На ГЛАВНУЮ ………………на страничку АНГЕЛА

 

 

КНИГА ТРЕТЬЯ

 

 

Эпистолярная пропо-исповедь перезревшего моно-гения в стиле умеренного интеллектуального ретро и откровенно духовного порно

 

Конец III

Разбитое зеркало слов…Не читай, если многочисленные детали тебя утомляют.

 

 

         — Здравствуй, дочь! Ты уехала. И тебя во мне стало больше. Дома остался лишь твой компьютер. Что ж, буду писать письма. Ты можешь не отвечать на них. Я один раз в неделю хожу в городскую общественную баню. Кайф на два часа! Чисто, бомжей нет, публика, в основном, нищая и печальная — учёная братия из соседних институтов. Ни одного пьяного. В общем, клуб. Очень всё прилично и трогательно. А потом я иду в нашу норку и пью чай. Смотрю на вещи, на портреты и думаю о превратностях судьбы. Или о судьбе превратностей. Умный Лёлик выщипал на себе все перья и с прискорбием убедился: лысые птицы не летают.

 

 

         — Привет! Хорошее письмо написала, спасибо. Да, земной шар — очень горячее место, но живут на нём не бесы, а просто люди. Они любят «крутиться» в делах. Всевозможная крутящаяся жизнь, вертится-вертится, а человек — резец. Вот мы и греемся — режем! Главное, чтоб не наоборот: мы вертимся, а «бесы» — режут... Не выйдет! Человек — кто он:  пограничник, дезертир? О, девочка, человек — царь своей внутренней природы! Царь! Взошедший на трон, наш «внутренний человек» может поведать о предыдущих своих правителях: трусах, самолюбцах, пьяницах…; он может рассказать о сегодняшних своих «ландшафтах пристрастий» и «климате настроений», о путниках веры и непонятных местах, о суете ответов и призрачности вопросов, о полях смыслов и кострах чувств, о печальных окаменевших лесах «вечных истин» и окаменевших мыслях их обитателей... Царь обязательно спросит у подданных мира его: а не пробовали ли они искать солнце с фонарём в руках на земле? Тогда почему они делают это в своём внутреннем мире? Разве у них внутри нет безусловного источника света?! Любви, например. О! Мы все находимся в своей недостроенной и недоосвещённой внутренней реальности и выходим «из себя» на земную ярмарку — в жизнь — лишь затем, чтобы совершить кое-какой обмен или продажу... Знакомое занудство, не правда ли? Улыбайся, дочка! Мамамама утверждала: мы преображаемся где угодно и как угодно «здесь», для того, чтобы вновь жить «там». Поэтому глупо навязывать свободному «рынку образов» единые правила. По отношению к внутренней природе человека, природа цивилизации — всего лишь отвердевший фантом. Каждый абсолютно прав внутри себя самого. Реальна и первопричинна лишь своя собственная жизнь! Так что, при пересечении «границы» вечно хорош будет только краткий кукольный закон вертепа или балагана. История учит именно этому. При взгляде из вечного, суета умильна. Не стоит её осуждать. Спектакль жизни великолепен! Двуногие куколки отчаянно дерзки: они смело и безрассудно «ныряют в землю», потому что только здесь, на «ярмарке образов», можно добыть небывалое для природы ума и  сердца, или — просадить последнее... Игра «на жизнь» ведётся именно здесь, в виртуально-реальном нашем «общаке»: в городах, на школьных скамьях, под одеялом любовников, в солдатском строю... Зачем?! Каждому грезится куш, ради которого всё и затевается. Куш исключительно свой — нечто желанное в намерениях и качествах, особая «прибыль»: свет, воля, жестокость, вещественное, мистическое, святость или распущенность, самоспасение или самопогибель. Так, милая, мы избавляемся от границ внутри самих себя, чтобы стать безграничными в дружбе, в любви, в злодействе или в духе. Слов-то сколько наворотил! Я тоже теперь добрый. Как все Лёлики сразу. Да и жизнь — книжка не страшная. Страшно лишь то, что она освещает… Не оглядывайся, не оглядывайся, дочка! Внутри у меня хорошо, я лишь слегка обеспокоен тем, что граница между моей внутренней природой и тем, что снаружи, истончилась и практически не охраняется. Во внутреннюю мою реальность со всех сторон лезут демонические недружелюбные привидения: реклама, к примеру, или некрасивая какая-нибудь видеозараза. Привидения, знаешь ли, получили прямой доступ к моим внутренним реалиям — к персональным моим полям, небесам и лесам! И я, царь себя самого, вынужден объявить им войну. Привидения будут уничтожены: образ за образ! Я нашёл своего неверного! Вендетта: правда за правду, сказка за сказку! Но не бойся, никто не умрёт. Образное зрение не повреждает предмет изучения, в отличие от мысли, которая его всегда препарирует. Ишь, расписался! Извини за сумбур. Ладно, я спать пошёл. Жму. Твой коллега по эксклюзивному пилотажу. М.

 

 

         — Эй! С Мамой не цапайся, мне трудно издалека защищать вас от глупости. И Косого не ругай, не ты с ним жила и не ты его выбирала. Косой — эпизод в судьбе нашей Мамы. А эпизоды, милая, это стрелочники на железной дороге времени. Время — состав! Сами стрелочники поезда судьбы не водят и даже пассажирами бывают редко. Но от них зависит самый главный вопрос: куда жить? Во-первых — жаль, что Косого убили в тюрьме. Во-вторых — хорошо, что Косого убили в тюрьме. Одиночество, душа-девица, это когда вокруг тебя есть только фанаты, дураки, разнаряженные болваны, слепые «иисуслики» (так ты их называла) и все прочие, кто знает «твердую истину»... Это я виноват: тебе слишком рано надоели «односмысленные»!

 

 

         — Здравствуй! Не знаю, получила ты моё предыдущее письмо, или нет. Фотографии замечательные! Очень хорошо! Как будто ты — рядом. Собственно, так оно и есть. Всеми силами своей души желаю тебе, милая, всего-всего небывалого! Это ведь — твоё, твоё и только твоё. Самое трудное, самое интересное, самое рискованное. Непостижимая жизнь! Неповторимая жизнь! Непредсказуемая жизнь! А ты, друг мой прекрасный, — живая готовность ко всему этому чуду.  Восхищаюсь тобой и боюсь за тебя. Твой М.

 

 

         — И-эээ-эх!!! Все вокруг друг на друге едут, а мы, дочь, друг друга в себе носим. Как жемчужинку. Тренируемся в искусстве простоты. Я пока ничего не сочиняю, не пишу. Очень уж хочется, чтобы своим собственным было сначала событие, а уж благодаря ему — текст. Такой вот «практикующий идеализм». Правда, правда, конструирование среды меня очень привлекает. Это, как инструмент: флейта, орган, виола... Конструкция — любая. А мелодия? А музыкант? А ценитель? Сколько вопросов! Может, я сошёл с ума, но мне кажется, что текст стремится, в конце концов, к деятельной бессловесности. К поступку и обучению через поступок. Текст — «житель» целиком внутренний. Получается, что вышедший в мир, он — демон… Только идея телесной жизни проста и мужественна: превратить путь каторги в путь любви и радости. Я не ханжа. Просто не принимаю любую патриот-культуру, возделанную, как правило, на патетике смерти. Жизни хочется! Красоты в мгновении, а не после него. Думаю, сбудется! Жизнь — это борьба не только за свободные границы, но и за свободные наши мысли и чувства. Радуюсь нашей тихой дружбе. Обнимаю тебя и всех, кто тебе дорог.

 

 

         — Привет! Что это было? Шаровая молния, разряд марсианского электричества? Зачем ты написала мне на английском? Я прочитал Лёлику. Он страшно ругался. Очевидно, ему не нравится моё произношение. Природа Лёлика непрерывно «гасит» мой  ум и правильно делает. Лёлик — язычник, а язычество, в отличие от религий, не бывает поддельным в принципе. Вспомни-ка! Натуральные наши предки жили-спорились исключительно на уровне чувств, а дерева-озера-караси им в этом помогали. Интеллект? Это – не их космос… Он в языческой природе существует, отдыхая: он — не работает. Это моё мнение. Обнимай всех! Слегка подвыпивший Моцарт.

 

 

         — Сложные чувства возникают у автора этих писем. Не очернитель ли? Даже завидую тебе, иностранка. Ты пишешь о солнечной жизни, о всеобщем подъёме. А я... Я по-прежнему освещаю «путь каторги». Насильно убеждаю себя: всюду много любви и света. Северной нашей любви, северного, короткого света... Но, но... Знаешь, я никому не хочу сегодня говорить правду... Эта мысль вернулась ко мне с новой силой. Правда отвратительна! Я хочу говорить только сказки! Они — самая лучшая правда. В правде принципиально невозможно услышать сказку и очиститься, и шагнуть вдруг дальше себя самого. А в сказке — всё возможно! Надо ещё очень многому учиться. Обнимаю, твой М.

 

 

         — Довольно много нынче хорошего и умного народа вокруг меня «маются». В нашем местном воздухе опять что-то сгущается. Сначала становится, как всегда, трудно дышать, потом трудно смотреть и слышать, потом — шевелиться. Всюду в мире такое есть. Но так, как здесь, — не всюду. Хорошо, что ты успела уехать... Так и представляю тебя: солнышко далёкое светит, ветерок ласковый. А у нас что? Шкаф твой случайно открыл, а там — волшебная дудочка в футляре. Твоя флейта. Можно даже не играть, а просто на неё смотреть — уже возвышает. Я и смотрю. Всё равно ведь играть не умею. Много болела голова последнее время. Очень обострилась чувствительность. От людей тревожащихся, с чувством собственной правоты, исходят ужасные флюиды — те самые «волны смерти», которых боялся Лёлик. Что нового? Спал две недели по 17-18 часов в сутки. А надо работать... Хе-хе! От тебя, милая девушка, всегда исходили только «волны жизни» и мне их не хватает. Смотрю из окна на линию горизонта или на тучки. Где-то там, далеко-далеко, живут хорошие люди, о которых я всегда помню... Знаешь, помогает. Почти не ноет под черепом. И ещё я заставляю себя каждое утро улыбаться. Принудительно. В этом — моё ополчение: патетика жизни! Здоровый эгоизм вместо больного. И мне не надо бесплатного и мгновенного «преображения» или «возрождения». И я знаю, что все дороги в этой стране устланы благими намерениями. И что наш доморощенный Феникс — двуликий! Односезонный. Птичка-перевёртыш. Поживём — увидим. Или не увидим? В общем, поживём.

 

 

         — Ты распечатываешь мои письма и оклеиваешь ими свою комнату?! На такой успех я, признаться, не рассчитывал… Последовательно и непрерывно развивающийся мир порождает охраняемые святыни — символику. Мир любит, порвавшись, строить реальное новое от «новой» какой-нибудь символичности... Ладно, буду поставлять тебе «обои со смыслом». Без здорового цинизма невозможен добровольный подъём ни в обществе, ни внутри собственного мира.

 

 

         — О! Привет, пишущим! Думаю, что упражнение в пластичности — приспособляемости к любым средам — ты выиграешь не просто легко, а ещё и с удовольствием. Рад за тебя. Вот и ты пришла к бумаге, начала сочинять, как все подростки, впрочем. Насчет чтения вслух: мне этот метод — текст в воздухе — тоже очень импонирует. Информация — в интонации! То, что невозможно «прочитать» — следует прожить, что, несомненно, живее всех живых текстов! Звучащий автор абсолютен! А хорошо звучащий автор — медиум. В насыщенном исполнении запятые, точки, двоеточия, точка с запятой, многоточие выражают самую суть и, что важно, в многослойном смысловом пространстве запятая действительно «произносится»… Для настоящего филологического путешественника знаки препинания главнее слов! Знаками препинания и написан высший смысл. В паузах, в ритмике, в некой недосказанности через... сказанное. Я тоже иногда читаю вслух. Шаманю. Иногда устраиваю на кухне целые спектакли для Лёлика. Интересно было бы поговорить на эту тему подробнее, а ещё лучше — «показать звук». Генерал когда-то говаривал: «Много ума на бумаге — это плохо...» Натуральный даос! Жаль, не всегда получается «исполнить безумие» в искусстве, как хотелось бы.

 

 

         — Спасибо, хорошая, за твой дружеский юмор! Чем суетнее жизнь и чем неизбежнее я участвую во всей этой чехарде, тем теплее, трепетнее, дороже эти простые миги — реплики, переписка, память, милые воспоминания и пережитые несуразицы... Нет вокруг ничего, — ничего, кроме жизни! А она такая маленькая и ей так мало надо! Несколько имён, несколько десятков лет, чуть-чуть тишины, чуть-чуть ласки. Такая уж игра. До сих пор я надеюсь, мню, что мы сами складываем свои «пазлы» из слов и дней. Что никто нас, воробушков, чирикающих независимо от себя самих, принудительно не «складывает». Конечно, всё не так. Но сказка и впрямь лучше правды. Эх! Я как раз сегодня размышлял, что важнее: что человек успел сделать, или что он стал значить? Решил, что «значить» намного превосходит всё остальное. И не обязательно в рядах удовлетворенных и потрясённых «зрителей» должен оказаться весь мир. Достаточно и мира друзей и близких. Или Будды внутри. Это я тебе как неоламопоклонник говорю. Обнимаю тебя, дочь. Не похлопывая по плечу и не выкрикивая дурацких восклицаний. Просто обнимаю. Есть такая потребность. Твой М.

 

 

         — Интересная штука — переписка! В совмещении наши тексты образуют «гремучую смесь»; количество «играющих смыслов» уже трудно себе представить. Остается лишь отдаться на волю их прихотей и течений... Собственно, в этом, наверное, и состоит «тест-текст», к которому стремятся все авторы, стремящиеся в своих темах и социальных прозрениях хоть чуть-чуть шагнуть «за флажки». А, следовательно, «за флажки» невольно приглашаются и все остальные. Это ведь хорошо, если так получается. Надеюсь, что получается. Надеюсь, что хорошо. Риск жить — совместный, и у него нет командиров. Получается, что смысл, имеющий живую страсть, — это живое существо! Знаешь, отчего людям хочется думать? Оттого, что жизнь — яма. Мысли просто вынуждены быть высокими, чтобы выбраться на свободу. Жизни в яме нет, а в мысли — есть!

 

 

         — Какая ты замечательная! Всё вокруг тебя кипит и вертится. Это  бодрит. Как хорошо! Всем тепло, когда где-то в атмосфере витают слова друзей и ими можно дышать. Обнимаю тебя, колю усищами и соплю в ушко.

 

 

         — Как появляется новизна на земле? Если вдыхать-выдыхать информацию только ту, что уже известна — это, конечно, тоже способ «пропускать через себя». Но только по горизонтали. Человек тем и отличается от всех остальных на земле, что «вдохнуть» он может в мирах иных, а «выдохнуть» добытое наитием, духовидением, прозрением и т.д. — уже здесь, в ремесле и изменениях себя самого. Такие дела. Смыслы «объёмны» и законы существования в них неокончательны.

 

 

         — Ребёнок, тебе жаль времени? Которого, собственно, времени: внутри тебя, или снаружи? Если внутри — то, да, жалко каждый миг! А снаружи времени нет вовсе! Это — досужая выдумка для легковерного электората или паствы... Я — отсталый? Ха-ха! Не кусайся, а то политиком станешь. Или попом. Это у них всё строится на том, что кто-нибудь должен быть виноват. Любящие люди — это информационные родники жизни, а прочие паразиты — информационные ловушки... Информация сегодня — высший вид капитала. Любая информация! Особенно живородящая.

 

 

         — Жалко. Всех жалко. Я тоже вспоминаю Лёлика Второго. Домашние животные — это дети семьи. А дети не должны умирать раньше родителей. Эх, надо бы нам, людям, таких тварей заводить, кто живёт лет триста-пятьсот. Баобаб, например. Человеческая душа со звериной в домашних условиях быстро корнями переплетаются, друг в друга прорастают…

 

 

         — Привет, заморская! Как думаешь, в баню без штанов ходят? Правильно. Тут один американец ни в какую не хотел снимать трусы — опасался чего-то. Я ему: «Экстрим!» Понял, оголился, ещё и по снегу минут пять босиком бегал. И ничего с ним не случилось. Как-нибудь напишу эссе на тему обнажённости. О! Обнажённость тестирует дважды: изнутри и снаружи. Как пламя. Дураки сгорают от стыда, пошляки — от похоти. Но, думаю, искать пищу уму и чувству следует в другом: обнаженность как высшая степень откровения. От одного к другому. Поверх пола, поверх вещей, поверх условностей, поверх времени даже! Вечное бегство из координатной сетки! Коммуникация — поверх, поверх! Для этого нужен соответствующий «передатчик» и соответствующий «приёмник». Искусство, откровение, поступок-молитва. Обнажённость, как ничто другое, обнажает (уж прости за тавтологию) адекватность взаимодействующих сторон. Симфоническую музыку, например, не сможет слушать ухо, воспитанное на «Мурке». Люди путают «обнажение» и «раздевание». Между этими понятиями-действиями не стоит знак равенства, даже если его водрузить на особицу — между небом и землёй. Ну, не равны туча в небе и туча в луже! Хоть ты лопни! Малышка, ты всё время задеваешь какие-то во мне струнки, которые кое-что хранят в своём внутреннем натяжении, а лёгкое случайное прикосновение высвобождает вдруг из них молчащего пленника. Вот и вылезаю, как джинн из упаковки. Был бы повод, как говорится! А уж поворчать — это мы, пожалуйста! Ворчание не пропьёшь! Не то, что мозги… Уважаю консерватизм вокруг себя. Старый дом, старая земля, старый воздух, старая погода — ничто из этого не предаст и не подведёт, когда безумный наш мир надумает вновь «омолаживаться»... А ведь надумает!

 

 

         — Я сегодня опять ездил в боровые леса с диктофоном и плеером. Это — метод такой: в ушах я слышу «сырое» интервью, а на цифровой диктофон тут же диктую готовую статью. Руки-ноги при этом едут на вело или режут грибы. Статейку надиктовал, между прочим, и грибков тазик нарезал. День прошёл. У нас к вечеру начался дождь.

 

 

         — Любой думающий человек — это интеллектуальная столица мира. Оплот свободы, совести и чести. Однако чувственный идеализм, не победивший в условиях жёстко развивающейся цивилизации, всегда искал поддержки и спасения у природы. Скажи, почему умники часто заканчивают отшельниками? Это ведь возможно и сейчас. В чём провинилась цивилизация? В том, что она даже не замечает ушедших? Сбежавшие идеалисты ей не нужны. Тем более что они — вне всякого ринга. Я думаю: для чего думать?... Мне не хватает философских «междусобойчиков», в которых персональная фантазия прекрасна, как шампанское и марихуана вместе взятые. Пора покупать дом в деревне.

 

 

       — О чём молчишь, дочь? Не знаешь, что делать с притягательной силой места?.. Родина — это твоё место в языке, на котором ты говоришь. Понимаю тебя. Душа в состоянии ностальгии простая, прямая, как полёт пули! Всячески сочувствую. Но нам, даосам, требуется рабочая гибкость. Это я тебе как Моцарт говорю. Не ругайся и не мечтай лишнего. Игра с обстоятельствами и правилами — это те же шахматы. Главное — безошибочные ходы, расчёт наперёд, спланированные уступки и воля к победе. Будь абсолютно искренней в затеянном «обмане» обстоятельств — это поможет, но не поддавайся самообману — это может погубить. И не прибедняйся, а то бедной будешь.

 

 

       — Вчера был день лени. До обеда я «трендел» с оператором-режиссёром, обсуждали наполеоновские планы, а потом по привычке потопал в городскую баню. На ночь глядя, позвонил знакомый таксист, чтобы вернуть занятые у меня деньги. Так и живу. Между прочим, никто и никогда не видел меня работающим! Очень многие изумляются:  не работает ни фига, языком трещит, на вело ездит, ерундой какой-нибудь занимается... Думаю, всё идет очень правильно.

 

 

       — Я в черновике сверстал книгу для уранового завода. Уф-ффф!!! 406 страниц, плюс 3 цветные вклейки по 16 стр. Мудрая вышла работа. Именно — мудрая. Втолкал туда от себя невесть сколько. Не получалось иначе. Технически мудрое производство следовало «конвертировать»... Во что? В общечеловеческую мысль. Они же, технари, почти немые, когда следует выразить не схему, а жизнь, смысл, страсть! Помнишь, дочь, как мы смотрели вместе какой-то трагично-сказочный фильм, а когда наступила кульминация, то вдруг сухо так и серьезно ты заявила: «Я сейчас зарыдаю громче волка!» И мы заржали в самый неподходящий по фильму момент... Сейчас, заканчивая очередную книгу-проститутку, я говорю так же. Жаль, посмеяться не с кем.

 

 

       — Мысли появились. Одна, собственно, мысль. Война с негативными явлениями наиболее эффективна не как «война с головами» или «война с группой голов». Бесполезно отрывать Гидре головы. Раньше я думал, что в сердце надо бить гадине, пока не понял: нет у неё сердца. Атмосферу надо менять! Чтобы нам дышать кислородом было удобно, а ей, гадине, для дыхания — миазмы подавай! Так вот, меня больше всего смущает, что во время битвы мы, пишущие, сами миазмами начинаем вонять... Это я о своем опыте. Как избавиться — не знаю. Может, не бороться с дерьмом в обнимку? Как-нибудь издалека бы побеждать. Чистым воздухом! Озоном! В чистоте микробы сами по себе дохнут. Скажи, юный сочинитель, когда ты пишешь, какая непреодолимая любовь и к чему заставляет тебя все-таки прикасаться к нечистому? Это ведь и мой вопрос. Вообще, размышления на тему отходов жизни в мире, целиком построенном из отходов, очень окрыляют... Хи-хи! Нас не вспомнят. Да и ни к чему это. Я, пожалуй, за следующую тему примусь, эссеистикой блесну: мол, история… кончилась! Вся она теперь — набор визуального материала. Бери, что душе угодно и в какой угодно трактовке! Время закончилось не в миру — в виртуальном пространстве! Аминь. Нечего больше «вспоминать» — всё пришло к своей окончательной и последней «запруде». К Интернету. История на земле стала «стоячей». Новые смысловые явления в ней почти не рождаются. Только комбинации того, что в «пруду» накопилось. Никого не вспомнят! Нет смысла. Мы теперь все одно — беспамятные, потому что безродные. Это не пессимизм. Констатация и слегка пророчество.

 

 

       — Да, коллега! Да! Одиночество — штатный наш режим для «рабочего инструмента» — жизни нашей настырной, несытой, не слепой, слава Богу. Авось, не слепой, не совсем слепой, не совсем... Мания величия, отягощенная манией преследования. Можно наоборот. По себе сужу. Старость? Отнюдь! Старость — это капитуляция. До сих пор Моцарт жизнь делал, а после «объявления старости» он будет её, вольно или невольно, лишь «выпрашивать», или ждать с ней случайной встречи. Жаль, ноги коротки, а то бы сам себя подопнул… Дочь, я продолжаю воспитывать себя так, чтобы это не было ни от кого тайной. Ведь и ты росла как обычная «свистушка», но с особенностями — вертелась среди взрослых, которые относились к тебе не как к ребёнку, а как к начинающему партнёру по жизни. За это твоё сегодняшнее «спасибо»? Пожалуйста! Это, на мой взгляд, правильно и обыкновенно. Поэтому и свобода в мозгах — наша норма, обыкновенность.

