НА ГЛАВНУЮ...............на стр. РАССКАЗЫ ПОВЕСТИ ЭССЕ

Лев РОДНОВ

рисунки выполнил художник Александр Балтин

повесть опубликована в лит. журнале СП «Луч» в 1996 г.

(народно-хозяйственная фантастика)

"Мне кажется, что разум дан человеку для того, чтобы он разумно жил, а не для того, чтобы он видел, что неразумно живет."

В. Белинский.

"Чтобы дойти до дна мудрости, надо исчерпать всю людскую глупость."

Людвиг Берне.

1.

-- Сдохнуть бы скорее! -- мечтательно произнес председатель самого безнадежного в районе колхоза "Путь к коммунизму".

Корепанов потянулся, хрустнув суставами так, что в пустынном председательском кабинете-кубе слегка зазвенело, набрал полные легкие воздуха и - медленно выдохнул. В воздухе ненадолго заклубилось. Там, за стеклами, изрисованными толстыми морозными узорами, неподвижно стояла глубокая январская ночь, придавившая столбик термометра до минус тридцати пяти. Изрядно обветшавшее, двухэтажное здание конторы тепла не держало. Сквозь многочисленные щели и дыры, через неплотно прикрывающиеся наружные двери внутрь почти свободно проникала любая враждебность зимы.

Корепанов устал. Он устал от всего сразу: от себя самого, согласившегося полтора года назад тянуть председательскую лямку, от партийных выговоров за убыточность хозяйства, устал от того, что угрюмые жители смотрели волками и на него, председателя, и на работу,

и на свою жизнь.. "Путь к коммунизму" задолжал государству миллионы рублей. Все разваливалось, приходило в негодность, не возрождалось и не имело к этому совершенно никакого хотения.

Часы показывали половину второго ночи. Председатель покурил, поворошил на столе бумаги ненавистного отчета, скользнул взглядом по вороху приказов, рекомендаций, наставлений, поднялся, достал из шкафа надувной пляжный матрац, подкачал его ртом, приспособил на составленные стулья, бросил сверху два ватника, тулуп, выключил освещение и неуклюже лег, надеясь в обездвиженности сохранить телесное тепло и найти сон. Впереди ждали: либо рухнувшая карьера, либо суд, либо еще какое вредительство личного благополучия. Все полтора года, что Корепанов находился здесь "по заданию партии по устранению прорыва", как объяснили в обкоме, министерстве и райкоме, -- все полтора года он жил бобылем. Семья осталась в городе. Жена регулярно получала письма -- всегда разные по эмоциям, по настроению, но всегда одинаковые по содержанию. Жена понимала, что муж попал в болото и злилась на него издалека все сильнее.

В холодном, безлюдном правлении колхоза засыпал человек, не знающий, что ему называть своим прошлым и совершенно не представляющий, как будет прожит завтрашний день. Спроси его, он не смог бы толком ответить за самого себя, не то что за тысячу с лишним человек, которые были ему вручены и доверены властью -- вместе с их имуществом, хулой, надеждами и темными ленивыми судьбами. Если случайный приезжий человек изумлялся на равнодушие духа, на одинаковость жизни и примитивный, чахнущий быт, местные патриоты ему резонно замечали: "А воздух-то у нас какой! Воздух-то! Места-то какие!" И это был, действительно, аргумент -- за. Единственный и неувядаемый, как сама природа.

Недалеко от деревни текла речка Зека, то же название носила и сама деревня, а жители, соответственно, называли себя -- зековцами, на манер заключенных. Но юмор от названия давно выветрился в просторах и заботах пятилеток. Люди жили тут давно и не видели в названии ничего такого. Зато начальство, которое менялось довольно часто, приезжало и уезжало, -- оно скалилось и шутило по данному поводу обязательно.

Деревня и вправду вписывалась в ландшафт замечательно. Некогда первые зековцы нашли здесь землю обетованную, раскорчевали лес, вскопали почву и сделали из урожая хлеб. И тогда -- души пустили корни. В эту землю, в эти просторы, в этот ветер, в этот самый воздух и свет -- во все, что есть, было и будет! -- Так думали деды и прадеды. И от этих простых мудростей глаза их просветлялись, а хозяйства становились богаче и крепче. Но что-то, видимо, сломалось в тонко налаженном механизме природной жизни человека.

В верхнем ящике стола председателя грустило неотправленное очередное письмо в город; недавние вьюги перемели шестьдесят километров дороги до райцентра, а разгрести снежные заносы трактора и грейдеры еще не успели. Машины не ходили. На фермах прокисал во флягах и без того небогатый удой.

Домой председатель писал: "Здравствуй, семья! Люся! Люди здесь -- сплошные сволочи. Вчера Надежда Африкановна, продавец наш, так вот она сдала из магазина куда-то почти все товары, какие там еще оставались и завезла одну сплошную водку. Мужики радуются зря: денег в колхозной кассе все равно нету, зарплату выдавать нечем... А ведь и Африкановна на этот оборот надеялась. Задушат они меня, наверное. Сволочи! Где я им денег возьму? Где?! Больше всего боюсь баб, ваша мерзкая порода такая, что словами ни за что не остановишь! Бабы уже бузели, спрашивали: где крупа? Куда макароны подевались вдруг? Из райкома наседают, чуда требуют. Тоже сволочи! Ну, целую. Ваш папа. Приезжайте летом в гости, а то сейчас очень холодно."

Скорчившись в три погибели под тулупом, на шуршащем от малейшего шевеления "дутике", председатель "Пути к коммунизму" проваливался в сон. Первозданная тишина и густая спокойная тьма подошли вплотную, обступили, окутали коконом изнервничавшегося, закрывшего глаза и убежавшего от забот руководящего сознания человека. Ночь -- время души, время бессловесного чутья и трансцендентной интуиции. А душа председателя всхлипывала и вздрагивала иногда в этой холодной и темной пустоте. И тогда, чутко откликаясь на зов сна, вздрагивал сам председатель, и поскрипывали, и ерзали под мужицким телом хлипкие стулья.

2.

Здание колхозного правления располагалось странно, на отшибе; в отдалении маячили черные, кряжистые избы, в которых накрепко засели, потерявшие надежду и, pазлетевшихся по гоpодам, детей староверы; между самой Зекой, и конторой пролегло большое пространство для выгона скота -- словно сама природа отторгала казенный дом от вековой картины крестьянского поселения. Летом на пустоши паслись одинокие козы и еще более одинокие коровы, а мальчишки, из тех, что еще не уехали в поисках материального обеспечения счастья в город, гоняли тут мяч; клубилась над полувытоптанной, полужухлой травой пыль... Но сейчас разделяющее пространство было занято снегом, и лишь по переметенной дороге угадывалось здесь наличие и тление жизни. Вокруг простирались поля с оскудевшей от бездумного пользования землей: между полями встречались большие куски невырубленного еще леса -- темного, густого, где деревья стояли, схватив ветвями-руками друг дружку, как заложники перед расстрелом... В лесу обосновалась воинская часть ракетчиков. В тихую погоду староверы, выйдя на двор, слышали, как тарахтит моторами, стучит какими-то механизмами, включает радостное радио могучий мир железного порядка. Не завидовали. Просто слушали, как слушают дети шум проносящегося мимо далекого поезда. Частенько ракетчики прокатывали по деревне своих зачехленных монстров, и тогда стоял в окнах стеклянный дребезг, кряхтели на печи проснувшиеся деды, молчали собаки, униженные сверхшумом дизельных тягачей. Не лаяли собаки -- даже они привыкли. "Путь к коммунизму" и воинскую часть связывал договор о взаимной шефской помощи и сотрудничестве. Конечно, это была чистая формальность, липа, по сути, но правительство страны велело так поступить, и армия послушно вступила в фиктивный альянс с умирающим крестьянством. Ни той, ни другой стороне договорная бумажка вреда не приносила, но и пользы тоже.

Корепанов проснулся от пронизывающей дрожи, которая внезапно охватила все пространство комнаты. Дрожали стекла, стены и вещи: в окна, пробивая узоры января на стекле, прямой наводкой били мощные лучи фар: снаружи густо гудели танковые двигатели двенадцатилапого-шестиосного тягача-вездехода, которому любая целина нипочем. В помещение проник удушающий ядовитый запах отработанного соляра. Застенчивостью и тактом военные не отличались никогда: на гражданское население они смотрели как, скажем, смотрел бы волк на муравьев, заинтересуйся он ими...

-- Мать вашу так! -- сказал председатель и перевернулся на другой бок.

Во входную дверь, которую Корепанов на всякий случай заклинил шваброй, сильно и грубо заколотили. Били, очевидно, сапогом. Или несколькими сапогами сразу.

-- Что-то случилось, б...! -- произнес Корепанов вслух, встал, включил лампочку и пошел открывать.

Из морозной пустоты в коридор ввалился военный человек.

-- Майор Сковорода! -- козырнул он.

Корепанов почувствовал в воздухе сильный запах перегара.

Сковорода обернулся к тому пространству, откуда возник, и властно, коротко бросил:

-- Ждать!

-- Что случилось? -- спросил, окончательно проснувшийся и готовый уже к любым деловым действиям, председатель.

-- Потолковать надо.

-- Срочное что-то?

-- Да.

Сели за стол, друг напротив друга. Закурили. Майор брезгливо покосился на спальное сооружение гражданского начальства, дернул нервно губой:

-- Херово живешь, председатель. Дома, что ли, нету?

-- Да я здесь часто ночую: дела...

-- Видать херовые у тебя дела.

-- Вы, собственно, по какому вопросу? -- начал распрямлять свое человеческое достоинство и служебную амбицию хозяин кабинета.

-- Не боись! Я к тебе -- с предложением.

При упоминании о "предложении" Корепанов насторожился: с военными надо было держать ухо востро -- могли надуть запросто.

-- Давай по порядку, -- сказал майор. -- Разберем вводные. В Зеке у тебя остались одни старики. Так? Так! До весны еще далеко, а кормить скотину на ферме уже нечем. Так? Так! Денег в колхозе нет? Нет. Какая перспектива? Никакой! Сделают из тебя, председатель, козла отпущения, а на твое место нового дурачка назначат. Из партии исключат -- как минимум! Обещали уже такое?

-- Возможно... -- в сумеречной душе Корепанова потихоньку закипала злоба на майора-наглеца.

-- Могу помочь! -- майор решительно хлопнул ладонью по столу.

Председатель сразу же вспомнил, как шефы пригнали однажды взвод солдат и предложили подлатать и почистить колхозный коровник. После чего две пожилые доярки неожиданно забеременели и их тайно, со слезами пришлось возить в райцентр на аборт.

-- Что за помощь? Солдаты?

-- Нет, -- майор дохнул перегаром. -- Сделка!

Председатель задумался. Майор ждал, спокойно разглядывая штатского.

-- Конкретно... Что за помощь?

-- Ходи за мной! -- отчеканил майор и поднялся.

На улице, увязая в снегу и чертыхаясь, председатель шел вслед за похмельным майором на сноп встречного света. Тягач рычал и вонял на холостых оборотах. Глаза ослепило. Майор с трудом обогнул тягач и прошел дальше. В темноте угадывались контуры длинной платформы, на которой покоилась гигантская зачехленная туша ракеты.

-- Хороша?! -- самодовольно крикнул майор.

-- Слов нет, ничего не скажешь! -- откликнулся председатель, и в самом деле пораженный близким зрелищем чуда техники и совершенства. Было в нем, в этом фантастическом ночном зрелище, что-то от шаманства: овеществленная мысль, весь технократический гений цивилизации, воплощенный в ракете, -- притягивал, подавлял и восхищал одновременно. Майор следил за произведенным эффектом.

-- Нравится?

