БВК 84Р7
X 55

Издание осуществлено за счет средств спонсора

Составитель А. Волковский

XJIAM /Художники. Литераторы. Актеры. Музыканты/:
Х55 Лит.-худож. сборник. — Ижевск: Удмуртия, 1990. — 101 с., илл.

Литературно-художественный сборник «ХЛАМ» представляет собой первый опыт издания книг за смет средств спонсора, которым является в данном случае МГЦ «Арсенал» при ГК ВЛКСМ г. Ижевска. Произведения Л. Роднова, К. Павлова, С. Бегова и других авторов отражают реальную действительность в разных ракурсах — трагикомическом, мистико-фантастическом, лирическом, социальном. Отдельные разделы сборника посвящены путевым очеркам и рок-музыке, знакомят с молодыми поэтами и художниками.

ББК 84Р7

ISBN 5-7659-0272-3

Сегодня впервые в истории Удмуртии выходит
в свет альманах «ХЛАМ» (Художники. Литера-
торы. Актеры. Музыканты), основанный городским
молодежным центром «Арсенал».

Редакция ставит себе целью в этом издании
познакомить читателей с творчеством молодых
поэтов, писателей, публицистов нашей республики,
а также предоставить возможность одаренной мо-
лодежи выйти к широкой аудитории со своими
произведениями.

«ХЛАМ» — непериодическое безгонорарное
издание. Выход следующего выпуска целиком за-
висит от количества и качества литературной про-
дукции, которую удастся собрать у наших моло-
дых дарований, не избалованных вниманием печат-
ных органов, поэтому мы приглашаем авторов,
которым есть что сказать, в молодежный центр
«Арсенал». У Вас появился шанс, не упустите его!

Почти все, что вы прочтете в альманахе, пуб-
ликуется впервые. Большинство имен неизвестны
читателю, но тем не менее редакция выражает
надежду, что наши авторы скоро приобретут по-
пулярность.

От редакции

АНОНС

Лев Роднов — единственный профессионально рабо-
тающий автор в первом выпуске. Лев Роднов — это
имя, уже известное многим, особенно читателям рес-
публиканской молодежной газеты. «Фрагменты» — жанр
литературы, который не придумывают, их пишет сама
жизнь, но найти в каждом из них философский смысл
по силам только мыслящему человеку.

……………………………………………….

НА ГЛАВНУЮ // На страничку ФРАГМЕНТЫ

Лев РОДНОВ

ЭТАПЫ

Сначала человек удивляется.

Потом человек удивляет.

Потом удивляется, что удивление — кончилось.

И находит его вновь.

Но потребуется подвиг, чтобы дать это удивление миру!

СТРАННОЕ ДЕЛО

Странное дело: подлецы среди шутов — не встречаются.

ПРИНЦИП

Принцип «От каждого по способности, каждому по потребности» — близок к идеалу сельскохозяйственной фермы: дать оптимум, получить максимум. Главное — получить. Отдельное живое существо используется для получения стандартной, стереотипной, заданной продукции. Одинаковость, конечно, основа мощи, порядка, стабильности системы в общем. Но переносить принцип фермы — на людей!..

Можно предложить иное: пусть средством к существованию будет способ самовыражения.

«СЧАСТЛИВЧИК»

Я спросил вечно жизнерадостного знакомого спортсмена мимоходом:

- Как живешь, старик?

- Доживаю ... — ответил он серьезно и печально. Несколько
дней назад ом, неожиданно для себя, занял крупный административный пост. «Счастливчику» — двадцать восемь лет. И добавил, глядя куда-то в небеса: — Раньше воинствующие идеалисты были смелее — стрелялись.

ПАРАДОКС

В естественной жизни многие чувствуют себя неестественно.

ПЕРЕГРУЗКА

Молодой человек, дагестанец по имени Кавказ, впервые приехал
в Москву. Восемнадцать лет своей жизни он видел одно: аул, горы,
скот ... Хождение по Москве привело к неожиданности.

... Кавказ опрометью мчался с Калининского проспекта в ближай-
шие дворы, ворвался в первый попавшийся подъезд и, как только очутился один, сжал кулаки и — заорал: «А-а-а-а-а!!!». Такова была эмоциональная перегрузка от новых впечатлений. Крик разрядил напряжение души.

Ни одни горожанин пе орет от счастья в городе.

ОРГАНИЗАЦИЯ «ПОДЛЕЦА»

Жена говорит:

— Соседи купили новую мебель ... Ты видел? Тебе нравится? —
И смотрит с прищуром, так как у нас и старой-то мебели нет. Го-
тово. «Подлец» организован.

ЗАБОТА

Ты несешь мне обиду. Пусть тебе будет приятно — я обижусь!

ПРОПОРЦИЯ

Широта кабинета обратно пропорциональна узости мысли.

ЗВЕНЬЯ

Герой победил Палача. Герой превратился в Судью. Судья разбудил Палача.

СОВЕТ

Не разучитесь смеяться в погоне за жизнью.

ПЕРВЕНЕЦ

Только в брачную ночь комната полна звуками жизни. Вершины
завтрашней ночи будут уже не те. Первым рождается — сожаление.

ДРУГ

Хуже собаки: все понимает — сказать может!

ТЕЛЕГРАММА

XX век. Социализм. Безработица души.

ВТОРАЯ ...

Вторая любовь — это ежовы рукавицы наизнанку.

СЕКРЕТ

Грехи — «строительный материал» для святости.

ЕСЛИ

Если к рядовой ведьме «приделать» усилитель, снабженный мощной энергетикой, то сегодняшние опасения за стабильность мира покажутся — шуткой.

ПОЗИЦИЯ

Если гора не идет к Магомету — идет гора на фиг!

ПОЭЗЫ

Гулял по парку.

Наступил на муравья.

Конечно, не заметил.

Поскольку мыслями был занят о работе ...

Тружусь, как муравей!

Не спали рабыню свою — восторгом ее!

БОГАТСТВА

Богатства, накопленные па уровне «Я», проживают жизнь.
Богатства, накопленные на уровне «МЫ», проживают эпоху, эру.
Богатства, накопленные на уровне ВЕЧНОСТИ — достойны называться ЧЕЛОВЕКОМ.

МЕЧТЫ

Колонна в Дели — нержавеющее, химически чистое железо — сим-
волизирует неуязвимость идеала. Наши мечты губят «примеси» ...

ВАРИАНТЫ

Пессимизм: «Все пропало, Бобик сдох».

Безнадежность: «Все пропало, а Бобик — не сдох. ..»

