На стр. ГЛАВНАЯ на стр. ИНАКОМЫСЛЯЩИЙ

 

 

ЛЕВ РОДНОВ

 

МЫСЛИ

 

(Здесь сосредоточена вторая книга «ТЕКСТОВ» --  филологическая «руда», из которой можно получить что-нибудь полезное, или просто занять свой досуг. Я перестал ориентироваться в том, что «прошло через меня» и, к сожалению, не в состоянии сегодня указать, что именно из этих текстов уже публиковалось, а что нет. Могу лишь сообщить:  большая часть объема – показывается впервые).

 

 

            Именно надежда делает смерть человека кукольной и преждевременной.

 

            Подобно тому, как скелет соответствует прихотям плоти, — так земная мораль построена в абсолютном соответствии и с полной «сиамской» близостью для всего земного. Мораль никогда не превышает известного. Выход за пределы известного аморален в принципе.

 

            Художник сказал: «Я одинок всегда дважды: рядом с женой я одинок в жизни, а без нее я одинок в мире».

 

            Обыкновенность природы есть ее главное чудо.

 

            Искусство творца только выиграет от встречи с искусством судьи.

 

            Время собирать камни… Велик ли урожай? Мой товарищ стареет. Он, сломя голову, торопится к заболевшей жене, которую любил, ругал и презирал в молодости, но стерпел, свыкся, не развелся. И вот, оказывается, ничего, кроме этой стервы, у него в мире не нажито. Это и есть теперь главное оберегаемое «сокровище», которое всё лучше, чем пустота.

 

            «Довольный собой» обычно имеет для этого повод, — набранную «массу» и скорость жизни. Его движение лишено ускорений — это «рантье» инерции.

 

            Изобилие и нищета могут одинаково портить душу.

 

            Мамаши! Посмотрите, как действует самая первая из вас — Природа. Она идет по, казалось бы, парадоксальному пути — по пути ослабления материнского внимания и опеки. Чем старше ее дети, чем опаснее их игры, тем больше она к ним безразлична. Мудрая, она не мешает детям подходить к гибели и искусу — это единственная их возможность выжить самостоятельно.

 

            Не желающий раздавать свою жизнь, жаден и в меньшем.

 

            Себялюбие универсально: оно способно превратить в удовольствие всё! — и светлое, и темное, и сладкое, и горькое; подруга каждое утро смакует разговор о том, как у нее плохо с обувью, как мало у нее денег, как много у нее забот, как она недовольна сексом, ребенком, коллегами, погодой, атмосферой, политикой и т. д. Недовольство днем, недовольство вечером, недовольство в постели… Зачем же так много?! Странное удовольствие! Себялюбие умеет наслаждаться бедностью. Такое «удовольствие» насытить невозможно. Можно лишь надеяться, что когда-нибудь оно подавится.

 

            Если родительское предложение опережает спрос, то в результате получается хилое существо с ядовито-бледной душой-недотрогой.

 

            В умении отказать заключено искусство настоящей помощи.

 

            Правы вообще все! Как это понимать? Так и понимать, буквально: все, вся и всё. Каждая тварь, вещь, дух или явление — все! Возможно, правота количественна: при столкновении одно «право» может поглотить другое, но и этот процесс — право некоего третьего права, недоступного для понимания встретившихся…

            Поглощение меньшего права большим цивилизация именует «здравым смыслом».

            Здравый смысл безусловен, он заставляет нервничать даже самых отъявленных консерваторов и самых упрямых невежд, так как его «право» есть «третья» (общая для всех взаимодействий) сторона. Над-логичность плюс вне-чувственность.

            Сила здравого смысла в том, что даже когда он не принят, он всё равно воспринят, а, воспринятый «внутрь» помимо воли сердца и цензуры мозга, он действует подобно неутомимому микробу: размножается в пределах имеющегося миропонимания…

            Именно поэтому «короткозамкнутые» себялюбцы и мелкие души выработали свой «инстинкт самосохранения» — они отлично чуют силу здравого смысла, боятся его и стараются не приближаться к опасному «микробу», который в миру еще называют «правдой».

 

            Сначала задай себе простой вопрос: «Что мне нравится?» или «Что мне не нравится?». Теперь задай вопрос: «Почему?» Если ты самостоятельно преодолел обе ступени, то воображай: душа, ответившая на вопрос «Почему?» — становится зрячей!

 

            «Я люблю тебя!» — Прислушайся… Возможно, обнимающая женщина говорит эти слова только для себя одной.

 

            Проигравший уничтожает идолов. Переросший своих идолов, становится к ним снисходителен.

 

            Когда я вижу, как «гуляет» домашнее вино в стеклянной бутыли, на ум невольно приходят мысли о «брожении» цивилизации. Этапы: медленное начало; бурный процесс; оседание мути; готовность.

            Итак, Создатель может разливать напиток, но прежде ему необходимо попробовать «вино»: не уксус ли получился? Ведь если бадья бродила не в той «атмосфере», не в том «духе», то вместо вина получится никуда не годная кислятина.

 

            Разум — он. Душа — она. Сердце — оно. Сердце — посредник по призванию.

 

            — Я никому! ничего! не должен!!!

            — Знаешь, почему ты так говоришь?

            — ?..

            — Потому что у тебя… ничего нет.

 

            Круг слов рассечен лезвием тишины: по одну сторону от разреза — слова, живущие мгновение, по другую — слова, живущие вечность.

 

            Для неподвижного слуха молчание — демон.

 

            Принцип «ныряющего кита» использован авторами в плотных текстах. На поверхности — на бумаге — появляются отдельные слова-маячки, по которым можно угадать траекторию движения разума и лишь почувствовать мощь его движений, невидимую глубину… И читатель здесь не может быть просто поверхностным наблюдателем, он сам — «ныряющий кит», «глубокий» читатель; в текстах работа по их составлению и работа по их прочтению сходна и сопоставима в силу одной и той же игры с Океаном жизни.

            Но бойся, Ныряющий Кит, своего врага! — На поверхности тебя поджидает зевака-интеллектуал, в его руках гарпун академических догм.

 

            Чего ты хочешь, моя милая? Обиду? сравнений? прошлого?.. Всего! Кроме одного: ты не хочешь меня.

 

            Почему я хочу любить одну, жить с другой, а детей иметь — от третьей?! Почему я не могу найти этого в единственной женщине? Почему каждая из попутчиц надежна лишь в чем-то одном? Почему женщина надежна только в том, в чем сама себя видит единственной?

 

            Чем мягче кресло, тем жестче характер.

 

            Добрый совет, данный женщине, возвращается обвинением.

 

            Клячей жизни всегда была ложь, то есть мечта. А так называемая «правда» — это то и тот, что на телеге, — повседневность. Но чем тяжелее телега, тем легче работает ложь.

 

            Проверь чистоту своего одиночества: мучители не беспокоят.

 

            Вы — можете, а я — знаю. Но не заставляйте мочь меня, — себя не узнаете!

 

            Лужица однажды сказала: «Разве можно меня не любить?! Посмотрите! Во мне отражается целое небо!» Небо услышало и веселым ураганом наклонилось так низко, как только могло: «Где ты? Я ничего не вижу!»

 

            Нужен «экстрасенс для экстрасенсов». Несчастным надо помочь вернуть утраченное — стать обыкновенными.

 

            Сомневающийся — говорит. Специалист — вещает. Сомневающийся трудно «заводится» на разговор и легко «глохнет», специалист — наоборот.

 

            Прощение долгов — это усугубляющее наказание: грязь совести становится радостной.

 

            Человечество никогда не имело собственных принципов, оно только и делало, что интерпретировало подслушанные наития, заставляло пророков соревноваться и устраивало в тени «победителей» заповедники нравов.

 

            Ничто не привлекает женщину так, как мужская неустроенность.

 

            Слабый дважды слаб: в себе и в том, кого он соблазнил своей убогостью.

 

            «Энергия смерти», — так могла бы называться книга о постижении жизни…

 

            Отражение формирует оригинал только в случае прямого зеркала и зрячего оригинала, способного поправлять перед зеркалом свою жизнь.

            …На развороте «молодежки» публиковалась масса писем, содержание которых не блистало глубиной: о певцах, о первой разлуке, о тоске, о… Уже через неделю-другую заработала зеркальная «обратная связь». «Какой кошмар! Неужели мы такие пустые, такие глупые?!» — прочитав свои собственные письма, восклицали те же самые мальчишки и девчонки. Письменное отражение раздразнило оригинал: он перестал себе нравиться. Неприятно увидеть прыщ на носу, и невыносимо узнать в общей некрасивости — себя.

 

            Этот проверочный принцип можно назвать «принципом холодного хирурга». Представьте, что вам предстоит пережить операцию, исход которой не гарантирован. У вас есть выбор: пойти к очень опытному хирургу, о котором ходят легенды как о профессионале, как о специалисте экстракласса, правда, говорят, он холоден к живым людям и ему безразлично, останетесь ли вы жить или нет, просто он добросовестно делает свое дело... или пойти к хирургу куда менее опытному, но очень переживающему за вашу жизнь. Кого выбрать? Прислушайтесь к себе: робот выберет робота, живой — живое. Ну, кто ты?

 

            Гипотеза. Не надо «усваивать», не надо «всасывать» и «впитывать» книгу. Лучше всего отдаться на «самотек». Для этого следует, прежде всего, рассредоточиться, то есть буквально: не задерживаться на «пятнышках» букв, слов, отдельных смыслов, образов и т. д. Чтение в состоянии болвана. «Болван» здесь тот, кто не мешает самому себе при встрече с предметом информации и чувства. От источника — книги — информация поступает тогда в некую субстанцию индивидуальной памяти сразу по трем каналам. Первый — безусловный, прямой, обеспеченный состоянием «болвана», второй путь — через образную половину мозга, третий — через разумную, логическую. Но поскольку все-таки наиболее удобный и легкий путь — это путь «болвана», где между источником и памятью нет никаких промежуточных образно-логических посредников, путь «самотека», то отделы жизни заведующие чувством и разумом оказываются как бы «безработными» в разгар работы. Что им делать? Не обремененные ничем, кроме тишины и свободы, они автоматически начинают отрабатывать самостоятельный ток, как бы возбужденный исходной информацией на входе. В результате в память поступает тройная информация: истинная и «просуфлированная» — справа и слева.

 

            Ищущий, изобретающий, исследующий — все они рыбаки в океане Истины. Рыбаки изобретают всё новые, всё более страшные снасти, да ищут новые места, да еще надеются на удачу.

            Дневник мыслей — бесконечен. Нельзя поймать всю «рыбу».

 

            Боюсь всего, кроме смерти.

 

 

            Люди найдут свой конец в цивилизации, дельфины — на берегу, фантом — в реальности. Апокалипсис.

 

            Ищите здесь: геометрия времени.

 

            Искусство не в том, чтобы суметь дать ответ. А в том, чтобы играть вопросами. Чтобы каждый, услышавший их, нашел свой ответ.

 

            При встрече с настоящим Учителем ты всегда видишь однообразного Учителя и — разного себя.

 

            Слабый, но честный писатель всегда боится духовного резонанса: слишком зависима мелодия его души от иной мелодии ближнего. Ведь мелодия соседа может оказаться лучше, и тогда сила подражания заставит звучать так же. Ай-яй-яй! Лучше уж ничего не читать, ни с кем не встречаться, — только писать, писать, писать… Похоже на стрелка в тире, который во время выстрела зажмуривается… Авось! Бывает, что и в «десятку» попадают такие.

 

            И даже одиночество — не зритель… Бог поровну связал рождение и смерть, при этом сам не умер, а — исчез!

 

            Любой человеческий абсолют состоит из условностей.

 

            Диктует прихоть. Умоляет норма. Стенает косность. Безразлично знание.

 

            Вошедший в царствие Твое, из своего — выходит.

 

            Часто и охотно люди задают друг другу вопрос: «Почему?», — но, получив ответ, который не соответствует их ожиданиям, обычно отвечают яростью. Хочешь угодить «правдоискателю»? — Называй полпричины.

 

            Гуляю по кладбищу… Тихо, умиротворенно до самых первооснов. Материализованный покой. Вот бы где — в самом центре! — творческую дачку поставить!

 

            Надежда умирает последней, потому что убивает первой.

 

            Многое в мире женщин следует понимать буквально. В течение тысячелетий оттачивались эти предельно откровенные доклады: «Я без ума от него!», «Я без ума от горя!», «Без ума от радости!.». Точно так. Если женщине кто-то нравится, или она расстроена — разум покидает бедняжку.

 

            Для чего ты думаешь, говоришь и пишешь? Может, ты заботишься о людях? А, может, ты заботишься об авторстве? Или ты хочешь соединить и то, и другое, и — чтобы «всем хорошо»? Тогда ты никому не нужен: ни себе, ни людям.