 

 

       — Кстати, я придумал «охотничью тропу» писателя Моцарта. Представь себе кольцо мест-встреч-выступлений, куда, как по конвейеру, я приезжаю сам с выступлениями и привожу своих друзей. И так: по кругу, по кругу — всякий раз с новым содержанием, с новой темой и новыми книгами. Раз в месяц, например, у себя в городе я задаю новую тему (в начале конвейера), а потом — в работу на «тропе». Очень простая и, как мне кажется, продуктивная схема. Денег она вряд ли принесёт много, но жить будет очень интересно. А? Что скажешь?

 

 

       — Заказчики молчат, деньги зажали, я опять тоскую и волнуюсь. Зря я их техническую мудрость «конвертировал» в мудрость философскую. Боюсь, не поймут «многослойного монтажа» на страницах. Бисер, понимаешь... Им, наверное, просто тёплая кучка нужна — памятный холмик из слов по поводу юбилея И всё. А я не могу так.

 

 

       — Дочь, я восхищён! В твоём возрасте жизнь соразмерна лишь жвачке и сексу. А ты не стесняешься говорить: говно! Браво! Встретились как-то два говна. Одно — простонародное, а другое от самого Сам Самыча. И началась тут у них жизнь, ну, совсем как у людей. Не отличишь! Я давно подозревал, что тема говна на земле — божественна. Именно говно мечтает вознестись куда-то обратно. До Истока. До «бога», как ему кажется. Повернуть эволюцию вспять и выйти в утраченный рай — через изначальный божественный рот... Тьфу!!! Интересно, кстати, кто выходит в здешний «рай» через мой рот? Богоборчество — это неразрешимый конфликт говна и бутерброда. Просто. Поэтому мудрецы стремятся не дышать и не смотреть. Тема дерьма неисчерпаема! Мнения наши совпадают на сто процентов. О чём мир больше всего говорит? О любви, о признании, о правде, о роскошных друзьях, о силе справедливости? Да, его мучает то, чего у него нет... Поскольку соприкасается он день и ночь только с говном! Я понимаю это и стремлюсь к простой жизни. Где она? Моя «простая жизнь» ближе всего к тому, что называется словом литература. А умников мучают боевые сны и жажда сведения счетов... С кем? С чем? С простой жизнью, должно быть. Все этим грешим.

 

 

       — Нечаянно рассказал соседке о трагедии на дороге: ребёнка машиной сбили. Соседка «завелась», теперь откуда-то регулярно свежайшие слухи приносит: столько-то детей крадут ежедневно, столько-то давят, столько-то травят.... Человек при информации! Счастье на лице! Есть чего пугаться, есть за кого тревожиться теперь. Не зря живёт!

 

 

       — Литературные сюжеты каждому новому поколению приходится переписывать по-новому — по «мотивам» сочинений предшественников. Таково требование мутирующего в себе самом читателя. Это старая проблема. Никто из нас не знает тему жизни достаточно глубоко. Удаётся лишь схватить понравившуюся «верхушку» и — вперёд, опираясь на какой-либо подходящий слух, как на твердь. Для литературы приемлемо, для страстной гражданской публицистики — посмешище. Всякого писаку губит антропоцентричность единственно правильного Я — его собственного... Оттого и «перевороты» желанны, поскольку судимые в судьях оказываются. Тебе дочь, знакомо слово «мудак»? Даосы, попавшие в ту страну, из которой ты уехала, неизбежно становятся ими. Их дао — мудао! Честный даос непреклонен: он всегда прав! Это — действительно государственный человек. Человек с большой буквы М! Он мыслит государством внутри себя, а не «винтиком» внутри государства. Он знает: хоть сколько меняй эту гадину — государство проклятое! — ничто не изменится. Вопрос остаётся: где человека искать будем?! Ну, не в государстве же! Всякий мудила здесь — святой. Это оружие такое против подлецов. Чтобы они перед входом в чистилище недочитанной жизни своей изумились.

 

 

       — Жизнь — женщина! А если женщина хотя бы раз произнесла слово «провались» — это начало катастрофы. Я ни разу не встречал у подобных «трещин» в отношениях незаконченности. Мама твоя очень одинока. Но, пойми, её одиночество не такое, как у нас. Для нас оно — друг и помощник, для неё — пустота и провал. Терпи, дочь. Не возвращай обратно камни обид, что с сердца сняты и в тебя незаслуженно брошены. Собери эти камни. Хотя б на бумаге. Литературные тексты тем и хороши, что специально проигрывают будущую катастрофу наперёд, вирусоподобно внедряясь в жизнь, как прививка.

 

 

       — Та-ааак. Как люди «сидят на двух стульях», мы знаем и понимаем. А некоторые, как ты справедливо замечаешь, умудряются лежать сразу в двух кроватях... Не осуждай Маму, её Дао многоступенчато, как ракета. Путь из сердца женщины лежит через... Пусть орёт, не обращай внимания. Она орёт, потому что дети всегда сильнее своих родителей. Родители не знают, как с этим быть. К счастью, Мама не могла «жить тобой» в детском периоде. К несчастью, она теперь неосознанно требует обратного, чтобы дочь «жила» ею. Как быть? Подари ей собачку. Или кошку. Замкни ропщущую человеческую душу на безропотную жертву. Знаешь, как посылают на «хэ» в наших условиях? Посылают и — идут сами. Тем и спасёшь, так и спасёшься. Невостребованные богатыри обожают тяжести. Без них они хиреют и гибнут от разложения и безделья. Поэтому «наш человек» узрит всюду свою главную «тренировку»: мрак в прошлом, мрак в настоящем и мрак в будущем, — так устроены его глаза. Успешнее всего выход ищется в… темноте. Почему? Потому что не сказочные богатыри слепы дважды: от вечной тьмы — раз, и от чужого солнца — два. Я защищаю Маму, потому что понимаю её. И говорю тебе эти слова, потому что люблю тебя. Рассерженный духовный отчим М.

 

 

       — Звонила Мама. Работает на политиков. Не позавидуешь. В голосе прорывается митинговая, площадная эмоция. Что-то чужое. Но другой мамы у тебя не было, нет и не будет. Сможешь любить «чужое» в родном? Мама — неотделимая глава в нашей общей книге жизни. Поэтому я тоже заинтересован в её достойном умении говорить и думать. Одно чужеродное слово запросто может погубить веру… Я включил спикерфон, когда раздался звонок из Америки. Лёлик шипел и выщипывал из себя последнее. Он очень хороший индикатор «среднего» собеседника, очень чуткий на фальшь. На вездесущее гэ, то есть. Будь оно неладно!  Представь, выходишь ты на ковёр бороться с каким-нибудь «инопланетянином», и обалдеваешь — он весь-перевесь, изнутри и снаружи целиком из одного протухшего гэ состоит! Как взяться-то за такого? Не трогай — не будешь... А куда деваться? Всё равно трогать приходится. Все наши знаменитые бойцы на поединках с гэ выросли! А это бесследно для героев не проходит. Передай Маме, что её речь приобрела неповторимый аромат…

 

 

       — Зря ты показала нашу переписку своему бойфрэнду. Не жалко. Просто не поймёт ни черта. Мы же перво-наперво «картинами смыслов» работаем — потом лишь слова к «картинкам» подбираем. Национальная традиция. Вроде как вслух сам с собой при людях разговариваешь... Подобное стремится к подобному, чтобы сделать подобие. Расскажи бойфренду. Случай был. Помнишь, я много лет подвал с картинами местных художников сторожил? «Подвал искусств» — так называли местечко сами сотрудники. Однажды ночью канализацию прорвало. Потоки фекалий от всего микрорайона хлестали фонтаном прямо из унитаза — засорился соседний коллектор. А я на фонтан лёг, не раздумывая, до приезда «аварийки». Стоило того! Текучие «произведения» жизнедеятельности городской плоти неукротимо стремились слиться в тёплом экстазе с произведениями местных мастеров на полотне. Родня родню чуяла! А я встал, понимаешь, на пути их совместного счастья. И выстоял по колено в тёпленьком. Так что, я знаю, о чём говорю. Именно в этот момент возникло ощущение просветлённого философского полёта.... А ещё я, помнится, пирожок с мясом в одной руке держал и откусывал от него время от времени. Поймёт это твой бой? Вряд ли. Я повелевал смыслом потоков! А в тёплом течении что-то плавало и всё время презабавно щекотало ноги, тычась в них, ну совсем, как маленькие рыбки на прогретой отмели. Романтично и трогательно. Никогда не забуду! Пойду, чаю в термос на ночь залью. Пока!

 

 

       — Выступал на публике. Тряхнул стариной. Аудитория была просто класс! Полсотни очень хороших людей, с каждым из которых я связан «пудами соли», съеденной вместе. Я, я их собрал! А они многие — впервые видят друг друга... Волшебная ирония какая-то. Хотелось бы и вас, дочки-матери, видеть рядом.

 

 

       — Лёлик озверел, уже почти совсем голый. Какает и ругается. Летать не может, нет перьев. Ощипал себя до основания. Он мстит непонятно кому — обвиняет всех и учит жить. Я его беду знаю: великим художником хотел быть, тигром мечтал стать, орлом взлететь — ничего не получилось... Терплю, паразита. Тоже «собираю камни». Вспоминаю Мамумаму, твою бабушку: «Любовью не попрекать надо, а обнимать. Даже плохое». Знаю. Одухотворением называется. Оно очень большое, больше всех. А «большое» в небесах — это ведь не объём, не долгая-предолгая нота об одном и том же. Большое — это когда ты сам растёшь. И все это видят. В жизни, или в тексте. Вот, едва ли не приговор получился для Лёлика. Условно, конечно, условно. По дружбе.

 

 

       — Я тут пальчик острым ножом порезал. Поделюсь рецептом заживления. Пока ранка чистая и свежая, берёшь луковку и капаешь-натираешь (осторожно) «мясное» место. Потом аккуратно склеиваешь его обратно. Фиксируешь, присыпав стрептоцидом. Не мочишь два-три дня. Великая сила — лук! Зарастают, даже очень глубокие порезы, за двое-трое суток. Сам изобрёл!

 

 

       — Цинизм окрыляет, а злость тяжелит. С чего вдруг заявление? А вот с того. Артистка залетала к нам на кухню. Из Франции. Сказала так: «Кое-что и у вас изменилось. Раньше в арт-кабак приходили послушать песни под пиво. А сейчас — попить пива под... песни». М-да. Злобность, пессимизм — это не высшее достижение для того, кто хотел бы помочь миру стать лучше. Да, да, надо, наверное, заставлять себя смотреть на свет! Заставлять, заставлять! Чтобы не ослепнуть от темноты. Уж лучше ослепнуть от света. Знаешь, завело почему-то. Пессимизм «выкалывает» зрение до безнадёжности. Я написал за свою жизнь немало, а теперь мне больше всего хочется сжечь эту чертову «правду», чтобы... Чтобы что? А вот и не знаю...  Артистка, кстати, привозила с собой скрипача. Профессионал, мастер. «Заболел» путешествием — приехал сюда, в ленивую северную страну, хоть что-нибудь поделать. Согласен был играть на ёлках для детишек. А всем наплевать: сценарии уже составлены и утверждены заранее. Не нужен... Очень расстроен. Но не в обиде на страну. Не понимает. Думает, так, мол, неудачно сошлись сегодня обстоятельства для него... Не понимает, что так здесь всегда. Я ему альбомчик с художественными фотографиями нашего ада подарил, сказал, что смог, на английском. Жалко парня. Вот где идеалисты-то! Загранптички к нам прилетают крупные, а души у них наивные. Представляешь, каково себя чувствовать причиной его разочарования, хотя бы и косвенной? Иностранцы вроде бы тоже кивают: ез, ез, мир беднеет от того, что помешался на богатстве. Ез. Для идеи спасения мало мыслить одной лишь страной. Проблема — в самой цивилизации. Её не спасти. Поэтому в «отсталых» странах, как ни парадоксально, остается самый большой шанс на спасение — спасти себя. Именно здесь живут те, кто вынужден это делать постоянно, в одиночку, и иметь для подобных упражнений соответствующие силы и желание. На отходах вырастают самые жизнеспособные растения. Сорняки, как правило. Но если «сорняки» умело пропалывать в отдельно взятой судьбе и в собственной голове, — очень даже культурные плоды образуются… Плоды! Ими здесь свиней кормить хорошо. Не хуже бисера подберут! Вот и я в циничном тоне запел.

 

 

       — С чем-то таким столкнуться, тебя изрядно превосходящим, окружающие не любят — неполноценными себя чувствуют. Чужое мастерство выдавливает из раба завистника. В детстве, дочь, о тебе много и часто отзывались: талант! Надеюсь, не перехвалили. Знаешь, когда дети вынуждены взрослеть досрочно, чтобы выжить? В раненом времени. Когда война. Война против человека. Третья Мировая. Или уже четвёртая? Что-то я со счёта сбился… Досрочное духовное взросление — это ответ на воздействие. Никаких чудес. Жизнь талантом защищается. И очень торопится. Ничего хорошего, на мой взгляд, в раннем взрослении нет. Поэтому я — певец обыденности. Чудеса — очень опасное уродство. А жажда чуда — жажда уродливости. Знаешь, пресловутую ауру я спонтанно видел несколько раз. Забавно. Интересная иллюминация. Полтергейст и опиум даже для культурного народа. Не более того. Надеяться надо на тех, кто сумеет затормозить перед краем, а не на тех, кто разбежался — не догнать. Впереди — пропасть… Последние останутся последними не специально, и они станут первыми поневоле. Пора хватать блатные места для «самых последних»! Понимаешь, о чём я? На моём вагоне так и написано: «Последний му». Поэтому я спокоен за свой нравственный «люкс». Интересный разговор, да? Абракадабра, помноженная на кракозяблу равны четырем. А чей-нибудь талант меня живенько подправит: нет, мол, дорогой, четыре — это просто дважды два. Без вычислений. То ли песня под пиво, то ли пиво под песню…

 

 

       — Ещё один публичный вечер прошёл. Много уроков для всех сторон. Несколько друзей превратились во врагов. Зависть и ревность. Обсуждали с французами возможность перевода господина Моцарта. Непереводим. Существует только в собственной языковой среде. Лингвистический эндемик. Заложник языка. Воистину: язык — это и есть наша Родина. Другой нет. И всегда одно и то же: странное время, приходящее после странного времени... Козлища сменяют козлищ. В их «мутной воде» когда-то можно было честно делать человеческие проекты. А после «мутной воды» — ничего человеческого сделать уже не дают... Тьма опять слишком прозрачна. Застыла и остыла: всё насквозь «схвачено», как остекленевшее.

 

 

       — От тебя, малышка, по-прежнему расходятся «волны жизни». Это приятно и полезно. Мама сообщила, что ты «дура упёртая», что занимаешься образованием по шестнадцать часов в сутки. Она не понимает богатырей. Горжусь. Закалка что надо! Только «не перекали» себя. После «перекала» инструмент ни на что уже не годен. Любой из Лёликов подтвердит: отдых — это весьма необходимая и выгодная часть продуктивной работы. Ты же не в трудовом исступлении находишься, когда люди добровольно «загоняют» себя — кто до медали, кто до могилы...

 

 

       — Мамины «раскрутки» и «обороты» нарастают и нарастают. Контора, судя по всему, непотопляема. Козлищам нравится, когда их целуют за деньги. Мне кажется, важно не проглядеть тот миг, когда уже не ты управляешь этими «оборотами», а они тобой. Механизм, система — часть человека, а не наоборот. Это ведь давно известная банальность. Увы, очень труднопреодолимая.

 

 

         — Как за Мамой ухаживать? В стиле забега на бесконечность и высунув от сбивающегося дыхания язык. Знаешь, почему многие маниакально зовут её замуж? Они хотят Маму остановить! Им кажется, что замужество — это смирительная цепь, благодаря которой обладать и управлять строптивой будет легче. Думаю, Косого номер два у вас не случится. Мама тебя «выписала» как раз для того, чтобы ощутить семью. Семья — это счастье. В семье исключительно удобно прятаться от самой себя... Живите хорошо, весело и правильно! Обходите трамвай спереди, а честь смолоду. И берегите будильники — эти аппараты помогают нам спать...

 

 

         — Слова никого и ничему не научили. Единственный вид оптимизма для меня сегодня — это поступок. Хороший и правильный. Без слов.

 

 

         — Ах, девочка! Мне ли не знать, как утомительны монологи внутри черепа. В этом состоянии ты, как дыра, через которую вселенная прётся кубарем. Заткни дыру! Я — это то, около чего оно, Я, способно находиться. Около слов, например. Около, а не внутри! Не надо, дочка, в дыру прыгать. Учись, милый ты мой человек, безразличию, что ли, оно сделает тебя лёгким и тогда ты всплывёшь. Не важно где. Пристрастие делает нас дураками. Нет ничего важного, ты ведь это знаешь. Именно поэтому каждый пустяк орёт о себе громче всех. Демоны, небось, стараются. А они, между прочим, куда примитивнее нас, демоны даже врать не умеют — им степень свободы не позволяет. Ни психиатры, ни психоаналитики тебе не помогут — не поймут частного ответа, от которого следует прийти к постановке общей задачи... Эти «спецы» просто убивают часть мозга, — никто не знает, как затыкать дыры. А мы знаем: изнутри! Дыры в небесах затыкаются очень просто: нужно лишь от них отвернуться. И заняться чем-нибудь конкретным: сапоги тачать, пироги печь, парням мозги пудрить, конфеты жрать, боевики смотреть. Грешить, в общем. Жить, то есть. И не каяться. Потому что каяться — это что-то вроде разрешающего светофора для «черепно-говорящих» демонов. Ну, бывай, хорошая! Не читать же мне, в самом деле, лекцию о потустороннем, тем более, что я и сам, наверное, из этих… Очерти вокруг себя круг. Узкий-узкий! Круг друзей. Круг — это такая фигура, из плена которой есть только один выход — вертикаль! Твой М.

 

 

         — От перемены мест слагаемые в голове поменялись? Не очень? Я так и думал! Ищи вопросы без ответа — они твоё дополнительное слагаемое.

 

 

         — Я точно знаю, что из расчёта и правильной дипломатии рождается безошибочная тактика, а фантазёрство — зерно стратегии. Так что этим «журавлём в небе» можно поделиться только с близким и понимающим человеком.

 

 

         — Я много думал по поводу административно-газетной работы и меня очень смущало, что придется «занижать» весь тот опыт, который мне, я надеюсь, принадлежит и, увы, не будет в таком варианте взаимодействия востребован — позиция-то все равно «просительская». Рынок заказной «человечинки» сегодня очень большой и пустой; заказной литературы, конечно, издаётся много, но вот такой, чтобы её, не стыдясь, можно было назвать книгой, по-прежнему нет.

 

 

         — Читаю в письме: «…если ты сам это не спёр где-то», — это по поводу идей всяких и слов моих. Воспринимаю ремарку, как высшую награду в своей творческой жизни. Подобное в мой адрес прозвучало впервые. Обычно сообщали: «Ой, глянь-ка, у тебя опять спиз...» Ну, взяли, в общем. А вот чтобы я сам спиз... Это очень круто; я слишком мало читаю, чтобы делать подобное. Не в состоянии. Мне часто говорят: «Ха! Да это мы всё и без тебя знаем!» Это тоже высшая награда — напоминать о банальном по-новому. Мы, старые кони, знаем, что добрый ломовик любую телегу вывезет. Эх, дочка! Ещё бы и овса побольше, чтобы «добрый конь» в злобную клячу не превратился.

 

 

         — Одно время я по радио приловчился отрывки из книг читать, будоража неактивных граждан и призывая к себе свежие литсилы. Но меня через полгода прикрыли вежливо: дескать, зачем нам знать о каких-то там прозаиках-поэтах? Я говорю: «Важно не себя пропагандировать, важно планку толкать — чтобы было понятно и видно куда прыгать...» Не донёс идею, плюнул. Поступаю со своими лучшими (как мне кажется) текстами по-прежнему — отдаю всё в заказные какие-нибудь книжки, просто так, без авторства. Утешаюсь тем, что «ничьи» идеи, лишенные авторских колючек (тщеславия, заявленных прав, самомнения и проч.), уходят в мир, как по маслу. Их берут охотно, прикладывают к чему-либо, а я радуюсь, как дурак. Это или мания, или и впрямь единственный ныне быстрый путь внедрять опыты мировоззрения, не являясь центром внимания. Буддизм какой-то да и только! Впрочем, тема обидчивости мне непонятна. Какой уж есть, живу без всяких умыслов, как животное в национальном зоопарке — облезлый и на виду.

 

 

         — Я понимаю: доверительная переписка — это публичный разговор гражданина и художника с самим собой. Это разговор в рамках непреложности самой идеи данной нам веры, как высшего для нас, живущих, организующего начала. Веры бывают разные, как наркоманы или алкоголики; если взбудоражить всех и всё сразу — победит псих. Здоровый цивилизованный человек понятие веры, скорее, вырабатывает сам для себя (это — высший его труд), а не находится, отдавшись целиком, внутри уже чего-то «выработанного». Это не конфликт религий (паразитирующих на потребности людей «верить», т.е. «знать, не думая»), а конфликт степеней свободы. Мне кажется, исследовать тему, не подыгрывая невольно какой-либо стороне, можно лишь отстранившись от архетипов. Здесь нужны глаза демона, а не человека. Иначе получается, что любое «шевеление» темы выгодно лишь нападающей стороне. Это — принцип «иглы дикобраза». Она такая, с малюсенькими зубчиками-гарпунчиками по всей длине: воткнётся, и пока не пройдет свою жертву насквозь, не отцепится. Беда как бы паразитирует на силах сопротивления... От души всегда смеюсь над трагикомичной склонностью соотечественников плясать от чего-то «самого главного». А оно, «самое главное», почему-то меняется, как облака над головой... Нет вечной доминанты! Ничего особенного с литературной точки зрения. Но «бурю» обеспечивает непочтительное прикосновение к «святому». Писателю опасно брать «местную глину» для поиска «общей формулы». Кавычек много, но это удобно и приходится ставить их часто, когда подчёркивается контекстное содержание.

 

 

         — Мне кажется, что выбор — это сам человек. Как только идею выбора помещают во вне — получается раб. Или война рабов.

 

 

         — Вне жанровая, неканоническая книга вызывает резонанс среди большинства выбирающих или уже выбравших «форму веры». Всякий, кто «назвался груздем», будет служить некоторое время бойкой топологической точкой, через которую пронесутся многие человеческие миры. У всякого коллективного мира есть свой коллективный голос, — страстные, не надуманные слова! Коллективное Я на земле тоже испытывает «демографический взрыв». Секты и течения плодятся со скоростью мультипликации. Слишком много выдумки вокруг, слишком много «выдуманных». Перспективы на будущее я по-прежнему оцениваю очень пессимистично. Сделать его не удастся. Но можно ещё успеть «сделать себя». Так было всегда? Или только сейчас?

 

 

         — Кого я боюсь? Девочка, умница, я боюсь микробов. Ты же знаешь, что маленьких существ следует опасаться гораздо сильнее, чем больших и понятных монстров.

 

 

         — Привет, котёночек мой хороший! Я тебя жалеть не могу, потому что отношусь к тебе в соответствии с канонической заповедью: как к себе самому, а это — особая мера. Я тоже знаю, что вокруг стопроцентная безвыходность. Она была, есть и будет. Поэтому выход — я сам. И это — единственный выход. Но если ты его вдруг найдешь, то окажешься, вполне может быть, чьим-то «входом». А это — опять чья-то новая безвыходность... Так и катится. Знающие пытаются не сойти с ума или хотя бы не сойти с дистанции. Смотрят друг на друга, как на себя самого и чувствуют то, что во все века называлось любовью. Вот, так же и я на тебя, милая моя, смотрю. Ты хорошая. Береги себя, котёнок. Мы все — особый и незаменимый «выход» друг для друга. Я ведь знаю, что я без тебя не полон. Как не полон и без иных своих друзей. Мы состоим друг из друга. И это самоочевидно и банально. Поэтому — береги! Я жизненно в этом нуждаюсь. Обнимаю тебя, друг мой хороший, с нежностью.

