На ГЛАВНУЮ ………………на страничку АНГЕЛА

 

 

 

КНИГА ПЯТАЯ

 

 

 

 

 

АПОКРИФЫ

 

Конец V

время собирать бисер

 

 

          — Что бы ты делал без моих ушей?

          — Что правда, то правда.

          — Ладно, так и быть, трави. Я сегодня опять добрый.

          — … Он прибыл сюда для поисков жизни. Похода такого цена высока и опасна. За деньги здесь платят душой. За время здесь платят безумием мига. Бессмыслица шьёт здесь одежды пустым. Рабы погружаются в рабство восторга и правил. Рискующих сердцем, преследуют злоба и зависть. Свободная мысль прячет крылья свои. Хищные идолы правят. Всякий ищет друг друга глазами желаний: брать и хватать, и спешить!

          Он смотрел на берущих иначе.

          Небо правит поступками тех, кто владеет собой. Сильный дышит в своих небесах. Хаос видит лишь тот, кто в нём счастлив.

          Он любил и любимым был здесь. И душа говорила стихами. И стихи его — мера для глаза. Что же ты видишь, читающий здесь? Всё зависит от меры: откуда ты смотришь? Отстранившись, смотри. Отстранившись, читай. Отстранившись, молчи. Это всё — о тебе.

          Наблюдающий жизнь с «того света», посылает «тот свет», из которого сделано всё: и земля, и трава, и вода, и слова. Вечное тем хорошо, что оно без вранья. Взгляд «оттуда-сюда» — это образ бесценного в жизни. Без цены. Образ чувства, образ мысли и образ судьбы. Потому-то ничто и не ценно поэтам из того, что всем видимо «здесь». Но любимо здесь всё! Взгляд из вечного — в миг. Свет, текущий сквозь светлых. Свет! Покрывающий «равной душой» — не равнодушием! — всё здесь и вся. Что ж, имеющий семя получит ростки.

          Он себя превозмог, как тюрьму, чтобы мог превозмочь себя ближний.

          Ах, тираж — это «воды» духовной реки. Вертикальной, как дар плодородного неба. Чудный ливень искрящихся буковок, слов, состояний… Оттуда — сюда! Прогуляйся в пустом и открытом себе, посмотри, как щедра и прекрасна земля! Удивись, если взоры твои — изнутри и снаружи — не спорят.

          Язык поэзии — это богатство скупого; а тот, кто не ведает сути, обилен в любой из сует. Простота — достижение сложных. О, язык — высота воспарений; кто не может его поддержать, тот роняет его или гонит. Как немому помочь, как разрыв одолеть?

          Он пришёл, чтоб уйти. Между шагом и шагом — не путь к горизонту, а жажда зенита. Слово есть провокация мира. Приглашение жизни на... казнь. На расправу с поганым и низким в себе. Книга жизни твоей — заговорённый родством амулет. Исповедь дарит прощающий, «просителя» исповедь — стыд. Равно равны перед темой высокой — тот, кто пишет, и тот, кто читает.

          Взгляд высокий ни в ком и ни в чём не нуждается. Гордым вершина нужна для гордыни, а свободные — здесь отдыхают. Подчеркни то, что сказано между словами, и тогда ты услышишь... Недоступность и есть содержание неба.

          — Свистнуто! Лишь интонация преодолевает закон молчания-тяготения «того света». Чтобы долететь до этого... Рискуя, так сказать, всем, что дорого здесь и не дорого там. Ну-ну. Это — бессменная вахта «чернорабочего ангела», поэта, занятого самым безнадёжным в мире делом: одухотворением мёртвых.

          — Видящий здесь скорбит. Творящий — ликует! Видящий и творящий сошлись воедино в строке. Слова пролились, а уж как они потекут — это прихоть стихий и сезонов судеб. Осень жизни с весной не встречаются.

          Спящие в сытости, будят друг в друге фантазии голода. Они не разбудят друг друга во сне. Труден им тот, кто разбудит их явь.

          Есть ли смысл  в наблюдении «волн» бытия? Есть ли автор у ветра, что петь заставляет волшебную флейту? Есть ли имя у вспыхнувшей вдруг новизны? Откуда приходит красивая сказка, чтобы старую страшную сказку убить? Кто герой, кто дракон в той войне, что внутри тебя есть? Отчего гул подземный похож на небесные громы? Ах, поднимет ли падших надежда, или падших она охраняет?

          Всюду скорость и мир, вожделеющий выгод.

          Книга эта — разумный «снаряд». Он впивается в твердь самых «плотных слоёв» атмосферы живущих. Посланца внутри есть отчаянный смертник — душа человека.

—   Всё?

—   Всё.

—   Вопрос имею. На твои тексты отклики какие-нибудь случаются?

—   Почти никогда, а что?

—   И не жди. Некому откликаться.

—   Почему?

          — Ну, как тебе сказать… Очень уж специфические игры. На любителя. С содержанием и подразумеванием. Ну, что-то вроде волейбола, только вместо мячика — камни, тяжеленные смыслы. А оно кому-нибудь надо?! Обычно того, кто за людей переживает, эти самые люди на смех поднимают. Если повезёт, конечно.

          — А если не повезёт?

          — Могут и на вилы поднять. Или просто не заметят. Не заметят и всё. Не все умеют ушами «видеть».

 

 

          — Я всегда хотел быть художником!

          — Ты и есть художник.

          — Не-е-ет, шалишь! У настоящего мастера образ жизни — это его профессия. А я что? Маляр-любитель! Он же токарь третьего разряда, он же многопрофильный грузчик, он же буддист в стиле хобби. Я, как все. Штамповщик, вырубальщик форм, облойщик, канавокопатель… Увы, в нашем нынешнем эоне профессия — это ещё не образ жизни. Это, скорее, разнарядка по бараку. На бараке написано: «Судьба». Вход и выход не охраняются. А надо бы.

 

 

          — А что такое «стриптиз»?

          — Хм-м. Знаешь, что такое «мода»? Молодец, знаешь. Мода заставляет людей тратить деньги на то, чтобы посмотреть, как люди могут одеваться. А в стриптизе деньги платят за то, чтобы посмотреть на раздетых.

          — Как жизнь и смерть?

          — Ну, вроде того.

 

 

          — Всё-таки зря религиозные деятели отменили идею реинкарнации. Тем самым они отменили непрерывность жизни и узаконили страх смерти. Подлецы. Порвали Вечный круг, а в образовавшуюся трещину залезли сами. Мол, подходи по одному и толпами, мол, только мы теперь можем соединить одно с другим. Я Будде пожаловался, а он в ответ знаешь, что сказал? «Пусть будет что будет!» У меня от такого наплевательства личные небеса заболотились. Друг, называется! Тут река времени заблудилась, живность в стоячем времени дохнет. А он… Эх, мне бы гранатомётик!

          — Ты же сам припевал: смерти нет, смерти нет.

          — Как это нет?! Её нет только там, где вообще ничего нет. Ты такое место знаешь?

          — Знаю.

          — Умница. Наливай!

 

 

          — Папа, а как это — совершить своё открытие? Мы что, консервные банки, которые сами открываются изнутри? А если не получится? Тогда тебя снаружи будет «открывать» кто-то другой?!

 

 

          — Земная жизнь — вспомогательная, основной процесс происходит не здесь. Ритуал бесполезно хвалить, ругать или бороться с ним. Он лишь помогает не потерять жизни свою земную форму при постоянно меняющейся жизни в небе.

          — Ага. Значит, и смерть в наших ламонедостаточных краях — явление вспомогательное.

          — Юродствуешь, богохульник!

          — Ничуть. Диапазон моих возможностей поистине безграничен. В то время, как тело моё спит на куче мусора, душа разговаривает с Богом. Причём, заметьте, она не зовёт Бога к себе, а не ленится и сама к нему ходит. Ом-мммм!

 

 

          — После родов она стала какая-то не такая…

          — Вся не такая? Или же только усилились твои сомнения насчёт наличия мозга?

          — Пожалуй…

          — Слушай секрет. В древних манускриптах читал. У родившей «курицы» в голове включается «экстренное торможение». С этого самого момента она перестаёт расти и развиваться как личность. Она теперь вся — развитие и рост «своего продолжения». Явно наблюдается дефицит жизни. На двоих обычно не хватает. Либо «на себя», либо «на продолжение». Слыхал о мамашах, которые детей своих кончают? Эти выбрали жизнь «на себя». Но вот ведь незадача! Такой выбор оказывается глубоко криминальным по своей сути. И не только на земле. Поэтому в целях личной безопасности большинство земных и небесных граждан существуют традиционно и законопослушно — на продолжение.

          — И что в этом плохого?

          — Ты, курица в мужском теле! Мысли, мысли! Они плодятся неконтролируемым образом и жрут тебя не хуже детей. Ты пробовал их прикончить?

          — Пробовал…

          — Молодец. Я лично попрошу у Будды и Кришны, чтобы они случайно не покарали меня за дружбу с тобой.

          — За что?!

          — За внутренний разврат.

 

 

          — Изображение не имеет смысловой глубины, а глубина не нуждается в изображении. Именно так соотносятся Картина и Текст. Если союз их гармоничен, то вместе они образуют то, что люди называют Состоянием. Богатством, то есть. Иди и смотри! Не можешь?! Но хотя бы картинки-то ты видишь? Тогда смотри и — тащись!

 

 

          — Обрати внимание: случай — это то, что к нам приходит откуда-то снаружи, а готовность — это постоянное внутреннее ожидание «случая». Чтобы одно с другим сошлось, надо непрерывно двигаться.

          — Азбука!

          — Истинно так, сын мой!

 

 

          — Почему ты не вставишь себе новые зубы?

          — Мне нельзя лечить зубы. Я не хочу жениться вновь.

          — Не поняла логики.

          — Это не логика, а верная примета. Любой подтвердит: как только мужик послушает свою старую жену и наведёт во рту порядок, то сразу же у него — другая, новая появляется! Примета! Работает, как часы. Я не хочу. Моё нынешнее положение мне нравится. А зубы… Да хрен с ними, с зубами! Главное — любовь!

 

 

          — А что, если застрелиться из гранотомёта? Сыграть по крупному, а? Быть или не быть? Бымц! И вопрос решён на молеклярном уровне.

          — Извини, придётся тебя, собрание молекул, огорчить. Быть или не быть — вопрос не для нашего царства. Не тот формат. В здешних местах решают по другому.

          — Как это?

          — Был или не был? Будет или не будет? Настоящее, понимаешь ли, давно кончилось. Слишком часто в него палили из гранатомётов.

          — Опять-таки свистнуто!

 

 

          — Что ты нарисовал? Генеалогическое древо твоего славного рода?

          — Древо. Но не рода. Это — абсолютно внутренняя генеалогия моего, так называемого, творчества. Внизу, изволю заметить, не мною посаженное семечко, а вверху цветочек — то есть я на диване; а пока моё Дао переходило из одного состояния в другое, по стволу жития наросли всевозможные разлюли, типа армии, или неудачной женитьбы.

          — И что?

          — Как истинный садовник размышляю дальше: все нижние ветки памяти необходимо отрезать, чтобы выгнать культурный плод как можно выше. Смекаешь? Лучше забыть всё, что с тобой уже произошло и никогда на это не оглядываться. Культура и Дао — не одно и то же. Дао у всех есть, а культура — только у человека. Не правильно это. Культура — это что-то вроде заворота кишок, труднопроходимый «узел» на тропе Дао…

          — Ну-ну. И давно тебя разморило?

          — Монеток так н-надцать займи, а? Древо бы изнутри полить надо, а то совсем засыхает.

 

 

          — Представляешь, козлища вынудили меня посетить налоговый орган. Я всегда этот «орган» представлял себе крайне непочетным местом на теле общества. Ошибся однако в масштабах. Всё оказалось не так. Посреди бесконечной и бездонной жо, пардон, нашего царства то есть, и красуется этот самый орган. Чистенький, строгий такой, с отличной зарплатой, со спецохраной, стеклянными кабинетами и бриллиантовыми перспективами. Из всеобщей жо туда, в спецжо, бывает, попадают хорошие люди. Меня заинтересовал один необъяснимый феномен: как же они из хороших в поганых превращаются? Сначала я думал просто: оборотни. Не-е-ет, бери круче. Укушенные! Принцип клонирования такой же, как у вампиров. Садится добрый молодец или красная девица за свой новенький полированный рабочий стол, а новичка с первого же момента со всех сторон покусывают, прикалывают, грызут, едят поедом… Воют хором и так же выть заставляют. Укушенный сам того не замечая становится гадом. Подмена норм и принципов происходит плавно и вполне естественным образом. Прижизненная реинкарнация в гарантированно обратном направлении — в гада. За мзду и льготы, так сказать. Я три дня болел после этого суперсеанса к господам контролёрам. Они же там все «укушенные»! Даже буфетчица.

 

 

          — Успокойся. Ты не исправишь козлищ, даже если положишь на их искусственный мир главный детородный орган естественного мира — одухотворение.

          — Что, так всё безнадёжно?

          — Хуже чем выпитая бутылка. Невольно зрю в корень. Могу! Ты же сам говорил, что я ангел. Занесло, знаешь ли, к вам по глупости. Любопытство сгубило. Нырнул, знаешь ли, с тучки поглубже, кайфануть хотел, а меня вдруг как засосёт! Потом не помню. Потом глаза открываю — уроды кругом, а я ору. Когда подрос и самостоятельно глянул  в зеркало, обомлел: такой же урод! Поэтому моё единственное желание — это вернуться домой. К Папе. Мама, извини, не в счёт, мама — всегда под ним. М-да… Люблю иногда в лежачем положении побаловать себя высокими мыслями. Это вроде умывания по утрам, если, конечно, утро ещё наступает. Я тебе секрет сейчас расскажу… Тсс!!! Вокруг нас — одни генобы…

          — Кто?!

          — Генобы. Прямоходящие козлища по-нашему. Существа, имеющие плоть и разум, но получившие искусственное одухотворение. То есть, почти правильно. Нет, это не зомби. Гораздо хуже. Это — патриоты там всякие, нравственные статуи, труха человеческая, ну, все, кто верует в ритуальные примочки какие-нибудь… Я их лично вычислил, как скверну. Мой тебе совет: не прикасайся к гэ и гэ не станешь! Я тебе больше скажу! Они детей наших воруют. Да, да, воруют! Этакая многотысячелетняя театральная постановочка случилась однажды с цивилизацией… Вошёл в «театр» вроде бы нормальный, а вышел — уже «просветлённый». Надо бы уметь предохраняться, когда прямо в душу суют что ни попадя и кто ни попадя.

          — Так ведь никто не умеет!

          — В том-то всё и дело. Как геноб генобу говорю тебе это. У генобов нет духовной речи. Не предусмотрено. Такие дела. Даже наш небесный папаша вынужден с генобами на самом тупом языке изъясняться. Молчать, то есть.

 

 

          — Глубокие одиночки, между прочим, происходят от глубокого одиночества.

          — Ты, что ли, одинока?

          — Это ты одинок! Причём, виноват в этом только ты сам!

          — Почему «виноват»?! Мне нравится моя глубина: это — небо! Там посторонних нет.

          — А здесь, значит, есть?

          — Вот ты ответила.

 

 

          — Собою быть в себе. Собою быть вокруг себя. Величина не значит ничего: велик в себе? или вокруг?

          — Что, внутренние органы заговорили вдруг?

          — Я есмь живое в живом, а не мёртвое в мёртвом! Охотно поясню для любителей подробного. Мёртвое в мёртвом от хорошей должности как бы «оживает» и начинает «стремиться к лучшему». Из какой-нибудь околевшей государственной жо индивидуальный мертвяк постепенно пробирается куда повыше — к государственному желудку, например. А кто-то, ловкий и упорный, в самую печень пролезет, кто-то даже в сердце или в голову… В самое сердце коллективного мертвеца! В неживую голову! Потому что весь наш бардак — это одна огромная смердящая мертвечина. Оттого-то так здесь и ценятся «внутренние органы», а не свободная жизнь. Оттого-то никто всерьёз не помышляет о каких-нибудь многовековых традициях или живых преемниках. Зачем?! Жизнь для поколений мертвяков отвратительна во всех своих непрерывных и неповторимых проявлениях, а также она, жизнь, губительна для карьеры во «внутренних органах».

          — Получается, что я пытаюсь вкладывать душу в…

          — Какая проницательность! Знаешь, за что генобы тебя хвалят? Ты помогаешь им имитировать жизнь.

          — Ладно, государство мы все горазды топтать. У живого, между прочим, тоже есть «внутренние органы» и без них ну никак не обойтись.

          — Что ж, можно и так повернуть тему. Поскольку изначально мы все внутри этого монстра. Согласен? Согласен. А, значит, он, монстр, хотим мы того или нет, будет переваривать всё, что внутри. Так? Так. Переварит и отправит в… Не буду пока уточнять куда. На выход, в общем. Поэтому, уцелевшие «живчики», вроде тебя, тоже кто во что горазд спасаются, причём за чужой счёт. Понял? Не понял. И в живую печень гады без приглашения лезут со своими уставами, и в ясную голову, и социальных опухолей вроде религий готовы понаделать… Мрак! В том смысле, что мрак — это тоже разновидность божьего света. Большой Папа так всё устроил. Видишь ли, с какого конца ни возьмись, жо всё равно не избежать. Не важно, личной или глобальной. Мёртвой, или исправно функционирующей. Как даос тебе говорю!

 

 

          — Я просто создан для цитат. А вы для них не созданы. Как одиноки мы: я и Создатель!

          — На, развлекайся. Вот, принёс тебе книжечку стихов местных поэтов. Самиздат.

          — Знаешь, я бы все подобные потуги снабжал специальной рубрикой: «Из жизни насекомых».

          — Значит, не насладишься перлами молодых?

          — Извини, грех взращивать высокомерие. К тому же, я человеколюбив. Да и читал это всё восемь или девять тысяч лет назад. Не могу больше. А вот картинки ещё посмотрю.

          — Какие картинки?

          — Апокалипсис называется.

 

 

          — Проклятья — в небо, мусор — в землю. Так и живём. Отец и Мать детей беспомощность приемлют, и вечно ждут, и вечно верят: любить — без слов, и без сравнений — принимать.

          — Сам насочинял?

          — Сам!

          — Плохо дело. У тебя внутри завёлся «третий глаз». Как у Будды. Только он смотрит не в ту сторону. Не быть тебе, совесть ты мира нашего, Буддой.

          — А если поверну глаз?

          — Тогда, значит, быть. Будда бессовесный.

 

 

          — Он мне так сказал. Каждый человек — это «земля» себя самого. Если развиваешься, конечно. Хоронишь и хоронишь в себе самом прошлую свою жизнь! Это — совершенно особенный труд. Ничего из себя не выбрасываешь, ни плохое, ни хорошее. Для «перегноя» всё годится. Вот на этот-то «плодородный» слой, господа, и опирается наше сегодняшнее вечнозелёное «не знаю»…

          — Может, этого болтуна на охоту с нами позвать, ну, в баньку там, с водочкой, с девками, а?

          — Не знаю, не знаю…

 

 

          — Эй, невездесущий ты наш! Постиллюзионист. Я не успеваю из-за тебя и твоей лени управляться с делами. Невозможно идти по нескольким дорогам сразу!

          — Кто сказал, что невозможно? Ложись рядом и я расскажу, как это делается. Показать, к сожалению, уже не смогу. Нечем.

          — Пошляк.

          — Никак нет! Прошу обратить внимание на то, что мы, то есть, вы, род человеческий, сейчас переживаете важный рубеж в своём интеллектуальном и духовном развитии — отмену крепостного права. Поняла? Не поняла. Отменяется всё: мнения, законы, святыни, даже мода. Ну, ответь, кто свободен от привязей и привязанностей? Ты, что ли? Знаешь, в чём суть обучаемости? В том, чтобы интересно жить, а не охранять нажитое.

          — Это ты-то интересно живёшь? Ой, не могу!

          — Настоящий пошляк не понимает своей пошлости. Это — счастье.

          — А ты понимаешь?

          — И не только свою. Это — горе.

 

 

          — Мама просыпается — утро озаряется!

          — Молодец, дочь. Только мама наша далеко-далеко, на том свете живёт, а там как раз сейчас вечер.

          — А где просыпаются первыми, на том свете, или на этом?

          — Хороший вопрос. Баю-баю! Ответит тот, кто заснёт первым.

          — А что будет делать тот, кто первым проснётся?

          — Он самым первым и задаст этот вопрос! Спокойной ночи.

          — Хорошо, я буду спать для того, чтобы поскорее проснуться!

 

 

          — Кого ждём с открытой дверью?

          — Своих.

          — Кого? Уж не того ли уличного алкоголика, что в прошлый раз помог пропить квартплату?

          — Своих.

          — Интересно знать, как они выглядят, хотя бы.

          — У них нет вида, нет имени, у них ничего заранее нет. Свои — это свои. Мы узнаём друг друга как самих себя. Свои могут быть человеком, а могут быть только следом от человека. Не важно. Они вообще могут быть не человеком.

          — Та-а-ак. Давно загулял?

          — Я скажу об этом только своим.

 

 

          — Слушай, меня тошнит от той патетики, что ты оставляешь на бумаге.

          — Это стремление безнадёжно грязного к очищению.

          — Очищение тоже безнадёжно. Эта страна — свалка. Ты что, из помойки хочешь сделать великолепие? В одиночку? Ну-ну. Планета валит сюда все свои отходы: ядовитые идеи, устаревшие технологии, хищное образование, ходульную мораль, просто грязь… На свалке царит огонь и вонь! Ты бывал на свалках в детстве? Бывал. Правда, чудесные места! Романтика свободы и неограниченного выбора, если выражаться языком политики. К сожалению, романтика эта существует посреди гэ, что, конечно, обидно! Но в том-то и эксклюзив! Свалка, гигантская свалка, от океана до океана. Страна-свалка! На ней кишат расторопные людишки, пугливо таятся от самих себя их города и деревеньки… Кто-то в лохмотьях ходит весь, как положено, а кто-то лохмотья душонки фраком прикрыл. Но… Хе-хе, свалку не обманешь! Она — в душе каждого здесь. Даже очень богатые мужчины проходя мимо переполненных мусорных баков невольно косят глазом: нет ли чего пригодного, полезного? Бессознательно окидывают содержимое помоек оценивающим хозяйским оком: а ведь есть, есть ценное среди выброшенного! Есть, будь оно неладно! Кабы взять, а то сгорит… Свалку в местной душе ещё никто не преодолел. Горела и гореть будет!

