МАКСИМ ВИНОГРАДОВ, Ижевск
***
Ты придумаешь то, как я жил,
как я шел без тебя.
Ты придумаешь то, как я жил
не жалел. Но, любя,
возвращался в свой город,
где даже на западе свет
по утрам, но недолго:
не дольше бесед
по ночам, когда поутру не спешишь
никуда, низачем. Только впору
примерить к слезам
веко, словно озябшую штору,
оконный Сезам.
И в компьютере до "Сохранить"
добавляешь "Спасти".
Только как сохранить, как спасти?
Как ? Поститься? не пить?
Только как убежать от
последнего слова "нельзя"
по осеннему городу
ночью на запад скользя.
***
В разлуке ищем города, где нам спокойно.
и кто-то взял, и кто-то дал, а Ты лишь пой нам,
о том, что плавает февраль по горло в небе,
о том, что пересудит враль - холодный ветер.
Теперь: не только говорим, но ищем слова,
себя не только укорим в процессе лова,
но и признаем за собой свои ошибки,
хотя сначала, пусть не стоит, совершим их.
***
Незаметные здесь, мы стоим на
ладони небес,
повторяем друг другу, что мы
повторяем друг друга.
Повторение это как эхо, но, к
счастью, небес-
полезно: так штопор заимствует свойства у круга.
Мы еще повторимся не раз в
наших днях,
в наших детях и детях детей.
В бесконечных повторах
мы заполним огромную жизнь,
мы заполним себя.
И любовь будет жить в наших
тихих ночных разговорах.
***
Все происходит с нами, но в
горсти
зерно лишь ценится, и я к
нему ревную!
В разрезе глаз - лишь мягкое:
прости!
в разрезе губ - лишь нежное: целую!
Загадка фразы празднует
победу:
сюжет бессилен перед парой
слов!
две рыбины в садке - вот весь
улов,
два равнодушных дня венчают
среду!
Все происходит с нами, но за
то
лишь ценится, что ниоткуда
прочерк.
В разрезе цепь - зерно на
золотом.
В разрезе тополя - лишь запах
почек.
***
Просто так, от неясного знака
на чем-нибудь,
душа не находит места, земля
вертится.
Хочется остановиться и
отдохнуть,
оглянуться назад и с кем-то
глазами встретиться.
Просто так, от невольного
возгласа по ночам
просыпаешься, но не можешь
проснуться.
Руки привыкли к плечам, ухо -
к речам,
глаз - к темноте, в которую
нам вернуться.
***
Возможно, лишь преддверие
звонка
по телефону или повод для
причуды
приводит нас к объятию замка
печали или ясности, откуда
легко нам вывести, что два -
равно нулю,
что некоторый смысл еще
неясен,
что ни к чему выкрикивать:
Куплю!
Когда и крик: Продам! -
небезопасен!
Что никогда и ни за что во
всём
тебя никто не знает меж
собою,
что мы идем и за собой везём
все то, что называется
судьбою!
***
И то, что нам могло
присниться
опять, случайно не сбылось
и ты не стал волшебной
птицей,
но со своей душой не врозь!
Ты поднимался из постели,
стараясь думать лишь о ней
но, вот все птицы улетели
и этот день один из дней.
На свете празднует усталость,
глухая боль и болтовня.
Нам слишком много не
досталось.
Я все менял, но не меня.
Теперь забудем обещания
жить, как в застывшем домино,
за все платить, но не вещами,
а только беспокойным сном!
***
Я давно не спешу,
обостряя беспомощный слух.
Выпиваю один,
не листаю альбомов со снимками,
потому что теперь
даже память не сделает двух
единиц - половинками.
А вокруг пустота,
как в осеннюю ночь на плацу,
командиры ушли по домам,
сторож запил.
Есть лишь время,
текущее вниз по лицу
в виде нескольких капель.
Нет тебя - и не нужно.
Нам следует помнить о том,
что на свете царит
только случай, вы слышите - случай.
