Лев РОДНОВ

 

 

 

БИСЕР-84

 

(«Тексты-II»)

 

ТЕТРАДЬ № 11

 

 

*************************

 

 

         Толь­ко от­кры­тия! Ис­тин­ные, ложные — без раз­ни­цы… Мо­ло­дость не при­зна­ет кон­стант.

 

         Жизнь людей — иг­ра. За пре­де­ла­ми их игры — жизнь.

 

         Не пу­тай­те до­вер­чи­вость с до­ве­ри­ем!

 

         Слу­ча­ет­ся, ре­бе­нок не до­но­шен ма­те­рью. Слу­ча­ет­ся: взрос­лый че­ло­век не до­но­шен Жиз­нью.

 

         До ка­ко­го пре­де­ла мож­но де­лить мгно­ве­ние? По­ка оно не ста­нет час­ти­цей?!

 

         Лю­бовь с пер­во­го взгля­да уми­ра­ет в рас­сроч­ку.

 

         За­яв­ле­ние ху­дож­ни­ка: «Для то­го, что­бы жить че­ст­но, мне ну­жен мил­ли­он».

 

         Взрос­лый че­ло­век, не со­хра­нив­ший в се­бе ни­че­го детского — дья­вол.

 

         По­че­му я дол­жен ве­рить в ра­зо­ру­же­ние? Ис­то­рия учит: от­кры­тия де­ла­лись во бла­го, а обо­ра­чи­ва­лись злом. Ка­ж­дая но­вая Си­ла и ка­ж­дое но­вое Ору­жие под­ни­ма­ли зна­мя ми­ра. И бы­ла вой­на. Еще ни ра­зу смер­то­нос­ные ин­ст­ру­мен­ты не ос­та­лись без при­ме­не­ния! Во имя Сво­бо­ды на са­мо­убий­ст­во шли: раб, груп­па ра­бов, стра­на ра­бов, пла­не­та ра­бов…

 

         Фа­на­ти­ки трие­ди­ны: от­ри­цаю­щие аб­со­лют­но всё, же­лаю­щие аб­со­лют­но все­го, и те, кто, со­еди­нив в се­бе пер­вых двух, дей­ст­ву­ет в рам­ках не­соб­ст­вен­ных пра­вил. Фанатизм — га­ран­тия ис­пол­не­ния. Фа­на­ти­чен ли от­дель­ный эле­мент ма­ши­ны? Да. По­то­му что ис­пол­ня­ет то, что ему да­но. На­де­ли­те гай­ку ра­зу­мом и — со­еди­не­ние рас­па­дет­ся… По­то­му в ме­ха­низ­ме лю­бо­го об­ще­ст­ва иде­аль­ный исполнитель — бол­ван. Для ста­биль­но­сти жиз­ни оди­на­ко­во опас­ны и фа­нат-раз­ру­ши­тель, и фа­нат-со­зи­да­тель, и про­сто эн­ту­зи­аст.

 

         Сказ­ки, чу­де­са, да­же бред сумасшедшего — во­об­ще всё, что свя­за­но с ра­бо­той во­об­ра­же­ния, — не на­хо­дит­ся в про­ти­во­ре­чии с при­ро­дой. По­сколь­ку человек — ее про­дукт. Воображение — про­дукт про­дук­та. Во­об­ра­же­ние опе­ри­ру­ет тем, че­го нет. А про­дукт воображения — реа­лен. Из ми­ра «при­ви­де­ний» — ав­то­мо­би­ли, го­ро­да, пра­ви­ла, до­ро­ги… — Вся жизнь!

         Ут­ром я еду на ра­бо­ту в автобусе — это «при­ви­де­ние» соз­да­но кол­лек­ти­вом уче­ных, ра­бо­чих, слу­жа­щих… Это доб­рое при­ви­де­ние. Во­ен­ная техника — «при­ви­де­ния» злое. Злых го­раз­до боль­ше, всё лучшее — для них…

         Ес­ли про­по­ве­до­вать мир, то доб­ро­те нуж­но учить в са­мой основе — в во­об­ра­же­нии. И кто здесь по­сме­ет на­звать се­бя Кон­тро­ле­ром?!

 

         Нис­хо­дя­щая ветвь — по­этап­ное раз­ло­же­ние слож­но ор­га­ни­зо­ван­но­го по­гло­ти­те­ля энергии — фи­зи­че­ской ма­те­рии.

         Вос­хо­дя­щая ветвь — ус­лож­не­ние по ли­нии «про­дукт про­дук­та». Пе­ре­ход Энер­гии Движения — в Энер­гию Смыс­ла. Тех­но­кра­ти­че­ский разум — меч­та, при­не­сен­ная в жерт­ву смыс­лу.

 

         Борь­ба, страдания — ес­те­ст­вен­ный от­бор не толь­ко в эс­та­фе­те пло­ти. Силь­ней­шая ду­ша вы­жи­ва­ет, рас­се­ля­ясь в ты­ся­чах ма­лых душ!

 

         Лю­бо­пы­тен ва­ри­ант: ком­форт для соб­ст­вен­ной ду­ши соз­да­ет­ся пе­ре­ме­ще­ни­ем лич­но­го эго­цен­триз­ма в со­бе­сед­ни­ка, бу­к­валь­но вле­за­ни­ем в его шкуру — что­бы не оби­деть, не по­вре­дить, не ос­та­вить не­по­ня­тым… Та­кой при­ем на­зы­ва­ет­ся бла­го­род­ст­вом. Но пе­ре­ме­щен­ное «эго» ли­ша­ет­ся пол­ной лич­ной вла­сти, и по­это­му у со­бе­сед­ни­ка со­блазн «взять верх» все­гда ве­лик. Бо­роть­ся с соблазном — его ра­бо­та, его бла­го­род­ст­во… Друзь­ям го­во­рю, иро­ни­зи­руя: «До­б­рый ты че­ло­век, тя­же­ло те­бе жи­вет­ся».

 

         По­про­буй­те за­ме­тить: ко­гда вас пе­ре­ста­ла раз­дра­жать мед­ли­тель­ность и на­ча­ла раз­дра­жать то­ро­п­ли­вость? — Это пе­ре­вал жиз­ни.

 

         Мно­го­знач­ность тол­ко­ва­ний ра­ду­ет мозг, спо­соб­ный удер­жать эту мно­го­знач­ность, как еди­ное це­лое.

 

         Ка­ким не­уга­саю­щим та­лан­том уче­ни­ка дол­жен об­ла­дать ка­ж­дый учи­тель!

 

         Поч­ти два ве­ка на­зад Одо­ев­ский вос­хи­щал­ся под­ви­га­ми рус­ской ин­тел­ли­ген­ции: «Ду­хо­ис­пы­та­те­ли!». Теперь — ду­ма­те­ли… Ти­хий на­род!

 

         Не на­до ре­ли­гии. Дос­та­точ­но ви­деть в не­бе глаз, ко­то­рый все­гда смот­рит имен­но на те­бя…

 

         Ко­гда не вы­шло ра­вен­ст­ва с со­се­дом, не те­шит ра­вен­ст­во пе­ред ца­рем…

 

         Ие­рар­хи­че­ские об­ра­зо­ва­ния в ор­га­низ­ме об­ще­ст­ва на­по­ми­на­ют ра­ко­вые опу­хо­ли: ко­ло­нии чу­ж­дых кле­ток пи­та­ют­ся об­щей кро­вью, по­гу­бят других — по­гиб­нут са­ми.

 

         Аванс доверия — нор­ма лич­ной че­ст­но­сти в об­ще­нии. Да­же ес­ли за­ве­до­мо из­вест­но: рядом — лжец, до­верь­те… Лжец сам по­те­ря­ет бес­цен­ное.

 

         Иде­аль­ная друж­ба: «Мах­нем­ся жиз­ня­ми?!»

 

         Про­шлое и бу­ду­щее пред­став­ля­ет­ся фраг­мен­тар­но, дис­крет­но, без плав­но­го те­че­ния вре­ме­ни. Это пред­став­ле­ние срод­ни чер­но-бе­ло­му изо­бра­же­нию, оно ли­ше­но сплош­но­го «цвет­но­го» спек­тра жизни — ее не­оп­ре­де­лен­но­сти. Ви­дит­ся толь­ко суть: «Да» или «Нет».

         Толь­ко не­по­сред­ст­вен­но са­мо мгно­ве­ние бы­тия об­ла­да­ет мак­си­маль­ной двой­ст­вен­но­стью, ме­ж­ду по­лю­са­ми которой — всё бо­гат­ст­во кра­сок… По­хо­же на фо­тон: и вол­на, и час­ти­ца, и уча­ст­ник дви­же­ния…

 

         Под мик­ро­ско­пом вид­но, как си­лы мик­ро­ми­ра хао­тич­но тол­ка­ют ско­пи­ще пы­ли­нок. Дай­те пы­лин­ке ра­зум и цель — она бу­дет про­дви­гать­ся в од­ном на­прав­ле­нии, при­ни­мая на се­бя «по­лез­ные» уда­ры и ук­ло­ня­ясь от не­нуж­ных. Эта оди­ноч­ка, как ге­ний, стре­мит­ся най­ти «край све­та». Жизнь остальных — ис­сле­до­ва­ние ма­лой сфе­ры во­круг той точ­ки, ко­то­рую ус­лов­но мож­но назвать — «Я».

 

         Что за зверь такой — эн­це­фа­лит­ный клещ? Тра­ви­ли его, мо­ри­ли, дус­том по­сы­па­ли… Всё зве­рье в ле­су пе­ре­дох­ло! И кле­щи мер­ли во мно­же­ст­ве. Сла­бые. А силь­ные да­ли та­кое по­том­ст­во, что его те­перь ни один ин­сек­ти­цид не бе­рет.

         …Всё бо­лее жес­то­кие ре­фор­мы мо­гут до­ве­сти бю­ро­кра­ти­че­ский ап­па­рат стра­ны до та­ко­го же со­вер­шен­ст­ва жи­ву­че­сти!

 

         Ну, что гля­дишь? Всё то же под лу­ною: сло­ва уш­ли; сти­рай, яич­ни­цу го­товь! Не бу­дет бла­га, так как нет по­коя, и в пе­ре­су­дах звер­ст­ву­ет лю­бовь.

         Ну, что гля­дишь? Всё то же под лу­ною. Дру­гой лу­ны, увы, не изо­бресть. Спа­си­бо, спим еще к ще­ке ще­кою. Ча­ек го­ня­ем. Са­хар есть.

 

         Един бог и дья­вол, а я — ком­му­та­тор: то с тем по­ба­за­рю, то с этим болт­ну. Жи­вая за­ста­ва меж ра­ем и адом: то в пек­ле под­жа­рюсь, то в не­бе то­ну!

         Я — лез­вие си­лы, я — чут­кая сла­бость, я — взмах ам­пли­ту­ды, я — хо­лод ну­ля! Ду­ша ба­лан­си­ру­ет… Твердь, со­дро­га­ясь, ро­ж­да­ет причуду — бес­печ­ных зем­лян.

         За­лей­тесь ве­сель­ем, уй­ми­тесь до­ро­гой, лег­ки и пре­крас­ны! (Я страх хо­ро­ню.) В люб­ви всё бес­цель­но. Путь, непути — с Бо­гом! И муд­ро­сти дре­во не спит на кор­ню!

         Но шеп­чет дья­вол, зна­ток раз­ла­да, сло­ва-сло­веч­ки с улыб­кой ки­слой… И по­вто­ряю я, бо­жье ча­до: «Не ви­жу смыс­ла. Не ви­жу смыс­ла!» Нет, шеп­чут оба, как два раз­ла­да, сло­ва-сло­веч­ки с улыб­кой ки­слой… Но воз­ро­ж­да­юсь я, жиз­ни ча­до, во имя Смыс­ла!

 

         До­мик кар­тон­ный, рас­кры­тые две­ри, всех при­гла­ша­ют к сто­лу, дом ох­ра­ня­ют вол­шеб­ные звери — в за­ле, в уг­лу, на по­лу.

         Здесь по­бы­ва­ли ко­роль с ко­ро­ле­вой, Кот в са­по­гах но­че­вал, за­яц уче­ный там ла­пою ле­вой вол­ка на­ри­со­вал.

         Жить в оди­ноч­ку, ко­неч­но же, стран­но, да­же смеш­но, на­ко­нец. Куколка — доч­ка, куколка — ма­ма, стро­гая кукла — отец.

 

         Вот истины — ола­душ­ка­ми! — в рот пре­по­да­ны, на­деж­нее па­ро­ля. Цейт­нот, ре­бя­туш­ки, ре­бя­туш­ки, цейт­нот: чем шиб­че жизнь, тем па­ко­ст­нее ро­ли.

         Кру­пу и са­хар та­щат ба­бы впрок. И луч­ший друг по­те­ет за карь­е­ру. И ле­зет змей­кой прав­да ме­ж­ду строк: жизнь по при­ме­ру, пра­во, не пре­мье­ра!

         Дубь­ем под­пра­ви­ли ду­хов­ный эта­лон. «Кон­чай тре­пать­ся!» — слы­шит­ся с ико­ны. Ах, на­ши лю­ди пьют оде­ко­лон, без лиш­них мыс­лей встав­шие в ко­лон­ны!

         Как он си­лен, оте­че­ский об­хват! С оте­че­ст­вом, брат, шут­ки не­уме­ст­ны. Ви­ват, ре­бя­туш­ки, ре­бя­туш­ки, ви­ват! Просторов — тьма, да ма­ло мес­та…

         Лю­бой из нас — един­ст­вен­ный про­рок. Гре­хи и покаяния — без ме­ры. Ло­жит­ся прав­да паль­цем на ку­рок: жизнь по примеру — это не пре­мье­ра…

 

         Мы пе­ре­страи­ва­ем ста­рые ря­ды, и но­вый царь ме­ня­ет ко­ман­ди­ров, пев­цы, пев­цам на но­вые ла­ды ус­луж­ли­во на­страи­ва­ют ли­ру.

         Мгно­ве­ния бе­гу­щая вол­на опас­на и рас­тет от по­сти­же­ний. И смер­ти нить, как нить ве­ре­те­на, на­тя­ну­та до го­ло­во­кру­же­нья.

 

         Тол­па упа­ла на ко­ле­ни. Стоя­щие ис­тре­би­ли друг дру­га.

 

         Вто­рой слух, вто­рое зре­ние, вто­рое ды­ха­ние. В Рос­сии всё «вто­рое» глав­нее пер­во­го.

 

         Ес­ли не бу­дет от­ступ­ни­ков, ча­ши ве­сов ни к че­му.

 

         Ле­то­пи­сец, ложь иму­щий, пра­во име­ет ми­ру петь.

 

         Ис­кус­ст­во ра­ня­ще­го слова — ни­что спо­кой­ст­вию кам­ней.

 

         В дом к мерт­ве­цу не дос­ту­чать­ся.

 

         Как ост­ро­ум­но: на такси — с ра­бо­ты! Что но­во­го? Чем «кор­мят» «го­ло­са»? Не по­вы­ша­ют­ся ли це­ны на про­дук­ты? Да?! На та­бак? И на спирт­ное? Ух ты! Ра­бо­та? Тьфу! Кру­гом бо­ло­то. По буд­ням бдим. В суб­бо­ту на при­ро­ду пе­да­лим, брат: то — «газ», то — тор­мо­за.

 

         Мне тес­но жить. Не жить — еще тес­нее. Хоть те­сен круг, без круга — как пет­ля… Нет си­лы ждать, не ждать — еще страш­нее. Ру­би­те сук! Бе­ги­те с ко­раб­ля!

 

         Доброта — это чув­ст­во сы­то­сти при пус­том же­луд­ке.

 

         По­эты есть кри­ча­щие, по­эты есть по­ющие, смеш­ные, за­ва­ля­щие и даже —ма­ло­пью­щие.

 

         Вспом­ни­те, лю­ди, мы все-та­ки лю­бим крив­ду свя­тую, как пра­во свое. Ве­рим, что бу­дет па­рад по­сле бу­ден, суд, как на­гра­да… Но прав­да есть прав­да, да­же ко­гда мы по­ро­чим ее.

         На ми­тинг, на па­перть! В бы­лом сво­ем за­перт снов часовой — ему спать не да­но! За­об­лач­ный па­па рас­те­рян­но за­мер: мерт­вые жи­вы, иль за­жи­во лжи­вы, — не­у­жто не все еще в ми­ре рав­но?

         Ус­тав­ший, бес­кры­лый, явил­ся по­сты­лый ан­гел в ши­не­ли кри­чать на тру­бе. Взгля­ды при­гну­лись, сли­лись, как мо­ги­лы: бы­ло! всё бы­ло! всё троп­кою сты­лой те­чет от гу­ля­ний на­встре­чу гуль­бе.

 

         По­ве­де­ние клас­си­че­ско­го бю­ро­кра­та по­хо­же на экс­пе­ри­мент с ле­ту­чей мы­шью, ко­гда она, поль­зу­ясь сво­им при­род­ным ло­ка­то­ром, бес­шум­но ле­тит ме­ж­ду ни­тя­ми, на ко­то­рых под­ве­ше­ны сиг­наль­ные ко­ло­коль­чи­ки. «Ло­ка­тор» бюрократа — страх, «ни­ти» — свод пи­са­ных и не­пи­са­ных пра­вил. Смысл — ре­зуль­тат без ре­зуль­та­та. Ис­тин­ное твор­че­ст­во не­из­беж­но от­ме­че­но рис­ко­ван­ным шу­мом.

 

         Ры­ба не мо­жет уй­ти за пре­де­лы ре­ки! Во­об­ра­же­ние ог­ра­ни­че­но толь­ко стра­хом.

 

         Меч­та аб­ст­ракт­на, во­об­ра­же­ние кон­крет­но. Мечта — хищ­ни­ца, воображение — ору­жие. Во­пло­ще­ние все­гда за­паз­ды­ва­ет, но при­хо­дит обя­за­тель­но.

