НА ГЛАВНУЮ...............на стр. РАССКАЗЫ ПОВЕСТИ ЭССЕ

Лев РОДНОВ

БЫВШЕЙ ЛЮБИМОЙ ЖЕНЕ ПОСВЯЩАЮ...

(одноактная пьеса)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Х у д о ж н и к.

Е л е н а, Е л е н а П е р в а я и Е л е н а В т о р а я, жена Художника.

Г а р и к и В и к т о р, друзья Художника.

О к с а н к а, дочь Художника от первого брака, четырнадцатилетняя акселератка.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

Действие происходит на мансарде Художника, ночью. Здесь холодновато, поэтому сам Художник работает в ватной телогрейке, а обнаженная женщина, натура - жена Елена - лежит на кушетке, огороженная с трех сторон полиэтиленовой пленкой и подогреваемая двумя раскаленными электрическими рефлекторами. Елена вяжет на спицах, чтобы не заснуть от скуки, время от времени она раскуривает новую сигарету, пошарив наугад рукой по полу, где в беспорядке валяются: раскрытая пачка, зажигалка, пепельница и радиус окурков вокруг пепельницы; чуть поодаль стоит стул с наброшенной на него одеждой Елены. Художник работает скорбно и отстраненно, чувствуется, что двое в мастерской привыкли к молчанию, как привыкают к нему люди, надеющиеся на собственные внутренние диалоги больше, чем на внешние... Холст повернут так, что будущую картину трудно подсмотреть со стороны. Зато обширная стена за спиной Художника сплошь завешана изображениями обнаженных мужчин и женщин: по отдельности, группами, парами. Для непривычного глаза картины несколько странноваты, словно Художник, когда рисовал, видел перед собой невообразимых уродов, и только благодаря своему таланту и искусству смог их хоть как-то облагородить и очеловечить. Под стеной - диван казенного образца, купленный, видимо, по случаю и по дешевке в комиссионке. Вообще, эта часть помещения захламлена больше остального - в углу горой свалены пустые бутылки из-под вина и пива, тут же валяется новая пластмассовая щетка-швабра. В "картинной" стене выделяется двухстворчатая входная дверь, на обеих половинках которой симметрично изображен голый человеческий зад с мохнатыми, уходящими куда-то книзу ногами. Над дверью красуется надпись, составленная из больших разноцветных букв: "Пошел в жопу!" - из чего можно предположить, что обитателю мансарды не чужд именно "черный" юмор. Рядом с Художником на раскладном туристическом столике ополовиненная бутылка вина и граненый стакан; изредка Художник полуотвлекается от дела и задумчиво пьет, наливая едва-едва на донышко. Весь объем мансарды раскрывается в огромную застекленную, чуть бликующую плоскость окна, за которой ухабами уходят к горизонту однотипные, скучные крыши жилых домов. Над крышами - ясная, звездная ночь, но эта черно-желто-крапчатая бесконечность не спасает настроение перспективы, наоборот, лишь усугубляет впечатление от убогости хаоса труб, шиферных полосок, каких-то зубцов, проводов и антенн.

Молчание не давит, не создает предчувствия близкого раздражения, но и уютной эту тишину тоже не назовешь. Художник в очередной раз отвлекается, подходит к окну, упирается лбом в стекло, долго стоит так, замерев. Слышно только, как позвякивают спицы в ловких руках женщины.

Х у д о ж н и к (не оборачиваясь, очень тихо). Елена! Елена... Ты слышишь меня? Я хочу сказать..., (Елена в недоумении прекращает вязать.) хочу сказать, что... Подожди, нет! Сейчас я соберусь с мыслями. В общем, у меня опять ничего не получается. Или кажется, что не получается... А? Может, всего лишь кажется? Елена! Я вдруг сейчас, вот прямо сейчас понял: ведь ты меня не любишь! Потешь дурака, ответь, как на духу: ты меня любишь? (Лицо Художника напряжено, складка губ отдаленно напоминает сдержанную улыбку - он обернулся и смотрит ей в глаза.)

Е л е н а. Ты не заболел? Правда, не заболел? От головы чего-нибудь хочешь?

Х у д о ж н и к. От головы нам поможет только топор. Ты не ответила на мой вопрос - это очень серьезно: ты действительно любишь меня, или называешь любовью некое взаимодействие двух одиночек?

Е л е н а. Не понимаю...

Х у д о ж н и к. Брось! Ты все прекрасно понимаешь. Сколько мы с тобой живем? Четыре с половиной года? За это время пора бы научиться понимать друг друга без слов...

Е л е н а. Уже научились.

Х у д о ж н и к. Ладно. Извини, не хотел кусать. Я не могу работать! Вижу тебя, помню, но... - не чувствую! Не чув-ству-ю! Это кошмар какой-то. Собственно, дело даже не в тебе, ты - лишь проводник чего-то такого, что я пытаюсь уловить, загнать в форму... Это безумие! Ты знаешь, что ты за проводник? Через тебя, через твои чувства мир способен говорить языком любви! Поэтому ты не принадлежишь только себе... Я не чувствую тебя! Господи! Что-то в тебе не так, ты больше не проводишь токи, твой проводник испортился...

Е л е н а. Опять заладил! Да слышала я все это уже сто раз! Сам-то ты кто? Вторую сотню рублей неизвестно куда фукнул. Конечно! Вино у таксистов брать - никаких денег не хватит!

Х у д о ж н и к. Слушай, представь себе, что мы с тобой через секунду расстанемся навек...

Е л е н а. Так-так! И что же?

Х у д о ж н и к. Не перебивай, пожалуйста. О чем мы будем вспоминать ТАМ? О том, что у тебя колготки штопанные, а я за вином бегаю к таксистам? Глупо. Я хотел бы, чтобы каждый миг был достоин называться последним...

Е л е н а. Так не бывает. Такого никто не выдержит.

Х у д о ж н и к. Бывает! Я верю - бывает! Любовь - это ведь не кто-то один, не он и она, нет, это все мы! - Люди, вещества, существа и твари.

Е л е н а. Ты бы не пил сегодня больше. Хватит.

Х у д о ж н и к. Дура ты, баба, дура... Посмотри на меня... Помнишь, как зовут этого человека? Помнишь, как ты смеялась над его неуклюжестью, как бежала домой с работы вприпрыжку, чтобы - увидеть? Помнишь? Его больше нет - он умер. Он жил, нет, он питался твоей любовью! Вечная ему память.

Е л е н а. И давно, позвольте поинтересоваться, умер?

Х у д о ж н и к. Только что!

Е л е н а. Была у покойного последняя просьба?

Х у д о ж н и к. Да. Вопрос. Ты любишь меня?

Е л е н а (зевает). Конечно. Мне просто в голову не придет любить кого-то еще. Зачем? Мы так привыкли друг к другу, это надо ценить...