 

            Сильное слово — тихое.

 

            Я — это дом, в котором в разное время жили и работали всевозможные личности: родители, друзья, любимые, учителя, люди из прошлого и мечты из будущего, наставники в настоящем. Все они куда-то исчезли к сроку моей зрелости, оставив в доме лишь пыль с подошв своего существования…

 

            «За что боролись, на то и напоролись», — очень хорошо замечено! Боролись за равенство — получили нищету и зависть. Теперь боремся за изобилие — значит, душе надо готовиться к смерти от лени.

 

            Пора бороться с благосостоянием!

 

            Не описывай события, описывай мысли и чувства, которые эти события вызывают.

            Скоро твоя наблюдательность будет сдержанна в своих проявлениях — подобно мастеру среди подмастерий. Ты будешь шутить и говорить притчами. Творчество, которое на языке, живее творчества, которое на бумаге.

 

            Заведенный волчок — детская игрушка — останавливаясь, начинает совершать двойное вращение: кроме своего собственного вращения волчка вокруг оси, добавляется этакое качающееся вращение самой оси вокруг какого-то невидимого центра.

            Один мой знакомый пьяница похож на такой останавливающийся волчок — соседи по подъезду с искренним интересом и сочувствием относятся к его сложным финальным движениям судьбы. Вращение «вокруг себя» — это работа и домашние заботы. «Вращение оси» — это пьянство. Пока большая ось делает свой большой оборот, малая успевает обернуться «вокруг себя» раз пятнадцать — от аванса до получки…

 

            В вестибюль нашей конторы продавцы-корсары завезли 3 тонны яблок. В тот же день в том же вестибюле установили гроб с телом умершего сотрудника. Образовались две толпы. Продавцы обиделись на ситуацию и увезли яблоки прочь. И толпа обиделась на то, что продавцы обиделись. И покойника в тот же день похоронили. И вроде всё утряслось, а как-то не так… То ли яблок купить не успел, то ли на покойника сердит? Одно слово — осень!

 

            Коммунизм возможен только в отдельно построенной личности.

 

            Имидж — это всегда одна и та же, с блеском выученная роль. Чем тут восхищаться дважды?!

 

            Закрой глаза и — смотри! Заткни уши и — слушай!

 

            Тропинок тысячи, вершина — одна.

 

            От себя не убежишь. Можно только подняться.

 

            Мужчина теряет себя «от головы», женщина — «от сердца».

 

 

            Естественность? Где она? Выйдя из естественности, так трудно возвратиться обратно! Сколько заплутавших, сколько канувших! Самые упорные находят дорогу к дому — к самому себе… «Дай мне меня!» — это, (а не три пресловутых желания) прежде всего, нужно просить у сказочных волшебников.

 

            Естественность безотчетна и неподсудна.

 

            Ты видишь правильно, если отличаешь «пробу сил» от «демонстрации силы».

 

            С одной стороны, чаша человеческой жизни становится всё мельче, с другой стороны, поток цивилизации всё больше напоминает тропический ливень. Кто как умеет, прикрывает свою переполненную «чашу»: водкой, аскетизмом, агрессией, тупостью, специализацией, хобби… — потому что слишком ненадежен запас прочности чаши, любая случайная капля может стать последней. И вполне понятна неадекватность реакции современного человека на многие, казалось бы, пустяки и мелочи — в каждом из них он видит эту самую «последнюю», смертельную каплю, и от того так дико охраняет свою неприкосновенность. Но капли всё равно попадают… Суицид. Явление-рекордсмен для здешних мест. Самоубийство. Лучше разбитая чаша, чем переполненная. Всё или ничего. Снова разговор о том же: «всё» — в 15 лет, «ничего» — в старости. Три процента покончивших с собой — дети, восемьдесят процентов — старики: «всё» в десятки раз менее опасно, чем «ничего». Юность предчувствует и поэтому терпит, старость знает и поэтому не желает больше чувствовать.

            Для «переполненной чаши» не спасение «наращивать высоту краев» или держать над собой «зонтик»; куда удобнее насверлить в ней отверстий.

 

            Хорошо там, где нас нет. Чтобы ощутить границу меж тем и тем, достаточно длины рук.

 

            Бывшая жена сказала о будущей: «Ты же ей в отцы годишься!» Спасибо. Дочь зовут Ева.

 

            Каждый носит свой ад внутри.

 

            С женщиной — давняя сделка: докладывать друг другу, независимо от обстоятельств и настроения, о своем внутреннем состоянии. Способ хорош тем, что «вывернувшись наизнанку», ты доверяешь оценить себя «внутреннего» с внешней позиции и даже готов к тому, что ткнут пальцем в темное место… Сколько встречного мужества потребовалось моей любимой, чтобы слышать «меняющуюся правду» о чувствах! Любимая мучилась, но становилась сильнее, росла в своем терпении и проницательности. Исповедальность, не имеющая сценариев, тренирует диапазон мировоззрения и терпимости. Вчерашние раздражители, которые выводили женщину из равновесия, перестали вдруг действовать. Но что-то произошло… Теперь любимая требует «правду» сама, требует постоянно, — в качестве «раздражителя», напоминающего ей теперь о том, какая она стала сильная, терпимая, выросшая!.. Женщина изменилась, но она нашла новый эгоизм.

 

            Ум, обаяние, загадочный блеск в глазах, чутье интуиции, интерес, открытое сердце, природный такт и милая наивность — этим ты, женщина, соблазняешь меня. Но ты стала расходовать этот запас соблазнов где-то на стороне. Чем же ты хочешь соблазнить меня дома?!

 

            На земном шаре 3 миллиарда женщин. Ты — не единственная.

 

            Честный блуд не губит, ибо ты сам исследуешь глубину своей подлости.

 

            Женщина всегда «подкладывает» то, что именует любовью, а мужчина — «подгребает».

 

            Две машины любили друг друга. Днем ими поврозь владели разные меняющиеся водители. Зато ночь машины всегда проводили рядом, в одном гараже. Это они и называли своей любовью.

 

            Мужское всегда испытывает безусловное желание «соваться в каждую дырочку», а женское — «заткнуть каждую дырку». Этот принцип универсален, его удобно применять и при детском воспитании, и в семье, и в науке, и в глупости, и в исповеди. Создатель придумал удивительно простую уловку, которая соблазняет нас действовать. Это — любопытство. Из любопытства происходит жизнь, из любопытства происходит и смерть.

 

            Тяжело находиться среди вас. Потому что никто из вас не может решить: не бессмысленно ли мое нахождение?

 

            Она, уезжая: «Не знаю, как ты тут без меня будешь?!» Он, оставаясь: «Как без тебя — понятно. Вот как с тобой быть — не знаю!»

 

            Тот, кто пришел посадить саженцы, рискует остаться ни с чем.

            Тот, кто придет собирать плоды, рискует найти их слишком много.

            Но несчастнее этих двоих тот, кто, посадив саженцы, ждет изобилия.

 

            Говорят: «Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым». Но по сути происходит большее: смеясь над своим прошлым, человечество неизбежно смеется и над своим будущим. Осмеянное прошлое — измененное будущее. Однако при не полной искренности прошлое девальвирует, но будущее — не изменится.

 

            Смех — душа и плоть мгновения.

 

            Это же так элементарно: если случился неумеренный восторг, значит, следует ожидать большого неудовольствия. Маятник! Жаль только, что восторг у жены случается, как правило, на работе, а неудовольствие — дома.

 

            Не трогайте слабых! Они виноваты в том, что слабы, но больше, чем сами себя, никто уже их не накажет.

 

            Муж — это механический исполнитель высокодуховных заказов жены.

 

            Не горюй! Симпатии приходят и уходят, а муж — остается.

 

 

            «Дайте мне точку опоры, я переверну мир!» — похвалялся мудрец. Ай-яй-яй! Слава богу, что мир на том и держится — не имея «точки опоры»: всё подвижно, всё относительно, свобода мира сбалансирована, а не укреплена. А что сказать о внутреннем мире? Уж не то же ли самое?! Упаси бог тебя иметь внутри что-нибудь, что может послужить «точкой опоры» всему остальному… Это — катастрофа, катаклизм. Перевернешься. И не раз.

            Точка опоры — это не более чем посох: сносившийся нужно отбрасывать прочь без сожаления. Вечность опирается на миг. Точку опоры полезно иметь при толчке, но она не нужна при свободном полете.

 

            Думать о смерти в пятнадцать лет — это нормально! Жизнь — шкала; не бывает линейки без «нулевого» деления, относительного начала отсчета. Относительно чего? Что взять за «нулевое» деление? Ценности морали? Ценности идеологии? Сектантские догматы? Правила желаний? Нет! Самое точное осмысление истинной ценности вещественной жизни возможно только относительно самого стабильного «нуля» — смерти. Отсюда берет начало юношеский максимализм, отсюда естественное стремление знать суть вещей, а не их условность.

            Самые близкие и самые первые ценности на «шкале» жизни: любовь, смысл, правда, дружба. По большому максималистскому счету ни одна из этих ценностей не терпит даже мизерной лжи, потому что измерение происходит по абсолюту — небытию: всё или ничего! И это хорошо! Природа сама дает нам шанс: вот тебе «всё», вот тебе «ничего» — работай!

            Было бы гораздо хуже, если бы мы никогда вообще не думали о второй половинке проявления жизни — смерти. Бредя по вечному неразвивающемуся кругу, мы обрекли бы себя на вечный идиотизм. Именно смерть заставляет нас совершать главную свою работу, пока открыты очи, — жить. Даже самоубийство — это всего лишь крайняя форма эгоизма, не нашедшего компромисса с миром. Природа заботится об эволюции духа.

            Индусы говорят: смерть — прекрасный советчик. Еще бы! Она всегда предельно точна и бескомпромиссна. Впрочем, с острым инструментом может работать только трезвый мастер… Уж не пьян ли ты от тех «ценностей», что по ошибке научился называть «жизнью»? Прислушайся! Знание о небытии заставляет нас быть.

 

            Временные идеалы обманывают. Смерть — никогда!

 

            Потомки благодарят за то, на что современники обижаются.

 

            Пишущему хочется увидеть свои произведения напечатанными. Вроде бы аксиома. Многие потеряли на этой «аксиоме» и покой, и себя, и меру в тщеславии, и радость естественного действия. Что за беда?!

            Пишущий — это всегда исповедальность, искренность (хотя бы и тщеславная, и конъюнктурная, но — искренность!), то есть, любое воспроизведение внутренних движений души во внешнем материале — металле, звуке, камне, слове, холсте — это не что иное, как попытка выхода за пределы «Я». Но с одной особенностью: каждый такой «выход за пределы» консервируется в «произведении». Значит, произведение — это лишь некое сопутствующее явление, связанное с выходом за пределы «Я» и обусловленное основным феноменом человека — ростом личности.

 

            Шиворот-навыворот — это когда ты не живешь, а «стараешься жить».

 

            Как ты терпелив к озорующим детям, так и бог к тебе!

 

            В России человеческое «достоинство» очень любят защищать имитаторы и спекулянты: чужое — с трибуны, свое — в суде.

 

            Шум леса понимает лес соседний. Ручья стремление понятно и реке. И месяц зимний понимает месяц летний, и жизнь цыган читает по руке…

 

            Нет нужды стараться «выразить», сколь мудра и прекрасна Природа. Она давно и с успехом это сделала сама.

 

            При поступательном развитии количество, как известно, переходит в качество, а при поступательно-возвратном всякое качество неизбежно переходит в количество… В общем, чиновников в новой русской жизни — не счесть!

 

            Друг друга мы искали на земле, слепые души, освинцованные бытом. Что ж, время минуло, и зрелое свершилось: душа в душе успокоение нашла. Ах, сколько б мы с тобой не изменялись, находкой прошлое, увы, не назовешь! Обнялись. Встретились. То, что нашли, покоем не явилось.

 

            Я буду адвокатом для ваших грехов, чтобы вы, наконец, стали себе судьями.

 

            Многие семьи держатся на дурной привычке. Муж — «наркотик» для жены: она бы и рада избавиться от зависимости, да жить без него не может…

 

            Человек хочет чувствовать. Это — потребность. Как всякая человеческая потребность, она развивается, эволюционирует. Смею предположить, что эволюция людского чувства идет как бы в две противоположные стороны одновременно: в то время, как одному контингенту для полноценного «срабатывания» чувственного аппарата нужен всё меньший и меньший «толчок» — интонация, луч света, лепесток, пылинка, внутреннее дуновение интуиции и т. д., другим в то же время требуется для «срабатывания» всё более грубый «толчок» — крик, уродство, извращение, эпатаж, сверхвызов. Собственно, результат схож в итоге: первый путь учит слушать тишину мира, второй — собственную пустоту.