          — Кто? Душа или свалка?

          — Обе.

 

 

          — Тут одно «насекомое» умерло…

          — Местный писатель, что ли?

          — Да. Застрелился из рогатки. Зарядил жёваной промокашкой и застрелился. Я статью хочу написать.

          — О чём, если не секрет?

          — На тему быть или не быть?

          — Свежо!

          — Понимаешь, на панихиде много насекомых собралось. Речи говорили и говорили. Прямо-таки с гробом не хотели расставаться! Такая замечательная трибуна того гляди пропадёт! Мол, был-был-был среди нас такой-растакой замечательный, а мы, мол, завсегда ему — пожалуйста! Причём, самые гниды, которые его при жизни кусали, красноречивее прочих у гроба оказались. Как всегда, в общем. Но я вот о чём подумал: быть или не быть? — этот вопрос не для нас. Он хорош, когда есть настоящее. У нас же настоящее маленькое и больное. Так что, для нас подходит совсем другой вариант: был или не был? будет или не будет?

          — Вариативно свистнуто! Я правильно применил новый термин? Когда изложишь свою позицию в тексте, насекомые прилетят пить и твою кровь.

 

 

          — Пап, я подарила бабушке твои старые рыбацкие штаны. Ну, посмотри на неё, посмотри сейчас же! Правда, любая одежда выглядит на нашей бабушке, как новая?

 

 

          — Того, что ты тратишь, хватило бы на пожизненное безбедное пьянство роте солдат. Или даже полку.

          — Я — женщина! И, естественно, трачу на себя не мало.

          — Ага. Женщина — это такая бездонная дыра, в которую проваливается всё. При посредстве этой «дыры» ничего не стоит израсходовать весь  семейный запас жизненных сил и возможностей на какие-нибудь пипетки, кисточки, кружева для трусиков… Дыра! В доме, где есть женщина, никогда не будет достатка.

          — Ты-то, умник, к чему стремишься?

          — Настоящий мужчина стремится к власти над миром. Поэтому женщина стремится к власти над мужчиной.

          — Это над тобой, что ли? Ой-ой-ой. Твоя власть над миром не дальше дивана.

          — А ведь когда-то мы были парой. Минуту, или две. Помнишь, как я подавился на нашей свадьбе шампанским, а ты меня била кулаком по спине?

          — Пара-не пара… Какая теперь разница? Не фигуристы ведь.

          — Парное катание штука трудная. Партнёр, например, споткнётся, замешкается, отвлечётся, — глядь… А его партнёрша в одночасье превратилась вдруг в «старшего тренера». Уже указания даёт споткнувшемуся, учит, результатов требует… Факт недолгого семейного счастья неизбежно перерождается в аллегорию неуставных отношений.

          — Ты сам-то понял, что сказал?

          — Ез! Дыра — вот самый главный тренер. И «рекорд» на всех один и тот же: «Провались!»

 

 

          — Представляешь? Жизнь — это книга!

          — Какое свежее сравнение, мой мальчик.

          — Как ты не понимаешь! Содержание нельзя делать в пустоте. Оно обязательно провалится, упадёт… Нужна среда востребованности, среда, в которой возможны оценки. Содержание должно опираться на реальность.

          — Кого ты уговариваешь, мой мальчик: себя или меня? Что, небось опять на «навоз» потянуло? Пришла пора удобрить истощённую творческую грядку. Плюнь! Делай своё малодосягаемое содержание там, где ты его делаешь и будь доволен. Когда-нибудь навозные наслоения, пардон, общественное миропонимание, до тебя дорастут; потомки, авось, в полной мере насладятся подвижнической прозорливостью родственника: «О, он весьма опередил своё время!» А что? Утешает. Не поднимай тему слишком высоко, а то пишущий и читающий не смогут быть равными перед ней.

 

 

          — Пойдёшь со мной в отряд? Будем вместе бороться против оккупантов. Мне сон был. Специально обученные козлища спустились с облаков и убили всех наших: и духов леса, и духов реки, и духов жилища… Даже собственную нашу душу враги коварно «обрезали». Небесные, так сказать, корни сгубили. А после такой ментальной «ампутации» приделали к болящей культе нации протез — приказали всем «верить» в одного-единственного чужого идолища. Для чего? Для удобства доносов, исполнения наказаний и управления толпами. В общем, так. Партизанить будем на небе небольшими мобильными группами, умело скрываясь в облаках. Атаковать лучше избирательно, беречь личный состав и силы: окаменевшие сердца не трогать, пустые головы игнорировать. Окончательное одухотворение произведём из гранатомётов.

          — Как отряд-то назовёшь, командир? Как назовёшь, так он, небось, и аукнется. Имя уже придумал?

          — Язычник!

          — Кто язычник? Я?

          — Дурак. Каждая травинка, каждая пылинка и каждый миг — всё имеет свою собственную душу! Живое не стремится к единообразию. Особенно в небе. Торжественно оглашаю: имя первого партизанского воинства — «Язычник»! Звучит? Так тебя добровольцем записать, или путём всеобщей мобилизации предпочтёшь?

          — Про добровольцев песни слагают. Давай добровольцем!

 

 

          — А с облаков спускались оккупанты. На всём земном их толстый дьявол ставил крест. Любитель золота и целованья рук.

          — Что, песни уже начали складываться сами собой?

          — Миры сошлись: в одном движении — и вычитанье и сложенье. Невидим высший результат!

          — Неплохо. Где-то уже слышал подобное… Я обязательно высеку эти слова на своём гранатомёте. Хвалю. Солдатами неба становятся ещё здесь, при земной, так сказать, «учебке».

 

 

          — К сожалению, все мы тут не прозрачные…

          — Какие?!

          — Не прозрачные. Свет сквозь нас не проходит. Ни тот, ни этот. Мы его заслоняем собой. Так называемым «я». Главное — к чему лицом повернуться. Смотришь на свет — будешь «жить в свет». Смотришь на тень — никуда не денешься, «живёшь в тень».

 

 

          — Знаешь, сначала два моих возраста — физический и психологический — довольно дружно шли рядом и не ссорились. Но где-то посередине Дао произошла драматичная размолвка. Физический пошёл, не оглядываясь, дальше, а психологический возраст решил вернуться обратно… Как думаешь, у меня маразм, или я впадаю в детство?

          — Это — детский маразм. Вы все, впрочем, очень недалеко ушли друг от друга.

          — Я так и думал. Наверное, меня погубило ожидание. Оно многих губит. Люди пожизненно ждут для себя достойной «оценки», путая баллы, степени и звания с плодами. Какая гнусь. Я не против чудес в принципе, но пожизненное ожидание чуда — отвратительно. И ничего не исправишь теперь. Мама и папа не научили меня вовремя самому главному — самооценке. Тому, что заставляет действовать, а не ждать.

          — Что имеем, не храним.

          — Вот-вот! Храним чёрт-те что! Храним то, чего не имеем.

          — Оммм!

 

 

          — Почему тебя невозможно затащить в магазин? Не осталось ни одной приличной рубашки!

          — Не люблю событий.

          — Каких ещё событий? Для тебя что, покупка новой рубашки — событие?

          — Несомненно. В стране нищих всякое приобретение — это новая жизнь. Мне не нужна новая жизнь, и старая не нужна, я люблю ту, что есть. Извини, спасибо за хлопоты. Предпочитаю умереть в той же самой рубашке, в которой родился.

 

 

          — У меня есть идея! Давай откроем избу-читальню! Шизофреники, пардон, авторы будут приходить и читать вслух свою словесную «течку». А я буду их внимательно слушать. Платно.

          — Есть уже такие клубы. По кабакам читают.

          — Тогда ещё одна идея. Давай создадим виртуальное кладбище.

          — И это есть. В Интернете.

          — Жаль. В свободном мире не осталось ни одной свободной идеи. Вот все и воруют — свободно!

 

 

          — С психологиней спать полезнее, чем с филологиней.

          — Не один хэ? Обе трещат. А если их ещё и вместе положить, то про мужика вообще можно не вспоминать.

          — Не уводи, а то красную нить потеряю. Знаешь, когда говорить не о чем, то говоришь как бы сам с собой — комментируешь быт, простейшие действия: «Ох, не запнуться бы на пороге! Ох, не развязались бы шнурки! Ох, не забыть бы выключить свет, газ, воду!» Один непрерывный «ох!» получается. Она это со стороны заметила...

          — Кто?

          — Психологиня. Меткая, зараза, как снайпер. «Эй! — говорит — В каком мире ты живёшь? В нём непрерывно всё рвется, падает, горит и отключается. Не говори так». Я прямо натурально сел, где стоял. Язык! Всё дело в языке! Наш родной язык изначально приспособлен для нытья и охов гораздо лучше, чем для воспеваний и оптимизма.

          — Не горюй, дружок. Попробуй-ка переспать с кандидатом физико-математических наук. Должно помочь.

 

 

          — Сегодня приснилось Древо познания. Первая серия. Время познания — осень. Каждый день с Древа опадает золотая листва. Красиво. Текст не требуется в принципе. В божественном финале он, знаешь ли, вообще неуместен. Я так тронут! У этой замечательной картины нет конкурентов.

          — А когда ожидается вторая серия?

          — В следующий раз.

 

 

          — Мир окончательно раскололся. Палач цивилизации — экран. Остались только те, кто изображает жизнь и те, кто на это смотрят.

          — Всегда были читатели и писатели…

          — Э-э, брат, истинные труженики смотрели на внутренний экран, а не в коробочку с готовыми картинками.

 

 

          — Почему многие люди обожают смотреть на аварии?

          — Чужая смерть очаровательна!

 

 

          — У тебя судьба как выглядит? Ну, во что она одета? Не голая?

          — Не знаю…

          — А у меня голая. Тихая такая, скромница, ни разу ничего не попросила, ни разу не пожаловалась. Я случайно однажды увидел её прикид. «Одежды» ума — клочки какие-то, так лишь, срам прикрывают. «Одежды» чувств — шаром покати… Ничего нет. Так бедняжку жалко! Последней скотиной себя чувствую. Она же мне верила… Единственная! Девочка моя!..

 

 

          — О, в начале этой энциклопедии есть динозавры! Посмотри, какие красавцы умерли! А теперь загляни в конец книги и посмотри, что из них получилось…

          — Что?

          — Обезьяна!

 

 

          — Позвольте возразить! Вещество — это «продукты жизнедеятельности» духа, обыкновенное гэ, а не его «высшее достижение». Всё, что имеет плоть, — это отходы, в которых заводится вторичная жизнь. Жизнь после жизни. Всегда — после! Такова наша данность и с этим придётся мириться даже «венцам природы».

 

 

          — Дитя моё! Время для образования — вся твоя жизнь и даже больше. Образование повторяемо и повторимо. А вот время воспитания — всегда единственное. За образование можно «держаться» когда угодно и где угодно, а воспитание можно «упустить», как рыбку, раз и навсегда.

 

 

          — Не плачь, друг. Я куплю тебе новую страну. А для этой — нарисуй на её флаге разбитое корыто. В цветах и в крови.

          — Хорошая мысль. Без причины для оплакивания самих себя, эта нация, пожалуй, прекратит своё существование. Очень хорошая мысль! В бензобак нашего исторического катафалка залиты слёзы!

          — Мы все тут научены странному трюку: радоваться слезам.

          — Ну. От нормальной радости лишь сохнем, как микробы под солнцем.

 

 

          — Високосный год! Еще одно «насекомое» отправилось к праотцам. Убили нашего литобработчика, парня, который писал отличные статьи. Представляешь, пьяный квартирант взял мясницкую вилку и ударил так, что пробил грудную клетку и достал до сердца. Живое человеческое сердце Богу на вилке преподнесли… Судебный патологоанатом в восторг пришёл.

          — Статьи-то сохранились? Ну, тогда беда не велика. У парня ведь только тела не стало, а всё остальное — на месте. Так что, телесного недостатка можно и не замечать.

 

 

          — В язычестве тело, разум и дух не разделены ни друг от друга, ни от себе подобных.

          — Кто разделил, тот и властвует?

          — Именно!

 

 

          — Нет, ты мне всё-таки скажи! Возлюби врага своего — это я понимаю. Но враг далеко, а гэ — рядом. Как полюбить господина Гэ?! Как за него взяться-то?

 

 

          — Книга вышла. У меня сегодня интервью брали. В бане.

          — Трудно удержаться от пошлостей, но придётся. С лёгким пиаром, мой мальчик!

          — В бане я говорил о приключениях Человека, попавшего в мир людей…

          — Поняли? Нет? Не печалься. Мода на голую правду ещё не пришла.

 

 

          — Когда хватают всё подряд, то уже не могут отличить худшее от лучшего.

          — А как надо?

          — Лучшее — это нужное. Деревенские воры берут так.

 

 

          — Знаешь, я, кажется, «оцифровал» человека… Всю нашу жизнь можно свести в таблицу, а количество «галочек» в ней определит качественность живущего. Смотри, в вертикальных колонках пишем рубрики: «вижу», «чувствую», «слышу», «действую», «думаю», «интуитивно верю»… И так далее, таблица может быть очень подробной, от этого зависит точность диагностики…

          — Или диагноза?

          — Не перебивай. Горизонтальные графы ­— это ситуация: в доме, на работе, в транспорте, на отдыхе, в постели, в тюрьме, на войне…

          — Так-так! Окончательный диагноз, очевидно, зашифрован на пересечении «вертикального» и «горизонтального». Кто-нибудь способен прочитать полёт твоих «галочек»? Я так и думал.

          — Ты не понимаешь! Все видят птиц, да не всем удаётся их поймать!

          — Так-так! Интеллект в ударе! Цифруй дальше, я слушаю.

          — Мысли тоже, как птицы, витают в воздухе. Можно ловить их персональным сачком кустаря, а можно изготовить сети промышленного масштаба. Человек преодолевает свою банальность через оригинальные формулировки. Таблица поможет сделать наглядными неформальные вещи.

          — Складно, складно… Будет что поклевать с листа птице счастья. Голодает, бедняжка. Совсем отощала.

          — Птица счастья — это ясность текста!

          — Ну, а я что говорю?

 

 

          — Ты же знаешь, у даосов нет чувства дома. Именно поэтому я редко выхожу далее киоска с сигаретами. Потому что знаю: дома нет нигде. Игра в «хозяина» для истинного даоса заканчивается трагически. Посмотри внимательно: сначала какой-нибудь хозяин и впрямь «играет» со своим новым домом, как с привязавшейся к нему собачкой, потом начинает его регулярно «кормить», и в конце концов дело заканчивается любовью и преданностью — человек до конца дней своих служит своему Дому верой и правдой. И даже детям служить завещает. Увольте, батенька! Дома нет, не было и не будет. Личный дом — досадная особенность эпохи иллюзий, постыдной эпохи майя. Прогрессивные даосы уверенно опережают своё время, ибо их ждёт развоплощённое общежитие. Ом-ммм!

 

 

          — В большинстве мест покойники вылезают из своих гробов правильно — только по ночам. А в нашей местности темно, к сожалению, даже днём. Поэтому вампиры, вурдалаки и прочая нечисть обнаглели донельзя. Свободно вылезают из гробов в любое время! Вылезают и идут руководить экономикой, политикой, образованием, даже выступают по телевизору и издают свои законы, читают проповеди, повсеместно строят специальные вампирские заведения и не стесняясь, пьют кровь из живых людей. При этом отравляют всё чистое, а всё ничтожное увеличивают при помощи страха…

 

 

          — Ты что-нибудь понимаешь? Смотри. Книжонку выпустили карманного формата, тираж малюсенький, автор неизвестен, а на обложке написано: «Национальный бестселлер». Что за бред? Как может книга стать модной «по объявлению»? У нас что, по-прежнему культурный процесс — это литературный барак посреди зоны? Сказано «овации», значит — овации? Между прочим, книжонку я прочитал: некий не даос написал про Дао. Пусть его пишет. Хулы не будет. Расшатывание святынь — это тоже путь к свободе. Всё со всем перемешивается сегодня: правое с левым, чёрное с белым, аллахоходцы с крестомётчиками… Ассимиляция! Перемешаются все и — амба! Уже перемешались на земле. Нынче в небесах блукают. Боюсь, скоро и небо перемешают. Жизнь после этого будет окончательно «тёртая», как однородная паста. Всевышний ею сапоги себе начистит.

 

 

          — Не предавайте, расставшись, друг друга. Вмещённые в счастье едины, как слитые капли. Крест — это знак прибавления.

 

 

          — Не оглядывайся, дружок. В будущем ты не увидишь покойников. Плыви по реке времени спокойно. Впереди — никого. Не должно быть, по крайней мере. Ах, неужели затор? Эй, ангелы, за работу! Разобрать завалы! Дао свободен, дружок!

 

 

          — В зерне мгновения велик круговорот. Не плоть от плоти — плоть. Но дух от духа — дух.

 

 

          — Ну, я с тебя смеюсь! Ты так старательно пытаешься втюхать содержание в тех, кто для этого не приспособлен. Умора просто! Я тоже до некоторого времени думал, что миром правит сила власти или сила денег, на худой конец. Увы. Власть захватила показуха. Миром правят картинки. Показать и показаться куда важнее, чем понять и сделать. Ты что-нибудь читал насчёт жизни после жизни? Не читал. Post vitum! В мире знаков жизнь и смерть потеряли смысл. Мы дошли до цели. Безвременье пришло навсегда.

 

 

          — В чем смысл противоборствования смыслу? В том, что бескрылые возвышены «значением».

          — Идиот! В конце концов, тебе удастся сделать то, к чему ты так стремишься — выразить сложное просто. А зачем?! Чтобы тебя прочитали те, кто читать не умеет? Ха-ха.

          — У меня нет личного замысла… Меня словно что-то подталкивает всё дальше и дальше.

          — Сто пятьдесят подтолкнуть?

          — Лей полный. Мир мировоззрений полон сегодня каликами перехожими, в умах и душах молодых царит философская «цыганщина» и вовсю трепещет обшарпанными крылышками романтика космополитического нигилизма.

          — Складно пи… Хорошо говоришь, говорю.

          — Да, да! Знаешь, в чём итог? Жизнь и смерть — не важны, добро и зло — выдумка неподвижных… Итог — игра в жизнь! Игра!!! Игра на удовольствие. Игра в удовольствие. Есть лишь удовольствие убивать и миловать, поглощать пищу и избавляться от пищи, созидать и разрушать… Удовольствие! — эти эманации мифический старикан на облаке получает, не различая природу и причину источника. Не важно, кто крутил «магнето» жизни в нашем аду: каторжник или святой. Электричество жизни есть, значит, старикан жив и сияет. Вот почему истинный путник сам назначает свои принципы. Оммм!

          — Здорово! На, предохранись от перегорания. Огурчиков-грибочков, к сожалению, на этой кухне не завелось. Но в беде я тебя не брошу. На, закуси, друг, хлебом насущным.

 

 

          — Масштабы духовного разврата и мутаций ошеломляют! От человека в результате жизни должен получиться человек. Не самозванец. Не зомби. Не демон. Не животное. Поэтому в репродуктивную связь человек должен вступать только с человеком. Даже внутри себя самого. Духовное скотоложество и извращения должны преследоваться в уголовном порядке. Ом-ммм!

          — Это расизм.

          — Отнюдь! От того, что в начале ложного Дао власть пришла к показухе, показуха пришла к власти в конце ложного Дао. Гранотомёт и Уголовный кодекс помогут излечить мир от этой болезни.

 

 

          — Зачем ты меня фотографируешь?

          — На память. Запечатлеваю миг. Чтобы показать детям детей.

          — Не покажешь. У них будет другой миг. Наши подробности им не понадобятся.

 

 

          — Людовик Первый получился от Людовика Нулевого!

          — А Нулевой, дочь, как получился?

          — Не знаю… Из себя самого!

 

 

          — Мы видим смысл с закрытыми глазами, и голос правды чуем в тишине, и знаем: смерть — ещё не наказанье, а только на траву упавший снег…

          — Можно, я это нарисую? Без холста, конечно, зачем же краску-то изводить. Мысленно. При помощи пива и дивана. Я сберегу твою правду, о пророк, в умолкшем горле и смежённых веках. Все проблемы нашей жизни, как ты сам понимаешь, — это следствие неправильной кредитной политики государства. На тот свет людей загоняют не слова и не цифры — проценты! Займи мне ещё сотенку. Пожалуйста. Для завершения снежной картины. Спасибо. Отдам после смерти. С процентами, разумеется.

 

 

          — Знаешь, как проектируют военный самолёт? За основу берут нечто невероятное — «произвольный центр тяжести». Чтобы в боевой обстановке можно было вертеться как угодно и не падать при этом, и не терять маневренности и скорости. И что интересно — это возможно не только в теории, но и на практике!

          — Кто это тебя так завёл?

          — Я был в университете, на кафедре. Заведующий сказал, что мои тексты обладают «произвольным центром тяжести». Так что, теперь в нашем партизанском отряде есть вооружение!

          — А я как раз разоружаюсь. Читать перестал. И телевизор больше не смотрю. К тому же, отказавший желудок поститься заставляет… А ты, значит, всё афоризмами балуешься, клипы делаешь для мира, помешавшегося на…, погоди, сейчас без запинки выговорю: на поверхностности. Молодец, выговорил.

          — Клипы?!

          — Да. Афоризм — это «клип» мысли. Ну, вроде патронов. Ими по мелочи стрелять удобно. Можно одиночными, можно очередью. Вот ты ими свой «самолётик» и нагрузил.

          — Я думал, тебе аллегория понравится.

          — А мне и нравится. Мне теперь всё нравится. Я к человеколюбию пришёл. Мне теперь на всё наплевать.