Х у д о ж н и к (тихо, зло, сквозь зубы). Ты любишь меня?

Е л е н а. Не заводись.

Х у д о ж н и к. Я не завожусь, просто я хочу услышать то, что хочу. Мне нужен твой голос так же, как... как зеркало для женщины: может, я через твои интонации красоту добываю. А зеркало какое-то мутное... Ничего не видно.

Е л е н а. Как ты мне надоел. Работай, или я одеваюсь. Да не делай ты выпученных глаз: люблю я тебя, идиота, люблю! Иди ко мне...

Х у д о ж н и к. Так? В телогрейке?

Е л е н а. Иди уж!

(Художник отворачивается, еще раз смотрит в ночь поверх крыш, потом подходит к кушетке, садится боком.)

Е л е н а. Поцелуй меня. (Целует аккуратно, как родственницу в больнице.) Крепче! (Елена обвивает его шею руками, тянет к себе.) Люблю! Люблю! Единственный мой, глупый мой, никому тебя не отдам!

Х у д о ж н и к (отстраняясь). Ты не ответила: ты любишь меня?

Е л е н а (вздрагивает, враз охладевает, прищур выражает ненависть). Какой ты жестокий. Нет, ты не жестокий, у жестокого человека есть цель, она его хоть чуточку оправдывает. А ты, ты знаешь, куда тебе надо? Нет, ты не жестокий... Ты - сволочь! Да, да, самая настоящая: ты забыл, что я, в первую очередь, женщина, которая без обожания на ответную любовь принципиально не способна. Я знаю, чего ты боишься! - Ты боишься, что я для тебя стала... моделью, но это еще не все: ты, ты, ты - стал моделью для меня! (Плачет.) Сначала ты сделал модель из моего тела - ты своровал его для своих картинок! Что тебе еще надо?! Ты хочешь сделать модель из моей души? Делай! На ее, воруй, сволочь.

Х у д о ж н и к. Ты любишь меня... (Наклоняется к ней.) Прости...

Е л е н а. Ты хочешь, чтобы я разорвалась для тебя! На части!

Х у д о ж н и к. Нет, что ты городишь! Будь такая, какая есть.

Е л е н а. Хочешь! Хочешь! Ты все время чего-нибудь хочешь - жрать, например, а когда я тебя накормлю, ты смотришь на меня, и я чувствую, что тебе противно.

Х у д о ж н и к. Перестань. Просто я смотрю на тебя из... как бы это сказать... - из будущего, что ли. Ну, оттуда, где нет времени - это, наверное, неприятно. Это... это, как взгляд покойника!

Е л е н а. Бррр! Дурак! (Демонстративно начинает вновь вязать.)

Х у д о ж н и к. Конечно, дурак. Ну, ну... (Ласкается.)

Е л е н а. Мне надоело себя чувствовать то кухаркой, то чучелом богини. По крайней мере, кухарка-то из меня давно получилась, уж это-то точно, а вот что ты сделал с остальным? Ты знаешь?! Я не принадлежу, получается, себе, не могу иметь своей какой-то свободы... Почему? Почему я должна смотреть на звезды твоими глазами? Мне нравится о-бык-но-вен-на-я жизнь обыкновенной женщины. Презираешь? Мещанка? А когда ты настаивал на абортах и оставил меня бездетной - кем был ты? Не себя ли ты подкладывал вместо тех, неродившихся? Чтобы я заботилась о тебе, опекала, служила, так сказать, и духом, и телом? (Лихорадочно вяжет, движения рук отражают внутреннюю бурю чувств.) Ты хотел сделать из меня затычку для всех тех дел, где тебе скучно участвовать самому... Ты же у нас выше всего этого! Как же иначе! А я одна успевай, как знаешь: и на небеса сбегать, где муженек витает, и на рынок сгонять, да еще при этом надо позаботиться о том, кабы не испортить настроение сей высокоутонченной натуре... Улыбайся, Леночка, улыбайся: одна нога там, другая здесь! (Долгое молчание.) Не сердись на меня. Накопилось. Но лучше сказать, чем копить в себе. Правда?

Х у д о ж н и к. Елена!..

Е л е н а. Давай выпьем за нас.

Х у д о ж н и к. За тебя, Елена, за тебя! И как ты такого дурака только терпишь? (Возбужденно бросается к бутылке, ищет второй стакан. Бесцеремонный стук в дверь. Голоса.)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Х у д о ж н и к. Идите в жопу! (Стук.) Идите вы... Я занят! (Сильный, настойчиво-нахальный стук и голоса.) Проклятье! (Оглядывается, как бы ища поддержки у жены, но та вновь безучастно вяжет.) Да иду, иду, гады! Нигде покоя нет, поработать даже ночью не дают! (Шарит в карманах ватника, ищет ключ, ворча, открывает врезной замок. Шумно вваливаются подвыпившие, ернически-веселые друзья Художника - Гарик и Витя. Гарик восточного типа, говорит с заметным акцентом, по-южному характерно-энергичен, Витя тоже склонен всех любить и утешать.)

Г а р и к, В и т я (вваливаются с песней).

А самолет летит, а крылья стерлися,

А вы не ждали нас, а мы приперлися!

Привет, старик! Такая ночь на дворе! Звезды! Работаешь? О! (Подходят к подрамнику, всматриваются.) О! Высокий полет! В тебе, старичок, всегда была какая-то нездешняя одухотворенность. А мы - вот. Мы - приперлися. Как назовешь шедевр? Ну, не скромничай, не скромничай, не надо. Как? Венера? Видит око, да х.. неймет?

Х у д о ж н и к. Я не один, мы тут...

Г а р и к. О! Елена! Дитятко! Как ты прекрасна! В натуральном объеме ты гораздо лучше, чем на холсте. Клянусь!

Е л е н а. Привет, ребята. Скажите, чего этому мучителю (кивает на Художника.) от меня надо. Я спать хочу. (Потягивается, демонстрируя в обнажении какую-то кошачью бесстыдную грациозность.)

В и т я. Стоп! Стоп! Вот так! Так! Ты ухватил это, старик, ухватил? Вот это! (Пытается повторить понравившийся жест Елены.) Елена, замри! Покажи еще.

Е л е н а. Отстаньте, а? Ты дашь мне выпить, наконец?

Г а р и к (опережает Художника). Коньяк! Пять звездочек! Только для тебя, любовь моя! В этом стакан... э... - бокале! - все, о чем ты мечтаешь, мое золотце. Пей.

В и т я (раздает полные стаканы мужчинам). За баб-с! (Заводят шутливый хоровод вокруг кушетки, где лежит Елена.)

А самолет летит, а крылья стерлися,

А вы не ждали нас, а мы приперлися...