-- Сила! -- искренне сознался Корепанов, гордый за державу и почувствовавший личную причастность к армии: когда-то в институте он проходил военную подготовку, но настоящей службы так и не узнал, поскольку вся судьба оказалась повязанной должностными играми и общественной пользой.

Председатель совершенно не понимал, для чего вдруг затеялась вся эта демонстрация. Но ему было интересно: ночное явление майора и тягача с ракетой взрывало тягомотное, безрадостное течение кабинетной жизни долгожданным разнообразием.

-- Даю характеристику! -- объявил майор. -- Изделие обладает следующими параметрами: максимальная дальность поражения составляет пять тысяч километров, принцип двигателя -- твердотопливный, принцип удержания цели -- самонаводящийся поиск, ядерная разделяющаяся головка несет суммарный заряд равный одной мегатонне, условная стоимость изделия -- около одного миллиарда рублей.

-- Мать честная! -- прошептал председатель, которого сообщение о денежном эквиваленте "изделия" ослепило больше, чем фары ночного пришельца.

Вернулись обратно в кабинет.

-- Как ты думаешь, кому эта дура принадлежит? -- майор смотрел озорно и испытующе, понимая, что председатель уже прочно сидит на крючке любопытства.

-- Армии! Кому же еще? -- Корепанов ответил послушно, как знающий школьник.

-- А на чьи деньги она построена? -- не унимался майор.

-- Ну, на государственные...

-- А государство какое? Ну, чье оно?

-- Народное...

-- Так на чьи денежки?

-- На народные! -- эта, с детства вдолбленная в голову мысль, вдруг ошеломила председателя новизной глубинного постижения.

Майор посерьезнел, понизил голос до сокрушенного сочувствия:

-- На твои, председатель, денежки эта дура построена, на твои! На твои и на денежки твоих крестьян! Понял, куда ушло? А ты теперь в навозе тонешь и не выплыть тебе. Не выплыть, как считаешь?

-- Не выплыть... -- Корепанов завороженно зацепился взглядом, как умеет это делать всякий задумавшийся до отрешения человек, за "повышенные социалистические обязательства колхоза "Путь к коммунизму". Стенд бесплатно изготовил на досуге дед-пенсионер, оставшийся без трудового прикаянья и мучившийся от того. До последнего года дедок держал пасеку, но и эта работа кончилась: пчелы передохли от неизвестного клеща-паразита. Дед сам добровольно приходил в колхозную контору чего-нибудь подлатать, подправить и приводил с собой контуженного парня лет двадцати пяти, которого в деревню сослали городские родственники. Парень был чудаковат, но, кажется, всем доволен и прижился, звали его не по имени, по кличке -- Афганец. Вечно с ними вертелась в конторе безмозглая пустолайка, пугливая беспородная Жучка. -- Все это мелькало, всплывало и тут же исчезало перед мысленным взором опечалившегося председателя.

Майор тронул Корепанова за плечо:

-- Представляешь, если их вернуть обратно?

-- Кого? -- председатель вздрогнул, не понимая.

-- Приказываю слушать: деньги тебе вернуть эти! Твои деньги! Представляешь: миллиард рублей?! Ну-ка, что б ты тогда сделал в первую очередь?

Корепанов хотел одернуть майора за издевательство над

обстоятельствами, но неожиданно, помимо своей воли, включился в дурацкую игру.

-- Всем бы дал независимую персональную пенсию по пятьсот в месяц, а хочешь -- работай, тогда получай еще... Зимой бы всем колхозом на Гавайи ездили! Ладно, шутка. С долгами бы расплатился в первую очередь, а там посмотрели бы, может, на сходе поговорили, строить кое-что надо... Да мало ли!

-- Мудер! -- похвалил Сковорода, достал из офицерской планшетки какую-то бумагу с печатями, протянул. -- Вот тебе, председатель, спасение.

-- Что это?..

-- Не перебивать! Уже сказал -- твое спасение. Твое и твоего подыхающего колхоза. Здесь не хватает только одной подписи. Догадываешься, чьей? Правильно, моей! Как только я напишу "Сковорода", ты получишь по акту об оказании шефской помощи народному хозяйству со стороны армии -- один миллиард рублей. Правда, в материальном исполнении. Но это не проблема. Подсуетишься. Продашь.

Председатель взял бумагу, там было написано:

"Акт о шефской передаче тактико-стратегической ракеты "Аленушка" в распоряжение колхоза "Путь к коммунизму"...

Корепанов начал было злиться:

-- Розыгрыши все устраиваете?

Майор откинулся на стуле, прищурился: оценивая председательскую тупость:

-- Никак нет! Это акт милосердия с нашей стороны. Решение штаба дивизии. Я лишь исполняю. Но понимаешь, председатель, я не поставлю свою подпись под актом, пока ты мне не выдашь в обмен на миллиард бесплатных рублей... пятьдесят ящиков водки. Баш на баш!

-- Откуда я их возьму?!

-- У Африкановны, батенька, у Африкановны! Разведка доложила: был гигантский завоз интересующего штаб напитка. Ну, как?

Внутри у председателя словно черт за веревочку дернул:

-- Ладно! Приезжайте утром, разберемся.

-- Сейчас! -- гаркнул майор и глаза его засверкали бешеным огнем нетерпения. -- Срок исполнения -- немедленно!

Черт внутри опять дернул за веревочку.

-- Будить бабу придется... -- пробормотал председатель, имея ввиду ворчливую, не очень-то приятную в общении Африкановну. И вдруг задал майору вопрос, не относящийся к теме: -- А почему "Аленушкой" называется?..

-- Служба, отец, штука серьезная, так что хочется ведь чего-то человеческого, красивого, что ли... "Черемуха" -- ядовитый газ, "Муха" -- противотанковое средство, "Град" -- ракетный миномет, "Аленушка" -- летунок... Сам понимаешь: душа красоты просит -- вот и дают им названия!

...Солдат-водитель отцепил платформу с ракетой от тягача.

Председатель забрался в кабину следом за майором. Захлопнулась дверца.

-- В деревню! -- сквозь зубы сцедил приказ командир.

3.

Механический динозавр топтал полутораметровый слой снега с той же легкостью, с какой дачник топчет на отдыхе тополиный пух. Исполинская машина слегка покачивалась на ходу. Председатель опять поймал себя на мысли о какой-то ирреальности происходящего.Но рядом сидел майор и от него пахло перегаром. Солдат дергал рычаг, крутил баранку... В кабине было тепло, мерцала индикация на щитке приборов; мощные фары накрывали даль уверенным светом. Вообще, от всей этой ночной ирреальности веяло, как ни странно, силой и надежностью. Председатель усмехнулся: будь что будет!

Взметая за собой буран, тягач резво стал таранить насквозь деревенскую улицу, тоже всю переметенную; полузасыпанные дома по обеим сторонам напоминали каждый - затаившуюся берлогу. Не было ни огонька. Водитель пригнулся и смотрел не столько перед собой, сколько исподлобья куда-то вверх, боясь, видимо, врезаться в случайный провис низкой электропроводки.

-- Тормози, паренек, -- сказал Корепанов перед единственным в деревне домом такого рода -- крепким, полукирпичным, с витиеватыми наличниками и деревянным узорьем на воротах.

-- Он знает где, -- небрежно бросил майор.

Тягач встал.

-- Пошел! -- сказал майор и потянулся.

Председатель не сразу понял, что "Пошел!" относится именно к нему и замешкался, не зная: то ли обидеться, то ли стерпеть. Насупился.

-- Не обижайся, -- миролюбиво зевнул майор. -- Мы же солдафоны, обучены приказам... Давай! -- и он открыл дверцу. В лицо ударило холодом.

Минут пять Корепанов пинал ворота, рискуя разодрать личные валенки, и кидал в окно снежки, конвульсивно вылепляя их зябнущими руками из сухого перемороженного снега. В окнах, наконец, загорелось. Потом забрякало в сенях, заскрипело на тропинке с той стороны ворот, заклацало щеколдой...

Вышла сама заспанная, разъяренная хозяйка.

-- Х... надо?! -- грозно и непосредственно спросила она, завидев околевшего председателя и военную технику на заднем плане.

-- Надежда Африкановна, тут такое дело... Черт, не объяснишь сразу! Вы извините... Шефы, видите ли, привезли помощь -- так получилось, что ночью, и им теперь надо бы...

-- Водку? -- с вызовом сощурилась Африкановна.

-- Да! -- обреченно вздохнул председатель. Справедливое предчувствие подсказывало ему, что сейчас женщина должна захлопнуть дверь. Но, видимо, как есть бессрочное чувство долга у военного человека, так есть инстинкт наживы и постоянная готовность служить ему -- у работников торговли.

-- Сколько? -- уже спокойно, по-деловому осведомилась продавец.

У председателя еж зашевелился в горле. Сглотнув, он произнес безнадежно:

-- Пятьдесят ящиков! За счет колхозной кассы...

-- Это твое дело: оформишь документ... Пятьдесят пять! -- продиктовала свои условия Африкановна и снова прицельно сощурилась.

-- Как?!

-- Так! Пять -- мои, на "бой". Иначе не поеду.

Председатель понял, что его берут за глотку. Черт внутри продолжал тянуть за веревочку.

-- Ладно! -- сказал Корепанов и через несколько минут Надежда Африкановна уже сидела в чреве тягача, зажатая между оживившимся майором и погрустневшим председателем. С майором она болтала так, словно они сто раз вместе в разведку ходили.

Деревенский магазин почему-то тоже обосновался на отшибе, недалеко от здания правления колхоза. Старики, ковыляя от деревни до сельмага и обратно, который год коротали опостылевший путь с одной и той же шуткой: "Когда далеко -- воровать удобно! Хи-хи!" Но проверки приезжали и уезжали, а Африкановна оставалась. Многие заискивали перед ней куда больше, чем перед председателем, имевшим, к тому же, слабинку характера. Она проявлялась в том, что всех без исключения Корепанов называл на вы.

Ящики таскали втроем. Африкановна считала. На спине тягача имелось место, похожее на нечто вроде низкобортового кузова. Туда и грузили, подстелив под ящики кусок кошмы.

-- Пятьдесят! -- крикнула женщина и погрузка закончилась.

Вновь подъехали к колхозной конторе. Африкановна придирчиво изучила расписку председателя в получении им для общественных целей стольких-то ящиков водки. Оплата наличными гарантировалась. Изучив, она потребовала поставить круглую печать. Корепанов порылся в сейфе, достал, дунул, шлепнул. На бумагу легли знакомые буквы "Путь к коммунизму".

Солдат-водитель получил приказ: доставить продавца домой и немедленно вернуться. Сковорода, тем временем, выставил на председательский стол две бутылки, широко улыбнулся:

-- Угощаю!

И вот уже разговорились, уж потеплели друг к другу до самоудивленной доверительности.

-- А как вы думаете, кому ее можно продать? Ведь это же, ек-макарек, действительно мои, то есть, наши, народные деньги! Заводу-изготовителю? А? Хотя бы в полцены? И то -- пятьсот миллионов рублей! Господи! Налейте еще...

-- Головастый ты, председатель, мужик! Я думал, тебя дольше уламывать надо будет. Быстро соображаешь, черт. Тебе еще памятник в этой деревне поставят, пионеры на тебя молиться будут -- бюст из мрамора заделают!

-- В-в-ведь вправе же мы народные деньг-ги в-в-вернуть н-народу? В-вправе же...

-- Абсолютно! -- майор, покачиваясь, прошел кабинет наискосок и в углу с удовольствием помочился в ведро, из которого торчало древко колхозного знамени.

После принятой на голодный желудок, да еще после стольких переживаний, поллитры, председатель кое-как добрался до надувного матрасика, рухнул в одежде, в валенках, в шапке и глухо провалился в запредельный мир усталости человека, измученного исполнением служебных обязанностей, лишенного в дневное время свободы, а в ночном забытьи -- приятных снов.