ГАЛСЫ

Добро — это парус.

Зло — это ветер.

Умело меняя галсы, можно плыть по жизни — против ветра.

ИЩИТЕ!

В одной из бардовских песен: «А все-таки жаль, что поэты уходят
в прозаики ...».

Поэт, как петух, находит в «куче мусора»—жизни — жемчужину.
Редко и не всегда.

Поэт-прозаик говорит: «Вот вам куча мусора. Здесь есть жемчу-

жина. Ищите!».

ПТИЧКА

Что нужно птичке для радости и песни? — Горстка зерна!

Если дать птичке не горстку зерна, а элеватор — она не будет
петь. Она будет жиреть.

ПЕРЕВОДНАЯ КАРТИНКА

Шлеп! И — готово. Принцип переводной картинки нравится детям.
Быстро и красиво. И без черновика.

«Картинка» жизни в творческой голове может складываться годами, в мучениях, в поисках вариантов. Не каждый, наверное, способен нарисовать мысленно — устойчивую «картинку». Это большая и невидимая работа. Зато видимая ее часть выглядит очень просто — это «принцип переводки». Надо сесть за рабочий стол и лишь аккуратно перевести готовую «картинку» из мыслей и образов на бумагу. Быстро и красиво. Без черновика. Шлеп! И — готово.

НАБЛ ЮДЕНИЕ

Свобода не может прийти «снаружи» — она всегда приходит
«изнутри».

«ЗВЕРУШКА»

...Ты стала так капризна в погоне за яркостью быта, что я стал
считать тебя «зверушкой», для которой все это — среда обитания.
Пусть будет так. Но я люблю уже не тебя, а — «зверушку».

РЕБУС

Ты меня «водила», как тебе нравилось, не понимая одного: что

я позволяю вести себя, то есть, на самом деле—«веду» твое
самолюбие.

СМЕНА

Трах! Бах!

Красивых девушек с мужицкими руками ...

Трах! Бах!

Красивых девушек с мужицкими руками ...

Трах! Бах!

Красивых девушек с мужицкими руками ...

ТРРРАХ!

Красивых девушек с мужицкими руками —

ДЕЛАЮТ В ШТАМПОВОЧНЫХ ЦЕХАХ!

СОВЕТ

Питаться собой безопаснее всего. Не отравишься.

ГЛУПО

Безнадежно подчинять здравый смысл амбициям пола. Лучше попробовать избавиться от мужской или женской о с о б о с т и во имя Здравого Смысла. Глупо заявить: «Я — женщина!» — и лишь на этом основании требовать чего-то исключительного ...

НАБЛЮДЕНИЕ

Печатное слово изменилось так, что невозможно стало читать для
бездумного удовольствия. Чтение стало работой. Значит, единственный способ сохранить удовольствие от чтения — это найти удовольствие в работе духа.

СОВЕТ

Не рубите головы Гидре. Бейте — в сердце!

СОЛЬ

В доме кончилась соль. Пошел в магазин. Бабуля-продавец приговаривает: «Бери, бери, больше бери. Скоро соли не будет. Соль
нефтью залили». Взял пачку. Походил по отделу, вернулся, взял еще
пару. Домой пришел, а в голове все мысль вертится: может, мало взял? Черт! До чего заразна паника! Особенно, когда почти любой слух — подтверждается.

ИКОНОПИСЬ

Мой товарищ предложил простую аллегорию, объясняющую метод
социалистического реализма в искусстве.

— Все позаимствовано из религии! Распевание «Интернацио-
нала» — то же пение псалмов, обязательное поклонение канонизиро-
ванным личностям, неукоснительное соблюдение устава. Соцреализм
в искусстве — это иконопись: твори, но — в рамках канона. Изобре-
сти что-то свободное здесь невозможно принципиально.

Ты жалуешься на недостаток внимания с моей стороны. А может,
ты путаешь? И называешь вниманием — обслуживание?! Тогда
в тебе, действительно, нет ничего интересного!

НАБЛЮДЕНИЕ

Работник советской торговли по стилю жизни похож на профессионального революционера — всегда готов к тюрьме!

ЖИЛИ-БЫЛИ

В доме жили два однолюба.

— Я очень люблю тебя, милая!

— Я тоже люблю ... себя!

НЕМТЫЕ

Раболепный ужас я испытал лет в семь-восемь. Недалеко от нашего дома находилась школа для глухонемых — ребят, имевших репутацию жестоких драчунов, страшных п опасных в своей немой солидарности. «Немты-ы-е-е идут!» — кричал кто-то наиболее бдительный на нашей улице, и тогда даже взрослые мужики освобождали тротуар.

— М-м-э-бг ... М-э-эгы! — Ужасный парень зажал меня у кучи
сваленных дров.

— Чего надо? — насупился я, зная, что он меня все равно не
слышит.

— Мы-э-ы-ггг! — он что-то вроде требовал от меня, но бить пока
не собирался. — М-ыыът-г! Ы-ээ!

— Это? — показал я на свой значок на курточке.

— bl-ы-ы! радостно закивал тиран. Что ж, жалко было — совсем новый значок. Я попробовал убежать. Но парень меня сцапал и,

стукнув разок, оторвал значок сам. Тут же преобразился, прижал

ладони к сердцу, закивал опять:

— Г-э-ыыг!

— Пожалуйста, — хмуро сказал я, и мы разошлись.

Не зря мы боялись немтых. Даже нападая поодиночке, они знали:
за каждым из них — сила всей глухонемой школы.

Пример этот я вспомнил для сравнения. А сравнивать пришлось
вот что. Нет-нет, да и наезжали к нам в Контору крупные партийные

начальники. Умных среди них было почему-то мало, зато «немтых» — каждый первый. Приедут и начинается: «У-у-гм-гы-э-э?!» — такое ощущение, что не знают, зачем приехали и что именно хотят спросить. Ну, и спрашивают у пас. Мы угадываем: вот об этом вы, уважаемый товарищ, хотели поинтересоваться? «Гы-гы-гы!» — в ответ, потому что ответить на уровне знания предмета — тоже не в состоянии. А если не угодим, не угадаем, надо готовиться — «стукнет».

— Гы-гы-э! — очень сердятся, если не угадаем, чего хотят.

ЗАЯЦ

В Светлянском охотхозяйстве, что в тридцати километрах от Ижевска, ходили на зайца по чернотропу. Встретили деревенского парня с ружьем, но без собаки.

— Пусто?

— Пусто!