 

         Чер­ви бу­к­валь­но про­хо­дят жизнь на­сквозь, из­вле­кая из ок­ру­жаю­щей сре­ды лишь пи­та­тель­ные ве­ще­ст­ва, но ни­че­го из сво­их жиз­нен­ных «по­сти­же­ний» не при­хва­ты­вая впрок, не на­ка­п­ли­вая, не об­ре­ме­няя се­бя гру­зом, ме­шаю­щим дви­же­нию впе­ред.

         Рас­ту­щий ин­тел­лект до по­ры до вре­ме­ни пи­та­ет се­бя, что­бы рас­ти. Но вряд ли он смо­жет «про­едать» не­ве­до­мое зна­ние, ес­ли об­рас­тет до­мом, при­выч­ка­ми, обя­зан­но­стя­ми… Свя­тые по­хо­жи на ней­три­но: вез­де и ни­где.

 

         Уди­ви­тель­но тер­пе­ли­вые су­ще­ст­ва Земли — де­ре­вья.

 

         Зем­ля по­хо­жа на яб­ло­ко. И вряд ли это пер­вое плодоношение — че­ло­ве­че­ский ра­зум. Кто зна­ет, мо­жет быть, до нас «пе­ре­бо­ле­ли» ра­зу­мом дру­гие, ос­та­вив лишь ста­биль­ную во вре­ме­ни ноосферу — этот не­ви­ди­мый гу­мус ду­ха? Жизнь Солн­ца слиш­ком дли­тель­на, что­бы на зем­ле при­пи­сы­вать се­бе паль­му пер­вен­ст­ва!

         Зем­ля по­хо­жа на яб­ло­ко. Был ко­гда-то пе­ри­од за­вя­зи, цве­те­ния, дол­го­го со­зре­ва­ния, са­мой зре­ло­сти. Глу­по ду­мать о веч­ном со­хра­не­нии пло­да. Мя­коть во­круг се­мян при­ро­дой пред­на­зна­че­на для их удоб­ре­ния в бу­ду­щем. Мякоть — еда па­ра­зи­тов. Дай­те яб­ло­ку разум — что оно вы­бе­рет?..

         Зем­ля по­хо­жа на яб­ло­ко. Апо­ка­лип­сис сме­тет прочь мил­ли­ар­ды. Ос­та­нут­ся еди­ни­цы. Се­ме­на. Бо­ги. Эво­лю­ция мо­ра­ли под­ни­мет­ся на од­ну сту­пень­ку.

         Боги — се­ме­на пре­ды­ду­щей ци­ви­ли­за­ции.

 

         Урав­няй­те ва­шу лю­бовь ме­ж­ду про­шлым и бу­ду­щим. И то­гда на­стоя­щее по­ко­рит­ся вам, ибо не ос­та­нет­ся в ва­шей бе­гу­щей во вре­ме­ни «точ­ке опо­ры» — жизни — люб­ви эгои­стич­ной.

 

         Вот рас­тет на пре­крас­ной зем­ле пре­крас­ный и веч­ный цве­ток. И его вос­пе­ва­ют. Вот уви­де­ли по­ле вокруг — и вос­пе­ли его. Вот при­шел са­дов­ник, ого­ро­дил цве­ток, на­звал по­ле сво­им и стал пра­вить и уха­жи­вать. Вос­пе­ли са­дов­ни­ка. Вос­пе­ли сво­бо­ду. И по­строи­ли Дом. И на­ка­за­ли де­тям: вос­пе­вай­те цве­ток, са­дов­ни­ка, дом. Но не по­ня­ли и про­кля­ли то­го, кто уви­дел не­бо в тре­щи­нах и стал петь об этом…

 

         Лю­ди нау­чи­лись го­во­рить. Звук пе­ре­дал ин­фор­ма­цию. Пер­вый те­ле­фон­ный ап­па­рат пе­ре­дал ее на рас­стоя­ние. Пер­вый пе­ре­дат­чик пе­ре­дал ее на еще боль­шее расстояние — мгно­вен­но и тай­но от при­ро­ды слу­ха; не­су­щая час­то­та «упа­ко­ва­ла» сиг­на­лы. По ла­зер­но­му лу­чу бе­гут сот­ни ты­сяч за­ко­ди­ро­ван­ных раз­го­во­ров… В мень­шем объеме — боль­шая плот­ность. Так и в по­эзии: от про­сто­го зер­каль­но­го описания — к глу­бин­ной сущ­но­сти и мно­го­знач­но­сти. Со­вре­мен­ное твор­че­ст­во дви­жет­ся к об­раз­но-ана­ли­ти­че­ской «упа­ков­ке» эмо­ций, мыс­лей, от­кры­тий, све­ден­ных до афо­ри­стич­но­сти, до ак­си­ом и по­сту­ла­тов. Кто их про­чтет, рас­шиф­ру­ет? Эли­та?

 

         Коль ты не ве­ришь мне — те­бя лже­цом счи­таю.

 

         Бра­во!!! Не на­до «бис».

 

         Оди­но­че­ст­вом мож­но на­сла­ж­дать­ся, мож­но тя­го­тить­ся. Сте­пень это­го чув­ст­ва за­ви­сит не столь­ко от ус­ло­вий и ме­сто­по­ло­же­ния, сколь­ко от са­мо­го соз­на­ния. Оди­нок сол­дат, за­гнан­ный в под­вал ка­зар­мы за про­вин­ность, оди­нок пра­пор­щик, за­го­раю­щий на кры­ше казармы — тот, что от­дал при­каз о на­ка­за­нии… Соз­на­ние взве­ши­ва­ет про­шлое и бу­ду­щее; ес­ли что-то перетягивает — луч­ше си­деть в под­ва­ле. Про­стое удовольствие — са­мая мел­кая мо­не­та жиз­ни…

 

         Свя­то­го нет. В том есть от­вет, кто во­про­ша­ет. Всё смерт­но, что око­ва­но жиль­ем… Нет, жить не об­лик че­ло­ве­че­ский ме­ша­ет, но — че­ло­век, жи­ву­щий в нем!

 

         В нау­ке, в ре­ли­гии и да­же в са­мой обы­ден­ной по­все­днев­ной жиз­ни че­ло­век стя­жа­ет си­лу, при­ме­нить ко­то­рую не в со­стоя­нии: он зо­вет ее, он ис­поль­зу­ет ее в сво­ем во­об­ра­же­нии, а ко­гда ре­аль­но дос­ти­га­ет но­во­го ее уровня — пу­га­ет­ся чу­до­вищ­но­сти по­след­ст­вий, не ве­рит в них и — про­бу­ет вновь. Бог мол­ча­лив имен­но по­то­му, что все­си­лен и не раб.

         Вот при­мер­ная си­туа­ция: ра­бо­вла­де­лец дер­жит свои вла­де­ния, точ­нее ра­бов, жи­ву­щих во вла­де­нии, в по­ви­но­ве­нии с по­мо­щью… ядер­но­го уст­рой­ст­ва. Он го­во­рит им: «Ви­ди­те эту кноп­ку? Ес­ли я на­жму ее, все взле­тит на воз­дух!» Он ее не на­жмет ни­ко­гда. Из не­ве­рия или лю­бо­пыт­ст­ва ее обя­за­тель­но на­жмет раб.

 

         Не кри­чи­те иду­ще­му по ка­на­ту: «Ах, ка­кой мо­ло­дец!» Вы уро­ни­те его. Луч­ше крик­ни­те: «Впереди — смерть!» Это даст ему до­пол­ни­тель­ный шанс на уда­чу. Смерть под­бад­ри­ва­ет.

 

         Не мно­гим да­но «с ко­раб­ля да на бал», судь­ба боль­шин­ст­ва: вме­сто бала — к стан­ку.

 

         Вет­ры рай­ские падшим — по­ще­чи­на, по­иск счастья — со смер­тью иг­ра.

 

         Смысл сбывшегося — в смер­ти. И бу­ду­щих дыханий — в ней итог. От­кры­тий ра­зум про­сит у бе­зум­ст­ва. По­след­нее открытие — по­кой… Де­ре­вья, тер­пе­ли­вые, как нянь­ки, те­ла раз­дав на ме­бель и дро­ва, еще про­во­дят сол­неч­ную си­лу. Мы пьем ви­но. Мы жа­рим шаш­лы­ки.

 

         Со­всем не обя­за­тель­но мчать­ся в глушь, что­бы по­лу­чить оди­но­че­ст­во. Дос­та­точ­но жить по дру­гим мер­кам.

 

         До­раз­ви­ва­лись. Вот они, де­неч­ки! По­бли­же глянешь — ото­роп­но аж: рас­тут сы­ноч­ки-оди­ноч­ки у сверх­ком­му­ни­ко­бель­ных ма­маш.

         В ли­бе­ра­лиз­ме нра­вы, как на­ры­вы, то­таль­ный шум в то­таль­ной глу­хо­те, и да­же убе­ж­де­ния блуд­ли­вы, хо­тя­щие: хо­теть иль не хо­теть?

         По­об­ры­ва­лись нер­вы от ще­кот­ки, оби­лие за­кли­ни­ло ин­стинкт, сы­но­чек тя­нет­ся до вод­ки, чу­жой подъ­езд ис­поль­зуя, как ринг.

         На сты­ках эры в мо­де от­ри­ца­нья, у отроков — пе­щер­ная мо­раль; ве­се­лы­ми ду­хов­ны­ми скоп­ца­ми по­лу­при­ма­ты да­вят на пе­даль.

         До­раз­ви­ва­лись… Вот они, де­неч­ки! С пол-обо­ро­та флег­мы вхо­дят в раж. Сы­ноч­ки-доч­ки-оди­ноч­ки пле­ва­ли на ам­би­ции ма­маш!

 

         Я жиз­ней про­жил сот­ни пол­то­ры, а ну, спро­си, хо­чу ль сна­ча­ла? Я, ко­жу сняв­ши, чи­щу от мез­д­ры в поть­мах ду­ши уп­ря­тан­ное жа­ло.

         Быт вы­плыл в ос­к­вер­няю­щей тще­те не для иг­ры в би­рюль­ки, рья­но, все изо­би­лья при­рав­няв­ши к ни­ще­те, я ви­жу день за про­па­стью об­ма­на.

         — Да бу­дет так, — по­ве­дал Го­лос мне. — Спа­сись, ду­рак, спа­сая ве­ру! За­прет­ный пот сте­ка­ет по спи­не, ство­лы зрачков — как вы­стрел бра­конь­е­ра.

         Я по­гру­жа­юсь в чьи-то тай­ни­ки. «Ан­ти­христ там!» — су­со­лят баб­ки. На про­мыс­лах не боги — му­жи­ки це­ди­ли, жа­лясь, вин­ные ос­тат­ки.

         Ора­ли на ухо мне ис­по­ве­ди и из-за уг­ла тек­ла бе­се­да, и в грудь сту­ча­ли: «Не­пре­мен­но по­гля­ди, мы тоже — есть!» — зем­ные ко­рое­ды…

         Я буд­то ва­ку­ум вса­сы­вал сло­ва, что­бы они, бо­ля и ноя, врос­ли, как в твердь врас­та­ют ост­ро­ва, в меня — аж до смер­тель­но­го по­коя!

         Ка­кие всхо­ды нын­че на ви­ду? Утопий — нет! О сча­стье гре­зя, я, как де­сант, под­жег мос­ты в аду, что­бы до рая греш­ные до­лез­ли…

         Я то­ро­п­люсь, по­сколь­ку не мо­гу не то­ро­пить­ся: жизней — про­рва. Как буд­то зер­ка­ло раз­би­то в ме­люз­гу зем­ных попутчиков — и фау­на и фло­ра.

         Бе­гу, как пес, от жад­но­сти дро­жа, я вы­едаю ку­киш не­ба! Ну, а во­круг кур­жав­чи­ка­ми ржа: и страх, и лесть опу­ты­ва­ют сре­ды.

         Вот цен­но­сти по­па­да­ли в це­не: и долг, и честь — без кам­ня в Ле­ту. Все мы за­ме­ша­ны на ма­те­ри-вой­не, пусть веч­ность по­до­са­ду­ет на это!

         Мне бы ус­петь (еще бы жиз­ней сто!) при­ко­ло­тить меч­ту на гвоз­ди, что­бы не ли­лось сча­стье в ре­ше­то, на­мор­щив­ши чув­ст­ви­тель­ные ноз­д­ри!

         Не­ви­дим груз, но тя­же­стью с хреб­та чу­жих су­деб бе­гут ла­ви­ны; я ви­дел, как с го­ря­ще­го мос­та ко всем чер­тям си­га­ют хе­ру­ви­мы!

         Раз­ре­зан­ные ве­ны на ру­ке, не я за вас и не се­бе на­лью… Я жиз­ней ты­ся­чи но­сил на во­лос­ке, что­бы прожить — единственно — свою.

 

         Ах, по­лю­бил на­прас­но я, упал, да без со­лом­ки… Моя ду­ша вся яс­ная, твоя душа — по­тем­ки.

         Дав­но по­гас­ли за­ре­ва. Гля­ди: вдвоем — не па­роч­ка! Де­неч­ки ночь состарила — ни свеч­ки, ни ога­роч­ка.

         Ка­пе­лью осень тень­кая, на­по­ми­на­ет раз­ное, как буд­то по­ма­лень­ку я все по­хо­ро­ны празд­ную.

         Ки­даю, да не вы­ки­ну та­кое, — об­хо­хо­чешь­ся! Го­ра моя ку­ды­ки­на, пой­дешь, да не во­ро­тишь­ся.

         Моя ти­хая улоч­ка, та­кая бес­фо­нар­ная! Ду­ша в по­тем­ках ду­роч­ка, и день, и ночь угар­ная.

         Гла­за пус­ты, ка­ча­ют­ся, как оди­но­ки па­роч­ки. По ком те­перь пе­ча­лить­ся? Весь бе­лый свет до лам­поч­ки!

         Бы­ла б ты не­со­глас­ная… Ко­сы­ноч­ки-по­пон­ки! Твоя ду­ша вся яс­ная, моя душа — по­тем­ки!

 

         Я си­жу в пар­те­ре, млею — два би­ле­та пять рублей — и ти­хонь­ко го­лу­бею, не бы­ва­ет го­лу­бей! Эй, блю­сти­те­лей по­кличь-ка! Сон ли это? Нет, не сон! Про­вод дер­га­ет пе­вич­ка, как те­сем­ку от каль­сон… Све­тит лам­па го­лу­бая, пес­ня пла­ва­ет в со­п­лях. Про ко­го, ре­бя­та, ба­ем, про ко­го по­ем «ля-ля»? Од­ной кос­ме­ти­ки на них до не­при­ли­чия. Я жму­рюсь из пар­те­ра на ог­ни: пев­цы кри­чат на сце­не по-де­ви­чьи, долж­но быть, тон­ко чув­ст­ву­ют они!

 

         Ах, ста­ри­ки, хо­дя­чие ре­га­лии, их будущее — с про­шлым лишь в свя­зи… Кто слиш­ком дол­го вос­хи­щал­ся да­лью, по­вер­жен бу­дет вос­хи­ще­ни­ем вбли­зи.

         Из­бы под­сле­по­ва­тость де­ре­вян­ная, на дне ко­лод­ца вре­ме­ни пыль­ца… И три фрон­то­ви­ка, как из­вая­ния, сто­ят за вод­кой у за­кры­то­го крыль­ца.

 

         Ре­дак­то­ров, год­ков уп­лы­ло! Се­бя от зла не бе­рег­ла. Ты всех по име­ни лю­би­ла, хоть и по от­че­ст­ву зва­ла.

 

         Что ей слу­жеб­ные око­вы! Бла­го­ухая, как бу­тон, о чем-то ку­рит Мохрякова — по­лу­де­ви­ца, по­лу­слон.

 

         — Я ус­та­ла. За­чем ид­ти даль­ше?

         — Это на­ша до­ро­га.

         — Мы и так уш­ли уже слиш­ком да­ле­ко. Здесь ни­ко­го нет. Да­вай по­стро­им дом. По­до­ж­дем. Де­ти по­том рас­ска­жут нам: что даль­ше?

         — Не рас­ска­жут. Мы обо­гна­ли их…

         — Я — жен­щи­на. Мне ну­жен дом!

         — Про­щай.

         — Гос­по­ди, как я не­на­ви­жу те­бя!

 

         ТА­КУЮ му­зы­ку слы­шал толь­ко он один. Она не да­ва­ла ему по­коя ни днем, ни но­чью. Ме­ша­ла охо­тить­ся. Ме­ша­ла лю­бить. Ме­ша­ла за­бо­тить­ся о дру­гих. На се­бя он уже дав­но мах­нул ру­кой… Ме­ша­ла жить по правилам — эта не­ве­ро­ят­ная му­зы­ка! Как рас­ска­зать о ней лю­дям, как пе­ре­дать гар­мо­нию зву­ча­ще­го ми­ра? Ин­ст­ру­мент… Ну­жен ин­ст­ру­мент! И он сде­лал ба­ра­бан. И уда­рил в не­го в сла­до­ст­ра­стии: слу­шай­те!

 

         Рус­ская де­мо­кра­тия: да­ешь мак­си­мум ми­ни­му­ма!

 

         Для не­спе­циа­ли­стов все мла­ден­цы на од­но ли­цо. В гла­зах мо­ло­дых все ста­ри­ки по­хо­жи. Где-то дол­жен быть «пик» непохожести — луч­шее вре­мя лич­но­сти? Во­прос: ес­ли в сем­на­дцать лет встать к стан­ку, а в ше­сть­де­сят от не­го отой­ти, бу­дет ли «пик»?

 

         Прин­цип «от каждого — по спо­соб­но­сти, каждому — по по­треб­но­сти» — бли­зок к идеа­лу сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ной фер­мы: дать оп­ти­мум, по­лу­чить мак­си­мум. Главное — по­лу­чить. От­дель­ное жи­вое су­ще­ст­во ис­поль­зу­ет­ся для по­лу­че­ния стан­дарт­ной, сте­рео­тип­ной, за­дан­ной про­дук­ции… Оди­на­ко­вость, ко­неч­но, — ос­но­ва мо­щи, по­ряд­ка, ста­биль­но­сти сис­те­мы в об­щем. Но пе­ре­но­сить прин­цип фер­мы на лю­дей, да еще вы­да­вать его за ма­як?! Уж луч­ше быть убий­цей-во­ен­ным или са­мо­убий­цей-ал­ко­го­ли­ком, это че­ст­нее. Это ли­к­ви­ди­ру­ет жи­ву­щий в ка­ж­дом вновь ро­ж­ден­ном соз­на­нии внут­рен­ний про­тест, ко­то­рый име­ну­ет­ся твор­че­ст­вом.