По снежному полю, рыдая металлическим басом, мчался тягач; в кабине сидел военный человек и во весь голос пел детскую похабщину.

Через несколько часов Корепанов проснулся от лютого холода и такой же головной боли. Было шесть утра. Через час в контору соберутся на планерку мужики... Надо вставать! Корепанов сел на "дутике", с трудом соображая: отчего вдруг так плохо? Вспомнил майора, тягач, Африкановну... Мелькнула спасительная мысль: приснилось! Кое-как поднялся, закурил, закашлялся, подошел к замерзшему окну без двойных рам, проколупал ногтем прозрачную дырку... Из тьмы зимнего утра отчетливо проступил абрис зачехленной ракеты. Председатель вздохнул, с удивлением обнаружив, что никаких особых переживаний в нем почему-то не происходит. На столе лежал "Акт о передаче". Мегатонна! -- вспомнил Корепанов. -- Пять тысяч километров, миллиард рублей! Он еще несколько раз затянулся сигаретой и бросил окурок в ведро, на дне которого за ночь образовался желтый лед.

Председатель вышел в приемную, включил допотопный пятидесятиваттный усилитель деревенского радиовещания, взял в руки микрофон, и в каждой избе раздался его голос:

-- Внимание! Внимание! Сегодня в час дня в правлении колхоза срочно состоится общий сход! -- он повторил объявление несколько раз.

Корепанов решил: до схода никому ничего не говорить.

4.

Зековские мужики постепенно подтягивались на планерку. Видно было, как они, один за другим, топают со стороны деревни по колее, порожденной ночными катаниями.

-- Учения, видать, были, -- рассуждали мужики по дороге, издали приглядываясь к зачехленной брезентовой громадине на колесиках-сороконожках.

-- Были, видать, -- резонно вторили еще большие знатоки.

Начальник мастерской, механизаторы, заведующий фермой, агроном, дед-пасечник и Афганец, тоже от скуки жизни идущие заседать, -- все они, кроме Афганца, были людьми, прожившими на земле не один десяток лет и давно уже научились удивляться не сотрясениям бытия и воображения, а мелким подножным радостям.

-- Снег-то какой! Как сахар!

-- Хорош нынче снег, поля-то досыта напьются.

-- Скоро уж тепло будет...

"Аленушка" полностью перегородила дорогу. Мужики терпеливо обогнули препятствие, благо, опять же по колее, нисколько не обращая внимания на пришелицу из другого мира. Как уж говорилось, к военным и их непредсказуемым действиям здесь давно привыкли. Только Афганец задержался. Оглядываясь, он приподнимал брезентовую защиту, смотрел в темные недра и восторженно мычал.

Планерку не начинали, пока не начадили папиросами в председательском кабинете до потепления. Окурки, предварительно заплевав огонечки, скидывали в то же самое ведро. Женщин не было. Их и в работе-то мало оставалось, не то что уж в руководстве...

Корепанов начал как обычно:

-- Надо бы хоть трактор, что ли, на дорогу послать, а то молоковозу к райцентру не пробиться.

Начальник мастерской помялся, сказал:

-- Дак не выйдет, -- вчера движок заклинило, последний трактор на ходу имелся...

-- Приступайте к ремонту, -- сказал председатель и что-то записал на перекидном календаре. -- Что с кормами?

-- Пользуем пока что есть, а так -- возить надо. Не дотянем до весны.

-- Подкормку на поля -- как?

-- Рано еще...

Голова у председателя раскалывалась от недосыпу и перепоя. Мужики понимающе зыркали в его сторону, напрягали при ответах обветренные заскорузлые лбы и говорили вполголоса, по себе зная похмельную ранимость.

Дед и Афганец слушали, не вмешиваясь. В коридоре конторы потявкивала хриповатая Жучка.

-- Чего сход-то звал? -- спросил дед, наконец.

-- Соберемся -- все объясню! -- отрубил председатель.

-- А мародеры чего по ночам ездиют? -- не унимался дед, запомнивший ночной шум.

-- По делу.

"Мародерами" армейцев местные жители прозвали за то, что в своей части военные поддерживали образцовый порядок; все, что можно было разлиновать и покрасить -- было разлиновано и покрашено. Дед-пасечник, правда, считал, что неистребимое стремление к образцовому порядку -- это единственное спасение для бесталанного лентяя. Так же считали и многие другие зековцы, на практике убедившиеся, что мелкая деревенская живность, приблизившаяся к лесу, где стоит часть, на опасно близкую доступность -- пропадала бесследно. От скуки и лени военные развлекались мелким "шашлычным" воровством, но любое обвинение какой-нибудь бабки Матрены в их адрес неизбежно разбивалось о монолит образцового порядка. Военные знали: ничто не может укрыть

негативную сторону жизни лучше и надежнее, чем внешний лоск. В этом отношении служба мало чем отличалась от кокетливой проститутки. Присутствие военных на колхозных землях одобряла только Африкановна, вечно занятая планом выручки. Солдатские "трешки" и офицерские "червонцы" сильно укрепляли Надежду Африкановну в том, что незачем заботиться о мелких и скоропортящихся товарах, для плана достаточно того, что приносит главный доход. И Африкановна поступила так же подло, как подло поступает всякое бедное государство со своим народом. А именно: она начала его спаивать.

Мужики в конторе, утомившись от планерки и одинаковости ежедневных слов о бесхозяйственности и бедности, сосредоточились на "поддатом" председателе, потихоньку раздражаясь и начиная завидовать его начальничьим возможностям. Денег колхозная касса не выдавала давно.

-- Ты бы сказал ей... пусть в долг отпускает продукцию, под расписку, -- стали намекать мужики на магазин.

Председатель оглядел присутствующих: погасшие лица оживились заискиванием. Корепанов откинулся на стуле:

-- Водки в магазине больше нет.

-- Как нет?! -- мужики вскочили со своих мест от переизбытка эмоциональной неожиданности. Сидеть остались только дедок и Афганец, с молчаливой скорбностью наблюдающие ход суеты.

-- Нет! Отдали воякам за шефскую помощь.

Тут мужиков прорвало: плеснула хаотичная матерщина.

Ближе к полудню председатель вновь взял в руки микрофон.

-- Внимание! Внимание! Всем на сход! Объявляется общее собрание! Всем на сход! Сход -- в правлении колхоза. Внимание! Внимание!..

Тихий воздух донес - через мороз - мелодичный звук, идущий от деревни. В Зеке кто-то забил в пожарный рельс. Наверное, мальчишки-малолетки колотили в железяку, испытывая от этой забавы великий восторг существования.

Потянулись по дороге, кутаясь и дыша паром на морозе. В шапках, в платках, не раздеваясь, столпились, сгрудились в красном уголке. Председатель вошел последним, неся в руках колхозное знамя и спинывая по дороге ледок, приставший снизу к древку.

-- Ну, все?

Люди молчали, как гуси в стайке, когда приходит пора выбирать кандидата на суп.

-- Все, спрашиваю?

-- Все-е... -- лениво ответили несколько голосов.

-- Внимание, товарищи! -- сказал председатель и в глазах его застекленела сосредоточенность. Тяжкая ноша служебного долга -- говорить от имени всех -- повисла невидимо над корепановской макушкой.

После первых слов ноша стала разрастаться и наплывать на макушки тех, кто находился в зале. Искусство оратора заключалось в том, чтобы наплыв тяжкой ноши был равномерным и общим.

-- Я вкратце обрисую наше положение. Оно невеселое. Коровы на ферме дают по полтора стакана молока в сутки, ферма худая, животные кашляют, имеются случаи примерзания хвостов к предметам строений... Кормим, сами понимаете, вениками! Сломался последний трактор, прервалась транспортная связь с районом. Товарищи зековцы, в колхозной кассе нет денег для выдачи зарплаты. Потерпите, этот недостаток мы устраним в ближайшее время.

-- Когда?

-- Хуже скотины к людям относятся!

-- Слышали басни!..

Люди загалдели, но Корепанов поднял вверх руку:

-- Тише! Всему этому приходит теперь конец! В ближайшее, в самое ближайшее время мы, дорогие товарищи, разбогатеем так, что вам и не снилось! Колхоз наш, "Путь к коммунизму", ослаб от того, что все экономические соки из него выпили и он не может поднять из навоза свое человеческое лицо. Не сегодня, так завтра мы вернем эти соки с лихвой! -- Люди снова притихли, ошарашенные тем, как вдохновенно, видать с похмелья, заливал баки председатель колхоза. -- Сегодня, товарищи зековцы, наши замечательные воины-шефы подписали чек на... -- председатель сделал паузу, -- поднял над головой "Акт" и выпалил: -- на один миллиард рублей!

Председатель ожидал сумасшедшей реакции, но секунд тридцать стояла гробовая тишина, потом кто-то из мужиков посообразительней осторожно поинтересовался:

-- Наличными выдадут или материалом, техникой?..

Торжественный звон в председательском голосе пропал.

-- Техникой, -- сказал он, -- техникой. Мимо проходили! Рядом с конторой стоит на каталке.

Восторженно замычал что-то нечленораздельное Афганец, но его тут же угомонили.

-- А зачем она нам, ракета-то? Куды ее?

-- Дураки! -- не сдержался председатель, рассерженный тупостью односельчан. -- В нее же народные деньги вложены, а мы их -- вернем! Мы ее продадим, она теперь целиком наша. Вот бумага! Люди подошли поближе, посмотрели на печати, фамилии, текст...

Помолчали, переглянулись... Афганец опять замычал. И вот тогда началось, действительно, сумасшествие. Ломанулись к выходу, давя друг дружку: особо напирали бабки, почувствовавшие близкое чудо, чудо избавления от пожизненной своей нищеты.

С "Аленушки" стащили ее маскировочное платьишко -- брезентовый чехол. Престарелые ловкачи вовсю карабкались по металлическим конструкциям, стараясь под нетерпеливые крики снизу. И вот -- "Аленушка" предстала взорам людей во всем своем хищном великолепии. Она сверкала чистотой и непорочностью, как сам Господь Бог в день сотворения. Бабки крестились и плакали. Аленушка покоилась на своих направляющих конструкциях независимая, отстраненная от земной суеты...

-- Заряжена? -- поинтересовался у председателя деревенский любитель-охотник.

-- В полном комплекте! -- доложил председатель, радующийся вопросам, как учитель от проснувшейся познавательности учеников.

-- Каков заряд будет?

-- Мегатонна.

-- А это сколько?

-- Много. Если ахнет, весь район сдует.

-- А-а!.. Теперь понятно, почто она такая дорогая. А продавать кому будем? Это ж какие деньжищи надо иметь, чтобы купить! Сами повезем или поедем за кем?

-- Пусть лучше сами приезжают, некогда возиться, работы много, почву под сев готовить надо... Пусть сами приезжают - скидку сделаем!

Наглядевшись на "Аленушку" досыта, кое-как натянули чехол обратно. Возбужденные, люди пошли кто куда. У мужиков отлегло от сердца: они простили председателю авантюру с вложением водочного капитала в прибыльное дело всеобщего обогащения. В тот вечер в избах пели песни, топили бани и доставали из подпольев заветные четверти с мутным самогоном или брагой.

Дед-пасечник надел чистое белье, дал чистое внуку, перекрестился с кружкой в руке и сказал:

-- Да здравствует наша армия!

После чего молодой и старый обнялись!

Около монстра на колесах побывали все -- и стар, и млад. Пацаны хотели, как всегда, что-нибудь открутить, но их шуганули; "вредители" отскочили, как ошпаренные, и больше уж не совались. Не проявлял интереса к происходящему только один человек -- Надежда Африкановна. Она презрительно наблюдала с крыльца магазина за всеобщим ликованием и изредка зевала. В день аленушкиных смотрин в магазине посетителей не было.