 

 

          — Секрет не в том, чтобы предложить читателю полномасштабное бытописание: от галактического размаха до немытой посуды в раковине. А знаешь, в чём секрет? В интонации! Главное, чёрт возьми, не что сказать, а как сказать! Как! Именно особая найденная интонация повествования приравнивает одно к другому: и звёзды галактик, и тоскливую кухню, и звёзды на козлищевых погонах… Интонация может сделать всех равными: и перед адовой молотилкой, и перед светом Божеским. От интонации говорящего зависит. А у слушающего интонации нет. Поэтому опасно слушать чужого…

 

 

          — Как тебе удаётся с бабами ладить?

          — Должно быть постоянство — не холодно, но и не жарко. Ну, в смысле отношений с ними. Это как снежный ком скатать. Слишком жарко — растает, слишком холодно — не слипнется.

          — А-ааа! Туки-туки! Слышала? Все самые сокровенные истины о женщинах звучат из уст мужчин.

 

 

          — Туки-туки! Ты знаешь, как истину на земле «берут»? Кто сердцем, кто умом, кто уничижением, кто глоткой… Но ведь и «дают» так же!

          — Мимо. Я путешествую в мире смыслов, а не в мире целей. Туки-туки!

 

 

          — Разрешите уточнение насчёт «внутренних органов»?  Уточняю. Если представить душу как законченное высшее тело, то мысли органично займут своё положенное место в предоставленных Создателем координатах — именно место, именно внутренних, именно органов.

          — И что?

          — Очень советую тебе как даос и ламопоклонник со стажем, не выпускать из души кишки. Особенно публично.

          — А то что?

          — Духовных от умных всегда тошнит.

 

 

          — Глянь на текст. Вот ещё одно насекомое прилетело на наш огонёк. Пишет интересно, но…

          — Врёт, что ли?

          — Хуже. Прожил исключительно насыщенную и интересную жизнь — раз. Умеет бесподобно рассказывать об этом у костра или по пьянке — это два. Теперь вот за перо взялся — три. Ерунда в том, что на бумаге у него получается в три раза хуже, чем было на самом деле. Третья производная от первоначального кайфа! Что делать?

          — Ха! Застрелить всех. Заодно обязательно прихватишь и того, кто виноват. Проверено многократно.

          — Он же обидится.

          — Обидится — сам улетит. Кобыле легче. Написать ярче, чем жил, он всё равно не сможет. Да и незачем это делать. Его текст на бумаге — мираж. А вот его личный экшэн — несомненный текст.

          — Так ведь автора жалко.

          — Тогда похорони его в каком-нибудь журнале с помпой и почестями. За свой счёт. Я заранее выражаю свои искренние соболезнования — читать не буду.

 

 

          — В школе я ломал голову над темой сочинения: «Кем я стану?» Прошли годы. Теперь я ломаю голову над другой темой: «Кем я не стал?» И что любопытно в балансе: второй список значительно превышает первый!

 

 

          — Туки-туки! Женщина! Твоя приверженность к косметике лишний раз подтверждает тезу: эстетическая красота — категория целиком внешняя. Ибо внутренней красоты не бывает. Ибо! Ты меня слышишь? Туки-туки! Нечего там, изнутри, раскрашивать! Внутри — только устройство, а это уже не эстетика, а инженерный гений! Слышишь? Внутренний наш мир Бог делал, будучи инженером. А внешний — будучи бомжом и распи… Я хотел сказать, художником. Туки-туки! Эй! Настоящий Бог никогда не красится перламутровой помадой и не наклеивает накладные ресницы! Я это точно знаю, наблюдал лично! Эй, твой Бог, красотка, поддельный, крашеный! Срам Божий! А ещё, между прочим, «эстеты» к нему любят привязывать чего потяжелее. Золото, например. Или слова какие-нибудь тоскливые. Чтоб не улетел куда, негодник, без спросу. Ибо!!!

          — Горюшко ты моё! Сколько в себя опять заправил?

          — Полёт тренировочный. Не более литра.

 

 

          — Я тут котят с кошкой в подъезде подобрал. Всю квартиру гумусом уделали. А в остальном — милейшие существа! Возьми котёночка. Можно двух сразу.

          — На кой ляд ты притащил их к себе?

          — Жалко стало. Все проходят мимо, а я — не прошёл. Не смог. Они мне в глаза смотрели.

          — Ноу коммент-с!

          — А что?! Ничего плохого. Я совершил сердечный поступок.

          — Сердечный поступок одного отягощает сердца многих!

          — Это только здесь, у них, на земле. Собственно, я и пришёл-то сюда лишь за этим — отяготить кого-нибудь. Возьмешь котика, а? У животных нет представления о том, как их следует любить. Поэтому им заранее нравится всё то, что ты умеешь делать в любви и ласке... Возьмёшь котика?

          — Нет.

          — А я бы взял.

 

 

          — Ты знаешь, что ухо — это самое интимное отверстие у человека? Глубина человеческой личности так и измеряется: в ухо дорогое словечко обронишь, а через полсотни лет оно драгоценной жемчужиной с языка вдруг слетит — обратно к людям пожить вернётся. А, бывает, вовсе не возвращается. Навсегда уходит за пределы внутренней галактики глубокого человека. Ухом мы «видим» суть! Поэтому текст — это волшебная «кисточка», которой можно рисовать даже в полной темноте. Береги свои ушки, моя девочка! Никогда не подставляй их насильникам, проходимцам и тем, кто говорит, что «знает истину». Поняла?

          — Да. Не волнуйся. Когда по телевизору будут показывать тебя или бабушку, я заткну себе оба уха!

 

 

          — Человек с ограниченными возможностями часто повторяет: «Не могу. Не умею. Не моё. Не знаю. Не хочу». Инвалидов в небе и в разуме, дочь, куда больше, чем на земле!

          — Я всё-всё-все хочу хотеть, мочь, уметь и знать! Честное слово!

          — Хехе! Не свались на другую сторону, малышка. Быть всеобъемлющим — это не значит быть всеядным.

          — Ты намекаешь на меня?

          — Никак нет! Просто я знаю одного поэта… Его возможности безграничны! Он видит жизнь так же, как видят её архангелы. Он знает жизнь так же, как знают её демоны. И ему всё всёравно на земле — он женат в четырнадцатый раз, у него нет дома, он спит в кучах мусора, у него невыносимый характер… Он — богатырь! Сбывшийся ТАМ и призрачный ЗДЕСЬ.

          — Ты ему завидуешь?

          — Наверное… Я завидую тому, что он способен не завидовать вообще.

 

 

          — Тебя взбуярить?

          — Попробуй.

          — Вот деньги. Бумажный эквивалент пива. Можешь обменять. Ну, взбуярился?

          — Сходи за пивком, а? Сегодня я лёжа взбуярюсь!

 

 

          — Козлища опять копают историю! Сколько раз им повторять: всё, всё, в чём присутствует время, искусством не является и крыльев не имеет! Земная информация ползёт по земле. Памятники не летают, чёрт побери! Рождённое в информации, духом не воспаряет. Имена, списки, памятные знаки — всё это для Бога не более, чем животное мычание. Кришне стыдно! Скотство! Козлища! Будда закрывает лицо руками. Шуму-то сколько! Всё без толку. Самовлюблённые сраму не имут. И только искусство — крылато! А птичек Бог милует.

          — Да уж, обвинять жизнь мы умеем лучше, чем её поддерживать. Каяться и искать недостатки намного проще, чем стремиться к совершенству и восхищаться путём достоинств.

          — За такие слова я дам тебе партийный билет и приму в почётные агнцы. А козлища пропоют тебе славу. Посмернтно, разумеется.

          — Спасибо. Я внимательно обдумаю это предложение. Послушай-ка, не критикуя, ещё раз: «Об-ви-нять жизнь мы умеем лучше, чем её под-дер-жи-вать». С возрастом я возвращаюсь к этому наблюдению всё чаще. Вероятно, некоторые мысли не претерпевают изменений никогда. Это удивительно.

          — Поздравляю! Открывать закрытые банальности не всем дано.

 

 

          — Песнь неожиданно насахасрарилась!

          — Валяй!

          — Песнь об уже, который воображал себя мудрым змием.

          — Уже интересно.

          — Уж притворялся змием. Ом-ммм! Шипел, как все. Ом-ммм! Пришла пора кусаться. Ом-ммм! Какой позор — нет мудрости и яда. Ом-ммм! Пригрелся, жалкий, на жалеющей груди. Ом-ммм! Уж замуж за ужа. Ом-ммм!

          — Честно?

          — Честно.

          — Единственный зуб мудрости и впрямь бывает ядовит.

          — И что?

          — И ничего.

 

 

          — Как верующий человек, вы должны знать и видеть, что тело — это животное. Спасибо вам, дорогая тёща, за то, что вы кормили мою телесную «обезьяну» пирожками. Благодаря этому на её плечах сидел мудрец и в свою очередь кормился тем, до чего мог дотянуться душой и мыслью — до облаков и звёзд. А теперь, старушка, посмотрите-ка себе под ноги. Видите эти звёздные крошки перед собой? Они — ваши!

 

 

          — Со смешанным чувством выслушал твой печально-восторженный рассказ о настоящих американцах — хлебосольных провинциалах. Потом думал. Действительно, одним глазком смотреть на тему чужой жизни неловко — а бинокулярное зрение в этом поле даёт объем и точность, позволяет определить смысловое расстояние… Разные взгляды делают тему богатой и «объёмной». В нашем царстве, к сожалению, много критических взглядов и мало позитивных. Преобладание критицизма и скепсиса заведомо делают нас всех вместе и каждого в отдельности циклопами, одноглазыми чудовищами, для которых лучшее доказательство жизни — «на ощупь».

          — Наверное, в человеческой жизни существует три восходящих, опирающихся друг на друга «производства». Материальное производство — тела и вещи, интеллектуальное производство — образы и чертежи, духовное производство — генерация смыслов. Все производства сегодня, начиная с небесного, сокращаются… Зато в каждом из слоев растёт сфера услуг!

          — Содержательность — это данность. Или это нечто неизвестное? Знаешь, неизвестное следует искать не сходя с места. Только так прибывает самобытная часть жизни. Сборная, с миру по нитке, чья-то культура — это всего лишь историческая кунсткамера идей и их социальных плодов с единственной имеющейся оригинальностью: «местными отклонениями». Ты хочешь, чтобы в нашей кунсткамере появился новый «экспонат» — так называемый, нормальный, здравый человек? Ха-ха! А он здесь кому-нибудь нужен?! И уместен ли?! Кому нужен собственный умник, когда есть готовые решения? Кому нужен собственный старатель, когда умение копировать приравнено к умению творить? Принципиальный и честный? Ха-ха. Глядя на такого, «страшненькие», которые пасутся при людоедах, просто животики от смеха надорвут! Или к стенке поставят. Ха-ха. Высшей ценностью в кунсткамере наделена лишь высшая уродливость.

          — Когда-то предприимчивые были в загоне, поэтому честные овечки спали спокойно. При нынешней ситуации предприимчивые спят спокойно, а овечки — спиваются и умирают. Может, подражание — это не так уж и плохо. Например, отсутствуют нравственные примеры для подражания. И что? Не пропагандируются образцы интеллектуального и культурно-духовного капитала. И что? Нет в достатке собственных образцов. Но что странно и подозрительно — нет и заёмных. Так и чудится чья-то управляющая рука, рулящая не только физическим геноцидом, но и интеллектуально-нравственным. Кому это выгодно? О, всем-всем-всем на этой истощенной и тесной земле. Всем, кроме нас самих!

          — За развитие жизни приходится платить единственной монетой — самой жизнью. Хотя, есть в этом торгашеском деле и свои «капиталы», и свои «клады»... Клады хаотично раскиданы всюду: в небе, на земле. А капитал устроен иначе: как вложишь, так и получишь. Каждая нация продаётся и покупается по-разному.

          — Больше всего наши мысли похожи на жвачку. Жуём, жуём, жуём… И как не надоест?  Бабушкины мозги, например, «жуют» то, что мозги людей жевали уже 2000 лет. Какая гадость! Нынешнее поколение неспроста тянет на свежатинку. Хотя, о вкусах не спорят… Напомни мне, пожалуйста, кто там, у них на земле, победил: рука дающая, или рука берущая?

          — Руки давно уже у всех опустились. Сограждане обожают бесконечно говорить лишь о себе самих. Как подростки. Они «используют» весь мир для разговоров о себе. Практики? Ну, есть, наверное, и практики… Самородки, умеющие отдавать — «использовать» себя для разговора с миром.

          — Не оглядывайся на каменную родину — окаменеешь!

          — Как думаешь, они нас боятся? Или любят? В любой стране именно «глубинка», именно провинция определяет глубину сохранившейся человечности. Многим горожанам сегодня мерещится зов — стремление к природному опрощению. Интеллектуальный конец во имя эмоционального начала. Сколько раз кто-то шептал внутри твоего развращённого и искушённого мозга: «Поехали жить в деревню!» Они, на той стороне планеты, — такие же. Провинция интернациональна по духу своему и она не нуждается в таможнях. Возможно, она не нуждается даже в переводчиках.

          — А, творческое умирание среди ёлок и полей?! Ме-е-едленно… Творческий труп отягощает окружающих и мучает физическое тело. Мир — гроб, в котором рождается неведомое. Как ему, неведомому, выжить? Жаждущих осеменяют здесь искусственно — вкладывая в чрево их сознания зерно какой-либо культуры. Суррогатная самобытность тоже даёт плоды. Но действительно самобытные — открыватели неузнанного — оказываются одиноки. Провинция — отличный «кокон» для таких, это их скатерть-самобранка и плащ-невидимка. Именно благодаря провинциальной терпимости и инертности они могут уйти далеко, уйти не оглядываясь на общепринятые стандарты, — сотворивши небывалую доселе дорогу: из собственного упрямства, непонимания и бедности. Ничто не изменяется в принципах этого пути ни здесь, ни там. Ха-ха. Космос — круглый. Разведчики уходят туда, где нет никого. Переступают границу известного или объявленного «святого». Это — восхитительные преступники! Я снимаю перед ними шляпу. Остальные законопослушные не ходят «за флажки» — ни строем, ни поодиночке. Но в культурной стране они единодушно поддерживают тех, кто готов заплатить за бесподобный поход собственной жизнью. Этому завидую.

          — Завидую твоему умению качественно завидовать. Вероятно, восторженность в жизни не ищут. Её вырабатывают. Причём, не за деньги.

          — …Мы делаемся такими же, как они, то есть, безопасными. А вдруг они станут такими же, как мы? Тогда мир погибнет. Открытая цивилизация умеет переносить тела и сознание в другие места. Что с нами со всеми происходит? О чём говорят репродукторы? Это — исцеляющая проповедь в одеждах новой моды, или умело замаскированное «гуманитарное вторжение»? Продолжение насильственно-добровольного «просвещения» в духе князя Владимира, Петра, Екатерины или Ленина? С поправкой на Интернет и открытость границ. Земля становится моноинтеллектуальна. И она стремится к супермонокультурности. Энтропия — предвестник Апокалипсиса.

          — Умно слишком. Плохо, значит.

 

 

          — Любовь к родине неестественна, особенно к старой и омаразмевшей родине. Такая родина никогда не ответит тебе взаимностью, потому что у неё климакс. Хуже того: старость и конец её недостойны — некрасивая и бессильная, предававшая в прошлом, она, видите ли, требует к себе абсолютного внимания и уважения, которые в здравости дать невозможно. Можно только терпеть. Или изображать это уважение. Именно терпение называют «любовью» её, закодированные на патриотизм дети. Дураку ясно: такая родина — безнадёжный лежачий больной. Ей служат те, кто ценой своей собственной жизни согласен выгребать безобразные отходы и терпеть оскорбления. Существа с душой волонтёра и судьбой скота.

          — Ты просто одинок. Оттого и злобствуешь.

          — Да, одинок! Вот только не могу разобраться, отчего? То ли я убежал по своему Дао слишком далеко вперёд и тогда мне надо просто спокойно полежать на диванчике — глядишь, лет через двести общество меня догонит и найдёт. И всё будет хорошо. А если отстал? Тогда лежать придётся очень уж долго. До нового пришествия.

          — Действительно. Хм-м, родина, говоришь? Нашей злыдне вообще никто не нужен! Она болеть, гадина, любит. Ну, и платит, естественно, только тем, кто при особо важных болезнях состоит. Государственных каких-нибудь, например, изломах или вывихах. А мы что? Ты законченный бездельник, я — рабочая лошадь. Мы не нужны.

          — Может, членовредительством заняться? Давай мы тебе какой-нибудь член отломим! Сразу же пенсию дадут, в очередь на бесплатный гроб первым поставят, льготами осыплют. А? Живи — не хочу! Тебе какой член повредить больше нравится? Только, мой тебе совет, выбирай крупный! Льготы крупнее будут.

          — Лошадь, будь она неладна! Лошадь! Которая научилась сама себя запрягать, сама с собой разговаривать, сама себе сделала телегу, сама груз нашла, сама себя погоняет и всё зачем-то тащится, тащится неведомо куда…

          — Овса дадут, не переживай. Правда, посмертно. Так уж заведено на этой их дороге. Не Дао, сам понимаешь. Ты, главное, на телегу кого попало не пускай кататься. Очень уж нынешние покойнички при должностях и средствах любят такой транспорт. На лошадках ведь, вроде тебя, даже в будущее можно доехать. Кто понимает, конечно. Желающие, естественно, есть. А овса дадут, дадут... У них самое ценное — посмертно! Высокие слова и блестящие побрякушки ещё ждут тебя, мой мальчик.

          — А со старушкой-то что делать?

          — С какой старушкой?

          — С родиной. И жить не живёт, и преставиться не может. По-прежнему разноцветных ситцев для себя требует, а пора бы уж и сатинчику чёрного заказать…

          — Ха-ха! Она ещё сама тебя «закажет»! Лошадь ты наша! Повезёшь старушку, как миленький. Ещё и петь будешь.

          — Куда повезу?

          — А куда ты свою телегу тащишь?

          — Не знаю.

          — Вот и она не знает. Вам по пути!

 

 

          — Где наши женщины, друг?

          — Остались у очага.

          — Где наш очаг?

          — Не стоит вспоминать об этом во время похода!

          — Первых своих женщин я оставил по дороге с земли на небо…

          — А последних?

          — По дороге обратно.

 

 

          — Сквозит, сильно сквозит! Да нет, не закрывай окно, не в этом дело. Я в глухой деревеньке три дня жил. Приехал за тишиной. Представляешь? Деревянный дом, ночь, слышно, как мышиные коготки по старым газетам стучат. Лютая тишина! Стёкла не дребезжат, земля не трясётся. И в собственной голове «говорилка» молчит. Истинное наслаждение! Тишина тишин! Потом, чувствую, что-то ещё есть. Не вся она, тишина, в одном лишь этом покое собрана. Прислушался. Причуялся даже. Вот оно! Мыслей точно нет! В тех мирах, где они суетятся, полное перемирие. Ночь на столбе волшебное яйцо снесла — фонарь включили. Сосед напротив банную печь затопил. Собака вышла к воротам чесаться. Воистину мир! Никто не «фонит» в пространстве никакими мыслями. Животные, куры, овцы, оставшиеся крестьяне — все молчат в невидимом! Все! И одна тишина другую понимает, и одна в другую вложены, и друг для друга они насквозь прозрачны. Сквозная такая тишина! Две тишины… Нет, три! Души, чувства — тоже молчат! И я среди них — тоже сквозной! Присоединился нечаянно. За своего приняли, допустили. Вот он, наркоз-то где! Один раз такое испытаешь, век об этой «игле» скучать будешь. Вышел на двор по делу, а над головой — звёзды! простор! покой вечный! Сквозняк! Сквозняк, какой нам и не снился! И все друг в друга вложены, и все очень тихие. Ни шума, ни дверей нет. Понимаешь?

          — Да уж. При жизни мне не хватало именно этого. Шумновато у них тут, на «Буммаше».

 

 

          — Предлагаю переименовать «Комнату смеха» в «Комнату смерти». Все пучат глаза и клянутся у Почётной могилы, Президент вручает награды. Значит, так. Заходишь и видишь: скауты тащатся и таращатся, учитель учит, врач делает обход, ученые покоряют макро и микрокосмос… Все, как всегда - всюду смерть!

          — То есть, все работают по заведённому распорядку. Чего ради тебя вдруг повело?

          — Природа производит жизнь. Цивилизация производит смерть. Я просто выясняю: с кем быть? Память о смерти позволяет жить, не засыпая.

 

 

          — Милый друг! Пишу «в стол». Взгляни, пожалуйста на список тем для гипотетической эссеистики под общим, знакомым для тебя заглавием: «СМЕРТЬ ПОКАЖЕТ, КТО ЖИВ!» Конечно, это только тезисы, которые вряд ли будут развернуты в полноценном текстовом виде. Но ты поймёшь. Как говорил наш ламопоклонник: «Намекнул и хватит».

          Например. Искусство «выдоха». — Вот, думаю: как «опустошиться», чтобы стать новым? Как достичь продуктивной «невесомости» в антигравитационном пространстве — в среде агрессивного равнодушия?

          Например. Эксклюзивные банальности. — Очень милая мысль! Каждое поколение живущих открывает идейно-нравственный мир человека заново, в новых терминах и в новых декорациях — в собственных формулировках и поступках. Если наполниться прошлым на сто процентов — это стопроцентная «смысловая смерть».

          Например. Вопросы и запросы. — Козлища часто повторяют: «Есть вопрос». Врут! Нет у них вопросов. Вопрос — это то, на что ответа не существует. За этот ответ можно заплатить лишь в одиночку — одержимостью и безоглядностью — собственной жизнью. Сам ты этим «ответом» никогда не воспользуешься. В принципе. Время и новизна так устроены.