         Я бы пред­ло­жил иное: пусть сред­ст­вом к су­ще­ст­во­ва­нию бу­дет спо­соб са­мо­вы­ра­же­ния. Но как до­ра­сти до той мо­ра­ли, ко­гда са­мо­вы­ра­же­ние пе­ре­ста­нут ис­кать в пер­вен­ст­ве, уни­же­нии дру­го­го, за­вое­ва­нии, на­си­лии и т. д.? Спо­соб­на ли на­ро­дить­ся но­вая ре­ли­гия, сво­бод­ная от лжи? А ес­ли родится — пред­став­ле­ния о сво­бо­де так из­мен­чи­вы: сонм го­лод­ных душ то­же ведь мож­но упо­до­бить фер­ме…

 

         Жить вред­но! Во вся­ком слу­чае, уто­ми­тель­но.

 

         Я спро­сил веч­но жиз­не­ра­до­ст­но­го зна­ко­мо­го спорт­сме­на обо всем — ни о чем:

         — Как жи­вешь?

         — До­жи­ваю, — от­ве­тил он серь­ез­но и пе­чаль­но. Не­сколь­ко дней на­зад спорт­смен не­ожи­дан­но для се­бя за­нял круп­ный ад­ми­ни­ст­ра­тив­ный пост. «Сча­ст­лив­чи­ку» — два­дцать во­семь лет.

 

         Мне ка­жет­ся, что по­эти­че­ское твор­че­ст­во пе­ре­ме­ща­ет­ся в об­ласть ло­ги­ки и пси­хо­ло­гиз­ма, в об­ласть диа­лек­ти­че­ской фи­ло­со­фии, то есть ста­но­вит­ся пре­ро­га­ти­вой «ду­ма­те­лей» и «от­кры­ва­те­лей». Удач­но най­ден­ные сю­же­ты, об­ра­зы, све­жая по­да­ча, свое видение — этим уже ни­ко­го не уди­вишь: бы­ло! Те­перь это ба­за, ос­но­ва­ние пи­ра­ми­ды, на ко­то­ром воз­во­дит­ся бо­лее вы­со­кая, бо­лее слож­ная и, ко­неч­но, бо­лее не­дос­туп­ная кон­ст­рук­ция. Не­дос­туп­ная, в пер­вую оче­редь, для су­дей, ведь у них нет еще но­вых ме­рок, шкал, эта­ло­нов, офи­ци­аль­но ут­вер­жден­ных об­раз­цов…

         Гос­по­ди! Как бы­ло бы пре­крас­но, ес­ли б стра­на­ми пра­ви­ли вол­шеб­ни­ки, а на­се­ля­ли их — По­эты.

 

         На на­шей гряд­ке мно­гое не­ле­по: весной — по­лоть, по осени — са­жать… То­го, кто прост, как па­ре­ная ре­па, хо­зяй­ский скот не за­рит­ся со­жрать.

         На на­шей гряд­ке аз­бу­ка рас­те­нья: кто пер­вым вы­ско­чил, тот пер­вым и под­рос. Эй, ме­люз­га, хва­тай­те удоб­ре­нья, по­ку­да свер­ху сы­плет­ся на­воз!

         Се­го­дня в рост по­шли бес­се­мян­ные. По­ра б цве­сти, да со­хнут ко­реш­ки, — убо­гие, ко­ря­вые, боль­ные мои го­лод­ные под­руж­ки и друж­ки.

         Стой­мя сто­ят над­мен­ные пы­реи, и впрямь хо­зя­ин гряд­ку по­за­был, и солн­ца нет, и мерт­вые де­ре­вья, под­сол­нух ве­щий кто-то под­ру­бил…

         Я рас­прям­ляю со­гну­тые ли­стья, я гру­дью ле­зу пря­мо по ши­пам, в мо­их кор­нях за­пу­тал­ся за­ви­ст­ник, и дер­жит вьюн, уп­ря­мый, как кап­кан.

         Я сам се­бе при­ка­зы­ваю драть­ся, ведь кто-то дол­жен се­мя оп­рав­дать: под­нять­ся, обя­за­тель­но под­нять­ся! Дру­го­му ле­ту быть. Да — не бы­вать!

         На на­шей гряд­ке мно­гое не­ле­по: вес­ной по­лоть, по осе­ни са­жать… И пусть я прост, как па­ре­ная ре­па, но вам ме­ня так про­сто не со­жрать.

 

         Он смо­ло­ду был стар, пар­ти­ен, в ме­ру глуп, обыч­ный сек­ре­тарь, зна­чи­тель­ный, как труп. Он сам се­бя из­брал, он сам се­бе ку­мир: «ве­ли­кий» иде­ал ве­ли­чие вскор­мил. Босс ста­но­вил­ся лыс, и на­де­вал жи­лет, хо­ди­ли слу­хи: грыз он гор­ло и хре­бет.

         Начальство — это власть, жи­вот ее боль­шой. Пле­вал ра­бо­чий класс на ми­тин­гах с ду­шой. Пле­вал и шел то­чить, па­хать, ко­вать, ро­жать и сам се­бя учить без­дар­ность про­дол­жать.

         А там, где ка­би­нет, где те­ле­фон­ный пес, дру­гой ра­бо­ты нет, как ста­вить под во­прос: о том, ко­му что брать, что дать и что не дать? Квар­ти­ру бу­дет ждать пе­ре­до­вая мать…

         Де­ше­вый нын­че пот, за­вет, за­кон, указ… И тот, кто вод­ку пьет, по­след­нее от­даст.

         Не по­перх­нет­ся босс, и не ус­лы­шит, хват, как вы­ли­ва­лась злость в не­ис­то­вей­ший мат. Как ле­зут на ро­жон не зна­ешь? По­ди­вись! Как из­би­ва­ют жен за кра­ден­ную жизнь.

         А он сто­ит, он, вот! — се­бя из­бран­ник сам, са­мо­об­ма­нов плод, об­ще­на­род­ный срам. И алч­ный па­шет след эпо­ха день за днем, и нет про­све­та, нет… Но верится — вздох­нем!

 

         Со­рок лет я во­жжал­ся с ло­па­той, ма­те­ма­ти­ка мне не да­лась, от зар­пла­ты тя­нул до зар­пла­ты, моя лич­ная жизнь не сбы­лась.

         Со­рок лет я та­ил­ся под ро­бой. Что мне ор­ден «За доб­ле­ст­ный труд»? Ты с «под­руж­кой» мо­ею по­про­буй пообщаться — раз­вя­жет­ся пуп!

         Со­рок лет, буд­то со­рок мо­зо­лей… Мои де­ти на папу — кла­дут! Ал­ко­го­лик, мол, я, ал­ко­го­лик, ко­гда в зем­лю уй­ду так и ждут.

         Ми­мо ро­зо­вый но­сик воротит — не вой­на ведь! — куль­тур­ная жизнь, ра­зе­вая куль­тур­нень­кий ро­тик на гро­ши на мои… На, по­да­вись!

         Я от зре­ния в зем­лю гор­ба­тый. По­гля­ди на ме­ня. При­ук­рась! Со­рок лет я во­жжал­ся с ло­па­той, ма­те­ма­ти­ка мне не да­лась.

 

         За­гра­ни­ца, за­гра­ни­ца, из Ра­сеи стран­ни­ки, то ли ви­жу, то ли снится — три руб­ля под­штан­ни­ки.

         Дев­ки на­ши дядь­ку «кле­ят», ду­ма­ют, фран­цуз­ско­го… — та­щат в ну­ме­ры стар­лея, на­шен­ско­го, рус­ско­го!

         Ва­ня, Ва­ня, вро­де глуп, а при­пе­ча­тал нож­кою: в Тем­зе вы­ло­ви­ли труп, кое-что гар­мош­кою.

         Объ­яс­ня­ем­ся по «фе­не», сто­па­рек по-ти­хо­му, хоть де­нек в Ко­пен­га­ге­не за­гни­ем по их­не­му!

         Джон­ни-ко­реш, тви­стер-мис­тер, ма­га­зи­ны-ла­воч­ки… В туа­ле­ты ин­ту­ри­сты бе­га­ют по спра­воч­ке.

         Рас­ска­жи ты, рас­ска­жи, от­че­го не ла­душ­ки? До­ма пья­ные му­жи, за кордоном — ла­пуш­ки.

         Чай­ка ма­шет за кор­мой, бе­лой ви­зой го­нит­ся, па­ро­ход идет до­мой, че­мо­да­ны ло­мят­ся.

         За­гра­ни­ца, за­гра­ни­ца, из Ра­сеи стран­ни­ки. Ес­ли до­ма кнут хра­нит­ся, за границей — пря­ни­ки.

         Да­ли-взя­ли пять ты­щон! Па­ро­ход ка­ча­ет­ся… Мо­жет, пла­ва­ли б еще, да день­га кон­ча­ет­ся.

         Брат­цы, сча­стье не в день­гах, эх, стра­на ка­на­лия! Ес­ли едут на ро­гах, зна­чит, с При­ура­лья.

         С жу­рав­лем жи­ла б си­ни­ца, да во­круг ох­ран­ни­ки… За­гра­ни­ца, за­гра­ни­ца, вся Расея — стран­ни­ки.

 

         «По­ни­ма­ешь…» — это сло­во ста­ло в оби­ход­ной ре­чи поч­ти сор­ным, оно про­из­но­сит­ся го­раз­до ча­ще дру­гих, как свое­об­раз­ный «по­пла­вок» вни­ма­ния, как на­по­ми­на­ние о нем, как на­де­ж­да быть ус­лы­шан­ным. В нем есть от­те­нок то­го, что го­во­ря­щий не уве­рен, уло­вит ли со­бе­сед­ник всю пол­но­ту мыс­ли, всю слож­ность об­раза. И так поч­ти со вся­ким. Уме­ние слу­шать по­чи­та­ет­ся те­перь за осо­бый дар, ли­бо сви­де­тель­ст­ву­ет о хо­ро­шей шко­ле вос­пи­та­ния.

         Ус­ко­ре­ние внеш­них тем­пов бы­тия при­ве­ло по­все­днев­ное об­ще­ние к но­вым ал­го­рит­мам: в ком­па­нии дру­зей дос­та­точ­но об­ме­нять­ся не­сколь­ки­ми клю­че­вы­ми сло­ва­ми, ли­бо го­то­вы­ми, ра­нее про­иг­ран­ны­ми «бло­ка­ми об­ра­зов».

         «По­ни­ма­ешь…» — это пер­вый, еще очень роб­кий, но уже крик уто­паю­ще­го, на­дею­ще­го­ся на спа­се­ние. «По­ни­ма­ешь…» — раз­да­ет­ся ря­дом и спра­ва, и сле­ва… Слож­ная жизнь, слож­ные пе­ре­жи­ва­ния, слож­ные мыс­ли и ас­со­циа­ции; обыч­но­го тра­ди­ци­он­но­го язы­ка не­дос­та­точ­но для пол­но­го об­ме­на впе­чат­ле­ния­ми при на­рас­таю­щем ли­ми­те вре­ме­ни. И де­ла­ет­ся сле­дую­щий шаг: «А пред­став­ля­ешь…» — ску­по по сред­ст­вам, но яр­ко по вы­ра­же­нию мыс­лен­но ри­су­ет­ся и пред­ла­га­ет­ся «кар­тин­ка», ро­ле­вая си­туа­ция, па­ра­док­саль­ная воз­мож­ность и т. д. Пол­но, с мно­го­чис­лен­ны­ми ча­ст­ны­ми ва­ри­ан­та­ми (ес­ли воз­ник­нет же­ла­ние их раз­вить) пе­ре­да­ет­ся суть со­об­ще­ния. Од­на­ко при пись­ме вид­нее, что в та­ком сти­ле мно­гие сло­ва ис­поль­зу­ют­ся не по пря­мо­му их смы­сло­во­му на­зна­че­нию, а, за­ка­вы­чен­ные, как бло­ки аз­бу­ки но­во­го ка­ко­го-то мыш­ле­ния, но­во­го язы­ка.

         Ка­вы­чек мно­го, их ста­но­вит­ся всё боль­ше: в тех­ни­че­ской тер­ми­но­ло­гии, в ли­те­ра­тур­ных со­чи­не­ни­ях и га­зет­ных штам­пах. Слов­но за­жа­тые тис­ка­ми ус­лов­но­сти, спра­ши­ва­ют они те­бя: «По­ни­ма­ешь?»

         От­цы и де­ти. Де­ти не зна­ют дру­го­го род­но­го язы­ка, кро­ме язы­ка сво­их от­цов. Но они не­из­беж­но ухо­дят впе­ред, по­это­му мно­гое из при­об­ре­тен­но­го для них зву­чит иначе — в кавычках — веч­ной кра­мо­лой! Или пре­да­тель­ст­вом: они ме­ня­ют отцов — они учат иной язык.

 

         И хру­пок дух, и те­ло уж ка­приз­ней, всё ча­ще смерть ро­ня­ет фа­кел жиз­ни…

 

         Вре­мя жиз­ни уш­ло на ее ис­прав­ле­нье: то ку­да-то бе­жал, то гу­ля­ла же­на, то се­бя са­мо­го от тос­ки и со­мне­нья ис­прав­лял я под ут­ро ста­ка­ном ви­на.

         Но не так бы хо­те­лось, не так! А как на­до? Я и сам не пой­му, не доз­рел до ума: то всплы­вал до об­ли­чий, по­бли­же к на­гра­дам, то с де­ви­цею-жиз­нью гу­лял за­дар­ма.

         Ис­прав­ля­ли ме­ня, что­бы я ис­прав­лял­ся, сек­ре­тарь парт­ячей­ки, идей­ная тля, как «под яб­лоч­ко» бил, из­да­ля при­ме­рял­ся: за­черк­ни, мол, ха­рак­тер, нач­ни, мол, с ну­ля!

         По­гро­зи­ли на­став­ни­ки паль­цем сер­ди­то, да ме­ре­щит­ся мне, па­лец тот — на кур­ке… Я сви­де­те­лем был: ис­прав­ля­ли пии­та, по­тре­пав­ши руб­лем, как хлы­стом, по ще­ке.

         Я сви­де­те­лем был: ис­прав­ля­ли и бо­ле, на­при­мер, го­ро­дам по­ме­няв име­на. Да­же не­бо те­перь, как фут­боль­ное по­ле: до ни­чей­но­го сче­та друг дру­га пи­най!

         Вре­мя жиз­ни уш­ло на ее ис­прав­ле­нье… Где ма­нат­ки ос­та­лись? Же­на где моя? От се­бя са­мо­го, от тос­ки и со­мне­нья убе­жать бы, где есть не­ис­прав­лен­ный я.

 

         Раз­но­об­раз­но зна­ний зе­лье. Еди­но­бор­ст­ву­ют пред­ме­ты и та­лант. Ве­ли­кий до­ка ми­ра не объемлет — объ­ем­лет мир ве­ли­кий ди­ле­тант!

 

         Эта книга — не ле­то­пись. По край­ней ме­ре, не пря­мая ле­то­пись, ко­гда бес­при­стра­ст­ный сви­де­тель фик­си­ру­ет суть и ход со­вре­мен­ных ему со­бы­тий. Я бу­ду ис­хо­дить из дру­го­го прин­ци­па: на нить вре­ме­ни на­ни­зать впе­чат­ле­ния и от­кры­тия дней — это прин­цип че­ток. Я ре­ши­тель­но не мо­гу быть бес­при­стра­ст­ным сви­де­те­лем, по­то­му что по­ни­маю жизнь не толь­ко как цепь со­бы­тий, а — го­раз­до бо­лее! — как пред­по­ло­же­ния, ва­ри­ан­ты, дви­же­ния пси­хо­ло­гии, внут­рен­ние толч­ки, па­ра­док­саль­ные пу­те­ше­ст­вия па­мя­ти в про­шлое и бу­ду­щее, оцен­ки, лю­бовь, не­на­висть, ос­мыс­ле­ние та­ких не­ма­те­ри­аль­ных ка­те­го­рий, как «честь», «ду­ша», «со­весть», аб­ст­ракт­ные раз­мыш­ле­ния и же­ст­кую ло­ги­ку. Я на­де­юсь, что сме­ше­ние средств до­ку­мен­та­ли­сти­ки, ре­пор­та­жа, ли­те­ра­ту­ры, пуб­ли­ци­сти­ки, аб­сур­да и чу­тья по­мо­жет мне ото­бра­зить всё мно­го­об­ра­зие кол­ли­зий внут­рен­не­го и внеш­не­го ми­ров че­ло­ве­ка. Ведь я — один из мно­гих… И я ис­поль­зую соб­ст­вен­ную жизнь, как на­блю­да­тель­ный пост, как точ­ку от­сче­та, как ин­ст­ру­мент ис­сле­до­ва­ния в гре­хе и по­кая­нии. Бла­го­сло­ви!

 

         Пи­са­те­ли всех вре­мен го­во­рят об од­ном и том же, про­сто ка­ж­дый под­став­ля­ет в об­щее урав­не­ние жиз­ни свои ик­сы и по­лу­ча­ет ча­ст­ный ре­зуль­тат. Ко­гда этот «ча­ст­ный ре­зуль­тат» сов­па­да­ет с ре­зуль­та­том со­вре­мен­ни­ков, — по­лу­ча­ет­ся вы­ра­зи­тель зло­бо­днев­но­сти, ко­гда сов­па­де­ние про­ис­хо­дит с ре­зуль­та­том по­том­ков, — по­лу­ча­ет­ся про­рок. Всё за­ви­сит от си­лы «ик­сов».

 

         Ес­ли умуд­рить­ся сде­лать «спил» дре­ва жизни — вид­ны бу­дут коль­ца по­сти­же­ний.

 

         Человек — се­мя бо­га.