Обменялись репликами и разошлись. Минут через двадцать услышали выстрел. Помянули парня: видать, повезло... А вечером узнали от деревенских: парень по зайцу выстрелил, тот упал, не шевелится. Парень взял трофеи за уши, поднял, чтоб посмотреть, полюбоваться. А у зайца только шок был, не смерть — он очухался, задние ноги распрямил, прямо по животу охотнику попал. Телогрейка была расстегнута — заячьи когти по кишкам прошлись. Парень помер, околел к вечеру, в тот же вечер его и подобрали. Когда нашли, смотрят: лежит на грязном снегу человек, кровь кругом, в руке — живой заяц, за уши пойманный: увидел живых — заверещал на весь лес. Ох и страшно кричат зайцы, когда помирать надо!

БОЛЬНО ЖАЛКО, ЕСЛИ ЗРЯ . . .

Эту сцепку пришлось наблюдать в Алнашском районе. Захожу на
хозяйский двор, а там, посреди двора, сидит па березовой чурке дедок бородатенький и портновским «сантиметром» Жучку измеряет.
Прикинет — задумается. Опять прикинет . . .

— Дай-ка закурить, паря, — это он мне вместо приветствия. —
Вишь, какое дело. Шапку решил сшить. А если не хватит? Не прощу
ведь себе никогда! Вольно жалко, если зря! — И он опять стал решать за Жучку гамлетовский вопрос.

УСПОКОЕНИЕ

В поселке Ува я и мой напарник по командировке остались без

гостиницы. Ну, во-первых, потому что не позаботились заранее, по
телефону, а во-вторых — заботиться все равно уж бесполезно: поезд
прибыл в поселок поздно ночью. Да и выпили мы по дороге, неудобно и гостиничную дверь с официальным настоянием тарабанить. Помог знакомый, хоть и сам жил па птичьих нравах с чужими людьми, на квартире. Привел, извинился, представил. Все чин-чинарем. Хоть и поздно — хозяева стол накрыли, спиртное выставили. Сидим, беседуем. Вдруг слышу откуда-то с кухни:

— Да скоро ли ты, старая карга, сдохиешь-то?!— хозяйка бранится и медицинский горшок-судно откуда-то из-за занавески тащит.
Лежит кто-то за печкой. Тихий. Но я его чувствую: не пьется, не естся — чутьем прислушиваюсь . . . Не выдержал, пошел поглядеть:
кому эго смерти желают.

А там бабушка лежит! Высохшая, как мумия.

— Два года, как парализовало. Немая она. Никак не сдохнет! —
объясняет мне сердитая хозяйка ситуацию. — Измучила всех, под
себя гадит . . .

Какой черт меня дернул! Сел я рядом с бабушкой, за руку ее
взял, расчувствовался от алкоголя. Руку глажу, в глаза заглядываю,
душу ищу:

— Устала ведь ты, бабушка? — говорю.

Она возьми да ответь:

— Устала . . .

Так и договорили тихонько. Она, оказывается, от хозяйской злости не разговаривала. Семья эта, где мы заночевали, была из верующих. Заметили беседу, доброжелательность сразу кончилась, косятся, чувствую, как на нечистого. А мы поворковали. Бабушка мне
вина пить не велела. Улыбнулась и — спать решила.

И мы вскоре уснули. А утром — переполох! Умерла бабуся. Успокоилась. Два года на одной злости сама держалась . . .

ПО ШОССЕ И НАЛЕВО

— Ну да. По Воткинскому шоссе, а потом — налево. Там она и есть, свалка. Осмеянная, обруганная, по для мастерового человека все такая — островок «изобилия». Что хочешь есть, знай ищи! Нет-нет, да и наезжаю я туда до сих пор: то дерево приличное найдешь, то железную мелочь для домашнего строительства, то вовсе что-нибудь непонятное, но . . . очень уж нужное!

Дым валит, огонь, вонь кругом такая, что жена потом на порог не
пускает. Ух! Без привычки дышать трудно, говорят. А пас, «коробейников», вон сколько сегодня понаехало — кто па «Жигулях», кто на «Кировце», кто так, на своих двоих: радиодетали собирают, пластмассу, тряпки, хлеб, пустые бутылки . . . Зрелище — фантастическое! Сюр в чистом виде! Дети бегают, подвязав на ноги полиэтиленовые мешки — чтобы мамка не заругала: в такой жиже ботинки уделаешь сразу. Вон привезли — с вокзала, видать — целый самосвал битых арбузов. Вывалили. Пацаны так и ринулись под кузов: едят, хватают. жадничают, как волчата. Чисто беспризорники, будто арбузов в глаза не видывали. Эх. жаль, я не резидент иностранной разведки, жаль, не фотокор-шпион из ихнего журнала: такой бы снимочек шлепнул! Да-а-а ... Только как докажешь потом, что это наша свалка, а не ихняя?! — Особых примет не содержится. Надо бы сверху флаг на кучу воткнуть...

БЕЗ ТЕМПЕРАТУРЫ - НЕ МОГУ!

Простыл. Заболел ангиной. Пошел в заводской здравпункт. Иду —
стены перед глазами плывут, еще так сильно не бывало. Кое-как до
плелся.

— Посмотрите ... Мне больничный бы ...

Куда Там! Женщина-врач сунула под мышку градусник, подождала
еле-еле. Глянула на ртуть.

— Без температуры — не положено. Не могу. Возьмите вот аспирин и идите работайте.

Скучно ей со мной, бестемпературным. Вообще словам на заводе
плохо верят: ни похвалы, ни жалобам веры нет. Хоть околей, а работай. Обязательно «пожар» нужен, чтобы внимание обратили. Так и к станку относятся тут, так и к человеку. Начальство мне за такие
речи кулаком погрозит, а рабочие скажут: верно. Поневоле запросишь, чтобы у всего общества «температура» поднялась до лечебного градуса. Авось, тогда спохватятся, авось, и нам полегчает —на слово верить будут.

ВЫГОВОР

Это сейчас надувные первомайские шарики в каждом газетном
киоске лежат, а раньше не лежали, чуть ли не по блату приходилось доставать. В одном из наших райцентров директор средней школы был догадливее других: закупил в аптеке партию... презервативов.
«Пару за четыре», как говаривали тогда. Дешево и сердито.

Перед советским и партийным руководством района, перед первомайской трибуной бодро прошествовала колонна улыбающихся школьников: из каждой детской руки, удерживающей ниточку, рвалась в небо круглая летучая мечта ...

— Да здравствует советские школьники — надежная смена отцов!
Ура! — крикнули с трибуны.

— Ур-р-р-а-а!!! — закричали ребятишки.