 

            Россия девяностых годов… Новоявленные купцы и бизнесмены настолько заняты делами, что если они договариваются с вами о встрече — это их еще ни к чему не обязывает.

 

            Сравнивая живого дилетанта с ученым профаном, я прихожу к выводу: лучше чувствовать, не зная, чем знать, не чувствуя.

 

            Гармония — это когда чувства ровно столько, что оно удерживает знание от болтовни, а знания ровно столько, что оно удерживает чувство от безумия и хаоса.

 

            Размышляя о своих бывших женах, он с гордостью отмечал: «В своем выборе я не ошибся ни разу!»

 

            Ах, женщины!.. Двадцать лет жила она с буйным пьяницей. И мебель он ломал, и ее саму бил до полусмерти, и детей не жалел. Только умер как-то в одночасье, освободил. Вышла она замуж во второй раз. Супруг попался тихий, мастеровитый, покладистый, вежливый, не пьет, не курит. Через год ее терпение лопнуло: «Ну что ты за мужик?! Что ни сделай — всё терпит. Тьфу! То ли дело прежний-то был: чуть что не по нему — ка-а-ак даст!.». — и она с удовольствием вспомнила прошлую жизнь, богатую шумом и страхом, и обиделась на сегодняшнюю — бедную, в покое…

 

            В зоопарке «заключенные» звери ходят по клеткам точно так же, как психобольные по больничному коридору: туда-сюда, туда-сюда. И так — весь день. Не хватает движения. Удивительно, выражение глаз у животных и госпитализированных в «дурдом» — одинаковое: в этом взгляде — пустота. Инстинкт самосохранения, вывернутый наизнанку.

 

            Десятидневный отъезд жены за границу приносит хлопот значительно больше, чем, скажем, организация похорон.

 

            «Как ты ворчлив!» — вздохнула она. «Возможность ворчания — это единственное, что удерживает меня рядом с тобой», — подтвердил он.

 

            «Как ты думаешь, мне подойдет это платье?» — спросила она. Он ответил: «По этому поводу у меня нет мыслей, которые бы тебя удовлетворяли».

 

            — Пообедаешь?

            — В целях экономии я не хочу.

 

            И дьяволу путь к богу не заказан.

 

            Встретились как-то две смерти — Свет и Тьма — и стали любить друг друга. Появилось у них великое множество детей, смертенят. Стали смертенята своих родителей поедать, косточки их растаскивать на всякие мелкие нужды. Построили смертенята цивилизацию. И сказала Жизнь: «Двум смертям — не бывать!»

 

            Один двух слов связать не мог, другой двух слов услышать не хотел. Не трудно догадаться, что итог предельно прост: пыл — охладел.

 

            Самоедство — это частный случай людоедства.

 

            Мечта должна жить вдали от ремесел. Иначе ремесла разорвут ее на части!

 

            Творчество должно иметь такой конечный продукт, который бы — принципиально! — нельзя было продать или купить. Искусство — это только этап творчества. Любой этап творчества уязвим и видим в своей искусственности, поэтому легко превращается в товар. Истоки творчества неуловимы для цены. Неуловимыми должны быть для нее и результаты. Продажное — это творчество, не доведенное до конца.

 

            В один и тот же миг память может смеяться или оплакивать, тело наслаждаться работой, а душа летать в гости к Духу… Ты — мир! Пусть живут эти сущности в тебе, не соперничая.

 

            Для того, чтобы утешить тело путешествиями, его необходимо возить по поверхности планеты. Для того, чтобы утешить душу полетами фантазии, достаточно покоя.

 

            Встретил человека, обладающего эгоистичной… душой (казалось бы, душа и эгоизм — несовместимы?!), причем, трусость этой души примечательна: стоит лишь телу оказаться в опасной ситуации — душа тут же выпрыгивает вон и наблюдает за событиями со стороны, предоставив тело на волю случая… Обладатель «заячьей души» уверен в личной уникальности, его всерьез занимает астральный опыт своей «дезертирки».

 

            Земля — это ад. Мы живем на поверхности ада! Грехи разогревают Землю, любовь разогревает Солнце.

 

            Всё, что «уловлено», — есть черновик: каракули истории, ошибки… Твой черновик — твои исканья, забудь их след и цену не проси. Итог сливается с началом. Что скажешь о банальной простоте?!

 

            На эти мысли меня навело упрямство одного местного автора, непременно желавшего опубликовать свои тексты, причем, сразу в столичной прессе: он хотел, чтобы о нем узнали все и сразу.

            А мысли такие. Хочешь отпустить рукопись-птицу? Тогда какая тебе разница, где дать ей волю? Птице нужна, действительно, воля, а тщеславию — жест.

 

            Я — это то, что обнимает ад и рай, не мера глубины, не высота, не миг начала и не край конца: я — пустота.

 

            До тех пор, пока человек будет заботиться о «пользе», он будет вредить.

 

            Мы любим все. В любви — названий клин; ревнив магометанин, ревнив христианин.

 

            Спрашиваю у бригадира:

            — Где Вася?

            — На похоронах.

            — Когда будет?

            — Не знаю.

            — Как не знаете, вы же бригадир?!

            — Не знаю. Повесился Вася.

 

            На заставе прапорщик Гриша играет с малолетним сыном.

            — Это у тебя что? — показывает мальчик на отцовские глаза.

            — Прицел.

            — А это? — спрашивает сын, дергая большого за уши.

            — Локаторы.

            — А это! — веселится сын, показывая на руки.

            — Манипуляторы.

            — Нос?

            — Анализатор запаха.

            — Рот?

            — Переговорное устройство.

            — А ножки? А тело? — не унимается сын.

            — Казенная часть.

            — Папа, ты — робот!

            В тот же день прапорщик Гриша напился, оскорбил командира заставы и избил жену, чем и доказал себе самому, что никакой он не робот…

 

            Представьте, что на вас надета рубашка, вы ее снимаете через голову и, разумеется, выворачиваете наизнанку, теперь вновь надеваете, уже изнаночной стороной наверх, а чтобы надеть, все-таки, как надо, придется еще раз потрудиться: вновь снять, чтобы «вывернуть вывернутое» до нормы и вновь надеть. Это не клоунада — эта потешная суета не что иное, как отход от здравого смысла. Все мы рождаемся одинаково — в полном равенстве и гармонии с окружающим миром; все мы рождаемся в прекрасно подогнанной «своей рубашке» — это естественность. Что происходит потом? Почему наша великолепная свобода жизни — естественность — постепенно «выворачивается», приспосабливаясь к давно «вывернутому» миру цивилизации? Что ж, «вывернутый» внутри «вывернутого» живет, в общем-то, хорошо, так как «мир наизнанку» и «сам наизнанку» — вполне совместимы. Но рано или поздно глаза могут увидеть, что ты давно вывернул «свою рубашку», и жить тебе от того вдруг — невыносимо… Найдутся ли силы «вывернуть вывернутое»? Как отчаянно сопротивляется детское существо, когда его прямую природную естественность переучивают, подгоняя под правила искусственного мира. Как смертельно сопротивляется сущность повзрослевшего человека, если попытаться вернуть ей обратно «свою рубашку» — естественность. И там, и тут — боль, слезы, тяжелейшая работа по переделыванию себя. Господи! Неужели, родившись естественными, нельзя жить без этих «выворотов»?!

 

            Всегда два голоса зовут тебя: громкий — голос суетной жизни и тихий — тот, что звучит выше суеты. Всегда два голоса звучат в тебе: громкий — это голос твоей непоседливой жадности, и тихий — это голос ее усталости.

 

            Став «невидимкой», ты сможешь находиться среди людей, не возмущая их своим присутствием, не мешая мыслить и чувствовать им так, как они обычно привыкли это делать; только «невидимка» видит то, как люди живут, а не то, как они играют.

            Я знаю, что говорю. Мой товарищ, фотограф, снимал однажды балет, выходил на сцену, перемещался среди танцоров, — ни один зритель не заметил постороннего присутствия. А я следил специально: фотограф имел потусторонний вид!

 

            Добрый человек сначала делает дело и только потом, если второе не мешает первому, — делает деньги.

 

            Время — слишком непрочный материал для мастера жизни.

 

            Интересная находка: мертвого в природе не существует.

 

            Не пойман — не вор, не узнан — не раб.

 

            Опытный летчик пояснял: «Жить не страшно; страшно начинать жить и доживать».

 

            Кто-то живет как бы опережая свое государство, кто-то, наоборот, отстает, кому-то оно в самый раз. И отдельная личность, и организованный, развивающийся социум переживают на своем пути одни и те же фазы: беспомощность, силу, деловую организацию, духовный взлет. Одна власть доросла до силы, другая уже до рациональности, но ни одна еще не стала духовной. Поэтому на земле духовному человеку в любом государстве тесно.

 

            Общение — это вид движения. Подобно тому, как магнитная головка считывает с движущейся магнитной ленты информацию, «считывает» один человек с другого его «запись» — жизнь. Информации не содержат только «замершие».

 

            Очень многое в характере народа может выявить всего одна-единственная фраза. Вот она: «А пошел ты!.». В смысле — подальше. Присмотримся. «А пошли вы все подальше!.». — говорит человек и… уходит сам. «А пошли вы!.». — говорит другой и добивается такого результата, что «посланные» действительно уходят, а он остается на месте. В России — особый случай! — распространен загадочный «свой путь». «А пошел ты!.». — говорит один. — «А пошел ты сам!.». — говорят в ответ. И всё остается по-старому.

 

            Чем удобно «темное прошлое»? Тем, конечно, что на его темном фоне прекрасно видно всё самое светлое. А чем замечательно «светлое будущее»? Уж не тем ли, что там отчетливее просматриваются наши самые грязные мечтания?!

 

            Хороший человек получается только в том случае, если удается в нем одном соединить и пессимиста, и идеалиста.

 

            Если двое действительно любят, то каждый из них чувствует за собой что-то вроде вины. Горе, когда «комплекс вины» в паре имеет кто-то один, тогда другой невольно наполняется «правотой».

 

            20 лет спустя. При виде жены хочется лечь и ни о чем больше не думать.

 

            Если ругают твоего ребенка — ругай себя. Если ты хорошо и с пользой поругал себя, то ребенка ругать больше не будут.

 

            От сотворения мира — это значит: от сотворения себя.

 

            Слово — это семя судьбы.

 

            Сколько бы ты ни рос, всегда можно обнаружить над головой еще больших родителей, которых ты, дурачок, просто потерял из виду, так как загляделся в зрелости своей вдаль или заигрался в старости снисходительностью… Эй! Подними голову, ты — ребенок.

 

            Мы учимся, не внимая, а подражая. Изречения сами по себе пусты: значима лишь собственная попытка изречься.

 

            Сравни, как по-разному растут деревья-одиночки в свободном поле и их собратья — в тесном лесу. Там, где много света и простора, хорошо сохраняются и растут нижние ветви, а ведь это — побеги детства и юности когда-то… В тесном лесу всё прошлое отпало — лишь голый, высокий ствол, до настоящей жизни дотянулась лишь теснимая со всех сторон крона… В одном случае ростки юности становятся самыми мощными ветвями дерева, в другом — они давно умерли, стали мусором, сгнили. В тесноте настоящее не уживается с прошлым.

            Так крестьянская душа отлична от городской.

 

            Работать с деньгами опасно, так как они могут прилипнуть к рукам и погубить. Работать с духовными ценностями не менее опасно, так как они прилипают к душе. За одно преступление — суд людской, за другое — суд Божий.

 

            — Меня тошнит от одного твоего вида.

            — Боже! Ты беременна!

 

            Прозрение — игрушка запоздалая… Вслепую, что ни совершу! Тебя вчера «Любимой» называл я, сегодня — лишь произношу.

 

            У моих друзей должна была состояться встреча с правительственным чиновником, но она всё откладывалась по причине беспробудного пьянства товарищей: проходил и другой день, и третий… Друзей начало заедать беспокойство, и фамилия чиновника всё чаще мелькала в тяжелеющих от груза мирской суеты беседах. Фамилия у него была такая: Новогородский. Фамилию выговаривать было трудно и (видимо, по дальней ассоциации-аллитерации с фамилией известного академика) Новогородского перекрестили в более удобный для похмельного произношения вариант — Китайгородский. А вскоре стало совсем удобно: когда речь заходила о чиновнике, его называли просто Китаец. Друзья-то протрезвели, а вот кличка прилипла к человеку намертво. Почему Китаец? Поймет лишь тот, кто знает, как невероятно смешна и прихотлива логика пьяных ассоциаций и параллелей. Новая жизнь начинается с новых названий.