 

 

         — Странная это штука всё-таки, когда кто-то или что-то «через тебя» на землю просится... Мысли!!! Невидимые «транзитники», существа терпеливые и настойчивые — проще пропустить, куда они хотят. Я сейчас «коллекционирую» ветеранов-стариков, пока ещё живы, создаю архив, каждый день говорю с ними, снимаю, записываю. Очень интересно. И грустно от их старости. Раньше бы надо было их память, как копилку, трясти. Копилка-то полная, да дырка заросла…

 

 

         — Смерть Косого поменяла отношение к его жизни? К тому, кого уже нет, отношение меняется. Я не знаю, почему. Сделать можно только одно: принять устройство мира таким, каким его задумали не мы с тобой. Смерть похожа на «будильник» для наших душ: торопись! не спи! просыпайся! Не будет будильника — не проснёмся вовсе... Вот, такая поэтическая метафора вдруг... Мёртвые теряют, чтобы мы, живые, приобретали. Круг разрывается, если потеря не становится новым началом. Это чаще случается в гражданской жизни. А круг родственников совершенно иной, намного прочнее — здесь живые и умершие все вместе и этот ком жизни катится во времени, как самая неприступная самоходная крепость. Это — наша память. Вмещение в себя того, чего уже нет, или того, чего ещё нет. Твой Моцарт.

 

 

         — Мама стала молиться?! Не смешно. А ты над ней вслух потешаешься? Опять не смешно. Насмешка над беспомощностью чревата... Я знаю, о чём говорю. Ты знаешь, что в честь Моцарта однажды отслужили анафему? (Архиепископа того, правда, через два года после моей публикации привлекли к уголовной ответственности за растление несовершеннолетних... Педофилом оказался, гад. Однако система спасла своего — «уголовку» замяли, а проштрафившегося «отца» отправили служить архиепископом в далёкую область, где он и умер в золоте и почёте). В общем, я искал алгоритм зла, а раздражённые думали: смакует! Взгляни! Выдумки в «выдуманных» текстах нет. Просто сконцентрированная проекция нашего настоящего, как мне кажется. Хотя, до сих пор, честно говоря, не могу понять, что же так будоражит публику? Умные все стали, что ли, взрослые, все всё обо всем знают, вопросов нет — одни ответы. Это я, малышка, ворчу. Ворчать приятно. Лёлик продолжает ощипывать всё, что поддаётся ощипыванию. Я понял: он — полноценный поэт, настоящий плакальщик, пронзительный в криках души, точный в словах и дурак в жизни. Любить его будет удобно лишь посмертно. Вот он и торопится... Как всегда. Он, как созревший дракон, жрёт себя самого. Восхищаюсь и злюсь.

 

 

         — Я несколько дней размышлял над твоими словами, что хобби душу кормит. Ага.

 

 

         — Жизнь опять идёт не по плану — заказчик попался гадский: я ему симфонию написал, а он кочевряжится. Да ещё и попрекать начали, что, мол, «не член» я писательский. Я опять сделал книгу, а предел фантазий заказчика — всё тот же «дембельский альбом». Даже и не знаю, как совместить две наших «правоты». В «зоне культуры» вкусы заказчика давно и успешно опустили. Страдаю. Их много, а я один. Зато удобно биться: хорошо организованная атака на тебя — это хорошо организованная твоя кафедра.

 

 

         — Лестно читать про себя такое: «Тебе тесно в знаковых культурах. Мораль конфликтнее любого сюжета. Похоже, что тебе уже тесно в самом человеке…» Спасибо, котёнок! Знаешь, иногда мне кажется, что я досрочно разбудил в тебе мозг старика… Чур, чур!  Линия жизни — это наша речь, ручеёк, текущий не из пустого в порожнее, а из полного в полное: из молчания внутри в молчание снаружи... Таков уж человек и труды его — тихие клады промеж миров. Я тебя ношу в своей памяти, никуда ты не исчезла. Можно продолжать и продолжать бесконечную нашу беседу. Что делаешь? Что творишь? Что само творится? Жаловаться нельзя. Это — непривлекательно. Сегодня какие-то чудики на собрании религиозно-литературных работников прославляли меня как «выдающегося религиозного деятеля». Я ох... обалдел! Земной балаган, видимо, ничем не лечится. Те же невыносимые активисты очередной «истины», над кем я издеваюсь в каждой своей строчке. Что происходит?!

 

 

         — Затяжная «мёртвая петля» с заказчиком завершилась. Проиграл на земле и выиграл в небе. Почти сразу же ввязался в следующую тему. Подбадриваю себя: «Не скучайте по жизни! Она этого не понимает!»

 

 

         — Большое спасибо за необычное и очень интересное фотописьмо. Я сидел у экрана компьютера, а Лёлик у меня на колене — мы «путешествовали» вашими жизнями и вашими впечатлениями. Отличные фото! Здорово! Энергичные люди нуждаются в энергичном окружении. Ужасы перемещений того стоят. Надеюсь, творческий потенциал будет более плодотворным в быстром времени и в окружении «быстрых» людей. Рад за ваше бесстрашие и молодую лёгкость души. Мы с Лёликом живём хорошо. Почти не шипим друг на друга. Регулярно слушаем «Голос Америки» из Вашингтона». Очень тепло вспоминаем вас. Ощущения расставания нет. Целую крепко и обнимаю друзей (круг которых становится все уже).

 

 

         — Думаю о смерти. Уровень реальной жизни на земле слишком низок, а уровень смерти сказочно обманчив. «Шлюзование» между «быть» и «не быть» катастрофично, уровни не соответствуют друг другу. Наше колесо жизни со «ступенькой», — оно не только не круглое, оно вообще незамкнутое...

 

 

         — Как я рад слышать в нашей суете твой спокойный голосок. Спасибо. Опять пишу. «Посадил» фантазийные и реальные вещи в реальность заказчика. Это идейный поступок. Эксперимент. Вещь получается очень поэтичная. Пишу быстро, потому что не сочиняю, а перевожу в слова, то, что разум мой отчётливо видит и знает целиком. Я не умею сочинять жизнь. Но я умею быть сочинённым жизнью. Надеюсь, что умею.

 

 

         — Я экспериментирую: сделал вещицу, которую по форме назвал «авторский театр» — смесь театра, документалистики и авторского «блажения». Никаких инструментов — только голос. Свет в помещении погасили. Театр слова — это, наверное, интересная встреча для тех, кто хотел бы «увидеть» время, ярость идей, свет истории. Спектакль назвал «Внутри меня гражданская война…» Завернул включённый фонарик в газету трубочкой и этим лучом-мечом орудовал в темноте. «Свой против своего» — почему так случается в жизни огромной страны?

 

 

         — Дочка, привет! Я не ошибся: глаз у тебя посажен в нужное место. Ты видишь мир поэтико-философским образом, но, думаю, с практическим уклоном: а зачем оно всё тут такое и так?! Ваш третий глаз, мисс, упорно тянется к словам, чтобы незримое сделать зримым и через это — менять образы мира в себе и вокруг себя. Такая банальная игра, коллега. Она, надеюсь, приведёт девушку-пилигрима к совершенству и одиночеству. Стихи я прочитал. Получил приятное удовольствие. Язык — один за всех! — учится выражать: и мысли, и чувства и взгляд. При этом собственная жизнь используется просто — как патефонная игла, скользящая по непредсказуемым неровностям бытия... Душа, мисс, звучит! Но это не совсем твой собственный голос. Это, скорее, звучание движущихся или движимых... Наш, оригинальный способ жизневосприятия и философствования, — небытийный, это отличительная черта ментальности: смотреть на себя как бы после себя, или не от себя. Кое-что по стихам: целься лучше, не торопясь — чувство и мысль всего лишь средства, которые выражают, на мой взгляд, «магнитную линию» неведомого смысла. Мощная, точная формулировка — наиболее энергозатратный процесс на земле. С чем сравнить? Ну, представь: можно просто погладить женскую ножку, например, и словить кайф от наступающей инстинктивной приятности. А можно, прикасаясь, знать. Что?! Не знаю. Знание, как мне кажется, — это состояние твоей внутренней пустоты, доброжелательной акушерской готовности принять в себя чужую суть. Целиком и без цензуры. У подобных сумасшедших в общении с «ножкой» первобытный кайф присутствует тоже, разумеется, но он утрачивает свою первейшую власть. Честное слово, я пробовал однажды... Хе-хе! Умными и приятными словами люди «гладят» себя и друг друга наподобие мартышек в порнофильмах. Это моё сугубое и нескромное мнение о большинстве. А если серьёзно, то магия слова, как ни странно, холодна. Холодна, как космический снайпер! Пиши. Проза, между прочим, труднее. Она, как кирпичная кладка: дырку или разрыв сразу видать — на крыльях музыки-поэтики через «провал» не покатишь. Или по-другому. Проза — скальпель поэта. Страшная сила. Можно зарезаться или зарезать. Не зря восточные духовидцы, высшие практики — монахи в миру — советовали друг другу: держи свой «скальпель» во рту. Ты растешь, дочь. Так что, осторожнее с высоковольтными проводами — безбожием или религиозностью! Прикоснешься без предохранения — ё!!! Повторю с наслаждением: человек — фабрика, вырабатывающая веру, а не репродуктор её транслирующий. Мама пусть себе молится. Это отвлечёт её от алкоголя и климакса. На всех континентах проблема узнаваема и одинакова. Помнишь, бабушка была набожна до помутнения. Всегда хотелось разбудить этих спящих! Невозможно. Зашедшие в религию, мертвы в духе. Забавно, что и они о нас так же думают... Вот ведь какая карусель. Сердце у таких людей доброе, да вместо разума — граммофон... Политики это дело, разумеется, подметили давно и куда надо воротят. Бог теперь в законе ходит: расписано наперёд, как при тоталитарной партии: что говорить, что делать и что думать. Мода на благочиние пришла! Красоты вроде бы становится больше, а ума... Религиозный беспредел вокруг, соборный общак… Лучше отвернусь! Да здравствуют стремительные события! Покой — это что-то внутри нас, а не снаружи. Так? Вокруг нас должен кипеть океан событий! Все сбудутся! И тогда — всё сбудется! Обнимаю и люблю!

 

 

         — Перевыполнил очередной план. Уже килограмма три написал сверх заказанного. С ужасом жду, когда это чудище полезет рождаться — через узкие заказчиковы чресла в расчётно-производственный отдел типографии... Готовлюсь: буду синеть и орать правду. Шучу.

 

 

         — Привет! Фото рассмотрел. Глазки у бойфренда светятся: наш человек! Спасибо Маме за приглашение. Но, но… Опишу кое-какие муки. Загранпаспорт пришлось добывать по блату — обойти нечеловеческой длины очередь. В городе для выезжающих созданы невыносимые искусственные препятствия. Это — полуофициальная политика Центра, чтобы всякая деревенщина из «глубинки» не мешала высокоцивилизованным «новым» господам общаться с отдалённым культурным миром. Я заплатил за страховку. Взял в банке справку о том, что у меня будто бы есть деньги на себя самого для поддержания существования вдали от родины. Скопировал массу документов. Не помню всего. Но много и унизительно. В консульстве наперёд захотели убедиться, что немытый папуас из «глубинки» не задержится-таки в субтропическом раю, а, оставив там свои «мани», благополучно и бесконфликтно вернётся в свой национальный ареал, в страну-вертеп. Главное — это доказать всеми средствами, что у тебя много-много-много чего есть терять здесь (дети, дом, счёт, движимость-недвижимость). В консульстве (куда я заранее приехал уже с авиабилетом «туда и обратно»), мне уверенно сказали: «Нельзя!» Теперь я знаю, что такое настоящая расовая ненависть.

 

 

         — Справили с Лёликом праздничные помины по Генералу. Неужели он умер навсегда? Жаль, мы к нему привыкли. Сам живу, как маятник: пока сижу в городе, — меня тянет в лес, а как приеду в лес — удивляет и тяготит однообразно-приятная «натуральность». Я  стараюсь весной бывать с палаткой на заливных лугах. Речки у нас очень спокойные. Как сытые старушки.

 

 

         — У тебя новый бойфрэнд? Очень рад новому человеку, новому другу. Воистину, пути наши неисповедимы, как улыбка пришельца... В картинах жизни я люблю мозаику и случайность. Согласись, что именно этим способом природа нарисовала самую свою лучшую «картинку»! У меня тоже много хороших друзей. Лёлик и телевизор, например.

 

 

         — О! Стишки на той стороне планеты сочиняются в мажорном ладе! Здесь такое редко делают, и я даже знаю почему: камень настроения в гору катить тяжелее, чем сталкивать его с горы... Уныние — грех коллективный. Как чума.

 

 

         — Ты тоже хочешь «говорить знаками», дитя? Знаки! Это — путь в самую непонятную и самую неубиваемую реальность, из которой, собственно, и диктуется вся прихоть нашей земной игры в жизнь. Собеседников и друзей в невидимом, «сумасшедшем» мире у бедного Будды и впрямь не так уж и много. Объединяет не содержание, а направление игры в жизнь... Чувство Пути. Только оно несгибаемо ничем. Путешествия по планете, как оказалось, не для меня. Пишущий — путешественник в теме. Каждый его словесный псалом «надышан» с того света... Пишущий с детства так устроен. Знаешь, духовидение — мировозренческий трюк — похож на пресловутый «тоннель света», в который улетают пациенты реанимаций. Только на самом деле начало путешествия — не миг смерти. Мы, люди, образы и твари, и схемы, и чувства, и мысли — всегда летели в этой световой трубе. А на время так называемой «жизни» замедлились до отвердения; будто какой-то неведомый режиссёр применил украшение монтажа, как в кино. Замедление! До мельчайших подробностей. До интимного вещества. До самосознания. До выразительнейшего страха — веры. Поэтому-то всем «замедленным» кажется, что они оказались в бесконечной яме, из которой бесконечно и пытаются выбраться — поэты, пьяницы, самоубийцы, религиозные фанаты... В каждой «монтажной сцене» передовики жизни стремятся ускорить приближение прерванного полёта. А особо-особо спешащие, готовы пожертвовать даже качеством последующего путешествия. В этом разгадка самоликвидации: труба зовёт!

 

 

         — Молчим подолгу. Потому что всё друг про друга знаем. Знаешь, наши письма — обмен молчаниями... Ха-ха. Хе-хе. Ху-ху. Впрочем, может, мы вообще не по тому пути идём? Дочь, ты помнишь тот супермаркет, в котором благополучно спёрла какую-то блестящую дурь для намазывания тела? Электронный контроль на выходе не сработал. Мы потом вместе ездили каяться, проходить урок честности и порядочности. Обилие новых возможностей у хорошего человека не должно будить обилия несдерживаемых желаний. Зато теперь нам есть о чём помолчать. Кайф в том, чтобы создавать этот мир за счёт самого себя, а не в том, чтобы стырить уже созданное...

 

 

         — Весна! Улыбнёмся и забудем все беды. Каждый устраивает из своей жизни или сплошную зиму, или сплошное лето... И в соответствии с этим, придумывает для такой жизни всяческие оправдания. Что ж, а мы будем готовы к самому интересному и трудному — к поиску себя самих. Где и в чём? В каком сезоне? В делах, в друзьях, в путешествиях, во врагах и случайностях, в глупостях и даже в ненастьях. Не в иллюзиях же искать свою самую главную реальность! Хотя, она именно там и находится. Мир давно открыт и информационно очень богат, разнообразен. Кто-то даёт информацию, кто-то её просто употребляет. И всё. Без «квитанции о получении». Сочинительница, не настраивай себя на «отклики» других о своём творчестве — это путь вниз. Информация — источник, а не зеркало. Так я думаю и этому меня научила собственная практика. Тем более, что высокую (литературную, историческую, философскую) информацию может реально обсуждать, как правило, лишь узкий круг людей, коллег, генераторов узконаправленной мысли и специфического интереса. Потому-то серьёзная информация вообще не нуждается в каких-либо «мнениях» или «оценках», зато она с благодарностью впитывает в себя родственные дополнения любой направленности. А для этого самим «дополняющим» требуется совокупная адекватность: и жизни, и ремесла, и личных амбиций, и схождение подходящих обстоятельств. Отсюда и берётся «узкий круг», живущих в теме. Эксклюзив недосягаем по своей сути. Какие уж тут «отклики»!

 

 

         — Твоё явление в мире моих представлений и мыслей вполне устойчиво существует независимо от нашей переписки. Ты каким-то образом составляешь часть... эээ..., ну того, что мы называем временем, собой или чем-то там ещё. Скучаю. И это чувство помогает мне побеждать скуку. Странно, не правда ли? Надеюсь, что лишь моя лень никого не победит. Эх! Так вот и кривляюсь, даже зеркало уже не требуется. Прошлые заказчики со временем взрослеют и говорят комплименты при встрече! Приятно. То есть, то приятно, что по прошествии некоторого времени успешно читается вся замысленная для текста плотность и все слои «запараллеленной» информации. Мне всегда казалось, что главная притча жизни — это сам человек, а книги, беды-радости, смерти-жизни, хочу-не хочу — это всего лишь повод для того, чтобы притча зазвучала... Очень уж бывает жаль, когда «поводов», хоть отбавляй, а в ответ — ни звука. Интересно же мы устроены! Самих себя мы разглядываем, конечно, в первую очередь, а уж читаем — в самую последнюю. Очередь получается долгая. Пока достоишь до конца — вслух читать вроде и расхочется почему-то. Такая, понимаешь, круговерть. И отец мой в этой очереди стоял, и дед, и пра-пра... Каждый сам по себе стоял, конечно, упорно, гордо и патриотично, а потом вдруг «отходил», — и терялась тогда та очередь, заново новички место своё занимали... Такое уж это коллективное занятие — жизнь людей; за одну-единственную жизнь «хвост» во всём историческом времени никак не отстоишь. Только дети и бандиты этого не понимают.

 

 

         — Лучшая мысль — инструкция! Рефлекс! Надёга и качество характера! Во мне, как философский камень под сердцем, зреет материал книжки о том, как я писал книжки для других... Эта мысль — не во мне. Мысль живёт только и только за пределами настоящего! Она — суть и плоть отстранённости. Это удивительно. Даже бытовой трёп мы сегодня снабжаем всевозможными философемками. От них и устная, и бумажная любая «вещица» начинает жить, дышать необходимейшей неоднозначностью; её текстовый вдох и выдох искусственно не равны друг другу, между ними нарочито сделан «троянский зазор» — место для читателя, слушателя. Заветное место для соучастника в мире вопросов, на которые и впрямь нет ответов. Немыслимая эклектика: любовь и самолюбие — всё в одном коктейле! Каждый ведь «усваивает» себя самого, как продукт, по своим возможностям. Поэтому он, человек-продукт, должен быть многосоставным, взаимовложенным по смыслам и формам, как матрёшки. В том-то и трудность, и азарт самообразования! Высокопотенциальное предложение для слабопотенциального «употребления» всегда должно быть избыточным, зашкально щедрым. Как у природы, — по содержанию. Или, как у попсы, — по форме. Мы достигаем каждый своей истины в одиночку не для того, чтобы другие изучали наш путь, начав с конца. Люби себя, дочь, за свои победы. А я буду любить тебя за твои ошибки.

 

 

         — Насчёт чертовщины. Сам я склонен думать, что круглосуточное непрерывное мышление — это пожизненный белогорячий сеанс. Нормальная ненормальность. Компьютер на плечах — штука тонкая. Бог его знает, что внутри отражается? Ревизии, учёт и аналитика мозгов ничего не дают... Чепуха всё это. И знакомые ребятки в белых халатах ничего сказать не смогли, когда Лёлика Первого проверяли… Давно это было. Было-стало. И хорошо теперь. Преображение, так сказать, состоялось. А после смерти Лёлика Второго, кошки, кой-какие феномены тянулись шлейфом ещё несколько лет. Помнишь? Например, все часы в доме, включая механические, переходили на «плавающий» час весной-осенью сами, народ много издевался и шутил по этому поводу. Любой бред, к сожалению, сегодня овеществляется. Как к этому относиться? Я себя приучил: мало ли что в мире (в мирах) есть — пи-лю-вать я хотел на то, что не составляет моего любимого равновесия, растущей и здоровой обыденности здесь, на земле, во мне и вокруг меня. Всё остальное — спекуляция или (в лучшем случае) компромисс. Ты ведь к этому же пришла? Только раньше меня, и другим путём — без бутылки и самоедства. Постарайся нигде и никогда не рассказывать о своих отклонениях. Стереги «трепло» — язык свой. Скептики налетят — заклевать могут; они не имеют практического опыта в стиле фэнтэзи.

 

 

         — «Дорожные правила» души оговорены: можно двигаться в облаках. Твои чувства, позиции и осторожность по отношению к ближнему — не навреди! — полностью совпадают с моими представлениями об этом деликатном предмете. Мыслить под присмотром души — это учитывать в общении «вторую производную», как сказали бы математики. Я иногда перечитываю нашу переписку. Не без удовольствия. Да, хорошо бы «закрыться на даче и писать книжки» — это и в наших местах мечта номер один. Недавно вот сформулировал: «Хочу вести праздный образ жизни, чтобы никто не мешал мне работать». Правда, хорошо? А Мама зря боялась, что я буду звать тебя обратно. Ни сном, ни духом! Ни разу! Даже в мыслях! Это не безразличие. Просто после тебя, дочь, Моцарт опять повзрослел... Другие ли мы сегодня? Было бы странно утверждать, что это не так. Только «другой» Я кое-что может высмотреть в Я моём «прежнем», а уж если они ещё и договорятся меж собой, то можно надеяться на самое интересное — на потрясающее путешествие «от Я до Я». Конечно, я теперь другой. Особенно после твоего отъезда, после той моей, самой страшной депрессии. Когда во мне и вокруг меня происходила малопонятная и очень страшная чехарда: что-то светилось, шевелилось, звучало и перемещалось на глазах у изумленных свидетелей. Знаешь, я преобразился, наверное, от… страха. Многое что сгорело в ту трехнедельную ночь: старые привычки, старые зависимости, старые представления… Всё, что «горючее», — всё полыхнуло. Будто бы, конечно, будто бы. Дурацкие феномены были. Предметы двигалсь, голоса звучали, музыка… Потом прошло. Во всех своих, откровенно дилетантских писаниях, я пропагандирую с тех пор лучшую, на мой взгляд, мысль: природа миллионы лет вынашивала равновесие жизни, её золотую середину, которая умеет главное — жить сама и рождаться сама. В родном языке для обозначения этого равновесия есть подходящее слово — обыкновенность, обыденность. Ненавижу чудеса и зависимую тягу к ним! Для меня свята уравновешенная обыденность ближнего точно так же, как своя собственная. Думаю, объяснил подробности, комплексы, хоть и повторяюсь в теме... А умничанье... Что ж, это — от бессилия. Не всё удаётся приблизить к простому. Диссертацию написать, бакалавром стать — хватит и усердия, а вот сделать из той же диссертации народную поговорку или пословицу — шалишь, брат, тут одного ума мало, тут талант нужен! Чудо — это просто наша жизнь. Уж какая есть. Другого чуда не будет. Для того, чтобы благоговеть, мне с лихвой хватает и этого. Перед тем, как нажать «Enter» для отправки набранного текста, я прочитал письмо Лёлику. Он четырнадцать раз подряд сказал: «Жопа!» В общем, ощипанный согласен с трактовкой.