Директору школы дали выговор в «верхах», но не за то, о чем вы
подумали — шарики были надуты водородом, водород взрывоопасен,
вот за это и дали выговор.

Человек, бывший участником этих событий и чей рассказ я пере-
даю в записи, подвел итог:

— Шариков теперь в каждом киоске — завались. Зато из аптек
куда-то все подевалось ... Неужто к празднику раскупили?

РЕПЛИКА

Мой товарищ наконец-то получил маленькую отдельную квартиру.
Не самую лучшую, конечно. Но — отдельную. Но — свою.

Мытарствовал до этого, ждал, как все ... Подняли на пятый этаж
нехитрую мебель, книги. Сгрудились почему-то в ванной покурить.
Кто-то посетовал, что нет горячей воды, нельзя помыться, когда
захочешь. И все посмотрели на черное, нелепое сооружение рядом
с ванной. Новый хозяин похлопал железный бок, отозвавшийся гулкой пустотой.

— Россия — страна «титанов»! — сказал он.

КРИК

Редактора заводской многотиражки я неожиданно для себя стал при каждой встрече одинаково испытывать:

— Все хорошо? Партийная совесть и совесть человеческая не рас-
ходятся? — и в глаза пристально смотрю.

Он сначала отшучивался.

Потом отмалчивался.

И вдруг в столовой — на всю очередь, чтобы слышно:

— Ты низкий, плохой человек! Ты самый подонок, какой есть! Ты — грязь человеческая! — и дальше вовсе матом ...

Ничего себе, думаю! Я ведь всего один-единственный вопрос человеку задавал. Неужто ответ нашелся?

РУБЛЬ ДВАДЦАТЬ . . .

Можно и рассказать. Давно дело было. Оказался я как-то в Москве
проездом, с пересадкой и ожиданием: от поезда до поезда — целый
день впереди. Сдал вещички в камеру хранения, пошел куда пошлось. В кино сходил, морожеику съел. Потом дотопал до Сокольников. Скучно! Зашел в стеклянный павильон, взял на разлив марочного, тогда еще на каждом углу можно было. Тяпнул в одиночку. Тут старичок подвернулся, благообразный такой, говорит изысканно. Пенсионер. Бывший водитель «Совтрансавто». Я его угощаю, он берет, я опять угощаю. «Теплые» уже стали — на улицу вышли. Сидим, курим.

— Ты откуда такой хлебосольный? — спрашивает.

— Из Удмуртии! — я аж расплылся от удовольствия.

Тут он еще бутылку из-за пазухи достает! «Будешь?». Я уж не хочу, а боюсь, обидится человек: не дал, дескать, отблагодарить за угощение. «Буду», — говорю. Ну, осилили. Он собираться стал.

— С тебя рубль двадцать, — говорит. Я не понял ничего. А он
поясняет. — Это ты — угощал, А я — нет. Бутылка стоит два сорок, с тебя половина, посуда — мне. Все честно, У вас — так, у нас — так.

ПОДАРОК

Один мои закадычный дружок подарил своей жене французские духи за 37 рублей. Его жена любила выпить. Дорогой подарок до
того женщину растрогал, что в тот же вечер они напились вдвоем
до бесчувствия. Рано утром она, мучаясь, ушла на работу. Поздно
встав, он, умирая от похмелья, выпил французские духи за 37 рублей.

Горю жены не было предела. Она купила вина, н они снова пили
вместе. Потом подрались.

Позже в компаниях я часто слышал ее голое, в котором была нескрываема я гордость:

— Мой муж, между прочим, дарит мне французские духи за тридцать семь «колов» ...

Услышав такое, многие другие жены смотрели на своих мужем
с неприязнью.

ЭФФЕКТ КИНГА

В семье Берберовых жил лев. Книг. От него было много вони и
экзотики. Лев был добрый и ни на кого не нападал. Но однажды
в этой семье завели еще и пуму. Когда пума из-за чего-то пришла
и ярость, то «сдетонировала» и ярость Кинга. В квартире была тра-
гедия, были жертвы.

.. . Каждый муж в семье — немножко лев, Кинг, царь джунглей.
Каждая женщина — немножко пума. Хранительнице очага лучше
всегда помнить об «эффекте Книга».

С ПРАЗДНИКОМ!

Дочь с матерью гуляли по базару, увидели: продают кроликов.

Крошечные! Зато — дешево. В конце лета дело было. В общем, взяли, принесли домой, устроили в детской ванночке. Кормили, разговаривали с ним, носили в фотоателье фотографироваться с дочкой. Ручной был, тварь, хоть и глупый.

Ближе к Новому году оттащили ушастого к родственнику, мужику:

— Заколи!

Ели под бой курантов, вспоминали. Дочь с матерыо наперебой: «Какой ласковый был, какой смешной...»

ВСЕГДА ГОТОВ!

В нашей редакции работал фотокор Саша Батрак. Гордился тем,
что в четвертом классе его выгнали из пионеров за поджог чердака
школы. С тех пор ни к какой партийности Саша Батрак не относился.
Жил вне политики. Но вот ведь беда — работал в идеологическом
«органе», в комсомольской газете. И пришло в голову комсомольским чиновничкам, что не может быть в «органе» человека без комсомольского билета. Мол, взносы можно не платить, раз по возрасту вышел, а иметь — надо ...Куда деваться? Пришлось тридцатилетнему отцу семейства, уже лысоватому, идти в райком ВЛКСМ на торжественный прием в ряды членов. И ведь приняли! Без единого вопроса! Потому что Батрак заранее предупредил: «Будете спрашивать — пошлю всех на ...!». Уж что-что, а на это он всегда был готов.

ЛЮБОВЬ ДО ГРОБА

Эти два человека до старости сохранили удивительно сильную взаимную любовь. Правда, выражалась она у каждого по-своему. Она — властна;! домохозяйка, в своей всеобъемлющей заботе настоящий тиран, не ведающий сомнений командор. Он — тихий интеллигент, нашедший свое счастье в угодливом послушании, сознательно гордящийся смиренной своей гордыней. Союз был идеальный.

Вышли оба на пенсию. Жена начала болеть все чаще, сдавать все
сильнее. Он бегал по врачам, но аптекам, доставал самые дефицитные лекарства, платил, не задумываясь, любые деньги. Дома под аптечку пришлось завести целый ящик.