Г а р и к. Богиня! Проси, чего хочешь! Что ты хочешь? Хочешь, мы твоему мужику морду набьем? Ха-ха-ха! (Наваливаются на Художника.)

В и т я. Или - небо к ногам! Хочешь? А? Небо - и к ногам... Бесподобно!

Х у д о ж н и к. В Югославию она хочет съездить за шмотками по профсоюзной путевке, а денег - нет. Тут, правда, один заказец выгодный наклевался... Обнаженку надо...

Г а р и к. Богиня! Этот варвар не может тебе дать того, что дам я. Почему, о горе, ты не вышла замуж за меня? Вах! Не может быть забот там, где можно поручить их деньгам... Человек должен быть выше забот!

В и т я (хмыкая). И выше денег, особенно, когда их нет...

Г а р и к. Нет, скажи: чего ты хочешь? Самый достойный из нас исполнит твое желание. Витя, скажи клятву.

В и т я. Гадом буду!

Х у д о ж н и к. На той неделе понесу заказчику. Обещал восемьсот рублей. Правда, ничего получилось?

В и т я. Через полста лет эту картину будут продавать за миллион!

(Рассаживаются напротив картины, обмениваются замечаниями, пьют, о существовании Елены как-то враз позабылось.)

Х у д о ж н и к. Понимаете, ребята, человек сам по себе не интересен, человеческая форма в чисто голом, что ли, виде - это еще не феномен природы. Так... кусок материи с руками, ногами и набором примитивных желаний, обусловленных социальной средой и полом. Тот человек, которого мы называем этим именем сегодня - это не человек! Это... это... убожество, самовлюбленный идиот! Тьфу! А уж бабы - на первом месте в этом идиотизме! Вы замечали, что в бабах свинства гораздо больше, чем в мужиках?

В и т я. Точно!

Г а р и к. Вах! Возьму кинжал - зарежу!

Х у д о ж н и к. Ладно, дай договорить. О чем это я? А! Вот, значит: я переношу на плоскость цветное изображение трехмерного свинства и самовлюбленности. И что? Автоматически отпадает вся эта дрянь! А что остается? Душа. Душа остается! Чудо остается! Его только увидеть надо, поймать, разглядеть... Вся наша жизнь - только модель! Модель в Божьей мастерской! В этой жизни есть желания, заботы, но тут нет души - душа где-то выше. Где? Где?! (Все молча смотрят в окно, в звездный провал небес.)

Г а р и к. Изящно мелешь. Где прочитал?

Х у д о ж н и к (обидившись). Идите вы все в жопу! (Берется за кисточки, смотрит на Елену, начинает рисовать. Компания опять сосредоточена на женщине.)

Е л е н а (тихо, уверенно, почти зловеще). Вы спрашивали, чего я хочу? Да, хочу. Я хочу любви... Любви!

Г а р и к. О! Здесь? Сейчас! Надо было сразу сказать! (Бросается к двери.) Витик, за мной!

Е л е н а. Дураки! Сволочи! Ребята, не уходите, давайте еще выпьем. Какие же вы дураки все!

Г а р и к. Кр-ру-гом! Ать-два, ать-два! На-ли-вай-вай-вай!

Х у д о ж н и к (флегматично, продолжая рисовать). Ты как любить-то хочешь? Чтобы тебя любили или наоборот? Употреблять будешь или обслуживать? Ты уж разберись со своей любовью, точнее, с направлением в этом деле... Вот, например, от Бога к человеку течет золотой дождь, любовь высочайшей пробы - вера называется... А обратно? Что от нас течет к Богу? Правильно - говно называется. Вот тебе и любовь! Так что надо очень сильно постараться, чтобы на любовь ответить любовью, а не говном... (Делает штрих, отходит, смотрит.)

В и т я (из-за спины Художника). Знаешь, старик, я чувствую в этой картине душу. Зуд какой-то. Ей-Богу, чувствую!

Х у д о ж н и к. Нас в этой жизни всех судить надо. Поголовно и без исключения. За что? За то самое - за производство дерьма...

Е л е н а (встает, подходит к картине, говорит отрешенно). Ты не можешь мне запретить хотеть любви! Может, это единственное, чего я хочу по-настоящему. Фу, как холодно! (Убегает на кушетку, к электрорефлекторам.)

В и т я. Бросьте вы собачиться. К женщине надо относиться легко, без претензий, как к...

Х у д о ж н и к. Как к модели! Настоящую женщину ты нарисуешь в своем воображении, а модель, хрен с ней, пусть будет такая, какая уж есть - плоть не переделаешь... Какая плоть, такая и суть в ней, так сказать, селится. По Сеньке и шапка. Вот у Лены: ноги толстоваты, грудь уже попорчена, отвисает, презрение на лице... Но ведь это же только модель, от которой оттолкнется воображение и попробует добыть нечто божественное!.. (Компания рассматривает, как товар в магазине, лежащую Елену.)

Е л е н а. Подлец! Ты готов с меня шкуру снять, если тебе вздумается вдруг барабан сделать... Все подлецы! У меня даже косметики приличной нет! Ненавижу! (Вытаскивает из-под себя большой плед, прячется под ним, отвернувшись от всех, от всего этого грубого, противного мира.)

Г а р и к. Цветочек! Не слушай никого! Хочешь песню? (Набирает в грудь воздух.)

В и т я (перебивая). А самолет летит, а крылья стерлися...

Е л е н а (кричит из-под пледа, содрогаясь). Уйдите все! Оставьте меня в покое! Чего вам от меня надо?!

Г а р и к. Надо повиноваться, когда женщина просит. Желание дамы - закон... Что делать будем?

В и т я. Зальем пожар, мой друг, зальем! (Обращаясь к Художнику.) Тяжело тебе, старик, приходится с моделью. С образом, небось, куда легче? А в качестве жены она у тебя модель или образ? Или сочетание? Ха-ха-ха! Мудрено вы живете. Зачем? Зачем усложнять себе жизнь желаниями какими-то, или, наоборот, страстотерпством каким-то? Фуета фует это все!

Г а р и к. Гениально! Хоть я и не согласен. Нали - вай-вай-вай!

В и т я ("сервируя" раскладной туристский столик, расставляя посуду около дивана). Кончай малевать, маэстро, иди к нам! (Тащит Художника за руку.) Вечное может обождать минуток десять - на то оно и вечное, чтобы ждать сколько угодно. (У Вити - приступ деятельности.) Сейчас намаз совершать будем!

Х у д о ж н и к. Какой намаз?

В и т я. Вмажем, значит! Для снятия бывших, настоящих и будущих стрессов. У тебя, старик, есть стрессы? Есть. Женская половина мира - это постоянный источник напряжения для мужской половины... Так все устроено и на земле, и на небесах. Знаешь, от чего звезды светятся? От того, что мужские электроны день и ночь намолачивают женские и наоборот. Тут, главное, не переборщить, а то - стресс, взрыв, полный бздец. Понял?