 

         Что­бы не за­пу­тать­ся в хао­се дви­жу­щей­ся жиз­ни, не оча­ро­вать­ся ее ка­ки­ми-то пре­ле­ст­ны­ми угол­ка­ми, или, на­обо­рот, не за­дер­жать­ся слиш­ком дол­го на мсти­тель­ной фанатичности — во из­бе­жа­ние всех этих уг­роз и со­блаз­нов я бу­ду ста­рать­ся смот­реть на яв­ле­ния жиз­ни с точ­ки зре­ния, по­зво­ляю­щей срав­ни­вать мас­шта­бы бы­тия и их взаи­мо­дей­ст­вие. Фак­тор вре­ме­ни здесь, ко­неч­но, ос­та­ет­ся, но он не постоянен — с уве­ли­че­ни­ем мас­шта­ба вре­мя та­ет…

         С че­го на­чать: с са­мо­го боль­шо­го или с са­мо­го ма­ло­го? Нач­ну с ма­ло­го: са­мо­го дос­туп­но­го, са­мо­го эгои­стич­но­го, са­мо­го… То есть, с то­го, что че­ло­век име­ну­ет «Я». Хо­тя не в на­зва­ни­ях де­ло! У ло­ги­че­ско­го ра­зу­ма есть зве­ри­ное чу­тье, ко­то­рое все­гда под­ска­зы­ва­ет: «мат­реш­ка» ми­ра бес­ко­неч­на! Точ­нее, это не мат­реш­ка, это, ско­рее «лу­ко­ви­ца», со­став­лен­ная на­по­до­бие ки­тай­ско­го тер­мо­са из зер­кал, за­клю­чен­ных од­но в дру­гое. И зер­кал та­ких не од­но, не два — мно­го. С ка­кой сто­ро­ны ни глянешь — зер­каль­ная пре­гра­да… Но что же ты то­гда ви­дишь? Кар­ти­ны разума — от­ра­же­ние при­ро­ды. Ис­тин­ность от­ра­же­ния за­ви­сит от кри­виз­ны от­ра­жаю­щей по­верх­но­сти. Ис­тин­ность от­ра­же­ния за­ви­сит от чис­то­ты зер­ка­ла. Мо­де­ли, мо­де­ли…

         Ва­ри­ант со­став­лен­ной мо­де­ли по­зво­ля­ет сде­лать лю­бо­пыт­ные ил­лю­ст­ра­ции.

         Я — это са­мая ма­лень­кая, са­мая замк­ну­тая сфе­ра, с са­мым боль­шим ра­диу­сом кри­виз­ны, ес­ли взгля­нуть из­нут­ри (а так, соб­ст­вен­но, и де­ла­ют все от­ча­ян­ные эгои­сты): кри­вое зер­ка­ло уве­ли­чит твое изо­бра­же­ние до ве­ли­кой важ­но­сти. И со­от­вет­ст­вен­но: ес­ли взгля­нуть от­ту­да же на со­сед­нее чье-то «Я», то кру­тиз­на его сфе­ры с внеш­ней сто­ро­ны наоборот — всю чу­жую жизнь, все ее про­бле­мы умень­шит до ни­чтож­но­го пус­тя­ка.

         Но че­ло­век ищет ис­ти­ну, пря­мое от­ра­же­ние ми­ра в сво­ем то­чеч­ном соз­на­нии. Где это пря­мое зер­ка­ло? И силь­ные бы­ст­ро про­би­ва­ют скор­лу­пу лич­но­го эго­из­ма. И что же?!

         Скор­лу­па се­мьи, ко­неч­но, зна­чи­тель­но ши­ре, здесь не обой­тись без на­вы­ков об­ще­жи­тия, кла­но­вой гор­до­сти и люб­ви к осо­бой от­дель­но­сти сво­его кол­лек­тив­но­го гнез­да. «Я» рас­ши­ря­ет­ся как бы до уров­ня сфе­ры «се­мья», вби­ра­ет эту сфе­ру в се­бя и… стал­ки­ва­ет­ся с те­ми же про­бле­ма­ми, что и в пер­вом сво­ем пре­одо­ле­нии: кри­виз­на замк­ну­той сфе­ры изнутри — уве­ли­чи­ва­ет, снаружи — умень­ша­ет, и не про­сто не про­зрач­на для се­мей­но­го ума и души — не­пре­одо­ли­ма для сла­бо­го! Это ме­щан­ст­во.

         Ши­ро­ка тру­до­вая сфе­ра, она дер­жит кол­лек­тив­ное соз­на­ние про­фес­сио­наль­ных сою­зов, их гор­дость, их кол­лек­тив­ное Я, близ­кое по­рой, от соз­на­ния сво­ей мно­же­ст­вен­ной са­мо­цен­но­сти, к ра­сиз­му. Уже с этой, от­но­си­тель­но не­боль­шой еще вы­со­ты, силь­но дис­кре­ди­ти­ру­ет­ся идея от­дель­но­го Я, как точ­ки от­сче­та в лю­бых оцен­ках; при­хо­дит по­ни­ма­ние, что ты — лишь часть ог­ром­ной мо­заи­ки лич­но­стей. О чем эта «мо­заи­ка», что она изо­бра­жа­ет, за­чем она?

         Труд не при­зна­ет раз­ру­шаю­щих идей, для не­го они — бес­смыс­лен­ны. Од­на­ко их мо­жет по­нять еди­но­мыш­лен­ник, спо­соб­ный быть тво­ей про­ти­во­по­лож­но­стью. Это — друж­ба. Имен­но в друж­бе, мне ка­жет­ся, ро­ж­да­ют­ся идеи, об­нов­ляю­щие мир ка­ж­дый раз ро­до­вы­ми му­ка­ми не­из­беж­ной по­сле­дую­щей прак­ти­ки. И то­гда Я го­во­рит: «МЫ». МЫ — это прак­ти­ка жиз­ни.

         До ка­ких же пре­де­лов мо­жет бить­ся, рас­ти твое «Я», всё бо­лее и бо­лее ото­жде­ст­в­ля­ясь с ми­ром, фак­ти­че­ски, ста­но­вясь ми­ром, Все­лен­ной, го­ло­во­кру­жи­тель­но ро­ж­даю­щей­ся и уми­раю­щей в празд­ни­ке сво­его дви­же­ния? А что даль­ше? Дальше — что! Ведь уже и МЫ — очень пря­мое зер­ка­ло, эта­лон и для друж­бы, и для тру­да, и для се­мьи и уж, ко­неч­но, аб­со­лют­ный поч­ти «ка­либр» для те­бя лич­но. Но все-та­ки по­че­му «поч­ти»?

         По­то­му что ты зна­ешь об Апокалипсисе — зо­не пе­ре­во­ро­тов жиз­ни. Твоя плоть не спо­соб­на жить здесь. Но способна — ду­ша! Толь­ко здесь на­чи­на­ет­ся ее от­ро­че­ст­во, всё пре­ды­ду­щее для нее — дет­ст­во! Здесь ро­ж­да­ют­ся Учи­те­ля и От­шель­ни­ки. Пе­ред зер­ка­лом Апо­ка­лип­си­са сме­ло мо­жешь по­пра­вить при­чес­ку хоть сво­ей соб­ст­вен­ной пер­со­ны, хоть всей зем­ной жиз­ни в це­лом. ТА­КОЕ зеркало — по­зво­ля­ет. Не вся­ко­му «Я» да­но в не­го по­смот­реть­ся, но не­из­беж­но ту­да за­гля­нет вся­кое МЫ. От­бро­сив ум и чув­ст­ва, толк­ни се­бя еще… Ис­ти­на, бог?! По­след­нее, са­мое пря­мое зер­ка­ло. По­смот­рись ту­да и вер­нись к… се­бе. Ина­че за­смот­ришь­ся и бу­дешь счи­тать се­бя… бо­гом. Иди­от! Ты вер­нул­ся к то­му, с че­го на­чал!

 

         Пре­одо­ле­ние не­зна­ния, ча­ще все­го, дис­крет­но, Лю­ди го­во­рят: «Я од­на­ж­ды ВДРУГ по­нял!»

 

         Для че­го та­кая тео­рия? А для то­го, ува­жае­мый чи­та­тель, что­бы мож­но бы­ло за­про­сто упо­ми­нать в од­ном и том же раз­го­во­ре и вы­со­кие идеа­лы, и грязь сво­ей ду­ши, и не бо­ять­ся про­ти­во­ре­чий и са­мо­ра­зо­бла­че­ний, по­то­му что всё это, в кон­це кон­цов, об одном — о на­шей жиз­ни. Ка­ж­дый ле­зет до не­ба по сво­ей ко­ло­коль­не… Авось, где и встре­тим­ся! Слы­ши­те? Эй, слы­ши­те?! Сорвемся — кос­тей не со­бе­рем!

 

         Ка­ри­ка­тур­ность се­го­дняш­ней жиз­ни вид­на лишь при од­ном условии — при взгля­де на нее из… бу­ду­ще­го. Но это же не­воз­мож­но! В том-то и финт.

         Для че­го пи­шешь, че­ло­век? Для че­го кон­сер­ви­ру­ешь, за­пе­ча­ты­ва­ешь в сло­ва и сим­во­лы жи­вую се­го­дняш­нюю жизнь — ум, ду­шу, эмо­ции, счет, кар­ти­ны ок­ру­же­ния? Для че­го ты это де­ла­ешь, слов­но ста­ра­ешь­ся не сам лишь за се­бя, а от име­ни по­ле­нив­ших­ся или бес­сло­вес­ных, от име­ни рух­нув­ших сво­их дру­зей, от име­ни пав­ших по обе сто­ро­ны безд­ны ка­ж­до­го ми­га? Слов­но со­шлось вдруг в те­бе в но­ро­ви­стую струю до­то­ле спо­кой­ное, рас­тек­шее­ся рав­нин­ное вре­мя. И — за­ки­пел. И не спишь уж как рань­ше, и раз­дра­жа­ет те­бя го­во­ря­щее радио — за­тыч­ка для ушей, раз­дра­жа­ет телевизор — за­тыч­ка для глаз, раз­дра­жа­ет пус­тая болтовня — за­тыч­ка для са­мой жиз­ни… Бур­лишь! Не за себя — за чу­жую тихую гладь от­ра­ба­ты­ва­ешь. Нет, вру, не за чу­жую: не чу­жим те­бя при­ро­да сде­ла­ла и со­тво­ри­ла на про­бу, не чу­жим и возь­мет, как мил­ли­ар­ды до те­бя, как мил­ли­ар­ды по­сле. Все еди­ны. И что те­перь счи­тать до­мом, ес­ли не са­му соб­ст­вен­но жизнь?! Пи­ши, че­ло­век, го­товь при­па­сы из соб­ст­вен­ной судь­бы. Как в та­еж­ной избушке — про­сто так, ни для ко­го, по зо­ву бла­га, по за­ко­ну ста­да: при­дет ко­гда-ни­будь иной пут­ник и — при­го­дит­ся.

         Так про­сто: те­лом жи­вем ЗА СЕ­БЯ, ду­шой жи­вем ЗА ДРУ­ГИХ.

         Не по­то­му ли так труд­но най­ти СВОЮ ду­шу? — Ма­лый зо­ло­той до­ве­сок, ко­то­рый глу­по при­сво­ить, который — един­ст­вен­ное сча­стье! — долж­но по­ло­жить на вы­бран­ный ал­тарь. Хо­чешь уви­деть свою ду­шу та­кой, ка­кая она есть? То­гда сбрось с нее оде­ж­ды ли­це­ме­рия, норм, ук­ра­ша­тель­ст­во, убе­ри кос­ме­ти­че­ские ухищ­ре­ния и —… Не уз­на­ешь? За дру­ги­ми те­ла­ми свое те­ло спря­тать мож­но, душу — не спря­чешь!

         Пси­хо­ло­ги­че­ское, ду­хов­ное об­на­же­ние бес­по­щад­но. Оно уби­ва­ет, оно же и ис­це­ля­ет. Го­во­ри о се­бе всё, всё, всё, а ко­гда го­во­рить ни­че­го не останется — нач­нешь так же го­во­рить о друзь­ях. И они по­ки­нут те­бя в ужа­се. По­жа­лей их, по­то­му что их жа­лость к те­бе от­да­ет за­ви­стью. Мно­гие не по­ня­ли: ку­со­чек ма­лой ду­ши мож­но при­ле­пить к ог­ром­ной ду­ше ми­ра, и ни­ко­гда на­обо­рот!

 

         Жи­вой человек — чу­до, жи­вая сис­те­ма, ра­зум­но не знаю­щая пре­де­лов сво­их воз­мож­но­стей.

         Пред­ставь­те: встре­ча­ют­ся двое дру­зей по­сле дол­гой раз­лу­ки. Один из них изум­ля­ет­ся: «Ты мо­ло­дец! Нис­коль­ко не из­ме­нил­ся!» Что это? Как по­ни­мать? Ком­пли­мент? Ес­ли речь толь­ко об от­лич­ной фор­ме, то (ха-ха, ге­рон­то­ло­гам) — ко­неч­но, да. А ес­ли друг че­рез не­сколь­ко дней не­пре­рыв­ной бе­се­ды умиль­но-нос­таль­ги­че­ски про­из­не­сет: «Всё та­кой же! Всё та­кой же… По­ду­мать толь­ко!» Что ж, при та­кой «по­хва­ле» мож­но сме­ло вы­чер­ки­вать са­мо­го се­бя из раз­ря­да мыс­ля­щих, чув­ст­вую­щих су­ществ: ес­ли всё в тебе — от на­ча­ла до конца — оди­на­ко­во во вре­ме­ни, то и со­дер­жа­ние ма­ло чем от­ли­ча­ет­ся от ка­мен­но­го ис­ту­ка­на-па­мят­ни­ка.

         Человек — все­гда раз­вед­чик, иду­щий по двум до­ро­гам сра­зу: до­б­ра и зла; и от того — раз­ры­ва­ем! Но ве­дут и ве­дут его всё те же: со­бы­тий­ность, оза­ре­ние, ус­лов­ность не­бы­ли­цы, име­нуе­мые меч­той.

         Чрез­мер­ная яр­кость сию­ми­нут­ной жиз­ни не да­ет раз­вить­ся бо­лее тон­ко­му, на гра­ни чу­тья, зре­нию. Чрез­мер­ный звук ог­лу­ша­ет. Что еще чрез­мер­но? Пол­ным-пол­но, ку­да ни по­вер­нись. Как ус­лы­шим мы друг дру­га? Пе­ред ка­ким ли­цом? Пе­ред ли­цом тру­да, друж­бы, ги­бе­ли, веч­но­сти?.. Как уз­на­ешь?!

         Я ра­бо­таю в про­вин­ци­аль­ной прес­се и на­хо­жу это очень удоб­ным в том смыс­ле, что из­бав­лен от бе­ше­ной гон­ки-со­пер­ни­че­ст­ва, ра­фи­ни­ро­ван­но­го сто­лич­но­го эс­тет­ст­ва, са­мо­влюб­лен­но­го сно­биз­ма и про­чих бо­лез­ней, иду­щих от жа­ж­ды пер­вен­ст­ва и по­ка­зу­хи в ре­мес­ле. Про­вин­ци­аль­ная прес­са по­хо­жа на ста­рую деву — со ста­биль­ны­ми, раз и на­все­гда уко­ре­нив­ши­ми­ся удоб­ны­ми, впол­не сте­пен­ны­ми ма­не­ра­ми. Со­блаз­нить ее труд­но, а уж ро­дить что-ни­будь дей­ст­ви­тель­но новенькое — за­да­ча для пе­ри­фе­рий­ной тру­си­хи и во­все не­ве­ро­ят­ная; ти­хий лес не­силь­ных жиз­ней во­круг, ти­хий ве­те­рок слов над ле­сом: толь­ко ше­лест, толь­ко ше­лест… Идил­лия! А ес­ли бу­ря вдруг? То­же ни­че­го, тоже — ше­лест, толь­ко ше­лест. Эта поч­ти не­зыб­ле­мая бо­лот­ная ти­ши­на двоя­ка: мо­жет за­со­сать без ос­тат­ка и ду­шу, и те­ло, а мо­жет стать ма­те­рью, твор­че­ской ла­бо­ра­то­ри­ей ума и души — не за­ви­си­мой, как из­вест­но, от гео­гра­фии и вре­ме­ни. Един­ст­вен­но зависимой — от сте­пе­ни внут­рен­ней чис­то­ты. В том-то и пре­иму­ще­ст­во про­вин­ции! Субъ­ек­тив­ные на­ши по­сти­же­ния мы изо всех сил под­тас­ки­ва­ем к ус­коль­заю­щей объ­ек­тив­но­сти, па­да­ем, на­би­ва­ем шиш­ки, мо­лим, гро­зим, уни­жа­ем­ся, ре­ша­ем­ся на жерт­вы… Те­ло к ис­тин­но­сти бы­тия при­бли­жа­ет, я по­ла­гаю, обык­но­вен­ное здо­ро­вье, а душу — толь­ко ис­по­ведь. Ведь не да­ром же столь­ко ска­за­но че­ло­ве­че­ст­вом о про­бле­ме внут­рен­не­го, не­ви­ди­мо­го эфир­но­го очи­ще­ния; слиш­ком, ви­дать, от­рав­ле­ны не толь­ко пи­ща и воз­дух, но гряз­ной му­тью ко­пит­ся в по­тем­ках тво­ей су­ти и иная от­ра­ва. От­рав­лен­но­му же­луд­ку по­мо­га­ет про­мы­ва­ние во­дой, от­рав­лен­ной ду­ше по­мо­жет про­мы­ва­ние сло­вом. Не очень это при­ят­ное зрелище — из­ли­ва­ние се­бя. Не мо­жешь? Зна­чит, ум­рет ду­ша без ис­по­ве­даль­но­сти.