Старость — она старость и есть: то пасмурно, то ясно. Со здоровьем у жены, наконец, стало более-менее. Прояснилось. Женщина вновь вошла в привычную командорскую роль. Для него это обернулось не совсем обычным испытанием ..,

— Вовочка! Я тут нашла ... — речь шла о «складе» просроченных
таблеток, пузырьков. Всего, наверное, килограмма полтора, если на
вес. Жена взяла карандаш, бумагу и — аккуратно посчитала общую
стоимость накопленного. Цифра лишила ее разума.

— Вовочка!

— Что, моя хорошая?

— Ешь!

В течение нескольких последующих недель седой Вовочка носил
на лице печать Рока. Правда, печать эту мало кто видел, потому что
основное свое время муж проводил с толстой книжкой, сидя на унитазе, и лишь иногда соседи замечали пошатывающегося тихого старика, бредущего в тяжелейшей внутренней сосредоточенности к ближайшему магазинчику. На фиолетово-зеленом лице его блуждала отрешенность. Казалось, он был счастлив как человек, успешно исполнивший обет долга.

...Жена умерла раньше него. Кстати, совсем не от того, от чего
ее долго пытались лечить. Во время похорон он не проронил ни слезинки. Терпеливость воспитала в нем удивительную силу духа!

ГОРИ ОНО ВСЕ!

Пожарное министерство в конце пятидесятых годов решило снять
учебный фильм. В деревне. Когда едешь на катере по Ижевскому
пруду, деревеньку эту видать: дома стоят в одну улицу, в один ряд,
каждая светелка глядит в зеленую даль.

Денег на фильм выделили много.

Приехали заказчики и, не говоря что для чего, наняли самых лучших деревенских плотников. Егор — бригадир. Выдали богатый аванс. Мужики, ободренные, начали строить. Так старались, как себе никогда не делали. Углы рубили аккуратно, в «замок», без единой щелочки. Не пили даже вина. Так старались.

Покрыли крышу шифером, проконопатили, печь сложена, остеклили рамы ... Тут и приехали две группы. Одна с кинокамерой, другая — пожарные машины наизготовку. И — подожгли дом на виду у всей деревни. Дом горит, пожарные из «кишки» поливают, киношники камерой стрекочут. Вокруг пожара Егор бегает, не своим голосом кричит матерно: такой труд пропал. Не постичь!

Когда догорело почти, Егора в «кадр» пустили, правда, киношники
уже свернули свою аппаратуру. Егор в головешки сунулся, обжегся,
сбегал домой по-быстрому, приволок в кулаке целый пук бумажных
денег — аванс — и бросил в уголья с проклятьем. Деньги тут же сгорели. А два других плотника денег не жгли, их вообще никто на пожаре не видел. Фильм деревенским обещали показать, да так и не показали впоследствии. Обманули, получается. Вот с тех пор Егор
пить начал и Советскую власть ругать. По пьянке, конечно.

Я спросил у политика:

— Кому ты принадлежишь?

Он сказал:

— Я принадлежу народу и горжусь этим! А ты?

— А я не принадлежу никому, мне нечем гордиться ...

Политик понял, что лишен возможности заботиться обо мне. Значит, он позаботится обо мне насильно, чтобы доказать свою «принадлежность».

Мы говорим: эй, кто там нажимает на кнопки жизни?! Нам это не
правится, потому что: то «перегорит» что-то сломается ...Ведь и
«кнопки», и «винтики», и «колесики», и «проводочки» — это вроде как мы сами. Так что: нажимать на кнопки должен специалист экстра-класса! Без ошибок нажимать, чтобы не «пережечь» ни одной отдельной жизни, отдельного «винтика»! Нет таких специалистов ...

... В сложной, уязвимой технике управление делают по принципу:
для дурака. Как ни нажимай — невозможно сжечь, все предусмотрено. Вот бы и нам так! Но — нет. Доросли лишь до кнопки «Для сволочи». Он нажимает — мы корчимся, но не перегораем.

... Вырос тип людей, брезгливых на ... идеалы. Ну, скажем, уронили Мечту в грязь. Никто не поднимает. Как же! Запачкаться самому можно! Чистить Мечту надо. Фу!.. Так и получается; некому
почистить. А ведь Мечта не виновата в том, что ее уронили, и она не
стала иной от соседства с грязыо. Например. Когда извечное стремление человека построить на земле «царствие божие» — обеспеченную справедливость — подменили более современным словом «коммунизм», оно не удержалось в чистоте; его захватали, замазали дерьмом и — отвернулись в неприязни.

ВЫГОДА

В деревне произошел случай.

Молодые девчата вместе работали, вместе и жили в одном доме.
Однажды они съели отравленные консервы, протухшие то есть, из-за
долгого хранения в неприспособленном деревенском сарае, именуемом «Магазин». Девчат на машине доставили в больницу. Неделю врачи буквально боролись за жизнь каждой из них. Девчата, что называется, висели на волоске от смерти. Выходили их. Спасли. Выписали домой.

Девчата вернулись, вошли в избу, оголодавшие с неблизкой дороги. Смотрят: на столе — недоеденные консервы. Жалко, добро пропадает. Научились уже при хилой зарплате считать по копеечке да экономить. В общем, доели. На этот — второй — раз их даже до больницы довезти по успели. Скончались, бедняжки, по дороге.

Деревенский дед-философ с удовольствием объяснял всем интересующимся: такое хозяйское упрямство заводится от нищеты. А именно: консервы стоят по сорок копеек за банку, а жизнь — ноль рублей ноль-ноль копеек. Так что — съесть выгоднее!

ПРОЗРЕНИЕ

В цирке многие годы верой и правдой служил на арене косолапый
артист — бурый медведь. С детства он привык к ласковому обращению, лакомым кускам, к тому, что разговаривают с мим на равных, что его все любят: смотрители, зрители, ну и, конечно, сам дрессировщик. Мишка много что умел делать: ездить по кругу на мотоцикле, ловить мячи, стоять вверх ногами, качаться на качелях, даже через огонь прыгать пробовал. Увы, все кончается. Старость пришла мишкина. Седой стал, шерсть клочьями полезла; мячи роняет, с мотоцикла падает ...

Директор цирка говорит:

— Продать бы медведя, пока не сдох, нам почетные члены-дармоеды не нужны. — Дрессировщик от обиды за мишку плакал, да и мишка неладное почуял, прутья у клетки стал грызть, зуб даже от
нервного расстройства сломал. Но — директор медведя сильнее. Потому что медведь в лесу хозяин, а директор — в городе.