 

            Несвобода свободной души обусловлена памятью. Люди — «едоки» духовного, поэтому, стремясь к известности, «натягивая мир на себя» или, наоборот, «намазывая себя самого на мир», — ты надолго становишься рабом тех, кто помнит тебя и нуждается в твоей работающей душе. Общество цепко ловит неосторожную птицу чьей-то одной большой, красивой души, стоит лишь ей заявить о себе… Не надо бы такой душе чирикать вслух, пока не поднялась на крыло. Так мальчишки-сорванцы губят недозрелые яблоки в чужом саду… О, сколько великих духом ушли досрочно, погубленные ненасытным аппетитом толпы!

 

            У меня есть друг, умный, добрый, честный, но… неисправимый матерщинник. А ведь общаться ему приходится всё время с людьми приличными. Вот он и придумал: говорить вместо мата только окончания бранных слов. Замечание о погоде может, например, выглядеть так: «Ать! Ука! Бнулся в окно — ни я, как в опе: снег ячит! Дец наступил. Зима, лядство!»

            Вскоре все приличные люди вокруг стали говорить так же.

 

            Если ты откажешься от суеты жизни и изменишь миропонимание, друг увидит в тебе предателя. Но ведь и ты на него смотришь так, словно поминки в доме уже давно состоялись, а покойник всё еще не закопан.

 

            Любое словесное построение с упоминанием Имени Божьего полностью реверсивно. Например. Говорят: «Дай Бог тебе здоровья!» И реверс: если ты, действительно, здоров всюду — и в духе, и в теле — здоровье обязательно даст тебе Бога.

 

 

            Человек количественнен в своем стремлении познать качественность Бога.

 

            У моего товарища очень много энергии: замыслов, начинаний, всевозможных организаторских реальных шумов, но, едва начав дело в одном месте, он покидает только что «организованный» свой деловой уголок, чтобы с новым приливом энергичности начать его уже в другом краю, с другими людьми — это стиль жизни. «Ко-ко-ко!!!» — кричит петушок: его задача — искать зерно и сообщать об этом на весь белый свет; клевать будут другие; петух может отправляться на новые поиски: долг — выполнен!

 

            «Совместны, но независимы» — этой науке учатся. Свобода жизни — это когда душа и память раздельны!

 

            Талант надо развивать не столько в голове, сколько в том месте, на котором сидят: усидчивость, знаете ли… Было бы яйцо, а уж высиживается оно без осечек. Терпение, только терпение! Глупая голова — не высиженное яйцо, знаете ли.

 

            Мы ненадолго и не на много отличаемся друг от друга, попадая в настоящее; в прошлом и будущем мы все равны.

 

            Спокойствие не знает ни страха, ни смелости. Страх и смелость — лица отчаяния.

 

            Даже совершенно здоровый организм содержит в себе массу всевозможной заразы: вирусы, бациллы, палочки-возбудители, но болезни не возникают, может, именно потому, что ни одна из зараз не присваивает себе исключительного права «быть авангардом» в деле организации антижизненных процессов; здоровый организм тем и здоров, что может приютить любой враждебный элемент, позволяя ему не умирать, но и не позволяя развиваться.

            Какая-либо чрезмерно расплодившаяся «зараза» внутри общественного организма, — религия, тоталитаризм, коммунизм, фашизм, урбанизм, — оборачивается неизбежной исторической болезнью страны, планеты.

            Наличие множества мелких, не развившихся до размеров монстра «зараз», гораздо удобнее: каждая отдельная личность может переболеть искомым недугом самостоятельно — как от прививки. Организм общества в целом будет устойчивее. Ведь и в нашем человеческом теле с болезнью борется, в конце концов, не кто-то общий, а каждая отдельная клеточка — за свою собственную жизнь: сохранив себя — сохраняешь всех. Банально? А ведь поди ж ты!..

 

            Любимая утомилась от «вечной растерянности». Растерянность — это пассивная готовность ко всему. Точно так же можно устать от «вечной собранности» — активной готовности ко всему.

 

            Убогий убогого губит. Два блаженных — всего лишь двухголовый дурак.

 

            Не сожалей о бывшем! Не пожалеет будущее о тебе самом. Живи не для письма, не для прожекта, — для трудной простоты. Вот лист... вот память... вот сомненья… Пишу заглавие: «Прости, что не писал…»

 

            Гражданский и служебный долг отличны друг от друга не меньше, чем гений от дебила.

 

            Не учебник, а среда формирует личность. Многие стремятся к продолжению учебы не по мотивам жажды знаний, а в поисках формирующей среды. Важно не то, сколько ты съел хлеба и оттого вырос, а с кем и где ты это делал.

 

            Формулы жизни сконцентрированы в банальностях.

 

            Интуиция — это инструмент здравого смысла.

 

            Женщины охотнее всего подчиняются импульсам чувств, теряя при этом свой ум. Что служит «пусковым механизмом» для их безумия? Всё! — Блестящие бусы, новый мужчина, непослушный ребенок, прыщ на носу… Даже встреча со здравым смыслом — повод для ненормальности!

 

            Была возможность долго наблюдать за жизнью двух алкоголиков, мужа и жены: когда действовали женские чары — не действовали кулаки, когда действовали кулаки — не действовали чары. Утонченное находило свою тишину в грубом. И наоборот.

 

            Если дураку дать умное дело, то дело остановится, если сказать, что он умен, то на лице дурака поселится маска ума.

 

            Желание и Убеждение — пропойцы: утром их жажду утоляет роса, вечером — кровь!

 

            Курить в помещении — всё равно что совершать неестественные отправления в общественном месте.

 

            Почему портится свободное течение жизни, парализуется естественность ситуации, когда в нее вмешиваются с благими намерениями хорошие люди? Например. Сын занят учебником, что-то учит, сосредоточен. Мать озабоченно-доброжелательно интересуется: «А остальные уроки сделал? А что еще задали? Не горбись! Дай я тебя поцелую, зайчик мой…» Итог педагогического слабоумия: сосредоточенности как не бывало. Мать включается в ситуацию, нисколько не заботясь о практике. Она фактически занята насильным внедрением «своей добродетели» в нечувствуемую ситуацию.

 

            Ведет ситуацию тот, кто не мешает ей идти за собой.

 

            Души ломаной за грошом не имеет!

 

            Примета быта: кровать-скороспалка.

 

            Чем крепче иммунитет, тем страшнее плата за спокойствие.

 

            Человечество давным-давно пришло к всеобщему и полному изобилию. Это — изобилие желаний.

 

            Бесталанный, но старательный ученик — всего лишь вымогатель учительского терпения: он быстро и одинаково безуспешно осваивает одну схему жизни за другой.

 

            Мой товарищ доносил дефицитные черные носки до окончательно нереставрируемых дыр: низ носков, подошва перестала существовать. Зато верх, связанный «резиночкой», был еще очень даже цел. Товарищ поступил остроумно: туфли он надевал на босу ногу, а «резиночку» — декоративную деталь — натягивал на ногу и заправлял в обувь специально подобранной гладкой плоской палочкой. Выглядело новшество вполне прилично, к тому же было «вечным».

 

            Мечтающий о прошлом времени, доставляет в настоящее трупный яд.

 

            «Всё равно!» — так говорят либо от недостатка силы, либо от ее избытка.

 

            Поэт писал, машинкою трещал, в бумагу страсть вгонял, хоть тело в силе. Прочла не та, которой посвящал, а те, что жизнь «прочтенью» посвятили.

 

            Самоубийство — аборт души.

 

            Хочется единения? Как это сделать? Перед чем или перед кем чувствовать единение? Обязательно — «перед». «Перед лицом своих товарищей», «перед Богом», «перед людьми», «перед самим собой», «перед жизнь и смертью»… В общем, смотреть следует в зеркало, но умудриться видеть там — идола..

 

            Отражение посмотрело из зеркала на оригинал и поморщилось.

 

            Вряд ли ты увидишь мир широко, если приучишься смотреть на него только через половую щель.

 

            Приспосабливайся к среде сам и не делай наоборот, приспосабливая среду к себе; только в этом случае у тебя будет шанс дожить до четверга.

 

            Известно, что человеческий организм легко развращается всякими подачками извне: лекарствами, сахаром, «дармовыми» калориями, наркотиками всех мастей и прочим, и прочим. В результате, организм перестает (как бы за ненадобностью) вырабатывать самостоятельно различные вещества, гормоны, навыки… В конце концов, он перестает «вырабатывать» себя самого. Голод убивает снаружи, сытость — изнутри.

 

            Природа сказала: «Человек — это скоропортящийся продукт».

 

           

            Лектор-гастролер произнес, а я записал за ним дословно: «Товарищи! Хочу вам сегодня показать сексуальное лицо нашего времени…»

 

            «Молитесь и воздастся вам», — сказал пастор, но мало кто последовал этому призыву. Ах, если бы он сказал: «Молитесь и воздастся им»! Опыт всей жизни показывает: призывать кару не на свою голову — молитва куда более истовая, чем призыв милости к себе. Ломать — не строить. Для русской истерики сладость от разрушения есть вера в созидание.

 

            Что вы сделаете, если найдете в лесу беспомощного одинокого ребенка? Естественно, начнете заботиться. В том-то и дело, что инстинкт — заботиться о беззащитном — силен чрезвычайно. Эту «отмычку» усвоила одна моя знакомая: она стала вымогателем заботы о себе. Ведь достаточно женщине прекратить управлять своей жизнью и перестать заботиться о ней, чтобы всякий встречный мужчина почувствовал вдруг непреодолимый соблазн: легко позаботиться о ближнем в этом лесу жизни… Именно — легко! Расплата ужасна: союз с беспомощностью изводит силу.

 

            Спешит дурак бесповоротный, мудрец зашоренный спешит, и бедных жадная порода над кошельками ворожит: «Давай!» Подсказкой и указкой живущий сбит и оглушен: то хитрость выглядит, как сказка, то ложь кошмарнее, чем сон. Мрак в запечатанных вагонах без счета грузят и везут; куда? к кому? в какие зоны суды судьбу уволокут? От молчунов она смеялась, на болтунах носила крест, и по России мчалась, мчалась... и в небеса втыкала перст.

 

            Писатель может работать с материалом жизни подобно линзам: 1:1, 10:1, 1:10 и т. д.

 

            На клетку плоти «налипает» тело, на имя «налипает» личность.

 

            При встрече светоносной материи с твердой материей возникает «кипящий слой» — жизнь.

 

            Ни «вчера», ни «завтра» не существуют для червя. Для него есть только «сейчас». «Вчера» и «сейчас» известны собаке, но она лишь предчувствует «завтра». Люди знают: «вчера», «сейчас», «завтра». А что же они тогда предчувствуют?!

 

            Страдание — управляемо!

 

            Счастье добывается двумя способами: можно за ним бегать, но можно и высидеть.

 

            Не лапайте меня своими мыслями!

 

 

            Если окружающим понравится вдруг ваш экспромт, спич или удачно поданная реплика, и они скажут в восхищении: «Краткость — сестра таланта!» — не забудьте скромно заметить: что, мол, правда то правда, у вас вообще много хороших родственников…

 

            Если сотрудник вашей конторы нашел какую-то иную работу и собирается рассчитываться, ни в коем случае не возмущайтесь и не опечаливайтесь; сотрудник никуда не уйдет, если вы тут же начнете непомерно и совершенно искренне радоваться за него, давать дельные советы и откровенничать. Так устроен искатель «лучшей доли», что стоит лишь порадоваться за его поиски больше, чем он сам может это сделать, как привлекательность поиска почему-то меркнет и блекнет. Почему? Может, потому, что искателя, так или иначе, мучают сомнения и неопределенность, а вас не мучает ничего. И бедняжка чувствует себя примерно так же, как тот, кого с наилучшими напутствиями провожают из теплого знакомого дома под холодный проливной дождь. «Счастливого пути!» — говорите вы и распахиваете дверь.

 

            То, что люди называют «здравым смыслом», взято из всей суммы опытов предшествующей жизни, а потому такой здравый смысл консервативен, как сторож при музее. Здравый смысл, доставленный в настоящее время из будущего — это безумие. А существует ли здравый смысл вне времени? Возможно, что эту свою игрушку природа «запечатала» в мгновение.

 

            Загадка природы целиком состоит из намеков и отгадок.

 

            В битве с развратом воображение падает первым.

 

            Бойся! Ты нравишься мне. Если еще и я тебе нравлюсь — спасайся!

 

            Многие творцы приходили к выводу, что наиболее полно отразить мир можно лишь в точке, в краткости, в предельной сжатости. В поэзии, например: сонет, четверостишие, трех-двух-одностишие. Можно, пожалуй, написать стихотворение, состоящее всего из одного слова и даже — из одной буквы!