За общественным достоянием до момента его продажи установили неусыпный догляд. Пенсионеры, которые уже не годились вообще ни к какой работе, сделали график дежурств и занимали наблюдательный пост в красном уголке у окна, откуда "Аленушка" просматривалась в проталинку или через форточку. Дед-пасечник и Афганец ходили дежурить вместе. Для Афганца это были, похоже, самые жгучие часы деревенской

жизни: он надолго замирал у проталинки и, словно безнадежно

влюбленный в красавицу, пожирал "Аленушку" немигающим оком.

5.

Дорогу до райцентра, наконец, расчистили. Председатель и Африкановна уехали. Африкановна вернулась в тот же день, к вечеру с полным кузовом "Молдавского крепленого ординарного красного". А председателя не было в Зеке, считай, до конца января.

Прошло немало тревожного командировочного времени, прежде чем председатель понял, что что-то в мире не так, что-то не сходится, что земля не круглая, что выйдя из одной точки, совсем не обязательно возвращаешься к исходному... Короче, дело с продажей "Аленушки" приняло неприятный оборот: вернуть народные деньги обратно народу в виде казначейских билетов или в виде счета в банке -- не удавалось почему-то. Корепанов искренне злился на тупоголовых чиновников и жадных меценатов, грозился, что перестанет поставлять им мясо, молоко, шерсть и зерно, и тогда они все тут протянут ноги, но чиновники и промышленники лишь посмеивались в ответ да похлопывали председателя по плечу: "Потерпи, начальник, потерпи! Отсидишь свое -- переведут. На твое место другой сядет... -- И заключали философски: -- Не все в этой жизни так, как хотелось бы!" С этим председатель был согласен полностью.

При каждой новой встрече Корепанов, как заводной, устало объяснял что и как. Люди понимали, входили в положение, восхищались простотой и эффективностью трюка экономического ренессанса "Пути к коммунизму", но... Миллиардный крючок не могли заглотить: либо осторожничали, либо сами были не в лучшем положении.

Начало, правда, было обнадеживающим. Заведующая складом районного снабжения выслушала председателя, очень увлеклась необычным, а, значит, дефицитным товаром, позвонила, получила "добро" на приобретение нетрадиционных средств - для защиты матценностей, но, поинтересовавшись размерами "Аленушки", развела руками: совершить сделку не позволяли производственные площади склада, и без того до отказа забитого недвижимым, припрятанным товаром.

В райкоме председателю посочувствовали, пожелали удачи и дали рекомендательное письмо-просьбу на Выставку достижений народного хозяйства, куда Корепанов немедленно отправился.

На ВДНХ тоже вошли в положение, почти согласились купить "Аленушку" для наглядной демонстрации нерушимого союза армии и сельского хозяйства, но... затребовали техническую документацию на изделие, которой у председателя, конечно же, не оказалось. Честно говоря, он вообще впервые слышал о том, что ракете, как и живому человеку, полагается иметь целый сундук документов.

В автоматической пивной на Бакунинской улице Корепанов железно договорился с двумя южанами, жителями гор, которые очень хотели иметь в своем ауле настоящую ракету, но местные шефы им в просьбе отказывали. Договорились встретиться вечером. Но южане, протрезвевшие от пива, вечером не пришли.

Несколько суток Корепанов ночевал на бетонном полу Казанского вокзала. Перед сном он проверял наличие акта о передаче "Аленушки" колхозу, тупо созерцая бумагу в удушье вокзальной задавленности.

Он записался на прием в Кремль к правительству. Но ему сказали, что очередь подойдет только лет через двадцать пять-тридцать, надо ждать. И Корепанов ушел ни с чем, только высморкался -- через колено, как говорится, -- у подъезда общественной кремлевской приемной, за что и был оштрафован подскочившим милиционером. Квитанцию милиционер не дал.

На почте председатель написал два письма. Одно домой, другое -- в Центральное разведывательное управление Соединенных Штатов Америки, где в простой форме предлагал приобрести для удовлетворения шпионских нужд ракету "Аленушка". Оплату желательно произвести в рублях, в крайнем случае -- золотом.

Из Москвы председатель уехал с пьяницей и балагуром -- начальником сибирской георазведки, который заинтересовался мегатонной мощностью кассетной ядерной начинки. Балагур предполагал бабахнуть каждый заряд глубоко в земле, узнать через сотрясение недр о их богатствах и тем самым принести пользу родине, а себе премию и повышение по службе. Геологическая контора была такой богатой, что ей было без разницы что покупать: жевательную резинку в Японии или ракету.

В трех тысячах километров от Москвы балагура сняли с поезда и увезли в вытрезвитель за дебош в вагоне-ресторане.

Председатель попытался найти завод-изготовитель, с тем, чтобы через него прокрутить финансовую операцию по возвращению народных денег колхозу "Путь к коммунизму". Ракеты делали почти в каждом городе, куда бы не приезжал председатель, но ни один из заводов не сознавался в авторстве. Дальше заводоуправления Корепанова обычно не пускали и вскоре он понял, что промышленности более всего наплевать на смерть крестьянского разоренного хозяйства.

Добрые люди подсказали, что тот завод, который он ищет, находится в Тюменской области, посреди Васюганских болот глубоко под землей, а найти его можно только с помощью охотников-промысловиков. Промысловики довели Корепанова до границ предприятия. Он перелез через колючую проволоку, натянутую посреди тайги и пошел вперед, но его начали без предупреждения обстреливать. Корепанов бежал. Обмороженный, он плакал, прислонившись спиной к хилому деревцу, а узкоглазый охотник толкал ему в рот строганину: "Кушай! Сила будет!"

Корепанов сошелся с мафией. Мафиози сразу же согласились выложить за летающую мегатонну один миллиард денег в любой валюте, но прежде хотели узнать точное местонахождение колхоза "Путь к коммунизму". Председатель, почувствовав, что его хотят коварно обмануть, скрылся, бежав из цепких лап мафиози.

Возвращался председатель в подавленном состоянии духа. Надежда на то, что возможен "ход конем" -- продажа "Аленушки" -- почти угасла, а, вместе с ней пошатнулись надежды на скорое возвращение домой, в город, к семье, надежды на тепленькую хлебную должность где-нибудь в министерстве или обкоме... Так фронтовик, бегающий под настоящими пулями и наступающий на настоящие мины, смутно надеется, что его риск и заслуги не останутся незамеченными в будущем -- только это и помогает выжить! Увы, мины под ногами рвались одна за другой, а надежды на будущее таяли все сильнее.

С почерневшим лицом, с трясущимися руками и воспаленными глазами коньюнктивитчика председатель вернулся в Зеку. Прислушавшись, он понял, что и здесь что-то не так. Компрессор, обычно наполнявший воздух отдаленным тарахтеньем, молчал. Председательское сердце наполнилось тоскливым предчувствием.

Со стороны леса, перемалывая снег, гнал тягач. Из него высунулся неунывающий майор Сковорода:

-- Эй, пред! Ну, как? Не продал еще? Смотри, не продешеви!

Сковорода привез ящик с документацией на "Аленушку" и заодно сообщил, что платформу, на которой ракета располагалась, надо будет вернуть армии, так как она, оказывается, шефской передаче не подлежит. Армия не торопит, но надо поторопиться.

Из конторы вышли встречать председателя и слышали весь разговор дед-пасечник и Афганец, отрабатывающие дежурство. Жучка крутилась рядом.

-- Не тушуйся! -- сказал дед. -- Не тушуйся! Мы ей, голубушке, сруб сделаем наподобие колодца, соломки подстелем, чтоб не помялась. Ты, председатель, главное, лес выпиши, тракторишко с санями дай, ну, людей сколько-то... Вот земля чуть отойдет от мороза и -- начнем. Не тушуйся! Мы работы никогда не боялися!

Зеленый ящик с документами подхватили и занесли в красный уголок.

Тягач взревел и канул.

-- Гоняют где хотят! -- буркнул председатель и сплюнул. -- Почему компрессора не слышно? А?

Дед вздохнул:

-- Никто не работает теперь... Ох, ох! Все по домам сидят, ждут, когда ты им миллиард привезешь. Только о том и талдычат.

-- А скотина?! -- заорал председатель, заранее зная ответ.

-- Пала скотина. Вся до единой пала. Да ты не тушуйся! У нас все равно теперя другого путя нету.

-- М-м-м! -- толкнул Афганец председателя и кивнул на ракету. -- М-м-м!!! -- Афганец помахал у председателя перед носом кулаком с восторженно оттопыренным большим пальцем, дескать: во!

Корепанов понял, что все его существо наполняет лютая ненависть неизвестного происхождения и неведомо на что нацеленная. Он примчался на ферму, рванул дверь и остолбенел. Коровы окоченели, их застывшие, покрытые инеем тела валялись в беспорядке на замерзшем навозе. Зрелище было жуткое: каждое животное было приковано стальной цепью за шею при жизни, и теперь, мертвые, они так и не освободились от своего скотского рабства, подломившись, упав от голода, холода и беспризорности в тех же оковах. В дальнем конце фермы трое доярок орудовали топором, пытаясь вырубить у беспредельно тощей дохлой коровенки филейную часть.

Председатель подошел. Женщины нисколько не испугались. Одна из них даже задиристо попросила:

-- Помоги, слышь-ка! А то мужика кормить нечем, совсем негодный стал по ночам!

Корепанов молча взял топор, кое-как выкорчевал-вытюкал здоровенный кусок вместе с негнущейся мороженой ногой, покрытой шерстью:

-- Хватит?

-- Хватит пока... -- Женщины ухватили ногу около копыта и матькаясь поволокли к выходу.

-- Как же теперь работать? -- тихо сказал председатель, обращаясь скорее к себе, чем к кому-то. Но женщины успели услышать, оглянулись.

-- Навкалывались! Дураки теперь пусть работают -- скоро богатыми будем! Так ведь?

-- Так-так...

Встала, оказывается, не только ферма. Мужики, ушедшие без административного погонщика в запой, увлеченно строили умопомрачительные прожекты возрождения "Пути к коммунизму". За этими разговорами забыли подтапливать кочегарку: коммуникации замерзли и лопнули. Механическую мастерскую и гараж закрыли на замок. Жилыми остались помещения, отапливаемые автономно. То есть -- избы. Правление колхоза тоже имело печь, но сколько ее ни топи -- тепла не прибавлялось. Африкановна в магазине топила тарой.

На деревню напала непонятная эпидемия -- жажда продавать. В соседние колхозы и в райцентр продавали все: заготовленный тес, срубы, домашнюю обстановку, самодельное ткачество, одежду, даже часы и медали -- все торговали! Сплавили на сторону безо всяких документов, баш на баш, два токарных станка, грузовой автобус без мотора, бухту электрокабеля, бочку карбида вместе в ацетиленовым аппаратом, электросварку и по мелочи -- сорокалитровые молочные фляги, компрессор, казенный телевизор с фермы. Кое-кто рискнул продать и самогонные аппараты, но таких дружно осуждали: времена наступали трудные и никакой другой поддержки жизни, кроме самодельно-спиртовой, не предвиделось пока. Африкановна сидела при "молдавском красном", которое местные брать не могли по причине полной денежной несостоятельности, а военные -- брезговали. Правда, хватали красную бормотуху охапками беглецы-самовольщики из солдат. Но какой на них план? Редко бегали: холодно, да и снег глубокий. Африкановна начала нервничать: председательская расписка о пятидесяти ящиках водки могла выйти ей боком. Сердце-вещун подсказывало: скоро ревизия. В тюрьму идти Надежде Африкановне было совсем некстати.