Х у д о ж н и к. Ладно, давай еще выпьем. (С тоской смотрит в окно на звезды над полем крыш.) Все равно сегодня работы уже не будет. Я должен чувствовать в модели душу, а если ее там нет - выдумать, черт возьми!

Г а р и к. Бедняжка ты наш, глупенький ты наш: женщину просто хотеть надо. Слышишь? - Хо-теть! Хоти ее, и она тебе даст, что хочешь: хочешь - себя, хочешь - душу, а хочешь - весь мир. Вах! Ты, старик, хотеть не умеешь, вот в чем дело. Ты - зеркало, а ему без разницы, кто в него смотрится, у него одна задача - отражать... Вах! Зеркалом удобно пользоваться, но любить его, увы, нельзя. Можно только полюбить в зеркале свое отражение, а это сам знаешь, как называется. Хотеть надо! Ам, ам! - Как зверю: р-ррр-р! (Шутя набрасывается на Художника.)

Х у д о ж н и к. Извините, сэр, вы ошиблись цветом.

Г а р и к (не понимая). То есть?

Х у д о ж н и к. Я не голубой.

Г а р и к. Хорошо, слушай, говоришь! А какой у тебя цвет?

Х у д о ж н и к. Разный бывает...

Г а р и к. А вот прямо сейчас - какой?

В и т я. Сейчас у него цвет говна! Не видишь что ли?!

(Усаживаются, разливают, пьют.)

В и т я. Не жарко у тебя тут.

Х у д о ж н и к. Что делать...

Г а р и к. У него в другом месте горит!

В и т я (оживившись). Зальем пожар еще?

Х у д о ж н и к. Не хочу больше. Воротит.

В и т я. Гарик, заткни уши, я проведу с товарищем просветительскую беседу. (Гарик уходит к кушетке, опускается на колени, что-то шепчет, поглаживая рукой край пледа.) Начну с риторики. Прекрасна ли женщина? Ответа нет! Почему? Потому что его не существует в единственном виде: ответ - двойной. Женщина прекрасна только теоретически, а практически - это, возможно, убожество, полный примитив! Ну, скажи на милость, каким идиотом надо быть, чтобы требовать от жизни восхищения собой, комплиментов, прощения всего и вся... Тьфу! Никакой надежности. Поэтому любовь возможна только теоретически, а на практике остается лишь одно вза-и-мо-дей-стви-е. Ты, старик, страдаешь от того, что твоя практика (кивает на Елену) несовместима, нет, непостижима для теории. (Кивает на картину.) Или наоборот? Ха-ха-ха! Запутался! Вот ты, старичок, работаешь, так сказать, с душой. От этой работы у тебя, как у всех профессионалов, развилось чисто профессиональное чванство. Как же! Мастер!

Х у д о ж н и к. Ты говоришь совсем как Елена...

В и т я. Ладно-ладно. Даже у бывшего курильщика развивается комплекс превосходства по отношению к курящему окружению: не такие! Не как он, не та-ки-е! А уж у мужика к бабе и наоборот - развиваются такие суперкомплексы!.. Так что, явление бабы - это компенсация твоих комплексов, заложенных самой природой, а явление любви - это компенсация того, что ты сделал сам...

Х у д о ж н и к. То есть?

В и т я. Я имею в виду твой любимый образ.

Х у д о ж н и к (морщась, как от досады). Елену, что ли?

В и т я. Нет. То, что ты называешь, извиняюсь, отходами души...

Х у д о ж н и к. (У мужчин начинают заплетаться языки.) Все-таки должен быть во всем этом пресловутый смысл. Смысл! Смысл! (Бьет кулаком по колену.) Я слишком много времени потратил на то, чтобы абсолютно спокойно смотреть и на соблазн, и на измены... Господи! При чем тут вообще это недоразумение - бабы?! Я люблю покой! Для меня... А! Все равно... Любовь заводится именно в покое, как в темном чулане - мыши...

В и т я. Покой нам только снится. А для этого надо совершить еще один намаз.

Х у д о ж н и к. Не хочу больше. В этом нет смысла...

В и т я. Брось! Смысл и цель - это старые заморочки для припадошных. Смысл выдумали богомазы, а цель выдумали большевики - ни того, ни другого в природе не существует!

Х у д о ж н и к (приглядываясь к манипуляциям Гарика). Эй! Эй... не порти мне модель! Если она будет не в форме, то на такую приманку душа ловится крайне неохотно. А деньги, кстати, нужны не мне, а ей...

Г а р и к (продолжая поглаживать округлости под пледом, печально-понимающе). Ты нехороший. Тебе в небе жить надо: там пусто и холодно... Земной цветочек тепло любит, ему тепла хочется - на ему тепла! Вах-вах!

В и т я. Ты со своим дурацким потаканием бабам готов сделать из них абсолютно беспомощных идиотов. Не спорь! Это закон природы: если за кого-то что-то делать, этот "кто-то" атрофируется за ненадобностью и неупотреблением... Например? Мера, например, здравая оценка, элементарный инстинкт нравственного сохранения. Да мало ли что! Баба, если ей дать любовь в виде исполнения ее желаний, ни к чему кроме разврата и неблагодарности не придет. Проверено веками!

Г а р и к. Ты тоже плохой человек. Лена, Леночка... Молчит! Лен... Вах! Вах! Елена... Лен... (Приподнимает край пледа.) Лен... (Внезапно замолкает. Лицо Гарика искажает гримаса немого ужаса. Вскакивает с колен, бросается куда глаза глядят, прочь, к двери - с криком.) А-а! Ау-аа-а! Вай-вай! А-а! Мама, мамочка! Вах! (Мечется по мансарде, падает на диван.) Она, они... Там! (Машет неопределенно в сторону Елены. Витя выразительно крутит пальцем у виска.)

В и т я. Страшная штука - хотение! Вах!

Х у д о ж н и к. Пусть проспится. Сон - это явь наших мечтаний.

Г а р и к. Они! Они... Вах! Их там две! Вах! Говорила мне мамочка, не пей много! Две их там! Обе - одинаковые! А-а-а!

В и т я (сокрушенно-скептически). Конечно. При его-то темпераменте и трех мало будет. Спи спокойно, дорогой Гарик! Группа товарищей...

(Плед падает на пол. На кушетке садятся две... Елены-близнецы. Но лицо одной Елены выражает готовность, кротость и смирение, а другая - сама жестокость.)

В и т я. Елы-палы! Разорвалась! Старичок, скажи, у меня одного в глазах двоится, или с нами все в порядке, а двоится - там?.. (Тычет неуверенно пальцем.)

Х у д о ж н и к. Душа и плоть разъединилсь! (С сарказмом изображает карикатурный обморок.)