         Про­вин­ци­аль­ная пресса — это не ра­бо­та. Это — за­ра­бо­ток. Ра­бо­та жиз­ни здесь на­хо­дит­ся за пре­де­ла­ми од­но­об­раз­но­го кру­га за­бот и впе­чат­ле­ний; труд про­вин­ци­аль­но­го думателя — со­че­та­ние греш­но­го бы­та с уп­ря­мым над­жиз­нен­ным про­дви­же­ни­ем. Мне ка­жет­ся, что про­вин­ци­аль­ные ис­ка­те­ли смыс­ла жиз­ни ве­ша­ют­ся охот­нее и ча­ще сто­лич­ных сво­их со­пле­мен­ни­ков.

 

         Всё труд­нее ра­бо­тать со Сло­вом, всё силь­нее со­блазн со­еди­нить ус­по­кое­ние жиз­ни с ее истоком — в мол­ча­нии. Ведь и вправ­ду за­ман­чи­во: обой­дя Все­лен­ную взо­ром ра­зу­ма, за­пе­чат­лев в се­бе все ее дос­туп­ные звез­ды, вер­нуть­ся к жи­вот­ной про­сто­те. Веч­ный дра­кон, ку­саю­щий се­бя за хвост, реа­ли­зу­ет идею са­мо­унич­то­же­ния как выс­шую идею замк­ну­то­го цик­ла по­зна­ния. По­зна­ния се­бя. А что уж на­зы­вать «со­бой?» — этой «лу­ков­ке» то­же ни кон­ца ни краю нет! От­то­го и жив Дра­кон, сколь ни ку­са­ет са­мо­го се­бя на­смерть. И чем бли­же к этой точке — не то кон­ца, не то начала — тем без­обид­нее сло­во, вер­ный друг твой и по­во­дырь от не­мо­ты мла­ден­че­ской до не­мо­ты иных мор­щи­ни­стых лет — где лишь ус­та­лость да пре­сы­щен­ность.

         Работа — это не часть жиз­ни. Работа — это вся жизнь! Ре­зуль­тат ее дол­го еще мо­жет зве­неть эхом в при­чуд­ли­вых ко­ри­до­рах вре­ме­ни.

         Вот что уда­ва­лось не­од­но­крат­но за­ме­тить: че­ло­ве­ку дос­туп­но са­мо­стоя­тель­но из­ме­нять фор­му сво­его соз­на­ния, а уж в из­ме­нен­ную фор­му но­вое со­дер­жа­ние вли­ва­ет­ся без осо­бых ка­жу­щих­ся уси­лий, ав­то­ма­ти­че­ски, без­ус­лов­но. Есть форма — есть со­дер­жа­ние. Уни­вер­саль­ный ток жиз­ни на­сы­ща­ет вся­кую при­го­тов­лен­ную по­лость. Толь­ко при­го­товь! И то­гда со­дер­жа­ние ста­но­вит­ся… ра­бом фор­мы! И кто сию ци­та­дель ох­ра­ня­ет? Сло­во!!!

 

         Ви­дя­ще­го со­блаз­нят-та­ки за­ман­чи­вые кар­тин­ки, слы­ша­ще­го: обол­та­ют, за­по­ют уме­лые си­ре­ны, жре­ца те­лес за­хва­тит культ воз­дер­жа­ния или раз­вра­та. Ку­да ид­ти? Как? Не­у­жто: не ви­дя, не слы­ша, не ощу­щая? Мол­ча! Во­ис­ти­ну па­ра­докс: от­ка­зав­шись от все­го, ты об­ре­та­ешь всё. Ну, эту шут­ку при­ро­ды еще пра-еван­ге­ли­сты на­щу­па­ли.

         И еще: на­до, по­жа­луй, не пи­сать, не про­по­ве­до­вать фор­му­ли­ров­ки жиз­ни, а учить фор­му­ли­ро­вать. То­гда и ста­до ба­ра­нов мо­жет пре­вра­тить­ся в сво­бод­но со­брав­шее­ся со­об­ще­ст­во, где каждый — сам се­бе во­жак. Уто­пия? Воз­мож­но.

         Сверх­слож­ность для про­сто­го, не­ис­ку­шен­но­го ума рав­но­силь­на мол­ча­нию.

         Жизнь, как ру­ко­пись; ес­ли ру­ко­пись не в со­стоя­нии го­во­рить за себя — это пло­хая ру­ко­пись.

         Вы­ше высокого — го­во­рить мол­ча­ни­ем. Кто так уме­ет? Язык этот дан лишь ве­ли­ким бе­дам и ве­ли­кой Люб­ви.

 

         Се­го­дня Лю­би­мая не­ожи­дан­но спро­си­ла: «По­че­му че­ло­век, ко­гда жи­вет один, суе­тит­ся мень­ше, чем ко­гда на­чи­на­ют жить вдво­ем? Ка­за­лось бы: долж­но быть лег­че?!»

         От­де­лал­ся шут­кой: «За­по­ве­да­но за­бо­тить­ся о се­бе по­сле то­го, как по­за­бо­тишь­ся о ближ­нем. По­ка ближ­не­го нет — о се­бе мож­но во­об­ще не за­бо­тить­ся, то есть сво­бод­но­го вре­ме­ни сколь­ко хо­чешь. А встре­ти­лись: ты — о ней, она — о те­бе… Кто ко­го? Кто впе­ред? Кто боль­ше? Кто луч­ше? Че­го уж там — те­перь жить, счи­тай, не­ко­гда! Од­на забота — за­бо­тить­ся. За­бо­та на заботу — за­бо­та в квад­ра­те!»

         Лю­би­мая не смея­лась. Любимая — жен­щи­на. И субъ­ек­тив­ное сло­во для нее — объ­ек­тив­но, как точ­ные циф­ры. Увы, блу­ж­да­ет смысл, улов­лен­ный в сло­ва, и не от­то­го ль не­пред­ска­зуе­ма за­гад­ка жен­ско­го ми­ра?

 

         Не для уз­на­вае­мо­сти сю­жет­ной иг­ры со­став­ля­ют­ся эти строч­ки, а для боль­шой мо­заи­ки по име­ни Жизнь, где эле­мен­ты мо­гут по­яв­лять­ся в по­вто­ре­нии, а мо­гут мельк­нуть лишь единожды — осо­бым штри­хом, осо­бым от­тен­ком; но без этой ме­ло­чи, кто зна­ет, вдруг да не пол­ной по­лу­чит­ся кар­ти­на?

         …Ны­неш­ние люди — не все, но очень и очень мно­гие, — на­по­ми­на­ют всё боль­ше без­ог­ляд­ную, са­мо­уве­рен­ную ду­роч­ку, дрянь-по­тас­куш­ку, ко­то­рая жить без то­го не мо­жет, что­бы не за­ткнуть, не за­пе­ча­тать все свои ды­роч­ки, все свои ще­ли. Уж на­по­ми­нал об этом, да труд­но удер­жать­ся, как ста­ри­ку от вор­ча­ния. Шес­ти­лет­ний сынишка — у те­ле­ви­зо­ра. Жена — у те­ле­ви­зо­ра. Брат — у те­ле­ви­зо­ра до позд­ней но­чи. Са­дим­ся за стол ужинать — на­до вклю­чить ра­дио, за­ткнуть пус­то­ту меж на­ми, а то не­вы­но­си­мо, а то страш­но ощу­тить, что все мы тут не те…

         Не те…

         При­над­ле­жит ли Сло­во нам так же, как при­над­ле­жит сам факт соб­ст­вен­но­го ро­ж­де­ния, или мы его бе­рем у при­ро­ды в арен­ду, что­бы ис­поль­зо­вать, как от­мыч­ку; что­бы от­ли­тая в со­че­та­ни­ях зву­ка или гра­фи­че­ских сим­во­лов тай­на пе­ре­ста­ла бы быть тай­ной? Слово — кос­тыль для ду­ши, счет — по­сох ло­ги­ки. Че­ло­век, как лод­ка: че­рез чув­ст­ва-дыр­ки в не­го вли­ва­ет­ся вла­га ми­ра. И по­шел бы он ко дну, да уме­ет всё вре­мя «на­го­во­ром» сво­им на­ра­щи­вать борта — за­пас пла­ву­че­сти жиз­ни. Сло­во! Оно вол­шеб­но, оно уме­ет бе­жать впе­ре­ди вре­ме­ни и обез­вре­жи­вать смер­тель­ную не­ожи­дан­ность со­бы­тий. Не на­дое­ло ли те­бе, че­ло­век, бо­роть­ся за веч­но то­ну­щий твой ко­рабль, за ху­дую свою по­су­ди­ну? На­дое­ло! Еще как на­дое­ло! А что, ес­ли за­ткнуть чув­ст­ва-дыр­ки? Как? Ведь дав­ле­ние внеш­ней все­лен­ной бес­по­щад­но пре­вос­хо­дит твои встреч­ные внут­рен­ние по­ту­ги. Ха-ха! Все­лен­ная иг­ра­ет с то­бой: она да­вит на те­бя точ­но так, как ты на нее — не боль­ше… И ты уже не по­ни­ма­ешь со­всем: то­нешь или нет? За­ткни чув­ст­ва-дыр­ки гру­бо и примитивно — кое-что про­яс­нит­ся: чу­жая ко­ман­да ли­шит те­бя соб­ст­вен­но­го го­ло­са. И это то­же мол­ча­ние. Но не вы­со­ко оно, тя­го­ст­но. Слов­но вновь чу­ешь: не­ве­роя­тен путь от мол­ча­ния-не­ве­де­ния до аб­со­лют­но­го мол­ча­ния, оп­ло­до­тво­рен­но­го зна­ни­ем. Где ты сам? Где мы все? Сквозь деб­ри пер­во­быт­но­го мы­ча­ния про­ди­ра­ем­ся мы друг к дру­гу, что­бы убе­дить в сво­ем, или, на­обо­рот, по­нять чу­жое. Толь­ко влюб­лен­ные и не­при­ми­ри­мые вра­ги уме­ют раз­го­ва­ри­вать го­во­ря­щим взгля­дом. Удел остальных — сло­во в гор­ле. Это крик ро­же­ни­цы, это му­ка и сча­стье. В сло­ве ро­ж­да­ет­ся че­ло­век, здесь ро­ж­де­ние и смерть хо­дят в об­ним­ку. Ну, что? Бо­ишь­ся? Бо­ли бо­ишь­ся? То­гда за­ткни свои дыр­ки глаз цвет­ным те­ле­эк­ра­ном, про­де­мон­ст­ри­руй, как бла­го мож­но упот­ре­бить во вред, и — жи­ви мерт­вый: не­че­го боль­ше спа­сать.

         И еще: ес­ли есть где-то Сло­во Бо­жие, то все мы — его «про­вин­ци­аль­ная прес­са»…

         Управ­ля­ет за­ви­си­мость. Управ­лять че­ло­ве­ком мож­но, сде­лав его па­ра­зи­том! Управлять — дав ему уве­рен­ность, что он это де­ла­ет сам.

         Иезуитство — выс­ший пи­ло­таж под­лос­ти.

         В жур­на­ле «Поль­ша» вы­чи­тал как-то за­мет­ку об ис­сле­до­ва­ни­ях уче­ных. Ока­зы­ва­ет­ся, в ор­га­низ­ме вы­ра­ба­ты­ва­ет­ся ни­ко­тин, есть своя ма­лень­кая «та­бач­ная фаб­ри­ка». Вы­ра­ба­ты­ва­ет­ся его ров­но столь­ко, сколь необходимо — мик­ро­до­зы. А ес­ли за­ку­рить? Внут­рен­няя «фаб­ри­ка» не вы­дер­жит кон­ку­рен­ции, ра­зо­рит­ся и пе­ре­ста­нет су­ще­ст­во­вать. А ес­ли те­перь бро­сить ку­рить? Ор­га­низм взбун­ту­ет­ся: ни­ко­тин да­вай! Свой он вы­ра­ба­ты­вать уже не хо­чет, ра­зу­чил­ся, при­вык к дар­мо­во­му, при­шед­ше­му из­вне. То же — с ал­ко­го­лем. То же — с са­ха­ром. Внеш­нее изо­би­лие уби­ва­ет внут­рен­ние кле­точ­ки-тру­же­ни­цы, у них там на­чи­на­ет­ся без­ра­бо­ти­ца, мор и вы­ро­ж­де­ние ре­мес­ла. Че­ло­век пре­вра­ща­ет­ся в па­ра­зи­та, под­вя­зан­но­го на шланг внеш­ней под­пит­ки. Вот этим-то шлан­гом и мож­но вер­теть, как хо­чешь, мож­но да­же на­прочь пережать — очень эф­фек­тив­ный и, глав­ное, впол­не мас­со­вый спо­соб управ­ле­ния на уров­не фи­зио­ло­гии. Без­дей­ст­вую­щие внут­рен­ние «фаб­ри­ки» — ат­ро­фи­ру­ют­ся. Обыч­ные про­дук­ты становятся — же­лан­ным нар­ко­ти­ком. Ор­га­низм спра­вед­ли­во кри­чит: «Дай!» Сво­его произвести — не в со­стоя­нии, за­был что и как за не­на­доб­но­стью. Для ка­ж­до­го чув­ст­ва-дыр­ки мож­но по­доб­рать свой нар­ко­тик. А нель­зя ли под­вя­зать на «шланг» и ду­хов­ную часть че­ло­ве­ка? Как нель­зя?! Еще как мож­но!

         Се­го­дня в на­шем до­ме бы­ли гос­ти. Об­ще­ние со­стоя­ло из двух ви­дов кол­лек­тив­но­го взаимодействия — про­цес­са еды и те­ле­ви­зо­ра. А ес­ли ото­брать это? Воз­ник­нет ужас­ный, страш­ный ва­ку­ум при­ми­тив­но­го, управ­ляе­мо­го бы­тия. В эту ти­ши­ну, в эту слу­чай­ную «по­лость» не за­ткну­той жиз­ни ла­ви­ной об­ру­шит­ся веч­ное: кто ты? за­чем ты? че­го хо­чешь? ка­ким сло­вом ты от­ве­тишь не­бу, взгля­нув­ше­му вдруг на те­бя ис­пу­ган­ны­ми гла­за­ми со­се­да по сто­лу? И ты, и он — не­мые. Ведь ка­ж­до­му зна­ком этот не­слыш­ный, по­лу­зве­ри­ный вой тос­кую­щей ду­ши, знаю­щей о звез­дах и не мо­гу­щей до них до­тя­нут­ся да­же в меч­тах: «А-а-а-о-у-у-э-ы-ы!!!»

         — Вы­пьем за всех нас! — гор­до ска­за­ли гос­ти и ста­ли со­рев­но­вать­ся в ап­пе­ти­те. По­то­му что: ко­гда уми­ра­ет в че­ло­ве­ке внут­рен­нее со­рев­но­ва­ние, уми­ра­ет и внеш­нее.

 

         На мой взгляд, лю­ди дос­та­точ­но охот­но про­ща­ют от­ри­ца­тель­ные от­кло­не­ния от су­ще­ст­вую­щих норм жиз­ни. Сра­ба­ты­ва­ет срав­ни­ваю­щий ме­ха­низм са­мо­оцен­ки: ви­дя ря­дом пад­ше­го, нор­маль­ный эго­ист ощу­ща­ет свое пре­вос­ход­ст­во, свою са­мо­цен­ность и воз­вы­шен­ность. Раб­ст­во, фа­шизм, боль­ше­ви­ст­ские концлагеря — всё это от­ту­да, где мер­за­вец, воз­вы­сив­шись над ос­ко­ти­нив­шим­ся ста­дом, объ­яв­ля­ет се­бя Че­ло­ве­ком. Ка­ко­ва ис­тин­ная це­на та­ко­му са­мо­зван­цу, из­вест­но. Да­же юмор по­стро­ен за­час­тую на… пин­ках и ту­ма­ках. Вспом­ним не­мое ки­но: удар, па­де­ние, травма — все хо­хо­чут. А со­вре­мен­ные мульт­филь­мы? То же са­мое! Фи­зи­че­ское из­де­ва­тель­ст­во од­но­го жи­во­го над дру­гим жи­вым вы­зы­ва­ет сча­ст­ли­вый дет­ский смех. Вос­пи­та­ние! На­ра­ба­ты­ва­ет­ся зна­ко­мый сте­рео­тип: звер­ст­во, са­мо­дур­ст­во си­лы (особенно — спра­вед­ли­вой си­лы!) — это очень хо­ро­шо, это за­ме­ча­тель­но, это смеш­но. Чу­жие ту­ма­ки ста­нут тво­ей ве­се­лой шко­лой. Ты не бу­дешь та­ким. Ты — дру­гой… Увы, за­кли­на­ния на бла­гость и пре­по­дан­ная прак­ти­ка ред­ко схо­дят­ся в од­ном ха­рак­те­ре для вы­яс­не­ния от­но­ше­ний.

         Ко­ро­че, отребье — это смеш­но, это мож­но ис­поль­зо­вать, это ав­то­ма­ти­че­ски при­чис­ля­ет те­бя к кла­ну из­бран­ных, бо­лее со­вер­шен­ных су­ществ. До­ка­за­тель­ст­во со­вер­шен­ст­ва мож­но ор­га­ни­зо­вать и ис­кус­ст­вен­но (культ лич­но­сти, унич­то­же­ние масс).

         А экс­плуа­та­ция идеи? Ее культ? Ко­гда смеш­но и мел­ко всё, кро­ме нее, цир­ку­ли­рую­щей замк­ну­то в кру­гу еди­но­вер­цев. Ведь это же «сверх­про­вод­ник»! Из этой за­пад­ни вы­брать­ся под си­лу раз­ве что ин­тел­лек­ту-сверх­раз­ру­ши­те­лю, аб­со­лют­но­му ней­тра­лу-ду­ра­ку или са­мо­му Гос­по­ду Бо­гу.

         Смеш­но!

