­ми­ка для ду­ши» — твое при­жиз­нен­ное во­об­ра­же­ние. Не свя­зы­вай ему ру­ки и не дер­жи на го­лод­ном пай­ке пра­вил, не ри­суй ему гра­ниц. Толь­ко то­гда оно ус­пе­ет по­стро­ить дос­та­точ­но про­сто­рную бес­ко­неч­ность.

 

         Я ме­ня­юсь из­нут­ри и по­зво­ляю ми­ру во­круг из­ме­нять­ся то­же.

 

         Примитив — это ко­гда про­стое вы­ра­же­но слож­но. Гар­мо­ния, по­те­ряв­шая блеск, пре­вра­ща­ет­ся в ба­наль­ность.

 

         Вы бо­ре­тесь за свет­лое бу­ду­щее? Луч­ше бы вы бо­ро­лись за свет­лое на­стоя­щее! А то тем­но­ва­то у вас тут…

 

         Раз­ви­ваю­щее­ся «Я» пе­ре­хо­дит в сум­ми­рую­щее «И», но ко­гда «И» ус­та­ет, оно на­ни­ма­ет «по­гра­нич­ни­ков» — все­воз­мож­ные: «ес­ли», «но», «од­на­ко», «по­то­му что»…

 

         Пья­ный сын ки­нул­ся на от­ца с но­жом, ра­нил.

         Мать в ужа­се бро­са­ет­ся к сы­ну: «Ты пред­став­ля­ешь, что ты на­тво­рил? Те­бя же по­са­дят!»

         Вот бы пси­хо­ло­гам по­ин­те­ре­со­вать­ся у му­жа, что он пе­ре­жил в тот мо­мент, ко­гда ему тре­бо­ва­лось ока­зать пер­вую по­мощь.

 

         Вопросы — ин­ст­ру­мент пы­ток. Пы­та­ют ближ­не­го, се­бя, при­ро­ду, ду­шу. Для «уси­ле­ния» во­про­са мож­но при­ме­нить ка­ле­ное же­ле­зо или элек­три­че­ский ток, или пси­хо­ло­ги­че­ские от­мыч­ки, или еще что-ни­будь.

         Мож­но ли нау­чить­ся жить вне во­про­са? Воз­мож­но, пер­вый крае­уголь­ный ка­мень, за­ло­жен­ный в ос­но­ву всей цивилизации — имен­но этот знак. Пыт­ка.

         Жизнь — про­бле­ма. Как нау­чить­ся ре­шать про­бле­му, не при­бе­гая к во­про­сам? К пыт­кам.

         При­ме­не­ние во­про­сов де­ла­ет про­бле­му бес­ко­неч­ной.

 

         Как стать но­вым? Дей­ст­ви­тель­но дру­гим. Как сде­лать про­цесс са­мо­об­нов­ле­ния не­пре­рыв­ным и со­зи­да­тель­ным? За­да­ча бо­лее чем на­сущ­на: тот, кто не уме­ет и не ус­пе­ва­ет самообновляться — без­на­деж­но от­ста­ет в жиз­ни и про­иг­ры­ва­ет. Мир стре­ми­тель­но ста­но­вит­ся как бы про­зрач­ным и объ­ем­ным, при этом сам по­сто­ян­но ме­ня­ет­ся, «иг­ра­ет», как ма­ги­че­ский кри­сталл. Се­го­дня ма­ло быть в этом ми­ре про­сто хо­ро­шим спе­циа­ли­стом или че­ло­ве­ком, знаю­щим нуж­ные пра­ви­ла поведения — нуж­но са­мо­му нау­чить­ся «иг­рать». Как иг­ра­ет с судь­бой вся­кий, иду­щий по ка­на­ту, на­тя­ну­то­му над ве­ли­ким Ни­что.

