Максим Виноградов (Ижевск)

О, этот мой друг никогда не приходит в наш дом без изящной истории или анекдота! Профессия Максима – нравиться всем. Он занимается рекламой. Стихи в последнее время пишет не часто. А я ему все советую написать книгу «О том, как я занимался коммерцией». Судя по его рассказам – это самое смешное занятие. Непрерывный анекдот. В России. (Л.Р.)

***

Вот так, однажды, морщась, как трико

на спинке исполнительницы джаза

я оказался там, где далеко

для мыслей, рук, для времени и глаза.

Там ничего не видно между строк,

и ничего не вытечет меж пальцев,

там просто вечером пекут пирог

и угощают разных постояльцев.

Там объяснения обходятся без слов,

и любят тех, кто жив не для продажи.

И все вопросы связи меж полов

там разрешаются гораздо проще даже.

Там писем нет и страх не властен над

годами, километрами и прочим.

Там - мы вдвоем. И в этом смысл сна,

который я увидел этой ночью.

***

Там, где мы дышали чаще,

чем обычно дышат люди -

все, как прежде, но отчасти

изменилось. Снова будем

приходить туда. Заметно

постаревшие, но также

очарованные местностью

и красками пейзажа.

Это место - в нашем сердце.

Знать, уместно постараться,

чтобы было где раздеться,

чтобы было, где остаться -

сохранить его. Покуда

мы живем, держась за плечи,

мы стоим, смыкая губы,

мы одни на целый вечер.

***

Незаметные здесь, мы стоим на ладони небес,

повторяем друг другу, что мы повторяем друг друга.

Повторение это как эхо, но, к счастью, небес-

полезно: так штопор заимствует свойства у круга.

Мы еще повторимся не раз в наших днях,

в наших детях и детях детей. В бесконечных повторах

мы заполним огромную жизнь, мы заполним себя.

И любовь будет жить в наших тихих ночных разговорах.

***

Каким бы именем тебя не называл -

тебя здесь нет. И радостно и горько

становится. Полуночный вокзал

затянут дымкой. Человек за стойкой

оценит хруст в моих карманах - раз,

два - запах терпкого одеколона,

три - тусклый блеск иногородних глаз,

глядящих словно из окна вагона.

***

Я давно не спешу,

обостряя беспомощный слух.

Выпиваю один,

не листаю альбомов со снимками,

потому что теперь

даже память не сделает двух

единиц - половинками.

А вокруг пустота,

как в осеннюю ночь на плацу,

командиры ушли по домам,

сторож запил.

Есть лишь время,

текущее вниз по лицу

в виде нескольких капель.

Нет тебя - и не нужно.

Нам следует помнить о том,

что на свете царит

только случай, вы слышите - случай.

По ночам,

возвращаясь домой на случайном авто,

долго память не мучай.

***

Впечатывает память навсегда

следы испуга, страсти и стыда.

Печальная рождается тоска

не на земле, а в глубине виска.

Проходит жизнь по проволке недель.

Ночь. Голову опутывает хмель.

Ночь, Иудея, Гефсиманский сад.

Сминает мокрую траву солдат,

считая, что не выспавшись, еврей

не должен арестовывать царей,

тем более - фальшивых. Тишина,

народ в плену языческого сна.

Ночь, поцелуй предательства, арест.

Угрюмый Петр слоняется окрест.

Античная старуха на погосте

трясущиеся пальцы ладит в крест.

В стране волненья, в кухнях пересуды.

Распятие, Голгофа, смерть Иуды.

И новая эпоха на носу,

как новый смысл у слова "донесу",

как дрожь при целовании креста,

угрюмый вид святых в канун поста.

Молчат солдаты, в кухнях бьют посуду

и зацелованы кресты повсюду.

***

Уверенно стекает по стеклу

часов настенных медленная стрелка

согласно ночи. Нехотя в углу

ворочается тень руки, тарелка

оптимистично отражает блик

(хотя полна окурков) обреченно

дымит последний, знаменуя миг

кончины, как считает он, никчемной.

***

Ты послушай, смолчи, только пусть

не запнутся глаза о слова.

Этот ком в моем горле - не грусть.

Это - что-то другое. Листва

прячет землю от взглядов. И здесь

на земле наступает зима.

Собери свои платья, развесь

их в шкафу. Улыбнись. Выйди на

побелевшие улицы. Имя

поплывет из немой пустоты,

ибо слух обострен у любимых

и прекрасны черты.

***

Я недавно подумал:

действительно "кончился век".

Словно не замечая,

вокруг пробираются люди

в неизвестное что-то.

Дотронувшись пальцем до век

и до губ, понимаешь,

что Храма иного не будет,

что Пространство - лишь

мертвые камни, а Время - их смерть,

что Живое - есть Жизнь,

остальное - бессмысленно просто.

И еще понимаешь,

что некому больше вертеть

у висков моих пальцем

и это: действительно "остро"!

Наша память - сеанс

спиритизма, а явственность - боль.

Радость падает в Прошлое камнем!

Мы - падаем в небо,

в свои грезы, проблемы;

вживаясь в неясную роль,

из которой выходим...

отведать воды или хлеба.

Нашим детям

не можем оставить мы даже себя

и, поэтому, дарим их - им же!

Мы глухи и слепы

так же, как при рождении.

И, амальгаму скребя,

в зеркалах уже видим не Храмы,

но все же не склепы.

Только, как бы там ни было,

Верую: следует Жить,

пить вино или

сдуру молится "Святому Ефрему".

Излагая так путано все,

что хотел изложить,

я хотел бы Себя доказать Тебе:

как теорему!