         Ку­да как ме­нее охот­но лю­ди тер­пят со­сед­ст­во с тем, кто от­кло­ня­ет­ся в по­ло­жи­тель­ную сто­ро­ну. Да­же не во­ин­ст­вую­щий эго­изм ис­пы­ты­ва­ет ес­те­ст­вен­ное же­ла­ние по­бы­ст­рее от­де­лать­ся от «свя­то­го», мо­жет, да­же унич­то­жить его, по­то­му что срав­ни­ваю­щий ме­ха­низм са­мо­оцен­ки вы­да­ет не­уте­ши­тель­ный итог: ты — ху­же. При­знать­ся в этом — смер­ти по­доб­но! Так как при­дет­ся при­чис­лить се­бя не к тем, кто пи­на­ет, а к тем, ко­го пинают — не но­га­ми на сей раз. Те­бя бьет при­мер чу­жой жиз­ни! Это не­вы­но­си­мо, это за­став­ля­ет бо­ять­ся то­го, что ты и есть от­ре­бье. (Не­пью­щий в ком­па­нии од­ним сво­им при­сут­ст­ви­ем бло­ки­ру­ет не­управ­ляе­мый раз­гул.)

         Обы­ва­тель­ская не­на­висть к свя­тым долж­на быть силь­нее не­на­вис­ти к мра­зи. По­до­нок мо­жет лишь во­ткнуть нож под реб­ро; от бли­зо­сти к свя­то­му ты сам нач­нешь рвать свою ду­шу на час­ти, а, ра­зо­драв, мож­но и нож во­ткнуть. В се­бя. Страх… Страх!!! Он то­же, как луковка — одеж­ка на одеж­ке.

         До слез смеш­но. Ку­да ухо­дишь ты: в плюс или в ми­нус? Уже не уз­на­ешь ты в преж­них друзь­ях их преж­них лиц. По­че­му? Не все же ра­зо­шлись по край­ним по­лю­сам. Но и на шаг отойдя — ви­дишь уже ина­че.

         Мир все­гда де­лит­ся для те­бя на два по­то­ка: на про­шлое и бу­ду­щее, на пло­хое и хо­ро­шее. Прошлое — пло­хое, будущее — хо­ро­шее. Так? А ес­ли нет ни про­шло­го, ни бу­ду­ще­го, ни хо­ро­ше­го, ни пло­хо­го? Ес­ли жить в гар­мо­нии рав­но­ве­сия? «Нет! — за­кри­чишь ты. — Нет!» По­то­му что толь­ко раз­де­ле­ние ми­ра на два по­то­ка да­ет те­бе ощу­ще­ние твое­го тще­душ­нень­ко­го Я. Иначе — бу­дешь ты слит со всем ми­ром не­де­ли­мым и по­гля­дишь на се­бя не­дав­не­го, как на иг­ру во­об­ра­же­ния: «Я — это во­об­ра­же­ние при­ро­ды». С точ­ки зре­ния при­ро­ды, спра­вед­ли­во по­ла­гать: ме­ня (Я) в дей­ст­ви­тель­но­сти во­об­ще не су­ще­ст­ву­ет. Впро­чем, тут кон­ча­ет­ся ло­ги­ка и на­чи­на­ет­ся не­пред­ска­зуе­мый жи­во­тво­ря­щий ха­ос.

         Ло­ги­ка воз­ни­ка­ет из хао­са. Кру­ше­ние сверх­слож­ной ло­ги­ки под­ни­ма­ет ха­ос на но­вую сту­пень. Учи­ли: ко­ли­че­ст­вен­ное на­ко­п­ле­ние при­во­дит к ка­че­ст­вен­но­му скач­ку. А мо­жет: ка­че­ст­вен­ное на­ко­п­ле­ние при­во­дит к ко­ли­че­ст­вен­ной де­гра­да­ции?! Ухо­дить в «плюс» опас­нее, чем ухо­дить в «ми­нус».

 

         Лич­ный при­мер: быв­шая же­на ру­га­лась, но тер­пе­ла-та­ки муж­ское пьян­ст­во. Ко­гда при­шло неожиданное — навсегда — про­трезв­ле­ние, она ос­та­лась без лю­би­мой иг­руш­ки, по­во­да ка­рать, да­вав­ше­го ей чув­ст­во пре­вос­ход­ст­ва и смысл борь­бы. Жизнь жен­щи­ны в до­ме слов­но по­те­ря­ла опо­ру; по­во­ды для скан­да­лов она ста­ла из­вле­кать из… про­шло­го.

         Хо­ти­те по­гу­бить жен­щи­ну бы­ст­ро и на­все­гда? При­кинь­тесь в жиз­ни без­воль­ной тряп­кой, всё вы­пол­няй­те, не пе­ре­чьте, раз­ви­вай­те в се­бе бе­зо­го­во­роч­ную по­дат­ли­вость. И го­да не прой­дет, как ва­ша под­ру­га пре­вра­тит­ся в са­мо­дур­ку-ме­ге­ру, хам­ку, ис­те­рич­но­го ку­хон­но­го фю­ре­ра, не тер­пя­ще­го ни­ка­ких воз­ра­же­ний. Жен­щи­на, не встре­чаю­щая от­по­ра, гиб­нет стре­ми­тель­но и без­воз­врат­но. И то­гда муж — по­ло­ви­чок для ног! — с тай­ным на­сла­ж­де­ни­ем на­блю­да­ет ис­под­воль за кри­ча­щим ис­ча­ди­ем сво­ей люб­ви. Ка­ж­дый по­лу­ча­ет свой «плюс» толь­ко то­гда, ко­гда за­пла­тит со­от­вет­ст­вую­щий «ми­нус»…

         Дру­гая, ин­тел­ли­гент­но-не­тер­пи­мая же­на в за­мас­ки­ро­ван­ном, ино­ска­за­тель­ном ви­де пред­ло­жи­ла по­ки­нуть ее дом; ей не нра­вят­ся муж­ские за­ме­ча­ния, мол­ча­ли­вость и вни­ма­тель­ный взгляд. Объ­яс­не­ние свое­об­раз­но: «Я го­во­рю те­бе всё это толь­ко по­то­му, что люб­лю те­бя!» Дос­той­но. Я сам ее учил фор­му­ли­ро­вать всё, не дер­жать внут­ри на­ко­пив­ших­ся со­мне­ний и пре­тен­зий.

         А и вправ­ду всё ча­ще за­ме­чаю: вни­ма­тель­ный, при­сталь­ный взгляд боль­шин­ст­во лю­дей ис­тол­ко­вы­ва­ют ес­ли не как ос­корб­ле­ние, то уж, как по­ку­ше­ние на лич­ный мирок — ко­ро­боч­ку с по­бря­куш­ка­ми и дол­го­вы­ми рас­пис­ка­ми! — на­вер­ня­ка.

         Ко­му жить не страш­но? Бо­га­чу с ка­ст­ри­ро­ван­ной ду­шой. И то­му, у ко­го кру­гом «ми­нус». То­же вы­ход: срав­ни­вать-то не с чем! Но так не бы­ва­ет. В ре­дак­цию при­шла та­тар­ка, жен­щи­на шес­ти­де­ся­ти од­но­го го­да, при­нес­ла пись­мо, про­си­ла на­пе­ча­тать и сде­лать так, что­бы ей де­ти по­ве­ри­ли: в вой­ну ле­бе­ду ела… А то не ве­рят. Ей бы на­пле­вать на та­ких детей — не мо­жет. До смер­ти смеш­но!

         Стран­ный вы­вод: лю­бовь, тре­бую­щая до­ка­за­тельств, са­мая не­на­деж­ная лю­бовь.

 

         Эпи­граф: «Я чув­ст­вую се­бя. Но ведь чув­ст­ву­ют се­бя, соз­на­ют свою индивидуальность — толь­ко за­со­рен­ный глаз, на­ры­ваю­щий па­лец, боль­ной зуб: здо­ро­вый глаз, па­лец, зуб — их буд­то и нет. Раз­ве не яс­но, что лич­ное сознание — это толь­ко бо­лезнь». (Е. За­мя­тин, «МЫ»).

         Кри­сталл стро­ит сам се­бя, вы­би­рая из ок­ру­жаю­щей сре­ды толь­ко то, что ему под­хо­дит. В чис­той сре­де вы­рас­та­ет чис­тый кри­сталл. Не по­доб­но ли по­строе­ние лич­но­сти? Ли­бо ты боль­шой, фаль­ши­во-на­стоя­щий, вы­ра­щен­ный ис­кус­ст­вен­но, по за­ка­зу, на по­тре­бу, ли­бо ты са­мо­ро­док, умуд­рив­ший­ся сре­ди му­со­ра ми­ра во­брать в себя — по кру­пи­це! — всю его чис­то­ту.

         Са­мо­ро­док, как пра­ви­ло, вы­па­да­ет из те­че­ния со­вре­мен­но­го ему вре­ме­ни, где слиш­ком ма­ло сво­бод­ной чис­то­ты жиз­ни. По­это­му час­ты фе­но­ме­ны лю­дей, спря­тав­ших­ся в от­сто­яв­шем­ся уже оби­лии про­шло­го, или, на­про­тив, ум­чав­шие­ся на не­ко­шен­ные по­ля­ны бу­ду­ще­го. Бед­ная со­вре­мен­ность! Те­бе все­гда дос­та­ет­ся не луч­ший ку­сок.

         Личность — са­мая осо­бая при­ме­та ре­аль­но­го вре­ме­ни. Что ес­ли пред­ста­вить: рух­ну­ло всё, ос­тал­ся из все­го зем­но­го ты один един­ст­вен­ный. К ко­му во­зо­пишь? Ка­ким се­ме­нем про­рас­тешь? По­вто­рит­ся ли твое ли­цо в даль­них ко­лось­ях-по­том­ках? Ты — «лич­ная» ка­п­ля в океа­не по­до­бия и рав­но­знач­но­сти. Ка­п­ля спо­соб­на по­вто­рить фор­му­лу океа­на.

         Ли­ца, ли­ца, ли­ца… При­хо­дя­щие, ухо­дя­щие, лю­би­мые, не­на­ви­ди­мые, — сколь­ко их бы­ло? До ус­та­ло­сти. До оту­пе­ния. Ли­ца, ли­ца… Ни люб­ви уж, ни не­на­вис­ти: при­ту­пи­лись чув­ст­ва, за­то обо­ст­рил­ся взгляд — на­ме­тан­ный стал. Что там те­бе го­во­рят? Слы­шишь ли? Или: слу­ша­ешь не тот звук, что звук, а то — за­чем те­бе го­во­рят? Из ни­от­ку­да, из ти­ши­ны, из поч­ти рав­но­ду­шия вы­плы­ва­ет вдруг от­ве­тик на это «за­чем»? Слу­шай!

 

         Не­бла­го­дар­ное это занятие — кар­кать на бу­ду­щее. А ес­ли сбы­ва­ет­ся, счи­тай, поч­ти всё? За­кар­ка­ешь тут! Пре­ды­ду­щий год я не­ожи­дан­но для се­бя на­звал за­го­дя «го­дом по­те­ри дру­зей». И ведь сбы­лось! С., че­ло­век с пси­хо­ло­ги­ей пер­ва­ча-чем­пио­на, дал взра­сти этой, за­жа­той до­то­ле пси­хо­ло­гии, стал по­на­ча­лу чуть ли не во­ром, стал всех пре­зи­рать, от­кро­вен­но са­дить­ся в об­щей ра­бо­те дру­гим на шею и, на­ко­нец, ушел, за­де­лал­ся жад­ным ком­мер­сан­том, пья­ни­цей, к то­му ж. Кар­кал я об этом. А ведь дру­жи­ли, с по­лу­жес­та хох­мы друг у дру­га схва­ты­ва­ли. Еще один «кар-р!»: П., на­чаль­ст­во, осу­ж­да­ет ме­ня за пу­ри­тан­ст­во, за от­каз от ни­ко­ти­на и ал­ко­го­ля. Я ему не­при­ятен по при­чи­не бо­лее силь­ной во­ли в смыс­ле за­бо­ты о здо­ро­вье. Он мне ста­но­вит­ся не­при­ятен по при­чи­не бо­лее силь­ной во­ли в смыс­ле за­бо­ты о день­гах, карь­е­ре, имид­же. А ведь но­чи на­про­лет мог­ли рань­ше бол­тать о лю­бой чер­тов­щи­не. Те­перь не так; он трез­вый лишь взды­ха­ет и смот­рит на ме­ня, как на юро­ди­во­го, а пья­ный за­во­дит не­вы­но­си­мые раз­го­во­ры о ра­бо­те, о ле­ни­вых со­труд­ни­ках, пар­тии, по­ли­ти­ке… Мне это не ин­те­рес­но: че­ло­век де­мон­ст­ри­ру­ет уме­ние пла­вать по-со­ба­чьи в ин­фор­ма­ци­он­но-обы­ва­тель­ской ка­ше жиз­ни. П. пи­сал пре­крас­ные дет­ские пе­сен­ки, пел их сам под ги­та­ру и в ка­ж­дой строч­ке ды­ша­ли озор­ст­во и сво­бо­да. Те­перь поч­ти не ды­шат.

         Ко­ро­че, ре­бя­та, дру­зья, дой­дя до два­дца­ти пя­ти, три­дца­ти, три­дца­ти­пя­ти­лет­них ру­бе­жей по­ня­ли для се­бя окон­ча­тель­но: они, увы, не ге­нии, мир со­тря­сти и уди­вить им не да­но. Ах, так! И — на­чи­на­ет­ся про­даж­ная суе­та, ко­то­рая за­во­дит пу­тя­ми рас­счи­тан­ных, пред­по­ла­гае­мых га­ран­тий в са­мые деб­ри ус­луж­ли­во жду­щей конъ­юнк­ту­ры. И нет боль­ше дру­зей. Они те­бя мо­гут по-преж­не­му счи­тать, мо­жет, слег­ка за­уг­рю­мев­шим, за­ду­рив­шим, но — дру­гом. А ты — нет: друж­бу я по­ни­маю как об­мен жизнями — без ус­ло­вий и вре­ме­ни.

         Не да­ет по­коя ны­неш­няя кар­каю­щая кон­цеп­ция: не при­хо­дит ли «год по­те­ри лю­би­мых?» Ес­ли дру­зей уво­дит от по­ле­та со­блазн стать «ко­стью дер­жа­вы», «опо­рой се­мьи» или «на­ко­нец, по­жить в свое удо­воль­ст­вие», то лю­би­мые спо­ты­ка­ют­ся на том, что «жизнь про­хо­дит», что «нет лич­ной жиз­ни». А толь­ко-то: уг­рю­мый муж, ра­бо­та, ма­га­зи­ны, ре­бе­нок, кух­ня… Так что — бе­ги, лю­би­мая, ска­чи, хва­тай бле­стя­щие ос­ко­лоч­ки сча­стья, ру­гай се­бя ду­рой, на­вер­сты­вай упу­щен­ное! На что бы­ли от­да­ны столь­ко-то лет? На тер­пе­ние? На ко­го-то дру­го­го, ко­то­ро­го ты лю­бишь или лю­би­ла? Тьфу! Бе­ги, ду­ра, бе­ги! И пусть те­бе хва­тит сил не заи­грать­ся с «бле­стя­щим ос­ко­лоч­ком» на­дол­го и до лжи. Ес­ли из­бы­ток люб­ви и жиз­ни ты от­не­сешь к другому — я не оби­жусь, есть си­лы по­нять и пе­ре­жить. Но ес­ли ты не смо­жешь ска­зать мне об этом — я бу­ду ви­деть, как твоя ложь по­гу­бит те­бя.

         Любовь — это ко­гда все дви­же­ния и му­ки ду­ши близ­ко­го ты по­ни­ма­ешь и при­ни­ма­ешь пол­но­стью. Это любовь — она да­ет кры­лья, она же и уби­ва­ет. Что вы­бе­решь ты?

         Под­ру­га хо­те­ла сде­лать мне по­да­рок, но ко­гда су­ну­лась по ящикам — не на­шла. Бро­си­ла ку­да-то, за­бы­ла, из­ви­ни, мол. Я скло­нен ви­деть за этим мно­го­обе­щаю­щий сим­вол: муж-по­да­рок где-то точ­но есть, име­ет­ся, даль­ше до­ма не убежит — из­ви­ни, мол, не­ко­гда сей­час с этим раз­би­рать­ся… Под­ру­га на­ча­ла ин­тен­сив­но кра­сить­ся, на­ря­жать­ся, хо­дить в ко­рот­кой вы­зы­ваю­ще-со­блаз­няю­щей юб­ке; ей на­дое­ло лю­бить од­но и то же — ей хо­чет­ся нра­вить­ся раз­но­об­раз­но. Же­лаю ей ус­пе­хов и сча­стья в лич­ной жиз­ни!

         Ко­гда лич­ная жизнь муж­чи­ны вы­хо­дит за рам­ки се­мьи, на так на­зы­вае­мом хо­зяи­не до­ма мож­но ста­вить крест. Ко­гда это слу­ча­ет­ся с хозяйкой — уми­ра­ет ее сер­деч­ность.

 

         По пра­ву при­свое­ния, не чув­ст­вуя вра­нья, упав­ший на ко­ле­ни, он ей ска­зал: «Моя!» От­вет­ная мо­не­та не мо­жет быть иной, — по­ко­ре­на, раз­де­та, она ска­за­ла: «Мой!» Ка­за­лось, яд при­зна­нья, как веч­ность, впе­ре­ди, но прой­ден круг же­ла­нья и слы­шит­ся: «Уй­ди!» Им об­щей жизни — ма­ло! Сле­та­лось во­ро­нье… «Мое!» — она ска­за­ла, и он ска­зал: «Мое!» Как ме­лоч­ны мгно­ве­нья; ни че­ло­век, ни вошь, — по пра­ву при­сво­е­нья, что от­да­но, возь­мешь!

 

         Я ду­маю о рев­но­сти. Рев­ни­вы: лю­ди, де­ла, кла­ны, им­пе­рии, ре­ли­гии. Ревность — ин­ст­ру­мент при­свое­ния. Ревность — это уни­вер­саль­ный флаг двух ми­ров: ма­те­ри­аль­но­го и то­го, что за­ве­ду­ет ду­ша­ми. Ду­ши влюб­лен­ных доб­ро­воль­но ста­но­вят­ся вза­им­ной «ча­ст­ной соб­ст­вен­но­стью». Чув­ст­во собственности — не­од­но­крат­но из­люб­лен­ный са­мо­об­ман!