 

 

         — Вот они, чудеса цифровых технологий, покрывшие мир аналоговых чувств! Знаешь, дитя, кажется, эти стены «читают» меня! И я их — читаю... Лёлик спит на твоих письмах — я их распечатываю на принтере и складываю на подоконнике. В нашем доме вся информация открыта и любима. А я — диктатор. Не хватает здесь лишь тебя, любимый мой Змей-Говорыныч. Боже, как много ты, девочка, говорила в детстве! Весь положенный лимит исчерпала. Мама сообщает, что сейчас ты — молчунья. Значит, пришло время слушать и слышать. Вмещать огромный мир. Только «маленькие» люди, повзрослев, боятся жить. Потому что их жизнь напоминает маленький горшочек, в который они складывают только самое-самое: «Вот это мне подойдет, пожалуй, а это нет...» А мы не горшочек, мы — огромные! Мы берём все сразу. И отдаём так же. Слова «нет» и «не знаю» для растущих — неприменимые, почти ругательные. На эту тему мне уже много лет хочется написать россыпь педагогических провокаций: арабесок, вопросиков, на которые опять же ответ один — действие. Люблю мини-формы. Лень ведёт к афористике. Афоризм — это «клип» смысла. А законы педагогики — это, наверное, правила внутри нас. Заданная однажды игра по таким правилам, не любит несанкционированных поворотов, и я в этих делах стараюсь быть очень щепетильным. Желаю ближним того же, что и себе: мол, всё своё ношу с собой и — в себе. Постулат прост: если в мире что-то теряется, это не значит, что оно не твоё — просто ты слаб. Не тянешь.

 

 

         — Здравствуй! Дети — «скульпторы» взрослых. Я знаю, детям очень хочется, чтобы у них, у взрослых, всё было сильно и хорошо, чтобы иллюзии и ошибки не повторялись. Чтобы... Ты для меня человек, который никогда не исчезает из памяти; внутри меня есть непотопляемый «островок благодарности»; прошлое внутри расположено правильно — поверх океана сомнений. Я, правда, очень благодарен тебе за многие «детские» уроки. Скульптор, ты упорно и честно тесала болвана! Умиротворенная улыбка блуждает на моих устах. Вот, решил сказать, потому что не вижу причин скрывать приятную искренность. Интересно узнать о Маме, о её жизни. Почему ты стремишься жить отдельно от неё? Можешь и не отвечать. Я давно запрещаю себе любопытство и вопросы вслух, которые не отлежались в своей немой очереди хотя бы лет десять. Хорошо дрессирует: другого, после «выдержки», слышишь почти так же, как себя. И пустоты в беседах не бывает тогда, хотя и пауз — больше, чем слов. Знаешь, дочка, прошло пять тысячелетий, прежде чем я понял, что не знаю, как жить. И никто не знает, и не знал никогда. Выход из этого моя «думалка» на плечах нашла простой и банальный: зачем всё знать, когда можно просто быть ко всему готовым?! По своей очевидной абсурдности, конечно, и этот подход не уступает предыдущему. Но! Когда я стремлюсь «знать», — что-то во мне постепенно тает, словно плачу своей жизнью в рассрочку... А когда нахально вру сам себе и твержу, что «готов» — что-то словно прибывает, растёт, сразу и не увидишь... Почти эзотерические опыты. Я пришёл, в конце концов, к тому, что нет реальности крепче и выше той, что мы умеем видеть с закрытыми глазами. Жизнь как жанр! Целую, М.

 

 

         — Привет, очаровательный собеседник! Наша переписка похожа на недожитую дружбу. В одночасье изменился Лёлик, словно реинкарнировал в собственном теле ещё при жизни этого беспутного тела. Не ощипывается, по поводу и без повода произносит новое слово: «Кррррассссота!». Да и моя душонка перестала ковыряться в себе; появилась чёткая, осознанная возможность «прикасаться» к другим людям — чуять их мгновенно, проникать в нечто общее, безымянное и безвременное. Изменилось внутреннее, что ли, зрение. Ощущаю приятную «тягу» к человечеству вообще, чую обаяние этой силы. Узоры персональной судьбы слишком уж прихотливы... Они, сбывшись, напоминают кофейную гущу на дне чаши времён, по которой иные гадают абы-кабы: «Ах, неужели весь «кофе» выпит?!» Как бы не так! Обаяние человечества — это «напиток», который не заканчивается никогда; а в качестве «чаши» ему достаточно даже просто чьей-то случайной памяти. И никакой гущи не будет! И чаша останется полна. О! Я часто думаю о том, что все мы — сироты лишь в «местном» времени. Отчего всё наше родство — не дальше кухонь? Жизнь, не помешанная на культе обиды или ревности, — личный подвиг! Хотя бы кухнями надо объединяться. Мне кажется, дочь, что чужих людей на земле вообще не бывает.

 

 

         — Одиночество в мыслях и взглядах чует породистого собеседника. Я называю это так: разговор с собой в присутствии другого. Ты слышала. Главное, чтобы другой умел так же. Получается тогда, что вся жизнь — эссе. Пожалуй, только обстоятельства «натачивают» ремесло лучше собственного старания. Они, как учителя. Письма наши — праздник, который случился вовремя, будто форточку в комнате после полярной зимы открыли... Беседуем всласть! Думаю, бумага нас стерпит. Девочка, милая, я так рад, что жизнь крутится и крутится, как колёсико. Не будь серьёзной. Разум — это заболевание. Неправильно, когда мрачнеют и угрюмеют девоньки. Это мужики должны с тяжкой рожей ходить. Это у них в голове вместо вирусов — мысли всякие. А ваш брат, пардон, ваша сестричка, этих самых мужиков дураками делают. Как? Очень просто — одною лишь своей улыбкой! Милый человечек, я испытываю счастье, когда ты шутишь и улыбаешься. То есть, и я счастлив. Потому что перестаю в этот момент думать. Опять полно работы. Обнимаю тебя, дочь, до хруста и кряка! Моцарт.

 

 

         — Как тепло тебя слышать, читать! О друзьях твоих тоже так интересно знать. Радоваться. Душа от этого миром наполняется, что ли. Неужели ты стала писать сказки?! Буду читать без торопливости — неделю, полторы. Пока только пробежался галопом, что-то «схватил», понял созвучность, понял, что твою прозу нужно пройти полностью, как дорогу (а не как клип или озарение); других способов «считать» последовательность мыслей, образов и чувств в этой сложной литературной «хромосоме» нет, пожалуй. Мне это очень нравится. Сегодня же вечером и отправлюсь путешествовать в текст... Сам я, как ты знаешь, пишу дробно, мозаично, наиболее склонен, скорее всего, к литературно-философским формулам, — особенным таким зёрнышкам. Эх! Много, много сезонов сменилось в наших внутренних мирах... Ни один не повторился! Все мы сидим вокруг одного костра, который, увы, постепенно угасает и мы вынужденно подвигаемся к нему поближе, — кажется, образуется та же дружеская теснота, что и в юности. Только теперь почти молча. Тишина меняет своё качество. И эта же тишина стремится на бумагу у тех, кто заряжен на «писчую блажь». Да, у каждого есть своя сказка, но её держат взаперти владычицы этого мира — правда и ложь. Время, когда хотелось «выразить себя» давно куда-то делось, ушло, иссякло, а вместо него явилась иная потребность — «выразить собою». Кого? Что? Кто б знал! Мне кажется, опытные шаманы так приманивают к себе полезные для племени силы перемен, буквально вручают себя этим переменам. Авось, переменится! Предлагают себя в качестве «материала» — чтобы неведомому было из чего лепить ведомое. Литератор — тот же социотехнолог, шаман, а его высшая практическая цель — воплощённое в образах. Ах, дочь! Как хочется поговорить. В письме трудно улыбаться, когда в тысячный раз прикасаешься к банальностям. Знаешь, я всем любимым людям одно и то же напутствие даю: «Бегегите себя, чтобы у меня не было пг-гоблем!» Произносится на еврейский лад. Лёлик Первый сочинил!

 

 

         — Подростки не оглядываются, потому что их ждут новые иллюзии. Господи! А я?! Я не хочу, чтобы мои старые-престарые иллюзии приходили из прошлого и были сильнее будущих... Извини. Да, я согласен, чтобы прошлое жило во мне, но я не согласен, чтобы оно жило мною.

 

 

         — Старость — сорняк, она произрастает на возрасте. Ленивые особенно быстро «зарастают» возрастными страхами. Однако можно их перепрыгнуть — приделав к себе бумажные крылья!

 

 

         — Знай, дитя, половая премьера — это еще не «парная жизнь». Затяжной групповой полёт сложнее одиночного. Когда я однажды нашел свою пару по сердцу, то первое, что обнаружил, — блажить словами расхотелось. Наступило равновесие, тихое такое, как в природе, без излишней мятежности и без памяти о будущем... Я не сразу разобрался, отчего не сублимирую — не пишу больше стишат, песенок. Потом понял: здоровая душа стихами не выражается. Молчание у неё сытое, покойное; до того уютно и хорошо, что только усмехаешься на бегущих... Но! Есть одно «но». Самец рушит очаг, он, видите ли, разрушитель по природе своей, он — странник и его движение к новому безмотивно, поскольку он сам: и мотив, и движение, и ремесло, и власть самодурская, и гений — в оправданиях для своего искусства. Женщина же просто любит и любовью легко превращает всё вышесказанное в прах. А праха не жаль... С моей милой и кроткой «усмирительницей» мы прожили рекордно долго для дурака и гуляки. Олицетворенная кротость, «жена в духе» — редкость редчайшая. Все наши «парные» события развились самостоятельно внутри нас, потому что мы их не душили. Так сказать, произошло невидимое слияние (спонтанное венчание, если угодно) душ. А всё остальное — засвидетельствовалось на земле тоже само, без планов и натуг. Знакомо? О! И хорошо, и плохо. Бытовое счастье для творческого человека — смерть. Быт не нуждается в мыслях. Свой творческий «паралич» от законченного уюта, любви, понимания и гарантированной не-суеты я принял надолго, но не до конца... Лет восемь ушло на то, чтобы фаза судьбы «смерть движению» сошла со своего апогея, чтобы в личной воле и в обоюдной нашей ненаглядности появился  желанный люфт — неучтённая степень свободы. Свобода! Возвращённая временем и обесцененная, охолощённая бытом. Ты — умная девушка. Но не забудь: ум бесполый. Ум, как всегда, стремится к покою, однако, оказавшись в нём, он разжигает мятеж. Баланс творческой жизни перекашивается именно в момент появления ангела: стремление к покою побеждает инстинкт мятежа. Это — мой опыт. Может, пригодится в качестве наглядного комикса. Тема эта, мисс, редкая и утончённая. Игра в «венчание» начинается и ведется «оттуда — сюда». Рассчитывать ходы бесполезно. Чувствовать на всю катушку опасно. Пишущий — всегда странник. А странник, впитавший вдруг чувство дома, останавливается и отныне совершенствует внутри себя лишь единственную страсть — ожидание. Ожидание и готовность… К чему или кому? Э-ге-ге! В том-то и фокус. Это скажет единственный тот, кто её, готовность твою, увидит и возьмёт. Игра с ожиданием, на мой взгляд, самая коварная и самая необычная: жизнь — «наживка»... Кто клюнет? Небесная птица? Подземная рыба? Чистая эзотерика для стороннего наблюдателя, и полная реальность для «наевшегося» мирской усталости. Неужели тебе это уже знакомо, дочь? Ишь, какую струну задела, зазвенело вот... Спасибо, за повторное приглашение приехать. Вряд ли. Меня интересуют не столько страны, сколько миры — соединённые наши «кухонные» беседы, когда твой собственный рот вдруг начинает открываться и говорить то, что ты сам впервые с изумлением слышишь.

 

 

         — Праздники нужны, чтобы слегка встряхнуть нашу жизнь, как старую крупу в банке: не слежалась ли, не завелись ли жучки? Ну, слава Богу, всё в порядке, или почти всё, — можно поставить банку на место... Работаем дальше, работаем, работаем... На столе — часы со стрелками, а человек — часы песочные. Сколько не тряси, не нам их переворачивать. Годы — детектив философский. Сколько их было уже, и сколько будет ещё? Мы поздравляем себя и своих близких с надеждой и памятью. И я поздравляю друзей своих с тем же. Хотя «поздравляю» всегда мне казалось словом странным, откупным. Лучше так скажу: вот моё плечо и тепло, авось, пригодятся ещё. Мы — живые. Я есть. И ты есть. И вокруг тебя есть. И вокруг меня есть. Мы — есмь! Лучше бы, конечно, просто побеседовать под кипяточек с вареньем. Ах, разговоры! — чудо наше, вино души человеческой! К голосу можно относиться трепетнее, чем к следам на бумаге. Голос бесследен, как высшее искусство, как свет, он живёт только в мгновении. Или в тебе самом. Целую всех — не убудет! М.

 

 

         — Обожаю прикосновения! Мы живём, прикасаемся к разным таким штукам-вещам, штучкам-знакам, штучечкам-секундочкам, и постепенно становимся ими. Пропитываемся, как огурчики, маринадом и специями выпавшего места и времени. Глобально — живём в принципиально одинаковой «посуде» и становимся одинаковыми «на вкус». И мечтаем иногда о том, как все-таки здорово было расти на грядке! Ребёнок, из письма я узнал между строк: ты очень устала и тебе некому эту усталость доверить. Вариантов у тебя нет: не сдавайся. Не сдавайся даже притворству, которое спасает от притворства других. Да, Мама тебя ударила, но ты молодец — сдержалась в ответ. Сдержалась! Не ответила — ни рукой, ни обидой. Ты очень хорошая. Орбиты наших судеб — штука круглая. И все жители моего сегодняшнего мира приветствуют тебя! Как друга и как даоса. Лёлик кричит: «Кррасссота!» Свет никто и никогда не отменит. Календари не врут. М.

 

 

         — Вокруг меня бывает много пятнадцати-тридцатилетних, и мне хорошо с ними… А я опять живу по сценарию заказчика: принимаю в себя исповеди ветеранов. Что за наказание! Стариковское прошлое вновь устремилось в меня, как чума, и я, дурень, уже рад ему, как алкоголик халявной рюмке. Фильм ужасов: «Чужой -1-2-3-4-5-6...»: Они входят в меня! Что делать? Пока просто замер, выжидаю в самом себе. Честно принимать чужие исповеди — занятие нечеловеческое. Всё равно что акушерке принимать на себя материнство от всех подряд. Природа не думает. А мы — не природа. Мы — исполнители заказов эпохи Майя, дороги иллюзий. Честные и старательные. Хорошо, что природа вообще не наградила меня ни ревностью, ни обидчивостью. Достаточно репутации, шлейфа предыдущих удачных дел, формальной оговорённости пути. Забавно: на мой старенький отечественный джип знакомые владельцы крайслеров косятся нехорошо — одёжка стала языком в этом быстром мире. А уж когда я на вело по городу гоняю — эти «новые» дяденьки вообще возбуждаются, даже друг другу рассказывают: «Летучего голодранца видел!» Одному из наших надутых министров я как-то геройски ляпнул: «Бумажки нужны, чтобы договариваться с государством. А хорошие люди свои обязательства носят при себе». Знаешь, надутый понял, растеплился, разговорился... Всем ведь хочется хорошего. Золотые зёрнышки в каждом характере есть. Если на них глядеть с любовью — они непременно всходят.

 

 

         — Лёлик знает: крылышки, хоть и ощипанные, а всё ж крылышки... Крылышки — значит, небо. А небо — это песня. Текст, точнее, власть над текстом, которая исключительно трудна и текуча. Похоже на суеверие какое-то: надо б научиться не думать о том, о чём как раз думаешь — и тогда оно само как бы в тебе «думается». А ты, пишущий, словно ловкий птицелов, вовремя лишь за ниточку (за перо, пардон) дёргаешь. Ловишь их, мысли и чувства вольные, — приучаешь петь в неволе, заточаешь в литьё формулировок, заставляешь небывало сверкать в гранёных сравнениях и аллегориях, пронзительно и безжалостно пытаешь всегда неопределенную природу слова в тисках логики. Ах, слова! Изначально они — беззвучные. И только потому — живые. Сам себя науськиваешь зачем-то: «Так лови же их, щенок Божий! Играй и радуйся!» Неизречённые, неисчислимые слова мира сего и миров сих! Они сопротивляются, как дикие мустанги, не даются, ускользают даже из-под взгляда, не то что уж из-под руки. Такой спорт! Схватка со смыслом. Самая увлекательная из человеческих игр. Еще бы человек не ахал! Я так тебя понимаю, друг мой! Высшее удаётся уловить более всего намёком, касанием, косвенным зрением, а не самим «ворочающимся» умом, — его чутьём, скорее. Обладать — значит, отпустить. Свои сомнения, свою натугу. Природа внутри человека умеет восстанавливаться точно так же, как и природа вокруг. Сама! Без слов. В том-то и чудо. А уж коли раззудилось — пиши. Жизнь — дорожка безоглядная. Что по земле, что по бумаге... Изъясняйся! Даже деревья изъясняются: пишут зеленью одно и то же, и роняют, роняют написанное... Зачем? Никто не знает. Удовольствие — в отсутствии ответа!!! Настоящее богатство невозможно «держать в себе». Пиши, нарушай и дальше своё равновесие, качай своё сердечко и раскачивайся разумом — это приведёт, небось, тебя к тебе. Я давно вижу, как бурные наши жизни становятся умиротворённой красотой — равнинными реками слившихся судеб. Мы, люди, о многом думали, не зная. Теперь многое знаем, не думая. Последнее важно. Мятежная мысль, перенесённая в зрелость, так же нелепа, как выходки подростка в приличном обществе.

 

 

         — Текст должен вызывать ощущение законченности почти в любом своем месте. Как зёрна в лукошке. Каждое зерно — залог будущего поля... Хоть одно, хоть все вместе. По телефону у тебя очень звонкий, молоденький голос. Появился, между прочим, акцент.

 

 

         — Редактор из меня не получится. Я к тебе, дочь, позитивно-пристрастен, поэтому функцию возможного критика выполню плохо. Щепетилен и чересчур доброжелателен. Мне просто нравятся твои сказки. Текст, текст, текст, будь он неладен... Просто сразу видно: превосходит материал самого автора или нет. В удавшихся вещах есть некая сверх-мерность литературного пространства, фантазийная мощь и внутренняя полнота жизни текста — они-то и превышают личность самого автора. Это — показатель. Совсем со стороны надо бы смотреть, а я — не со стороны. Нестрого отношусь даже к собственным экспериментам. И к остальным — не умею. Правда, не умею, не получается кого-то учить. Я всех людей вокруг всегда считал Учителями. Поэтому меня самого как бы и нет вовсе... Я весь, целиком, состою из тех, кем жил и с кем жил, живу и буду, небось, ещё жить. Составной. Снеговичок скатанный. Вот, такая позиция. Надеюсь, не поза. Знаешь, пришёл через это вот к чему: текст — это избыточный разговор с самим собой. Вслух и желательно красиво. Так или иначе, усилия ума неизбежно «выходят» на тему качественности жизни вообще, происходящей от главного корня — качественности самого человека... Идеология — это волнующая философия. Живое воспитание воспитывает живых, а мёртвое… Добровольцы многое могут сделать в условиях сегодняшних «степеней свободы». Это — элементарный инстинкт гражданского самосохранения. Однако ужесточается, хоть и становится ещё более невидимым за суетой, главный вопрос: во имя чего усилия? На мой взгляд, интонацию, лучшие мотивы жизни правильно задаёт лишь то, что самобытно. Вот, опять договорился до банальности. Просто мне нравятся люди «вырабатывающие» жизнь, а не «пробующие» её.

 

 

         — Кому я нужен в Америке? Ха-ха! Никому там не интересно пригласить «наёмного писателя» в качестве «косточки», которую участники гипотетического «круглого стола» могли бы погрызть. Конечно! Я бы привёз кое-какие готовые проекты и кучу возмутительных идей, зовущих к свободе и независимости мысли и духа. А оно им надо?! То-то. Спасибо, дочь, за приятную волну на моём болоте.

 

 

         — Потихоньку время идёт куда-то, а мы уже не с флажками на поле, а уже почему-то на трибунах для зрителей... Эй, кто это идёт? А что несут? А куда? Стадионы объединяет ликование. Значит, будем ликовать. Может, ещё на поле выпустят побегать. Как я ненавижу уныние! Всегда его ненавидел, а сейчас — особенно. Что ж, сразимся. Хожу по улицам подолгу, изображая по чьёму-то совету «самурайское дыхание»: на «раз-два» сильный вдох, на «восемнадцать» — долгий выдох. Раз-два! — вдохнули. Раз-два-три-четыре-...ннадцать — выдыха-а-а-аеммммм!.. Кислородное отравление, гипервентиляция лёгких. Дурак-дураком, улыбаюсь! Снежинки идут, кристаллы, молеклы воды, которые неделимы, которым не счесть, сколько лет... В ком они только не побывали, кого с кем только не породнили за немеряные свои сроки. Снег! Вон, та, крупная снежинка, — Великий Воин прошлого. А остальные — его воинство. А вот и мои родители пролетели, и Лёлик Первый, и Лёлик Второй, и Мамамама, и Генерал, и друзья, и животные какие-то, и дерева... Кружится белое: падает, воспаряет. Шкура и душа трепещут! Никого чужих вокруг нет! Торжественно, красиво и высоко в мире. На Реквием похоже. Прощание и встреча — в одном миге. Весь мир так живёт! А мы, букашки суетные, наверное, слишком «толстые» или «поперечные», чтобы уютно «быть собой» среди всех и в этом самом безразмерном мгновении располагаться. Снег навеял... Раньше я на природу смотрел — пользовался. Теперь чувствую: она на меня смотрит. Может, тоже ей пригожусь. Снег, дочка, снег! Наконец-то. Чистый, белый. Вместо Солнца в наших краях. Знаешь, когда на кладбище бываю, то на прощание всегда говорю папе и маме: «Ну, будьте здоровы!» Сердечко переполняет то ли покой, то ли любовь: смысл жизни всегда равен смыслу смерти. По отдельности они — абсурд. Обнимаю тебя, друг мой подросший. И платочком машу издалека. М.

 

 

         — Люблю «запечатывать» мысль в ритм, в оболочку трепета этакого чувственного, но обязательно трезвого, без гипнотической непонятности. Стихи очень уж хороши тем, что похожи на тезисы для большого доклада. Компактны. А сам доклад?! Ну, что доклад? Доклад-то все равно на земле один и тот же... А «тезисы» удобны и для себя, и для понимающего друга. Хорошо!

 

 

         — На сей раз о погоде. Хочу видеть Солнце! Как язычник. Уже много недель небо скрыто за серой пеленой, из которой вниз бесконечно струятся медленные сырые сумерки. Стены домов промокли, народ по улицам ходит в чёрном, под колёсами и подошвами не прекращается чавканье, которое пожирает все остальные звуки. Знакомый парень-учёный знатно так сообщил: «Прозрачность атмосферы упала за последние пятьдесят лет на 60 процентов». Рехнуться можно: катаракта небес. Атмосфера «упала» не только здесь. Я стараюсь поддерживать внутри себя «искусственное освещение» — не падать духом и настроением. Принцип, как всегда очень прост: хочешь, чтобы было светло — светись! Лишь бы «светилка» не села, как батарейка. А симптомчики-то к тому имеются... Увы. Года два тому назад такое же «серево» было на пять месяцев зимы, так я в марте-апреле специально несколько раз ездил на водохранилище. Там есть очень высокие обрывы, с которых открывается чудная панорама. Ездил с одной лишь целью — «глаза кормил» простором. Для меня наши письма — это тоже вид простора. Думаю, что не вру. Обнимаю. Пока. М.