Е л е н а П е р в а я (бросается к упавшему мужу). Что с тобой? Милый мой! Любимый! Чего ты испугался? Это же я! Я! Тихо, тихо... сейчас хорошо все будет, не надо ни о чем волноваться. Милый мой, милый! Ты так устал, ты... Ну, что же вы?! Друзья называются! Помогите мне поднять его! Милый мой, милый! Я всегда с тобой рядом, всегда только твоя... Ну! Ну же! Не надо меня пугать, я боюсь за тебя. Хороший мой, единственный... (Целует.)

В и т я. Гарик, ты что-нибудь понимаешь? По-моему, мы все тут или сошли с ума, или спились. Хорошо, что еще картина не ожила...

Е л е н а П е р в а я. Помогите! Я буду для тебя всем, я сделаю для тебя все, что ты хочешь! Не пугай меня, пожалуйста: без твоей жизни кончится и моя...

Г а р и к и В и т я (отступая к двери). Неблагодарное это дело - участвовать в семейных сценах. Бывайте! Извините, мы, собственно, случайно заглянули... Ага...

Е л е н а П е р в а я. Да помогите же, в конце концов!

Е л е н а В т о р а я (закуривая). Не трать время на этого выродка.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

(Внезапно распахивается входная дверь, на мансарду влетает легкомысленно одетая Оксанка. Некоторое время она с внимательным недоумением рассматривает присутствующих.)

О к с а н к а. Ба! Знакомые все лица! Папашка, что я вижу! Мало того, что ты с одной бабой долго не живешь, так ты их еще и тиражируешь. Ну, ты, папашечка, даешь шухер! Привет, Гарик! Привет, Витечка! (Чмокает обоих мимоходом в щеку.) А это к-к-кто?! Точнее, которая из них? (Подходит к картине, смотрит, вопрошающе тычет пальцем в сторону Елен.) Удивляюсь я тебе, папашка: то ли ты дурак, то ли гений. Впрочем, это одно и тоже. Вечно вокруг тебя чертовщина какая-то. Налили бы коньячку, кавалеры!

Е л е н а В т о р а я. Закрой дверь, мерзавка! Сквозит! Твой папаша, видете ли, без голой задницы вдохновиться не может.

Е л е н а П е р в а я. Оксаночка, милая, не обращай внимания. Проходи, садись. Как ты живешь? Что случилось? Ты какая-то сегодня очень нервная...

О к с а н к а. Что может случиться? Если, конечно, не случаться.

Х у д о ж н и к (выпив залпом коньяк, налитый Гариком для Оксанки). Дщерь! Не хами!

О к с а н к а. Обойдетесь. Даму терпеть положено. Женщина - это такой товар, который цену себе назначает сам. Точно? (Подмигивает Еленам.) Гарик, что бы ты за меня дал?

Г а р и к. Все, что ты попросишь!

О к с а н к а. А ты, Витя?

В и т я. Любовь!

О к с а н к а. Во заехал! Папуля, а ты бы что дал?..

Х у д о ж н и к. Ремня бы я тебе, дуре, дал!

Г а р и к. Черт побери! Может, у меня и двоится в глазах, но это вполне приятно. (Наливает в два стакана, идет к Еленам.) У меня есть два автомобиля, квартиры в двух городах, есть деньги, но у меня нет такой замечательной красоты... (Протягивает стаканы.) Прошу! Я хочу выпить с тобой... э... с э... с вами за наше будущее - за наше обеспеченное будущее! Ведь если будущее не обеспечено, то какое же это будущее? Правильно? На брудершафт!

Е л е н а П е р в а я (с уверенным обаянием естественности). Спасибо, Гарик, я не пью. Извини, терпеть не могу спиртное и никотин.

Г а р и у. Не понял.

Е л е на В т о р а я (обращаясь к своему двойнику). Дура ты, дура! Ничему тебя, видать, жизнь так и не научила. Все ждешь чего-то, все терпишь, ну, терпи-терпи... Иди сюда, Гарик! За тебя! За настоящих повелителей жизни! (Пьют, целуются.)

Г а р и к. Вах! Приказывай! Я хочу исполнять!

В и т я. Гарик, ты переигрываешь...

Е л е н а П е р в а я. Они не играют... Это не игра! (Умоляюще обращается к Художнику, к Виктору.) Их можно понять... Кто знает, может они созданы друг для друга.

О к с а н к а. По-тря-са-ю-ще! Впервые вижу такой маразм.

Е л е н а П е р в а я (Художнику). Не обращай внимания, работай, мой хороший, я люблю тебя...

Е л е н а В т о р а я. Врешь! Ты не любишь его - ты сама себя заклинаешь и принимаешь этот самогипноз за любовь. Прозрей! Что тут любить? Чмо! Нищета!

В и т я. Молчи, самочка! Ты паразитка! Ты хочешь убить моего друга, ты хочешь уничтожить его, сломать ему крылья, ты мечтаешь, чтобы он превратился в твоего беспрекословного вола! Га-ди-на!

(Гарик бросается на Виктора с кулаками, происходит шумная драка. Оксанка визжит. Елена Вторая в восторге. Елена Первая бросается на помощь к Вите, лицо у него разбито. Художник невозмутимо дожидается конца потасовки и вновь берется за кисти: в картине он находит больше надежности и смысла, чем в жизни людей.)

Е л е н а П е р в а я (Художнику). Почему ты такой? Почему твою любовь должен защищать твой друг, а не ты сам? Милый, мне страшно! (Помогает Виктору добраться до дивана, присаживается рядом. Гладит Виктора по голове, но обращается к Художнику.) Я помню каждую капельку, каждую капелюшечку наших встреч... Я знаю, каким ты умеешь быть ласковым, внимательным. Помнишь, ты взял меня на руки и стал кружить... Я сначала очень испугалась, а потом увидела над собой бегущие звезды - карусель звезд! Это ты заставил их кружиться для меня... Я всегда буду с тобой! Поцелуй меня...

(Витя приподнимает голову и целует Елену Первую. Елена Вторая с Гариком сидят в полиэтиленовом боксе и тоже целуются.)

О к с а н к а. Папаша! В твоих рядах - измена! Ну и бордель у вас тут. Бедная моя мамочка, это ж надо было умудриться зачать меня от такого тюти! Папуля, папочка, нам наставляют большие рога. Полундра!

Х у д о ж н и к. Иди в ж... Иди домой, тебя сюда никто не звал. Не мешай работать, осталось совсем немного...

О к с а н к а. У тебя модель раздвоилась! - На любящую, нежную душу и страждущее, грешное тело!

Х у д о ж н и к. Ничего... Я теперь и по памяти смогу закончить...