Продали бедолагу на охотничий кордон, за пятьдесят рублей
перечислением. Привязали на цепь, стали молодых лаек на зверя
натаскивать, чтобы они на настоящей охоте настоящего медведя не
испугались. Собаки ярятся, кусают медведя за гузок, а он садится и
лишь лапами отмахивается, потешно так — цирк, да и только!

Недолго отмахивался. Устал. Смирился с судьбой — лапами глаза
закрыл и сел. Неподвижный, совсем как человек в отчаянье. Собаки
почему-то тоже притихли, кусать перестали. Охотники орут, матерятся — чего, мол, такого дохляка подсунули, только собак портит. Решили застрелить мишку. Но не сразу — через денек-другой. Опягь неладно ...

Выжил медведь. Не застрелили его. Потому что озверел он вскоре:
махнет лапой, когтями зацепит лайку — охотники хвалят. Ловкий
снова стал, шерсть больше не выпадает. Приехал как-то дрессировщик поглядеть на своего питомца, прощения у него попросить. Смотрит — не узнает.

— Ну что? Утерся твой Дуров? — хохочут охотники.

БРАТ

В молодости я познакомился на одном из институтских вечеров
с девушкой. Мы стали дружить. Даже пробовали целоваться. Но любви не получалось. Конечно, хотелось чего-то необыкновенного! А чего? Принципиальное устройство организма девушки ничем не отличалось от тысяч таких же «устройств», знакома была и сфера разговоров, легко угадывались желания, можно было почти безошибочно прогнозировать ее поступки. Все потому, что мы, люди, одинаково устроены. А ведь хотелось какого-то совершенно необычайного схождения! — Не в постели, не в болтовне, а вот так, когда будто током ... и — не объяснишь! Этого не было. Была качественная, крепкая дружба. Но не любовь. Я очень хотел найти в ней неповторимость, только ей присущий отпечаток жизни и личности. Нет .. .

Однажды Наташа, так звали девушку, пригласила меня к себе
домой в гости. По дому ходил, чадя папиросой «Север», восьми-
классник Мишаня. С такой же папиросищей, по дому суетилась мать
Мишани и Наташи — «матерь Женя», так ее называли дети. Мы
с Мишаней выпили сухого вина. Поговорили. В другой раз выпили
водки. Опять поговорили. Потом мы подружились, а может, полюбили друг друга, и я стал приходить в дом уже только к Мишане. Наташа терпела, сколько могла. Потом вышла замуж. Ей было очень неприятно. что самым необычным и неповторимым в нашей встрече я обнаружил... ее брата. Именно с ним мы долгие годы бродили от задушевности до закадычиостн. И обратно. А Наташу стали называть Натальей, строго и официально. Потому что она никогда не принадлежала к нашему миру оболтусов.

КОЗ-З-З ЕЛ!

Ко мне пришел давний приятель, пути-дорожки с которым как-то
сами собой разошлись. Раньше, оказывается, нас объединяла выпивка. Теперь эта ниточка лопнула, потому что товарищ мой пресловутого Змия канонизировал и поклоняется ему осмысленно, а я ушел в абсолютные трезвенники. Пока мы в прошлом дружили за столом — товарищ главенствовал. Любил главенствовать! Чужого мнения терпеть не мог! Я ему как слушатель и как ученик подходил: радовался сказанному, удивлялся искрение.

Но я теперь сам мнение вырабатываю. Он этого простить не может. Чуть ли не с порога начал мне выговаривать:

— Ты же ничего путного не сделал! И не сделаешь: я знаю, что
говорю. Не сделаешь! Так ... обсоски мусолишь ...

Я слушаю, улыбаюсь, не задевают меня его слова. Это ведь он
не меня грязыю поливает, это он от себя беду заговаривает: чур-чур! Долго кипятился. А самолюбие мое все не вылезает, все не защищается ... Бешеный мой товарищ бывший ушел. В половине первого ночи позвонил, голос аж звенит от белого каления:

— Коз-з-зел!!! — и трубку бросил.

Видать, так до ночи и думал: чем меня уесть. А я, честно говоря,
про него и не вспомнил — работой занялся. Нехорошо получилось.

В МУЗЕЕ

Дом-музей революционера Пастухова на берегу Ижевского пруда
знают многие, а заходят — единицы, по нескольку посетителей в день бывает. Не считая экскурсий, конечно, когда — гуртом. Я это место тоже недолюбливаю, все кажется: будто только вчера из деревянного дома покойника вынесли ... Дом-то вроде как жилой — чашки-плошки стоят, печь беленая, половики, комод. Только в прихожей смотрители сидят, скучают. Как-то не вяжется: или уж музей, или — дом. Что-нибудь одно.

В общем, моя знакомая, Оленька, пошла туда работать. Девушка
тихая, на любой чужой голос отзывчивая, к тому же наделенная на-
рядным воображением. Покорил ее Пастухов: бумажки всякие музейные читает и — вроде как с ним, с самим Героем, разговаривает. Дом-музей для Оленьки святым местом стал. По-настоящему, не на словах. Рассказывает она как-то пионерам экскурсию. И вдруг: «Вчера мы с товарищем Пастуховым разговаривали . ..». У пионеров — шары на лоб! Она спохватилась, извинилась, смущаясь. Не объяснишь ведь, что сон был. Но такой сон, что реальней яви. Понятное дело: святое место на внимание тоже отзывчиво.

Однажды с набережной забрела в музей парочка, купили по биле-
тику и пошли экспозицию осматривать. Следить за ними не стали, не
украдут, авось. Да и чего следить-то: влюбленные! Только ушли по
комнатам, нет их и нет. Тревожно стало. Глянула Оленька в светелку
и обмерла! Они ... они ... Они! — на пастуховской революционной
кровати сидят и целуются вовсю! Ну, ничего святого!

С тех пор товарищ Пастухов к Оленьке во сне перестал являться.
Да и сама она вскоре уволилась из дома-музея.

— Пора уж серьезной быть. — так объяснила причину.

ЕСТЬ БОГ!

Под окнами, у подъезда пятиэтажного дома, стоял стол, низкий,
вкопанный столбиками в землю. Вокруг — скамейки, тоже прочные,
из толстой доски-сороковки. Погожими летними вечерами стол никогда не пустовал; мужики здесь резались в домино — азартно и с матом. Иногда к ним подходил бледный худой мальчик с третьего этажа, дурачок, и говорил с вызовом всегда одну и ту же фразу:

— Есть Бог!

Мужики его гнали без злобы, мол, не мешай. Но он повторял
свою упрямую фразу вновь и вновь. Тогда кто-нибудь не выдерживал
и бросал первое, что приходило на ум:

— Иди, землю ешь, если есть твой Бог .. .