 

         От­веть: лю­бишь ли ты ме­ня? — дер­жа от­вет пе­ре­до мною лишь; лю­бишь ли ты ме­ня? — дер­жа от­вет пе­ред людь­ми; лю­бишь ли ты ме­ня? — дер­жа от­вет пе­ред бо­гом. При­слу­шай­ся! От­ве­ты мо­гут быть раз­ны­ми.

 

         Д. мно­го лет ждет, что кто-ни­будь ее сде­ла­ет сча­ст­ли­вой. Ка­за­лось бы: го­то­ва на всё — при­хо­ди и дей­ст­вуй; она лишь вы­бе­рет и ста­нет, на­ко­нец, сча­ст­ли­вой. Ан, нет. За свое за­тя­нув­шее­ся ожи­да­ние она тре­бу­ет осо­бой благодарности — что­бы тот, ко­то­рый от­ва­жит­ся сде­лать ее сча­ст­ли­вой, де­лал бы это в пол­ном со­от­вет­ст­вии с ее лишь пред­став­ле­ния­ми о сча­стье. До­пус­тим, же­них най­ден. И что? Даль­ней­шее вы­ра­же­ние муж­ской вер­но­сти пре­вра­тит­ся в ис­пол­ни­тель­ность, а ее лю­бовь бу­дет но­сить ха­рак­тер рас­по­ря­же­ний и при­ка­зов.

         Ми­лые юно­ши, бой­тесь под­руг, ко­то­рые шеп­чут: «Сде­лай ме­ня сча­ст­ли­вой!» — это без­на­деж­ные па­ра­зи­ты, ис­поль­зую­щие лю­бовь для на­сы­ще­ния, дрях­лею­ще­го от за­бот и вре­ме­ни внут­рен­не­го зверя — са­мо­лю­бо­ва­ния.

         Уди­ви­тель­но, но бла­го­дар­ность мо­жет но­сить фор­му… рас­по­ря­же­ния. Спро­во­ци­ро­ван­ная, ис­кус­ст­вен­но ор­га­ни­зо­ван­ная, фак­ти­че­ски вы­про­шен­ная для се­бя на­силь­но бла­го­дар­ность: рас­по­ря­же­ние!

 

         Как рань­ше не­ве­до­мые зем­ли влек­ли к се­бе бес­страш­ных пу­те­ше­ст­вен­ни­ков, так Рос­сия дол­го еще бу­дет ма­нить к се­бе тех, кто го­тов ри­ск­нуть не толь­ко жиз­нью, но и ду­шой, по­то­му что для ду­ха здесь — все­гда не­ве­до­мые джунг­ли, сво­бо­да, не при­ру­чае­мая дичь.

 

         Мас­со­вую, об­ще­ст­вен­ную на­де­ж­ду под­дер­жи­ва­ет ес­ли не ре­ли­гия, то уж на­вер­ня­ка тогда — по­ли­ти­че­ский ил­лю­зи­он. Как это де­ла­ет­ся? Мер­зав­цы, ко­то­рые при­гре­лись на са­мой ма­куш­ке жиз­ни, у вла­сти, при­ни­ма­ют хо­ро­шие, пра­виль­ные за­ко­ны. А жизнь всё рав­но ху­дая. По­че­му? У обы­ва­те­ля го­ло­ва кру­гом идет от то­го, что не схо­дят­ся кон­цы с кон­ца­ми: по­че­му?! — ведь за­ко­ны-то пра­виль­ные! На­ко­нец, он до­ду­мы­ва­ет­ся: на­до за­ме­нить мер­зав­цев и всё бу­дет о’кей. Мер­зав­цы об этом до­га­ды­ва­ют­ся и вы­хо­дят на­встре­чу: «Вы­бе­рем, дру­ги, дос­той­ных из вас мер­зав­цев на сме­ну нам!» Ко­неч­но, вслух го­во­рят не­сколь­ко ина­че: ор­га­ни­зу­ем де­мо­кра­тию, рас­ши­рим глас­ность, не по­бо­им­ся аль­тер­на­ти­вы. Ну, это уж со­всем для ду­рач­ков. На са­мом де­ле мер­зав­цы про­сто учат­ся изо­бре­тать но­вую на­де­ж­ду для ста­да, име­нуе­мо­го на­ро­дом. «Ве­ра» под­ме­ня­ет лю­дям уме­ние мыс­лить кри­ти­че­ски, «на­де­ж­да» па­ра­ли­зу­ет дея­тель­но­ст­ную ини­циа­ти­ву, а «лю­бовь» оз­на­ча­ет раб­скую при­вя­зан­ность к сим­во­лам или ве­ще­ст­ву.

         Государство — это иг­ры для мер­зав­цев. Уди­ви­тель­но, но сколь­ко свет­лых умов и че­ст­ных гра­ж­дан за­пу­та­лись, уто­ну­ли в хит­ро­спле­те­ни­ях этих игр: как ес­ли бы силь­ную пти­цу за­ма­ни­ли к се­бе в пе­ще­ру ле­ту­чие мы­ши, за­ма­ни­ли бы и по­те­ша­лись: «Эй, ты! Ле­тать не уме­ешь!» И не по­нят­но пти­це, по­че­му она в тем­но­те го­ло­ву се­бе в кровь раз­би­ва­ет.

         Об­ще­ст­вен­ная демократия — это кра­си­вая мы­ше­лов­ка для со­ци­аль­но ак­тив­ных: они хо­тят за­ме­нить мер­зав­цев и че­ст­но не­сти са­мим ру­ле­вую служ­бу, они вхо­дят в дом — сис­те­му мерзавцев — и мы­ше­лов­ка за­хло­пы­ва­ет­ся… Что про­изой­дет? Ли­бо тот, что бро­сил вы­зов, из­рас­хо­ду­ет­ся в не­рав­ном про­ти­во­стоя­нии и сго­рит, ли­бо про­изой­дет всё по по­сло­ви­це «с вол­ка­ми жить — по вол­чьи выть», ли­бо чис­тая, но гиб­кая душа — за­та­ит­ся. Лю­бая сис­те­ма вос­пи­ты­ва­ет идеа­ли­стов-ка­ми­кад­зе, но­вых мер­зав­цев и по­ли­ти­че­ских иуд. Стои­ло ли ко­пья ло­мать?!

         Не так дав­но слу­шал сло­ва цер­ков­но­го дея­те­ля. Свою речь он за­кон­чил ого­вор­кой: «Верь­те мне! В мо­их сло­вах нет лу­кав­ст­ва, ди­пло­ма­тии и по­ли­ти­ки». Оче­вид­но, сле­ду­ет по­ни­мать: лу­кав­ст­во, ди­пло­ма­тия и политика — есть наи­бо­лее тяж­кая ложь пе­ред людь­ми.

         Уми­ра­ют од­ни мер­зав­цы, при­хо­дят им на сме­ну другие — сме­ня­ет­ся в мы­ше­лов­ке од­на про­тух­шая на­жив­ка (карь­е­ризм, дик­тат, по­слу­ша­ние) на дру­гую, по­све­жее (спра­вед­ли­вость, кон­троль, пред­при­ни­ма­тель­ст­во). Хлоп! — Сра­бо­та­ло! Те­перь на­до ждать: но­вая мет­ла бу­дет вновь ту­жить­ся, изо­бре­тать хо­ро­шие, пра­виль­ные за­ко­ны…

         Государство — это иг­ры для мер­зав­цев. Кто вы­иг­рал, тот и мер­за­вец.

         Не на­до учит жить. На­до не ме­шать жить! Соб­ст­вен­но, по­доб­ные заклинания — то­же бес­ко­неч­ны, то­же из­ряд­ная мер­зость. Веч­ный во­прос.

 

         Ко­гда царь раз­бра­сы­ва­ет на пло­ща­ди мед­ные день­ги, на­чи­на­ет­ся дав­ка до смер­то­убий­ст­ва. Ко­гда власть объ­яв­ля­ет (!) де­мо­кра­тию, на­чи­на­ет­ся по­ли­ти­че­ский пси­хоз. Сбы­ва­ет­ся меч­та мно­гих прав­до­бор­цев: мож­но, на­ко­нец-то, по­ис­кать свою Гол­го­фу, что­бы не бес­по­лез­но кон­чить. Экс­плуа­та­ция за­бав­ной тя­ги мыс­ля­ще­го че­ло­ве­ка к со­тво­ре­нию жертвы — суть ил­лю­зио­на мер­зав­цев.

         Мо­ему другу С. не жи­вет­ся, не пи­шет­ся, не тво­рит­ся; ему на­ску­чи­ло быть шефом — бу­фе­ром, пло­ти­ной ме­ж­ду на­ми, воль­ны­ми пташ­ка­ми-со­труд­ни­ка­ми и ва­лом офи­ци­аль­но­го дав­ле­ния омерт­вев­шей пар­тий­но-со­вет­ско-по­ка­зуш­ной псев­до­жиз­ни.

         С. дал со­гла­сие бал­ло­ти­ро­вать­ся в на­род­ные де­пу­та­ты.

         Что мне ка­жет­ся по се­му по­во­ду? Мож­но уто­нуть в ому­те без­де­лья, мож­но уто­нуть в ому­те дел. Не­со­мнен­но, то и дру­гое яв­ля­ет­ся ли­ца­ми жиз­ни, но ни то, ни дру­гое за­ня­тие нель­зя на­звать пу­тем жиз­ни. Ско­рее, окоп.

         С. ре­шил вы­ко­пать для се­бя окоп за­ня­то­сти (при­кры­ва­ясь вы­со­ким смыс­лом об­ще­ст­вен­но­го пред­ста­ви­тель­ст­ва и за­щи­той аб­ст­ракт­ных ин­те­ре­сов аб­ст­ракт­но­го на­ро­да), что­бы ути­шить ду­шев­ную сса­ди­ну от осоз­на­ния иных жиз­нен­ных и твор­че­ских не­со­стоя­тель­но­стей. Воз­мож­но, я не прав, но по­ли­ти­ка, ли­шен­ная ог­ляд­ки на со­весть, — па­лач. С. идет в мы­ше­лов­ку. Он меч­та­ет раз­бить свою го­ло­ву в кровь. В этом смысл.

 

         По­ли­ти­ка все­гда стро­ит­ся на вы­го­де. Это и есть ложь.

 

         На II съез­де на­род­ных де­пу­та­тов один из ру­ко­во­ди­те­лей стра­ны из­рек: «На­шей ко­неч­ной це­лью яв­ля­ет­ся рубеж — на­кор­мить на­род…» Гос­по­ди! Ка­кое убо­же­ст­во: пол­ная ана­ло­гия со ско­ти­ной, па­даю­щей на сель­хоз­фер­мах от хо­ло­да и го­ло­да.

         И в то же вре­мя: во­семь­де­сят про­цен­тов мо­их со­гра­ж­дан стра­да­ют от из­бы­точ­но­го ве­са. Жрут всё под­ряд! Со стра­ху, что от­бе­рут вдруг по­след­ний ку­сок. Точ­но так же в Рос­сии не вы­ска­зы­ва­ют­ся, в России — во­пят вто­ро­пях, вы­кри­ки­ва­ют прав­ду, нау­чен­ные горь­ким опы­том: зав­тра мо­гут за­ткнуть рот и на­до ус­петь.

 

         За­ме­че­но: чем вы­ше, чем не­дос­ти­жи­мее иде­ал, тем лег­че им спе­ку­ли­ро­вать. Власть си­дит на вер­хуш­ке об­ще­ст­вен­ной ие­рар­хии и во­об­ра­жа­ет, что иде­ал при­над­ле­жит ей. А фе­но­мен об­ще­ст­вен­но­го идио­тиз­ма в том, что во­об­ще вся ие­рар­хия доб­ро­воль­но бли­зо­ру­ка и при­зна­ет этот об­ман.

 

         Лицо — вер­дикт судь­бы, при­го­во­ре­нье. Гладь зер­ка­ла к от­ве­ту при­зва­ла: ды­ха­нье взгля­да, ток са­мо-смот­ре­нья в по­тус­то­рон­ней лу­жи­це стек­ла. Нам та­ин­ст­во да­ет изо­бра­же­нье; гип­ноз сим­мет­рии все­гда в те­бе! Са­мо­влюб­лен­ный культ, служенья — всё замк­ну­то на стра­хе и бож­бе. Бы­ва­ет так: в ос­ко­лоч­ные брыз­ги вмиг ра­зо­бьет­ся взгля­да вол­шеб­ст­во, и жизнь вдруг под валь­пур­гие­вы виз­ги в заб­ве­ние ныр­нет, как в во­ров­ст­во… К ру­чью зер­каль­но­му блу­ж­даю­щий при­ник: сле­пец? уп­ря­мец? или все­ви­дя­щий двой­ник?

 

         Что­бы изу­чить го­до­вые коль­ца жиз­ни, «спил» мож­но на­чи­нать с лю­бой сто­ро­ны: тру­да, сек­са, стра­сти кол­лек­цио­ни­ро­ва­ния, глу­по­сти, ге­ни­аль­ной фор­му­лы или ка­кой-ли­бо мелочи — кар­ти­на спи­ла бу­дет од­на и та же.

 

         В по­ве­де­нии ка­ж­до­го че­ло­ве­ка есть осо­бые «клю­чи­ки», ко­то­рые, ес­ли их нау­чить­ся раз­ли­чать и ви­деть на хо­ду, ха­рак­те­ри­зу­ют его ку­да глуб­же и силь­нее, чем лю­бая под­роб­ная и тща­тель­ная ха­рак­те­ри­сти­ка-опи­са­ние. Это мо­жет быть ре­п­ли­ка, им­пуль­сив­ная или иная ка­кая-то от­лич­ная ре­ак­ция, да­же, воз­мож­но, про­сто жест.

         Андрей — но­вый со­труд­ник ре­дак­ции, член КПСС, вы­хо­дец из раз­ла­гаю­щих­ся недр об­ко­ма ВЛКСМ. Вот два мо­мен­та.

         — Я не пью в ком­па­нии, пред­по­чи­таю в оди­ноч­ку. Осу­ж­да­ешь?

         — Те­бе ин­те­рес­но с са­мим со­бой, с внут­рен­ним ми­ром?

         — Нет, дру­гое. Про­сто в ком­па­нии я ста­нов­люсь хва­ст­лив.

         Не­труд­но до­га­дать­ся: это не про­стой по­ка­зуш­ник, а бо­лее изощренный — умею­щий по­ка­зать свою от­кры­тость за счет рас­сек­ре­чи­ва­ния по­ро­ков. Пьяный — хва­ст­лив на­пря­мую, без эки­во­ков, трезвый — хва­ст­лив за­мас­ки­ро­ван­но (ни­че­го не скры­ваю! смот­ри­те, ка­кой я че­ст­ный! раз­ве мож­но ме­ня за это осу­ж­дать?!). Очень лю­бо­пыт­ная так­ти­ка: «лежачего — не бьют!» — что­бы, от­ве­дя уг­ро­зу на­па­де­ния, тут же при­сту­пить к соб­ст­вен­ной ата­ке с флан­гов: «Вот ты не ку­ришь… А ведь хо­чешь же, хо­чешь!»

         Ему не объ­яс­нить, что нет, не хо­чу. За­то до дна сра­зу ста­но­вит­ся по­нят­но: че­ло­век бо­ле­ет за­ви­ст­ли­вой во­лей.

         Вот это и есть «клю­чи­ки», ко­то­рые мо­гут стать, ус­лов­но го­во­ря, свое­об­раз­ны­ми аку­пунк­тур­ны­ми точ­ка­ми ор­га­низ­ма чу­жой ду­ши.

         Во­об­ще, за­ты­ка­ние ды­рок жиз­ни име­ет один от­ли­чи­тель­ный признак — глу­бо­ко спря­тан­ную не­ис­крен­ность. П. до­шел до де­пу­тат­ст­ва: «За­чем мне всё это? Хоть бы не из­бра­ли!» — сказал П. в сто­ло­вой и за­хо­хо­тал всех рань­ше и гром­че ос­таль­ных, по­няв­ших: так оно и есть. «Хоть бы не из­бра­ли!» — вот и клю­чик, вот и по­нят­но, что дре­во жиз­ни со­хра­ни­ло не все свои го­до­вые коль­ца, трух­ля­вое сде­ла­лось мес­та­ми.

         «Клю­чик» — это воз­мож­ность за­гля­ды­вать внутрь че­ло­ве­ка, не де­лая раз­ру­ши­тель­но­го «спи­ла».

 

         Есть в мо­де­ли­ро­ва­нии пло­хо­го об­раза поль­за: сбудется — пре­ду­пре­ж­дал, не сбудется — и сла­ва бо­гу. При од­ном ус­ло­вии: то­ва­рищ не дол­жен об­ла­дать ни­ка­кой обид­чи­во­стью. Обидчивость — пер­вый при­знак не­на­деж­но­сти че­ло­ве­ка. П. обид­чив. Под­ли­вая ему мас­ла в огонь, под­бра­сы­вая то од­ну, то дру­гую оби­ду, не знаю: за­ка­ля­ет­ся его дух или, на­обо­рот, рас­ша­ты­ва­ет­ся? Как от­ли­чить вра­ча от па­ла­ча? Уж не че­рез то ли, кем ты сам се­бя во­об­ра­зишь?!

 

         Ню­анс язы­ка, поч­ти ин­век­ти­ва. По по­во­ду то­го, что лю­ди не едят, а об­жи­ра­ют­ся: нае­ед­нуть, на­епив­нуть… Мно­го по­едаю­ще­го и ма­ло раз­мыш­ляю­ще­го че­ло­ве­ка мож­но лег­ко пред­ста­вить в ви­де био­ло­ги­че­ской тру­бы для про­из­вод­ст­ва «про­дук­тов жиз­не­дея­тель­но­сти».

 

         Шо­фер Ви­та­лий спро­сил:

         — Ты ми­ло­сты­ню ни­щим по­да­ешь?

         — Я даю день­ги пад­шим…

         — Ну, ни­щим то есть?

         — Нет. Ни­щие ми­ло­сты­ню про­сят, а пад­шие по­дая­ния ждут!