О к с а н к а (неожиданно серьезно). Не гони меня. Они... они обе просто тебя недостойны, потому что их, как деревенских коз, надо гнать с чужого огорода или держать на веревке. Сейчас я тебе кое-что докажу! (Снимает с пальца колечко, привязывает его на нитку, поочередно подходит к одной и к другой паре, поднося конструкцию к Еленам.) Чувствуешь, как качается? Чувствуешь? Сто процентов! Меня парень из соседнего класса научил. Экстрасенс!

Х у д о ж н и к. И что это у тебя за агрегат?

О к с а н к а. Курвиметр.

Х у д о ж н и к. Чего?!

О к с а н к а. Ну, курвиметр! Определяет степень неверности.

Х у д о ж н и к. Ну, и...

О к с а н к а. Они обе от тебя давно сбежали! Одна только злобу свою боялась целиком наружу выпустить, а другая запас любви держала до востребования... Ты, папашик, из любой бабы чудовище делаешь. Знаешь, почему? Потому что ты их глазами ешь, а руки у тебя кисточками заняты - от такой несвязухи кто хочешь озвереет!

Х у д о ж н и к. Ты-то откуда все знаешь?

О к с а н к а (с вызовом). Пробовала! Хочешь, разденусь?! Моя модель свежее и не раздваивается!

Х у д о ж н и к. Угомонись. Поспеешь - съедят.

О к с а н к а. А ты знаешь, мне нравится твоя картина. Правда, Елена здесь и не Елена вроде... Глаза, как магнитом, тянет... Словно бездна... Как это делается? А? Есть, наверное, простой секрет? Поделись.

Х у д о ж н и к. Любовь и терпение, терпение и любовь...

О к с а н к а. Шутишь?

Х у д о ж н и к. Столько терпения, что и на любовь наплевать!

О к с а н к а. Ты все-таки, папашка, чокнутый. Я бы тоже тебе отдалась. Экзотика!

Х у д о ж н и к. Дай-ка свой курвиметр сюда, сейчас я тебе одну загадку преподнесу... Качается? (Подносит кольцо на нити к картине.) Нет, не качается. Не шелохнется! Почему?

О к с а н к а. Бедненький мой! Кошка с Витей целуется, Собака с Гариком, а ты, значит, с картиночкой? Но ты же продашь эту картину?! Ничего не понимаю тогда! Продашь? Значит, ты не для нее, не для себя, а для денег рисуешь?

Х у д о ж н и к. Продам... Деньги возьмет она (кивает на Елену Вторую), а ей... (смотрит на Елену Первую) мне дать нечего. Наоборот, это она мне давала... Милостыню...

О к с а н к а. И щедро ли?

Х у д о ж н и к. Да, очень щедро... Вечность! Но не все оказалось в ладонях... В ладонях оказались - одни минутки...

О к с а н к а. Поэтому ты всегда расстаешься со своими женами, а не со своими картинами! В каждой жене ты видишь одну только возможность для себя: полюбить... свою новую картину! Еще одну "минутку"!.. Ну, нет... Я буду заводить мое небо сама, я сама его заведу! (Отбегает к окну, запрокидывает голову, кружится на месте.) У меня получилось! Получилось! Оно вертится! Оно вертится так, как я хочу! Как я! Я! Я! Я!

(Художник подходит, обнимает, успокаивает дочь. Оба выходят на балкон и замирают.)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

(Две парочки поочередно говорят в разных углах мансарды.)

Г а р и к. Ты всегда ненавидела его?

Е л е н а В т о р а я. Нет, не сразу... Хотя с самого начала было насквозь видно, что за его спиной не спрячешься. Самовлюбленный романтик, если с ним встречаться изо дня в день, зануден не меньше, чем говорящий пьяница... Осточертело! Я заставляла его работать на меня, исподволь учила приспосабливаться, хитрить, когда надо, учила быть решительным, наглым. Он ничего не усвоил! Он думает, что жизнь, знаете ли, происходит сама по себе, что достаточно лишь улыбнуться и все тебе будет... Ур-род! Не-ет, жизнь надо рвать кусками друг у друга из пасти, а если не получается - рвать вместе с пастью!

Г а р и к. Елена, ты восхитительна! Ты - воин! Ты - завоевательница!

Е л е н а В т о р а я. Да, завоевательница, завоевательница! Я ненавижу каждого, кто не желает положить свою жизнь к ногам женщины, ненавижу тех, кто заставляет ее работать, думать о деньгах, о каком-то завтрашнем дне... Женщина не должна думать, это ей не свойственно. Она должна наслаждаться!

Г а р и к. Да, мы будем наслаждаться вместе!

Е л е н а В т о р а я. А если ей помешают наслаждаться, она будет мстить. Мстить! - Жестоко и зряче! Женщина не должна п о н и м а т ь жизнь, это жизнь должна понимать ее!

Г а р и к. Как я тебя понимаю, моя дорогая! Иди ко мне! Ты получишь все, что ты хочешь: хоти!

В и т я. Елена!

Е л е н а П е р в а я. Витя! Витюша!

В и т я. Елена! Почему мы не встретились раньше? Я умру без тебя! Я уже сейчас умираю! Елена, ты мой спаситель, ты - моя церковь... Я буду всегда приходить к тебе... Нет! Я буду в тебя верить! Ты хочешь этого, хочешь?!

Е л е н а П е р в а я. Я всегда этого хотела, но тебя так долго не было... Здравствуй!

В и т я. Здравствуй! Ты... любила... его?..

Е л е н а П е р в а я. Я и сейчас его люблю... Не сердись! Это не то... Он очень хороший, смешной, глянтвейны на плитке варит для меня... Он хочет для меня что-то сделать, старается, а получается, сам видишь, не всегда - редкая птица удача! Я знаю, как он комплексует из-за этого. Ведь когда мы с ним легли в постель в первый раз, в его глазах полыхала Вселенная! А теперь... Теперь в его глазах - страх. Он понял, что манил меня своим главным козырем, и я - полетела! А там - стекло... Он ужасно мучается из-за меня. Понимаешь... я люблю всегда. Всегда! А он - ушел, растворился, заслонился за своим стеклом. Что мне остается, ведь я не могу не любить?! - Всегда, всегда, я люблю всегда! Мне ничего не надо - только чуточку внимания, тепла... Не надо мешать мне любить! Любить всегда - это хуже наваждения, это вакуум какой-то, это выше моих сил.

В и т я. Я буду сочинять для тебя стихи!

Е л е н а П е р в а я. Не для меня, милый, - для любви. Я буду лишь стоять рядом и слушать тебя с благодарностью.

В и т я. Елена моя! Господи! Я предаю друга!

Е л е н а П е р в а я. Мой! Мой! Мой! Не думай ни о чем, не думай... Любовь боится мыслей: они заставляют нас все на свете сравнивать, они делают нас холодными...

В и т я. Прости, от меня пахнет вином...

Е л е н а П е р в а я. Глупый! От тебя пахнет теплом...