 

 

         — Привет, волшебница! Как ты хорошо рассказываешь о детском ожидании, которое взрослые могут превратить в силу любви — в уроки, которые ничем не заменишь. Ну да, всей нашей жизнью руководят образы, «картинки», вошедшие в тот невидимый мир, который-то и видишь только, закрыв глаза... Знаешь, читая твоё письмецо, я даже платье феи почти физически ощутил, — волну ликования детского. Видимо, такую радость не получают — её делают. Штучная работа. Душа дающая и душа берущая! В момент ликования и доверия они одно целое. Возможно, ради этого мы и стараемся (уж не для самих ли себя?). Любовь — это прямое переливание человеческих душ, я часто об этом бормочу. (Впрочем, другой край, — ненависть, — наверняка, тоже «прямое переливание»). Запросто можно предположить, что так называемая «взрослая душа» вообще не живёт посерединке бытия, в «продуктивных» годах; для полноценного существования ей требуются особые условия — край, предел, полная безоглядность. «Взрослой» души не бывает. А? Поэтому, небось, так важно в нашем «прямом переливании»: кто? как? для чего? Не промахнуться бы, да? Невидимая наша жизнь очевидно «многоэтажная», и радость в ней так же иерархична, как и представления об этом предмете. У владельца крестьянского огорода она одна, у странника другая. Ах, дети! По этому поводу я вот что вижу: на девяносто девять процентов они — наше прошлое... Как из этого выпрыгнуть? Только сказка позволяет малышам шагать туда, где большие ещё не бывали. А нынешние мы? Что мы?! Мы — ступенька в этой сказочке. Скрипим, но держим. Детство в себе надо охранять. Недавно сам я забрался далеко в лес, в настоящую боровую чащу, нашёл премилую ёлку и нарядил её так, как это обычно делают в квартире, — стеклянными и самодельными игрушками, мишурой, даже конфетами. И оставил, нарядную. Пусть зайчики смеются и кушают. Добрые зрелища сказочны и потому они божественны по сути. Глазами дети способны «взять» и унести гораздо больше, чем в руках. А у меня после Нового года очередные странности: подыхаю от рыбы, мяса и курицы. Дедушка-индиго. Такое однажды уже случалось — десять лет не прикасался к «тяжёлому», наподобие сектанта. Потом ничего, разошлось. И вот — опять. Климат? Экология? Предрассудки? Побегать, наверное, надо. Я бегать люблю иногда. Генерал посоветовал. Ещё «машу ножками» хоть бы что, в хорошем темпе. Башка только седая. И бородёнка, как у козлика. И никто по утрам не спрашивает: «Ты чего опять такой сердитый?» И нет возможности ответить дотошному ребёночку, как положено: «Ничего не сердитый. Просто думаю». М-да...

 

 

         — Не смей этим гордиться! Одиночество — не самоцель, а условие наиболее успешного продвижения в обществе одиноких. Высокое одиночество, между прочим — интеллектуальное и духовное. И я — не твой бойфрэнд! Помирись со своим парнем, или заведи нового.

 

 

         — Я ухаживаю за могилой Генерала. Не беспокойся. Родственников и знакомых всегда очень жаль — так убывает часть нас самих. Но со смертью близких мы не можем, не имеем права сами становиться меньше. Как раз наоборот. Нужны силы, чтобы нести и свою судьбу дальше, и память тех, кто в этом нуждается. Дочь, ты разумна, светла и терпелива, а, значит, сильна. Будь крепкой и впредь. Ещё раз, пожалуй, применю полюбившуюся метафору. Во время земных испытаний и бед люди научились делать прямое переливание крови. И это спасает раненые тела. Во времена испытаний небесных мы обращаемся к «прямому переливанию душ» — это человеческий способ жить поверх земного времени. Слишком краткого, увы. Я счастлив, что во многом наши «околоземные» сказки похожи, и что мы рады рассказывать их друг другу почти без устали. Целую и заглядываю в глаза. Твой Моцарт.

 

 

         — Ты можешь представить себе наше существование «без запятых»? Не будет пауз — не будет и смысла. Больше не пиши мне, пожалуйста, в стиле постмодернизма. Общение-трёп — это вор времени. У меня просто нет «бросового» времени. Пиши текст идеями. И про запятые не забудь.

 

 

         — Ох, ну до чего же я люблю тёпленьких! А ты, дочка, просто горячая! Как печка. В нашей нынешней стуже это к месту. Привалюсь-ка я всей своей душой, как валенок, к горячему твоему привету и буду сохнуть, сохнуть... Я ведь тоже помню все твои шалости, и все свои строгости. Тоже икаю иногда. От волнения и любви, конечно. Как Каштанка. Как же это хорошо: носить, носить в себе где-то там родного такого человечка невидимого, а потом взять и написать ему несколько строк: «Чмок! Чмок!» И он — так же. Этим и отличаются «чмо» от «чмоков». Так что, обнимаю тебя всегда буднично, а целую — празднично. Чтобы ничего не испортить, чтобы надолго хватило моей далёкой «печки». Твой валенок.

 

 

         — Письмо от любимых людей, как жизнь: хочется, чтобы никогда не кончалось...

 

 

         — Собачку, ставшую «сиамским близнецом» для души хозяйки, понять легко. И тебе посочувствовать. И Маму пожалеть. Её одиночество проросло внутрь неё самой. Зерно изначально было посажено неверно. Увы, финансовая независимость не помогает прийти к финалу жизни духовно независимым. Я так и думал, что четвероногую свою скотинку Мама назовёт Моцартом. Ха-ха-ха! Духовный «гибрид» с животным для земной жизни, в общем-то, неудобен, хоть и благороден с виду. Я это проходил. Жили когда-то и у меня разные питомцы: курцхаар, ирландские сеттеры, сначала кобель-переросток, злющий, потом сучка, добрая и бестолковая. Теперь вот птичку глажу по черепушке. Срослись — не разделишь! Сам меняешься — скотинка тоже. Знаешь, живёт себе под одной крышей родная такая премилая группа ребяток-зверяток, рядышком все, как струны, — одна к другой, — все согласны и все настроены. Гармония! А ушёл один кто-то, или расстроился до негодности — вся гармония зашаталась... Новый строй надо будет подбирать. Так что, вот тебе заповедь: береги маминого пёсика, как себя саму. Они, «меньшие наши», — такие же струнки живые, что и братья большие. Ни лучше, ни хуже. Жизнь симфонична. Инструменты меняются, музыка — остаётся. Лишь намеками говорю я свободно, потому что только образным языком лучше всего о бессловесном говорится... Эх. Уже ночь, а я сижу, верстаю, всякой чужой чепухой занимаюсь. Спеть, что ли? Чиму я нэ сокол, чиму нэ лэтаю?! Вчера рецензию накатал для барышни одной — в 3800 страниц роман свой наворотила. И написала-то очень хорошо, да спела на одной ноте, как сирена, — всем в Бога-оккупанта велено идти дружными рядами. По приказу, как в ад. Грубо! Религия — это просто мода. И с этим сегодня уже не поспоришь. Передавай привет четвероногому тёзке.

 

 

         — Что ж, с нетерпением будем ждать лета. Тепло — это когда внутри тепло, между людьми тепло, и вокруг них тоже тепло. Только летом с нами такое бывает. Северные люди, как угольки, на особенный манер живут. Тепло — понятие культовое. Тепло — высшее богатство в царстве холода. Теперь о ребятках из Центра, что приезжали на днях в провинцию для «культурного обмена». Для тепла, то есть. Все пьяные были. Высокомерные, заносчивые. Я сбежал после официальной части. Хватило. Не первые парни из Главной деревни приехали в нашу деревню, чтобы побыть-таки первыми. Но даже и этого не получилось. Сбежал, сел за руль и... заблудился на обратной дороге в полях — ехал один, ночью. Странная радость охватила, когда из машины вышел оглядеться: чистая тишина, чистая тьма, чистое небо и чистый холод. Все — чистые! Тепло стало! Понял: в природе невозможно заблудиться в принципе: всегда дома! А вот «блудануть» и замёрзнуть среди людей — на каждом шагу. Я называю провинцию Столицей Жизни. Столица государства называется по-другому.

 

 

         — Чтобы тебе было на что отвлечься в период каникул, высылаю кое-какие свои тексты, которые пишутся наособицу и звучат наособицу, если их произносить «через дыхание», ритмично, как стихи, — это мои «псалмы», ассоциативное уплотнение, «письмо паузами». Подборка эта была приготовлена для Польши, не помню, куда именно, в какой-то литжурнал. Я им сразу высказывал опасения, что «дыхательные» штуки непереводимы, наверное. Отсебятина абсолютна и самодостаточна. В одной толстой книжке с ошибками я так и написал: «Хорошая книга в читателях не нуждается». Понимаешь серьёзность самоиздёвки? А ведь это — недостижимая правда. Знаешь, и мне тяжеловато с суетными людьми. Многие здесь тоже научились торопиться и действовать по-американски. Мне одному хорошо. Я тишину люблю. Столько там всего, в этом состоянии! Скакунам и не снилось.

 

 

         — Будет-таки тебе свобода. Она уже в пути. Лишь бы не заблудилась, или не перехватил бы кто. Всё-таки не простая это свобода — личная. Можно сказать, собственность. В силу непреодолимых обстоятельств находившаяся во временном отторжении. Я правильно формулирую? Свобода! Ты её подманивай, глупостями какими-нибудь подкармливай, сказки ей рассказывай, она это любит — совсем близко подойти может. Но пугливая, тварь! Милая дочь, разговор с другом всегда немножко неожиданный… Поскольку в абсолютном виде, во внутреннем одиночестве, то есть, «сам с собой» не очень-то наговоришься — скучно беседовать с «зеркалом смысла». Беседа в дружбе, пикировка, как в спорте, — вполне серьёзная игра, может, травматичная даже, но с одной замечательной особенностью: никто не ударит в спину ради удара. Ни взглядом. Ни словом. За это я и люблю дружбу. Спине уютно. В бизнесе меня всегда удивляло главное основание человеческих взаимоотношений — всё крепится на документальном недоверии: на условиях, мерах, регламентах. Человек изначально рассматривается как носитель стопроцентной лжи, поэтому договорные и прочие внешние обязательства призваны максимально компенсировать его внутреннюю ненадёжность. На мой идеалистический взгляд, любое честное слово — внутреннее обязательство — неизмеримо крепче формального каббалистического заклятия, — договора, присяги, обета. Получается, что бумажный договор — это прямой экспорт моих родных «честных слов» какому-то Карабасу, которого все только и делают, что нормально обманывают, а он нормально от этого защищается. Обман — смысл коллективной суеты. И он ненасытен. А запасной вариант — самообман — самодостаточен и окончателен, как яд. Что выберешь? Хотя... Жизнь — такая штука, всякое примерещиться может. Лично я прячусь в текст. В литературный «снаряд», пожалуй, можно завернуть даже больше обычного «полезных веществ»: идей, энергии, вопросов без ответа. Удачно сконструированный «троянский Пегас», если он запустится, долетит до самых низов духа в непроницаемой земной атмосфере. И ты победишь! Поможешь, так сказать, ближним, не проснувшимся ещё даосам. И будет тебе опять свобода — отбрехиваться от назойливых аборигенов. Могучую силу эпатажа выгодно использовать для того, чтобы главная героиня жизненного романа — мысль — имела изначально бешеный разгон, хищный нрав и независимость от формы бытия.

 

 

         — Я был в Центре, возможно, в сентябре ещё поеду. Раза три перечитывал последнее твоё длинное письмо: думы, думы... Многое, как всегда, совпадает. Хотел разродиться чем-то в ответ. Не пишется ничего. Такое ощущение, что все мы знаем, что знаем, и говорим лишь затем, чтобы убедиться в безысходности круга: слов, мыслей, дел. Слова парят над суетой, но не преодолевают её. Суета — сфера. Многомерная точка. Или безмерная пустота. Кому как нравится. Занят очередной заказной работой. Не нравлюсь сам себе, не нравится и то, что делаю. Сфера дел ограничена ограниченностью заказа.

 

 

         — Здравствуй, девочка! Прости, что пишу не сразу, — свалился по приезду с тяжёлой простудой. Лёлик лечил меня оригинально — матотерапией. Помогло, я кашлял и смеялся. Теперь я тощий и просветлённый. А в просветлении гложут меня старые сомнения: не тяжёл ли я со своими мыслями? не ханжа ли старый и бессильный? не любитель ли «говорить правду»? Ох!  Поживём-увидим.

 

 

         — Здравствуй! Какие замечательные письма я получаю от тебя! Нас, живущих здесь, непрерывно, вольно или невольно, сталкивают «в борьбу». Но в какую и куда? Худо-бедно, почти пережили борьбу за выживание. Слой миновали. Следующий слой «кипения» — публицистика: в архитектуре, в политике, в рекламе, в религии. А в искусстве? Печальная картина… Земное искусство не опростилось, хуже, — оно опустилось, и борется, как все: за выживание, за публицистику… Вот на какие мысли навело меня чтение твоего последнего письма. Я опять «долблю» очередной заказ — книгу для электронного завода. Хочу рассказать осторожно о том, как носители культуры передали, что могли, носителям культурности, а те, в свою очередь, передали оставшееся — нынешним «образованцам». И в духе, и в технике. Действую, как сталкер, выслеживая время и его притчи. Заказная работа — это задание сделать «рабочую лошадку» для катания местного самолюбия. А сверхзадача личная — приделать к этому сивому мерину хоть рудиментарные, но всё-таки крылышки... Сложные чувства получаешь, когда Пегас-уродец прыгать начинает. Конёк-Гробунок. Не все «цари» на это реагируют адекватно. Делаю и всегда боюсь. Опыт показывает: «цари» стали сегодня сытые, а вместе с тем — глупые и жадные. Аванс, правда, дали. Я за гараж заплатил, долги раздал.

 

 

         — Образ-сравнение с «мужичонкой», который и провокатор, и мастер, — точен. Благодарю. Дочь, ты первая из тех, кто заметил, что при разной скорости чтения книги, получаются разные впечатления. И разное видение смысловой «слоёнки». В идеале, пижону-автору хотелось бы, чтоб книга читала читателя, а не он её. Какова перспектива! А?! Бесконечное прочтение одним и тем же инструментом бесконечного числа живых изменений! Жаль, Библию уже написали. Хотя, помнится, мы с Лёликом Первым успешно опровергли неопровержимое в масштабах одной, отдельно взятой кухни.

 

 

         — Жаль тратить время на работу. Его можно потратить более приятным образом — на лень, например. Сегодня я малодушен. Извини.

 

 

         — Литература ничего не доказывает. Литература — постулирует. Зато доказывает время: верен был постулат, или нет? Постулирую: в обществе назрел сильный «вакуум» в том измерении, что мы называем «гражданским самосознанием». Как и чем его заполнить? Никто не знает. Формальными способами неформального не решишь. Я упрямо считаю, что на людей нужно смотреть одним-единственным способом — с любовью. Эта сила легко покрывает все местные амбиции и все земные различия. Она — знаменатель. Без сверхзадачи, без голоса исповеди, без высокого искусства, откровений и открытий — подняться в своих мироощущениях «до трепета» будет трудно. Идея любви такова, что она требует к себе отношения, как к открытию нового мира. Надоели границы не только на земле, но и в небесах.

 

 

         — Экспериментируй и в жёсткой форме, и в плавном развитии форм. Вхождение в повествование может быть сознательно затруднено. Спокойные, здравые люди не нуждаются в начальной ударной дозе типа «экшен» — в предварительном «поражении воображения». Костерок общения обычно разгорается постепенно. Пристальное внимание к золотой природной серединке, к обыденности, к обыкновенности, к силе, таящейся в банальностях, возникла ведь не случайно. Я понял: миры кишат жизнями, они гармонично вложены друг в друга и существуют за счёт друг друга, а дурацкие какие-нибудь «чудеса» — сигнал очень тревожный. Я не утверждаю, что полтергейста нет. Я утверждаю, что в здоровой жизни его быть не должно! Подглядывая за природой, я убедился: обыденность — это и есть Бог. Здоровье не напоминает о себе, и не требует поклонений, как чирей. Всё вечное происходит само. Без временного искусства.

 

 

         — Ага. Частотный анализ — штука прелюбопытная. Он, как лингвистический «дефектоскоп», выявляет тайные «комплексы» текста и автора. Однажды приятель попросил меня написать сказку о буквах. Откуда, мол, они появились? Слова — это понятно. И предложения из слов — тоже понятно. А буквы?! Звуки, превращённые в символы? Конвертация магического. Я сказку написал. Алфавит начал строить, как первовзрыв — от буквы «О» в две стороны сразу: «О-ммм!». Изобрёл велосипед. Сразу же заметил, в частотном рассмотрении, что «верхняя» часть алфавита превалирует в развитых языковых и цивилизационных формах, а нижняя — в языческих. Долго носился с этим открытием. Сказку так и не издали. А я до сих пор радуюсь: алфавит почти всех народов начинается с буквы «О»! Она посерёдочке всегда.

 

 

         — В сказке главное внимание сосредоточено на изменении качеств героев. Поэтому слова, действия, идеи, чувства сами по себе ничего не значат и ничего не выражают. Они — всего лишь косвенное средство для обозначения движений в области неизреченного и неформального. Небытийный взгляд на земные вещи и приоритеты жизни нивелирует и обесценивает всё и вся, но он — нравственный в принципе!

         Не надо никакой выдумки на бумаге — в реальном времени и в реальном пространстве выдумка действует без посредников. Я давно это заметил и оттого сомневаюсь всякий раз, выводя буквенные закорючки по команде «Print»: а надо ли?

 

 

         — Идея жизни проста: тотальный исход, стремящийся к тотальному возвращению. От полного цикла этих движений остаётся вещественный след — тотальное покаяние: литература. Забавно, когда исходящим внушается чувство возвращения… Собрания устраивают, совещания, акции всякие, перезахоронения, поклонения мощам... Фашисты, чиновники, духовные паханы — бр-ррр! Идея жизни требует не просто участия — вложения в неё собственной жизни. Фанатизм, как ни странно, толкает жизнь вперёд точно так же, как это делают войны в мире техники. Горячие идеи, в отличие от остывших, холодных идеологий, тестируют любого на «протухаемость». Форма изложения ясна? У нас тут выборы разбушевались — всё, что может всплыть, всплывает… А тяжёлое сердце опускается, как обычно, на самое дно. И что?! И не жаль, что мне их не жаль.

 

 

         — Серьёзность, конечно, очень смешна. Но если перейти эту полосу смеха, не оглядываясь, то начинается новая полоса, того пуще — скорбь. А это уж смех сквозь слёзы. Рефлексию внутри себя, малышка, я уже не держу много лет. И тебе не советую. Я — идиот, животное, дерево, вечное равновесие, равный ум и равная душа. Нейтральность позволяет измерять мир не в себе, а — собой. Общественное мнение слишком привыкло к шаблонам. Однако можно обойтись и без «короткого замыкания» в себе самом. Рефлексия пытается превратить внутреннюю трагедию человека в его внутреннюю комедию. Зачем уж так-то? Нужны оба театра.

 

 

         — ... Сегодня вечером встречался с легендарным полковником. Он старенький, служит комендантом, сил полно, а уже никому не нужен — тень... Однако молодец, видит в повседневных мелочах глобальное отражение проблем конца цивилизации. Конец света — это конец нравственности. Погашенный свет внутри. Кое-что порассказал полковник. О-хо-хо! Всякое наше Я — малюсенькая верхушка огромного и тайного айсберга по имени Мы. Тает наш айсберг, тает. Как изволила выразиться одна девушка-автор: «В бескорыстное зло я не верю». Оба, и Бог, и Дьявол, исповедуют нынче одно — личную выгоду.

 

 

         — Возможности и желания — это физика и метафизика личности. Причина психических комплексов и дуальности взглядов. Не дрейфь, дочка! Бойфренды приходят и уходят, а му и по — остаются! Комплексов просто не понимаю, может, просто потому что сам когда-то выбирался из них с превеликим трудом. В девятнадцать лет от взгляда посторонней девочки мог в обморок повалиться! Немного жаль этой утраченной сверхчувственности... Человек — это беседа, а не стеснение. Два человека — тоже беседа. А если повезёт, все люди — беседа! Чего ж стесняться-то? История — наш коллективный автор. Пишем, переписываем… Многим очень мешает жить... Знаешь, что? Жизнь! Ведь у каждого их, как минимум, две — физическая и воображённая. Здоровая и естественная жизнь — без слов, а больная и говорящая — не жизнь, значит.

 

 

         — Тоскуешь по Лёлику Первому, которого ты никогда не видела? Его имя — твоё отчество. По этому «позывному» его тоже когда-то вызывали к школьной доске, хвалили, ругали, делали внушения, писали родителям письма... Нас, местных, объединяет не долгая общенациональная память, а всего лишь поверхностная «ментальность имён». Имя плюс отчество, плюс прозвище, плюс какой-нибудь казус судьбы. По имени судят! Даже в названиях предметов действует некая фантастичная «гравитация»: подобное ищет подобное. Велик ли путь памяти? Увы, «родственников после родственников» в наших условиях остаётся всё меньше. Нас слишком долго и старательно разъединяли. Даже в близкое родство здесь, у них на земле, лучше просто верить. И это, в принципе, не  так уж и плохо.

 

 

         — Дочь, не хочу я становиться «разборщиком» сказок. Они неразборные. Читаю вслух Лёлику, ему, между прочим, очень нравится. Я бы тоже хотел по сказочному «подставиться» читателю, а не просвещать его. Многие сегодня говорят умно, одинаково и об одном и том же. Шитьё земной логики нарочито рваное, недоговорённое. Это — одна из граней общей провокации. Важное совсем не важно... Мне казалось, что я тоже, как сказочник, специально прячу в текст много недоговорённого, загадки «реликтового фона» человеческой культуры. В литературе я бы искал способы создания новых единичных образцов, а уж только потом начинал думать о законах их «массового производства». Читатель для меня — это иная активность меня же самого. Такая ассоциация. Абсолютной самодостаточностью обладает лишь естество, а не искусство. Жизнь — текст очень длинный, он линеен по своему построению, напряжение в этой «последовательной цепи» нарастает до максимума только к концу произведения. В этом — коммерческая слабость госпожи жизни на бумаге.

 

 

         — Приедешь когда-нибудь с друзьями — буду рад. Сообщи им: в жизни я прост, как валенок, и приятен, как клоун. Твой М.

 

 

         — Мама потихонечку гаснет? Я знаю, что Косой бил её. Сам не могу спрашивать ни о чём по телефону: звоню — молчим лишь. В молчании вранья да любопытства меньше всего! А сердечко всё равно тукает, слов просит — привыкло к отраве... Поеду сегодня, переночую один в палатке в лесу где-нибудь. Не думал, что «дыра» в настроении будет такой большой. А, вот... Много лет назад дома я поставил микрофон и сделал запись: Мама читает мои стихи. Красиво, взволнованно. Вот, хожу теперь, ещё раз слушаю, думаю: она ведь жалела пишущих. Как монахиня. Как настоятель нашего литературного монастыря. Она ни разу не пожаловалась на свое здоровье. Что дальше-то? Чем помочь? Тяните, хотя бы, до твоего совершеннолетия.

 

 

         — Твоя судьба, дочь, явно написана не ангелом-боевиком. Так мне кажется. У тебя, к несчастью, очень-очень умная головушка и, к ещё большему несчастью, доброе сердечко — ты не американка. Обнимаю и целую вас и вашего пёсика. М.