          Например. «Тело памяти». — Ну-ка, скажи: что остаётся от человека? Плоды языка! Память — это такая интеллектуальная реальность. Ты знаешь, каково её качество, её масштаб и координаты, её смыслы и место обитания? Никто не знает… Память человечества — этакая «законсервированная» пища для воображения. А память природы, мира — естественная пища для души и ума… Чем питаемся, к тому и способны. Сука за гаражом ощенилась, кутята скулят, того гляди замёрзнут. Смотрю на щенков, а вижу себя — вот она, борьба: кому за физическое, кому за духовное выживание. Естественный духовный отбор — штука серьёзная. Один на миллиард выживает! Гонка жизни. По вертикали.

          Например. Позитивный «паразит». — В начале своей жизни человек не может обойтись без того, чтобы не брать. Потом он учится брать и давать. В финале своего развития он может существовать только так — давать непрерывно. Теорию вижу. Теперь бы на практике третью фазу попробовать…

          Например. Как промолчать по-новому? — Тс-ссс!!! Слова создают паузы. Паузы улавливают смысл. Тот, кто улавливает паузы, говорит больше, чем произносит, и слышит больше, чем просто звук. А ну, попробуй «произнести» запятую, двоеточие, точку... То-то! Смысл пишется знаками препинания. И произносится так же.

          Например. Самодостаточное одиночество. — С хорошим человеком познакомиться очень просто. Следует лишь спросить его: «Эй, парень, а в чём, собственно, суть твоего одиночества?» От такой подачи даже статуи становятся многословны. Почему? Ха! У каждого даоса метафизический передел своего внутреннего мира никогда не прекращается. Этакое расслоение и поляризация интеллектуального и духовного «общества» в себе самом. Понятно? Хорошо, продолжу. Где-то под черепом гуляют и бродят новые мотивы внутренних сообществ для новых внутренних войн — видимых и невидимых ментальных противостояний внутри одной личности: образ жизни против образа жизни. Извини, не смог сказать короче. Перечитай фразу, если что. Самодостаточное одиночество даёт бесчисленные варианты персональной Вселенной. Так можно спастись от интеллектуального одиночества в толпе содержаний. Финальный девиз этого пути: «Искушённость, талант и простота — языка не имеют». Ом-мм!

          Например. Восьмая нота. — А что? Хотелось бы спеть романс в 278-ой октаве… Что для нас лучше: «узкий» или «широкий» диапазоны восприятий мира? Смысл или «спектр смыслов»? Подумай-ка над этим. Так обидно! Мы, у них тут, на земле, такие «узкие» — органов чувств мало! зубов мало! лет мало! Всего мало!

          Например. «И». — Любимая тема. Гимн присоединению. «И» — вот универсальный союз, соединяющий даже несоединимое. Жизнь И смерть, огонь И вода, ад И рай…Не какой-нибудь ограниченный оператор выбора — «или»! Не искусство выбора. Бойся «выбор» считать жизнью, друг мой. Настоящая жизнь — в готовности к настоящему! Извини, мудрёное модное словечко сейчас произнесу. Хотелось бы войти в иную парадигму: «Быть И не быть». Понимаешь? Гибель — в выборе, а жизнь — в готовности. Очень хороший алтарь — всего одна буква! Однако «И» становится орудием убийства в руках того, кто всё-таки сначала заставляет выбирать. Вы-би-рать. Раз и навсегда. Коварство религиозных технологий наглядно: сначала «окончательный» выбор, а потом уж — и, и, и… — путь необсуждаемых присоединений в указанном направлении. Чувствуешь, как близко и громко звучат боевые трубы? Это меня архангелы призывают в добровольное ополчение. Скажи на милость, как можно убить человека на небесах, чтобы он стал послушным на земле? Очень просто.  Пусть «выберет» и станет «односмысленным»! Парадоксы вокруг нас. Прогрессивный ученый односмысленно думает, что он «верит», а односмысленный неуч верит, что он «думает».

          Например. Индустрия зрелищ — «троянский конь» для содержаний. — Приходится хитрить. Вкладываться в общество выгод бесплатно, чтобы не оказаться бедным в обществе любви. И надо на каждом придумывать формы, технологии, будь они неладны. Форма в сегодняшнем скоростном мире довлеет над содержанием. Более того: она может его первостепенно определять! О, её величество Форма! Ты же на своей шкурке чувствуешь, что мир стал настолько «плотным» содержательно, что любой его житель запросто способен развернуть тематический «клип» — любую наглядную формулу бытия в собственное «частное решение». Мир оцифрован до мельчайших частностей. Правда, за это удовольствие он заплатил тотальным разрушением своих стереотипов и архетипов. Клиповость сегодня — удобнейший язык, так сказать, готовые «драйверы» для понимания и поведения. А что? На сверхскоростях это, действительно, удобно. Жизнь ведь свою в условиях свободы и скорости не ведут — пилотируют. Кто не понял — уже в кювете. Трудность передачи содержания от одного живого объекта к другому усложнилась и упростилась одновременно. Внимание! Важная, как мне кажется, мысль. От формы к форме — передача ведётся лишь через форму, с нераскрытой содержательностью внутри. Обмен информацией происходит без остановок ума — без обдумывания. «Контейнерным» способом. Без вскрытия недр информационного «контейнера». Это — феномен. Что, знакомо? Ты, небось, тоже «тянешь» рефераты и курсовые из Интернета? Рад буду ошибиться. Извини, если что.

          Например. Быть собой — это никогда не просить о помощи. — Дальше заголовка, наверное, не продвинусь. Уже всё сказал. Стыдно «нажёвывать» слова ради их объёма. Да, да, именно — не просить о помощи! Это — верный признак состоявшегося человека. Быть собой для него не означает: быть с кем-то, быть при ком-то или быть при чём-то.

          Например. Патриотам смерть по колено! — Замечательный афоризм получился, правда? Если в небесные плоды — в идеи и образы — добавить на земле патетического сахарку да творческих «дрожжей», то дело «воспитания» не-личности решится масштабно и с успехом. Горьковатая ирония. Патриот — идеальный инструмент для того, кто им управляет.

          Например. Духотехнология. — Это я сам слово такое придумал! Означающее высший акт сотворения: когда человек творит человека. В чём творит? Через что творит? Выгода любого творца — в свободе средств, а не в овеществлении цели. Забавно: максимальная толерантность в обществе достигается на крайних полюсах его развития — при тотальной тирании, или при личностном вознесении. Вечный конфликт! Разобщённость самодостаточных одиночек всегда противостоит обществу «опущенных» в коллективное оно. Можно смеяться: ха-ха-ха! Картины деструкции чаруют взор, а картины медленного, постепенного роста заставляют смертельно скучать того, кто привык к зрелищам. Ещё саркастический смех: ха-ха-ха! Именно поэтому оружие в руках умных, но не смирённых духом «забавников», приводит к их самоистреблению. Обращаю особое внимание: духотехнология — это не психотехнология. Совсем не то. Психотехнологии, насколько я мог быть в них посвящён, безнравственны до механистичности и призваны служить хищному интеллекту, его агрессивной экспансии во внутренний мир человека и даже энергетическому э-эээ… людоедству. Ты меня слушаешь? Слушай. Понимать не обязательно. В рамках психотехнологий душевный человек многое себе может позволить. Духовный — наоборот, готов многое НЕ позволить себе. Чувствуешь «изюминку»? Механизмы торможения и безопасности — в этом самом «не». Так называемый дух — это контролирующая оболочка разума, воздействующая на его способность к самоуспокоению. Вот чего нам не хватает! Тормозов! Механизм разгона человеческой эволюции достигается разветвлённым образованием, а возможность вовремя тормозить и безопасно «ехать» по дорогам жизни даёт только воспитание.

          Например. Новизна не рождается! — Наверное, я всё-таки старый. Очень старый. Ну, двести или триста тысяч лет уже намотал на свой календарь. Иначе чем объяснить страсть к повторению банальностей, которые доставляют мне неизъяснимое удовольствие? Я жалею юных. Им приходится сохранять себя в эпоху духовного бесплодия и интеллектуальной распущенности. Ум больше не оплодотворяется «непорочно» — превосходящим его наитием. Серебряный век оставил от себя лишь серебряный миг… Гениев и самобытных чудаков мало, опасно мало. Они не нужны. Вместо этого в изобилии рождаются «ублюдки» — дети ума, зачатые от земного ума. Именно так написаны горы никому не нужных диссертаций. Бррр! Это — оплодотворение-инцест: беспредельно умножается «горизонтальная» сложность видимой, образовательной части жизни, но страдает «вертикаль» — нормально безумная и очень живая её вдохновенность. Как быть? Наша жизнь — это жизнь роботов, наша психология — это психология роботов: тотальная имитация — игра в Человека. Квазиприрода техногенных приоритетов и пространств породила квази… Как бы человека! Так сейчас говорят. Это я тебе, как патологоанатом говорю. Лично сам себе череп вскрывал: сердце отозвало из мозга своих послов. Мы все стоим накануне войны между головой и сердцем. Танки не помогут.

          Например. Ценз «по вертикали». — Обожаю поговорить о «планке» — о высоте темы и уровне её исполнения. Умение быть в теме — это умение максимально отстраниться от «якающей» субъективности. Так? Наверное, так. Как говорится, двери открыты, но не все войдут. Умение быть в теме разделяет людей на «богатых» и «бедных». Фатальность бедности — самодовольство. И оно, проклятое, создаёт дистанцию между охраняемыми «слоями» самодовольно-самодостаточной жизни, которая может стать непреодолимой... Это как бы «вид сбоку». Оттуда же видно, что только «вертикаль нравственной власти» протыкает пирамиду общества, как небесная шпага. Это — вызов, который ты принимаешь, или уклоняешься от него. Я всегда говорил: невидимую дуэль можно выиграть только внутри себя самого. Плюнь на государство! Здесь нет «планки». Государство — это не тема. Оно коварно «разбивает» человека с детства на отдельные части, словно неживого, подобно тому, как мясник разделывает тушу: мозги, сердце, лытки…, — всё продаётся и покупается по отдельности и по разной цене. О, жизнь! Где взять «мёртвую воду», чтобы срастись? Где взять «живую», чтобы дышать в пути? Кто поручится, что жизнь после смерти останется собственной жизнью?!

          Например. Пропускная способность. — Внимание ещё держишь? Молодец. Ты — добротная личность. То есть, это такой «широкополосный усилитель», если выражаться техническим языком. Критерии «широкополосности» — моё-не моё? — раздвинуты до упразднения границ в любых понятиях и знаках. Чувство стыда от искусного ума и чувство беспомощности от неразвитости чувств у блаженных отсутствуют.

          Например. Последнний архетип. — Удивительное открытие! На земле имеется совершенно реальный и всем понятный идеал — это … смерть. Тот универсальный нулевой отсчёт, относительно которого иерархия человеческих ценностей на линейке бытия расставляется правильно, — и в мире внешнем, и в мире внутреннем. Знаешь, подростки совершенно правильно задумываются о смерти, когда наступает время болезненных «переходных» компромиссов: идеальное внутреннее вынуждено мириться и сотрудничать с грубым и лживым внешним. Роды личности — это всегда опасный переход через Рубикон. Роды самостоятельного разума, в том числе. Интересно, какие «акушеры» принимают юную душу и юное сознание здесь, у них, на земле? Надо бы поинтересоваться… Давно дискредитировали и исчерпали себя все земные «вечные и высшие» идеалы-самозванцы: религии, партии, национальная кичливость... И вездесущие деньги не могут поставить знак равенства между высшим и выгодным. Хотя ничто уже не свято! Впрочем, остался один, самый последний идеал — смерть! Ба! Этот «отсчёт» не подведёт нигде: ни в оном мире, ни в ином. Перед лицом природного ничто жизнь не умеет врать и согласна-таки на эфемерный способ роста — на идеальность. Финальная формула лаконична и воистину бескомпромиссна: смерть покажет, кто жив, с одной стороны. И с другой: жизнь покажет, кто мёртв. Знаешь, я очень горд, что нашёл эту формулировку совершенно самостоятельно, без единого стакана!

          Например. Отчаяние титанов. — Читать нечего! Словно наконец-то настроившийся большой симфонический оркестр, общая интонация объединяет цитаты из последних, дневниковых книг мыслителей всех веков. Высокое разочарование — вот жизненный итог всех восходящих на вершины духа и философии. Кто им задал эти правила: хотеть убедиться в невозможности невозможного? Но ведь кое-какие ступени, кажется, постижимы! Бессмысленность суеты? Да. Безадресность любви? Да. Боевые брюнеты, рыжеволосые хитрецы, русые задаваки, упрямые блондины или трудолюбивые шатены — все они приходят, в конце концов, к «общему знаменателю» и примирению — становятся одинаково седыми и лысыми. Ха-ха. Точно так же великих объединяет усталость и одиночество. Не смешно.

          Например. Смертельный союз. — Собственно, речь пойдёт о «составном человеке», о мужчине и женщине, слившихся в пару. Я часто об этом размышляю. Личный пример уже кончился, однако накопленный опыт всё ещё беспокоит.

          Например. Восстание. — Надо бороться с патриотами. Они погубят страну. Образование и воспитание новорождённых ведётся в контексте «восставания» из прошлого — из всего, что уже известно. И посмотри, какая хитрая и гадкая есть уловка. Время персонального «восстания» равняется времени персональной жизни. Так? Конечно, так. А время культурного «восстания» распространяется на тысячелетия. Родства не помнящие живут только в самом первом «загоне» времени — в «заповедник» не все попадают. Не дворяне… Беда, когда культурному времени предоставлен лишь срок персональной жизни. Плебей культурность от культуры отличить не сможет. На этой слепоте патриотов и стряпают.

          Например. Цель жизни — смерть. — Не бойся! Речь о самом главном в жесточайшем «искусственном отборе» цивилизации: как войти в общечеловеческое поле памяти? Смысл-то в этом. При помощи чего возможен «запуск» на орбиту не-бытия? Злодеи и благодетели, клоуны и чаровники, правители и разбойники, писатели книг и инквизиторы, поджигатели и спасатели, учёные и неучи — все, кто «взлетел» на орбиту истории, оказались равны. Да, да! Память о прошлом — театральный склад образов, из которого каждый волен взять ровно столько, сколько способен унести в своё настоящее. А дальше что? Вот теперь бойся! Смерть неутомимо отсекает «пуповину» созревшего личного образа, который, так или иначе, вырастает за несколько десятков лет на живых двуногих «корнях»… Чьи-то плоды безымянными валятся вниз, чьи-то взлетают. Надолго ли? Один век, два века, три века… — полёт нормальный! Примеров достаточно.

          Например. Роды души. — Роды невидимого! Красивое и утешительное представление о конце, правда? Край жизни подводит к итогу: чего ты достиг, человек, — «возраста» или «старости»? Как происходят «роды души» в традиции твоего народа? И происходят ли? Кто и как ассистирует уходящему? Кто это тебя тянет за ноги вниз и кричит: «Ой, на кого ж ты меня покинул?!» Режут ли «пуповину памяти» оставшиеся? А если не режут, то знают ли они, что погибают от «гангрены памяти» сами — от «заражения» тем светом? Любой «праздник горя» будет наглядным подтверждением тому, что я только что сказал. Можешь проверить самостоятельно.

          Например. Цена финала. — Или цена идеалов?.. С кафедры бы я так изложил: «В контексте заявленной аллегории легко представить объекты для наблюдений: колебания поведенческих цен, инфляция норм  допустимого в обществе, нравственный дефолт». Меня бы не поняли… И я бы себя за это похвалил. Стереотипы в эпоху перемен никого «не держат», впрочем, точно так же «не держат» и архетипические опоры. Хаос — отец обновлений — утомляет своей бесконечной перспективой, поэтому нормальному человеку хотелось бы вернуть равновесие в душе и в обществе? Что ж, для этого цена смерти должна быть равна цене жизни. Но где это вообще возможно сделать? Ой-ой! В проповеди? В забвении? В искусстве? В диктатуре? И да, и нет. Есть лишь одно волшебное место — наше настоящее: жизнь и смерть сходятся только в мгновении! Ты знаешь. Остальные места — колдовские. В мгновении хаос застывает, наконец, и финальное чьё-то дыхание шепчет: «Дорогой! Дорогая!» Ради этого стоит из мгновения выйти, чтобы однажды вернутся в него богатым. М-да… Без поэтического языка всё-таки никому не обойтись. Язык намёков удобнее чертежей.

          Например. Персональный Апокалипсис. — Эй! Как гаснет в человеке свет? Он, между прочим, гаснет в нём персонально. А почему человек «горит» от любви в одиночестве? Потому что в толпе он горит от ненависти. Почему грубого варвара «тошнит» от высокой культуры? И наоборот. Почему?! Удивительно. Мёртвое тошнит от живого, живое тошнит от мёртвого. По этому простому и понятному признаку мы сможем отделить отдно от другого даже в самих себе. Апокалипсис — и впрямь катастрофа целиком внутренняя. Рвотный рефлекс — его гонец. А дальше, как по нотам: «внутренняя катастрофа» выходит наружу и превращается в разрушительные поступки.

          Например. Нищелюбие. — Знаешь, в чём состоит феномен неволи и рабства? Тюряга даёт своим деткам чувство социальной общности при минимуме жизненного потенциала. Особый эстетический путь порождает убогость духовной тюрьмы: наслаждение скорбью, общение через горе. Тьфу! Прославление терпения и смирения — смерти в рассрочку — со смаком. Тьфу-тьфу! Такое искусство и такая вера исправно служат роковому финалу… Ну да, осуществляется тот самый, специализированный эволюционный «заказ» по производству Последнего Архетипа. Смерть как философское понятие выходит на авансцену, чтобы дать миру мир. Бред, правда? Остаётся лишь надеяться, что не последний… Чёрт побери! Из жизни в жизнь есть лишь один путь — ну, да, именно он… Глаза закрыть всё-таки придётся. Хотелось бы видеть в этот момент рядом с собой… Землю? Небо? Кого-то? Не скажу, не смогу сказать, куда именно глаза повернутся. Зато легко перечислю тех, кого и что видеть точно не захочу. Ненависть предметнее любви. М-да. Все мы здесь — «подельники эпохи»... И друг другу надоели, потому что все — одинаковые…

          Например. Дать труднее, чем взять. — Наши головы распухли от перепроизводства всяких «ценностей». Тупеем от избытка. А у так называемых творческих особей проблема того хуже — не могут избавиться от того, что сами же натворили. Их мучает интеллектуальный и духовный «мастит», избыточность внутреннего содержания, отчего господа творцы делают оригинальные преступления «наоборот» — придумывают насильственное навязывание содержаний. Перформансы какие-нибудь. Умора! «Свобода» творческого бытия как бы прошла точку своего наивысшего равновесия. И творцы вдруг осознали: рабство сегодня не в тривиальной бедности, рабство — в невозможности «отвязаться» от тех, кому предназначено «дать».

          Например. Как первому не стать последним? — Ну, тут всё просто. Стал ты, допустим, первым министром. Сразу же возникает вопрос: как не стать последним негодяем, последней сволочью, последним лжецом? Испытание избытком труднее, чем испытание неудовлетворённостью.

          Например. Односмысленные и окаменевшие. — Значит, так. Инвалидов на земле гораздо более того, чем мы привыкли о них думать и знать. Инвалиды — это люди с ограниченными возможностями: в духе, в мысли, в мечтах… Их, таких вот, огромное количество! Практически каждый! Поэтому что удивляться, если и общество существует с ограниченными возможностями: в духе, в общении, в государственном устройстве, в совокупных общественных мыслях и желаниях. Логично? Логично. Хуже того! Общество «ограниченных» порождает жуткого монстра — безграничную государственную власть. Не дурака — непредсказуемого придурка. Демонического зверя, не связанного никакими границами ни на земле, ни в небе. Ты же знаешь: в этой «односмысленной» темноте, в интеллектуальном аду, в тюрьме для души спасаются по одиночке! Один, как все. А вот бунтуют — массой. Все, как один. Люди с ограниченными высшими возможностями очень опасны.

 

 

          — Человек… Театр одного вахтёра… На бесконечном поле времён вспыхивает единожды бесконечно малая точка… И когда мы вспоминаем о ком-то, сосредоточившись только лишь на этой микроскопической вспышке, то много ли сможем увидеть? Возможно, высоту человеческих достижений, да интерпретацию «ландшафтов» его внутреннего мира. Именно внутренний мир — не вспышка и не точка. Мир — это мир. Он большой. Но и этого мало. Картина слишком не полная. Поэтому, вспоминая человека, полезно оглядеться вокруг, используя «точку» чьей-то жизни, как центр наблюдений и отсчётов, от которого можно и вдоль, и вдаль «поводить» радиусом знакомств, представлений, видимых и ощущаемых картин. И в этот жизненный «захват» обязательно попадут те, кто живут подобно: други, имеющие внутреннюю вселенную и высоту воплощённых плодов — те, кто не сосредоточен лишь на себе, а умеющий так же «поводить» подобным «радиусом» вокруг. Именно благодаря экстравертам осмысленная жизнь имеет удивительное «сцепление» и за столом, и в путешествии, и в разговоре, и — в памяти.

 

 

          — Повсюду мертвенные меты кричат не значимому: «Значь!» И бездыханно тело жертвы, и духа лезвие — палач.

          — Оммм!

          — … Всё пусто так, как будто пустота уже наполнилась пустотою. А я слишком полный собою, я — снаружи…

          — Оммм!

          — Ты скажешь больше, если сможешь говорить молча. След символа превосходит следы в камне. Один исчезнувший, всех-всех явившихся оставит в дураках!

          — Оммм!

          — Не до работы нынче мне. Я утомлён прогулкой. Коль хочешь общей жизни — разденься, рядом ляг и спи.

          — Оммм!

 

 

          — Не способный умереть от стыда, умрёт от боли. Ик! Ик! А также: молодая жизнь лучше молодой смерти…

          — А-а! Вот почему почему все боги ходили голыми!

 

 

          — Между прочим, Будда показал мне кое-что.

          — Со всяким может случиться.

          — Знаешь, он показал мне первобытную землю, сначала только океан, а потом  сушу и второй океан — атмосферу над всем этим. И в первом, и во втором океане завелись звери. Сначала страшные, потом получше, вроде нас с тобой, но всё равно страшные.

          — Детскую энциклопедию читал перед сном?