Люди торговали! Торговали с упоением, страстно, избавлялись от всего, что окружало, было любо и дорого, словно новообращенный святой уходил из мирской суеты и раздавал все свое нуждающимся. Торговали легко, дешево! Но не для возвышения святым духом, а для спешного расчищения площадей жизни под новое заполнение. Близкое богатство наполнило будни весельем, пьяным энтузиазмом и необщественно-полезной работой.

Проходя мимо "Аленушки", бабки истово крестились, а мужики хлопали свою спасительницу по нержавеющим металлическим частям нежнее, чем жен в юности.

Телефон в конторе надрывался. Председатель брал трубку и молчал. Из райцентра по телефону передавались страшные проклятия и угрозы. Потом телефон замолчал. Мужики спилили столбы на дрова.

Постепенно все распродали и выпили. Наступило тягостное уныние.

Однажды обезумевшая от трезвости и безделья толпа приперла председателя к стенке конторы. Приперла -- в буквальном смысле: прямо в лоб Корепанову смотрели два глубоких зрачка двустволки охотника-любителя, которую он, к несчастью, продать не успел, а люди в это время кричали:

-- Кончай его, вредителя! Саботаж! Сами продавать будем! Не доверяем больше!

С перехваченным от страха дыханием председатель смотрел поверх голов на вздымающуюся громадину "Аленушки" и -- ненавидел ее... Ненавидел, ненавидел, ненавидел! Но сказать об этом вслух означало -- подписать себе расстрел.

Спас Афганец. Вышел и встал рядом, грозно упершись взглядом в стрелка:

-- М-м-м?!

И люди отступились, расхотели чинить расправу. Просто плюнули под ноги, повернулись, дотопали до магазина, взяли его штурмом под сопротивляющийся визг Африкановны и ушли опять по домам заливать пепелища недавней радости -- надежду на быстрое будущее.

В красном уголке дед-пасечник налил мутной самогонки в два стакана -- один председателю, другой Афганцу:

-- Нате-ка, дерните маленько.

Председатель выпил и тяжело проговорил сквозь окаменевшее лицо:

-- В Америку повезу! Там сторгуемся!

Дед прищурился:

-- А вернешься?

Корепанов глянул с такой молнией в глазах, что сомнения улетучились.

Афганец тоже выпил свою порцию самогона и, покряхтев, полез зачем-то в зеленый армейский ящик с аленушкиной документацией.

-- М-м! Ы-ы-ы! Мммм!!! -- Афганец достал из ящика какую-то большую бумагу, испещренную разными линиями и условными значками. Это была карта, самая подробная карта местности, какую приходилось председателю видеть когда-то давно на военных институтских сборах.

-- М! М-м! Э-э!

-- Ну, чего ты разволновался?

Афганец энергично тыкал пальцем в центр большого круга на карте, призывая обратить внимание именно сюда. Председатель нехотя нагнулся, чтобы приглядеться получше, а приглядевшись, вздрогнул неприятно, аж до озноба. Рядом с символикой, обозначающие одиночные и групповые строения населенного пункта, наискосок через пунктир железной дороги, было написано: колхоз "Путь к коммунизму".

-- Что такое? -- председатель пошарил взглядом по периметру карты: в правом нижнем углу нашел: "Кубань. Квадрат 16/134. Самонаведение. Коррекции не требует."

-- Эй..., эй! -- дед вмешался. -- Внучок у меня ученый. Пока ты, председатель, метался туды-сюды, он догадался: эта штуковина, -- дед кивнул на ракету, -- никакой наладки не требует. Умная машина! Внучок мне на бумаге писал, а я понял, прочитал. Скучно дежурить-то, однако! Всем теперь плевать, никто охранным делом заниматься не желает, а мы, получается, самые стойкие. Ты уж отметь потом, если что... Так вот! У этой гадины собственные мозги-те есть, а в них -- така же карта. Если ея запустить, она по своей карте точнехонько указанное место найдет. А где оно, ты спроси-те ка, энто место? А вот оно -- в кругляшке! Скажешь: не может быть, земля-то наша, Кубань-то? -- дедок совсем распалился от объяснений, Афганец интенсивно кивал, подтверждая правильность изложения. -- А вот те хер не хочешь?! Сегодня наша, завтра -- ихая! Тут так: ежели война начнется и опять отступать будем -- не беда: места у нас пристрелянные. Заходите, гады! Щас накроем! Понял ли?

-- Понял, -- тихо и ошеломленно сказал Корепанов. В голове его в мгновение ока созрел отчаянный план действий.

6.

В феврале Корепанов предпринял еще один вояж по стране. Но, на этот раз путешествие его не было слепым поиском. Председатель, имея в душе мрачную решимость, отправился на розыск кубанского колхоза-тезки "Путь к коммунизму", Чтобы: а) попробовать уговорить зажиточных кубанцев купить "Аленушку" с рассрочкой выплаты на десять лет, а если не согласятся;

б) пригрозить запуском агрегата, то есть взять все хозяйство с людьми и имуществом в заложники.

Председатель, поднаторевший в сложных мытарствах неведомых дорог, центральную усадьбу желаемого колхоза нашел без особых приключений. С нескрываемой неприязнью Корепанов озирался по сторонам, ехидно улыбался, глядя на крепкие особняки жителей, на гараж, а то и два у каждого дома, вообще на всю эту ухоженность, вросшую накрепко бетонными корнями в землю. Улицы здесь были стреловидны и широки. На огромном щите-плакате Корепанов увидел красочное приглашение колхозникам на шефский концерт столичных артистов балета в деревенский Дворец культуры. Здание правления колхоза тоже имело крепкий вид, а сверху, на крыше густо торчали усы антенн нескольких радиотелефонов, очевидно, для оперативной связи с подвижным составом работников -- комбайнерами, шоферами, пастухами...

-- Сволочи! -- сказал председатель и решительно толкнул дверь.

В кирзовой почтальонской сумке через плечо, заменявшей председателю и чемодан, и подушку на вокзалах, лежали неопровержимые доказательства серьезности намерений -- "Акт о передаче" и карта, свидетельствующая о непереубеждаемых электронных мозгах "Аленушки".

-- По какому вопросу? -- вежливо спросила в приемной девушка, технический секретарь.

Корепанов на некоторое время потерял дар речи от того, что здесь, у здешнего председателя в конторе имелась секретарь-машинистка. Это, пожалуй, поразило его больше всего остального.

-- По вопросу жизни и смерти! -- выпалил он, наконец, и вошел в кабинет сам, без приглашения и доклада.

За столом, в окружении знамен свекольного цвета, увитых золотым плющом торжественных букв, сидел маленький толстый человечек. Череп его был абсолютно лыс, а смышленые поросячьи глазки выдавали удачливого предпринимателя.

-- Чем обязан? -- вежливо спросил житель знамен и сощурил глазки до размеров птичьих бусинок.

Говорили два начальника долго, часа полтора. Секретарша изнемогала от негодования и любопытства. Из-за двери с дерматиновой обивкой доносились странные звуки: там раздавался смех, гремели падающие стулья, слышен был чей-то крик, взлетающий до фальцета, а когда послышался звон разбившегося стекла, секретарша не выдержала и заглянула. И увидела картину.

На полу кабинета, над расстеленной картой стоял на четвереньках маленький председатель со вспотевшей лысиной, а над ним, нависнув, как коршун над квочкой, стоял, растопырив разжатые пальцы, взлохмаченный, возбужденный Корепанов. На самой карте и вокруг -- валялись осколки разбитого графина. Только посвященный мог бы догадаться, что северный гость изображал полет "Аленушки".

Через десять минут подъехали санитары и спеленали Корепанова в смирительную рубашку. Перед обездвиженным и несчастным гостем-агрессором лысый, демонстративно щелкнул зажигалкой, подпалил -- аккурат со стороны печатей и подписей! -- многострадальный "Акт". И тот сгорел, и остался от грозного документа жалкий черный пепел. У Корепанова потемнело в глазах, он застонал.

-- В стационар! -- приказал лысый. -- До моего особого распоряжения не выпускать!

Кубанский вариант "Пути к коммунизму" сильно отличался от корепановского: здесь при больнице имелось свое психиатрическое отделение, которое много лет пустовало. И вот -- Корепанов стал его первым пациентом.

На вторые сутки заточения Корепанову удалось бежать из под медстражи, которая по своей неопытности бдить не умела. Председатель, изучив местное расписание и повадки персонала, без особого труда выкрал и свой полушубок, и белье, и даже почтальонскую сумку с вложенной в нее описью имущества больного. Правда, ни карты, ни "Акта" в сумке теперь не было... Страх преследования успокоился внутри только после того, как председатель забрался на третью полку общего переполненного вагона; здесь Корепанов впервые почувствовал уют от человеческой толкотни, от того, что братья и сестры по жизни -- едут рядом.

Лысый председатель, однако, тоже находился в незамедлительном пути. Он направлялся в печальные места северного варианта "Пути к коммунизму" для того, чтобы с помощью местных властей оградить свое южное благополучие от непрошенного вымогательства. На худой конец, в голове у лысого был запасной план:элементарное вредительство орудия шантажа -- "Аленушки".

Южанин не рассчитал. Думая, что виновник всего этого находится на "излечении" в колхозном стационаре, лысый расслабился и позволил себе сделать крюк -- заехал повидать в Минск бывшую свою семью, где и пропьянствовал неделю с лишним.

Корепанов за это время успел добраться до дома и отходил от бессильного бешенства с помощью целебной крепости эликсиров деда-пасечника.

-- Не тушуйся! -- сказал дед. -- Не тушуйся! Перемогем. Скоро солнце сделается.

Вредителя поймал Афганец. Ночью. Афганец заметил в тусклом свете специальной лампочки над ракетой какое-то шевеление под брезентом. Маленький человечек пытался с помощью ножовки по металлу отпилить Аленушке "чутье" -- ее острый нежный нос, с помощью которого она должна была при случае искать дорогу до кубанского "Пути к коммунизму".

Роли поменялись. Лысый трясся от страха и так, а когда увидел живого Корепанова -- упал в обморок. Его обыскали. Изъяли две вещи -- ножовочное полотно и партийный билет из бумажника. Когда лысый очнулся, Афганец поднес ему полстакана самогонки. Лысый выпил, постукивая зубами о край стакана. Корепанов зажег спичку и поднес партийную книженку к пламени...

-- Нет! -- заорал лысый. -- Нет! Только не это! Лучше убейте, гады!

-- Чего боисси? -- захихикал дед. -- Бумажка ить!

-- Нет! Не-е-е-ет... Нет!!! Тогда всему конец! Всему. Лучше убейте, гады!

-- Деньгами заплатишь, или поставки делать будешь? -- впервые в жизни Корепанов назвал чужого человека на ты.

-- П-п-поставками! -- выдавил из себя лысый. -- Деньгами не выдюжим.

Партбилет председатель оставил у себя в качестве залога, а бледного, трясущегося диверсанта с Кубани отправили восвояси под конвоем Афганца -- до железнодорожной станции.

На крайнюю меру лысый решился из-за того, что местная pайонная власть наотрез отказалась его слушать.

Слух о победе пронесся по Зеке мгновенно. Жители ликовали. В их заскорузлые души вновь пролился свет надежды. Как это всегда бывает, воображение людей, попеременно то ликующих, то злобящихся, убежало по ниточке времени далеко вперед и притащило оттуда обратно лишь сладчайшие слухи.

-- Ага, наконец-то! Наши народные денежки возвращаются!

-- А ювелирный магазин открыть в Зеке не слабо? А вертолет купить, чтоб за пивом в райцентр гонять -- не слабо?

-- Ай да председатель! А мы-то думали.. Ай да жох!