 

 

         — Читаю. Нравится. Будто сам себя читаю. Знаешь, наверное, залезая на граждански активную пограничную «вышку» мы, писаки, невольно начинаем видеть одинаковые картины, одинаково волноваться и целиться в общего врага — в пакость жизни. Мне всегда казалось, что сделанный текст состоит из «святой троицы»: а) энергии чувства; б) энергии мысли; в) энергии слога. У тебя всё это есть и гармонично друг с другом на листе уживается. Потому что главный твой белый лист — внутри тебя!

 

 

         — Ба!!! Почти что белая горячка! Приходил Гоголь. Николай Васильевич. Просидел весь вечер. Согрешили на радостях, выпили на троих. Лёлик, как всегда, — из пробочки. Классик, между прочим, оставил свой плащ. Одежонка очень старая — видать, ему тоже досталась от кого-то. Сидели рядом, он часто улыбался, а я чувствовал от него тепло и печаль. Гостю очень понравилась коммерческая вывеска на соседнем доме. «SECOND HEND  КЛАССА ЛЮКС!»

 

 

         — Нет, больше никто не приходил. Только Гоголь. Три раза. Обычно я всегда «вижу» навеянное так — с закрытыми глазами, внутренним зрением. Но Николай Васильевич был виден нормально. Лёлик подтвердит. Впрочем, никто ведь не знает, как правильно соотнести «слепое» видение с тем, что видят наши «зрячие» глаза.

 

 

         — Отшельничество на месяц. Ничего не писал — не мог. Умудрился получить пневмонию, да такую, что свалился ночью в ванной без памяти. От госпитализации отказался, расписавшись, что, мол, врачи не виноваты, если будет летальный. К тому же, экстренного врача очень насторожила стальная категоричность формул закалённого даоса: «Ещё ни один из вашей больницы живым не ушёл!» Могли бы «психушку» вызвать, наверное. Той же ночью останавливалось сердечко. Пришлось вызывать ещё одну бригаду. Опять расписался, рисуясь из последних сил: «Знаете, мне всегда нравилось жить своей собственной жизнью. Поэтому и смерть я предпочту тоже свою собственную». Обозвали «шизиком», пригрозили оштрафовать.

 

 

         — Зажги свечу — полегчает. Держись за моё плечо. Родственная «опора» может принимать удобную для тебя форму, как подушка. А перегревшееся воображение лечится просто — либо выпусканием пара, либо сокращением расходуемого «горючего материала». Объяви Великий пост на мысли, например. Вообрази, что ты управляешь тем, что воображаешь. Мысли — существа назойливые, но, в конце концов, они твои рабы, а не наоборот. Они всего лишь служат наитию нашей с тобой цивилизации. И, как всякие рабы, совершают иногда посягательства на трон человека. Не дребезди, как сказал бы Лёлик Первый. Человеку очень совестливому (каким ты и являешься) легко внушить «вину» — это столбовая дорога для небесной шпаны. Только коготок попади, а уж дальше мысли-паразиты меры знать не пожелают — как в последний автобус полезут! Я знаю, что говорю. Как с собаками ведь: не уймутся, пока не выяснят, кто вожак в стае? В твоей голове, то есть. Есть лишь один способ усмирить «скотину», которая ниже тебя по иерархии, — пнуть как следует! Ты наверняка наблюдала, как, даже самая распоследняя дворняжка бросается на похмельного, ослабленного, всего боящегося человека. Мысли — те же собаки! Иногда попадаются породистые, но, чаще всего, дичь, дворняги. Чуют они раны наши, чуют. Гони, не раздумывая и немедленно, невидимую распоясавшуюся помеху, а потом — и себя встряхнуть полезно. Никто и ни в чём не виновен! Небо живёт гораздо дольше нашей органической колыбельки. Поэтому всевозможной «гниды» в нём накопилось видимо-невидимо! Человеческое небо не стерильно. Гниды! Вот они и лезут в молодые, растущие душу и мозг. Дочка, мысли — это не ангелы! Настоящие ангелы молчаливы, потому что очень высоки. А мысли «ловят» жадных и неумеренных — жадных до открытий, до знаний, до споров... Жадный всегда изумлён: «Но ведь они же не врут!» Конечно, нет. Демоны не умеют врать — в этом непреодолимость их отравленной приманки. Знания, как ты понимаешь, нужно добыть практикой, а не получать их, как клизму, прямо в мозг. Ты меня удивляешь, дочь! У нас тут тоже пооткрывали дополна всяких сект и «практик». Дурачкам нравится. Я вижу, что ты постоянно «чешешься» от этих небесных паразитов — от мыслей… И я чешусь... Но нельзя же так… Управляй своим воображением сама! Непобедимое сверхоружие находится в твоем же собственном арсенале — это, воспеваемое нами равновесие, золотая середина, весы, которые восходящая природа создавала от начала своих времён и вечностей. Вспомни нашу бабушку-монашку. Напугать её невозможно было в принципе. Она слепо верила и так же слепо молилась. Плохо. Напугать можно только разумных. И это плохо. Хочешь оставаться собой — не бойся бояться!

 

 

         — Наконец-то насыпал неплохой снежок. Улицы стерильны. Массовые праздники очень омрачают жизнь тихих философов. Но ведь и это пройдет, правда? Внутри меня тоже идёт нетающий снег. Хорошо и чисто. Спящая красота удобнее разбуженной. Всё со всем совпадает.

 

 

         — Ох уж мне эта «аська»! Похоже на психо-фонетическую мастурбацию... Пардон, лингвистическую... Сказку о том, как бабушка вязала бесконечный чулок, я знаю, но вот чтобы бесконечно вязать такое... Я не могу поддерживать переписку в стиле сленга. Достойно — это когда в деле «держатся» два параметра, всего два: непрерывность и планка — ни то, ни другое не должны отступать. На этом все ломаются. Думаю, надо бы схитрить и построить всё так, чтобы дело как бы само бежало... Со стороны — «как бы». А на самом деле — удобная для ремесла схема, гнездо, в которые приятно и почётно положить свои самые золотые яйца.

 

 

         — ... Вот смотрю я на маленькое окошечко в углу экрана, а там, дочь, твоё милое имя на английском. Знаешь, как будто все в одном доме живём. В электронном таком. А ощущения — человеческие. Удивительно! Информация — это не когда ты что-то только знаешь. Информация — это когда о тебе знают... И ты это чувствуешь.

 

 

         — Приедешь, приедешь когда-нибудь в гости. Составим двойное солнце. Я о таких системах в астрономических книжках читал. Обогреем кого-нибудь. У нас с тобой, как ни странно, маленький персональный океанчик уже много лет копится. Скоро рыбок заведём. Одноклеточные уже есть. Шучу. Сегодня у нас на кухне до ночи друг мой юный сидел, шестнадцать лет ему. Тоже к сложению слов склонен. Спрашивал разное. Говорит, например: «Есть у меня желание, поэтому я хочу...» Ну, в свою очередь, и я его спросил: «Пардон, кто у кого есть? Ты управляешь своим желанием, или оно тобой?» Так и забуксовали. Никто ведь не знает ответ. Знали бы — молчали век. А так — суетиться надо… Вкладываться в процесс всем своим ворчливым человеческим теплом. Хе-хе! Иногда кажется, что тебя, дочь, надо беречь. Иногда — беречься от тебя. Хорошо, что мы родились не в разные века. Есть возможность «прикасать» свою судьбу к твоей. Это будоражит очень тонкое внутреннее чувство — благодарность перед жизнью вообще. Приучает ничего не хватать, не трогать, а просто быть и улыбаться. О! Если носками ног, малышка, ты встанешь на весеннюю траву, а руками уцепишься за ближайшую тучку, и вся-вся вытянешься-вытянешься, как после самого долгого и сладкого сна, то это «упражнение» превратит тебя в живую струнку. Звучи! Я тебя романтизирую. Не потому что ты романтик. А потому, что ты годишься для этой редкой ныне игры. Знаешь, я скучаю по тебе тоже. Сначала отгонял это чувство от себя. Как муху. Золотую, правда, муху. Потом сообразил, что зря. Бывает такое: человек человеку — банк. Во мне твои «акции», значит, есть. И наоборот. Авось, не прогорим! Котёнок! Пусть тебе какой-нибудь мировой рекорд приснится. А потом ты проснешься и обрадуешься: не надо никаких рекордов! Всё нормально. Всё и все  на месте. Можно просто жить дальше. Обнимаю тебя, буднично и нежно. Как природа. Зима убывает, лето приближается. Начинайте готовиться к встрече весеннего рассвета. Заведующий рассветом, М.

 

 

         — Жизнь — колесо. Но оно далеко не круглое... Главный же признак колеса — фатальная замкнутость кривой. Неподвижные не жалуются. А тех, кто стремится быть в движении, обычно трясёт. Верно трактую? К чему это я? Ах, да! Поединок с очередным заказчиком вступил в очередную «решающую фазу». До чего утомили меня «герои», которым чужда мысль. В общем-то, я нисколько не жалуюсь. Тс-ссс! Нецензурные бы слова в тексте дать, — как бриллианты бы сверкали! Жаль, не позволено. Ах, какую бы получилось «молнию высечь»!

 

 

         — Как здорово, что есть электрические провода и наша память! Вообще Сеть похожа на Глобального человека. Пока течет «ток», — есть жизнь! Ладно, гордись мной, так тому и быть, разрешаю, а я буду соответствовать, — потому что буду знать, что мной гордятся...

 

 

         — Самобичевание — плохой учитель. Въедайся спокойно. В «ракушку» ещё успеешь залезть. Просто исследуй. С интересом, а не с раздражением. Главное для подобного «удовольствия» — в петлю вопроса добровольно залезть, а потом эпизодически глотать воздух... Свободу люди часто употребляют не для её расширения, а как раз наоборот — для «сужения» самих себя. Она, как деньги: свободу дураки — проматывают. Свобода! Этот «капитал» почище денежек-то будет. Надо уметь вкладывать его в себя самого. Больше свободу вкладывать некуда, и уж тем более, не в кого. Когда к свободе идут, то перед носом ничья задница не маячит... Сам себя человек направляет!

 

 

         — Стихи для того и пишутся, чтобы инстинкты подавить. Зато Лёлик наш теперь к этому добру тянется: начнёт какой-нибудь «гений» на нашей кухне своё читать — шипит! А я окончательно завязал. Знаешь, простая жизнь и впрямь к стихам не располагает. Простая жизнь похожа на хождение по грешной земле, может, даже на ползание. Какие уж тут стихи! Не канат ведь, не высота — не до эквилибров в поднебесьях! Ритм быта и ритм бытия совпали. Настроились, наконец, друг на друга. Хорошо. Настроение — это такая штука, которую все вокруг почему-то норовят расстроить. Как нежную скрипочку… А я теперь — языческий колокол! Вдарили — запело! Языческая крепость! Никакого искусства. Настроение всегда, как у литых колоколов: «Бум-бумммм! Динь-динь!» Дёргай знай — простая музыка народ веселит.

 

 

         — Первый свой дом ангел жизни сделал холёными руками. А второй — мозолистыми.

 

 

         —  Надежда, на мой взгляд, — это древнейшая виртуальность, удобный самоообман изнутри и древнейший институт общественного обмана снаружи. А уж дальше: вниз, вниз — к чувству долга и справедливости. К рабству, то есть.

 

 

         — Тут недавно один англичанин в нашу девчонку влюбился. Три дня страдал: мол, любовь — это болезнь: мысли вразнос, производительность труда падает, депрессняк... Говорил, что от «любви» у психоаналитиков надо лечиться. Влюблённость — это хуже проказы! Через три дня просиял: «Я справился!» Но нет, через месячишко обратно его «заело». Теперь глушит «болезнь» по-нашему. А что? Водка вполне заменяет психоанализ!

 

 

         — Каждый пишет самого себя. След на бумаге — всего лишь частный случай этой мании. Я тоже, милая, «пишу себя», но ставлю заказчика выше автора. Идеалист? Да. Между прочим, всякий идеалист — инструмент веры. А кто мастер? О! Вера — мастер, а инструмент в её руках — послушная одержимость, часто слепая. Мы все здесь — инструменты! Представь: молоток, гвозди, рубанок, топор — если бы все они были с глазами, с умением говорить и собственным мнением? Много бы они тогда настроили! Вера делает слепоту единой силой. А соединение зрячести и одержимости — явление таланта. Одиночества и подвига. Для которого нужны средства — не для себя лично, не для так называемого самовыражения, а для текущей через него «веры». Так, или почти так... Верящие оставляют «инструментальный» след! Кто в отшельники идёт, кто в убийцы, кто в пьяницы, а некоторые — пишут.

 

 

         — Душа, «осевшая» на землю, очень сильна! Мы все — взаимные учителя: деревья, твари, картины неба и земли. Я всё чаще теперь думаю о том, что умствование — вид мастурбации, вещь бесплодная. Умные делают удивительные вещи, но один лишь ум не ведёт к благовоспитанности. Благородство — это приказы изнутри. Ум здесь не при чём. Он взвешивает, оценивает, торгует. Для проведения духовых экспериментов, мне кажется, «заряд» личности и её дум должен быть равен нулю, иначе разум будет «измерять себя» — причём, за счёт того, на ком он в данном времени и месте паразитирует. Знаешь, как говаривали святые о своей информации? «Вижу!» «Знаю!» Они говорили не о себе. Я спросил одно юное дарование: «Сколько лет будет жить твоя душа?» Ответ был гордый: «Сто лет!» Что ж, для нынешней веры и это — вечность. Сколько людей, столько и терминов. Речь — предмет искусства, провокации, причина личного движения. Общей правды в сказанном нет.

 

 

         — Общий плач, общий смех, общая любовь — жизнь наша от земли до неба. Действующие лица: люди, города, символы... Из Европы сегодня одна «бывшая наша» дамочка гостила — уже не понимает меня. Она теперь «англичанка», чёрт бы ее побрал!          — «А почему это так? А мне нужно объяснить... А я не имею такого опыта...» И так далее. Едва по башке не стукнул. «Бывшие наши» от встречи с иной культурой манерными дураками становятся! Она, мамзелька эта, думает, что в искусстве, так же, как и в формальной жизни, слова должны означать ровно то, на что они указывают в орфографическом или толковом словаре... Она контекст не ловит! Тишину, знаки между словами не читает. А ведь умела! Своя баба была, по лесам-кострам вместе когда-то шлялись. Доподражала!

 

 

         — Мои мысли, дочь, — это «камень Сизифа». Когда я, как дальнее подобие мифического героя, качу свою ношу от козлищ до агнцев, ещё ничего, терплю, но когда камень срывается и летит обратно — крошки! слова! проклятия! — так и брызжут во все стороны. Одно и то же! Одно и то же! От этих упражнений мой трудовой «инструмент» становится всё меньше, а куда-то наверх закатывать его всё легче… Злюсь. Бои местного значения на фронте заказных книжек продолжаются. Я — уже тупой. Трудно сосредоточиться. Мне кажется малопонятным и скучным то, что заказчику нравится. Я их хочу «прокатить с ветерком», а они меня хотят просто сожрать. Знаешь, хочется барствовать, читать, думать, пить горячее и смотреть в огонь. Можно собаку погладить, или дрова поколоть для телесного счастья. Устремлюсь, авось, и я когда-нибудь в новую жизнь. Кого победить? Себя или деньги? О! Если каждый день откладывать по миллиону, то через десяток лет ни души за грошом не останется! Так и вертимся! Ты с Мамой — в Америке, я здесь. Шило — это не только наш профиль, но и точка опоры. Шило! Все на нём вертятся. А мне, видать, особенная участь досталась — глубины хочется... Для хорошего, заботливого человека, каким я, многократный доас, несомненно, являюсь, этот путь — быть съеденным заживо. Итак, незаметно меняем шило на шампур… Заказчик ещё и спасибо за этот каннибализм скажет. Мол, любовь — это всегда лакомый кусочек, за который приходится платить не деньгами... В нашем мире есть две святыни: виртуальная дурилка в воображаемых небесах и — картошка в земле. Позы обращения к обеим святыням совпадают — на карачках. Правда, «на карачках» накапливается испуг: а вдруг завтрашнего дня вообще не будет?! И именно поэтому делаются запасы впрок. Картошка — в погребе, самообман — в молитве, бездарность — в заказной «вечности». Пожалуй, молиться на картошку куда более полезно, чем молиться на прочие «клубни». Я никого не обвиняю. Просто не хочу, чтобы мёртвые и живые вместе были. Каждый человек — живая граница между жизнью и не-жизнью. Трупный яд непобедим. Умрёшь и не заметишь. Ещё при жизни. А что? Все, мол, так. И детей своих убьёшь заповеданным «воспитанием». И детям детей накажешь: умрите по-моему! Многие мёртвые вокруг дышат, говорят, шевелятся, даже думают, но духовно, в изначалии своём человеческом, они опасно мертвы. Опасно! Малышка, ты — пишущий человек! Я бы не советовал «прикладывать» мрачные темы к себе. Это не интересно никому. Это — юношеские забавы. Мир собою измерим только в пределах самолюбия и самолюбования,  к тому же он агрессивен — в силу своей ограниченности и беспомощности. Мир в себе — реторта. Всё, конечно, зависит от «ёмкости» живого измерительного «прибора» и высоких качеств того, кто отважился на подобный опыт... При низком качестве мы услышим брань, при высшем — музыку постижения, музыку смысла и тишины... Я не поучаю. Человека может осилить только человек, явление можно победить лишь контрявлением, мысль мыслью, идею — превосходящей идеей. Этот закон никому не удаётся переступить. Итак, громко повторяем утром, днём и вечером: «Я благородна, я терпелива, я всевидяща, я не знаю, что такое жизнь, но я не хочу расшатывать её устои просто так, да, меня обижают, но моя справедливость и оружие — отсутствие обидчивости». Можешь импровизировать и сочинять полезное на свой лад. В этом — вызов серости, а не в том, чтобы послать всех... Посмотри, дочь, на природу. Она побеждает врагов очень странным образом. Терпением и волей к жизни. И железо ей — ничто, и дураки. Воля жить! Вот чего нам не хватает, если честно. И ты, и я, и другие — все устают. И в этой усталости готовы заполнить «паузу» — жизнь! — чем угодно. Или кем угодно. Однако заполнение может управляться. Чем?! Той самой, недостающей волей жить. Личной волей! Набор и методы «заполнения» каждый определяет сам и сам строит своё окружение — личный набор: друзей, врагов, мыслей, духов и демонов, иллюзий и памяти.... Это — важно. Экологическая катастрофа во внутреннем мире — реальность попервее вещественной. Есть смысл позаботиться о порядке изнутри. Главное, предмет доступен и хорошо знаком. Знаком?! Да! Это — иллюзия, к которой и я, и ты хотели бы стремиться, не слишком виляя. Каждое Я — зерно мира. Это ведь самоочевидно. Не хотелось бы потерять всхожесть или мутировать в «дичок». Иллюзия — великая сила! Иллюзии — идеи, схемы, чертежи, направления, заветы, приказы и прочее — неизбежно овеществляются в мире слепой плоти. Нужна крайняя аккуратность в этом эзотерическом пространстве. Иллюзии — зрячи! Они обязательно найдут средство для своего осуществления. Овеществления. Иллюзии начинают спорить ещё в утробе жизни — в воображении людей. А уж выйдя на поверхность, они одеваются в броню политики, техники, господствующих поведенческих сказок...Человек и иллюзия — они едины и они оспаривают командирский мостик. Кто кем правит? Вот она, закавыка-то! Нет ничего вещественнее иллюзий! Неужели ты этого не видишь? Из чего твой компьютер сделан?! Из бывшей мечты! На Востоке давно сообразили: низкий человек видит только низкое и занят только тем, что доступно его взгляду — только физическому, а не мысленному. Высокий человек видит и низкое, и высокое, и именно поэтому он выбирает лучшее — участь восходителя. Мир иллюзий неоднороден. В мире земных иллюзий живут «нормальные» люди, их критерии жизни бесконфликтно и комфортно меняются вместе с эволюцией представлений; именно они — с ума сошедшие: они — слепы. А «ненормальные» чудаки — это «сквозные каналы» (если выражаться языком техническим), по которым неведомое проникает в ведомое; то есть, овеществленная иллюзия прирастает новым завоеванием. Можно и так рассудить: не человек настроен на экспансию в мир... Всё наоборот. Знаешь, Луна, например, давно и высоко плавает. Все её видит, всяк на свой лад приспосабливает. Высокое — универсально. Как молния, например. Однако она может «бить» и в землю. Это — смерть. Именно поэтому высокое никогда не следует «заземлять» — ничего тогда не останется ни там, ни тут... Трах-бах! Вспышка, страх, грохот, и — всё. До следующего «баха». Иллюзии человечества (и человека) должны управляться. Иначе — стихия. Не торопись, девочка. Иначе ты лишишься своего пола и будешь похожа на нетерпеливых вояк-генералов из кинобоевиков. Эти бравые фанфароны в лучших своих побуждениях очень опасны для гуманного — способного к самопожертвованию — общества или существа… Люди — сперматозоиды Бога. Неужели остаться должен только один? Человеком называется! И, знаешь, где он должен остаться и победить? Ответ, как всегда, банально-вечен: в тебе самой! Вот она, битвочка-то. Давай, злись тоже. Это — полезно. Ржавчины на душе будет меньше. Только не груби. Это тебя сильно портит. Твой, «через не хочу» говорящий, Моцарт.

 

 

         — Не голая поэзия — это текст, имеющий «одежду» на земле и свой собственный «счёт» на облаках. Состояние и состоятельность. У тебя, малышка, начало получаться! Только не живи прошлым! Скажи бывшему ещё раз и теперь уже навсегда: «Я не против того, чтобы прошлое жило во мне, но я ненавижу его страшное свойство — жить мною...» Моцарт проверял: иллюзии должны всегда находиться перед носом, а не позади, — чтобы можно было стремиться втолкать в них свою жизнь. Этот рецепт подходит для всех поэтов и подростков. Если же старые иллюзии прошлого хотят развернуть живущего — они хотят его сожрать… Знаешь, дочка, «бетонная резина» — прошлое — заявило на меня однажды свои права. Заразило непомерным почтением к могилам. Сам виноват: был слишком лоялен к патриотам. Из могилы жизни не достать. Минувшее содержит в себе чумной микроб, заражающий детскую память и разворачивающий взгляд вспять... Всё так. Но в этой колыбели, наполненной натуральным гэ, плавает настоящий младенец... В нормальном обществе у него всегда одно имя — Традиция. Молчу, молчу! Ох, лучше спать соберусь. Может, девки в приличном виде приснятся. А то всё голые да голые... Двух слов связать не могут! А туда же!

 

 

         — Хрустальный ум не гибок!

 

 

         — Что делать? Кто виноват? Такими вопросами из нормального человека дурака сделать — вмиг! Думать в твоем возрасте, ребёнок, всё-таки вредно. По бойфрендам бегать надо. А то ничего такого вообще не захочется. Будешь много думать — не захочется уже прямо сейчас... Я много раз пробовал! Работает, как часы. Ну, в смысле, не работает. В редкие минуты личного умственного затишья на меня нападали непобедимые существа — женщины. Но я их легко побеждал. Бегством. Увы, уроки судьбы непередаваемы. Опыт может сравниться с опытом только в тебе самом. И для опыта никаких «пока» или «потом» просто не существует. Жизнь одинаково бьёт и младенцев, и стариков. Стою на своём. Каждый двигает границы своего «нельзя» в одиночку. Ученик просто смотрит, как это делает мастер. В данном случае, сама возможность видеть чей-то способ — уже опыт. Провокация попробовать самому дразнить дракона или сломать себе шею. Или щит на врата прибить... Навыки, их сумма и способы эстафетного внедрения во вновь живущих, скорее всего, используют людей в качестве «контейнеров» для передвижения во времени или в знаковых пространствах. Опыт, на мой взгляд, — это то, чего ещё никогда не было, но благодаря тебе, оно появилось. Личный вклад в содержимое всего банка твоей эпохи. Опыт — это когда ты даёшь, а не когда ты берёшь. Всё на сегодня. Я затих, как стакан после бури. Пока!