 

         Уче­ные, док­то­ра на­ук, пре­по­да­ва­те­ли-ин­но­ва­то­ры и да­же академики — со­бра­лась вы­со­ко­об­ра­зо­ван­ная пуб­ли­ка, объ­е­ди­нен­ная об­щим по­ни­ма­ни­ем про­бле­мы: то, ка­ки­ми вы­рас­та­ют се­го­дняш­ние люди — пло­хая и не­ка­че­ст­вен­ная «про­дук­ция» на­шей, ме­ст­ной, рос­сий­ской ци­ви­ли­за­ции. Не­удов­ле­тво­ри­те­лен про­фес­сио­на­лизм лич­но­сти, и, что осо­бен­но огорчительно — сла­бы ка­че­ст­вен­ные «па­ра­мет­ры»: от­сут­ст­ву­ет ин­тел­ли­гент­ность, уме­ние поль­зо­вать­ся сво­бо­дой, о ду­хов­но­сти уж и го­во­рить, за­час­тую, не при­хо­дит­ся. А жизнь — идет. Хо­тим мы то­го, или не хо­тим, она предъ­яв­ля­ет к сво­им уча­ст­ни­кам всё воз­рас­таю­щие «по уров­ню» тре­бо­ва­ния: опо­здав­шие, ле­ни­вые, сле­пые и гор­дые самолюбцы — мо­гут ос­тать­ся за бор­том не­ос­та­но­ви­мо­го ко­раб­ля эво­лю­ции. Как по­мочь ближ­не­му, как сде­лать так, что­бы он — бу­к­валь­но! — не спал на хо­ду? Раз­бу­дить ак­тив­ность, вклю­чить жиз­нен­ный ин­те­рес человека — вот за­да­ча и бла­го­род­ней­шая, и труд­ней­шая. По­то­му что вся­кий «спя­щий» реа­ги­ру­ет на по­буд­ку оди­на­ко­во: «От­стань­те! Мне и без вас хо­ро­шо!» Мо­гут и в лоб дать.

 

         Эф­фект дельфина — это его вро­ж­ден­ная без­ус­лов­ная при­выч­ка вы­тал­ки­вать на по­верх­ность всё жи­вое, что ну­ж­да­ет­ся в по­мо­щи. Точ­но так же ро­ди­те­ли-лю­ди ста­ра­ют­ся «вы­толк­нуть» сво­их чад в иной, бо­лее вы­со­кий уро­вень жиз­ни. Но во­прос в ином: как ока­зать­ся в прин­ци­пи­аль­но иной жиз­ни? Как «вы­толк­нуть» са­мих се­бя в дру­гие го­ри­зон­ты? Ни бог, ни царь и не ге­рой здесь не по­мо­гут. Дей­ст­ви­тель­ная дви­жу­щая си­ла лю­бой но­виз­ны как бы не­ве­ро­ят­на с точ­ки зре­ния тра­ди­ци­он­ной ре­аль­но­сти: она — внут­ри че­ло­ве­ка, в его во­об­ра­же­нии, ес­ли го­во­рить точ­нее. По­это­му так важ­на слег­ка под­за­бы­тая ис­ход­ная ба­наль­ность: про­дук­тив­ное воображение — ис­точ­ник и при­чи­на соз­дав­шей­ся ци­ви­ли­за­ции. Ка­ж­дый но­сит внут­ри се­бя сво­его «дель­фи­на». Вос­тре­бо­ван­но­го или, увы, нет.

 

         Ны­неш­ние лю­ди на­чи­на­ют осоз­на­вать, что они не эко­ло­гич­ны, пре­ж­де все­го, в са­мих се­бе. По­это­му идея «про­ры­ва» (сквозь са­мих се­бя, по­лу­ча­ет­ся) всё на­стой­чи­вее сту­чит­ся в ду­бо­вые две­ри се­го­дняш­не­го не­под­виж­но­го соз­на­ния. Новое — это в ка­ком-то смыс­ле все­гда «не­по­роч­ное за­ча­тие»: на ста­рый тип мыш­ле­ния на­кла­ды­ва­ет­ся та­бу, он ста­но­вит­ся «по­роч­ным» — спо­соб­ным по­ро­дить лишь то, что уже из­вест­но или ком­би­на­ции из­вест­но­го; имен­но та­ким об­ра­зом во все ве­ка ор­га­ни­зо­вы­ва­лась тех­но­ло­гия про­ры­ва; ве­ли­кие пред­ше­ст­вен­ни­ки со­тво­ря­ли не­бы­ва­лое в оди­ноч­ку, со­вре­мен­ни­ки уме­ют кон­цен­три­ро­вать энер­гию мно­гих жиз­ней в еди­ный на­прав­лен­ный луч — тун­нель в не­ве­до­мое. Дра­ма­тизм си­туа­ции в том, что ока­зав­шись ре­аль­но в этом са­мом во­ж­де­лен­ном но­вом, при­хо­дит­ся ре­аль­но хо­ро­нить всё ста­рое. Как в жиз­ни.