Мальчик шел и ел. Мужики, смоля табак, горланили над столом
дальше.

— Есть Бог!

Вот привязался! Иди, прыгни с балкона. Если есть — он тебя
спасет ... Тогда поверим.

Мальчик ушел.

Тело его упало рядом со столом, на асфальтированную дорожку.
Никто и не заметил, как он летел, потому что он летел молча. Упал
плашмя, на спину. Глаза открыты. Из ушей и носа — кровь. Мужики
побросали домино, сгрудились, кто-то побежал звонить в «скорую помощь», откуда-то сверху истерично кричала женщина.

— Есть Бог! — по движениям губ можно было угадать слова.
В немигающих голубых глазах плескалось небо.

Все. Домино — как отрезало. Никто из местных жильцов за стол
почему-то больше не садился. Только ночью верхом на столешнице,
бывало, собиралась компания подвыпивших пацанов и девчат. Потом лето прошло. Осенью стол выковырял трактор «Беларусь», потому что где-то внизу прорвало канализацию и надо было срочно копать яму. А то зима.

ЖЕНЩИНЫ

(заметки зануды)

Преодоление трагедийности личной жизни было смыслом ее общественной активности. Если трагедийности недоставало, следовало обэтом позаботиться. Что может женщина? — Только любить и страдать! Страдала и любила она ярко и честно. Но — недолго. Она утверждала, что еще в десятом классе из-за нее выбросился из окна самый красивый в школе парень. Разумеется, насмерть. В восемнадцать лет она вышла замуж и родила девочку. Поселившись у родителей мужа, она возненавидела все, что было связано с этим домом. В этом доме хотели видеть любящую мать и хозяйку. К сожалению, увидеть желаемое было трудно, поскольку невестка за словом в карман не лезла и на глаза попадалась редко—возвращалась домой за полночь или под утро, а то и вовсе не ночевала. Ее «свободу» терпели, надеясь благородно на то, что — «образумится». Она подала в суд на расторжение брака и — как мать с ребенком — потребовала размена жилой площади; она действовала расчетливо, и по закону выиграла все желаемое. Очень гордилась своей оборотистостью.

Каратиста сменила на альпиниста, альпиниста на бармена, бармена на заводского мастера... Бывших своих увлечений она не скрывала. Рассказывала охотно и с большой горечью, вызывая ответное сочувствие и понимание, какое дает только искренность. Но это была — выдуманная искренность! То есть выгаданная и расчетливая:
с целью духовно обнажиться и очиститься, но! — «обнажиться и очиститься духовно» — для приманки не простого хахаля, а хахаля-интеллектуала, умеющего оценить мужество исповеди, степень высочайшего такого доверия. Поэтому изложение прозы жизни требовало особой импровизации и режиссуры. Вскоре эта внутренняя работа, эта постоянная импровизирующая настороженность любопытным образом изменили ее натуру. Чтобы быть правдивой, она не могла говорить просто ... правду. Она должна была сообщать КРАСИВУЮ ПРАВДУ. Так, в ее рассказах покончили с собой из-за невыносимой любви и бывший муж, и каратист, и альпинист, а заводской мастер упал в котел с кипящей сталью. Она утратила чувство меры. Была красива и в общем-то далеко не дура. Но ...

— Ты приехала на троллейбусе? — мимоходом спрашивали ее.

— Нет. На такси! — она играла голосом и лучилась взглядом.
Хотя все видели, как она выпрыгнула только что из переполненного троллейбуса. Сама себя в рассказах она называла исключительно по имени-отчсетву. В компаниях за глаза ее звали по кличке. Хотя было и нормальное имя.

Сю-сю! Уменьшительно-ласкательно ее звали в детском саду, так
звали родители, так к ней обращались друзья и учителя. Назвать ее
иначе, казалось, было невозможно: подвижный ум, звонкий голосок,
мгновенная отзывчивость на любую просьбу — и в два года от роду,
и в двадцать пять лет. Она выросла в обеспеченной семье, в атмосфере доброты и благотворительности. Она находила большую радость в том, что щедро раздавала игрушки, вещицы, книги, охотно делилась советом и личным участием в помощи. Ее всегда любили за готовность жертвовать, дарить и раздавать. Источником этой неистощимой жертвенности был обеспеченный родительский дом. Вряд ли она понимала, что таким — бесплатным для нее благородством — она просто покупает уважение и восхищение окружающих, что она, как самый настоящий эгоист, просто питается этим легко спровоцированным восхищением. Это стало привычкой, это стало нормой, это стало жизненной необходимостью: она — источник добра и милосердия. Вещественного добра и милосердия, не только улыбок и обаяния! Это важное замечание. Потому что, когда кончилась родительская синекура и надо стало зарабатывать деньги на жизнь самостоятельно, она обнаружила: широкая натура стоит чертовски дорого! Как быть? Это стало пыткой — почти все средства стали уходить на поддержание прежнего «имиджа». Она с удесятеренной энергией излучала радость и оптимизм на работе, а потом приходила домой выжатая, опустошенная, мрачно оглядывала простое убранство квартиры, и если муж по привычке говорил ей: «Милая!» — она грубо и визгливо кричала: «Никакая я тебе не милая!». Мало кто мог объяснить это расхождение характеров дневной и вечерней жизней. Как две театральные маски-символы: одна плачет, другая смеется. Видать, на заемной добродетели
далеко не уедешь. Кончится. Тогда ни назад ходу нет, ни сил вперед
двигаться. И если не слезешь с этой заманчивой, но непосильной
«телеги» — пропадешь: будешь не жить, а заниматься организацией
«имиджа». Ну, кто похвастается, что он наедине с собой и при лю-
дях — всюду одинаковый?!

С четырнадцати лет она научилась безошибочно эксплуатировать
собственную наивность и беспомощность в жизненных ситуациях. Подруги поглядывали на это ее качество снисходительно, зато представителей сильного пола тянуло к ней, как гравитацией: уж очень легко здесь можно было проявиться в качестве защитника и вожака — такой соблазн! Ее опекали, не забывая о юморе. Если в турпоходе она бралась за нож, чтобы почистить картошку, ей кричали: «Не отрежь себе голову!» — она обязательно резала палец. Если переходила оживленный перекресток — рисковала всерьез; тут же находился кавалер-сопровождающий. Она будто только что свалилась с Луны — и это выражение не уходило с ее лица; только глянув на него, сразу же хотелось стать добровольным гидом по миру землян ... Когда ей признавались в любви, она поднимала ясные глаза и спрашивала в упор тихим ангельским голоском: «Зачем?». Спрашивающий погибал на месте, презирая себя самого за плотские устремления и нервную дрожь. Она ПОЗВОЛЯЛА учить себя — вот что было главным ее оружием и соблазном. Вы замечали, как охотно дают советы прохожие обнаружившему себя иногородцу? Механизм — тот же! Она закончила школу с отличием. Незаметно умом и широтой взглядов она переросла кружащих около и подле — «учителей» и «покровителей», буквально впитав азы каждой из опек и наук. Потребовались более мощные покровители. Учиться уехала в столицу. Может быть, она «съест» и своих столичных кумиров, заставив их раскрыться в заботе о ней ... Однажды она проговорилась: «Мне нужен весь мир!». Компания захохотала, лишь проговорившаяся озиралась в недоумении.