          — Нет. Думал об информационной среде… Об информационном океане. Это — океан номер три. Атмосфера, которой «дышат» наши мозги. В ней плавают, ползают и летают самые страшные существа — звуки, слова и картинки. Жуткие хищники. Они охотятся и жрут всех, кто успел народиться в предыдущих двух океанах.

 

 

          — Дочь, как ты считаешь, почему человек назначил себя сам «венцом природы»?

          — Потому что он всех убивает!

          — Всех?!

          — Конечно! Даже себя.

 

 

          — Отныне я выступаю на защиту всего канонического!

          — Что вдруг? На незаслуженный отдых потянуло?

          — Раскусил одну вещь. Общество всегда деградирует, если теряет свои константы. Понимаешь, не всё в опыте новой жизни должно быть изменяемо. Не всё! На практике получаются лишь крайности. Одни дураки вообще ничего не дают изменять, а другие меняют так, что всё летит к чёрту. У нашего общества нет «мозжечка», поэтому искусство прямохождения и равновесия для него недоступно.

          — Точно! Я всегда говорил, что гиганты мысли и карлики духа в наших местах — это одно целое. Без бэ!

          — Скажи на милость, является ли опыт собственным, если его передача осуществляется в каноническом, неизменном виде? Именно так получается «неизменный» на все времена человек. Именно так продолжается вечно застой в небесных мыслях, от которых рожается ложь и скука внизу.

          — Завидую твоему молодому задору.

          — Я не хочу «застывать». Борьба идёт за возможность свободного роста. Каноническое — это всё, что уже сбылось. На него удобно опираться, когда рвёшься дальше… А сбывшееся не имеет права на первенство!

          — Твоё небо — это текст. А теперь ты хочешь сделать над ним большой и загадочный кроссворд — контекст. Так?

          — Наверное. Картинки я всегда беру местные, а их звучание хочу услышать как часть космической симфонии жизни…

          — Ага. А козлища, значит, наоборот, выставляют свою не менее звёздную дребедень на кокардах и кителях и, трясут рогами, и требуют петь встречный гимн: «Ме-е-естные мы! Ме-е-естные!» Громко и публично. Козлища, батенька, твой благородный порыв легко переворачивают, у них тоже нет никакого «мозжечка».

          — Ну, а я что говорю? Опоры нет! Подмены и потрясения — это не Дао. Каноническое разрушили.

 

 

          — Тебе сегодня лучше?

          — Да, спасибо. Сегодня я страдаю растроением личности. Вчера страдал раздевятерением. Для полного возвращения к традиционной дуальности ста монет будет достаточно.

          — Пьяница!

          — Кто бы говорил! Я беру кое-что в желудок, а ты берешь в голову. Мы братья, дружок. Послушай-ка последнее. Принадлежит перу неизвестного автора: «Рождённый в царстве смерти тусклой, бессмертен в том, что он един для шторма чувств и мыслей узких. И — потому непобедим!» Ну как, впечатлился?

          — Береги сахасрару, дружок.

 

 

          — Девочка! Удовольствия не должны повторяться! Именно так они превращаются в пороки.

          — Но ведь удовольствия могут быть разнообразными…

          — Это — разнообразие пороков!

 

 

          — Ты только послушай, что ты наворотил в эпиграфе: «Друзья становятся партнёрами, чтобы дружба поднялась высоко — выше времени и повседневности. Союз ТАКИХ единомышленников — это небесный фундамент, на который уверенно опираются наши земные дела». И тебе не стыдно? Возмущённый неизвестный автор по этому поводу был вынужден написать: «На низшем высшее поженят — козёл войдёт в эдемский сад. И от бесплодного сближенья окаменеют небеса!» Ну, стыдно, или нет? Говори скорее!

          — Стыдно вообще жить среди них…

          — То-то!

 

 

          — Неизвестный автор мне нравится. Что-нибудь да подкинет. «Молчи! В кольце реинкарнаций огню беспамятства — мой стих! Смерть отсекает шёпот старцев от горлодёрства молодых».

          — Ты пьян!

          — Но не душой и разумом. Быть трезвым — это быть собой! Оглянись, дружок, посмотри-ка сам: больные душой и разумом — вокруг тебя. Они падают, они блуждают, они держатся за «столб» какой-нибудь изрядно подгнившей идейки, или их, «накачавшихся», вовсе несут заживо на кладбище истории… Вот кто пьян, а не я!

 

 

          — Что это? Фотоальбом? Природа? Зачем ты это смотришь?

          — Природа! Тот же стриптиз, только без сисек. Природа умеет обнажаться перед художником куда лучше, чем какая-нибудь модель. Собственно, она всегда обнажена. И это её не портит.

 

 

          — Я тут записную книжку решил выбросить. Сейчас состоится единственное последнее чтение. Слушаешь? Слушай. Подобное не только притягивает подобное. Но и воспитывает подобное! Ты слушаешь?

          — Оммм!

          — «Вера» — это показатель надёжности. Именно вера в исключительных, крайних условиях определяет максимальный предел работоспособности системы «на отказ». Это — принцип испытания: техники в жизни и Бога в человеке.

          — Оммм!

          — Величина настоящего определяется способностью отдельного человека вмещать в себя ценности коллективного бытия.

          — Оммм!

          — Техническая «правда» всегда вещественна. Вещи не лгут.

          — Оммм!

          — Смысл в достижении цели, но никакая цель не является смыслом!

          — Оммм!

          — Какими мы себя показываем и какими нас видят? Цельность натуры — это её информационная достоверность и при объективном взгляде снаружи, и при субъективном взгляде изнутри. Информационная самостоятельность проявляется в умении слушать, а информационная трезвость — в умении говорить.

          — Оммм!

          — Большой Человек стремится к своему Большому Делу. Обычно их встреча заканчивается тем, что Большое Дело заслоняет собой Большого Человека. Потому что оно на нём держится и потому что бежит впереди него. А потом Большой Человек умирает… И все «маленькие» люди вдруг ахают: «Ах, какое Большое Дело остановилось!»

          — Оммм!

          — Вы никогда не сможете сделать новую жизнь, пока не сделаете нового человека! Нового! Вы знаете, что он хочет? Куда пойдёт и кого возьмёт в команду? Что для него будет ценным? Нет, вы не знаете! Умножение известного заполняет ваше время, отнимает силы и кормит ваше любопытство. Но это — не путь новизны. Кто же даёт вам её? Имя «заказчика» — Миф! И живёт он не с вами. Так берегите его внимание и не соблазняйтесь наивной «примеркой» — занять его место.

          — Оммм!

          — Зрячий умеет предвидеть изменение обстоятельств и поэтому преображается ещё до их прихода. Это — готовность. Не готовых новые обстоятельства преображают в отбросы.

          — Оммм!

          — Земля украшает небеса своими плодами. Небеса украшают земную жизнь одухотворением и осмысленностью. Считается, что Бог первым начал эту игру в комплименты.

          — Оммм!

          — Следует беречь и сохранять себя. Для чего? Для того, чтобы помогать другим беречь и сохранять себя!

          — Оммм! Всё? Ну, наконец-то! Помойное ведро под раковиной видишь? Молодец. Туда твоей книжечке и дорога.

 

 

          — Талант, возможности, перспективы, продуктивные связи, счастливый случай, достижения в ремесле, блестящее образование, наследие знаний и памяти, отличные учителя, первоклассные манеры, высокая карьера, трудолюбие и стремление к новым вершинам — всё это необходимо непрерывно растущему человеку. Но если в жизненном пути всем вышеперечисленным руководит эгоизм, результат беспощаден — духовная нищета.

          — То-то я всё думаю: отчего это мне безразличны и возможности, и перспективы, и первоклассные манеры…

 

 

 

          — Гулять! Гулять! Гулять! — Вот вожделенная цель убогих и сладкая цель их существования. Гулять и учиться «наслаждаться» убогим — грязью: плевками, грязной речью, комфортно существовать в извращённой и нездоровой норме быта.

          — Поэтому ты запретил нам с бабушкой ходить в парк?

          — Именно поэтому! Бесцельное и бездарное времяпрепровождение! Гуляние — процесс осмысленный, нужно точно знать: куда ты идёшь, для чего и с кем? Гулять «просто так» — это убивать себя и своё время. Просто так! По сути, участвуя, таким образом, в процессе умножения социальной «грязи» — добавляя бытию бессмысленность. Гуляние «просто так» не изменяет качеств личности в лучшую сторону. Гулять «просто так» означает жить «просто так».

          — Ты просто хочешь досадить бабушке.

          — Ненавижу «гулять»! И — «гуляющих» тоже. Тебе нравятся алкоголики в нашем подъезде? Они писают под себя и гадят словами. Все отверстия в их организме приспособлены лишь для этого. Тебе это нравится?

          — Нет…

          — Ненавижу «гулянку»! Люди пожизненно гуляют по магазинам, по волнам моды, по дорогостоящим тропам для зевак… Даже по времени можно гулять, чёрт бы побрал всё это! Грязь существует не только под ногами! В чувствах! В мыслях! В истории, в идеях и в вере!

          — Но ты же сам обо всём этом пишешь. Значит, ты хочешь сказать правду…

          — Кому нужна правда о чуланах и подвалах?! Правда, которая называется горе… Нам нужна другая правда — правда о небесах. Она называется сказка! Настоящая правда, дитя, беспредметна и невещественна, а, зачастую, и безымянна. Понимаешь? Э-эх! Правда на земле — это индустрия культов!

 

 

          — А для кого ты пишешь?

          — Ни для кого. Всё случается само. Сначала кто-то «показывает» мне мысли и идеи, а потом я приделываю к ним слова и кладу на бумагу. Осенью листья осыпаются и гибнут. А плоды… Бывают среди них и ядовитые.

          — Понимаю. Новые мысли. В твоём столе лежит книга-убийца?

          — О, дитя! Давай помечтаем. В действительно новой книге всегда заложена нечеловеческая сила и поэтому тщедушный, но соображающий автор хотел бы её уничтожить. Но он не пожалеет своей собственной жизни, чтобы этого никогда не произошло.

          — Внутри тебя всегда кто-то борется?

          — Да. И всегда кто-то побеждает.

          — А кто сегодня победил?

          — Тот, кто шепчет внутри меня: «Ищи деньги, устройся на постоянную работу, купи хорошую машину». М-да… Вряд ли в памяти благодарного человечества и потомков сохранится этот мой личный порыв...

          — А ты напиши об этом!

          — Ха-ха! Быт убивает всё, что с ним соприкасается.

 

 

          — Если ты отдашь нагрузки, то получишь слабость сил. Хорошая мысль, правда? Потому что человек больше всего похож на грядку — постоянно зарастает сорняками. Надо пропалывать.

 

 

          — У них, на земле, аборигены просто обожают «приклеивать» самих себя к каким-либо праздникам. В одних странах аборигены весёлые, и праздники у них весёлые — праздник весны, праздник смеха, праздник солнца, праздник любви. А печальные граждане кайфуют иначе — праздник похорон, праздник всенародных поминок, праздник мучеников… Ты знаешь, дочь, что такое «дуальность»? Это когда целое раскалывают пополам. Ну, по деревянному Буратино, например, колуном… Праздники — это и есть такой «колун», после которых у всякого Буратино случается раздрай и развал: одна его половинка непрерывно хохочет, а другая непрерывно льёт слёзы.

          — Я помню. Истины нет и это — истина.

          — Молодец, девочка. День и ночь, верх и низ, правое и левое… Из ниоткуда в никуда можно катиться только так: составив из двух расколотых половинок чудесное колесо.

          — Все это знают.

          — Ой ли? Если все будут всё знать, то не останется тогда ни одного не знающего. Колесо остановится.

          — Какое колесо?

          — Жизни и смерти. Незнайки — его мотор, а знайки — всего лишь пассажиры... Посмотри, как живёт семечко в сезонах земли и ты поймёшь, как живёт земля в сезонах Вселенной.

          — Нас здесь кто-то «посадил» и теперь постоянно «пропалывает»?

          — Возможно.

 

 

          — Почему мы продолжаем говорить даже тогда, когда говорить не о чем? Почему мы «рыхлим и рыхлим» почву слов, прибавляя к этому общемировому процессу нечто, «пропущенное через себя»? А «пропущено» многое: и своё собственное, и далёкое, и местное, и обязательное, и случайное. Но, в конце концов, всё едино! Удивительно другое: бессвязных букв и слов в этой великой массе информации не бывает. В конгломерате разнополярных смыслов, собственно, и представляющих собой общую память землян, есть одна уникальная особенность — это идеальный «отражатель». Пессимист здесь будет удовлетворён пессимизмом, а оптимист оптимизмом. Как спросишь, так и получишь. Точнее —КАКИМ собою прозвучишь? Качество человека — ключ к информационному Сезаму. Слова, оказывается, тоже «пропускают» нас через себя. В этой круговой законченности таится возможность отстраниться и от косности себя самого, и от затвердевающей убеждённости толп.

          — Жаль, в буддизме не принято выдавать начинающим медали, или хотя бы Почётные грамоты. Трави дальше!

          — Слова есть волшебное зеркало овеществлений!

          — Заковыристо. Однако любите вы, батенька, трудиться.

          — Труд — это крылья мысли, на которых она перелетает из мира невидимого в мир технологий.

          — Оммм!

 

 

          — Облака бегут за облаками, вода бежит за водой, жизнь за жизнью. И только смерть ни за кем не бежит. Она просто ждёт, когда бегущий остановится.

 

 

          — Открытием поделиться?

          — Делись.

          — Знаешь, почему людишки боятся, например, мышей? Потому что они их не чувствуют. Потому что они с детства привыкают лишь к одному — «чувствовать себя». Себя и только себя! А волшебные герои живут иначе…

          — Чувствуют других в первую очередь. Как самих себя.

          — Правильно!

 

 

          — Почему взрослые постоянно хотят спать?

          — Потому что они торопятся. Быстро-быстро вырастают, быстро-быстро учатся, быстро-быстро работают, по-быстрому отдыхают и скоренько умирают. Вот и не успевают выспаться при такой спешке.

          — И ещё взрослые очень любят покой. Они что, покойники?

          — Хм-м?

          — Если есть в жизни покойники, значит, должны быть и беспокойники! Мы с тобою кто?

          — Несомненно, беспокойники!

          — Правильно. Мы всё время беспокоимся, хотим что-то делать, рисовать, прыгать, бегать. Да? Беспокойники всегда прыгают, им некогда спать!

          — Хм-м… Пожалуй, всё человечество можно поделить на две категории: покойники и беспокойники. Бабушка часто говорит, что ей нужен покой. Она что, покойник уже?

          — Она стремится к своим. Но не вся. Сердце, например, у нашей бабушки до сих пор очень беспокойное.

          — А остальное?

          — Остальное уже не прыгает. Давай не будем переходить на личности, а рассмотрим проблему в общем.

          — Как это, «в общем»?

          — Ну, например, что получится, если покойник женится на беспокойнике?

          — Беспокойник убежит!

          — А если ему некуда бежать?

          — Тогда он будет воспитывать из покойника беспокойника.

          — Не получится.

          — Почему? Должно получиться!

          — Ладно. Слушай внимательно. Покойникам терять нечего, у них нет своей собственной жизни. Поэтому многие из них при-тво-ря-ют-ся — притворяются! — беспокойниками. Бррр! У людей это умение называется словом «суета»: одни и те же разговоры, одни и те же действия, заводные ритуалы… Покойники любят окружать себя множеством орущих и трясущихся в бездушной толчее вещей. Покойники обожают круглосуточно смотреть телевизор, следить за модой — для них очень важно «быть, как все». Покойников на земле большинство, земное пространство принадлежит им. Посмотри внимательно, и ты увидишь, как умело они притворяются по одиночке или все вместе: «Мы беспокойники! Мы беспокойники!» Ха-ха сто десять раз! К тому же, они очень заразны.

          — Они тоже болеют гриппом?

          — Хуже. Они болеют враньём. Вылезают из могил даже днём и занимают место живых. Сядет какой-нибудь покойник на место Президента, да как заорёт на всех: «Спа-ааать!!!» Многие и уснут.

          — Навсегда?

          — Слушай дальше, дитя. Уснувшие, не просыпаясь, встают утром по будильнику и выходят из своих коммунальных или приватизированных гробов — притворяться и заражать тем светом этот свет. Такая у них работа.

          — Они кусаются?

          — Ещё как! Приходит хорошенький и наивный мальчик или девочка к тем, кто «кусается», на преддипломную практику, например. В корпорацию монстров. Приходит и говорит: «Давайте всех сделаем счастливыми! Будем любить и улыбаться! Будем работать бесплатно и отдавать силы своей жизни всякому, кто в этом нуждается!» Наивный не понимает, что вокруг — одни «укушенные»: они давно уже перекусали и друг друга, и своих детей. И вот, они подходят к новичку всё ближе и ближе… Они говорят ему ласковые убедительные слова и внушают закон своего покоя: «Так положено. Ты обязан. Верь, не спрашивая. Выполни свой долг». А потом — кусают. В мозг или в сердце. Так новый человек тоже становится «укушенным» и даже удивляется: «Чего боялся? Что зря кипятился? Всё же нормально теперь!»

          — Весь мир — укушенные!

          — Хм-м!!! Да.

          — Откуда тогда берутся беспокойники?

          — Беспокойники принадлежат только себе и никому больше. Они не собираются в толпы. Им не приходит в голову клянчить подаяние — ни в небе, ни на земле. Подаяние! Это то, что считается у покойников «жизнью». Тьфу. Беспокойники — это вечно новое семя жизни. Покойники за ними охотятся, а, найдя, не дают прорасти.

          — Ой!

          — Вот тебе и «ой». Береги себя, малышка. Покойники изобретают мёртвый мир. Беспокойники — одухотворённый. Покойники могут любить только покойников. Они прославляют своих мёртвых героев. Они водят своих детей к могучим могилам и заражают юное поколение демонической заразой — мёртвым патриотизмом и мёртвой верой. Религиозные демоны и патриотические драконы витают над толпами и шепчут в уши родителям: «Укуси своего ребёнка! Укуси!» — «Для чего?» — недоумевает иной упрямый родитель.  А демон гремит, оглушая рассудок: «Укуси! И я защищу твоих детей от жизни!» Укушенные так и говорят о себе, не стесняясь: «Нас тьмы и тьмы на земле!» О! Днём их совесть спит, а ночью, когда их покидает разум и чувства, они живут бессовестными иллюзиями.

          — А ты сам видел «укушенных»?

          — Ежедневно. Они живут внутри огромного мертвеца, который называется Государство. Это — огромное чудище, которое своей собственной жизни не имеет, поэтому пожирает всякого, кто дышит. Я видел «укушенных» всюду: на таможенном терминале, в здании налоговой инспекции, на иннагурации Президента, на бирже труда, в банках, в пивном ларьке, в железнодорожном агентстве… Но не всё беспросветно. Спасибо беспокойникам, их жизнь на земле — подвиг.

          — Они сами себе — государство?

          — Точно! Сами себе государство. Они тоже работают, верят, ищут и перемещаются. Но при этом не спят! Не спят во всеобщих правилах и страхе. Понимаешь, дитя?

          — Никогда не буду спать!

          — Попробуй.

          — А как размножаются беспокойники? Они тоже кусаются?

          — Подумай. Видишь, на столе горит свеча? Это — жизнь беспокойника. От этого огонька может загореться подобный огонёк. Впрочем, от неосторожного обращения с огнём может случиться пожар… Кто зажёг первую свечу? Этого никто не знает. Каждая живая свеча горит сама по себе, но все вместе они образуют удивительный свет — это мир беспокойников: они, даже в полной темноте, умеют давать свет из себя.

          — А разве нельзя ну как-нибудь поджечь наших покойников?

          — Мёртвые не горят. Расти и ты поймёшь: кто есть кто. А когда вырастешь, надеюсь, сможешь оценить: насколько ты сама заражена мертвечиной.

          — Я здоровая!

          — Это правильно. Думай о хорошем и тогда его можно будет делать. И не шути черно. Чёрный юмор укрепляет черноту.

          — Иногда мне кажется, что ты тоже маленький.

          — Стараюсь. Это называется «психологический возраст». И я знаю один сумасшедший секрет: все дети от рождения — беспокойники. До той поры, пока не укушены.

          — А кого в тебе больше?

          — Во мне? Ха-ха! Утром и вечером мной, несомненно, руководят покойники. И в обед, пожалуй, и после обеда тоже… Чёрт возьми! Беспокойник во мне просыпается только в одном случае: когда спать мешают!

 

 

          — Слово — поверхность. Каждый найдет здесь свою глубину.

          — Оммм!

 

 

          — Эй, кому сегодня адресованы большие романы? Кто вложит свой адекватный труд в прочтение пережитого и сочинённого? Роман требует от читателя выносливости странствующего путника и ещё совершенно особенной привычки — погружаться в постепенно нарастающую глубину литературного пространства. Смысл романа не «схватишь», как клип или афоризм. Большое произведение имеет свой собственный «устав», и при входе внутрь требует соблюдать старое правило — быть внимательным и послушным. И тогда тебя проведут по всем путям и тайнам незнакомого мира. Какие же это тайны? Это — ты сам. Читатель. Тот, кого Книга читает... Читатель должен быть открыт для романа! Читатель и Книга, они должны соответствовать друг другу, чтобы потрудиться взаимно — сотворить мир. Большое литературное произведение по своему устройству напоминает живой океан. Не умеющие плавать (читать) загорают на берегу или бултыхаются в неглубоких лагунах (листают страницы, выхватывают понравившееся). У «взрослых» другие игры, — совсем другая жизнь и другие интересы. Отправившиеся на поиски пресловутого смысла, дразнят самые опасные вопросы, те, на которые ответа не существует. Ни полученные удовольствия, ни достигнутые цели окончательным смыслом не являются... Окончательного смысла нет. А высшие знаки — есть: бог в тебе?.. или ты в боге?.. Перед серьезной и обширной темой читатель и писатель становятся равны; их лица уже не обращены друг к другу, это, скорее, — духовные сотрудники, преодолевающие драму неизвестности бытия. Роман — пространство совместное. И для мысли, и для молитвы. И для жизни, и для смерти. И для веры, и для безверия. В океане одно без другого не бывает. Всего-то и потребуется для техники словосложения — чтобы мысль была не слепа, да страсть подлинна. Это и отличает живое от неживого.