 

         Умный — слу­ша­ет. Ко­го? Как? За­чем? Дру­гих? Се­бя? Ти­ши­ну? По­че­му же, все-та­ки, ум­ные лю­ди спо­рят? Мо­жет быть, они ин­туи­тив­но ста­ра­ют­ся «до кон­ца вы­го­во­рить­ся» — из­ба­вить­ся от сво­его «со­дер­жа­ния», что­бы эле­мен­тар­но ос­во­бо­дить ме­сто для раз­ме­ще­ния но­во­го?! Так ухо­дит ввысь ракета — без­опор­ное существо — дви­жу­щая­ся имен­но по­то­му, что уме­ет от­бра­сы­вать «часть се­бя». Стран­ный и не­мно­го пе­чаль­ный об­раз, ес­ли его при­ме­нить к лю­дям. Кто-то взры­ва­ет­ся на стар­те, кто-то ча­дит и гро­хо­чет, кто-то про­сто от­сы­рел, а тот, кто дей­ст­ви­тель­но взлетел — уже не воз­вра­ща­ет­ся.

 

         Един­ст­вен­ный шанс из­ме­нить ход жизни — это из­ме­нить ее при­чи­ну. При­чи­на жизни — сам че­ло­век, его внут­рен­ний мир. Ог­ля­ни­тесь: всё вокруг — лишь след­ст­вие ка­кой-то пред­ше­ст­вую­щей вы­дум­ки, чер­те­жа, сло­ва… След­ст­вие след­ст­вий! Ре­аль­ная при­чи­на соб­ст­вен­ной цивилизации — че­ло­ве­че­ское во­об­ра­же­ние. Вот в не­го-то и сле­ду­ет вкла­ды­вать си­лы, день­ги и вре­мя. Не­у­же­ли не­по­нят­но, не­у­же­ли еще кто-то на­де­ет­ся из­ме­нить при­чи­ну, под­ре­ту­ши­ро­вав след­ст­вия? Раз­ви­тие все­гда дра­ма­тич­но. Во многом — это оди­но­кий путь. Впро­чем, как вся­кое дви­же­ние на вы­со­те.

 

         «Аме­ри­кан­ский об­раз жиз­ни» жи­вет и побеждает — рос­сия­не (всех на­цио­наль­но­стей) са­ми се­го­дня пе­ре­жи­ва­ют блиц­криг осо­бо­го ро­да, ин­тер­вен­цию мен­та­ли­те­та за­пад­но­го ти­па. Есть мно­го­чис­лен­ные жерт­вы. Глав­ный со­кру­шаю­щий удар — по де­тям. Ментальность — хищ­ное су­ще­ст­во.

 

         Хит ты­ся­че­ле­тия! Рус­ский те­атр: «На­ши про­тив на­ших». (На по­сто­ян­ную ра­бо­ту тре­бу­ют­ся за­ру­беж­ные сце­на­ри­сты и ре­жис­се­ры.)

 

         Ум че­ло­ве­ка мо­жет «за­бо­леть» чем угод­но. На­при­мер, «чув­ст­вом гор­до­сти», «чув­ст­вом от­вет­ст­вен­но­сти» или то­го хуже — «чув­ст­вом спра­вед­ли­во­сти». Ну и что? А то, что управ­ле­ние жиз­нью в уме, «бо­лею­щим» та­ким об­ра­зом, боль­ше не при­над­ле­жит са­мо­му интеллекту — всем управ­ля­ют эмо­ции. Взрос­лая жизнь на­чи­на­ет на­по­ми­нать дет­ский сад. Ска­жем, чув­ст­во спра­вед­ли­во­сти пре­вра­ща­ет­ся в из­люб­лен­ное ариф­ме­ти­че­ское дей­ст­вие русских — де­ле­ние. Де­лит­ся всё: крес­ло, вре­мя, сред­ст­ва, дру­зья. Со­зи­дать рос­сы лю­бят на­чи­нать с… раз­ме­же­ва­ния.

 

         Пе­ри­од пер­во­на­чаль­но­го на­ко­п­ле­ния ка­пи­та­ла ис­ка­жа­ет че­ло­ве­че­ское ли­цо до зве­ри­но­го об­ли­ка. Мы ни­ко­гда не вы­рвем­ся из ча­ст­но­го чув­ст­ва ча­ст­ной соб­ст­вен­но­сти. Внут­рен­ний «зверь» все­гда бу­дет про­рас­тать на­ру­жу. Будь ты с порт­фе­лем, будь ты с со­хой.