Такие разговоры, или подобные им, циркулировали теперь в устной речи зековцев круглые сутки. Кончался февраль, природа готовилась к пробуждению, ждали своих ухажеров поля. Пробуждались и люди, но не как крестьяне, не как исконный оплот нерушимого рабочего духа земли, не как ее первооснова бытия, а в новом качестве -- как ревнители прожектерства и жадности.

-- Говорят, пенсию теперь сами себе назначать будем. Кто сколько захочет -- столько сам себе и назначит...

-- Говорят, свой паровоз купим...

-- Говорят...

Да! Говорили в те дни много и круто. Это был звездный час председателя, перед ним кланялись при встречах, а иные, подчинившись, возможно, какой-то глубокой генной памяти, даже снимали шапки при поклоне. Только одно обстоятельство смущало Корепанова: чем шире становился размах притязаний, тем явственнее захватывала Зеку эта, новая, после повальной торговли, эпидемия, тем чаще постигала председателя мысль, что работать колхозники не хотят и не будут. Если нечаянно кто-то в компании заводил разговор о посевной или животноводстве, на него смотрели, как на гниду.

7.

И сразу, и вдруг в Зеку начали поступать первоклассные комбикорма для скота. Их привозили разбитные шофера объединенного автопарка, скалились с мимолетным любопытством на "Аленушку", весть о которой уже успела распространиться по местной земле как полу-анекдот, газовали, лихо разворачивались на скотном дворе и вываливали ценный животноводческий продукт прямо на снег. Когда выросла огромная куча, организованная шоферами наподобие большой детской горки, поступление комбикормов уменьшилось, но не иссякло совсем -- горка продолжала расти. Корепанов сказал местным жителям, что привезенное можно брать по домам в любом количестве. Никто не брал. Потому что от человеческой лени домашняя скотина вся извелась: которую продали, которую доедали. Близкое, зримое богатство, коим не переставая мерещилась "Аленушка", убило в крестьянах не только их волю и без того еле теплящееся желание трудиться ради поддержания существа -- оно поубивало и все живое окружение. Даже вороны стали облетать Зеку стороной, потому что тут свирепствовал охотник-любитель. До последних перемен он жил бобылем и питался исключительно через магазин - концентратами. Теперь, пуляя из сараев по воронам, он поедал их, разбрасывая тут и там на удивление мягкий пух сорной птицы.

Потом непрекращающимся потоком начался завоз пиломатериалов. Тес, половые доски, брус, стружечные плиты, паркет, вагонку -- все это сваливали в беспорядке у того или иного деревенского дома.

Председатель надеялся, что дармовой материал вновь разбудит у жителей интерес к работе. Интереса почему-то не возникало. Мужики лишь иногда выходили с пилами на улицу и ширкали великолепную стройдревесину на дрова. Всю ее, конечно, перепилить было невозможно.

Везли и везли, так что вскоре Зека стала напоминать не деревню в глухой глубинке, а склад мощного лесоразделочного предприятия. Старожилы, глядя на это пожароопасное изобилие, покачивали головами.

Никаких накладных, никаких сопровождающих документов. Как по мановению невидимого дирижера-хозяйственника, появлялось то одно, то другое -- и всегда в большом количестве. Так появился очень крепкий серо-беловатый кирпич явно нездешнего изготовления, который мог расколоть обыкновенный красный, если два кирпича стукнуть друг об друга, -- на мелкие части. Сотни тысяч штук этого серо-белого кубанского кирпича шофера, матерясь, вываливали за деревней; к поддону с кирпичом в кузове машины цепляли длинный трос и сдергивали другой машиной на землю -- груз с грохотом падал.

Ребята из автообъединения пригнали два новеньких комбайна, которые прибыли в сборе по железной дороге. Путь перед комбайнами чистили от снега два трактора, которые тоже были предоставлены колхозу "Путь к коммунизму". Трактора отогнали на машинный двор, к механической мастерской, а комбайны оставили зачем-то рядом со зданием правления колхоза и они стояли озябшие, жалкие в своей членистоногой и кривошипно-ременной незащищенности рядом с могущественной самоуверенностью "Аленушки".

Листовой прокат валили тоже около конторы, а трубы, швеллеры, уголок, тавровые балки сваливать уже было некуда -- их бpосили из-за большой и неудобной длины прямо у дороги, в поле, при въезде. В поле же шофера сбрасывали шифер, нимало не заботясь о его сохранности. Многое из того, что привозилось, водители кидали обратно в кузов для каких-то своих личных нужд. На это смотрели равнодушно жители Зеки,обретшие от зрелища неиссякающих даров снисходительность и терпение ангелов. Терпение это, к сожалению, оказалось кратким, так как поступало только то, из чего можно было строить, возводить и укреплять, а денег все не было, да и съестное не помешало бы. Внутри общества, глубоко в его сложных психологических недрах зарождался новый ропот недовольства.

Цемент в мешках, -- председатель успел распорядиться вовремя, -- убрали под навес зерносушильного комплекса, который все равно стоял мертвым и ни один из его агрегатов уже не имел никаких шансов на внимание, солидол и электричество.

Привезли небольшую типографию, три рулона газетной бумаги, несколько тысяч совковых лопат в ящиках и двухтонный сейф с круглым штурвалом.

И только потом, когда этот бум никому не нужного изобилия пошел на убыль, стали поступать иные "посылки" -- ящики, деревянные и картонные, с тушенкой и сгущенным молоком. Жители воспрянули духом, обрадовались новым, более удобным возможностям употребления благ дармовой жизни, но не тут-то было: Корепанов, ожесточившийся от перипетий последнего времени, выписывал на колхозных бланках распоряжения, ставил печать и и отправлял машины с желанным съедобным грузом обратно в райцентр -- в счет государственных поставок мяса и молока. Справиться по телефону Корепанов не мог по причине оборванных проводов. Но обратные рейсы не возвращались. Значит, госпоставка принималась, удовлетворяла, и это немного успокаивало.

Жители от последнего председательского решения шапки перед ним уже не снимали, не кланялись любезно, а вполне открыто сжимали кулаки и угрожали выдернуть кое-что. Корепанов инстинктивно понял, что он играет с огнем народного бунта, и был бы рад бежать куда глаза глядят, но боязнь выпасть из служебно-иерархической очереди начальственных продвижений пугала его больше, чем угроза физической гибели. Корепанов написал домой самое короткое из своих писем: "Здравствуй, Люся! Прощай!" -- и передал его с водителем самосвала в райцентр.

Обстановка накалялась. Только невозмутимое время стучало и стучало ходиками на стенах деревенских изб. Все истовее молились неведомому небесному начальству староверы, в глазах которых появился холодный блеск осмысленной злобы. Прошел март. Весна была ранняя и таяло дружно; с пригорка, на котором находилась заброшенная ферма, стекали толстые ручьи, наполненные прокисшими комбикормами и тяжелым, зловонным духом. Трупы коров в помещении оттаяли и начали гноиться и вздуваться. Над Зекой поплыл тяжелый смрад разложения, отравивший естественную радость от прихода весны, обновительницы жизни. Весна стояла у зековцев в одном ряду со всем остальным: она была бесплатной и никакой ценности, в смысле присвоения или обращения в купюры, -- не представляла. Эта философия казалась жителям Зеки единственно справедливой и абсолютно верной на все времена.

К середине апреля снег сошел почти полностью. И тогда в деревне началась -- третья по счету -- массовая эпидемия на... работу! Нет, ни один крестьянский взор не устремлялся с любовью на родные поля, ни один двор не пополнился строительной обновой, не поднялись из небытия погибшие животные... Нет! Все случилось проще, удивительнее и необъяснимее. После того, как Сковорода приезжал с еще одним повторным требованием немедленно освободить платформу из-под "Аленушки", орал, брызгал слюной и грозился утянуть в часть обратно вообще весь шефский дар целиком, -- страх потерять последнюю надежду, последнюю кормилицу в жизни, в последний раз сплотил воедино практичные от природы крестьянские головы, сердца и руки. Люди бросились копать невиданной величины колодец в земле под тем местом, где нависал над работниками Аленушкин зад с соплами. Говорили и чувствовали мало, зато работали много, с каким-то остервенением, в лихорадочной спешке, точно руки крестьян сверхъестественным образом понимали сами собой, без участия мозга и души: в последний раз ожил трудовой инстинкт, в последний раз дана была роскошь и радость созидательного рукотворчества...

Первыми начали дед-пасечник и Афганец. В тот же день к ним присоединились, не сговариваясь, практически все ходячие жители Зеки. Последним взял в руки лопату председатель. Это была, разумеется, не работа -- это был массовый трудовой психоз, трудовая истерика, последнее безумие, нашедшее свой простой выход в круглосуточном физическом изнеможении.

Не работала только Африкановна. Она мрачнее мрачного наблюдала за человеческой возней в огромной яме, края которой укреплялись уходящим глубоко вниз срубом. Возня не приносила торгового дохода и была поэтому враждебна и малоинтересна.

Те, кто работал на дне ямы, подкапывали, долбили ломами, грузили добытое в ведра, а те, кто ждал наверху, тянули за веревки. Земляные отвали росли на глазах. Два кубанских трактора подтаскивали и подтаскивали к яме брус для сруба-суперколодца. Сильно повезло: глина не встречалась, в глубину уходил почти сплошняком песок, лишь изредка спрессованный в камень давлением своей бывшей геологической истории. Рубили и копали, копали и рубили, и снова копали и рубили!

Женщины варили коллективные обеды в больших чугунах, которые были безжалостно выкорчеваны ради такого дела из банных печей.

Афганец суетился больше других, потому что идея сруба пусковой шахты принадлежала именно ему; он много мычал и еще больше работал.

Копали и копали. Слава богу, грунтовых вод тоже не было! Люди измучились, успели завшиветь от пота и грязи, поскольку банные печи были разворочаны; глаза у многих запали глубоко в череп.

К майским праздникам работу завершили. На дно шахты свалили, подтащив на волокушах, стог прошлогодней соломы, уже просохшей, шуршащей при движении; мягкая подстилка заменила "Аленушке" родную металлическую конструкцию.

Майор Сковорода пригнал из части коренастый спецкран. "Аленушку" подцепили, сдернули с привычного для нее ложа и бережно опустили на непривычную соломенную перину.

Воодушевленные энтузиазмом и высокой патетикой момента люди, включая староверов, гаркнули "Ура!". Майору и солдатам заплатили за работу, скинувшись и поскребя по сусекам, ящиком "Молдавского красного" и тремя четвертями разбавленной самогонки. Кран развернулся, поймал пустую платформу за специальный железный хобот и увез. Нелепым техническим совершенством посреди строительного хаоса из ямы осталась торчать обездоленная "Аленушка", на хищном носу которой Афганец вывел красной краской торжественную инвентарную надпись: "к-з. Путь к коммунизму".

8.

С появлением "Аленушки" произошло, вопреки радостным ожиданиям и надеждам, сначала полное разорение и развал всего натурального хозяйства колхоза, а потом ветер беспощадного опустошения добрался до самых глубин жизни -- продул насквозь, вымел подчистую и сами души зековцев. Пришла теплая пора, проснулась земля под ногами, но непривычно тихо было в деревне: не стонали, требуя ухода за выменем, кормилицы крестьянских семей -- коровы, не гикали гуси, не перебегали дорогу заполошные куры, из собак осталась одна лишь Жучка; все деревенские собаки недавно, словно почуяв неладное, сорвались с привязей и разбежались в поисках другого жилья; тихо, очень было тихо в майском воздухе Зеки, перемешанном с запахами первых цветов и остатками гниения на бывшей ферме; второго эшелона крестьянской жизни -- скотины и птицы -- не было: съели во имя прекрасного будущего... Остался первый эшелон жизни -- сами крестьяне, почувствовавшие в себе неожиданно просыпающийся инстинкт людоедства. До этого, правда, не дошло.