Е л е н а В т о р а я. Эта шакалка от первого брака вьется около своего папаши, чтобы при случае не прозевать момент, когда он станет знаменитым и богатым - она тогда припомнит ему свои "заботы" и "внимание": плати, скажет, папаша, за родство по счетам. Расчетливая, падла. А он даже не пикнет! Садись, скажет, Оксаночка, на шею, повезу-покатаю, только ножки подожми... Шакалка!

Г а р и к. Вах! Когда есть дети - плохо, когда нет детей - плохо.

Е л е н а В т о р а я. Не смей при мне никогда больше об этом!..

Г а р и к. Вах?! Ружье, которое не стреляет, зря висит на стене. Женщина, которая не хочет рожать - зря живет на земле.

Е л е н а В т о р а я. Не смей!

Г а р и к. Уже не смею. Пусть будет так, как тебе нравится.

Е л е н а В т о р а я. Гарик, ты смог бы мне одолжить несколько тысяч?

Г а р и к. Какой разговор! Сейчас?

(Елена Вторая обнимает Гарика и начинает его раздевать.)

Е л е н а В т о р а я. Сейчас! Сейчас!

Г а р и к (вдруг испугавшись, сопротивляясь натиску решительной женщины). Вах! Какая ты красавица... Не делай здесь так, чтобы я за себя не ручался. (Оглядывается на балкон.) Это не по-товарищески. (Елена Вторая не слышит, действует торопливо и без страсти.)

Е л е н а П е р в а я. Витя, ты ходил когда-нибудь по грибы?

В и т я. По грибы? Ты о чем? Ходил в прошлом году...

Е л е н а П е р в а я. Знаешь, что мне сейчас показалось? (Хихикает.) Знаешь? Будто я иду по какому-то лесу и собираю не грибы, я такие штучки... не знаю, как сказать, ну, такие, из которых будто бы я вся состою сама. Я сама себя собираю! Правда, смешно? Я - корзиночка! А в корзиночке: ядовитые слова, хорошие встречи, обещания, надежды, поступки - от всего по "штучке"... Все вместе - это я и есть. А сейчас мне кажется, что я вся состою из одного лишь тебя! Вся-вся! Будто прежней меня и не осталось нисколечко: рассыпалась корзиночка... Витя!

(Витя целует Елену Первую и осторожно-судорожно начинает раздеваться.)

В и т я (бормочет). У меня есть комната в общежитии, но ведь не это же главное?! Правда?..

Е л е н а П е р в а я. Я такая, какой ты меня хочешь видеть...

(Обнимаются, клонятся на диван.)

Е л е н а П е р в а я. Нет! Нет! Подожди, не надо... Елена! Еле... Елена! (Зовет Елену Вторую.) Давай попробуем еще раз... Иди ко мне! Елена! Давай будем вместе! У нас и одежды на двоих не хватит...

Е л е н а В т о р а я. Хватит! Ты у меня поперек горла уже: иди, убирайся, куда хочешь. А про одежду забудь - это моя одежда! Ты голая к нему пришла, голой он тебя и отпустит. Впрочем, можешь попросить на время - ваткник со штанами! - он добрый, последнее с себя снимет...

Г а р и к. Скажи, что ты его проклинаешь.

Е л е н а В т о р а я. Сто! Тысячу раз проклинаю!

В и т я. Ленуля! Знаешь, кто ты? Ты - его проклятие!

Е л е н а П е р в а я (кокетничая). Я проклинаю его, любя!

(С балкона возвращается замерзшая, обалдевшая от прохлады Оксанка, бежит к рефлекторам погреться - замирает при виде одной картины... оборачивается - видит другую... Отец продолжает курить на балконе, расстроенный, не оборачиваясь.)

О к с а н к а. Та-ак... Играй, гормон, наяривай! Ген в ген! Вы тут полюбовно договорились, или как? Ах вы б... А ну, пошли вон отседова! Вон! Все вон! Суки! Пошли все в жопу! (С Оксанкой истерика, она хватает одежду, которую мужчины уже успели разбросать на полу, мечется по комнате, повторяет односложные восклицания и в несколько приемов выбрасывает всю одежду за дверь, в том числе и одежду Елены.) Вы все хуже предателей! Вы же не моего чокнутого папашу предаете - вы себя предаете! Вы - мещане! Вы жалкие мещане, изображающие из себя независимых дуриков! Про таких, как вы, в школе обличительные сочинения пишут... Правда, век теперь другой, декорации у времени другие, а делишки - те же! Изображаете, что друг другу хотите угодить? Врете! Врете вы все! - Вы себе хотите угодить, только себе! Вон уходите! Все уходите!

(Компания в полном замешательстве, такого шквала эмоций от акселератки никто не ожидал; обескураженные парочки отступают к двери, пытаясь сохранить остатки достоинства.)

Г а р и к. Уходим! Не будем связываться с этой психопаткой! Ноги моей в этом доме больше не будет! Дура! Чтоб тебя так жених встретил, как ты встречаешь гостей!

Е л е н а В т о р а я. Передай своему... маляру: завтра же я подаю на развод - пусть он забирает из квартиры свои вещи.

О к с а н к а. Плюнуть бы тебе в рожу!

Е л е н а П е р в а я. Оксаночка, дочка...

О к с а н к а. Тьфу!

Е л е н а П е р в а я. Боже! Прости меня, девочка...

В и т я. И меня...

(Четверо скрываются за дверью. Становится тихо. Оксанка брезгливо оглядывает комнату, берет из угла щетку-швабру, начинает по-хозяйски мести, роняя стаканы на полу, грохоча пустыми бутылками... Входит Художник.)

Х у д о ж н и к. Что случилось? Где ребята? Где Еле... где Елены?

О к с а н к а. Выгнала!

Х у д о ж н и к. Какое ты имела право?

О к с а н к а. Право?! Никакого! У женщины не должно быть права, если оно появляется - оно всегда ей кажется слишком тесным... Право?! Женщина, думающая о своей правоте - идиотка! И вся жизнь вокруг нее будет идиотской! Неужели ты до сих пор этого не понял? Как же! Любит - права, ненавидит - тоже права...

Х у д о ж н и к (тихо и очень зловеще). Уйди, пока я тебя не покалечил.

О к с а н к а (бросает швабру). Пожалуйста! (Сталкивается в дверях с заглядывающим внутрь, смущенным Витей.)

В и т я. Старичок!.. Извини, так получилось. Елене, то есть, моей Елене не в чем дойти... Одолжи одежонку до завтра? Извини, старичок...

(Художник молча раздевается, выбрасывает за дверь одежду. Остается в нелепых трусах, поеживаясь от прохлады, наедине с картиной...)