 

         Лю­ди со­глас­ны на лю­бую ста­биль­ность.

 

         Вот — де­ре­во. Ес­ли его те­ло рас­пи­лить на дос­ки, то мож­но по­ста­вить за­бор. А вот — зем­ля. Из нее по­лу­ча­ют­ся кир­пи­чи, из кирпичей — дом. Во­круг дома — за­бор. А вот и снег. Хо­лод­но. Но вой­дет че­ло­век в свое жи­ли­ще, за­то­пит печь и за­жжет свет. И бу­дет те­п­ло. По­то­му что толь­ко че­ло­век уме­ет де­лать те­п­ло во­круг се­бя, ко­гда вокруг — сту­жа…

 

         Лю­ди слу­ша­ют друг дру­га, по­то­му что хо­тят, на­вер­ное, по­нять се­бя.

 

         Вре­мя без­на­деж­ных мно­го­то­чий в Рос­сии по­сте­пен­но пре­вра­ща­ет­ся в по­ис­ти­не зо­ло­тые двое­то­чия, за ко­то­ры­ми по­ти­хонь­ку на­чи­на­ет про­гля­ды­вать­ся пе­ре­чень дел и же­ла­ний.

 

         Земля — кор­ми­ли­ца. Эту ба­наль­ность же­ла­тель­но про­чув­ст­во­вать ка­ж­до­му лич­но: не толь­ко хле­ба, но и са­ми лю­ди, и их ве­щи, их окружение — всё, аб­со­лют­но всё сра­бо­та­но из ма­те­рин­ско­го ис­ход­но­го материала — Зем­ли. А она на­ча­ла ску­деть и бо­леть. Есть кой-ка­кой дол­жок у нас, лю­дей, пе­ред этой пер­во­при­чи­ной; лю­ди жизнь «де­ла­ют», а зем­ля ее про­из­во­дит иначе — ро­ж­да­ет. Есть раз­ни­ца?!

 

         В сов­хо­зе «Вос­точ­ный» — на от­кры­тых пло­щад­ках и в павильонах — со­б­ра­но ко­лос­саль­ное ко­ли­че­ст­во тех­ни­ки со все­го све­та. Обид­но, что уча­ст­ни­ков кон­фе­рен­ции (а ведь это, как пра­ви­ло, глу­бо­кие спе­циа­ли­сты экс­т­ра-клас­са) про­гна­ли за пол­ча­са-час ми­мо ин­те­рес­ней­ших экс­по­на­тов, око­ло ко­то­рых стоя­ли та­кие же спе­циа­ли­сты-экс­т­ра, кон­ст­рук­то­ры и ди­рек­то­ра, при­та­щив­шие свои тех­ни­че­ские де­ти­ща за ты­ся­чи ки­ло­мет­ров и смон­ти­ро­вав­шие их здесь. Веч­но то­ро­пим­ся. Ку­да? То­ро­пим­ся… по­ка­зать! Что­бы что? Чтобы — по­ка­зать всё. С раз­ма­хом. Здо­ро­во, ко­неч­но, но спе­циа­ли­стов жал­ко. Я ви­дел их воз­бу­ж­ден­ные, но не­сколь­ко рас­те­рян­ные ли­ца. Нель­зя тра­вить прак­ти­ков ми­мо­лет­ным по­ка­зом.

 

         Сядь и за­ду­май­ся. А по­том встань и де­лай. Зем­ля те­бе от­да­ла свою жизнь. И ты те­перь ей от­дай свою.

 