Она была поздним ребенком.

С пятилетнего возраста она научилась изображать эпилептические
припадки, требуя от родителей того, что хотелось. Старики из жалости к «доченьке» исполняли любое ее желание, получая в ответ лишь презрение.

Она плакала на экзаменах и это зачастую помогало.

Она написала такой беспомощный диплом, что заплакал профессор, поставивший ей «трояк».

Она пробовала плакаться в кругу сверстников, и они стали сторониться ее.

Она выбрала в мужья человека, исповедующего жалость. И когда
ом — из жалости и сострадания — надеясь на то, что его личной

доброты и терпения хватит на двоих, женился на ней — она вознена-
видела его: ей впервые захотелось любви, а не жалости.

Поэтому вся ее дальнейшая жизнь была — месть.

Дружба затянулась. Она из потенциальной невесты превратилась,
как говорится, в своего парня: с ней запросто можно было говорить
на любые рискованные темы, быть трезвым или пьяным, держать ее
на коленях и играть с товарищами в карты ... На смену когда-то горячим поцелуям пришли символические обозначения —в щечку. Она прилюдно говорила обычно: «Думаете, я за него замуж пойду? Да никогда!» И проходил еще год, и еще. Ее восклицания становились все громче, а тело все полнее и непривлекательнее. Она так явно и навязчиво демонстрировала свое безразличие к вопросам брака, что для компании, которую он приводил за собой, это было чрезвычайно удобно. И проходил еще год, и еще. Она слишком поздно поняла, что жертвуя капризной женственностью во имя «своего парня», она воспитала в своем приходящем друге — неблагодарную сволочь.

Есть тип женщин, укрепляющих себя в жизни по правилу: чем

хуже — тем лучше! Она «законно сочеталась» шесть раз. Первый был вором. Второй — военный — бил ее до полусмерти и ревновал аж к столбам. Третий и четвертый были алкоголиками. Обобранная, разоренная, с тремя детьми на руках она вышла замуж в пятый раз за
хорошего человека, которого убили хулиганы, стащив за ноги, мертвого, в подвал пятиэтажки. Шестой сбежал в неизвестном направлении. Только после этого она почувствовала себя счастливой: она больше ни в ком не нуждалась. Сама себе баба, сама себе мужик.

Любовь — губит.

Их познакомил случай. Ома была ослеплена и очарована его рассудительностью, его спокойным житейским умом, сконцентрированным на ней одной вниманием. Они полюбили друг друга взрывоподобно и с одинаковой стихийной силой. Господи! — Если бы они верили в бога, они бы молились, наверное!

Она любила его! Любила, когда он, став начальником, задерживался на работе и приходил хмурым. Любила, когда вечером в пятницу он закрывался на кухне одни на один с бутылкой водки. Любила...

Горе, когда взаимная любовь, однажды возникнув равной, начинает вдруг терять сопоставимость: один любит по-прежнему, другой — гаснет ... «Любовь» минус «любовь» равняется — «терпение». Собственно, губит не сама любовь, а — терпение в долгой любви. За пять лет бедняжка состарилась, как за пятнадцать.

Приходилось ли вам встречать женщину-актинию? Стоит лишь появиться «объекту» в зоне досягаемости, женщина-актиния немедленно пускает в дело все свои «стрекательные» приспособления: специальные невидимые «железы» выбрасывают в окружающее пространство дурман обаяния, цепко удерживают подплывающую жертву щупальца обворожительных взглядов, обманчиво-привлекательна тщательно наведенная красота туалета. Ах!

Она пользовалась всем этим «набором» с точностью хирурга, владеющего скальпелем. Она любила прийти в ресторан с одним, а уйти с другим, причем эффект смены кавалеров был адресован — третьему, страдающему воздыхателю. Она не играла, она так жила. Третий писал в ее честь стихотворные болезненно-шутейные восхваления. Давал ей деньги, если она просила, унижался, добиваясь знаков ее благосклонности. Гуляла напропалую! Только третьего близко к себе не подпускала, но и уйти совсем — не давала! Только он в сторону — зовет, только он к ней — гонит. Короче, выдрессировала его до беспрекословного послушания, до «не сметь» оценивать ее действия и поступки. Вот тогда она стрекательным образом снайперски выпустила яд презрения по своим многочисленным ухажерам и приняла в свои
щупальца любящего безоговорочно, несопротивляющегося раба ...

Двадцать лет прошло, прежде чем она полюбила его, а он стал
ее презирать. Оба — молча.

При встречах она была сама приветливость и радушие. Лапали ее
в обязательном порядке. Вроде чего-то даже недоставало, если на
такое радушие-приглашение не потискать за плечико ... Как кобель
метит каждый куст по-своему, так она безотчетно «метила» каждого
мужика дозированным очарованием, достаточным для того, чтобы включить «нюх». Если «нюх» не срабатывал — нервничала и увеличивала дозу «метки» до прямого призыва: «Любите!!!».

Женщины так устроены. Женщины доминантно ЭКСПЛУАТИРУЮТ свои наиболее сильные индивидуальные качества. Причем независимо от того, положительные это или отрицательные в общечеловеческом смысле качества, — они всегда эксплуатируются в ЦЕЛЯХ ВЫГОДЫ. А выгода — это ОБСЛУЖИВАНИЕ тех самых изначальных качеств ... Будь то — любовь или страх, жалость или наивность, истерика или обаяние — годится, в принципе, все. Так различная рыба в реке идет на различную приманку ...

Знаете, чем отличается женщина от бабы?

Баба лишь умеет сказать: «Дай!».

А женщина сделает так, что ты сам скажешь: «Возьми!».

В этом разница. Поэтому нельзя не поклониться племени провока-
торов в юбках: ибо сердце изменяет рассудку!