          — Эх, жаль мне тебя, мой мальчик! Почему жаль? Мысли тебя очень уж мучают. Как глисты. Ты бы чего-нибудь «мыслегонного» принять. Внутрь, в двойной дозе. Могу по-дружбе составить компанию в сеансе оздоровительной профилактики.

 

 

          — Тут рекламную газетёнку под дверь подсунули. Бесплатно. Там твоя статейка затесалась. Для оригинальности, видать, напечатали. Местечко нашлось как раз между рекламой женских прокладок и сантехническими услугами. Я почитаю вслух. А ты мучайся.

          …В сегодняшнем мире мораль — это аристократическая роскошь, особая привилегия касты тех, кто может себе это позволить. Нравственная жизнь — одно из высших богатств, опирающееся на совокупный фундамент: на воспитание, на прочную материальную основу, традиции, образование, критичность ума, психическую устойчивость и позитивизм душевных качеств. У кого есть это всё? Если не хватает хотя бы чего-то одного — будешь себе «позволять» совсем другое… Частично, скорее всего. Высшая выгода зрячего и осмысленного поведения, внутреннего и внешнего, не могут существовать без соответствующей атмосферы. Ат-мо-сфе-ры! Вопрос однако прежний: а у кого она есть?! В лучшем случае, вам «дадут подышать» в специально предназначенных для этого платных местах. Здесь вам любезно и елейно предложат, например, вывернуть кошелек или продать душу. Нравственность — это цветок, венчающий многие фазы развития семени жизни. Плоды цветка — сдержанность, мир внутренних запретов, умение назначать рамки самому себе. То есть, свобода. Духовность, ещё говорят. И кому это дано?! В мире воровства, бесчеловечности и бедности нравственность крайне невыгодна. Более того, зачастую, она просто смертельно опасна! От одного знакомства с ней можно умереть с голоду или получить нож. О, нравы! То, что ничего не запрещено, ещё не означает, что всё доступно. Настоящая бедность наступает тогда, когда отец сыну не может дать ничего, кроме денег… А если и денег нет?.. Личная нравственность между нами, конечно же, есть, но это — личное достижение. А коллективная? Её сегодня совсем нет. Коллективную нравственность не хранит уже никто. Некому и негде содержать этот анахронизм, мешающий получать пресловутую, но такую желанную прибыль. Ничто не мешает на нашей земле владеть людьми до полной бесчеловечности. И кто же нами владеет, если мы уже не владеем сами собой?! У каждого — свой ответ. Похоже, формальное совершенство материального мира достигло своего апогея. Чему я могу научить своего ребёнка? Что можно, а что нельзя в перевёрнутом мире? Внутривидовая мораль хищника абсолютно удобна и оправданна внутри стаи, но для зайчиков она не подходит. Кому подражать? Зайчикам или волкам? Жизнь — Сизифов камень — сегодня и те, и другие куда охотнее сталкивают его с горы, чем толкают вверх. Камень уже скатился. Вокруг полно осколков. Поднять его некому. Сизиф умер.

          — Витиевато. Я так не умею. Ты вообще согласен с тем, что написал?

          — Нет, конечно.

          — Спасибо. Хотя бы это вселяет надежду. Оммм!

 

 

          — Любил я ангела, чтоб к небу быть поближе. Женился на русалке. Спешу на дно.

          — Оммм!

          — Год уж мечтаю: бороду надо б постричь. Рука, слава Богу, ещё не дрожит. Скучное дело — мечтать о доступном.

          — Оммм!

          — Надвое делится всё, что живое. Целое делят на всех бедняки.

          — Оммм!

          — Вперёд! От высокой поэзии прошлого к высокой медицине будущего.

          — Оммм!

          — Как будто магнитная сила глупцов увлекает туда, где образ на образ, красиво, ложится, с безумьем в ладах…

          — Оммм!

          — Как отделяют небеса от тверди? В земле по пояс, и по пояс в небесах.

          — Оммм!

          — Передвигаю мебель. Начинаю жизнь. Обломки тараканов сметены в совок.

          — Оммм!

          — Жизнь слаба и случается лишь единожды. Неутомима и многократна смерть. Выбери лучшее!

          — Оммм!

          — Плохо сказать о плохом человеке — стать самому плохим.

          — Оммм!

          — Стакан перезаряжен!

          — Оммм!

          — Жизнь, как река! Неведомое русло ведёт к любви, как все пути — домой. Нет ничего дороже человеческого чувства, которое нас учит быть собой.

          — Ну, порадовал старичка. Ом-мм-млет будешь? С портвейнчиком!

 

 

          — Даже личные письма ты пишешь так, как будто обращаешься ко всем сразу.

          — Наверное. Философия текстов пpоста и понятна. Есть «вечная» пpоблема: люди забывают, теpяют своё истоpическое пpошлое и чеpез это, увы, сами становятся беднее... Заполнять обpазовавшуюся «бpешь во вpемени» очень непpосто. Для того, чтобы невидимую ценность — тpадиции, культуpу, воспитанное уважение к иному укладу — пеpедавать, ничего не теpяя в новых поколениях, тpебуется особый тpуд. Талант. Личная стpасть. Огонь жизни. Потому что новый огонь заpождается лишь от огня. Жизнь от жизни. Сухих фактов мало — нужна искpа сеpдца, искpа вообpажения, полёт фантазии! Именно это создает атмосфеpу нашего общего бытия, котоpой можно дышать и котоpую можно чувствовать. Нить вpемён пеpестает напоминать пунктиp, когда погpужаешься в миp благодарной памяти — здесь вpемя непpеpывно, как пульс. И понимаешь вдруг: сегодняшнее вpемя каждого из нас — лишь волна, поднятая ветеpком жини над океаном пpошлого. По-новому ценишь ушедшее, задумываешься — словно становишься, в конце концов, частью и океана, и ветеpка...

          — Идеалисты мне напоминают чем-то упрямых мостостроителей — они умеют делать особые переходы, благодаpя котоpым теppитоpия нашего вpемени становится чуть больше.

          — Спасибо.

          — Не за что. Я тебя жалею бесплатно.

 

 

— Ты когда-нибудь завидовал классикам?

— Разумеется. Особенно после того, как женился… Родившиеся мои дети орали так, что я завидовал не только почившему Пушкину, но также Геродоту, Платону и даже Адаму. Только состоявшимся классикам, дети уже не мешают думать. А нам, ещё не состоявшимся… М-да. У них, на земле, это самое «думать» не имеет к жизни совершенно никакого отношения.

 

 

          — Откуда синячок под глазом?

          — Какой-то гад милицию вызвал…

          — Опять буянил?

          — Скорее, наоборот. Всего-то —  вышел на балкон и произнёс мирную проповедь: «Старушки! Я спасу вашу веру от многотысячелетнего ига религии!» Призывал граждан избавить их души от тяжкого ярма.

          — Услышали?

— Да. После слов: «Обнимаю тебя, мытарь, и всех Единственных!» — милиция меня заломала. Но увозить, как видишь, не стали. Со страху я им справку с диагнозом преподнёс. Убогих в наших местах всё-таки принято жалеть. Это большая ошибка.

 

 

          — Слова есть разные… Сколько угодно слов! Миллион языков служат им! Слова переводят в слова. Складывают их, доказывают что-то. А ничего не получается… Слов на земле много, слишком много. И они беспомощны перед жизнью. Знаешь, почему? Потому что объединяют и мирят нас не буковки — мотив! Тю-тю-тю, ля-ля-ля! Понимаешь? Мотив! Вот настоящий король мира! Но его-то как раз и нет. Одни самозванцы. Тю-тю-тю, ля-ля-ля! Шлягеры смысла для какого-нибудь «местного» века или тысячелетия.

— Соболезную, мой мальчик. Страшная однако болезнь — серьёзное лицо. Заразная. Все время приходится за «гигиеной» приглядывать. Ну, вроде как уборку делать. Улыбку-совочек применять, например. Вот и молодец. Смейся, не стесняясь. Чувствуешь, какое хорошее молчание получается? Чем тебе не мотив?! Тю-тю и никаких ля-ля.

 

 

          — Урок один судьба рождает: средь сил земных и неземных весомость слова побеждает весомость доводов иных.

          — Оммм!

 

 

— Самец! Самец и самодур! Стоит ли воспитывать девочку так же, как мальчика?

— Только так. Мир сегодняшних смыслов как бы однопол, гетероподобен, влюблён лишь в себя, а не в противоположность… В качестве «пестуна» мне бывать приходилось, приходится, и не зарекаюсь — придётся ещё. За решение смысловых «уравнений» между поколениями, так сказать, приходится платить своим собственным: временем, нервами, деньгами, очарованием и разочарованием. Ну, жизнью, в общем. Пестуны лучше других знают: девочка, воспитанная, как мальчик, намного успешнее мальчиков, воспитанных в девичьем духе…

 

 

          — Что-то косточки ломит на смену погоды.

— Это от непомерной тяжести, друг. В твоём случае Создатель сильно промахнулся: тебя в тебе с перебором. Образно говоря, Боливар не выносит двоих. Дурака и гения. Особенно при дожде. Боливар — это не друг поэта, это — он сам. Ладно, так и быть, заходи на кухню «дураком», пивком разомнёмся, а «гения» оставь, пожалуйста, за порогом. Ему не привыкать.

          — Издеваешься.

— Иронизирую. Словоблудие — это замечательное внутреннее состояние. Кокетство наизнанку, если угодно. Заходи, дружок. Пожалуемся на жизнь сообща, дуэтом. Ну, запевай!

— Да кому интересно, как пишущий живёт лично! Он и его исписанные страницы — не одно и то же. Страницы живут своей жизнью! Им «живой» автор вообще не нужен!

— Высоко себя ценишь. Высоко.

          — Да я про идеал говорил, вообще-то.

          — Ну. А я про что?

 

 

— Знаешь, как работает приёмник радиосигналов? Он занимает место между антенной и заземлением. Намёк понятен? Слишком уж возвышенный и неземной материал поэтических образов для удобства нормального читательского восприятия требует надёжного «заземления». Так что, стилевая основа — «дембельский альбом» —  для заказной книги, в общем-то, к месту. А литературное «опускание» вечного во временное, философское пикирование с облаков можно расценить как «широту диапазона» мастера — и жизненного, и творческого. Что бы ни делалось, всё только в плюс.

— И что, эта сказка тебя, действительно, утешает?

— Нет. Я же всё время наблюдаю, как пространство перенасыщается лишь фактической, вещественной информацией. Отчего в нём становится всё меньше «нравственной информации». Равновесие опрокинулось. Оцифрованный мозг человека лежит на боку и любуется оцифрованной фантазией демонов.

— Вот!!! Лучшее заземление — мой диван. И пиво. Присоединяйся, дружок, чтобы не пасть окончательно. Настроим «приёмничек» на одну волну, примем, как водится…

 

 

— Человека встретил! Военврач, актёр, переводчик, писатель, исследователь, спортсмен международного класса, дипломированный психолог, музыкант, вокалист... Сам себя вырастил. Чудо-дерево, а не человек! Увлечённые садоводы такие деревца выращивать умеют! Возьмут какой-нибудь ствол и ну прививать к нему всякую-всячину. На одном дереве тут тебе и груши, и яблоки, и сливы... Аки змий, он сам себя соблазнял плодами с Древа познания. И не раз!

— Таким бедолагам собственная голова жить мешает! Особенно зарабатывать. Работать — это пожалуйста! А вот зара-а-абатывать...

— Да, пожалуй. Деньги, как правило, не могут догнать идущих за мечтой.

 

 

          — Сегодня — мой профессиональный праздник. День Строителя!

          — В смысле, «на троих»?

— Глупая шутка. Люди хотят построить то, чем дышит душа, — не камень и дороги, а общество. Я — строитель прекрасного общества в себе самом.

— Значит, всё-таки на троих: ты, я и твоё общество. Доставай тару.

 

 

          — Папа, а почему про мёртвых говорят «ушёл»? Ты видел, как они уходят?

— Видел. Они просто прекращают ругаться. Когда наступает долгожданное «потом», люди неизбежно начинают оглядываться на своё прекрасное «прежде».  Долгожданное и неизбежное встречаются в их внутреннем мире. Что ж, память о будущем — это мечты, которым ещё предстоит зажигаться, а память о прошлом — ностальгия по уже прогоревшим кострам…

— Я не понимаю, па.

— Я, к счастью, тоже.

 

 

— Вот что странно: в тексте рядом с древним, настоящим матом местный сленг выглядит чрезвычайно пошло!

— Хорошее наблюдение. Не все люди грамотно пишут. Еще меньше людей грамотно читают. Спасибо.

 

 

— Мне часто кажется что облака — это мириады капелек-жизней, у которых уже нет прошлого, а только полёт и счастье. Такие наглядные примеры. И рядом! А если смотреть на облака очень долго — пьянеешь. Пьянеешь до грусти. А в таком знакомом состоянии уж и не до меры — хочется «пить» от неба ещё и ещё... М-да. Поэтика в обыденной жизни лишь мешает быть «трезвым».

— А никто и не заставляет. Гуляй!

— Можно писать какие-нибудь содержательные письма не в пустоту — хорошему другу. Потому что говорить «размышлизмы» просто так одиноко и тошно, а не говорить их — того муторнее. Любая не спящая жизнь, лишённая в принципе «окончательных» истин, вполне драматично продвигается в направлении сужающегося круга друзей и собеседников, продвигается, причитая и ворча, малодушно оглядываясь, но всё-таки упрямством несомая в миры не от мира сего — в одиночество темы, в мгновенную силу внутреннего своего мира, что всегда превосходила бессилие мира внешнего. Вот он, соблазн-то! Каждый день голова и сердце находят новые «игрушки»: чувства, слова, мысли... Банальности, открытые заново лишь потому, что заново вдруг осыпаны вниманием, ремеслом и доступным каким-нибудь словом. Конечно, скучно играть в этот «детский сад» смыслов с самим собою. Самый надежный наш «запасной парашют» — бумага... Бумага нас мирит.

— Вас, может быть, и мирит. А моя бумага всегда рядом с «очком» висит. Практикующие даосы вас, ангелов, не понимают.

 

 

          — Ой, не могу! Первый раз вижу тебя в цивильном костюмчике. Ты ужасен.

— Иду на вечер романса. Мне предстоит в конце что-то сказать на публике. Я уже знаю, что: романс — это, ничем не сдерживаемое, наслаждение печалью. Удовольствие от горя. Литературный приём для реальной жизни. Можно с уверенностью прогнозировать, что однажды на другом полюсе «качелей жизни» окажется такое же безудержное, ничем не сдерживаемое веселье. И так далее: терпимость-жестокость, высокое-низкое, память-беспамятство, работа-безделье... Наш «особенный» вариант национальной истерии.

          — Опять приехали. То-то зрители порадуются!

 

 

— Человек изначально рождается правильно: бесстрашным и растущим головой вверх. Так проходит благополучное детство. Потом школа. Пробуждение личности. Встреча с реальностью. Именно она, реальность, правильного человека «ломает», «опускает» и «переворачивает» по-своему. Какое-нибудь инновационное образование всё-таки пытается удержать ту, изначальную правильность, и ему это удается. Но что же происходит дальше? Реальность непобедима! У «подавляющего» большинства голова неизбежно «опускается», и всем в жизни начинает управлять Его Величество Генерал Страх.

          — Пусть управляет. Ты говоришь с дезертиром.

 

 

          — Пап, тебя школьный психолог просил зайти к нему…

— Ом-мм?! Э-э… Воспитатель и педагог — союз «командира части» и «комиссара части». Командир подталкивает, а комиссар соблазняет. Таким образом, к новому шагу молодого человека побуждают сразу две силы: неизбежность инерции опыта прошлого и (как избавление от этого гнета) — сказка о прекрасном будущем. Воспитатель (ксёндз, наставник, комиссар, шаман, аксакал, корифей, мудрец, мессия) — это тот, кто берёт на себя роль искусителя. Педагог — «бог» движения, а воспитатель — несомненный «дьявол» этого движения. В их сотрудничестве рождается эволюционирующий «штучный» храм — личность, человек. В итоге пожизненно усвоивший навыки непрерывного самообучения и самовоспитания. Без постороннего, так сказать, сопровождения.

— Что передать нашему психологу? Я не запомнила всего, что ты сказал.

— Не бери в голову. Передай ему привет от Будды.

 

 

          — Психолог говорит, что с таким родителем он ещё не сталкивался.

— И не столкнётся. Шансов у него нет. И ты не «столкнёшься», дочь. Большинство так называемых «успешных» молодых людей научены ловко и быстро «встраиваться» в существующие условия. Встраиваться, а не строить! Скажи-ка, что остаётся практикам? В мире показухи им нечего строить, нечем, незачем… Очень жаль. Практики — единственные люди, кто несёт гражданскую ответственность за страну. Причём, не пиар-способом… К власти над миром, к сожалению, пришла «картинка». Идея существования и развития по всей поверхности планеты одинакова: сделать — чтобы показать. Это — единственный смысл. Или уж вовсе абсурд: показано — считай, сделано! Что, знакомая ситуация? То-то! Только практики строят, создают новизну и движение в материальном производстве, а не «встраиваются» куда-то там, и не «проедают» уже готовое. Именно в этих условиях дилетанты берут верх над профессионалами. Обусловленность победила условия. И этот процесс завершился тотальной условностью всего и вся — и в мире идей, и в мире сугубых практик, и даже сам факт человеческой жизни, наверное, увы, теперь условность.

— Психолог настаивает на встрече с тобой.

— Будда не пойдёт. Не хочется.

 

 

— Если бы на земле не работали разрушители — грибы, вирусы, точильщики и прочие санитары, — то уже через десяток-полтора лет физическая жизнь на материках и в океане стала бы невозможна из-за обилия неисчезающих отходов. То же, похоже, происходит сейчас в мире виртуальном. Неуничтожимость оцифрованной информации таит в себе смысловую гибель человечества. Течение реки-времени наглухо перекрыто и образовавшееся искусственное «озеро», — хранилище информации без оттока и свежих струй, проточности и сезонных паводков, — просто заболотилось и закисло. Такая среда малопригодна для полноценного обитания. Информация больше не борется за эволюционное место под Солнцем, вместо этого она теперь борется друг с другом за место в болоте.

— Психолог обещал написать на тебя жалобу директору школы.

— Будда не против.

 

 

— Знаешь, в чём состоит тотальная идея всей нашей жизни? Война, голубчик, война! Стимул к обновлениям — это всегда угроза гибели. Не обязательно с патронами, стрельбой и всеобщей мобилизацией. Жизнь — это лики войны. Осознаваемый масштаб может быть, конечно, разным. Для персонального «боя» или во имя стратегических амбиций: борьба за личное место в обществе — это одно; за состоятельность в теме — это другое; за влияние на ментальном масштабе — третье; битва за самость себя в неотрывном приложении к самости всего рода — четвёртое.

— Ага. Главное, выбрать: на кого быть похожим сегодня? Туда и бежать. Пока снова выбирать не придётся.

— Да, ты прав. Профессиональная успешность в «подражательной реальности» напрямую зависит от точности копировки иных образов жизни. Но «боем» этот способ жизни не является — это, пожалуй, лишь служение «оккупационным» идеям, иным способам производства и иным языкам. Жизнь — война! За «дядю», либо за себя. Не признание перманентно существующей военной ситуации — это отказ от развития, между прочим. Внутренняя капитуляция, ведущая к служению временным идеалам. Эй, голубчик, у тебя есть идеалы? Они собственные? Они внутри тебя выросли сами, или их туда «засунули»? А внутри твоего рода свои собственные идеалы есть?

— Безродные мы…

— Вот! Поэтому мода, страсть, желания, ловкие умения, любопытство и блестящие результаты высокотехнологичной суеты —  всё претендует на звание «самого важного». Но ничто из этого идеалом не является. Идеал — это то, что вызывает к жизни нового человека, способного создавать новую вещественность.

— Аминь.

— Воистину, голубчик! В условиях глобализма война за себя самого равна борьбе за жизнь на земле вообще — за жизнь накопленных массивов культурной и научной памяти, за сохранение ремесла, возможностей коммуникации, традиций, истории и так далее. Вот в чём проблема грамотных, но безнравственных: ремесло без проповеди порождает смерть. Смысл не в том, что мы умеем делать, а в том, какими нас самих делает выбранное дело.

— Аминь-два!

          — Война всегда! Перманентно существующая «военная ситуация» развивающегося мира в нашем случае дополнена процессом внутренней деградации, болезнью, неизлечимой чахоткой страны — перманентно существующей внутри общества «гражданской войной».

          — Аминь-три!

 

 

— Чем измерять качественность воспитания? Словом НЕ. Опционально. Как в Евангелие. НЕ укради, НЕ прелюбодействуй, НЕ пожелай ближнему… И так далее. С расширением опций: НЕ опоздай, НЕ пропусти урок, НЕ забудь обещание, НЕ кури, НЕ поддавайся моде, НЕ пей ради пьянства, НЕ… Можно померить в единицу времени количество «включенных опций», сравнить с предыдущим результатом, — это и будет наглядным показателем роста. Количество НЕ может быть произвольным. Более того, каждое НЕ для компромиссного удобства может быть раздроблено на подкатегории и свои подопциональные «баллы».

— Издеваешься?

— Ничуть. Только в зеркале самозапрета ты увидишь свои духовные возможности.

 

 

— Вещь — вершина духовных творений. Овеществлённая аскеза того, кто безграничен в своих возможностях.

— Это правильно. Законченный результат всегда визуален.

— Как говорится, поживём — увидим.

— Ага. Увидел? Значит, пожил.