По ночам,
возвращаясь домой на случайном авто,
долго память не мучай.
***
Впечатывает память навсегда
следы испуга, страсти и стыда.
Печальная рождается тоска
не на земле, а в глубине виска.
Проходит жизнь по проволке недель.
Ночь. Голову опутывает хмель.
Ночь, Иудея, Гефсиманский сад.
Сминает мокрую траву солдат,
считая, что не выспавшись, еврей
не должен арестовывать царей,
тем более - фальшивых. Тишина,
народ в плену языческого сна.
Ночь, поцелуй предательства, арест.
Угрюмый Петр слоняется окрест.
Античная старуха на погосте
трясущиеся пальцы ладит в крест.
В стране волненья, в кухнях пересуды.
Распятие, Голгофа, смерть Иуды.
И новая эпоха на носу,
как новый смысл у слова "донесу",
как дрожь при целовании креста,
угрюмый вид святых в канун поста.
Молчат солдаты, в кухнях бьют посуду
и зацелованы кресты повсюду.
***
Уверенно стекает по стеклу
часов настенных медленная стрелка
согласно ночи. Нехотя в углу
ворочается тень руки, тарелка
оптимистично отражает блик
(хотя полна окурков) обреченно
дымит последний, знаменуя миг
кончины, как считает он, никчемной.
***
Ты послушай, смолчи, только пусть
не запнутся глаза о слова.
Этот ком в моем горле - не грусть.
Это - что-то другое. Листва
прячет землю от взглядов. И здесь
на земле наступает зима.
Собери свои платья, развесь
их в шкафу. Улыбнись. Выйди на
побелевшие улицы. Имя
поплывет из немой пустоты,
ибо слух обострен у любимых
и прекрасны черты.
***
Многое изменилось: взгляды, вещи,
улицы стали уже от шуб и снега.
Просыпаешься утром и понимаешь: легче
одиночество, чем возможность побега.
Только в глазах прохожего. в настоящем
видишь то, что будешь видеть отныне.
Свет в окне напротив становится ярче.
Кто-то вслух повторяет твое имя.
Зимний вечер располагает к ретро-
Элла Фицджеральд, сигарета, вино на ужин.
Я курю, прислушиваясь к вою ветра
и к тому, что происходит снаружи.
***
Ты всегда мечтала о переменах,
любила ярко-желтые платья, соки,
пирожное, собак, говоря о ценах,
никогда не вздыхала, переносила сроки
переездов, свадьбы, покупок и посещений,
обожала все лучшее из того, что было-
чай под вечер, легкость прикосновений.
Боже мой, как ты это любила!
Я надеюсь, ты не изменилась за
время, проведенное нами порознь,
ибо в мире нет ничего постояннее, чем вокзал
и ничего длиннее, чем шаг в поезд.
***
Я недавно подумал:
действительно "кончился
век".
Словно не замечая,
вокруг пробираются люди
в неизвестное что-то.
Дотронувшись пальцем до век
и до губ, понимаешь,
что Храма иного не будет,
что Пространство - лишь
мертвые камни, а Время - их смерть,
что Живое - есть Жизнь,
остальное - бессмысленно просто.
И еще понимаешь,
что некому больше вертеть
у висков моих пальцем
и это: действительно "остро"!
Наша память - сеанс
спиритизма, а явственность - боль.
Радость падает в Прошлое камнем!
Мы - падаем в небо,
в свои грезы, проблемы;
вживаясь в неясную роль,
из которой выходим...
отведать воды или хлеба.
Нашим детям
не можем оставить мы даже себя
и, поэтому, дарим их - им же!
Мы глухи и слепы
так же, как при рождении.
И, амальгаму скребя,
в зеркалах уже видим не Храмы,
но все же не склепы.
Только, как бы там ни было,
Верую: следует Жить,
пить вино или
сдуру молится "Святому Ефрему".
Излагая так путано все,
что хотел изложить,
я хотел бы Себя доказать Тебе:
как теорему!