В мае золотая кубанская жила стала заметно иссякать. Строительный материал почти не поступал, точнее, не поступал материал крупный, зримый в габаритах, а везли теперь в основном разную скобяную мелочь. Перестали завозиться консервированные продукты и из района уже приезжал к председателю возмущенный нарочный, требующий возобновить сдачу тушенки и сгущенного молока в счет поставок продукции государству. Нарочный так сильно напирал в своих требованиях, что Корепанов даже заподозрил за ним и ему подобными некую личную корысть в этом деле, но вслух ничего не сказал. Оттерпелся.

Как-то пригнали дармовую машину с коньяком. У людей появился праздник. Две недели кряду народ не дергал председателя укорами и угрозами, не искал выхода из заварившейся в Зеке истории, никто ничего не искал -- гуляли! У председателя появилась передышка. Не пил коньяк лишь Афганец, его от дорогого напитка высшего качества тошнило: желудок парня, воспитанный на городской бормотухе, но не обретший еще крестьянской всеядности, от соприкосновения с добротным продуктом испуганно бастовал.

Председатель давно уже не читал учебников-наставлений для руководителей, не заглядывал в газеты, которые время от времени сюда привозили перевязанной кипой, не испытывал уже желания день и ночь попеременно советоваться то с идеологическими бонзами района, то с мелиораторами, агрономами, зоотехниками, механизаторами -- все это куда-то ушло само по себе, казалось картинами из какой-то другой жизни. Последнее, что председатель прочел, была брошюра, изданная пять лет назад обществом "Знание" для популяризации загадок природы.

Из брошюры запомнилось одно: если птицы, глупые по отдельности, собираются в стаю, то у них появляется как бы сверхразум и стая действует уже не так, как действовала бы одна пичужка. Почему так происходит? Ответа ученый автор не давал, предлагая читателю поразмыслить самому.

Зековцы, постепенно трезвея от последнего коньячного запоя, тоже начали собираться в стаю и проявлять первые признаки "сверхразума": охотник-любитель потрясал заряженной двустволкой и требовал поставить идиота-председателя к стенке. Люди рычали от удовольствия. Ропот постепенно креп и превращался в голос народного бунта.

Ах, мечта! Рядом с тобой меркнет любая разумность, любая мера и надежная ограниченность. Мечта! Ты опаснее любого хищника именно тем, что прекрасна, что кажешься всегда рядом, в то время как дойти до тебя, домчаться, долететь -- невозможно никогда! Ты -- мираж! Мираж, зовущий и бедного, и богатого туда, за горизонт обыденности и надежной устроенности. Ведь что ты теряешь? Ничего! Ты всегда в этом мире нищий. Почему? Да очень просто! -- Потому что у тебя всегда есть Мечта, которая больше любого богатства. Это она, коварная красавица, заставляет тебя чувствовать свою приниженность и нищету суеты... Ты никогда не схватишь ее... Никогда! Никогда!.. Никогда -- до тех пор, пока не станешь действительно нищим. То есть не имеющим ничего -- совсем ничего! -- ничего, кроме Мечты... И только тогда она -- твоя полностью!

Технический ум мог бы сравнивать мечту с ракетным устройством: сумел преодолеть гравитацию, ушел в невесомость, лег на орбиту -- сбылась мечта. Увы, увы.Прогорает ракетное топливо, а до независимой орбиты -- далеко... Горит мечта, все меньше у нее сил для подъема, все сильнее тянет ее вниз. И уж падает, падает неудержимо и все быстрее и -- разбивается, отработав свой ресурс, совершив лишь попытку, показав лишь то, на что способна, что было заложено в ней с самого начала, заложено, да не угадано...

Пришел ответ из Америки. Председатель повертел в руках необычной формы, удлиненный конверт с многочисленными пересыльными штемпелями и вскрыл его. На русском языке сообщалось: "Господин Корепанов! Ваше предложение о продаже тактико-стратегической ракеты типа "Аленушка" принять не можем, т.к. подобные образцы имеются в нашем распоряжении. Всего наилучшего! Спасибо. ЦРУ." Никаких особых переживаний по поводу письма председатель опять не почувствовал. Он, битый со всех сторон, был готов теперь к любому отказу. Письмо полетело в урну.

Не совсем понимая, зачем он это делает, председатель включил в конторе усилитель для радиосообщений и взял в руки микрофон:

-- Здравствуйте, зековцы! Это я, Корепанов, председатель ваш... В общем, следует признать, что мы разорились... Надо бы посоветоваться о дальнейшем... Я не знаю... Давайте-ка соберемся, что ли?.. -- после каждой фразы председатель сопел и делал длинную паузу.

Неожиданно протянул морщинистую, костлявую руку пьяненький дед-пасечник:

-- Дай-ко-тыть сюды!

Председатель равнодушно передал включенный микрофон. Дед прокашлялся и начал выступать с юмором висельника:

-- Братовья мои и сестры во Христе! Нетути у нас теперь другого путя! Нету! А какой у нас путя? Сами знаете! Братовья мои и сестры, вспомните-т-ка, чему наша родина-мать нас обучала? То-то! Погибаю, но не сдаюся! Нас, милые, погубило богатество! Такое большое богатество, что некому нам его продати! Ибо еще в Писании сказано: алкающий денег и славы -- хреном подавится! Прощайте, братовья мои! Прощайте, сестрички мои хорошие! Погибаю, но не сдаюся! Мы подпустим врагов поближе и -- ... Последняя граната -- для себя! Подходи ближе, стервь! Не сдаюся! За нами -- правда! Не сдаюся... -- Корепанов выключил усилитель. Радио во всех избах неожиданно и глухо замолчало. Внутри у людей что-то лопнуло.

Рядом с правлением колхоза остановилась незнакомая машина - микроавтобус с непроницаемыми для взгляда зеркальными стеклами. Прошла минута, другая, десять минут -- из машины никто пока не выходил. На боковине была видна крупная надпись "Народный контроль". Корепанов слегка занервничал, обескураженный неоткрывающимися дверцами. Очевидно, грозные пришельцы в последний раз перед броском-контролем совещались о крутизне заготовленных заранее административно-финансовых мер и наказаний. "Только этого

нам и не хватало!" -- с тоской подумал председатель и покорился обреченно, чтобы не изводить себя нарастающим страхом.

Пришельцы не выходили.

Со стороны деревни со скоростью стайера на финишном рывке бежала, часто переваливаясь, Надежда Африкановна. Промчавшись мимо правления и машины с зеркальными стеклами, Африкановна скрылась в своем магазинчике. Через две минуты магазинчик изнутри дружно запылал. Африкановна выскочила на улицу с обгоревшими волосами и стала в припадке горя кататься по земле и кричать:

-- Помогите! Помогите! Пожар!!! А-а-а! Пожа-а-а-р!

Председатель, привыкший за последние четыре месяца к любым проявлениям и формам жизни, спокойно наблюдал из окна конторы за происходящим. Магазин уже пылал всеми своими деревянными фибрами, салютуя в небеса огненным грехоочищающим факелом торговой геенны. Африкановна выла и причитала, войдя, видимо, в роль до безутешной искренности.

И тогда дверцы с зеркальными стеклами разом открылись и тут же из машины выскочили модно одетые, вооруженные автоматами люди. Председатель похолодел: это были мафиози! Нашли! Они приехали забрать "Аленушку" и отомстить председателю за побег. Корепанов отошел к противоположному окну, выскочил из него наружу и, пригибаясь, побежал в сторону деревни к односельчанам-зековцам за подмогой или в поисках укрытия.

Сердце у председателя стучало, как стучал когда-то компрессор на ферме. Кровь тукала и сумасшедше текла во всех частях и жилках корепановского нетренированного тела. Он бежал пригнувшись, видя перед глазами лишь нарождающийся травяной покров, на котором некого теперь выпасать... Так он бежал, пока не уткнулся со всего маху в какую-то торчащую железную палку. Председатель опомнился и посмотрел перед собой. Из деревни на него надвигалась разъяренная толпа баб и мужиков, впереди всех шел охотник-любитель и держал перед собой свое воронье орудие, на стволы которого председатель и наткнулся. Женщины набросились и стали царапаться ногтями, мужики их отогнали.

-- Назад! -- сказал любитель вороньего мяса, -- Назад, назад ходи! Судить тебя сейчас будем, суку партейную. -- Толпа плотоядно зарычала.

Председатель повернулся и, опять сильно пригибаясь, побежал, как во сне, обратно...

Магазин догорал. Африкановна, разглядев, наконец, что "народный контроль" -- вовсе никакой не народный контроль и не ревизия, а просто бандиты, уползла в поля. Из сруба хладнокровно торчала над всей этой суетой хищная морда "Аленушки", а кривая кpасная надпись на ее челе напоминала кровавую улыбку... Председатель, не понимая и не соображая что делает, добежав до гигантского сруба, не раздумывая, перевалился через край и нырнул в бездну. Глубокий слой соломы смягчил удар при падении. Председатель быстро очухался и сел, задрав голову: вверх уходило могучее тело. Выбраться отсюда самостоятельно было невозможно.

-- Здорово, председатель! -- раздался тихий, незнакомый голос.

Корепанов непроизвольно вскрикнул и оглянулся. В углу на соломе, весь обложенный бутылями с керосином, сидел Афганец. Афганец заговорил! В руке он наготове держал зажигалку. -- Не подходи, председатель. Так разговаривай... Что, плохи дела? -- Сверху мелькали тени, в колодец заглядывали хипповые автоматчики. -- Не боись, сейчас мы их проучим!

"Я умру от беспросветной надежды!" -- подумал председатель, но вслух сказал другое:

-- Нельзя! Не смей! Ты... ты откуда здесь? Как попал?

-- Не пальцем деланы! Щас мы им покажем!..

-- Вылезай, сволочь! Держи веревку, падаль! -- закричали сверху многоголосо: зековцы нашли в приезжих молодцах единомышленников и действовали теперь объединенными усилиями. -- Лезь наверх, кому говорят! -- Корепанов услышал автоматную очередь. Очевидно, в воздух, подумал он. На голову упал конец веревки и повис, болтаясь, перед самым лицом.

-- Уходи, -- сказал Афганец мрачно. -- Уходи, падла! Ну!!! -- и он чиркнул зажигалкой. Засветился огонек. Смерть на дне колодца пугала председателя больше, чем самосуд, но он еще медлил.

-- А если взлетит? -- спросил тихонько Корепанов. -- Ведь там же люди, на Кубани-то! Тоже жить охота, небось?

-- Навряд ли, -- вступил в рассуждения и Афганец, -- они теперь из-за нас тоже разорились, тоже нищета озверевшая... Да и не взлетит эта дура, не должна, ей специальный пуск нужен, а уж испортится -- точно!

-- А сам?!

-- Это мое дело, не суйся...

-- А если взлетит все-таки? Ведь угробишь своих!

-- Лучше так, чем в говне жить! Насмотрелся я на вас, понял кое-что. Ты же сам, председатель, в заложники их взял! На понт что-ли?

-- На понт.

-- Не-ет, не верю! Такие, как ты, шею людям жрали и жрать будут. Здесь сожрали -- до другого места доберутся. Сам-то ты, председатель, может, и ничего мужик, но когда вас много, когда вы свою стаю чуете -- нет от вас спасения!

-- Чего ты на меня катишь...

-- Не подходи! Подожгу!

-- Я же, значит, и виноват оказался! Это вы все сволочи! Я же как лучше старался! Сволочи, сволочи неблагодарные! -- председатель заплакал.

-- Ну, вот -- раскололся.

-- Эх, Афганец, Афганец... Я ведь продать лишь хотел -- припугнуть, чтоб свои, ваши, то есть, наши народные деньги вернуть!

-- Народные?