 

            Вера людей поселяется вокруг несчастий и болезней. При этом люди говорят: «Вера — это быть здоровым».

 

            Нашли друг друга слухи, и в речах натужились, всю лесть соединя. Но непонятно царь им отвечал: «Нет, вы не любите — вы цените меня!» Народ умолк, насупился, зачах, в царя стрельнули, эру изменя. Но непонятно падший отвечал: «Нет, вы не любите — вы цените меня!»

 

            Я люблю тебя и потому смеюсь над тобой. Если бы я жалел тебя, то любил бы иное — лишь свое покровительство.

 

            Кто-то невидимый купается в моих жадных мыслях, как в роскоши. Кто-то невидимый умирает в моих сдержанных чувствах, как в бедности.

 

            Жизнь и Смерть. Если скормить их друг другу, то голод души утолится.

 

            Есть писатели «живородящие», а есть такие, что «высиживают яйца» — свои или чужие.

 

            Разве от работы устают? Устают без работы!

 

            Если тебя жалеют — виноват в этом ты сам.

 

            Притянуть-оттолкнуть, удержать-отпустить, взять-дать и т. д. Люди земли мыслят «гравитационно».

 

            Долго помнить о покойниках — подло. Эгоисты! Не держите чужие души на привязях вашей памяти!

 

            Директора школы звали Зоя Павловна. Ученики ее называли между собой в сокращении, нежно и ласково: Зопа.

 

            Обезболивая настоящее (роды в воду, щадящая медицина, экстрасенсорная добродетель), не обкрадываем ли мы будущее, не заставим ли своих праправнуков корчиться от двойного мучения? Возможно, жизнь следует понимать как работу по преодолению боли, именуемую «судьбой». Уклонившись от работы, вряд ли можно считать работу сделанной…

 

            Сон — это форма притчи.

 

            Притча для одного — это притча для всех.

 

            Сказочная классика: «Полюбила ты меня, девица, в образе чудища безобразного, полюби теперь в образе человеческом». И — счастливый финал. А в жизни всё наоборот: «Полюбила ты меня в образе человеческом, полюби теперь в образе чудища безобразного».

 

            Любовь — тепло. Зерна пробудятся: и сорняки, и злаки. Сорняки победят.

 

            Если бог любит чудище — появляется человек, если бог любит человека — появляется чудище.

 

            Современники — в принципе! — не способны узнать нового Учителя, и он заявит о себе осмеянным способом: будет свидетельствовать о себе сам.

            Иное не ждут, ибо не знают.

           

            Если йог «вламывается силой» к богу, то христианин заманивает сердобольного «шефа» пустотой и слабостью. И то, и другое — служение идее, а не жизнь. А что же, все-таки, жизнь? Никто не знает! Возможно, жизнь — это когда сила твоего ума и сила твоего сердца настолько утомились от соперничества, что ты готов сказать в озорстве и веселии: «Я сам!»

 

            Ложь — величайшая сила. Поэтому она всегда притягивает тех, кто любит силу.

 

            Ложь — сила мгновенная.

 

            Лгут, даже любя: в результате, ложь остается, а любовь уходит.

 

            Есть люди-телеги, есть люди-всадники, есть люди-конюхи, есть люди-лошади, но больше всего — «телег»; судьба их одинакова, они могут лишь разваливаться потихоньку в пути, ржаветь за ненадобностью, либо катиться по наклонной плоскости.

 

            Когда в мире становится всё больше безмотивных поступков, то можно предвидеть: скоро свалка.

 

            Нужно, наверное, дорасти до того, чтобы спокойно жить и работать на одном месте. Многие же лишь носятся по свету, подобно вольным семенам, гонимые ветром случайностей и желаний, но нигде не успевают дать ни всходов, ни плодов. Сам бессмысленный бег называется у них «надеждой». Опасно, опасно непрерывно «пересаживаться» в поисках счастья: ни крепких корней, ни крепкого тела, ни кроны. Принцип дерева жизни прост: выбрать единожды. В поговорке: «Где родился, там и пригодился», — заключен чрезвычайный шанс сбыться.

 

            Художник сказал: «Подход к делу должен быть творческим. И отход — тоже».

 

            К небесам мы бредем, спотыкаясь, грешной тверди кричим: «Отпусти!» Я уйду, но уйду, не спасаясь, под неслышное слово: «Спаси!».

            Я уйду, чтоб холодным молчаньем не губить этой жизни тепло. Милый друг! Мы к молчанью причалим: наше громкое дело прошло.

            Я уйду, потому что ушедший слабым душам не бросит вреда, я уйду, ни живой, ни умерший, странным пешим к истоку стыда.

            Небеса пьет поверивший демон. Искус грешника — плаха его… Накажи! Но приветливо нем Он для других и меня одного.

            Я уйду. Потому что быть ближним не могу, не хочу: погублю! Ухожу! Это значит — я выжил. Ухожу! Это значит — люблю!

            Без проклятия, зряшно не каясь, без креста в затаенной горсти я уйду, но уйду, не спасаясь — я уйду, чтоб себя обрести.

 

            Я не против бога, но я против того, чтобы от встречи с ним люди теряли себя.

 

            Улыбка всегда живет над миром, в этом — ее непостижимая сила.

 

            Женщина! Ты никогда не сможешь быть по-настоящему одинокой, потому что на этом свете вас всегда двое — ты и твоя правота.

 

            Обидчивый подобен беспомощному младенцу: он громко призывает к своей «кроватке», чтобы за ним поухаживали… Обида — инстинкт беспомощности. Умеющий обижаться гадит под свою душу.

 

            Хотеть разнообразия — воспитывать в себе хищника. Дракон разнообразия не вечен лишь потому, что вечность — однообразна.

 

            Художник сказал: «На поверхности земли нет ни одного повода для настоящего расстройства!»

 

            …Свинья, лопух, амеба, гусь, любитель мрака или божьих голубят… — кем пожелаешь, тем и назовусь: возможно, так узнаешь ты себя?!

 

            Всесильный одинок так же глубоко, как одинокий — не всесилен.

 

            Не в битве, в кельи силу испытуя, смеясь, смиренье доблесть превзошло, но, выпорхнув в надоблачность пустую, убийцу лишь смирение нашло…

 

            Когда не поймут ни жена, ни любовница, то и случайная связь может стать самой лучшей психотерапией.

 

            Правильнее было бы называть «товарищей» — гомосоциалистами.

 

            Всё, данное свыше, вот так и поймешь: скажут — услышишь, услышишь — вернешь.

 

            Профессия — человек. Условия работы — одиночество.

 

            Женщина утром говорит: «Ах! Я допоздна вязала, мне так тяжело просыпаться, у меня пониженное давление…» — это еще одна форма легенды о собственной исключительности.

 

            Люди на земле никогда не бывают «зрелыми»: «незрелые» говорят больше, чем знают, а «перезревшие» — наоборот.

 

            Хорошо, когда свою земную жизнь ты украшаешь неземными чудачествами. Если наоборот — душа умирает.

 

            Люди в длительном летаргическом сне не стареют, но, проснувшись, и узнав о сроке своего существования, они начинают стремительно наверстывать обманутое время — тело дрябнет, лицо морщинится: за полгода старятся так же, как за все «сэкономленные» годы. Проснувшийся — это «форма», не заполненная опытом. А время — это заботливый робот: оно «доработает» вас, даже если вы не успели пожить не по своей вине.

            Россия, усыпленная большевиками почти на век, просыпается… Надо быть готовым к стремительной внешней старости и внутренней пустоте.

 

            Холодный, хитрый Уж притворился мудрым Змеем. Вот только жала у него — не было! А мудрость, лишенная жала, бесплодна.

 

            Не зови — не запутаешься.

 

            Мои грехи — свидетельство исканья. Изрек яснее б, да мешает заиканье.

 

            Доверчивый последствий не предвидит: то обладать спешит, то молится: «Изыди!»

 

            Смысл жизни в том, чтобы почаще говорить: «Не знаю».

 

            Стать идолом — финал первопроходца. Чтоб слава хитрая не жала урожай: не оскорбляй признаньем превосходство, вниманием — слепых не унижай!

 

            Кому природа подражает? Неведомо. Известен лишь черед: пришедший первым, — поражает, вторым пришедший, — поведет.

 

            Любовь к шикарным жестам — почерк слабости.

 

            Невидимое осматривают «отсутствующим» взглядом.

 

            Друг поменял несколько жен. «Знаешь, мне кажется, что я всё время женюсь на одной и той же — только имена меняются!» — Он был в отчаянии. — «Почему?!»

            — Человек обычно ищет то, что ему подходит… Так? Представь себе автомат, который сам бы подбирал для себя патроны, под свой калибр. Всегда будет выбираться только то, что подходит, ни больше, ни меньше. Знаешь, надо изменить свой «калибр», чтобы рассчитывать на другое... — сказал я.

            — Я не автомат! — сказал друг.

            — Всё, что не изменяется и самодостаточно — автомат.

            — Тогда я буду искать такой «патрон», который изменит мой «калибр»!

            — А заодно и оторвет твою глупую голову.

 

            Природа — великое зеркало: этому отражению доверяешь больше, чем себе.

 

            До тех пор, пока ты смеешь чувствовать в друге Иуду, ты не разочаруешься в нем.

 

            Современность смешна, история смешна, мир смешон… Не делайте серьезных рож: для этого на земле нет ни одной причины!

 

            Вы замечали, как комфортно становится на душе, стоит лишь запереться в клозете? Интимно. Спокойно. Благостно. Точно так же многие себя чувствуют под куполом церкви.

 

            Вежливость — инструмент недоверия.

 

            Если не удается стать лучше всех, не отчаивайтесь: постарайтесь сделать хуже себя всех остальных — это с лихвой заменит первую неудачу.

 

            Читая «Евангелие» ощущаешь себя то партнером по спаррингу, то грушей для битья.

 

            Надежда обессиливает человека.

 

            Закон соответствия — это баланс соблазнов. Форма соблазняет содержание, содержание соблазняет форму. Обнаженное тело самки соблазняет носителя генной информации — самца; обнаженная душа самца привлекательна для самки. Горе, если форме не понравится вдруг соблазненное ею содержание!

 

            Она произнесла: «Милый, мне хочется сказать тебе что-нибудь умное…» Он ответил: «Скажи. Мне очень нравится тембр твоего голоса».

 

            Вера в бога — это работа на торможение или ускорение. Что-то от нее уменьшается, что-то увеличивается. Простор для менеджмента! Деньги работают так же.

 

            Художник заметил: больше всего на свете люди боятся своей свободы! Они боятся ее панически, безотчетно, они всё время ищут что-нибудь, к чему можно прислониться, примкнуть: смысла, учителя, бунта, храма, преступления, тверди. От свободы бегут прочь по одиночке и коллективно. Смертные несвободны, потому что свобода — это отсутствие опоры.

 

            Опасайся желать: сбудется!

 

            Если говоришь о деле в присутствии бездельника, он может обидеться. Это очень хорошо: обидчивый бездельник — не безнадежен.

 

            Бог — это равенство богов. Земная кожа в струпьях городов. Скажи, какого равенства хотели люди?

 

            Женщина! Ты спасла меня от моего прошлого, чтобы я спас твое будущее.

 

            Цивилизация — «серое вещество» огромного мозга по имени Земля.

 

            Воспитанный в умении прощать, рассчитывает на адекватность, а не дождавшись — терпит или ненавидит жизнь: школа прощения — школа милостыни.

 

            Мир — это пропорция.

 

            Разделение труда в обществе освободило от механических усилий интеллектуалов и паразитов. Интеллектуалы и паразиты, как известно, любят немного поработать физически — с удовольствием и в охотку.

            А не произойдет ли вскорости разделение разделенного труда? Придет пора отказаться от написания книг, картин, от философских поисков, так как и эта область жизни станет общедоступной. Искусство перестанет быть особой профессией, им сможет заняться любой (вроде вскапывания земельного участка на огороде) — с удовольствием и в охотку. Для себя, как говорится.

            А дальше? Цивилизация, возможно, выведет «трутней», «богов», так сказать, — с удовольствием и в охотку.

 

            Судьей и палачом и адвокатом в одном лице может быть только совесть.

 

            Счастье и беда могут быть одинаково голосистыми: им нравится, когда на них смотрят.

 

            Сидит она, качается, сутулая, в углу: помочь не получается и бросить не могу. От мужа убежавшая, обидчива и зла, кому нужна — не спрашивай, что было — прожила. За локоток потрогаю и взгляды приземлю. Сегодня сердце строгое: жалею — не люблю!