 

         Ес­ли же­на зна­ет, что у му­жа есть сво­бод­ная де­неж­ная на­лич­ность, то ей это ме­ша­ет жить. На­до не­мед­лен­но, не до­жи­да­ясь изъ­я­тия на­лич­но­сти, пе­ре­во­дить день­ги в не­дви­жи­мость. Ку­пить, на­при­мер, спин­нинг. Жен­щи­на ру­га­ет­ся, но пе­ре­ста­ет нерв­ни­чать. Не­оп­ре­де­лен­ность ис­че­за­ет из ат­мо­сфе­ры об­ще­ния и во­ца­ря­ет­ся мир, при­су­щий вся­ко­му еди­но­на­ча­лию-мат­ри­ар­ха­ту. Ко­ро­че: ку­пи хоть что-ни­будь, по­ка не ото­бра­ли!

 

         Как силь­на в че­ло­ве­ке жа­ж­да по­кая­ния! Груз обе­тов, за­кли­на­ний, гре­хов и присяг — са­мый тяж­кий. Как его сбро­сишь? Всё рав­но что ка­мень в не­бо швы­рять: обя­за­тель­но вер­нет­ся, упа­дет на те­бя же, еще боль­нее сде­ла­ет… Ка­мень па­да­ет на зем­лю, ду­ша падает — в не­бо. Ко­гда не вер­нет­ся ка­мень, то­гда и ду­ша на зем­ле лег­ка бу­дет. Для по­кая­ния, для сбро­са бал­ла­ста та­ко­го ро­да тре­бу­ет­ся со­вер­шен­но осо­бая «гра­ви­та­ция» — твоя прав­да и чу­жое вни­ма­ние.

         Олег Ю. пер­вый сек­ре­тарь РК ВЛКСМ. Один из са­мых рас­то­роп­ных, не ос­ко­ти­нив­ших­ся от иг­ры в сис­те­му лю­дей, мо­ло­дой, из хо­ло­стых, от­зыв­чи­вый на ер­ни­че­скую шут­ку, всё еще ве­ря­щий, что ком­со­моль­ски­ми при­пар­ка­ми мож­но спа­сти труп об­ще­ст­вен­но­го эн­ту­зи­аз­ма мо­ло­дых. Его му­ча­ют две лжи: внут­рен­няя и внеш­няя. С внеш­ней всё понятно — с ней мож­но бо­роть­ся дей­ст­ву­ем, на­пря­мую. А как быть с внут­рен­ней? Кто ее при­мет, кто рас­су­дит спар­ринг раз­дво­ен­ной со­вес­ти, кто бу­дет хо­тя бы зри­те­лем? Не по­то­му ли так охот­но на­па­да­ет за­ждав­ший­ся рас­сказ­чик на слу­чай­но­го слу­ша­те­ля? Ведь слу­чай­ный слу­ша­тель поч­ти все­гда вни­ма­тель­нее близ­ких! Тем бо­лее, что внеш­няя ложь це­ли­ком при­вя­за­на к те­ку­ще­му мо­мен­ту, к сво­ему вре­ме­ни, а внутренняя — вре­ме­ни не име­ет.

         В раз­го­во­ре Олег вдруг ляп­нул:

         — По мо­ло­до­сти я со­труд­ни­чал с КГБ. Пла­ти­ли три­дцать руб­лей в ме­сяц.

         — Три­дцать среб­ре­ни­ков? Как Иу­де?

         — Точ­но! Ни­ко­гда над этим не за­ду­мы­вал­ся!

         За Оле­га мож­но по­ра­до­вать­ся: как толь­ко че­ло­век пе­ре­сту­па­ет обет не­раз­гла­ше­ния, дан­ный им ко­гда-то, так ухо­дит он от се­бя преж­не­го. Глав­ное: в оди­ноч­ку от «не­раз­гла­ше­ния» не уй­ти, не пре­одо­леть. На том и зи­ж­дет­ся дви­же­ние от ис­треб­ле­ния внут­рен­ней лжи — к ис­треб­ле­нию лжи внеш­ней, что: слу­ша­ет ро­ди­тель ди­тя, слу­ша­ет че­ло­век че­ло­ве­ка, слу­ша­ет всех нас не­бо. И спро­си се­бя: раз­ве не са­мый луч­ший собеседник — мол­ча­ние со­бе­сед­ни­ка?! Го­во­ри! И не вы­ма­ли­вай по­ни­ма­ния, не заклинай — это ведь но­вый груз, но­вый обет…

 

         Ес­ли мыш­ле­ние из­ме­ня­ет­ся в сис­те­ме первым — про­ти­во­дей­ст­ву­ет си­ла, ес­ли пер­вой из­ме­ня­ет­ся в сис­те­ме сила — про­ти­во­дей­ст­ву­ет мыш­ле­ние.

 

         На­ча­ло де­мо­би­ли­за­ции сов­па­да­ет с кон­цом де­мо­ра­ли­за­ции.

 

         Где-то вы­чи­тал та­кой ряд: во­тя­ки, вя­ти­чи, свя­ти­чи… Свя­тые лю­ди! Во все вре­ме­на их от­ли­ча­ло от про­чих жи­те­лей кам­ско­го бас­сей­на бе­зо­го­во­роч­ное тер­пе­ние, убо­гая не­при­хот­ли­вость жиз­ни и раз­ви­тое язы­че­ст­во. Ка­кие бы кол­ли­зии не про­ис­хо­ди­ли, ка­кие бы ко­рен­ные по­тря­се­ния не из­ме­ня­ли стра­ну, а на зем­ле вят­ских пред­ков эти вол­ны гас­ли, вяз­ли в че­ло­ве­че­ском тер­пе­нии и не­вос­па­ли­мо­сти ха­рак­те­ров. Здесь, на­вер­ное, ни­ко­гда не бы­ло ни хо­ро­шо, ни пло­хо. «Жи­вем, дак и лад­но…» — от­ве­тит поч­ти вся­кий са­мо­уни­чи­жён­но. Толь­ко сей­час по­ли­ти­за­ция мыш­ле­ния, под­тал­ки­ва­ние к на­цио­на­лиз­му, вос­хва­ле­ние со­рев­но­ва­ния жиз­ни во имя ко­ры­сти и гордости — да­ли ядо­ви­тые всхо­ды в умах мо­ло­дых свя­ти­чей, пре­зрев­ших ве­ли­ко­тер­пе­ние. Но и то… Бунт их про­снув­ше­го­ся на­цио­наль­но­го са­мо­соз­на­ния в об­щей кар­ти­не дру­гих та­ких же бун­тов, от­ли­ча­ет­ся сдер­жан­но­стью. Со­се­ди-на­ро­ды до­жи­ли до стрель­бы. Здесь, сла­ва бо­гу, не стре­ля­ют, не гро­мят зда­ний, не уст­раи­ва­ют са­мо­со­жже­ний-про­тес­тов. Да­же уди­ви­тель­но: от­ку­да та­кая при­глу­шен­ность? Мо­жет, су­ще­ст­ву­ют та­кие мес­та на зем­ле, где ти­хо в раз­гар бу­ри? Глаз тай­фу­на! Прав­да, по чис­лу са­мо­убийств зем­ли эти — ре­корд­сме­ны. И то­же по­нят­но: свя­тич, ко­гда на­сту­па­ет пре­дел тер­пе­нию, идет уби­вать не мер­зав­ца-ви­нов­ни­ка, а пред­по­чи­та­ет уб­рать се­бя са­мо­го, что­бы хоть че­рез эта­кую край­ность на­гру­зить со­весть мер­зав­ца отяг­чаю­щей ги­рей. Вся жизнь святича — «глаз тай­фу­на»: сдвинь тай­фун чуть в сто­ро­ну, и кон­чит­ся свя­тич.

 

         На ду­хов­ный за­прет и фи­зи­че­скую си­лу опи­ра­ет­ся уче­ние, не спо­соб­ное ина­че за­щи­тить свою мерт­вую «ис­ти­ну». В об­щем, всё, как по Пуш­ки­ну: «Я ль на све­те всех ми­лее?» — спра­ши­ва­ет власть у на­ро­да-зер­каль­ца.

         — Ро­жа твоя кри­вая! — хо­те­ло от­ве­тить зер­каль­це, да не ус­пе­ло… Трр-р-рах!!! Это — 1937 год.

         Сей­час всё по-дру­го­му. Уже нет во­про­си­тель­но­го зна­ка, есть од­но не­пре­ре­кае­мое ут­вер­жде­ние: «Я на све­те всех ми­лее».

         — Ро­жа твоя кри­вая! — го­во­рит Зер­каль­це.

         Что-то бу­дет? 1990-й.

 

         Чу­жое сча­стье вы­зы­ва­ет сна­ча­ла за­висть, а по­том по­доз­ре­ние.

 

         Муж­чи­на ве­дет жен­щи­ну по жиз­ни за ру­ку, то­гда как жен­щи­на во­дит муж­чи­ну за нос.

 

         Для то­го, что­бы че­ло­век ощу­тил со­блазн стать па­ла­чом, дос­та­точ­но на не­го на­деть мас­ку. Мас­кой мо­жет стать чу­жая фа­ми­лия, при­каз, сле­пая ве­ра, на ху­дой ко­нец, про­сто по­лу­про­зрач­ная тряп­ка на ли­це. Всё, что по­зво­лит твое­му я ска­зать: «Это — не я!» Па­лач все­гда при­ми­ти­вен в дей­ст­ви­ях, но сколь слож­ны его ухищ­ре­ния в при­го­тов­ле­нии!

 

         Эй! Де­воч­ка моя, хо­лод­ная, как ди­кое про­стран­ст­во рус­ской ле­ни… Мне не­че­го те­бе ска­зать. Но, в то же вре­мя, слу­шать я го­тов твое мол­ча­ние без те­ни утом­ле­нья.

 

         Стан­ция Пи­жил. Пси­хо­нев­ро­ло­ги­че­ский ин­тер­нат для оли­гоф­ре­нов. Рас­по­ло­же­но это пе­чаль­ное уч­ре­ж­де­ние в двух­стах ки­ло­мет­рах от го­ро­да, в глу­бо­ком ле­су, в тай­ге, ку­да на ма­ши­не не во вся­кое вре­мя про­едешь. Вра­чей-спе­циа­ли­стов и об­слу­жи­ваю­ще­го пер­со­на­ла не хва­та­ет, в сто­ло­вой про­цве­та­ет во­ров­ст­во. Глав­ный врач про­бо­вал бо­роть­ся с мерзавцами — не по­лу­чи­лось, сам по­пал под суд: кто-то в от­ме­ст­ку под­сы­пал ин­ва­ли­дам яд, от­ра­ви­лись око­ло вось­ми­де­ся­ти че­ло­век. А во­об­ще здесь есть свое клад­би­ще, ку­да еже­год­но сво­зит­ся око­ло два­дца­ти не­сча­ст­ных. Не­боль­шая часть оли­гоф­ре­нов спо­соб­ны тру­дить­ся, они и об­слу­жи­ва­ют ин­тер­нат­ское хо­зяй­ст­во. Все­го же здесь жи­вут 342 че­ло­ве­ка… Че­ло­ве­ка?! Эти пе­ре­ко­шен­ные ли­ца, блу­ж­даю­щие чле­ны, бес­смыс­лен­ные взгля­ды, вме­сто речи — мы­ча­ние, жи­вая, ше­ве­ля­щая­ся урод­ли­вость, ка­кую пой­мет лишь из­вра­щен­ная фан­та­зия, это ко­по­ше­ние по­лу­без­но­гих, по­лу­без­ру­ких су­ществ с де­фор­ми­ро­ван­ны­ми черепами — это на­зы­вать че­ло­ве­ком?! Нет! Нет! Нет! Тя­же­лей­ший двой­ной гнет ло­жит­ся на соз­на­ние: за­чем они жи­вут? по­че­му ты от­ка­зы­ва­ешь­ся ви­деть в них брать­ев по жиз­ни? И дер­га­ет­ся ду­ша от не­вы­но­си­мой кар­ти­ны, мор­щат­ся лег­кие от ядо­ви­то­го за­па­ха боль­нич­но­го хло­ра, и при­хо­дит на ум не­об­хо­ди­мая жес­то­кая, гре­хов­но-пе­чаль­но-спа­си­тель­ная идея без­жа­ло­ст­ной гу­ман­но­сти, спар­тан­ско-фа­ши­ст­ской прак­ти­ки: за­чем про­дол­жа­ют жить эти уро­ды? ко­му они нуж­ны? не пре­сту­п­ле­ние ли про­дле­вать и под­дер­жи­вать в этих омер­зи­тель­ных ко­моч­ках бес­по­лез­ной и тя­го­ст­ной пло­ти огонь су­ще­ст­во­ва­ния? Ведь да­же на­де­ж­да им не­ве­до­ма!

         Ко­му они нуж­ны? И це­пе­не­ешь, не зная как от­ве­тить са­мо­му се­бе. И ду­ма­ешь в ужа­се: не гу­ман­нее ли бы­ло б унич­то­жить их при ро­ж­де­нии? Ко­му они нуж­ны… Род­ст­вен­ни­ки сда­ют их сю­да на по­жиз­нен­ное про­зя­ба­ние. Впро­чем, мож­но, ока­зы­ва­ет­ся, и из не­сча­стья из­влечь вы­го­ду: ин­ва­ли­дам го­су­дар­ст­во на­чис­ля­ет пен­сию, ко­то­рую они са­ми из­рас­хо­до­вать не в со­стоя­нии, да и по­же­лай они это сделать — лес во­круг! И при­ез­жа­ет вдруг род­ня, за­би­ра­ют вы­род­ка вме­сте с го­до­вой пен­си­ей на день или не­де­лю, а потом — об­рат­но: пенсию — се­бе, его — в ин­тер­нат…

         Ко­му они нуж­ны?

         И вдруг при­хо­дит прон­зи­тель­ное по­ни­ма­ние: они нуж­ны всем нам! Всем! Ка­ж­до­му! — Как про­ти­во­вес об­ле­нив­шей­ся со­вес­ти, как до­пинг за­дре­мав­ше­му со­стра­да­нию, как без­оши­боч­ный ка­мер­тон для на­ше­го ду­ха. Они — это мы. Это — про­дол­же­ние жиз­ни. И ее ту­пик. И ее ис­пы­та­ние. Да­же ду­мая обо всем об­ще­ст­ве сра­зу, о его за­ме­ча­тель­ных ра­цио­наль­ных ин­те­ре­сах, ты не пой­мешь смыс­ла су­ще­ст­во­ва­ния этих не­сча­ст­ных. Толь­ко с мыс­лью о веч­ном, о ве­ли­кой вере — су­ще­ст­во­ва­ние убо­гих ос­ле­пит те­бя по­ни­ма­ни­ем че­ло­веч­но­сти. По­че­му? По­то­му что ка­ж­дый ве­рую­щий от­ве­тит: бог не зна­ет вы­го­ды.

 

         Се­мей­ный «бокс» в оз­лоб­лен­ной, по­лу­го­лод­ной и по­лу­пья­ной со­вет­ской семье — яв­ле­ние поч­ти обыч­ное. Ни­где, на­вер­ное, в ми­ре де­ти в дет­ских са­дах не иг­ра­ют, ко­пи­руя ро­ди­те­лей, в… ал­ко­го­ли­ков и ис­те­ри­чек. Ви­ди­мо, са­мый вес­кий аргумент — кулак — по­яв­ля­ет­ся то­гда, ко­гда внут­рен­ний мир че­ло­ве­ка слиш­ком слаб, а внешний — слиш­ком плох.

 

         Пер­вый, пре­ду­пре­ди­тель­ный, вы­стрел в этой стра­не про­из­во­дит­ся в го­ло­ву!

 

         Мож­но ли «про­чи­тать» че­ло­ве­ка на­пе­ред его жиз­ни? «Мож­но!» — вос­клик­нет вся­кий раз­би­раю­щий­ся в че­ло­ве­че­ской при­ро­де, имею­щий, по край­ней ме­ре, за­ка­дыч­но­го друж­ка, род­ст­вен­ни­ка, лю­бовь (в об­щем, то­го, ко­му до­ве­ря­ешь как се­бе и зна­ешь как са­мо­го се­бя), тот це­ли­ком дер­жит­ся на «про­чи­ты­ва­нии», на про­гно­зи­ро­ва­нии. Вот, до­пус­тим, уро­нил ты чай­ную чашку — за­ра­нее зна­ешь что и ка­ки­ми сло­ва­ми ска­жет те­бе же­на. Это пря­мое чте­ние. Но есть и об­рат­ное.

         По те­ле­ви­зо­ру идет фильм. Лю­бов­ни­ца объ­яс­ня­ет парт­не­ру: «Я не мо­гу всё бро­сить и уе­хать. В кон­це кон­цов, есть муж, ко­то­ро­го я очень люб­лю!» На этой фра­зе же­на не мо­жет сдер­жать­ся и не­про­из­воль­но всхли­пы­ва­ет, но тут же, слов­но ис­пу­гав­шись че­го-то, бы­ст­ро по­дав­ля­ет смех. По это­му со­че­та­нию не­по­сред­ст­вен­ной и ис­кус­ст­вен­ной ре­ак­ций лег­ко про­чи­ты­ва­ет­ся внут­рен­няя ус­та­нов­ка же­ны: она раз­де­ля­ет ки­но-по­зи­цию пол­но­стью. То есть: она бы так то­же смог­ла. Или смо­жет.

         Об­на­ру­жить в че­ло­ве­ке глу­бин­ную ус­та­нов­ку, а уж по­том, поч­ти без­оши­боч­но, при­ме­рять даль­ней­шие воз­мож­ные действия — это и есть об­рат­ное чте­ние. Соб­ст­вен­но, в жиз­ни та­кая на­блю­да­тель­ность дос­та­точ­но рас­про­стра­не­на, но ред­ко ис­поль­зу­ет­ся в це­лях кор­рек­ции жиз­ни, ку­да чаще — в це­лях уни­же­ния, ты­ка­нья паль­цем в не­дос­тат­ки, уе­да­ния. А ведь са­ма фор­ма и фор­му­ла пре­крас­ны: «Вот в этом ты весь!» — вспом­ни­те, сколь­ко раз вам при­хо­ди­лось вос­кли­цать и чув­ст­во­вать, что за эпи­зо­дом кро­ет­ся вся суть.