 

 

— Спроси, дитя, у своих предводителей, согласны ли они с сентенцией, что школа —  это храм? Спроси, дитя, сколько «чудотворных икон» (пардон, личностей) живут и работают в твоём храме? И не побывал ли там искуситель (тщеславие, карьеризм, погоня за прибылью), заставив «чудотворцев» соревноваться друг с другом, чтобы остался только один —  сияющий Главный?! (Единственный, присвоивший себе чудотворность остальных). Ты меня понимаешь, дитя? Странно… Впрочем, оценка перспектив легка именно в метафорах. Спроси, дитя, пополняется ли храм новыми «чудотворными» педагогами, или он жив лишь своим энергетическим прошлым —  «мощами»?

 

 

          — О чём кручинишься на сей раз?

— Видел, как козлища подарили роскошный фотоальбом «Природа» залётным австрийцам, двум тяжёлым мужикам-бизнесменам из Европы, занятым в деле производства стали. Знаешь, мужики прослезились, глядя на нетронутую, всё ещё дикую, «ничью» нашу природу. О! Природа здесь —  и впрямь чистая невеста. Дичь не окультуренная! В этих местах она ещё не пошла «по рукам»… Я, кажется, понял причину слёз тех, кто оказался впереди нас по развитию. Они прощались с природой.

          — Понимаю. Извини, опять сахасрара неплотно была прикрыта. Вот, нечаянно надуло только что: «Страх — мой отец. Боль — моя мать. Отец заставляет быть новым в кончине, а мать предлагает безбрежность иллюзий. Ни боли, ни страха не знают сироты».

          — Бымц! То есть, оммм!

          — Воистину бымц!

 

 

          — Чем это от тебя пахнет? Серой?

— Банкетом. Два дня провёл на большом совещании, куда приглашались «рабочие лошади» отрасли. Чтобы крупно поговорить на языке новых идей. А пришли и выступали все больше «рабочие мыши» —  они много и вдохновенно говорили о своих личных достижениях и трудностях. Печально, конечно. Мыши не отличают усилие «тащить воз» (концептуальный поиск) от привычной для них «возни» (работы и методик).

          — На банкет, тем не менее, ты записался.

— Угу. Подвыпившие инноваторы гордо интересовались: «Ну, как тебе наш уровень конференции?» Хе-хе! В моём ответе содержалась сомнительная, пожалуй, для спрашивающих комплиментарность: «А, знаете, я понял всё, о чём вы здесь рассуждали насчёт новизны!»

— Ты им сказал, что всё то, что поддаётся объяснению, из списка живых уже вычеркнуто?

— Нет. Этот секрет людям раскрывать ещё рано.

 

 

— Цивилизация — бушующий на планете многотысячелетний полтергейст. Шумный дух. Очень шумный! Давно бы всё пошло кувырком и закончилось, но  ему противостоит «тихий дух» —  природа, душа. Правда, похоже на океан. Есть подвижная, бурлящая поверхность и есть глубина. Вроде бы одно и то же, а законы поведения —  разные. Полтергейст, чёрт бы его побрал! Цивилизация знаков и значимостей — это шумный дух в законе и его завербованные «прихожане».

— Тихий дух мне нравится!

— Ещё бы! Поверхностные люди нуждаются только в поверхностной вере! Можно, побрюзжу чуть-чуть? Смотри сам: PR-идеология, PR-правительство, PR-культура, PR-наука, PR-образование, PR-история, PR-жизнь, PR-смерть… Я нигде не ошибся?

          — Красиво. Вера —  это психиатрический диагноз. Заболевание, ничем не лечится и чрезвычайно заразно! Ты, насколько я понимаю, надеешься при помощи личного «тихого духа» унять всеобщий полтергейст? Ну-ну. Ты или безумец, или выдающийся старик, ровесник Будды практически.

          — Ладно, молчу.

          — Молчанием пользуется подлость, но не ложь. Лживо молчать не получится.

 

 

— Деточка, передай своему психологу, что развивающийся ум личности —  будущий заложник своего развития. Самостоятельная траектория восхождения сквозь «плотные слои» атмосферы существующих знаний неизбежно выбросит «космонавта» за пределы известного, где нет ничего: ни единомышленников, ни подходящих понятий, ни резонанса. Одиночество в теме — главный признак носителя, вестника новизны. А многогранный исследователь — это одиночество во многих темах: в профессиональной области, в состояниях, в чувствах, в языке…

— Психолог обещал «найти управу» на тебя.

— Когда мы провозглашаем какую-либо «вечность» или «неуничтожимость», то подписываем тем самым смертный приговор развитию, то есть жизни. А провозглашая «свободу», мы назначаем себе периметр тюрьмы и правила внутри него.

          — Ты никого не боишься!

— Потому что я боюсь всего сразу. Знаешь, чем отличается «быть» от «не быть»? Жизнь не интересуется повторимостью опыта. Кто готов к этому, тот и жив, получается. А кто не готов? Ха! Тот работать любит ради самой работы.

 

 

          — Мы оба подохнем от голода. От видимого и от невидимого голода.

— Высокое мировоззрение без высокого общества умирает. Так было всегда. Гениев будущее откапывает на свалке прошлого.

— Быть собой — это не цель, быть собой — это процесс!

— Ез. Всемирный потоп уже начался и идёт полным ходом. Всемирный информационный потоп. Смыслы и содержательные поля господ землян утонули, а многие «вечные» вершины скрыты под толщей бурлящей бессмыслицы… Всё со всем легко и бессовестно перемешивается. Святыни растворились или полиняли до неузнаваемости. Потоп! На поверхности беснующегося потока резвится реклама, а в его пучине барахтаются одиночки, воображающие себя «Ноевым ковчегом» — интеллектуальные живые контейнеры для спасения нравственности и человеческой морали. Зачем? Человечеству этот материал больше никогда не потребуется.

— Ты так думаешь?

— Ез.

 

 

          — Зачем ты копишь в себе человеческие истории? Зачем ты выслушиваешь чужие исповеди? Терпишь дурацкие обвинения? Козлища лишь воруют твоё время! Зачем?!

          — Интересуясь другими, я интересуюсь собой.

          — И что, это, действительно, интересно? Ха-ха! Неужели появилось что-то новенькое?

          — Нет… Пока нет. Но я так просто не сдамся. Не сдамся!

          — Кому, если не секрет?

          — Тем, кто интересуется только собой.

 

 

— Послушай, пожалуйста, одно постиндустриальное пророчество. Извини, что в стихах изложил. Просто врождённая лень искала для такого рода информации путь покороче. «С календарей таращатся мессии-домочадцы, и сообщить нам тщатся, тщатся, тщатся: «До славы годы тащатся, а после славы — мчатся!» Ну, как?

          — Правдиво.

          — Да?

          — Да.

          — Пожалуй, приму, как высшее оскорбление. Я-то надеялся, что сотворил философское искусство. Искусство! А ведь искусство по сути своей не может быть «правдой». Жаль…

          — Утешься, я сказал «правдиво», — и это ещё далеко не правда. Ну, всё равно, что «лживо»…

          — Спасибо, утешил.

 

 

          — Видел трансляцию? Государь стоял перед толпой что-то шепча и держа в руках свечку.

          — Человек, молящийся публично, лжец дважды. Он лжёт другим перед собой и лжёт себе перед другими.

 

 

          — Оправдание. Обвинение. Отступление.

          — Ну-ну. Перечисление чьих-то первых шагов в ад?

          — Да. Художественно-психологический портрет некой эмансипированной дамы: одна беседа — три мазка…

          — Что ты ей сказал?

          — Что она создает проблемы. Что я не обязан их решать за неё. Что женские слёзы делают проблему неразрешимой в принципе.

          — И что в результате?

          — Проблема лишь увеличилась, а я её почему-то решаю, и мне хочется плакать!

 

 

          — Здравствуй! Наш телефонный разговор склонил меня поразмышлять на тему некоторых жизненных позиций и взглядов. Как бы то ни было, внимая, мы поддерживаем другого человека в гораздо большей степени, нежели произнося в его присутствии собственные речи, основанные на так называемом собственном опыте. Только тишина, как молитва, как волшебное состояние может быть действительно общей — в той степени чистоты и безопасности, что человек не рискует в мире жизнеутверждающего безмолвия лишиться себя самого… В противоположность: коллективная речь — язык массового гипноза. Это,  слава Богу, людям, ценящим чувства и разум, не подходит. Тишина внутри тебя, и тишина внутри меня — одной природы. Поэтому я испытываю желание говорить о ней, литературно-философским образом «подкрадываться» к сокровенным истинам при помощи самых осторожных и бесстрашных слов. Далеко не всё и не всегда удаётся. Но стремление, как пущенная временем стрела, остаётся неизменным вот уже много лет.

          Кто знает, какими нам быть? С кем? И даже — когда?! Мне кажется, ответ неспроста спрятан в неизвестности, попросту говоря, его не существует. Неизвестность — высшее из зеркал! — позволяет знать: любой ответ — ответ. И тот, что получен в опыте, и тот, что пришёл иным путём. Но они не равны на земле. Они — одно в мире бесценном. В том, где никто не назначает «богатого» или «бедного», «бывшего» и «будущего», «верха» или «низа»… Небытие тянет нас к себе, как гравитация.  А мы, тщедушные человечки, благодаря этой силе, строим, строим, строим вынужденный свой противовес — материки культуры и памяти.  Да. Жизнь — уникальный шанс успеть «вложиться» в строительство бытия. Успеть дать не себя, но собою. «Самолюбийцы» не поймут этих слов. Ведь они полюбили изнанку небес: сами тянут небытие к себе… Словно они — центр гравитации. Ах, любовь и самолюбие! Кто из слепых душою сможет их отличить?!

          Вот какие картины прошли перед моим духовным и мысленным взором.

          Желаю и тебе, дитя, созидательной гармонии и божественной тишины во внутреннем мире. В нём есть что беречь.

 

 

          — Послушаешь?

          — Валяй.

          — Крутого посола грибочки достали джентльмены из бочки. И от соседа к соседу струилась, как брага, беседа о том, что на небе и в доме, понявший других, недопонят, что деньги отчаянно тают. И что генофонд угнетают козлы мироеды и леди, кондуктор и пляшущий педик, писака, дошедший до точки… А вы не хотите грибочки?

          — Ладно, так и быть, поставлю тебе положительную оценку. Троечку с минусом.

          — И родителя вызывать не будешь?

          — Не буду. Он всё равно не приходит. Бабушка пробовала его вызывать неоднократно. Не приходит.

 

 

          — Опять сон был. Марсиане прилетели воспитывать наш город. Смотрят вниз, как на муравейник, и очень довольны: всё чётко, все, как по хорошо налаженной схеме живут — на работу бегают, в храм, на отдых, гуляют и путешествуют. Как часы! Залюбуешься! И только некоторые «муравьи» избегают общих троп и общих ритмов. Недоделанные! Примитивные! Совершенно не годные для жизни в такой красивой системе. Марсиане, разумеется, и объявили их «примитивными» и как раз решали: уничтожить, или пожалеть? А ты меня разбудил…

          — Полагаю, тебя в примитивные записали? И ты спасался.

          — Нет, спасаться лень было. Я как раз во сне за пивом собрался. Хотел порисовать сегодня слегка. Во сне, конечно.

 

 

          — Запиши, или запомни. Не могу не зафиксировать рассказ своего приятеля, врача, посланного на стажировку в другой город. Точнее, сосланного. Так как больница, где он работает, срочно избавляется от… врачей под всевозможными поводами. Страна, как это и должно было случиться, обезумела от идеи «собственности». Здание больницы, расположенное в самом центре нашего городка, похоже, готовится к смене хозяина.

          В командировке серьёзный врач с удивлением обнаружил, что никакой стажировки нет и не будет. Просто надо регулярно платить за всевозможные бумажки, сертификаты и справки. Тогда комиссия подтвердит квалификацию. Если, конечно «сдашь» на экзамен и на банкет. А за пропуски занятий и опоздания — отдельные штрафы. Это — дневная его жизнь. А вечером, в общежитии он был вынужден наблюдать быт тридцатилетних своих коллег, выросших и купивших свое образование уже в «новейшее» время. Эти люди до двух-трех часов ночи сидели в комнатах и громко беседовали «под пиво» при громко включенном телевизоре. Приятель пробовал выключать аппарат. Оказалось, это опасный и тревожащий эксперимент! Разговоры обрываются на полуслове, наступает гнетущая пустота и собеседники требуют: «Включи!» Хороший человек не понимает: «Зачем? Ведь вы же все равно не слушаете диктора, не смотрите передачи и фильмы» — «Включи. Для фона». Без этой «несущей волны» собственный разговор у бедняг не получается. Зато в момент показа огромных десятиминутных рекламных блоков, компания, как по команде, поворачивает головы к экрану, все разговоры моментально стихают, а рекламное теле-содержание улавливается, наконец-то, с самым наибольшим вниманием. Трагикомичная ситуация всякий раз повторяется. С точностью карикатурной запрограммированности.

          Здравомыслящий один среди всех. Он старше их всего лет на двадцать. «Не понимаю! Кажется, что это — просто плохой спектакль. Но нет, они ведь и на другой день перед лекциями обсуждают, кому какая реклама запомнилась лучше… Знаешь, во что они верят? Это поколение выросло в эпоху самого настоящего второго пришествия — они верят в рекламу!» Ты слушаешь? Спасибо. Правда, какой хороший человек! Он мне инсулин выписывает. Без очереди. По блату. Мы с ним о жизни на других планетах беседовали как-то.

          — Ага. Вернулся друг твой в родной городишко, а место работы — уже несобственное. Обидно, конечно. Книгу местной нашей истории нечеловеческая «свобода» на самокрутки растащила. Все уж кругом не собственное! Ни страна, ни судьба, ни время, ни законы, ни вера.

          — Но ведь чем-то же человек владеет?

          — Собой! Только собой. Очень уж это редкая «собственность» в «не наше» время!

 

 

          — В детстве я, будущий полухудожник, рос и воспитывался недалеко от города Батуми. Однажды мальчик надолго заболел и пропустил в школе всю первую четверть. Надо было навёрстывать упущенное. А учебники в посёлке давно раскупили — организованно, ещё до начала учебного года. По чему заниматься мальцу? Самым дефицитным оказался учебник арифметики. И учитель посоветовал: «Ты сам съезди в город, в магазине для школьников купишь нужное». Я и поехал. Новенький учебник смотрел на меня прямо с витрины «Книжного». Но магазин был закрыт. Я честно прождал открытия дверей до самого вечера, но так и вернулся домой ни с чем. Потом я ещё много-много раз ездил к этой витрине. Просто ездил, не думая и не раздражаясь, тупо и многократно выполняя наказ учителя. Но магазин почему-то был закрыт. И вот наступила весна. Природа цвела, щебетала и ликовала. «Необарифмеченный» малец в очередной-очередной-очередной раз тупо стоял у стеклянной витрины, привычно соприкасаясь взглядом с новенькой, собственно, уже ненужной теперь «Арифметикой»…

          Именно в этот момент меня пронзила мысль, которая определила, нет, осветила всю мою дальнейшую судьбу. Я понял, что ТАК будет всегда!

          — И что?

          — И — ни-че-го! …В пятидесятилетнем возрасте известный тебе полухудожник болен тяжелой формой сахарного диабета. Он ненавидит работу в любых её проявлениях. Он живет в мрачном индустриальном районе города, наполненном озлобленными люмпенами и пропойцами. Из окон его квартиры видна церквушка, возникшая на месте еврейского кладбища с той же поспешностью, с какой выпрыгивают из-под земли коммерческие ларьки. Иногда ты с ним видишься. Дружишь, потому что…

          — Оригинально. О себе — в третьем лице?

          — Извини, ближе подобраться не получается. Витрина мешает.

          — Э-эээ… Лучше уж смотреть куда-нибудь, чем на стеклянные витрины и двери, навсегда закрытые ещё в прошлом. Знаешь, наверное, мы сами написали свои учебники жизни. В них куча весёлых картинок. В начале учебника — сплошные ответы, в середине — много вопросов и шума, а в конце — много-много пустых страниц. Тираж не предусмотрен.

          — Сказать можно?

          — Прошу!

          — Он жил и умер на «Буммаше»!

          — Молодец. Всегда свежо. Будем до слёз хохотать над удавшейся вдруг шуткой.

          — Потому что это и впрямь очень смешно.

 

 

          — Скажи мне что-нибудь.

          — Приятно помечтать перед смертью!

          — Господи! Чем тебе помочь? Пива или водки принести?

          — Настоящая любовь никогда не бывает единственной.

          — Держи. Только не пей всё сразу.

          — Дух без плоти недоказуем, плоть без духа — невообразима.

 

 

Учеников остаться не должно!

Мудрец идет невидим и неслышим,

Роняет в пыль слов новое зерно, –

Ах, как смешно: кто ж пылью дышит?!

Кто не готов, тому не суждены

Часы судеб без приводов пружинных.

Скопцы небес! Насильно, зажжены

Сердца рабов, их фитилёк наивный.

Умри, кумир, без выхода в сие!

Пусть люди пьют, плодятся, говороют,

Взлетают, рушатся, кривляются в белье…

И бога пусть творят, а не воруют.

 

 

          — Тот, кто видел, как ЭТО было на небе, знает, как ЭТО будет на земле.

          — Уж не хотите ли вы сказать, сэр, что «было» и «будет» — одно и то же?

          — Да, если речь идёт не о веществе.

          — Получается, что привычная реальность… вторична?

          — Разумеется! Причём, претензия на почётное место номер два в ранге того, что совершает мир Образов, перемещаясь в иерархиях сущего, весьма самонадеянна.

          — Ого! Получается, так называемое «есть», — самая неустойчивая форма жизни?! Уж слишком недолговечно всё… Во времени — всё временное?

          — Браво! Именно в настоящем вечности, то есть, реальности, нет. Это ли не очевидно?

          — А для чего тогда нужно «отвердевшее ненастоящее»? Звёзды? Предметы? Эволюция вещества?

          — Для создания самого времени. Время — виртуальная реальность, помогающая прогрессировать информации очень быстро. Мир — это память. Объём её, скорее всего, неизменен, а вот качество памяти — игра особенная: оно может изменяться! Ради этого кто-то и нагородил весь огород.

          — Кто?

          — Память не персонифицируется. Каноны называют эту основу Свет. Безальтернативное нечто.

          — Ну-ну. Можно сделать кое-какие выводы…

          — Например?

          — Власть вещества, преобладающая над властью идей, ведёт к его самоуничтожению.

          — Это непреложность, и этот закон ещё никому не удалось нарушить. Механизм не имеет обратного хода: обновление «здесь» целиком зависит от успешной связи с тем, что «было там»… Разрыв этой связи — конец процесса вообще. На подпитке идеями «из ниоткуда» мы сидим, опущенные на самое дно небес, как водолаз на шланге. И можем сколько угодно воображать о своей независимости! Вот только доказывать её не надо бы… Мир целиком «односторонний», ему глубоко безразличны наше многомерное само-понимание и наша физическая дуальность.

          — Напрашивается ирония: чем ближе к идеалу, тем существеннее торжество идеализма…

          — Конечно! Физическая реальность — это, знаете ли, сэр, химера, породившая всё, чем мы пользуемся, но заслонившая Источник. О, Источник! Вокруг этого живородящего огонька кружатся мотыльки всех религий и безумств, не так ли?

          — Картина настолько полна, что к ней хочется добавить лишь один-единственный недостающий элемент.

          — Какой?

          — Самого себя!

          — Ха-ха! На картине для этого есть место?

          — В том-то и дело, что нет.

 

 

Нет времени прошедшего,

Есть времена идущие,

Нет человека бывшего —

Есть опозданье ждущего.

Нет ничего несвязного.

Но в немоте бессвязности

Слоения тайн показаны —

Чтобы язык жил разностью.

Колонна мыслит формою,

Певцу дано — стремление!

Зачем душа голодная

Клюёт зерно сомнения?

 

 

          — Смею заметить, что жизнь более всего похожа на… обыкновенный язык.

          — Такая же мягкая?

          — Если бы. Такая же единственная!

          — В каком смысле?

          — В самом простом. В штучном. Язык — наша речь. Он выражает всё, что мы ценим и всё, что хотим. Но ты замечал, что «хозяев» у нашего языка многовато. То им пользуются мысли, то чувства, то инстинкты, то он говорит голосом обиды, то стонет от ненависти… Хорошо ещё, если это свои собственные, доморощенные питомцы внутреннего мира. Но ведь часто случается так, что нашим языком овладевают вообще посторонние «захватчики» — чужие мысли, чужие чувства… А язык — один на всех! Как репродуктор. Все хотят им покрутить на свой лад!

          — Да уж, в желающих «выразиться» недостатка не бывает. Иной раз, такая сутолока вокруг языка возникает — не протолкнёшься. Как у единственного выхода во время пожара… Толпа слов! Давят друг друга насмерть! Бедный язык!

          — Оттого и бедный.

          — А почему ты сравниваешь язык с фактом личной жизни? В чём-то они равны?

          — В беззащитности перед невоспитанностью пользователей. Проведём небольшой эксперимент. Ты можешь перечислить, всех, кто пытается «выразить себя», пользуясь тобою как средством? Причём, одновременно!

          — Ну-у… Мы все «пользуемся» друг другом в той или иной мере. Так что, хороший адвокат разобьёт твою «сравнивающую» аналогию сразу же. Разумеется, меня, мою личную жизнь, к сожалению, насильно «включают» в свои жизни-тексты очень многие люди: политик — как букву, знакомые и друзья — как фразу, родные по крови и духу — как книгу. Что в этом особенного? Так было всегда.

          — И будет впредь?

          — Наверное. Природная и искусственная эволюция целиком состоят из «вложений» друг в друга. Развитие соревнуется: кто, что и сколько в самом себе держит? Что держит — то и выражает. Причём, попытка «выступить» с трибуны жизни даётся только одна. Я это одобряю.

          — Где сильный содержит жизнь в себе, а слабый за неё — держится.

          — Афористично. Однако у защиты есть вопрос. Значит ли это, что надо успеть выразить всей своей жизнью, как языком, новую, совершенно особенную «букву», «фразу», или даже целую «книгу»?! Назначить для себя уровень посмертного родства!

          — Какая сообразительность!

          — И это возможно?