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

(Художник переживает случившееся, пьет, перетаскивает к подрамнику оба электрических рефлектора, начинает работать. Неожиданно гаснет верхний свет, рефлекторы продолжают светиться. Художник недоумевает, пробует пощелкать выключателем на стене - бесполезно.)

Х у д о ж н и к. А, черт! Остается лишь с собой покончить: везет, как утопленнику... (Художник возвышается, покачиваясь, в трусах перед картиной в зловеще-нереальном свете рефлекторов. В окне желтеют равнодушные звезды.) Ну, нет! Сначала я, голубушка, с тобой покончу... (Обращается к картине.) Казнить нельзя помиловать! Казнить нельзя, помиловать... Нет! Казнить! Нельзя помиловать! У-у-у! (Замахивается кисточкой на картину.) Кто ты для меня? Не знаешь... Вот и я не знаю. Елена... Я не полюбил - я разрешил себе тебя полюбить... Помнишь? И ты - разрешила себе... Мы оба какие-то разрешенные тогда были. А теперь - не разрешается. Понимаешь? У-у-у! Кому я все это посвящаю? Тебе? Или не тебе? Бывшей тебе посвящаю, бывшей любимой... Жене, так сказать. Бывшей любимой жене посвящаю... (Смеется.) Видишь, что получилось? - Классика: казнить нельзя помиловать. Бывшей, запятая, любимой жене посвящаю! Ха-ха! Но - не соответствует действительности. Значит: бывшей любимой, запятая, жене посвящаю... Вот теперь правильно... Казнить нельзя помиловать... Конечно! Гарик будет тебе покровительствовать, а Витина душа, наоборот, спятит от твоего покровительствования... А я-то тебе зачем нужен был? Может, и вправду - экзотика? Бывшей любимой жене посвящаю... Господи, как страшно! Если в жене ты больше не видишь любимую - вообще все становится бывшим!.. Бывшая жизнь, бывшая жена, бывшие дети... Любовь - это рулетка, афера, елы-палы! Здесь, как ни старайся, всегда выпадает "зеро". Это - беспроигрышное поражение. И вот - пожалуйста... (Критически оглядывает себя, делает неуклюжий реверанс картине.) Впрочем, все не так... (Подходит к пустой кушетке.) Ты вернешься, хорёк? Вернешься... Перегрызешь кому-нибудь горлышко и вернешься... (Подходит к пустому дивану.) А ты вернешься? Вернешься... Почирикаешь и вернешься... (Подходит обратно к картине.) А ты?.. Тебя я отдам сам! За восемьсот рублей. А что? Не так уж и дешево. (Неожиданно.) Хор-рошая страна Югославия!!! (Закуривает, обращается поочередно в темноту: то в сторну кушетки, то в сторону дивана.) Ты хочешь определенности? И ты, оказывается, хочешь того же? Вах... Вот чего нет, того нету. Извините, барышни. Человек, барышни, это такой особый сосуд, в котором как раз и может храниться нечто несовместимое - черное и белое, правда и ложь, любовь и ненависть... А кувшинчик этот двух сортов: мужской и женский. Заметьте! - Взрывная смесь лучше всего хранится в мужском варианте... Ан-ни-ги-ля-ци-я! Страшная сила! Внут-рен-ня-я! Мужчина, барышни, когда терпит, снаружи ничего не видно - не видно, что терпит! А женщина, когда терпит, обязательно сделает так, чтобы все видели: она - терпит... Плохой кувшинчик! (Обращается к картине.) А тебе, тебе что нужно? Правильно, тебе нужна раздвоенность, чтобы душу на куски рвало, чтобы два крыла, а не одно... Умница! Одно крыло у тебя от ангела, другое от ведьмы... А куда летим сегодня? Туда? (Машет рукой на окно.) Дай, я тебя поцелую, моя вечная, моя непредающая... Я поровну ненавижу и люблю тебя. Аннигиляция! Поэтому ты, наверное, думаешь, что мне на все давно наплевать. Точно. В самую точку. Наплевать! Они - мертвые, ты - живая! (Целует картину.) Скажи, ты любишь меня?..

Е л е н а. Боже, как ты мне надоел! (В темноте, с кушетки, появление ее вновь - необъяснимо.)

Х у д о ж н и к. Кто здесь?

Е л е н а (закуривая, освещает кусок пространства спичкой). Может, ты вернешь мне рефлекторы? Холодно, однако. Что со светом?

Х у д о ж н и к. Погас... Елена, Елена, это ты? Вы? Ты... одна?

Е л е н а. Сделай что-нибудь со светом, я ничего не вижу. (Стучит спицами, вяжет.) Что значит одна? Конечно, одна. Разве с тобой можно чувствовать себя - вместе? Всегда - одна...

Х у д о ж н и к (возвращает рефлекторы). Ты... ты где была?

Е л е н а. Когда?

Х у д о ж н и к. Сейчас, только что?

Е л е н а. Нигде, здесь была...

Х у д о ж н и к. Со мной?

Е л е н а. С тобой, дурачок мой, с тобой! Иди сюда... (Тянет его к себе.) С кем же еще? Поспи, ты перетрудился... (Укладывает мужа, как ребенка, рядом с собой.)

(В дверь врывается недавняя компания.)

Г а р и к. Елена? Где ты, Елена?

В и т я. Леночка! Это я...

(Мечутся в темноте, ищут, перекликаются.)

О к с а н к а (стоя перед картиной). Вам, господа, ее уже не достать. (Скидывает кофточку.) Ну, кто смелый? Подходи по двое! Лучше двое на одну, чем одна на двоих. Ну!

Г а р и к. Чудо! Проси, что хочешь!

В и т я. Позови меня первым...

(Уходят на диван втроем.)

(Картина, словно подталкиваемая невидимым кем-то, медленно наклоняется и с грохотом падает на пол изображением вниз: посторонний зрительский глаз так и не увидел, что именно там было изображено.)

Х у д о ж н и к (засыпая). Бывшей любимой жене посвящаю...

Е л е н а. С утра сходишь за картошкой, сваришь на салат, вечером ко мне придут гости... Кстати, у нас протекает унитаз, вызови слесарей, сколько можно терпеть... (Вяжет и говорит.) Эй, эй... Знаешь, по какому поводу гости? Четыре года ровно прошло, как мы с тобой встретились! Я помню, а ты - забыл... Эй, эй! Ты любишь меня? Эй, не спи... Смотри, какая ночь! Как тогда!..

Х у д о ж н и к. М-м-м...

Е л е н а. Ты любишь меня? (Очень ласково.) Любишь, правда?

Х у д о ж н и к. М-м-м...

(Это его "м-м-м" подхватывает какое-то реверберирующее эхо, усиливает, наполняя весь мир пьяно-мучительно-страстным стоном неизъяснимости. Кажется, что к этому стону примешиваются еще какие-то слабые отголоски других существ...)

К О Н Е Ц

1988 г.