-- Ну да, народные... А какие же еще?

-- Дурак ты, председатель! Нам кроме смерти выхода нету -- все у нас отобрали, а обратно из железа хлеба не сделаешь... Пош-шел вон! -- Афганца затрясла лихорадка, глаз задергался. -- П-п! М-м-м! Ы-ы-г! -- От нервного перенапряжения былая контузия опять отняла у него дар речи.

Председатель вспомнил вдруг лысого председателя-кубанца, что хотел уморить его в психушке и... мысленно послал ему что-то вpоде неуклюжего пpощального привета. Оказывается, в тяжкий миг pасставания с белым светом, лысый был, пожалуй, самым близким и понимающим для Корепанова человеком на земле. Если бы можно было исповедоваться, он бы попросил принять исповедь именно его...

-- Цепляйся, сопля! -- кричали вверху беспрерывно, пытаясь выудить в темной глубине колодца перетрухавшего председателя. Наконец, веревка дала тягу. Живой груз споро потащили на расправу. Поднимаясь, Корепанов висел как тюк, вцепившись в шершавый рельеф веревки обезьяньей хваткой. Последнее, что он видел в непомутненном сознании -- это намалеванная красной краской по серебристому металлу надпись: "к-з. "Путь к коммунизму". В следующий миг председателя перевалили через сруб и начали бить и топтать. Пинали и дети, потому что за это время тоже стали зверенышами и алкоголиками. Массовую истерию остановила еще одна автоматная очередь в воздух. Мафиози отбили председателя у толпы и взяли под защиту -- он им был нужен живой для официального переоформления документов "Аленушки" на другого владельца. Толпа зарычала. Мафиози погнали Корепанова в контору, входную дверь которой предупредительно распахнул и придерживал нейтрально ко всем настроенный дед-пасечник.

С расстояния метров в тридцать охотник-любитель поднял ружье и выстрелил дуплетом председателю в спину. Бекасиная дробь пробила одежду и впилась в кожу многочисленной обжигающей сыпью. Рубашка окровавилась. Женщины завизжали.

В это время Афганец глянул мельком на небо, тюкнул бутыль об каблук сапога и щелкнул зажигалкой. Сразу занялось. Он успел разбить еще две бутыли.

-- Ы-ы-ы! М-м-м! -- услышали люди наверху душераздирающий вопль из преисподней.

В глубине еще что-то хлопнуло. Повалил дым, загудело, должно быть, загорелся и сруб, сделанный из просушенного бруса. Ух! Хлоп! Ух! Ух! Хлоп!

Полыхало уже вовсю, пламя с воем вырывалось наружу, коптя и засасывая внутрь кислород, потребный для горения. Люди в панике разбегались кто куда, в окнах конторы плясали зловещие отблески, по соседству дымились головни бывшего магазина -- уж не огненная ли божья кара снизошла на Зеку и зековцев?! Прошло мгновение, другое, третье... Нет! -- Горело уже минуты две... Никто не знал сколько, не считал...

Все спасались. Мафиози попрыгали в свою машину и на всех газах удалялись теперь по тракту. Ополоумевший председатель заскочил зачем-то в контору, выхватил из стола два партбилета -- свой и лысого заложника, -- сгреб в охапку надувной матрац, прихватил оборванный шнур, телефонный аппарат и -- помчался опрометью в сторону войсковой части.

А со стороны части навстречу уже спешили несколько бронемашин на полном ходу. Одна из них бросилась в погоню за мафиозным микроавтобусом и издалека открыла огонь из крупнокалиберного пулемета. Несколько машин стали наезжать на бегущую к своим домам толпу зековцев, не давили, но пугали сильно, даже постреливали для острастки. Собственно, бунт уже и так захлебнулся, военные опоздали и лишь завершали теперь разгон, сдерживая в себе нетерпеливую силу вооруженного превосходства.

Корепанова никто не преследовал. Держа под мышкой полосатый "дутик" и сжимая в другой руке телефонный аппарат с волочащимся по земле оборванным шнуром, председатель судорожно, нелепыми рывками бежал вон.

Ухнуло. Содрогнулась земля. Окрестности наполнились грохотом, какого не знала эта земля со времен господнего сотворения. "Аленушка", неуверенно покачиваясь, поползла из сруба вверх. Точнее, можно было лишь приблизительно угадывать, как она, все убыстряясь в своем стремлении, выплывает, желая остудить на встречном ветерке раскалившееся от пожара тело. В дюзах "Аленушки" ревело. Изрыгалось сатанинское пламя.

В Зеке на дворы вышли те, кто не участвовал в бунте -- самые немощные, слезшие сейчас с полатей. Вековечные бабки обращали свои слепые глаза в сторону грохота и крестились на взлетающую "Аленушку", шепча тысячелетние молитвы о милосердии. Бабкам было страшно, что огненный змей упадет, спалит их жилье и уползет на огненном хвосте в лес, чтобы спалить и его... Староверы упали на колени. Они истово просили бога, чтобы он помог "Аленушке" взлететь и направиться куда ей надо.

Из клубов дыма и пламени "Аленушка" вышла стремительно и со страшным ревом, уже уверенно держась на огненном вихре. И вот -- она шарахнула еще более сильной огненной струей вниз, в последний раз покачнулась и, уже безоговорочно, на дикой скорости поперла в небо.

-- Пошла! -- ахнул председатель, ноги у него стали подкашиваться, он бросил "дутик" на пашню и упал на него лицом вниз, выставив наружу окровавленную спину.

Здание конторы просто сдуло реактивной струей. На месте остались обгоревшие кубанские комбайны, не дожившие до работы, да раскиданные повсюду невероятным огненным ветром, прямоугольники листового железа и битый шифер.

Ракета набирала высоту, готовая вот-вот скрыться из глаз: улетала прочь ненавистная надежда, спасительница и разорительница -- весь смысл и вся ставка жизни сегодняшней Зеки... Бабы выли. Бронемашины прекратили гнать население, как баранов, по домам, у мужиков перехватило горло: что теперь будет?!

"Аленушка" неостановимо легла на заложенный в ее нечеловеческих мозгах курс -- на Кубань! -- где должны были находиться, по прогнозам военных стратегов, будущие возможные враги.

Со стороны воинской части тоже последовала вспышка, послышался сотрясающий грохот и в небо, наперерез "Аленушке" устремился еще один огненный хвост, стремительный, как молния. Корепанов, перевернувшись на матрасике, морщась от жжения в спине, обессиленно наблюдал за событиями в небе. Через полтора десятка томительных секунд в небе полыхнуло. Звук взрыва дошел позже. Обыкновенного взрыва: ядерные головки, к счастью, не сдетонировали. Теперь они ядовитой россыпью падали с огромной высоты на колхозные поля...

-- Миллиард! Мегатонна... -- прошептал председатель и закрыл глаза.

Расколовшиеся головки и части ракеты "осеменили" окpестности. Поля колхоза "Путь к коммунизму" получили ядерное заражение и были обтянуты колючей проволокой. Каждое поле сторожили специальные вооруженные часовые и ни о каком использовании земли, ни о каком севе или сенокосе не могло быть и речи. Зековцам разрешили жить в оцепленной зоне, армия их подкармливала, но старики стали один за другим умирать.

Впрочем, все это было уже потом. А тогда...

...Тогда председатель, как сомнамбула, вернулся со своим скарбом обратно, к месту старта "Аленушки", долго-долго смотрел в раскаленную яму опустевшего сруба-шахты, плюнул вниз, и плевок от страшной температуры не зашипел -- взорвался. Потом председатель достал из кармана два партбилета, две красных книжицы из-за которых они с лысым коллегой не жалели своей жизни и не могли жалеть чужой и -- бросил их в пекло. Бумага легко сгорела. Там, в стекловидных наплывах расплавившегося песка, покоился прах Афганца.

9.

Воняло! В воздухе к смешанному запаху первых цветов и разлагающихся коровьих трупов подмешался еще один, очень сильный -- запах гари и отработанного пороха. Вещества -- живое и мертвое, будучи разными при своей нетронутой жизни в коровнике или в чреве "Аленушки", -- теперь обрели как бы общий итожащий знаменатель, сошлись и перемешались в одинаковом качестве -- в невыносимой вони.

Председатель побрел куда глаза глядят, за собой он зачем-то тащил два нелепых предмета -- надувной матрас и телефон. За деревней Корепанов набрел на еще не спиленные целые столбы, с которых свисали провода телефонной связи. Председатель зубами зачистил концы оборванного шнура, примотал к проводам, телефон дзинькнул, в поднятой трубке загудело. Он сел, обессиленный, на "дутик" и набрал номер районного отделения милиции.

-- Алло! Але! "Путь к коммунизму" беспокоит, Корепанов. У нас человек сгорел и было покушение... Почему не можете приехать?! Как на следующей неделе?! Что это!.. Вас же..., вас гнать оттуда надо, дармоедов! Отвечу, отвечу! Да вы!..

Тут на плечо председателю легла тяжелая уверенная рука. Он оглянулся. За ним, широко расставив ноги, возвышался майор Сковорода, лицо его было жестким, лоб прорезала глубокая вертикальная складка, какие бывают у властителей умов и вершителей судеб.

-- Запустили фейерверк? -- холодным, издевательским тоном спросил Сковорода. -- Ну, умельцы! Ну, мастера ракетного удара! Миллиард коту под хвост! Человека угробил. Председатель, а председатель, неприятности у тебя будут: хана твоей службе пришла.

Корепанов сидел отрешенно, понимая полную правоту сказанного.

-- Есть предложение, -- процедил майор. -- Предлагаю замять инцидент. Армия все может! Ни одна муха не пикнет -- ни здесь, ни в районе, ни где-либо еще на территории страны! Лады?

-- Что я должен сделать? -- осторожно спросил Корепанов.

-- Система знакомая: пятнадцать ящиков водки -- и мы квиты.

-- Сгорел магазин, негде теперь взять... И расписку дать не могу -- контору сдуло вместе с печатью...

-- Ладно! -- рубанул майор, -- Вхожу в положение. Даю второй вариант: все, что вы тут навымогали у кубанцев -- переходит в распоряжение части. То есть, конечно, по документам, к качестве ответной шефской помощи колхоза доблестным воинам-защитникам Отечества. Согласен?

-- Согласен, -- сказал председатель, которому терять теперь было нечего.

-- Плюс отведешь в незараженном радиацией месте землю под садовые участки семьям офицеров и прапорщиков, а то маются, болезные, от безделья. Пусть ихние бабы ягоды своим детишкам выращивают. Верно я говорю, председатель? Эй!

-- Верно...

-- Согласен?

-- Согласен...

-- Ждать! -- приказал майор председателю, резко повернулся и укатил на бронемашине. Корепанов покорно стал ждать, тем более, что идти все равно было некуда. Через полчаса броневик вернулся.

-- Подписывай!-- сказал Сковорода и протянул текст какого-то договора.

Председатель взял протянутую авторучку, скособочился и подписал не глядя.

-- Все?

-- Все. Садись на броню, с нами поедешь, здесь нельзя находиться.

-- Надежда Африкановна на полях...

-- Не волнуйся, уже взяли.

Ночью в аленушкин сруб, в горячий еще провал умудрилась свалиться тосковавшая по Афганцу Жучка. Над ямой, как неподвижный языческий идол, стоял на коленях дед-пасечник, впавший от факта гибели внука в неутешный транс. До утра далеко окрест был слышен душераздирающий крик перепуганной беспородной дворняги, попавшей в западню.

Той же ночью на далекой Кубани в бывшем зажиточном колхозе "Путь к коммунизму" односельчане выследили, выловили и смертным боем били своего лысого председателя.

Утром над лесом, где стояла воинская часть, из армейских голосистых репродукторов грянул марш.

**************************************

1987 г.