 

 

         — Новостей не густо. У всех местных болит голова — давление рекордно низкое. Мне врач знакомый позвонил: 400-420 против 720 по норме. Я не чувствую, просто работать не хочется, но это — хронически за последние пять веков... Скачиваю высокорейтинговую фантастику и тащусь, читаю уж который день. Класс! Море идей, отличный язык. Пишут, в основном, мужики. Мозг мужчины — шлюха! Его возбуждают голые мысли. Но не все подряд, а только обученные, воспитанные и отлично приготовленные. Давно не читал с таким удовольствием. В Сети, оказывается, полно замечательного содержания и мне это очень нравится. Цена содержательной болтовни должна неизбежно упасть в силу мощной и повсеместной конкуренции... Думаю наперёд: что ценно будет завтра, послезавтра? Неизвестность возбуждает мозг наивысшим образом! Хороша плотность навороченного текста — удовольствие читать «схватывается» с любого места. Так и должно быть: по маленькому «клипчику» или ядрёному абзацу современный «процессор» на живых плечах успевает разворачивать всю схему мироздания — с любого места и по любому слову. Текст в Сети — это «параллельная схема», если сравнивать с электричеством. Низковольтная, сильноточная, и — неуязвимая! Погаснет одно место, не беда, остальные светятся в полной мере. А, так называемая, «традиция», — последовательное изложение — это, несомненно, «высокое напряжение» для читателя, но стоит прервать традиционную «цепь восприятия», и всё испортится. Э-хе-хе… Философию Учителя можно получить и с обрывка бумаги, что гоним ветром вдоль дороги... А кайф традиционного читателя по-прежнему фатален, как путешествие патефонной иглы по звуковой дорожке — от начала и до конца, и никак не иначе. Хрустальные мозги не понимают: твердь изменилась! Философские камни теперь живут даже на обёрточной бумаге и играют с нами в «пятнашки».

 

 

         — Спрашиваешь, кто ещё был моим «скульптором»? Женщина. Она меня самолично, первая,  из местного навоза слепить пыталась. Я уже, конечно, подсох за несколько десятилетий, форму держу, запах исчез, да и об особенностях лепного материала многое уже подзабылось... Благодаря Сети, общаемся вновь. Она зачем-то припомнила древнекитайскую притчу: мол, если долго сидеть на берегу реки, то мимо тебя обязательно проплывёт труп твоего врага. Сначала мне показалось, что это я — «китаец на берегу». Потом скромность подсказала: скорее то, что проплывает мимо... Переписываемся часто. Издёвки юности сменились на доброжелательный тон. Над несколькими десятилетиями, составляющими пропасть меж нами, как мост, парит доверие. Доверие — это личный контакт. Тянет встретиться. Обняться. В любви руками успеваешь ухватить больше, чем языком.

 

 

         — Буду тебя передразнивать, ребёнок! Телеграфный стиль в письменном общении подразумевает, я полагаю, неизречённую значительность. Ну-ну. Тогда слушай. Невидимое облако, покрывает живых. Центурионы лютуют. Закон в стране ни к чему не обязывает. А вот фискальная привычка выслужиться, да ещё и когда хозяин «фас» крикнул — жизни своей не пожалеют, собаки! Старое «кусается» для того, чтобы мы новыми были. В художественных произведениях особенно слово «конец» впечатляет. Как пожизненное соболезнование. Заказчик гнёт пальцы и крутит гайки. Так и не знаю: то ли Мамона служит знанию, то ли знание служит Мамоне. Мне в этой «ценовой категории» не удержаться. Творческая жизнь разбилась, как дельта Волги, на сотни рукавов — многочисленные какие-то образования потекли по собственным мини-руслам к морю стандартного счастья и пользы... На душу испанский сапог примеряют. Не люблю этой смеси: личных вожделений и коллективного энтузиазма. Всё идёт своим чередом. А я  — не иду. Я «черёд» этот самый создаю. Думаю, такого заявления для мании величия вполне достаточно. Не могу больше «по-телеграфному»… Всё ты понимаешь: банальности — золотой запас мировых смыслов — взять очень сложно. От слабости воли, блуда умов, рук и традиций появляются: выпендрёж, поспешность, и не то чтобы враньё — фальшивая нота в голосе и в жизни; а фальшь эту надобно чем-то заглушить — чем? — клятвами или пафосом, например. Всё просто. Для этого тоже потребуются слова. Текст — единственный и высший смысл разумной эволюции. Причём, учти, сами слова — инструмент не тонкий. Если ими непосредственно в душу «засунуться» — всё развалишь, как дубиной в муравейнике. Слова, так же, как подвижные и твёрдые небесные тела, должны взаимодействовать с чем-либо только по касательной — игрой гравитаций, орбитами.... А не столкновением. Слова, к сожалению, годятся для устройства катастроф. Разочарований, например. Но они не предназначены для этого!

 

 

         — Сердитый! Чужую фальшь почувствовать легко — запах дурён! А как решить насчет своего: фальшь или нет? Своё-то, как говорится, не пахнет! В решении — поиск своей собственной неизбежности. К тому же, без тупого «бодания» с собственными иллюзиями и ошибками выход вообще не найдется. Решение — это не обязательно взрыв или действие. Меня, к примеру, вдруг устроила «прозрачность желаний». И я точно знаю, что это — не капитуляция. Это, скорее, «смена валентности» в устройстве моих внутренних орбит. Ты их, дочь, научи там, местных, что трудовые будни — это один или два дня в жизни, а всё остальное — ожидание праздника. Ожидание! У многих ведь так принято. А во время этого ожидания на земле устраиваются адские «учения» — всенародные гуляния какие-нибудь, частые, как армейская тревога… Знаешь, я сделал в своём тесном углу перестановку — «верстак», компьютер, то есть, расположил у окна. Не могу больше в стену смотреть! Цветом и глянцем по-прежнему не увлекаюсь. Уважаю «че-бе»! Цветом можно выразить чувства, как музыкой, например. А чёрно-белым вариантом выразишь куда больше — то, что ни цветом, ни словами не выражается. «Че-бе», как жизнь и смерть, не отвлекаются на «украшение сути» — прямо и чётко выражается сама суть. У нас опять нет солнца. Северная природа — это любующаяся собой тихая такая красота-старушка, скромная на последнем рубеже своём, на всё и всех согласная... Че-бе.

 

 

         — Хочется для собственной души чего-нибудь. С проститутками такое случается: профессиональная усталость. Послать бы всё подальше, например... Фэнтэзи начитался. Читаю просто местных молодых авторов теперь, есть очень любопытные экземпляры. Собираюсь выехать с ними в боровой лес, на родник, выйти без штанов к древнему роднику и опрокинуть на голову три ведра воды. Два года назад мы такое уже проделывали. Распугали самых настоящих лосей на водопое. Пишу не обильно. Мысль, как и жизнь, не должна быть обрывочна. Так же, как и чистота и ясность речи. Борьба с собственной ленью — это борьба и со «стёбом» тоже, и с проходными междометиями и пустыми репликами. Холодные обливания — помогают «держать фундамент», тело. Я себя просто приучил к некоторой «гигиене» по отношению ко всему, в том числе — к «гигиене» в формулировках и общении.

 

 

         — Да, малышка, так и тянется: «Будет моё!» — «Было моё!» И не поймешь, чего черёд: то ли «было-будет» с «моёвиной» в поддавки играют, то ли «моё» над всем верховодит. Неблагодарное это дело — начало у колеса искать...

 

 

         — Береги себя — это значит: берегись! Чужое счастье бедняков настраивает на воинственный лад. Бедняжка, ты заучилась. Умные люди с какого-то момента начинают осознавать, что они умные. Всё! Синдром готов: так начинается «твёрдое убеждение» — стрела, которая поведёт тебя к «намеченной цели». Чтобы этого не случилось, независимый ум обычно прячется под плащом глупости. Таким образом, можно достичь не одной, а очень многих «намеченных целей», при этом не имея ни одного «твёрдого убеждения». Эх!!! Повторюсь в вариации: знаками препинания пишется смысл информации, именно они, знаки — командиры пауз, заветной тишины, в которой только и возможно набрести на нечто новое. В себе самом, разумеется. Слова лишь сотрясают воздух или бумагу. А мне самому чего не хватает? Точки!!! Вся моя жизнь — сплошной текст… В любом писании не хватает точки. Лучшая философская книга всех миров — точка! Таможня между мирами! Зерно! Об этом «зерне» думаю и сужаю круги. Это жизнь моя разбуженная «надувается» сама, либо её «надувают», а душа — всегда к точке, к точке бежит, к зёрнышку своему вечному...

 

 

         — Ничто — «родовое место» мира, многие молодцы свихнулись от чудовищной силы этого «ноля». Такой спектакль. Здесь, на земле, получают душу. Одна штука — в одну жизнь. А когда полученные «ваучеры» какой-нибудь ловкий делец просит вложить в общее дело, в религию, например (не в укор Маме) — единственной живой душе конец. Мир землян, на мой взгляд, состоит из сообщества «коллективных личностей», искусственных эгрегоров, что-ли. Демонов по бабушкиному определению. Паразитов, питающихся «добровольными вкладами» живых. Настоящих независимых одиночек, способных, как звезда, «вырабатывать свет и веру» в пустоте, почти не бывает. Земля — духовная ферма. Понятна и выгода «фермеров», и их «культовые загоны», и «прививки», и «кормление»... Всем удобно ссылаться на придуманного бога! Заискивающая мысль о Всевышнем — позор Всевышнему! Известна и суть подмены: мол, Я заведомо меньше, чем МЫ... О!!! Это — это очень удачная ложь!!! Для наглядности и примера я попросил бы какого-нибудь «сеятеля» слепить все имеющиеся у него зёрна в одно-единственное зерно-зернище. Вот уж «истина» получилась бы! Истинный кайф для того, кто сожрёт этот «колобок». Только вот живой урожай — поле новых колосков — из «колобка-общака» не вырастишь... Будет лишь продолжение демона — бесконечное долепливание его омертвевшей сути. Пакость и свет лежат в одной колыбели.

 

 

         — Ты приняла католицизм? Назло матери? И хорошо, и плохо. Вера — это личное пробуждение. Религия — массовое самозабвение. Понимаешь? Какие ещё комментарии?! Религия не даёт веры, она её как раз отбирает. Как в армии. Эти два института очень похожи даже по своему иерархическому устройству... Один в один почти. И по структуре, и по слепому подчинению… Я тебе вот что присоветую, дочь, — «тяни» по максимуму, не ленись жить и на вдох, и на выдох. Это как у певцов: мощное, разработанное дыхание позволяет играть и петь с размахом. А не хватит дыхания — будешь петь под «минусовку», репликами бросаться, мнение по поводу «вырабатывать». Плохая перспектива. Ты от меня не отмахивайся. Совет такой дружеский. Это упражнение укрепит тебя в независимом одиночестве до полного бытового комфорта. Ей-ей! Извини, Лёлик уже совсем старый, припёрся и накакал прямо на клавиатуру. Пока!

 

 

         — Ладно, проехали. Как живёшь? В смысле, кушаешь хорошо? Если хорошо кушаешь, то мало думаешь. А это значит, что тем, кто за тебя подумал, выгодно тебя хорошо кормить. Сечёшь? Какое хорошее слово: «Есть!» Годится и для просьб, и для ретивой службы! Да, мы такие, какие мы есть. Хорошие и весёлые. Потому что в нас самих много чего есть. А если и у тебя «есть», и у того, что вокруг, «есть» — это уже кое-что. Много уже! Это — естество!

 

 

         — Заболей сама и покажи Маме, как надо из болезней выходить! Смысл действий очень прост: «пожар внутри» нужно побеждать не в щадящих специальных условиях, а в нормально текущей реальности. Чтобы потом, в этой самой реальности, спокойно продолжать быть здравым. А угождая недугу, объясни Маме, ты и завтра, и послезавтра потребуешь для себя особого внимания и льгот каких-нибудь... Съехать ведь просто и объяснить потом ловко: мол, щадить надо, мол, все так делают... Просто так, вслух осуждая Маму, ты ей не поможешь ничем. Тебе, такой категоричной, пожалуй, судьёй надо стать. У судей хобби странное: они, видите ли, определённость и окончательную однозначность пытаются, как в математике, словами сделать. Словами «считать», а цифрами «думать». Эпоха такая настала — судейская! Сомнения — плод очень медленно и трудно зреющий. А пропагандируемая «истина» — вот скороспелка №1. Издеваюсь, конечно. Просто меня всегда смешит стремление людей к «определенности». Им бы всё пронумеровать, назвать своими именами и оцифровать. Для удобства жизни внутри своего мавзолея. Цивилизации, то есть. Не серчай, друже. Я ещё главный свой ядовитый коготь не доставал. Маму поцелуй лучше, а четвероногого Моцарта погладь.

 

 

         — Да уж, с окончательным смыслом не поиграешь. И он с тобой играть не будет. На каноны можно опираться, но погружаться в них — всё равно, что заживо в землю (такую любимую и воспетую!) быть закопанным. Управляемая неопределённость — вот высший пилотаж! У-пра-вля-е-ма-я!!! Я говорю о мечте, девочка, а не о своих личных способностях. Мечта — это тактическое  достижение новых своих качеств во имя стратегических возможностей рода.

 

 

         — В терминах люди никогда не договорятся. Все споры — от названий. Так что дружить следует состояниями. В прямом, и в переносном смысле этого слова. Одинаковость личных состояний объединяет толпу. Богатый деньгами разумеет богатого так же. Уникальность личного состояния творческого странника ищет другую уникальность. Сам я учился «богатству» у звезд. Или у атомов. Их объединяет только пустота и гравитация. Зона тишины во мне самом — мой «третий глаз». Это — зона незнания, куда легко может залететь нездешняя мысль. В уже чем-то занятые извилины может залететь только подобное. Поэтому я тщательно охраняю свободного «идиота» внутри моего мозга. Он — владелец невидимого храма. Ума у него нет. Никакого. И чувств тоже. Он — моя смерть. Управляемая и дружественная, смею заметить.

 

 

         — Искусство, на мой сегодняшний взгляд, бесследно и невидимо. Ему не нужен ни зритель, ни тираж. Потому что в сегодняшнем искусственном мире высший плод искусства — ты сам. Штучная работа. Единственный и неповторимый. Если сможешь. Человек — устройство множественное, логическое. От мощности его «головного процессора» зависит количество и сложность задач, которые он одновременно способен «тянуть». А слабаку, «нацеленному на одно», эта всеядность кажется разбазариванием, преступным распылением ресурсов. Как же! Вот, мол, главная программа, её и будем решать... Мы, даосы, не убеждаем друг друга, а в силу идеи открытого внутреннего мира — просто добровольно показываем устройство своей вселенной. Как в зоопарке, для пользы и ознакомления с видами внутренней природы иных миров. Что это? Это — другой способ обмена информацией. Ты на меня пальцем покажешь. Я на тебя порычу, к примеру. Зоопарк! Аттракцион по имени Жизнь! Внутренняя жизнь, между прочим. Со своими хищниками и своими зайчиками.

 

 

         — Хорошо-то как, ничегошеньки не помню! Помню только, что «хорошо-то как!» А что именно — не важно. Друзья. Беседа. Отсутствие планов. А, значит, и удовольствий, добытых при помощи странной лопаты — памяти — из ещё более странной кучи: времени. Я читал у Мамымамы в книжках её монастырских: времени нет. А там, где оно все-таки есть, живут безбожники — живут в том, чего нет...

 

 

         — Наблюдаю мультимедийную суету вокруг интимного слова. Думаю, и это пройдёт. Интимное творчество тоже бесследно. Концерт, например, и — всё. Как в любви. Интимность не живёт вне мгновения. Объехать этот «запрет» всё-таки можно. И принцип прост: жизнь бесцветна — раскрась сам! Мне кажется, следует намекнуть о  выгоде позиции: открытость в знаковой жизни (т. е. в условиях игры без правил) — это желанная для многих скорость. Мода — конкуренция координат. Природа — образец открытости. Да, да! Только Природа позволяет истреблять себя до полного самоистребления истребителей. Что-то в этом примере есть заманчивое. Палка получается с одним концом... А? Мне предложили участвовать в документальных съёмках. Придется ездить по базам с люизитом, фосгеном, ипритом... Это — боевые отравляющие вещества. Пример природы и антиприроды. В любом случае, естественная природа оправится, а искусственная вряд ли. Поеду, обещали денег, будет повод убедиться наглядно в существовании конца. И даже не смертельная химия — конец. Там такие морды!!! Тупость сродни интимности. Открытость, которую лучше закрыть.

 

 

         — У нас затишье в жизни и в словах. Мы тут все после рождественских каникул вялые. Затяжные праздники даже для непьющих — тяжкое испытание. И дело не в излишней еде или всеобщем безделье. Другое что-то. Может, именно коллективная праздничность подвигает нас к последнему разочарованию? Смешно. Я к этой мысли приходил ещё в пьяные свои времена. Новый год всегда трезвым встречал. Надвигается много работы, но я совершенно не хочу её почему-то. Работа позволяет избавиться от времени жизни плюс даёт деньги. Не то. Мало.

 

 

         — Недавно мэн один из-за бугра вернулся. Блудил по пустыне автостопом. Больше всего понравились ему бедуины и их верблюды: где остановится скотина — там и счастье. Вообще, мне всегда казалось странным, что люди сами себя рассудить не умеют. Почему так? Я не смог преодолеть ни одного такого «stop»-урока в своей жизни. Зато научился, в конце концов, хорошо предвидеть тупики, и в новых путях заранее избегать собственных поражений — путём их обхода, рассчитав «слабость вежливого» на много ходов вперед... Это — персональная математика. А алгоритм общий: функция (жизни) полностью исследуется всего по трём экстремальным точкам — при минус бесконечности, при плюс бесконечности, и в ноле. Поэтическое восприятие мира: всё или ничего. И такое же обратное взаимодействие с ним. А мягкость... Может, и не мягкость это вовсе, а, как говорят восточные мудрецы, — текучесть; исследуешь границы мира, позволяя миру играть с собой. Он тобой играет, а ты его через это откровение — знаешь. А?! Ну да, самодельные метафоры. Формулы. Но именно через эти «заклинания» удаётся шагать из одного самообмана в другой. Лучше иметь собственные ступеньки в этом походе. Игра, позволяющая стабилизироваться в реальности. Комфортное внутреннее существование в условиях внешнего хаоса. Так, наверное, и должно быть. Что-то должно смертельно жать, чтобы плод имел повод покинуть место... Идея движения — упорядочивание абсурда. Что абсурдно само по себе. Так и выглядит наша «жизнь понапрасну». Как на вокзале. Приходится выдумывать какое-нибудь занятие для себя, тетрис какой-нибудь, анабиоз — прыжок в общем времени, за который придется заплатить временем личным... На мой взгляд, то, что мы именуем «жизнью», по мере своего роста становится пропорциональным запутанности: и сложнее, и главное — иерархичнее. Может, не стоить «перемешивать» в самом себе то, что уже отстоялось и расслоилось. Не всегда, увы, получается, конечно. Я, состоящее из множественных я... Ссорятся, «хозяина» делят, наверное... Ориентиры? Они больше не нужны! Их с успехом заменила ориентация: на секс, на карьеру, на самоликвидацию, на ожидание и удачу... И, знаешь, ориентация, мне кажется, победила, потому что понятна, как деревенские грабли: бери инструмент и — тяни, что ухватишь. Так что, хаос сегодня — высшее испытание на личную собранность. Справедлив любой результат: погиб — справедливо, выжил (в себе самом) — тоже справедливо. Я это принял: сначала с ухмылкой, потом — с угрюмым одобрением на лице (однажды такое выражение видел у слесаря-орденоносца на одном из интервью). Поговорить, поговорить... Мы (и это моё выстраданное мнение) ничегошеньки не можем передать друг другу словами. А что можем?

 

 

         — Внутренний нескончаемый монолог? Понимаю. Точнее, помню. Моя голова, правда, заткнулась давно. Думал — это хорошо. Оказалось — скука мутирует. Так и превратился в «позитивного паразита» — всё время ищу, кому бы жизнь свою отдать, чтобы насладиться пользой и удовлетворением от этого. Прямо духовный волонтёр какой-то одержимый. Простые позитивные тексты помогают протрезветь от хандры. А философия — это «сверлильные» тексты, как бормашина. Мыслишка какая-нибудь душу просверлит, а тебе невольно иного хочется — пломбу поскорее бы поставить. Хе-хе. Так и живём. Извращённый способ: культ боли. Способ искать единения с миром в «опущенном» состоянии — в войне, в горе, в покаянии, в революции, в саморазрушающей рефлексии. Это очень серьёзно и очень заразно. Подобную «всенародную прививку» людям ставят с детства не только в наших местах. Это — подло. Объединять должно восхождение — Путь. А не яма, о которой мы говорили уж. Не дыра. Жизнь — штука «слоистая»... У нас в школе географичка перед классом вышагивала: «Дети, в Байкале воды столько же, сколько в Каспийском море, потому что Байкал, хоть и маленький, но очень глубокий». Я запомнил.

 

 

         — Кредо? Я чиновников боюсь, вампиров в конторах, крово и душесосущих тварей. Не выношу просто безделья, отдыха, любопытства ради любопытства... А что взамен? Исследования. Совместная интеллектуальная работа. Наведение долговременных творческих мостов общественного характера. Мне интересно обмениваться идеями, совместно работать в какой-либо теме, книги делать или обсуждать плоды... Было бы классно показать колдовской союз безъязыкой музыки и поющего слова…

 

 

         — Когда близкие делеко, они кажутся максимально близкими. «Чем твою кислую рожу видеть, лучше съезди к ним», — говорят друзья. Денег, правда, жалко. Кругом всё те же барьеры, поборы, которые я воспринимаю, как индустрию унижений. Барьеры ведь следует просто перешагивать (в силу роста, если он есть), но мир устроен иначе — он требует «пробивать», «пробиваться»; рост тут вообще ни при чем. Скорее, «вес» нужен. Я всегда подозревал, что удовольствие от жизни на земле — это, скорее, самовнушение, чем, действительно, удовольствие. Ваш Моцарт Первый.

 

 

         — Привет, милый мой друг! Рад слышать тебя, дочь! У тебя что, осень на душе? Очей очарованье? Это у жизни уловка такая, в которую мы все попадаемся. Воронка, в которую скользнуть — пара пустяков, а на дне сладкая приманка — рожа тоскливая, думы о суете сует и прочая мишура, которой мы украшаем себя в слабости. Как дорогого покойничка. Тьфу! Мы как-то бабулек в церкви снимали для фильма, а бабульки вдохновенно пели: «Радуйтесь и весели-и-и-теся!...» При этом они особым образом исходили соплями и слезами. Уметь надо! Сырость сплошная! Ну-ка: радуйтесь и веселитеся! Жизнь — лотерея беспроигрышная.

