Алексей Сомов
рассказы
НАЧАЛО ПОВЕСТИ
Кто там лежал? Мертвый?
Живой?
Не в нем дело. А дело в
том - кому быть.
Он открыл окно и впустил
ветер.
Тынянов "Восковая
персона"
<...>Все
это приснилось мне в неулыбчивых сумерках. Я проснулся с сухими глазами, давно
ненужными мне, и, зная о том, что сон держится в человеке первые пять минут
после пробуждения, стал вспоминать события сна.
Мы
жили в старом деревянном доме возле леса. По ночам дом приподнимался и парил
над теплой землей, рассказывая скрипучим голосом одну и ту же историю. Нас
никто не беспокоил, разве что изредка забредали добродушные пьяные грибники -
попить чайку и с гордостью продемонстрировать огромный мухомор. Все, что нам
действительно было нужно, росло само собой на маленьком огороде, и в город мы
ездили только за солью, крысиным ядом и фруктами. Ты частенько покупала на
последние деньги два-три апельсина, грушу, банан, чтобы перенести их светящиеся
изнутри бока на холст, в двухмерный масляный рай, навсегда оградив от времени,
гниения, червей. Ты писала фрукты мастихином, быстро и неряшливо - тебе не
терпелось съесть их. Всякий раз, наблюдая за тобой, я думал: наверное, это
здорово - писать фрукты, зная, что съешь их.
На
ужин в тот день была перловая каша с крапивой, подгоревшая оттого, что мы
занимались любовью и опять все на свете проглядели. Намазывая хлеб вареньем, ты
рассказывала о своих подругах, оставленных в городе - так, будто ты виделась с
ними накануне и в курсе всех их запутанных дел.
Я
не знаю, сколько времени мы прожили там. Все часы в доме давным-давно встали.
Боюсь, истинная топография рая так и осталась для нас загадкой - до такой
степени нам было наплевать на все, что находилось дальше зеленой рейчатой
калитки.
Никогда
я не был счастливей, чем тогда. Никогда я не был счастливей, чем тогда.
Я
вышел покурить на веранду. Полуторагодовалый сын возился в мягкой пыли на
тропинке у крыльца. Я окликнул его на языке, известном только нам двоим. Он не
обернулся - он был занят важным и увлекательным делом: кормил плюшевого
медведя, бывшего некогда заводным и умевшего открывать розовую пасть, кубиками
от "лего". Я вспомнил, что в детстве у меня был точно такой же
медведь, и точно так же я пичкал его всякой дрянью, пока он не сломался.
Пришлось прибегнуть к хирургической операции, но это нисколько не помогло.
Я
окликнул Илюху еще раз, и - странное дело - он посмотрел на меня с вызовом, не
оставляя своих занятий. Я впервые видел на его потешной рожице такое взрослое
выражение. Но все вокруг лежало так тихо и немного устало - наверное, нужна
была хоть какая-то царапинка на матовой поверхности этого дня. Я ограничился
тем, что мысленно надрал маленькому засранцу уши, а вслух сказал: "Я люблю
тебя".
От
опушки леса отделилась тень. Прежде чем я успел что-либо сообразить, сын
закричал - пронзительно-торжествующе. Это была собака - неопределенной пыльной
масти, крупная и тяжелая в поступи. Сын, в отличие от меня, обожал собак и всех
их без разбора называл "вава".
Собака
шла по тропинке к дому. Шагах в двадцать она остановилась и села, несуетно
почесываясь.
-
Вава, аф-аф, - серьезно и нежно сказал сын и побежал, вытянув ручонки с
растопыренными пальцами. Сейчас он коснется этими пальцами, будто вылепленными
из мягкого мрамора, пыльной бородатой морды со свисающими желтыми слюнями. Надо
было что-то сделать, крикнуть, схватить вон то суковатое полено, спугнуть
бездомную, клыкастую и наверняка заразную тварь, но ноги будто вросли в дощатый
пол веранды, а язык намертво прилип к горчащему никотином нёбу.
Сын
бежал, постанывая и приседая на бегу от нетерпения. Вава покорно ждал, свесив
набок широколобую башку. Он чуял запах маленького существа, но это не был
обычный человеческий запах - запах трусости, смешанной с дегтем, порохом и
махрой. Думаю, он был в некоторой растерянности.
Их
разделяли всего два-три спотыкающихся шажка, когда зверь поднялся и побрел
обратно в лес. Только тут я понял - по отвислому заду и прямой линии загривка -
что никакой это не вава. Это был волк. Сын заплакал, и сразу вслед за ним
заплакала ты.
Все
это я увидел в неулыбчивых сумерках, глазами, давно ненужными мне <...>.
хххххххххххххххххххххх
Пушкин платит за свет
Александр
Степанович Пушкин платят за свет. Каждый месяц с абонентской книжкой выстаивают
неспокойную очередь в сберкассе по Чистякова, 15. Очередь движется не столь
медленно, сколь убийственно. Две мамаши в одинаковых синтетических шубах
получают пособие на пятерых детей - они сестры и давным-давно перепутали своих
мужчин.
Гаже
очереди в сберкассе только оперетта. Люди, люди, странная у вас привычка - бить
изо всех сил в ладоши, если что-то нравится. Не смотрели бы вы мне в глаза,
люди - мои глаза слишком полны слез. Сворачивайте, сворачивайте в сторону,
иначе лишитесь сна, аппетита и надежды. Во мне небольшая душа ручной работы и
шестьдесят килограмм сожалений об ошибках, которых не совершил. Александр
Семенович в последнее время ощущают себя даже не коктейлем - так себе,
аперитивом каким-нибудь сраным. Иногда они встречают Венедикта Венедиктовича -
те только что высказали невнимательному человечеству все, что они о нем думают,
и теперь идут прочь походкой одновременно летящей и суетливой. Александр
Савельевич ловят коллегу за пуговицу, притягивают к себе, уважительно
внюхиваются в аккуратную трехдневную щетину:
-
Что же вы это, Венедикт Венедиктович, милый. И мертвый не просыхаете?