         Воображение — един­ст­вен­ная ре­аль­ность. Ог­ля­нись: мир лю­дей це­ли­ком был во­об­ра­жен ими самими — плоть лишь «на­рос­ла» во вре­ме­ни на чер­те­жи, схе­мы и сло­ва. Ос­таль­ной мир во­об­ра­жен не на­ми. Цивилизация — плод фан­та­зии, раз­вив­ший­ся в ма­те­рин­ском чре­ве и за счет не­го. Воображение — един­ст­вен­ный обою­до­ост­рый ин­ст­ру­мент, прак­ти­че­ски при­рав­няв­ший че­ло­ве­ка и к Дья­во­лу, и к Бо­гу. Выбор — внут­ри нас и он все­гда сво­бо­ден. Внеш­ний мир за­хо­дит в эко­ло­ги­че­ские ту­пи­ки, по­то­му что не эко­ло­гич­но раз­ви­ва­лась «внут­рен­няя сре­да» че­ло­ве­че­ско­го обитания — внут­рен­ний мир. Глав­ная при­чи­на проблем — оду­хо­тво­ре­ние сознания — ка­жет­ся та­кой от­вле­чен­ной, та­кой ма­ло­су­ще­ст­вен­ной… Че­ло­век «вы­тя­нул» в мир бы­тия ко­лос­саль­ное ко­ли­че­ст­во ве­щей, ко­то­рые всту­пи­ли в за­во­ра­жи­ваю­щее взаи­мо­дей­ст­вие: ос­та­лось лишь «вы­ду­мать» для все­го это­го са­мое главное — са­му жизнь. В ми­ре эту «тех­но­ло­гию», ко­гда жи­вое ро­ж­да­ет­ся толь­ко от жи­во­го на­зы­ва­ют оду­хо­тво­ре­ни­ем. Весь внеш­ний мир оду­хо­тво­рен, так ска­зать, Твор­цом; оду­хо­тво­ре­ние внут­рен­не­го лич­но­го мира — ра­бо­та ка­ж­до­го. По­нят­но, что энер­гию эмо­ций, си­лу зна­ния, день­ги и вре­мя сле­до­ва­ло бы вкла­ды­вать имен­но в при­чи­ну фе­но­ме­на че­ло­ве­че­ско­го бытия — в про­бу­ж­де­ние его внут­рен­не­го са­мо-со­дер­жа­ния. Че­рез это мо­жет про­изой­ти оду­хо­тво­ре­ние всей дея­тель­но­сти че­ло­ве­ка на Зем­ле и не толь­ко. Не­об­хо­ди­мость уже осоз­нан­на. Но как «до­тя­нуть» труд­но­фор­ма­ли­зуе­мые ду­хов­ные ком­по­нен­ты че­ло­ве­че­ско­го бы­тия до су­гу­бых тех­но­ло­гий? Воз­мож­но, в одиночку — «до­тя­нуть» се­бя, что­бы по­том сле­ды ре­мес­ла ав­то­ма­ти­че­ски «жи­ли», а не про­сто «ра­бо­та­ли».

 

         Будь­те бди­тель­ны: след­ст­вия лю­бят ря­дить­ся в оде­ж­ды при­чи­ны! Об­раз по­ро­ж­да­ет по­до­бие, по­до­бие по­ро­ж­да­ет вещь.

 

         Рус­ская зем­ля. Не­сча­ст­ная соб­ст­вен­ность.

 

         Не на­пить­ся чис­той во­ды из за­мут­нен­но­го ис­точ­ни­ка… Земля — ис­точ­ник всей прак­ти­че­ской жиз­ни лю­дей. Он се­го­дня да­же не замутнен — за­га­жен и ис­пор­чен. Бесплодие — рас­пла­та за эго­изм. Ра­цио­наль­ная на­ша ци­ви­ли­за­ция об­рек­ла не­ви­ди­мые че­ло­ве­че­ские ду­ши на го­лод­ную смерть. Сле­дом за не­ви­ди­мым го­ло­дом за­мая­чил го­лод ви­ди­мый: бес­плод­ной ста­но­вит­ся са­ма Зем­ля. Труд тех, кто пы­та­ет­ся вер­нуть зем­ле пло­до­ро­дие, по­хож на под­виж­ни­че­ст­во, а речь их об этом за­час­тую под­ни­ма­ет­ся до фи­ло­соф­ско­го зву­ча­ния. По­то­му что за­да­ча дей­ст­вий про­ста, как на вой­не: вы­жить.

 

         Человек — очень «за­дум­чи­вое» су­ще­ст­во. Бли­же к смерт­но­му од­ру чис­ло «за­дум­чи­вых» за­мет­но уве­ли­чи­ва­ет­ся.

 

         Чер­вяк из­на­чаль­но на­хо­дит­ся в ус­ло­ви­ях па­то­ген­ной мик­ро­фло­ры и мик­ро­фау­ны. То есть, в этой сре­де из­на­чаль­но со­дер­жит­ся гро­мад­ное чис­ло бо­лез­не­твор­ных су­ществ. По­сле то­го, как червь по­ра­бо­тал, — про­дукт по­лу­ча­ет­ся чис­тей­ший! Дей­ст­ви­тель­но, хоть в рот не кла­ди. Па­то­ген­ность ис­че­за­ет.