 

            Любовь и ненависть близки, поэтому и пороки у них общие.

 

            В бою и в постели не спутать бы осторожность с трусостью!

 

            Труднее всего пробиться к истине сквозь дебри знаний.

 

            В г. Свердловске на «Свидетельство о смерти», кроме штампа похоронной конторы, ставится и штамп «Гастронома»: «Продано 20 бут. водки».

 

            Россия — страна крайностей. Если раньше из зарубежных фильмов тщательно вырезались все эротические сцены, а из остатков ленты склеивалось «нечто» для широкого показа, то теперь всё наоборот: вырезается весь сюжет, а для массового показа предлагается другая «склейка» — непрерывный половой акт, серия актов, сто, тысяча, миллион актов! Россия никогда не умела обращаться с интимным: либо ее заносило в пуританство, граничащее с маниакальностью, либо начиналась вакханалия.

 

            Тупицы, мерзавцы и олухи всегда бывают двух типов: либо отпетые «двоечники», либо «твердые пятерошники»; пространство жизни, доступное для некоторого «шевеления», принадлежит, пожалуй, одним лишь «троешникам», да «четверошникам», их не держат ни кандалы своей глупости, ни слепота исключительности.

 

            Честный говорит: «Я», нечестный: «Мы».

 

 

            — Плодовит! — сказали Художнику его друзья.

            — Нет, я пишу не много, просто постоянно…

            И друзья засмеялись. Потому что скромность не оскорбляет даже тайных завистников.

 

            «Я убежден!» — это не аргумент, а заклинание.

 

            Известное — наша тюрьма, неизвестное — наш тюремщик.

 

            Власть над людьми имеет не тот, кто говорит: «Надо!», а тот, кто отвечает на вопрос: «Почему?»

 

            Человек без надежды действует мгновенно и безошибочно.

 

            Жизнь без надежды — это еще одна форма свободы.

 

            Молодая надежда всегда убивает старую.

 

            Если твоя надежда конечна и определенна — это заблуждение: конечна и определенна только цель.

 

            Настоящая надежда неуловима, подобно истине или абсолюту. Отсутствие надежды — это самый надежный поводырь при переходе через Рубикон. Надежда представляет будущее, используя опыт прошлого. Этого мало. Не зря же на вратах начертано: «Забудь надежду, всяк сюда входящий» — это условие поступка, именуемого смерть. Смерть без надежды более качественная.

 

            До конца искренне произнести фразу: «Надеяться не на кого и не на что», — может только самый старый бобыль на свете — это Бог.

 

            Стиль мышления подростков — «телеграфные обрывки». Отпечаток этого стиля носит на себе вся подростковая культура: переживать примитив как многозначительность.

 

            Обида слишком расточительна для психической энергетики. Гораздо удобнее не обижаться, а просто выключать «замкнувший» участок жизни — обидную ситуацию — из общей сети существования. Виновник «короткого замыкания» сам поставит себя в жесткие условия: либо он так и будет жить «отключенным» от вас со своим «замыканием», либо он будет вынужден самостоятельно разобраться в причинах «аварии» и устранить их.

 

            Юмор эгоиста-неудачника всегда циничен.

 

            Сильные чувства часто приводят к их бездарному выражению.

 

            Возможно, мы разъедемся надолго, заноет прошлое, я крикну: «Прощевай!» Не пропаду. Я — не в стогу иголка! — махну рукой и сяду на трамвай.

 

            Тонкие наблюдения не переносят никакой дрожи: ни внутренней, ни внешней.

 

            Любовь есть данность, не мечта. Живи легко и верно: убийца злобы — доброта. Но доброта и зло — бессмертны!

 

            Подростково-юношеский возраст — 13–17 лет — я называю «кипящим слоем». Интенсивность жизненного обмена, скорость всех реакций, их полнота — максимальны. Первоначальное осмысление жизни происходит здесь. Секрет тех, кто находится в кипящем слое до глубокой физической старости — инфантильность.

 

            Всё, что вызывает в организме удовольствие, эйфорию, наслаждение или хотя бы ощущение пользы — всё это… наркотик. Разве мог первобытный человек, ощутив сладость речи и понимания, услышав однажды небесный глас, отказаться от приятного чуда?! Цивилизацию удобно рассматривать как порождение наркотического влечения — овеществление, в конце концов, этого влечения, существование внутри этой самоиллюзии, называемой «знанием», «культурой», «религией» и т. д. По сути, природа вправе расценивать любое наше желание как симптом наркотической зависимости.

 

            Союз женщины и мужчины — это союз воды и огня: огонь разрушает, вода успокаивает. Как далеки нынешние союзы от идеала! — Вода разрушает, огонь успокаивает…

 

            Есть только два неба — твердь под ногами и бесконечность над головой: всё остальное — ветер иллюзий! Мыслимо ли представить хотя бы травинку, отказывающуюся расти из-за того, что она одна-одинешенька на белом свете?! Ей вполне достаточно самой себя, чтобы между твердью и светом произошел акт посредничества — жизнь. Травинка и в одиночестве будет радостно зеленеть, пускать корни и тянуться к солнцу — точно так же, как делала бы она это на лесном лугу, в густом соседстве. Чтобы расти, травинке достаточно иметь себя, быть собой. Прекрасный пример, не правда ли?

            Эгоизм! — скажет брюзжащий бирюк. Что ж, эгоизм, но не более, чем эгоистична сама природа, сама жизнь.

            Что значит «жить для себя» — известно всем. А что такое «умереть для себя»?

            Жить для себя — быть богатым или стремиться к этому.

            Жить для других — это и есть умереть для себя. Это самая благородная ширма, которой пользуются лентяи, мерзавцы и печальные искатели своего креста.

            «Жить для других» возможно лишь в провозглашении. Мыслимо ли представить одинокую травинку, отказывающуюся расти просто так?! Гимн бытия сотворяется прихотью случая. Для жизни нужны лишь две вещи: клочок суши под ногами и бесконечное небо над головой. Только они — твоя Родина.

 

            Суета — это то, что происходит в ядерном реакторе. Суета — это взрыв, растянутый во времени. Суета — это мириады отдельных, «личных» микровзрывов вместо одного большого.

 

            Путь к вершинам похеризма лежит через размандяйство.

 

            Жить для себя, но — во имя других. Этой философией вооружены и те, кто нападает, и те, кто защищается.

 

            Возможно, каждая людская жизнь — всего лишь символ, а не факт. Вот несколько коротких примеров.

            Девушка-наркоманка сказала: «Ты ничем не поможешь мне. Чтобы помочь, надо либо жить рядом, либо не мешать мне колоться…»

            Полусумасшедшая, неоднократно судимая старуха много лет подряд внимала из глубины своей нищеты, как правительство повторяло на разные лады одно и то же: «У населения скопилось слишком много денег». В итоге жизни старуха сама стала зловещательницей: «Много мести накопилось у народа!» — говорила она всюду. Люди пожимали плечами, потому что ничего нового сказано не было.

            Старик-татарин всю жизнь страдал от своей любви к работе. Зависть других всегда наказывала его за чрезмерное усердие и удачу. Старик называл себя странно: «Я — наследник демона!» — это связывалось с какими-то религиозными ассоциациями и убеждениями. Когда появились в стране организации демократов, старик примкнул к ним, видимо, по близкому созвучию: «демократия — демонизм». Цепь жизненных страданий старика наконец-то закончилась большим и «справедливым» воодушевлением: «Мне бы автомат! Я бы всех расстреливал безошибочно!»

            Нервная женщина соскребла в приступе чистолюбия желтизну со старинных чайных ложечек; как выяснилось потом — это была позолота…

 

            Архисвинью можно получить, если «живущего для себя» содержать среди «живущих для других».

 

            С женщинами и сумасшедшими нужно терпеливо соглашаться до тех пор, пока им окончательно не надоест ваше неистощимое соглашательство — это единственный способ расстаться по-доброму.

 

            Друг решил изготовить нунчаки — холодное оружие, каким традиционно владеют на Востоке: отвинтил от стоящего телевизора две увесистые плотные деревянные ножки, связал их между собой короткой прочной веревкой и стал размахивать, как бы тренируясь и осваиваясь. Один из неудачных взмахов закончился сильным ударом по голове, экспериментатор рухнул, как подкошенный. Когда же он вновь пришел в себя, на лице его читалось восхищение: «Действует!»

 

            Удивительно! Деньги подобны совести: их наличие проявляет человека. Правда, деньги проявляют темную сторону личности, а совесть — светлую. Или поэтически: совесть проявляет день человека, деньги — его ночь.

 

            Формула жизни: да или нет. Да — потому что есть то, что мы называем действием. Нет — потому что ничто не повторяется.

 

            Конструктор мира — последний в очереди страждущих. В гуманном походе сильнейший — не лидер, сильнейший — замыкает. Поэтому у слабого всегда есть соблазн свалить свой груз на того, кто шагает, напевая. Не бог выдумал прощение, а прощение выдумало бога! Чтобы оправдать свою слабость.

 

            Ожившая точка пространство наполнила телом. Дозревшее тело наполнило время душою. Что будет, когда через край перельется рождение?

 

            Постой! Видишь глину ты эту? В любом ремесле есть ей место. Стихи ловко лепят поэты, порхая от текста до текста. И, точно кирпичная кладка, фундаментом тексты ложатся, чтоб знак надсловесного знака восстал вдруг над пламенем адским. Взывает небес помещенье: «Меси свою глину! Крути!» — и ищут поэты прощенья, и жаждут пророки пути. То с прошлым, то с будущим бьемся: как в глине — в словах остаемся.

 

            Учитель похвастал: «Смотрите! Я нахожусь в грязи, а она ко мне — не прилипает!» Ученики восхитились и, чтобы испытать себя в подобии, попрыгали в грязь, и она к ним прилипла. Потому что победило не учение, а хвастовство.

 

            Жалость должна уметь быть разящей. Скольких возвысила смерть и скольких погубила пощада!

 

            Прочнее плоти дух, прочнее духа прах: то с неба оземь — «Ух!», то вовсе в землю — «Ах!» Зачем хотеть твердынь, зачем вообще «хотеть»?! Из-под земли, брат, вынь желание лететь! Живой хохочет страх: «Куда, куда ты, эй?!». Прочнее праха — ах! — круговорот смертей.

 

            О, Боже! Что нас только не прельщает! Затмило истину нахальство просвещенья. Лишь одного природа не прощает — усердья в ожидании… прощенья.

 

            Бесконечность любит прятаться в чем-нибудь ограниченном.

 

            Мечтать коллективно нельзя! Мечта — это самый опасный из экспериментов; проводите его лишь на себе и при закрытых дверях. Коллективные мечтания неизбежно превращаются в чуму: чуму фашизма, большевизма, ислама, христианства, человека-победителя и т. д. Лучше сойти с ума в одиночку, чем всем племенем. Потому что здоровое племя вас и прокормит, и вылечит. И наоборот: даже самый здравый одиночка будет смят и поглощен очумевшими от коллективной мечты соплеменниками.

 

            Агрессивность рядится в одежды благородства.

 

            Идея высшего — это олицетворение свободобоязни.

 

            Художник сказал:

            — Ты когда-нибудь видел лысого священника? Духовные люди не лысеют!

            Я сказал:

            — Мысль, логическая мысль — слишком жесткая эфирная конструкция, ее действие на организм подобно действию жесткого рентгеновского излучения…

            — Не полысей! — посочувствовал Художник.

 

            Попробуй отличить голос Лукавого от голоса Жизни. Подскажу: один всегда серьезен и угрожает, другой — шутит.

 

            Она читает гороскопы. Она слушает астрологов. У нее зодиакально-маниакальный синдром. Бедность научила ее не верить обыкновенной жизни.

 

            Я спросил у одного из потомков российских декабристов: «Почему ты не заведешь дома собаку?» Он ответил, стесняясь как бы несерьезности аргумента: «Знаешь, не могу представить, что я буду питаться со стола, а она — с пола…»

 

            Ночные мысли пролетели как-то скользом. Желанье действовать вконец сломил покой. Крепчайший чай для бодрствующей пользы! Да, крепок чай… Жаль, пользы — никакой. Не дышит страсть, бумага не горит, всё хорошо: судьба — не говорит.

 

            Не беда, когда барин гуляет по-простому. Беда — когда плебей барствует.

 

            Если смотришь сверху вниз — тебя подстерегает надменность, если снизу вверх — ненависть.

 

            Нимб, аура, свечение святого — это видимое «нагревание» космического проводника, человека. Эффект вызывают малое «внутреннее сопротивление» и сила приложенного напряжения.

            Остальные «изоляторы» ничего не проводят и поэтому не светятся.