На
что Венедикт Венедиктович отвечают знаменито и резонно:
-
А что я вам, бляди, лютик разве, чтобы просыхать?
Мир,
если смотреть на него из очереди в сберкассу, забавен, как снег сквозь слезы.
Александр, слава Тебе, Господи, Степанович никогда стишками не баловались, но
сейчас и они запросто сочинили б - оду лифту, например. Что-нибудь этакое. О,
мой единственный верный друг. Ты принимал меня в свои полированные недра, когда
я уже и вякнуть не мог. Ты избавлял меня от подлой тирании лестниц - меня, с
некоторых пор принципиально возвращающегося из гостей на четвереньках. Сколько
раз я мочился в твои доброжелательные красные углы. Скольких баб не поимел в
твоих четырех движущихся стенах и т.д.
Нечаянный
опыт белого стихосложения на вкус напоминает новогодний салат, из которого
вдруг выуживаешь жесткий женский волос.
Да,
к старости становишься болтлив и забывчив - слишком много внутренних
собеседников. Ап- пазвольте, я вас перебью - все ваше дрянное назойливое племя
перебью нахер.
Александр
Самойлович платят за свет. Они также смутно, но беспрекословно ответственны за:
отключения горячей воды, гибель Атлантиды, случайные связи, перинатальные
травмы, солдатские слезы. Mon Dieu, все это скучно, как четверговые обеды у слепца
Строганова. Моя любимая книга - "Словарь трудностей русского языка".
Смотри, я весь на одной странице: исклеванный - исковерканный - искромсанный -
искрошенный - испиленный - исполосованный - иссеченный - истерзанный -
истолченный - исхлестанный - истекший. Следующая жизнь, полагаю, будет столь же
напряженной и плодотворной. Стану каким-нибудь опоссумом.
Кого
мне действительно жаль - так это Белку со Стрелкой. Люди, вы зашвырнули
несчастных дворняг задыхаться на враждебной орбите, не спросив согласия, не
взяв расписки. А я - чем я отличаюсь от них? Только тем, что догадываюсь о
своей участи.
Очередь
медленно движется к окошку кассира. Александр Сергеевич щурятся, щиплют
эспаньолку, хотят зевнуть, пропускают вперед поддатого Деда Мороза.
ххххххххххххххххххххххх
Саша Умный
Так
мы звали его в детстве. Он подволакивал ногу и шепелявил. Был тих и безответен,
но на прозвище обижался, мог схватить камень и кинуть в голову. Раз в полгода
мать отправляла его в психушку. Это называлось - "лечь на стационар".
Оттуда он возвращался побитый и задумчивый.
Я
ждал женщину на набережной, усеянной семечной шелухой. Мы познакомились по
телефону.
Я
пил и скучал и от нечего делать набрал случайный номер. Мы договорились о
встрече. Я не знал, как она выглядит, и поэтому напряженно вглядывался в лица,
ловя отблеск такого же напряженного интереса.
Я
не заметил, как подошел Саша Умный, подволакивая ногу и кривясь всем телом
набок. Он нисколько не изменился. Как и десять лет назад, его можно было
принять за пьяного. Он был рад встрече.
Саша
Умный рассказал мне о том, как прожил год с молодой дэцэпешницей, а потом она
ушла к пузатому психу. Саша рассказывал мне это так, будто мы расстались
позавчера, будто я лично знаю всех персонажей его шепелявой истории. Он
горячился и размахивал руками. Люди, идущие мимо, наверняка думали, что он
сильно пьян.
Он
ушел, когда почувствовал, что мешает мне высматривать мою женщину. Я знал ее
только по голосу. Из этого голоса - низковатого, пахнувшего простоквашей и
веснушками - мне предстояло слепить ее всю, с головы до ног, с ключицами,
запястьями, грудью и ложбинкой между лопаток, там, где застежка.
Я
знал, что все, сказанное нами в этот вечер, будет ложью. Когда она все-таки
пришла, мои губы сказали: ты точно такая, как я тебя представлял - и это было
первой и самой страшной ложью.
Мы
пили пиво, усевшись на скамейке спиной к площади, где грохотал передвижной
цирк- аттракцион. Было ощущение, что мы на перроне железнодорожного вокзала. Мы
перекрикивались через стену грохота.
Три
часа спустя я посадил ее на автобус. Единственное, что я запомнил - на ее
ногтях были нарисованы полевые цветы, а спина и вправду вся усеяна веснушками.
Я расстался с ней, как с сестрой, которую провожал далеко-далеко. Я сказал ей:
береги себя - и поцеловал в волосы.
Я
выпил теплой водки на пристани. Закуривая, я почувствовал, что за моей спиной
кто-то стоит. Это был Саша Умный. Смотри, сказал он и показал рукой вверх. На
крыше речного вокзала сидел белый голубь. Казалось, он вобрал в себя весь свет,
который бы отпущен этому городу и этому дню. Саша Умный приплясывал от
возбуждения. Это судьба, повторял он, судьба дает добро. Пена с его губ летела
мне в лицо.
Подошла
моя маршрутка. Трясясь на заднем сиденье, я отчетливо видел себя со стороны -
немолодой человек в поисках маленького счастья, в костюме ценой в полторы
зарплаты, с привычной ложью на губах и грустью на дне зрачков - и думал о том,
что у каждого из нас на самом деле две души, и чуть одна короче другой, и вот
мы припадаем на эту короткую душу при ходьбе.
ххххххххххххххххххххххххх