          — Вопросом на вопрос. За что ты, например, уважаешь свой собственный язык? За его знакомство с лучшими из «выразителей» твоей личности! Ты ведь до сих пор читаешь… А за какие свои собственные «изречения», дела, будет столь же приятно? Молчишь. Не мудрено! Из всех видов собственности наиболее ценным богатством являются лишь собственные ошибки!

          — Похоже на проповедь. Старая мысль о том, что все слова — лживы…

          — А все действия — ошибочны! Язык лишь выражает нас. А жизнь лишь выражается нами. Не более того. Чувствуешь ступеньки подчинённости? Под словом «жизнь» только дилетантизм подразумевает штампы. Речевые или поведенческие. Понимаешь, к чему я клоню?

          — К чему же?

          — К тому, что жизнь — занятие всё-таки профессиональное! Жив лишь тот, кто не знает, как жить. Он вырабатывает бытие самостоятельно. Точнее, не сам факт своего существования, а знаковый смысл этого факта.

          — Собственный флаг и собственный гимн?

          — Да, если так понятнее.

 

 

О, память, память! Слой за слоем

Ты безымянной ляжешь в холм,

Лишь будут дети над тобою

Кичиться доблестным стихом, —

Тем, что над мрачною стихией

Овеществлённою мечтой

Взлетает с именем: «Мессия!»

И обновляется — «Долой!!!»

 

 

          — Козлища интересуются прошлым, потому что оно им по силам. Знаешь, в чём основная идея сегодняшнего их интереса к оглядке? В поисках утраченной свободы и воли. Ха-ха! Сотни лет люди гипнотически произносят излюбленное заклятие: «Свобода – это…» У каждого есть своя формулировка. А общим в нашей неодинаковой свободе остается и по сей день одно — лишь свалка многоточий...

          — Я это уже слышал

          — Послушай ещё раз.

 

 

Из точки новых интересов вырастает круг

Друзей и дел, скреплённых прочной нитью —

Забот, времён, новаций, чувством прав и риска...

Богат лишь тот, кто жажду быть в ремёсла обращает!

Надёжность — это способ быть открытым.

Подобное к подобному стремится: пустое к пустоте, а сила к силе.

Жизнь есть вопрос; решение лишь в том, кто сам — ответ.

Сложение вопросов бесполезно, сложение ответов — свет!

Не чудеса, а рост препятствия даёт перешагнуть:

Здесь мысль находит мысль, и чувству внятно чувство.

Союз единомышленников прост, когда он нужен,

И скреплены взаимностью плоды больших усилий.

Метал в металл врастает в пламени плавильни,

Так человек врастает в человека в трудный год;

Испытанная дружба — сплав.

В ряду друзей что легче и прочнее?

Собою быть, своё иметь, себя сберечь.

 

 

          — Правда очень скучна, поэтому долго она не живет.

          — Оммм!

 

 

Была дорога к сердцу

Сквозь бурю слов и лет.

Дошла. Открыла дверцу…

А там – поэт…

Сидит. Сосредоточен.

По клавишам: бряк-бряк.

И сердце точит, точит…

Как яблоко – червяк!

 

 

          — Позвонили. Сказали, что кореша-однополчанина уже нет. Причина смерти — склеротическая аневризма брюшины. Случайно и мгновенно. Из одного РПГ-7 когда-то баловались по мишенькам. Сам он очень любил рассуждать о причинах жизни. О сексуальной неосторожности, например. В общем, получается, любая из причин — случайность…

          — Переживаешь? Близкий человек?

          — Я никак не могу сказать по поводу умершего «были знакомы», потому что мы встретились с ним сразу «на том свете»…

 

 

          — Только практикам, работягам непосредственный опыт даёт настоящие собственные впечатления. Собственные!

          — А что, есть ещё какие-то другие способы впечатлиться?

          — Есть, к сожалению. В туризме, например, или в праздном любопытстве сами впечатления запросто приравниваются к опыту… Их даже специально копят.

          — Это плохо. Будда предупреждал, что именно собственные впечатления нам нужны для посмертного существования. А опыт — нужен только здесь. Он ведь всегда временный, как леса при строительстве дома. Поэтому опыт на земле не бывает «собственным». А повторяемость опыта — дитя ограничений.

          — Ну. Ни у кого не получается умереть правильно! И не получится. Приоритет зрелищ продолжает истощать реальность.

 

 

          — Что ты ищешь?

          — Выход.

          — Ничего не получится. Ищи путь.

 

 

          — Тьму проклинающий, свечей не зажигал. Всё чёрное: сутана, тишина, чернила, око… Тьма возмужала восхищёнными пожаром.

          — Как-то это далековато от «скуден мой стул, ничего в нём хорошего нет».

          — Что же тут удивительного? Все растут. Только я сначала рос под собой. А теперь — над собой.

 

 

          — Что ты по поводу формы говорил? Что она теперь — главная?

          — Она. Какая-нибудь «форма управления» существует себе и сто, и тысячу лет. А всё как новенькая! Ни черта с ней в нашем царстве не делается. Не люди её, а она их — изнашивает и изнашивает! Понимаешь? Наши формы могут человека «износить» до дыр, до полной непригодности — одно, два, три, сто поколений! Перед неизменной формой люди бессильны. В этом подлость. Кто-то пользуется.

          — Но ведь были же революции там всякие…

          — Форму перешивали. Фасончик. А она, гадина, по-прежнему нас «изнашивает».

          — Не плачь. В твёрдом мире всегда побеждает грубейший.

          — А в нетвёрдом?

          — Ну, наверное, тот, кто просто уцелеет.

 

 

          — Цель и вера несовместимы!

          — Ты обращаешься ко мне, или к народу? Угу. К народу. Если произнести твой призыв с броневика, а не за столом, будет лучше. Потому что народ — это две «полумассы». Одна подчиняется притяжению цели, а другая просто верит. Соображаешь? Из-за этого курок на «гражданскую войну» взведён всегда. Ты бы как раз посерёдке между теми и этими угадал. Привёл бы массы в движение.

          — Ёрничаешь? Вера в цель заставляет действовать! Но цель не является верой. Если цель и вера равны, то развитие останавливается. Это — движение без развития смысла. Погоня за резиновым зайцем. Просто бега.

          — Так-так. Мысли о счастье всего человечества могут превратить в идиота кого угодно. Ну-ка, любезный, скажите доктору, что из себя представляет  че-ло-ве-че-ство?

          — Человечество — это всегда один человек. Один! Человечество — в нём! Сколько уместилось, столько, значит, и есть.

          — Уфф! Отлегло. Ты зачем передо мной психа симулировал?

          — Цель и вера несовместимы даже в одном человеке!

          — Не отлегло…

 

 

          — Смотри. Рисую. Это — весы. Как положено, на одной чаше у нас добро, на другой зло. Видишь, какое добро у нас большо-о-ое, а зло маленькое-маленькое. Поэтому точка равновесия, опора рычага весов находится очень близко к добру… Следи за этой точкой очень внимательно! Именно она — то, что люди называют «смертью». Видишь? В этом случае всё высокое и доброе в обществе очень близки к ней. Равновесие обязывает.

          — Что на тебя накатило вдруг? Ковыряться в моделях — моя болезнь.

          — Заразился. Двое суток с дивана не вставал. Медитировал. Вот, желаю результатом поделиться. Будда мне сказал, что добро — это «жизнь с плюсом», а зло — это тоже жизнь, только с «минусом». То есть, зло — это не смерть.

          — И ты нашёл её сам. Точку равновесия. И стал взвешивать. И двигать туда-сюда «разновесы» наши.

          — Точно! А в другом случае, когда до добра далеко и оно ма-а-аленькое, то на весах жизни злодейство и смерть оказываются совсем рядом. Опять же закон равновесия обязывает. Никакой философии. Сплошная механика!

          — Получается, что «из чаши в чашу» люди могут переливать свою жизнь, как хотят, а точка равновесия — смерть — подстраивается под эту динамику автоматически.

          — Получается. что так. Хулы не будет.

          — Можно я дорисую? Смотри… Много-много ненастоящих точек равновесия. Обман! Добро выдуманное, зло спрятанное... Рекламный мир! Равновесие не настоящее! Смерть запуталась, не знает с кем быть поближе... Эй, ты зачем свой рисунок порвал?

          — Стараюсь быть бесследным. Цитирую тебя, так сказать, на практике. Хулы не будет. Ом-ммм!

 

 

          — Пьянство — это наша йога! Обыкновенный человек после нашей «йоговской» дозы не встанет. Тридцать, шестьдесят, тысячу дней без еды? Легко! Ну, йога, или не йога?

          — Йога.

          — Эти крылья, мой мальчик, и тебе помогают не упасть туда, где всё теперь «титульное»: и нация, и религия, и литература…

          — Знаешь, почему я всё-таки занимаюсь искусством?

          — Пей, мой маленький друг, пей. Пей, коли не можешь петь. Усни под сладкий лепет мандолины.

          — Создавая искусство, я пытаюсь выразить то, что невозможно выразить словами в принципе. А слушая искусство, я пытаюсь понять то, что невозможно понять в принципе…

          — Нам, буддам, пожалуй, легче. Мы не нуждаемся в искусстве. Мы нуждаемся только в пиве.

 

 

          — Оба погибли.

          — Кто?

          — Оба. И бог, и дьявол. Это мы их не уберегли. А ведь хорошие были ребятки, работящие. Теперь таких уж нет.

          — Тебе-то кто больше нужен? Собеседник, или собутыльник?

          — Оба. Сила собеседника мне нужна для того, чтобы преодолеть ограниченность собственных представлений. Стать нарушителем себя самого…

          — О! Уже возрождаются!

          — Кто?

          — Оба!

 

 

          — Академика по телевизору показывали. Молился. А на другой день он же интервью давал, упомянул, что способен с бомжом под водочку общаться. Как это возможно?

          — Культура — это опиум для интеллигенции! А религия, как известно, опиум для народа. Неужели два «опиума» не договорятся? Да ещё и под водочку! Скажи, ты веришь в культуру?

          — Чушь! Что значит «веришь в культуру»?

          — Вот! Есть те, кто культуру делают. Есть также те, кто ею питаются. А те, кто вне этого процесса — в непонятное просто верят. И с религией так же. Они же сёстры — культ и культура! На трупе старшей растёт другая. Доброму человеку надо бы преодолеть и то, и другое.

          — А то что?

          — А то придётся перед телекамерой молиться, а потом ещё и рассказывать, как ты с бомжом гулял.

          — Я же не академик!

          — А разве я говорил о тебе?

 

 

          — Я одинок.

          — Диваноид! Ты достиг своего одиночества не в результате работы!

          — Так меня ещё никто не оскорблял.

 

 

          — Ко мне зелёненький прилетал. Рост метр двадцать. Ничего не просил и ничего не сказал. Просто сидел на подоконнике и смотрел, не мигая. Я в нём братика почувствовал. Но не по разуму, конечно. По генам. Они, зелёненькие, к нашим девочкам когда-то очень сильно приставали. Так расы на земле и получились. Люди — это результаты генетических преступлений инопланетян.

          — Ну, и где твой зелёненький сейчас?

          — Я его к бабушке послал, она чудеса любит. Пусть порадуется старушка.

          — Радуется?

          — Шестые сутки уже не спит. Специальные книжки какие-то по ночам читает. Потихоньку сама зелёненькой становится. Я же говорю: они девочек портят!

 

 

          — Люди не могут любить людей. Не дано. Покрыть всё человечье стадо одной любовью может только нечеловек.

          — Но друг друга-то они любить могут?

          — Друг в друге люди любят или ненавидят только самих себя.

          — Жаль…

          — Жалких — не жалко! Жалеть нужно сильных, кому многое дано, и надо давать им ещё больше… А нечего дать! Сильные вырождаются от безделья.

          — Обожаю заповеди. Как любимая пластинка. Сам не споёшь так, а слушать приятно.

 

 

          — Откуда ты берешь свои мысли?

          — Они… не мои. Я просто «открылся» для мыслей, как полустанок. Вот по моим «путям» и несутся те, кто ещё что-то на земле недосказал, недосмотрел, недочувствовал… Доделывают свои дела через меня и мной. Я так учусь.

          — Компашка подобралась постоянная, или разные бывают?

          — Разные. Великие есть. Многих я вообще не знаю. Стоят за спиной, рядом, сверху смотрят, дышат прямо в мозг. Такое возможно, когда меня нет. Ну, как бы совсем о себе забываешь и не охраняешь себя. Внутренние чувства и мысли должны при этом молчать. Поскольку «местная жизнь» внутри меня обычно очень уж шумная.

          — Будда понимает. Ты ведь и здешних козлищ слушаешь так же?

          — Да…

          — Они что, тоже «великие»? Ха-ха-ха!

          — Великие мне сказали, что великое на землю приходит через любого человека. Через любого! Главное — слушать. Если «слушать себя» вдвоём с кем-нибудь, — дорога на землю для великого облегчается.

          — Будда плачет. Не случилось бы хулы.

 

 

          — Убивая время, ты убиваешь себя.

          — Я же говорил, что мастерство не пропьешь. Одним ударом я прикончу обоих!

 

 

          — Идущий на свет, идёт не за собственной тенью.

          — А за чьей?

          — За тенью того, кто идёт на свет впереди него.

          — При чём тут вообще образ тени?

          — Всем на земле властвует именно тень! Но создаёт её только свет. Вот почему так много имитаторов и того, и другого.

 

 

          — Зелененький на минутку залетал. Рассказал про один оригинальный медицинский метод оздоровления нашей цивилизации.

          — Апокалипсис номер такой-то?

          — Ну, что ты! Всё очень гуманно. Они берут какой-нибудь кораблик или самолёт с пассажирами и кидают его в другое время. Живьём. Медики знают про этот способ: если тело покрыто непроходящими чирьями и прыщами, то надо взять кровь из руки, например и тут же вкатить её в ногу. Прыщи и чирьи проходят. Зелёненькие этим активно пользуются. Только не в теле, а во времени.

          — Чего ж он тебя не взял вместе с диваном?

          — Ему не разрешили.

          — Кто?!

          — Тёмнозелёненькие. Но этих даже он не видит.

 

 

          — А почему многие люди так боятся темноты?

          — В темноте наше воображение становится очень ярким.

          — Значит, они боятся не темноты, а своего «тёмного» воображения?

          — Конечно.

 

 

          — До-ре-ми-фа-соль… Учись, дочка, учись. Знаешь, как красиво звучит музыка сфер с триста сорок второй по семьсот пятьдесят восьмую октавы!

          — Не знаю.

          — Вот, представь. Какой цвет получится, если сложить все цвета вместе?

          — Белый.

          — Молодец. А что получится, если все звуки сложить вместе? Молчишь? Правильно молчишь, дочка! Ну, что получается?

          — Тишина…

          — Да, да! Самая лучшая музыка в мире! Тишина! Скажи, ты умеешь петь паузами? Ты можешь говорить знаками препинания? Учись, дочка, учись. Все наши «смыслы» — это разложение тишины на «спектр». Разложение! Играй, дочка, играй!

          — До-ре-ми-фа-соль…

 

 

          — Смерть стерильна!

          — А жизнь?

          — Что, сам не знаешь? Сплошная зараза!

 

 

          — Органика — это одно, культурный слой — другое. В нём тоже есть свои хищники и травоядные, свои высшие животные и рептилии, свои одноклеточные и ископаемые… Но особенно меня умиляет мир интеллектуальных насекомых. Короток их век.

 

 

          — Любовный треугольник — фигура, несомненно, жёсткая.

          — Я к твоей жене не подкатывал.

          — Успокойся. Она нам не нужна. Только ты, я и Будда. Настоящий любовный треугольник — фигура вертикальная. И чем выше мы поднимем своего Будду к звёздам, тем ближе станем друг к другу на земле.

 

 

          — Изначальный набор, к сожалению, очень невелик. Тридцать два зуба. Тридцать три буквы. И всё. Расходуй, как знаешь. Зубов осталось меньше пятнадцати, а букв…

          — Ни одной?

          — Две всё-таки остались. Ом-ммм! Спасибо им за это. Не предали дедушку.

          — А как ты хотел? За выражения приходится платить. Да нет, не за те выражения! За другие. Так уж задумал главный конструктор. Дух выражается в вещи, мысль выражается в слове, нравственность выразительна в молчании. Понимаешь?  Главная трудность в том и состоит, что мысль и нравственность — невидимки. Их приходится улавливать косвенно, буквально о-бо-зна-чать. Одно через другое. Так, например, в хороших стихах звучащая мысль подкрадывается к самой сердцевине тихого…

          — И жрёт его. Так же, как примитивный охотник пьёт кровь убитого, чтобы перенять его силу. Я же говорил тебе, что у них, на земле, люди перестают читать книжки. Для чего ты их пишешь? Уж не спрашиваю: для кого? Для чего?! Это же верный знак: не пиши! Твоё умение безнадёжно устарело.

          — Устарело?

          — Да! Дело не только в ограниченном числе зубов и букв, данных нам изначально. Что обиднее всего — количество чувств тоже ограничено. Всего пять. Скажи! За что нас так кастрировали? Но ничего, ничего… Смотри! Народились детки, у которых этих чувств по восемь-пятнадцать, а то и больше.

          — И что это значит?

          — А то! Привычная земная жизнь подходит к концу, вот и включаются всякие дремлющие ресурсы. Это, конечно, не новая раса людей и не массовое явление вундеркиндов. Это — просто защитная реакция. От ужаса и страха. Мы, помнится, с тобой обсуждали: «военные» детки не по своей воле созревают чрезвычайно быстро.  Вынуждены учиться недетскому, чтобы выжить…

          — И им, испугавшимся куда-то там «не успеть», не нужны книги.

          — Не поэтому. Они просто другие. Они не нуждаются в «идолищах», порождённых предыдущей культурой. Им незачем по-старинке выражать то, что так и не смогли выразить наши с тобой примитивные пять чувств и тридцать три буквы. Они преодолеют нашу громоздкую и самовлюблённую культуру без усилий! Ты же сам мечтал о том, чтобы искусство стало бесследным. Вот оно и становится таким. Это — искусство жизни, а не искусство создания искусственных посредников между видимым и невидимым. Новые детки не нуждаются в посредниках. Они напрямую видят всё: мысли, чувства, желания, смысл, нити духа, кладезь наития, электрические и магнитные волны, макро и микромир, текст и контекст, суть себя и суть отношений, они слышат музыку сфер и голос разума. Зачем им какие-то примитивные «консервы»? Дурацкие сюжеты, составленные из тридцати трёх букв и пропущенные сквозь тридцать два зуба? Зачем убого «выражать» то, что непрерывно выражает их самих?! Идолище умирает.

          — А ты музыку сфер слышал когда-нибудь?

          — Да. Когда меня санитары из буйного запоя выводили. Знаешь, небеса звучат очень торжественно! Все поют! И всё поёт! И пылинки, и звёзды, и атомы, и пространства… Жаль только, недолго концерт продолжался. Укол поставили, ну, я и выключился. А когда проснулся, обратно включиться уже не удалось. Навсегда, как оказалось, оглох. Санитары провода обрезали. Но я хорошо запомнил: какая музыка, ах, какая музыка звучит вокруг нас всегда! Кстати, там нет клавишных…

          — Новые детки эти хоры тоже слышат?

          — Конечно! Новые чувства, с девятого по двенадцатое, как раз для этого и предназначены!

          — Свято место… Что-то должно быть вместо искусства!

          — Игра! Одна лишь игра! Бесследное искусство, о котором так долго мечтал наш мастер! Только представь: тот, кому дано, играет на струнах духа, волнует эфиры и управляет видениями, щедро осыпая смыслом и чувством свою неповторимую игру. И никакого мусора после этого: ни тиража, ни рецензий, ни поклонников, ни платной галереи со спецхранилищем и спецворами. Удобно и для нашей, и для тонкой природы. Ну, нравится?

          — Нравится. Жаль только, что у нас с тобой для этого букв многовато.

          — Вот! Молодец! Ты только что совершил попытку включить дополнительное чувство. У таких, как ты, оно, уж извини, не включится. Но попытки должны быть.

          — Чтобы новые детки знали, каким образом предки зашли в тупик? Эх… Я бы хотел уничтожить всё, что успел натворить. Каждый день об этом думаю.

          — Не переживай, мой мальчик. Ты ничего не успел. Ты чист перед новым!

 

 

 

          КОНЕЦ V

 

 

 

 

 

 

Post  vitum

 

 

          — Ну, и как это теперь понимать? Слиплись?

          — Ну, и как это теперь понимать? Слиплись?

 

          — На двоих одно… Что одно?! Ничего же нет!

          — На двоих одно… Что одно?! Ничего же нет!

 

           — Погоди… Я помню массу жизней… Помню ясно и подробно…

           — Погоди… Я помню массу жизней… Помню ясно и подробно…

 

          — Какое странное Я. Как океан, состоящий из капель…

          — Какое странное Я. Как пустыня, состоящая из песка…

 

 

          — Сколько лет я спал?

          — Миллиард или два по местной астрономии.

          — А ты?

          — Искал Слово.

          — Для кого?

          — Видишь планету? Мы должны её воспитывать.

          — Вот этот камушек?! Без атмосферы? Без воды?

          — Да. Нарисуй, пожалуйста, океан и небо.

          — Пожалуйста.

          — И стало так!

 

 

          — Сколько я спал?

          — Миллионов семьсот-девятьсот. Я не считал точно. Дела были.

          — Вот эти уроды, что в воде плавают, и есть твои дела?

          — Да. Нарисуй, пожалуйста, материки.

          — Пожалуйста.

          — И стало так!

 

 

          — Сколько я спал?

          — Это неважно.

          — Ух ты! Смотри, животные строят города и владеют языками! Твоими молитвами?

          — Да. Нарисуй, пожалуйста, счастье.

          — Пожалуйста.

          — Что ты наделал! Зачем ты нарисовал козлищ и тьму?

          — Я больше не хочу спать, а без козлищ и тьмы всё происходит слишком уж медленно. И стало так. Ибо время последнего сна истекло.

 

 

          — Смотри, какие облака красивые! Знаешь, что под ними?

          — Смотри, какие облака красивые! Знаешь, что под ними?

          — Оммм!

          — Оммм!

 

 

 

          И стало так.