 

            Дарить себя людям? Что ж, благородно. Главное — чтобы это не вошло в привычку, а то иссякнешь и будешь дарить людям обман.

 

            Ложь, сумевшая уверить себя саму в своей правоте, называется убеждением. Там, где царит «убеждение», царит и ложь.

 

            Может быть, ты была. Может быть, ты еще будешь. Я не знаю. Потому что ты — есть.

 

            Идеология — чума совести.

 

            Когда видят в целом — смеются, когда только часть — надсмехаются.

 

            Конец — это когда живое подчиняется законам «вещи». Это обречено так же, как попытка удивить мир обратным: ртом испражняться, а задом кушать.

 

            Избавиться от своих завоеваний куда труднее, чем их приобрести.

 

            Русский характер погружается в пучину. И уже наступает «глубинное опьянение», какое случается с рискованными аквалангистами: с какой-то глубинной отметки вдруг наступает эйфория, уже не хочется наверх, уже всё всё равно, человек на глубине начинает петь песни… Возможно, для психики существует свой рубеж «глубинного опьянения», после которого забываешь себя и без посторонней помощи уже не подняться? Не до этого ли веселящегося скотства погрузились многие мои земляки, у которых теперь нет желания подниматься.

 

            Дежурный милиционер в здании обкома партии ночью сильно напился, утром партийная номенклатура, явившаяся на работу, застала такую картину: голый человек с портупеей на боку расхаживал по святая святых серьезного учреждения и пел пьяные песни. За спиной у этого милиционера были 24 года безупречной службы, впереди — испорченное будущее, бесславный конец и маленькая пенсия.

 

            Не в меру добрый разум беспомощен.

 

            Грубый может рассчитывать только на грубую победу.

 

            Каждый мыслящий человек — это точка природы, в которой сосредоточены мириады закрытых, бессловесных «замочков» — многочисленных тайн и законов мира. А изреченное слово — это «ключик», которым открывается тайное. Со временем ключики становятся универсальными: любое слово открывает любые «замки».

 

            Художник сказал: «Любовь к себе — это мастурбация».

 

            Священная корова и чиновник в чем-то схожи.

 

            Художник сказал фразу: «До последней капли духа я буду бороться с кровью!»

 

            Что за чертовщина! Характер и качество людских бесед, оказывается, сильно зависит от положения тела в пространстве. Тема может быть одна и та же. Но как отлично содержание бесед, в зависимости от положения! Ну, например, попробуйте поговорить о богатстве или о верности в положении лежа и в положении на четвереньках: вы почувствуете разницу. Возможно, что так можно управлять огромными массами людей, стоит лишь их поставить в одинаковое положение — на голову, на колени, плашмя… В одинаковом положении легче внушаются речи и мысли. А единомышленники — это уже слепая сила, управляемый контингент.

 

            Скотина не участвует в выборах пастуха, его назначает председатель.

 

            Люди копируют вс`: приборы, геометрию… Один мой знакомый поэт — это человек-реле: он не знает полутонов в действии и суждениях, до самозабвения любит или до самозабвения ненавидит. В общении с ним следует позаботиться о качестве первого «включения», а дальше — лишь поддерживать «реле» в нужном состоянии.

            Другой мой знакомый — это человек-конус, вращающийся «волчок»: в новом для него деле он всегда набирает бешеные обороты, гудит и шумит, но стоит лишь делу раскрутиться, человек-конус перестает ухаживать за процессом и — переворачивается.

 

            Вне битвы живущий слабеет. Спасенный — нигде не герой. Убийца убийцей владеет: и зло, и добро молодеют, когда совершается бой.

 

            Сумасшедший всё в мире называл словом «значёчки». Он сошел с ума от того, что в мире не оказалось ни одной настоящей вещи — только символы. Весь мир — это вещь, целиком составленная из символов, но и это — символ. Значёчки в комнате, значёчки на улице, значёчки в памяти и в мечтах, значёчки над головой — всё что-то значат… Сумасшедший устал от своей «коллекции», он хотел бы передать ее кому-нибудь в дар на хранение. «Как мне умереть?» — спрашивал он совета. «Сунь голову в духовку и включи газ», — советовали беспощадные друзья. «У меня электроплита» — совершенно серьезно отвечал он.

 

            Наклонная плоскость предполагает несколько видов деятельности: скатывание, восхождение, врастание, взлет. Или комбинированные виды: скатывание с последующим взлетом, взлет в сочетании с врастанием, восхождение с последующим скатыванием и т. д. Вариант «скатывание с последующим взлетом» хорошо известен представителям богемы: пока они несутся в пропасть, инстинкт творческого самосохранения — душа — расправляет крылья.

 

            Остановиться труднее всего в употреблении алкоголя и в написании плохих стихов.

 

            Художник размышлял: «Женщина! Почему во время твоего отсутствия я думаю о тебе значительно лучше, чем во всех остальных случаях?.».

 

            В природе у каждой пылинки есть «своя голова на плечах», которой вполне хватает для личной жизни каждой пылинки. Если чья-то иная голова додумается сделать из пылинок кирпич, то получится насилие, именуемое Цивилизацией.

 

            Весенняя оттепель и литературная «оттепель» в чем-то подобны: первыми оживают всякая безынерционная мелочь — жучки, клопы, букашки; если оттепель достаточно долгая, то просыпаются и медведи, но, увы, они просыпаются всегда или к концу потепления, или даже вовсе с опозданием. Это — демоны оттепелей, шатуны от литературы.

 

            Художник сказал: «Слова о любви, произнесенные вслух, снижают потенцию на 100 процентов».

 

            Возможно, скромность вредит делу куда сильнее, чем наглость.

 

            У скромности и наглости общая мать — лень.

 

            Логика — это прокрустово ложе для фантазии.

 

            — Хотите еще вина? — спросила хозяйка у засидевшихся гостей.

            — Нет, — сказали скромные гости.

            До утра сидели в тоске.

 

            Мамаша — это биологическое приспособление для подачи «звонков»: запретительных, разрешительных, предупредительных, поощрительных, напоминающих, устрашающих, умоляющих и т. д. Мамаша — это автомат с чрезвычайно жесткой программой: «По образу и подобию». Ах, как не хватает всегда настоящей Мамы! Мамы! Обыкновенной, любящей, которая не учит тебя жить, а просто не мешает стать самим собой. Мама отлична от Мамаши так же, как живое от мертвого!

 

            Время жизнь чувств часто оказывается короче времени жизни тела.

 

            Нет, он не пел, он говорил слова ума, звук неба и металла, а музыка — девчонка, что любил, — средь тяжких слов беспечно танцевала. И так, в союзе двух стихий, рождалась изреченность воспаренья: он — уязвимый музыкой Ахилл, она — обманщица, вращающая время.

            Он пел, она вокруг вилась: в мгновении — одухотворенье! И не сильна иная в мире власть, когда свет божий властвует над тенью. Чугунный звук его: «Прощай!» Она, немая, символ ожиданья. В объятьях тьмы, у вечности в клещах осталась песня — неба подаянье.

            Он ведал, зрячий, что творил, он жизнь дразнил, тянул за покрывало. А музыка — девчонка, что любил, — неприрученною убийцей танцевала.

            Что смог изречь — себе же на беду: детей роняет яблоня в саду…

 

            Недоверие к сородичу сильнее, чем недоверие к иноземцу. Однажды, в гостях у диссидентов, ко мне на голову сел декоративный попугайчик и шипящим голосом произнес: «Вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона». Когда рассказываю об этом случае — не верят. А я вот птичке сразу поверил!

 

            «Пойду, поищу для себя лучшей доли», — говорит человек, а найдет, что искал, и опять скажет: «Пойду, лиха для себя поищу».

 

            Изготовители сверхнадежной военной продукции ориентируются на эксплуатационные крайности: «тропический вариант»-«северный вариант».

            …Очень много вокруг семей, живущих в тесноте, без любви, без доверия и надежды, в бедности, в холоде, в подвале. Почему они не распадаются? Потому что один или оба супруга сразу, а так же их дети «выполнены» в тропическо-северном вариантах. Потому что терпение — это единственное оружие в войне с жизнью.

 

            Злой и глупый — вполне гармоничное сочетание качеств, а вот добрый, но глупый — сочетание отвратительное.

 

            Чувство благодарности и взятка действуют одинаково — обязывают: одно — внутренне, другая — внешне.

 

            Мадам История знает: кровь плохо отстирывается, особенно — засохшая кровь.

 

            Моя индивидуальность состоит в том, что она — отсутствует. Не веришь? Сам попробуй!

 

            Можно ли человека сделать счастливым? Да, если ты сможешь накормить птицу насильно.

 

            Картину надо уметь видеть, а лубок понятен всем. Однако сильный, талантливый мастер силен и в лубке. У философии тоже есть свой «лубок» — народная мудрость, золотая здравость ума и чувств; именно это свойство «знающих неучей» удивляло и удивляет прожженных мудрецов.

 

            Если на поэта наваливается тяжелая жизнь, то он начинает интенсивно выделять особое вещество, материализованные эманации — стихи. Стихи — это «творческое вещество», с помощью которого поэт отпугивает тяжесть жизни.

 

            Идеи умирают подобно цветам: руками человек опустошает землю, разумом — небо.

 

            Художник сказал: «Счастливая! Ты по-прежнему умеешь смеяться и плакать. Я теперь умею только смеяться…»

 

            Все кинулись месить астрала глину! Жаль, мало оказалось гончаров.

 

            Прошлое — дитя прогресса, будущее — дитя терпения.

 

            Звучат все реквиемы мира с усмешкой доброю: «Смелее умирай!» Гнездом осиным в космосе повисла гудящая, сердитая Земля; она тебя любила… Свобода воли волю отравила!

 

            Радость и горе — разнополярные формы одного и того же энерго-явления, невидимого вампиризма, называемого «общением». Это — не абсолютное утверждение. Это — игрушка, в которую можно играть до первой поломки или которую можно разобрать из любопытства. Получится польза.

 

            О простом нужно говорить ясно, а уж о сложном — тем более. Нехорошо, когда сложность восприятия опирается на сложность изложения.

 

            Ах, мне меня не надо! Я, как зима, застыл: была бы ты, была бы, авось, и я бы — был. Была бы ты артистка, сыграла б для вранья, мол, рядом, да не близко, а близко — не моя.

            Зачем же так бывает — душа подружку ждет? Опять зима растает, опять любовь умрет.

 

            Художник сказал: «Мы никогда не выясним, кто из нас нормален, потому что нормой является каждый, и это — безумие».

 

            Бессловесный младенец и безмолвный старик молчат одинаково: им обоим нечего говорить.

 

            Фу, как просто! — сказал завистник. — Я тоже так смогу! Смог. Но — сложнее.

 

            Много людей замечательных, прекрасных, но чрезвычайно ленивых на самый первый свой шаг в деле. Эти «спящие красавицы» — почти калеки: они не имеют собственного внутреннего импульса — нужен внешний толчок, вдохновение извне. «Спящие красавицы» могут составлять огромные сообщества, которые в своей однородной нереализованной потенции будут подобны крупицам пороха, собранным воедино; небольшое воздействие, искра и… Вдохновение взорвет в толпу!

            Гоните себя сами! Просите, чтобы толкнул друг! Просите, чтобы ударила любовь! Лень — это боязнь первого шага.

 

            Есть «хорошие» богатые и «плохие» богатые, есть «хорошие» нищие и «плохие» нищие. Но хорошего богатого испортить труднее, чем хорошего нищего.

 

            Смиряя плоть, развратничаю в духе; смиряя дух, развратничаю в боге; смиривши бога, обывателем живу.

 

            Внутренних событий меньше, чем внешних — это ребенок. Внутренних событий больше, чем внешних — это подросток. Внутренние и внешние события уравнялись — это свобода.

 

            Истина одна. Но как легко она раскладывается на спектр: на красную истину, на желтую, белую, зеленую, коричневую!.. — стоит лишь чуть искривить отражатель, разум.

 

            Вера не может быть единственной; сколько на свете «вещей», столько и «вер».

 

            У каждого явления два крестника — тот, кто обнаружил явление первым и тот, кто подвел итог.

 

            Художник сказал: «Единственное, чем действительно можно восхищаться в женщинах, так это — их ненадежностью!»

 

            Философ — детище изгоя: не искушают ни шиша ни тело женщины нагое, ни обнаженная душа!

 

            Еще раз: в пятнадцать лет мне грезилось голое девичье тело, в двадцать пять — голое тело и обнаженная душа, после тридцати «для любви» потребовались сразу три условия: нагое тело, обнаженная душа и голая Правда.

 

            Тысячелетия существует простое и эффективное профилактическое средство для поддержания высокого тонуса в теле — иглоукалывание. Слово, литература, искусство, поэзия терапевтичны в еще большей степени: их цель — «душеукалывание». Всё зависит от желания «уколоться» и умения исполнителя.