 

 

         — Ищу какой-нибудь заказ, найду, наверное, сделаю, а делать — заранее скучно. Приехал из дальних мест друг, учёный-эколог. Он в восхищении от Лёлика! Все вместе решили за кухонным столом: нам жить надоело. Мотива нет. А дети? А дом? А то-сё?.. Это — тоже не мотив. То есть, на земле его вообще нет, а того, что кроме земли — и вовсе не густо. Я не жалуюсь, просто готовлюсь к прыжку, сжимаюсь в точку. Может, останусь там, может, распрямлюсь. Все зависит от мотива. Прозвучит изнутри — прозвучит и снаружи, прозвучит снаружи — аукнется и внутри... Чёрт-те что! В заколдованном круге не заказано лишь путешествие по вертикали. Сорю какими-то идеями, которые здесь растут плохо, зато гастролирующей профессурой растаскиваются просто так, на всякий случай. Перспектива открыта в бесконечность.

 

 

         — Ну, ты меня трактуешь! Привет! Я же не погибать собрался, а всего лишь доложил, как коллега коллеге о состоянии жизненного своего «инструмента» в целом. Слабые стороны своей души я ведь могу показать другу специально. Коварный такой замысел. На испытание сдержанности. Когда я свою четвёртую в жены повел, то отец мой (жив ещё был в тот год) запричитал, глядя на хрупкое юное создание: «Цыплёнок! Козлёночек! Ой-ёй-ой!...» Я в ответ подыгрывал: «И я, батя, козлёночек ещё». Тут он как сощурится весь, да как зашипит: «Не-е-ет! Ты — козёл опытный!» Так и благословил.

 

 

         — «У паучка в паутинке застряли ботинки...» — это, дочь, ты в свои два с половиной года сочинила. А ещё через четыре года ты, егоза, изобрела Егозавра. Так трогательно вспоминать детство! Не своё детство, ставшее вдруг продолжением своего… Я радуюсь тому, что ещё очень многие вещи в жизни меня продолжают радовать. Ты — меня, я — тебя, ты — меня, я... Продолжение следует всегда! Например, встречаются два действующих грешника, — у них получается интересный разговор. Или встречаются два бывших грешника — это уже светлый праздник. Эх, дочка! Дыши ровно, жирного не ешь, по пустякам не расстраивайся и без мыла не стирай. Я ложусь поздно. Я по утрам спать хочу. Лёлик кормит меня хорошо — тоже проблема. Имеется живот и отвисшие бока. Едим и молчим, молчим и едим… Качественная тишина не всегда рождается из болтовни! Попугай — мой лучший сотрапезник. Конечно, время от времени накатывает усталость от жизни. Штука стыдная и интимная. Нас, «привязанных» друг к другу, не так уж и много в этом мире, а ниточки между нами — дли-и-инные! Вот, дергаю за ниточку опять. Ты там привязанная или уже отвязалась?

 

 

         — Светлая твоя головушка и чуткая твоя жизнь радуют всех. Пусть успех, авантюра и счастливый случай не покидают тебя нигде и никогда. Радуйся и радуй! От сердечка сердечку давай. Преображаясь — преображай! Собственно, в этом ведь и состоит то, что именуется «рождением». Теперь у тебя есть свой собственный паспорт. И двойное гражданство. С приятным мгновением тебя, милая!

 

 

         — Вот какое открытие я для себя сделал, наблюдая, как светлые сказочные тексты влияют на людей — особенно на нынешних «егозавров», людей творческих, которые говорят и живут наособицу. Ведь жизнь их непременно «должна гореть»; они узнают по этому чадящему признаку друг друга и по нему же судят «негорящий» мирный быт. Этические тексты, духовные формулы, сказочность — «горящих» раздражают, как повторение банальностей. Почему? Потому что духовное — это свет. И свет — это не огонь. Свет — это энергия роста, а огонь — сила распада. Огонь никогда не признает силу света, потому что он сам, всецело порождён им. В человеческом мире сегодня противостоят не свет и тьма, как было в начале, а свет и огонь. Вот что мне показалось, когда я читал твоё письмо. Текст не делает открытий и потрясений, но содержит светоносную силу. И это в мире духовном насущно так же, как экология в мире земном. О себе: после последней командировки я некоторое время никому не звонил и ни с кем не общался. Самолетные путешествия делают планету маленькой, а детальное познание жизни наводит на мысль: суета одинакова всюду. Однако я благодарен судьбе за встречи и новых друзей — это главный результат движения. А душевные порывы в этом движении соответствуют понятию «целесообразность» куда более, чем интеллектуальный расчёт или простое любопытство.

 

 

         — Опять зима, затишье в жизни и в природе. Тексты, тексты, тексты! Хитрю: прячу мысль, философию в бытовые наблюдения, в болтовню и словесную клоунаду — так легче воспринять сложное простым, или полюбить обаяние простоты тем, кто любит сложность.

 

 

         — Так замечательно и долго мы говорили по телефону! Все-таки живой голос никак и ничем не заменишь: наши слова, молчание, заикание и сопение — это интонация жизни, наиглавнейшая из информаций! Я слышал, как лает тёзка. Спасибо.

 

 

         — Дорогая дочь, здравствуй! Ты — читаешь! И я опять много читаю. Думал, что это наслаждение уже ушло, однако нет; читать — не есть получать информацию, скорее, просто наслаждаться общением с авторской мыслью. Наслаждение — это не информация. Возвышающее наслаждение! Работа на ступенях человеческих трудов. Хорошо! Я тебя понимаю. Ты говоришь: «В определённом времени надо обо всем забыть и просто жить сердцем». Это всегда случается само, не по команде. И тогда из глубины нашего древнего существа слышится второй сиротский голос: надо, надо всё и всех помнить и не терять остроты интеллектуального зрения и критичности ума… Так вот и качаемся из одного в другое. Нет ничего застывшего. Вечны перевороты. Перевернувшись раз, не забудь перевернуться и другой, а то не получится вечного колеса жизни: где сядешь, там и слезешь. Так ведь?

 

 

         — Ты сдала на права и Мама отдала тебе свою машину. Поздравляю. Техника служит человеку, но за это она требует жертву — время и силы самого человека. Жаль, что Маму не приняли в богадельню там. Не примут её и здесь. Одуванчики из бывшей конторы Мамымамы заняты бизнесом. Я знаю.

 

 

         — Спасибо за внимание к моим сочинениям. Они не состоят из чистого сочинительства или простой описательности — это, в некотором роде, провокация, предложение воскликнуть: «Ах ты! Этот плут всё перепутал!» Да, несомненно. Подражаю виртуозам. Образно выражаясь: классический мастер пляшет на туго натянутом канате, а клоун делает своё выступление — на провисшем… Клоун мне ближе, его мастерство невидимо, он настроен на смех и на реплики, а не на восхищение — это не его стихия. Я не проповедник, поэтому не вещаю, а «подставляюсь» под чьё-то мнение, существую, как не до конца завершённое содержание, как «подручный материал» для самодеятельного творчества. Играю, приглашая играть. В смысл. В жизнь. В бессмыслицу. Я верю, что только в такой игре каждый находит свой собственный ответ: что есть жизнь?

 

 

         — Не уставай! Я смотрю на твоё фото – улыбка! свет в глазах юной девушки! Да ты и сама это знаешь. В этом «электронном океане» твой сайт — всего лишь капелька в пучине информации. Но, возможно, что это самая важная капелька. Никто об этом не знает? Не беда. Мы просто работаем. На кого? Ха! Мы работаем на свою «капельку». А уж она — работает на благо Океана. Жизнь — подвижничество. Значит, и для тебя текст — это огород, на котором терпеливый садовник выращивает забытые, красивые цветы... Лиха беда начало! Что ж, именно текст — это замечательный способ духовного сопротивления. Как все подвижники-энтузиасты, «пишущий идеями» очень одинок, но это мало кому заметно. Я рассмотрел сей способ жизни. Он — комбинированный: действие, хитрость, чистота и молитва. Сегодня, к счастью, очень много таких «смешанных» людей. Наверное, они делают очень полезную работу. Им лучше держаться очень и очень открыто. У «клоунов мысли» есть, кстати, что-то очень восточное: обманчиво простая, прозаичная поверхность жизни и непростая пучина — в глубине натуры. Люблю прозу! Проза — это цветущий сад жизни, в котором журчит ручей и поют птицы. А стихи и духовные наставления — скромный сухой пакетик с названием «Семена». Разные задачи — разное ремесло! Но не может быть одного без другого.

 

 

         — Я пока болтаюсь без дела: странное состояние какого-то ожидания длится уже года два, наверное… В причинах даже копаться не хочу. Просто дождусь чего-нибудь. Это ведь не противоречит теории «течения жизни»? Впрочем, у очень многих моих знакомых те же ощущения реальности и времени: пора ждать. Странно, не правда ли?

 

 

         — В городе у меня нет ни друга, ни противника — пустота, к которой я стремился, как к свободе, и которая теперь опустошает меня самого. Всё-таки странность жизни состоит не в том, что она делает странные повороты, а в том, что мы к ним оказываемся готовы.

 

 

         — Здрасьте вам! Я такого «электрического» письма сто лет не получал! Ещё дяденька Ом что-то такое напророчил: мол, силу тока следует сопоставить с величиной напряжения... Браво, дочь, есть в тебе страшная сила жизни! О напряжении уж и не говорю! Если их приложить к сопротивлению — оно даже сопротивляться не будет!

 

 

         — Тебя здесь помнят и любят. Передают приветы. Вслух, правда, звучит глуповато: «Передавайте привет!» Слова не могут сказать того, о чём молчит сердце. Мама, давным-давно, ещё в роддоме, произнесла афоризм насчет тебя: «Она родилась и сразу стала жить». Я это запомнил, потому что люди рождаются, а жить почему-то начинают «потом»...

 

 

         — Ты знаешь, что такое — чувство «обмена жизнями»? Кто-нибудь мне объяснит, что это такое? Лёлик, после очередного самоощипывания, вновь отрастил перья. Форточка, как всегда, была открыта. Этот пернатый дедушка, впервые за минувшие годы, решил тряхнуть стариной — полетать на свободе. Да уж силы, видать, не те. Прыгнул и, трепыхаясь-переваливаясь в воздухе, спланировал прямо на колокольню через дорогу. Я видел, как он ударился прямо о колокол и упал. Мне показалось, что я даже различил сквозь шум проезжающих машин еле слышное: «Ом-ммм!» Мы поднялись с батюшкой на колокольню и нашли Лёлика на полу. Закопали в церковном дворе. Я плакал.

 

 

         — Ожесточённо пишу «в стол». Сказку себя самого! Наконец-то — ни для кого! Литература — это не донос и не протокол. Я ценю лишь настоящее, с которым обращаюсь так же свободно, как иной выдумщик с прошлым или с будущим... Здесь, у них на земле, никому не интересно, как, какие принципы правят жизнью? Интересно только одно: как, мол, меня, бесценного заказчика, видят, да как выгляжу? Господи, когда случится мне покинуть их землю, я сделаю это с наслаждением и без оглядки!

 

 

         — Как всякий мужчина, ощутивший свою неизбежную глупость, я противопоставляю этому единственную мужскую защиту — серьёзное лицо... Я тебя знаю такой, какой сам себе представляю. Значит, не такой, какая ты есть, правильно? Что ж, заранее согласен на поправки.

 

 

         — Твой новый бойфрэнд — негр? Рад буду знакомству. Я восхищен черной расой: какой потенциал энергии! какие отличные тела! какое обаяние! Поздравляю тебя с новой твоей живой «запятой» в многоточии будней! Обнимаю, целую и продолжаю радоваться тому, что судьба оставляет людям не только испытания, но и обыкновенную дружбу. Мои старые деньки, как листва, уже осыпаются, а новые — вот они! Душе жить хочется. Всё «домашнее», незначительное, бытовое теперь мне очень нравится. Вечное ещё повторится, а это — никогда.

 

 

         — Текст несёт в себе какой-то главный принцип самой жизни, что ли, её мгновенность, одноразовость… От этого возникает ощущение неповторимости, пронзительности какой-то. В общем, я читаю и пишу, рад стараться и быть в созвучии.

 

 

         — Я иногда путешествую по сайтам, читаю, просто в восторг прихожу от обилия сильнейших авторов! Очевидно, сегодня уровень мысли, чувства, текстовой техники очень высок. Я, наверное, так не умею, поэтому радуюсь, завидуя, как зевака, на чудо; умение выразить себя и через себя невидимую нашу жизнь — это ведь просто грамотность народившегося «литературного населения». И они, многие, совершенно не тщеславны. Так что эти — ещё дадут шороху! Поставят планку. Прыгать придётся, если, конечно, время позволит. И проза, и хорошая поэзия что-то всегда воспевают, и воспевают так, что позволяет людям жить дальше. По-прежнему. А в нынешнем слоге появилось иное какое-то воспевание — иначе трепетать в этом мире охота вдруг пришла! Иначе! Я это чую и всюду это нахожу. Литературная река наша делится на рукава. Как всегда, наверное. Сольётся, конечно, всё потом…

 

 

         — Привет, милая дочь! Приятно называть хорошего человека ласково. Тебя впервые напечатали. Ничего, что в газете. Журнальная строка — это репетиция книги, проба на масштаб; газета есть разговор с информацией и фактом, журнал — выяснение глубоких отношений с темой, книга — публичный разговор с самим собой. Игра «на перетягивание»: не ты при факте и теме, а они при тебе — нахально, высоко и красиво! Это не из учебника, это я так думаю. Мы ведь все путешествуем от рождения и до смерти: не во времени и не в себе — в вопросах! Переходя через горы и тайгу, что ты «переходишь» в себе? Всё в жизни — круг; а ну, какая сила заставляет тебя двигаться? У каждого есть свои точки отсчёта: успехов и неудач, а что находится между ними? Почему мы хотим быть первооткрывателями? Похожа ли твоя первая родина на магнит и что ты ждёшь от своих опытов с этим «магнитом»? Мой путь к простоте очень сложен, а в чём состоит твой? Что ты слышишь, когда молчишь, а что ты видишь, когда глаза твои закрыты? Не станет тебя — что заменит тебе глаза и уши? Сильные одиноки в своём пути, слабые в неподвижности, что из этого тебе знакомо? Реальность от сна отличается лишь одним — последовательностью (мысль Паскаля); а в чём последовательность твоей жизни? О чём ты думаешь, не зная, и о чём ты знаешь, не думая? Какой лжи ты боишься? Кто ты на земле? Вот ведь сколько вопросов сразу!

 

         — Дочь! Какая ты хорошая! Разговор продолжается. У меня теперь очень мало собеседников. Лёлик на сей раз не возродился. Все вокруг заняты скоростью, общаются междометиями, звонками… Уж лучше смотреть на жизнь, как привык, со стороны: бегаем, суетимся, опаздываем. Словно мы — живые буковки и нам надо успеть заявить о себе или сложиться в гармоничный какой-нибудь узор. На день, на век. Потом буквы снова рассыплются и снова будут бегать, как сумасшедшие, в поисках себя или подходящей компании. «Ах, как мы выглядим?!» Уж как есть. И это — всего лишь улыбка реальности. Чтобы успеть осмыслить настоящее — прочитать его — приходится совершенно бесцеремонно бросать на лист всё, с чем сталкиваешься. Относиться к ближнему так, как относишься к себе — с вечной банальной мыслью, что главная ценность бытия не может быть выражена одним единственным знаком: личной жизнью. Клоун играет жизнью, чтобы не дать ей играть собой. Мне кажется, что многие наши несовершенства не могут претендовать на звание «порока», скорее, это относится к слишком пристальному наблюдению за каким-нибудь несовершенством в себе… Дорога любви, по которой идёт природа, не имеет «святынь», а дорога самолюбия — сплошь утыкана знаками «священных» ограничений. Быть, или не быть? В небе, в поле мысли, на земле, после смерти тела? Вечный вопрос! И он неразрешим в одной лишь теории, в каком-нибудь единомыслии, в общем чувстве или «главном» слове; его решение — только поступок. А уж потом только — теории, слова… К этому я пришёл. Спасибо, дитя, за то, что ты не боишься «глупых» вопросов о смысле и тебе тоже интересно исследовать принципы нашего явления во плоти, и, что само по себе феноменально, — вне её. Никто ведь не знает, как следует жить. Поэтому живём, как получится. Живём вслух! Живём в тираже. Верный признак того, что опять ищется неизвестный ответ на неизвестный вопрос: возможен ли знак равенства между знаком восклицания и знаком вопроса? Между жизнью и смертью. Нет ничего дороже наших сегодняшних слов и мгновений! Этого письма! Твоих друзей! Твоих опозданий и суеты, в конце концов! Всё это прекрасно! Понимаешь? Не «ешь» себя понапрасну, дочь, а то откусишь вдруг лишнего, налетит свирепая стая на подранка и сожрёт без остатка милую девушку целиком. С кем я тогда буковки составлять буду?

 

 

         — Бумаги всевозможные собрал, билет забронировал, международные автоправа получил, страховку купил, бюрократов полюбил всей душой, потому что понял: иначе — не получается в мире. Абсурд, абсурд… В страховой компании, например, женщина-клерк отодвинула вдруг заполняемые бумаги, пристально посмотрела на меня и проникновенно спросила: «Как вы относитесь к вопросу воскрешения из мёртвых?» И смех, и грех. Сектантов с поврежденным разумом становится всё больше. Дамочка при должности и ей хочется жить, она не согласна с тем, что смерть является двигателем эволюции, что нельзя ехать на колесе жизни, состоящем лишь из одной половинки, что то, что подразумевается под словом «смерть» — это качественный итог бытия. Нет качества — будет лишь эгоистическая жажда продлить «полупопытку». Люди внушаемы, значит, это может быть кем-то использовано. Лучше уж делать это самому. Тогда и польза будет собственная, а не чья-то. Вылетаю через неделю — встречай.

 

 

         — Дочь, помнишь, однажды утром ты впервые порадовала меня своей способностью к чёрному юмору. «Твоя мама умерла?» — «Да, умерла». — «И папа умер?» —  «И папа умер». —  «А бабушка? Бабушка умерла?» —  «Да, милая, и бабушка умерла тоже». —  «Счастли-и-ивый!!!» В общем, так. Визу во второй раз не дали — по причине того, что я не смог получить её и в первый свой заход. Вернулся. Счастли-и-ивый!

 

 

         — Это моё последнее письмо, дочь. Не удивляйся. И прости. Я старался, чтобы ты всегда и всюду слышала только голос живого великодушия. Он звучал, как мне кажется, много раз. Это был долгий вдох жизни. Что ж, пришло время выдоха. Моего выдоха. И мне бы хотелось отпустить на волю то, что я прятал, как умел, даже от себя самого — голос своего малодушия. Тьма поднялась!!! Прощай. Я захвачен тьмой. Прочти и забудь. Это – проклятие. Эх, в баньку бы сходить ещё при жизни!

 

         Вы слышите сердцем симфонию смыслов? Вы знаете, кто дирижёр? Приходят к коварным коварные войны. Отечества наши меняются, словно герои, а предатели-праздники — нет. Незачем жить, если нет в той «симфонии» места для маленькой жизни! Несчастных плодят подлецы. Несчастные ищут путей, что полегче. Тех же, кто «болен», толпа превозносит. Тем, кто здрав и нормален, — вершит приговор. Все пути, что полегче, — конец. Мракобесие учит слепых красоте. Дети выгоду ищут в сраженьях клыков и когтей. Кто при жизни умрёт, тем обещана жизнь после жизни. Смерть того оживит, кто действительно жив. Патриоты сбиваются в стадо. О, велик их кулак, но мала их душа. Ни числом, и ни буквой любовь не изречь. Адресов у любви не бывает. Тот, кто щедрости ищет, к торговле не годен. Есть ли тот, кто излишества волей без выбора сдержит? Чтобы яркая явь не затмила ума, чтоб не сделался яростный ум палачом для души. Текст живого поступка и текст на бумаге — одно или нет? Чтоб не врали два текста друг другу! Память, словно вода, превращается трижды: от холодной и льдистой твердыни — сквозь дожди и теченья — к безымянно парящим в ветрах облакам. Смерть очистит любого от грязи и лжи. И останется грязь тем, кто грязью питаться привык. Сводит ложь воедино безвольных точно так же, как воинство скреплено силой. Грязные тянутся к светлому, грешные — к свету. Небо низкое с небом высоким смешались. Заражённые адом, воют ангелы здесь песни желчные жалобно. Кто ползёт, тот и прав! Кто крылат, тот и сыть. Две твердыни в великом трясеньи: под ногами земля не прочна там, где мантия тонка и магма близка; небо в трещинах там, где земля не шатается, да огонь поднебесный суров. Потрясёт испытанье двойное двойных! У довольных и сытых погибнут тела. А у глупых тела обездушатся. О, зачем человек человеку, как знак, подаёт ремесло? Чтобы значимой выросла плоть суеты. Порождают ноли единиц. Единицы с нолями готовы объять необъятное. Кто лежит, кто сидит, кто идёт, — и «считает» себя одного лишь, и «просит» словами себя. Прошлое ценится в мире иллюзий. Мир вещей — зазеркалье того, что в мирах именуется Духом. Из могил достаются «сокровища» мёртвых. Воспитание мысли, зачато от праха, а пламя для новой души воспаляется страшно — от старого чада. Твёрдый миг превосходнее прочих. Зазеркалье любуется лишь отраженьем живого. Здесь душа с головою слились воедино: меньший меньшему учит большого. Оттого вожаки краткосрочны, что начало с концом — в них самих. Торопливость и страх защищаются — назначают для дышащих откуп и цену. Кто ж согласен платить, чтобы жить? Те, кто жизни имеет едва, как трава. Либо мёртвые твари во всём, кроме тела. И не ведомо овцам, в чьём стаде они? Овцы дьявола сыты внушеньем. Козлища их покрывают. Деток овечьих к себе на покрытие требуют козлища. Тот же, кто борется с мраком внизу, лишь низость и мрак умножает. И не одна, все дороги блаженными сказами устланы! Кто блажит, тот и благ. Пишущий жизнь и читающий смерть, отчего поменялись местами вы вдруг? Пишущий смерть и читающий жизнь — только так вы равны перед книгой судеб!

 

 

 

 

 

         — Моцарт, я приехала!

         — Здравствуй.

         — Моцарт, ты узнаёшь меня?

         — Да.

         — Я — твоя дочь...

         — Здравствуй, дочь.

         — Почему ты не открываешь глаза?

         — Я дал обет.

         — Какой ещё обет?

         — Обет беззрачия. Помнишь, ты в детстве закрывала лицо ладошками, чтобы спрятаться? Хороший способ. Я применил.

         — Ты рад меня… слышать?

         — Ещё не думал об этом. Наверное, рад. А что?

         — Ничего. Я приехала именно к тебе. Навсегда.

         — Забавно. Можно, я с Лёликами посоветуюсь?

         — С кем, с кем?

         — Со всеми тремя. Они теперь, как Змей Горыныч, живут внутри. Под темечком. Моя память — их дом теперь. Или братская могила. Как угодно. Не возбуждай меня, дочь, а то разговорюсь. Надо бы ещё и обет молчания на себя наложить.

         — Папа! Какой ты старый! Хоть чувствуешь, что я тебя обнимаю? Что люблю тебя? Чувствуешь?

         — Обета бесчувствия я пока не давал. Только беззрачие. Генеральная репетиция.

         — Я привезла тебе свою сказку. Будешь читать?

         — Нет.

         — А слушать?

         — Слушать могу.

         — Тогда слушай!

         — Нет, погоди. А Мама где?

         — Её нет. Она отравилась газом.

         — Соболезную.

         — Ничего. У нас были плохие отношения.

         — А тёзка?

         — Тёзку она прихватила с собой.

         — Тогда соболезную вдвойне. Смерть не исправляет плохих отношений.

         — Читать?

         — Погоди. Бутылку с маминой перчаткой видишь? Сними с неё крестик. Он — твой.

         — Бабушкин?

         — Да. Читай. Извини, если усну. И открой окно — даосы не любят клеток.

 

 

КОНЕЦ III