 

            Удивительное явление — эпистолярные… заговоры! Советская медицина всегда предупреждала: самолечением заниматься опасно, на деле оказалось всё наоборот — только самолечением и спасешься; кому-то помогают химические препараты, кому-то гомеопатические средства, кто-то рассчитывает на волшебство колдунов: в общем, каждому хочется быть веселым и жизнерадостным, то есть, иметь силу на это. А как? Удивительный способ массового «самоизлечения», если можно так сказать, выдумал российский народ, смекалистый от бедности, часто доверяющийся природному, какому-то почти звериному безошибочному чутью, народ, который свыше семидесяти лет находился под игом одноцветного, краснолобого духовного насилия. Способ примитивен: люди пишут друг другу «святые письма», «письма-счастье», «радостные вести» и т. д., в которых светлую надежду подгоняет… кара, угроза, мол, если ты, получив «святое» послание, не размножишь его, не разошлешь по свету, то — берегись! И ведь пишут! Избавляясь от собственной слабости — от затаенного суеверного страха перед жизнью, механически желая блага другим и надеясь на ответное благо. «Святые письма» востребованы голодным скудочувствием. Это удивительно так же, как удивляет зеленая былинка на голой скале: и торжественно на душе за всесилие жизни, и пронзительно жаль…

 

            Друг, уехавший в деревню из города, через два года сказал: «Суета во внешнем мире создает суету в мире внутреннем». Еще через два года он добавил: «В городе так: на работе — мысли о работе, дома — мысли о доме. В деревне так: мысли — всегда о доме. Потому что в деревне домашнюю работу нельзя отложить на завтра, потому что здесь всё живое — дети, старики, скотина, растения…» Еще через два года он сказал: «Я постоянно ощущаю здоровье вокруг себя. А ты?.».

 

            Любовь — источник. Время — русло. Смерть — океан.

 

            Неодухотворенная жизнь крутит колеса смерти.

 

            Художник сказал: «Мой идеал женщины? Пусть заходит любая…»

 

            Земля — это космический эмбрион, развивающийся в «околоплодном», утробном времени: при полном развитии плода время исчезнет в момент рождения. Я это в Писании вычитал.

 

            Время — источник объемов.

 

            Встречи в духе времени не знают.

 

            Художник сказал: «Устаешь от людей? Значит, ты их не любишь».

 

            Художник сказал: «Если назавтра ты просыпаешься таким же, каким был вчера, знай: результат жизни равен нулю».

 

            Художник сказал: «Весной ты, женщина, никого не любишь. Весной тебе хочется, чтобы тебя любили! Поэтому я цвету осенью».

 

            Гуляла Жизнь по свету, да и нашла как-то Тело. Постучалась — никого, так и поселилась. А тут бежала мимо Душа: «Кто, кто в теле живет?» — «Это я, Жизнь!» Поселились вдвоем. Не успели разместиться — Ум третьим просится. Впустили, стали втроем хозяйничать. А потом и Счастье с Горем здесь поселились. Тесно уже стало в Теле, ну да ничего: в тесноте — не в обиде… Вдруг еще кто-то в компанию просится — ба! сам Господь Бог с Чертом пожаловали! Впустили. А Тело не выдержало — рассыпалось, умерло от тяжести; жители из окон повыскакивали, да и наутек поскорее — новое Тело искать.

 

            Есть прозрение добровольное, но есть и принудительное. Смерть, например, — акт высшего откровения, насильное прозрение.

 

            Страшное сочетание: голодные уши и болтливый рот.

 

            Художник сказал: «Любимая! Если я умру первым, мне тебя будет очень не хватать!»

 

            Провинциальная сорокалетняя поэтесса страдала от того, что всё больше превращалась в обыкновенную тетку; чтобы возбудить в себе самой удивляющую, взбалмошную, как прежде, девчонку, «тетку» надо было как следует усыпить — напоить водкой.

 

            Один утверждал: «Нужно упорно продвигаться вперед, лезть, стремиться, цепляться, закрепляться и вновь стремиться вперед, вверх!» Другой говорил так: «Не надо никуда стремиться, надо спокойно сидеть в своем гнезде до тех пор, пока оно не станет мало, а потом — выпрыгнуть и полететь!» Третий сказал: «Упорный труд и удачливый риск — непримиримые враги, они никогда не договорятся».

 

            После столетних убийств, развратов, лжи — восстает из пепла российский дух, русский Феникс — косноязычный, грубый, перепачканный гарью и засохшей кровью, но — восстает! Потому что опять пришло время прозрения. Душа летит далеко впереди языка, понимания и знаний, душа уже ясно видит, а язык еще неповоротлив после пыток… В живом ли слове, в книгах ли сегодняшнего времени — это чувствуется: на душе уже ясно, а на языке еще косно — мучительная, угнетающе-невысказанная, нетерпеливая сумбурность.

 

            Самопознание — это познание веры.

 

            Внутренняя логика, ясная и до конца в пределах языкового аппарата изреченная, — это право на полную внешнюю свободу выражения. Это высокий, но очень коварный дар: изреченность может касаться и ада, и рая; язык — инструмент запределья.

 

            Кому «дано» не поймет того, кто «ищет».

 

            «Я — чувствую» или «я — знаю»? Для назидания поводов — два!

 

            У каждого времени своя «визитка». Вот любопытная характерность современников. У писателя Б. имелась давняя приятельница, поэтесса В., встречаясь, они говорили всегда об одном и том же — о творчестве писателя Б.: умничали, спорили, сравнивали, искали примеры и параллели в истории, в литературе, в духовных слоях. Однажды поэтесса В. призналась: «А, знаете, у меня есть страшная тайна: я не читала ни одной вещи писателя Б.!.».

 

            Как-то учительница на уроке, сняв с ноги туфлю с тонким острым каблучком, ударила в нервном припадке непослушного ученика и — шпилька пробила «родничок» на темени мальчика до самого мозга. Смерть наступила мгновенно. К чему это я вспомнил вдруг? А так, жестокость детей, невменяемость взрослых… За страну боюсь. Об эмиграции думаю.

 

            Художник сказал: «Человек! Чтобы защитить свою честь, ты не останавливаешься даже перед самоубийством. А когда понимаешь, что нет у тебя никакой чести, — защищаешь честь мундира и готов убить ради этого кого угодно».

 

            Он — демократ: воспитан спортом, арена споров — служба, дом, и со своим лихим шофером, пока есть водка, дружит он.

 

            Однажды Снаряд полюбил Пушку. «Я готов тебя разорвать!» — сказал Снаряд. «Хорошо, милый, я выдержу», — сказала Пушка. Раздалось: «Ба-бах!!!» — Снаряд улетел и умер, а Пушка сказала: «Следующий!»

 

            Старообрядцы — эндемики духа. Подобно тому, как кровь циркулирует в замкнутой кровеносной системе, циркулирует в старообрядческом клане неизменяемая вера, неизменяемое знание. Так относительная «истина», изолированная от внешних проникновений, становится внутри себя Абсолютной Истиной. Эндемики духа — любое чужеродное проникновение внутрь старообрядческой общины, «организма веры», может стать причиной краха; поэтому старообрядцы стерильны в своей вере: абсолютно глухи и абсолютно слепы ко всему внешнему.

            Впрочем, все мы беззащитны перед днем завтрашним, все мы — эндемики прошлого своего духа, пугливы и консервативны: будущего мы боимся ничуть не меньше, чем свободы. Обывательщина — та же старообрядчина, хоть и не в вере, а в миру…

            Сказать, что мы готовы к завтрашнему дню — это значит сказать, что мы готовы себя порушить.

 

            Один христианин сказал мне: «Если не получается жить по правде, то хотя бы подражай ей: подражание правде — это уже правда. Молись!»

            Я стал подражать: «Пусть молитва моя никогда не будет: о мести, о желчи, о крови, о плоти, о выси, о себе или боге, — пусть она будет подобна шуму листвы на ветру…»

 

            Если ты сказал: «Итог!» — Неизвестно, кто помог?

 

            Художник сказал: «Людская похвала мне безразлична, а твою, Господи, я принять не могу: даже малая твоя похвала слишком велика для меня».

 

            Художник сказал: «Если ты меня, Господи, оправдаешь, я буду судить себя сам!»

 

            Обида, как Солнце: вблизи жжет, издалека — ласкает.

 

            Ищешь обиду — найдешь болезнь.

 

            Творческое горение — это многодневная марафонская медитация в режиме свободного «приема», где в качестве «настраивающего элемента» выступают события жизни, а в качестве «шкалы диапазонов» — ремесло исполнителя.

 

            Обретенное в неподвижности — сектантство; завоеванное в движении — полет.

 

            Лысеет череп от ума. Материки лысеют от людей.

 

            Любимая работа — наркотик; она доставляет наслаждение, и чем больше доза, тем восхитительнее!

 

            Как вы отнесетесь к мчащемуся экипажу, где водитель занял странную позицию — спиной к движению?.. То-то! У каждого движения есть свой начальник, руководитель, смотрящий не на нас, грешных пассажиров, а вперед, поэтому мы всегда должны видеть лишь его затылок и спокойно каждый заниматься своим делом. Когда же грудь начальника проломят брошенные в экипаж камни, а сам он будет от засохших плевков походить на сталагмит — придет пора сменить водителя жизни. У нас так, а как у вас?!

 

            Мир — перевертыш. Всяко может статься: начала не найдешь у колеса. Дивится мир двадцатилетним старцам, седые дети удивляют небеса. А провидение — мальчонка с полустанка! — играя, катит обруч в колее… Надменна сверстников столичная осанка, нашедших жизнь в эрзацах и белье. Мир — перевертыш. Всё перевернется, но не снаружи, изнутри, и обожжет тысячелетним солнцем состарившихся отроков: «Гори!»

            Живет, не ведая, что «важно», что «полезно», босой мальчонка с дальнего разъезда.

 

            «Сказать по поводу» — значит, уничтожить повод. Если повод остается, значит — не сказано.

 

            Слово поддерживает порядок внутри меня, а Цифра заботится о порядке вещей вокруг.

 

            Истина — в глаголах: не спеши — не успеешь; не открывай — не откроешь; не гонись — не догонишь и т. д.

 

            Заставить посмотреть на себя со стороны тех, кто не умеет этого делать сам, очень просто: надо говорить о них критически в присутствии свидетелей. Свидетелям — смех, говорящему — ненависть.

 

            Земная жизнь людей — это «домашнее задание», сочинение на заданную тему: «Каким я себе представляю Человека?»

 

            Художник сказал: «Чем ближе к прилавку, тем меньше в людях справедливости».

 

            Изыск мимолетен, безыскусное вечно.

 

            Было время сказать: «ЛЮБЛЮ ОДИНАКОВО КАЖДУЮ ТВАРЬ». Пришло время говорить: «ЛЮБЛЮ ОДИНАКОВО КАЖДОЕ УЧЕНИЕ».

 

            С тех пор, как все научились говорить, никто не хочет слушать. Второе пришествие — это подвиг внимающего. Изречение исцеляло тела, внимание исцелит души.

 

            Не путешествуй с надеждой — вернешься в разочаровании.

 

            Изречение исцеляет единицы, внимание — множество.

 

            Мы правоты своей не знаем, лишь это спорщиков ведет. И в оппонента мы вонзаем последний довод: «И-ди-от!!!» Увы, двух истин не бывает, владелец истины — один… Но жрец жреца перебивает, и судит сам, и сам судим. Злой люди мучаются жаждой, их поединок спорный лют. Вдруг правоту докажет каждый, и — осрамится Абсолют!

 

            Художник сказал: «Я не могу судить там, где судит закон, потому что закон для меня — тюрьма».

 

            Святой — это точно такой же человек, как и все, только не умеющий обижаться.

 

            Точка — общие, универсальные «воротца» между всеми измерениями. Точка, ничто — это единственное место, где сходятся миры.

 

            Должна оставаться загадка, улыбка, терновый венец. Нет промысла в строгом порядке, в разгадке — печальный конец. Разгадка — закрытая тема, но, коль, дурачок, угадал, прими за изменой измену и с временем будь не в ладах. Безумна вопросов погоня, любой из живущих — беглец. Никто здесь, наверно, не понял разгадку погони: конец! Но всё еще тешит надежда. (Надежда! — вот то, чего нет…) Ответов раздельные межи — меж тем, что едино, как свет.

            На сон от усталостей падки, хулим и жнеца, и жреца, и любим загадку загадки: что станется после конца? Пока еще жизнь озорная и названы множество цен, в загадке блудницу познаю, в ответе — расплату и тлен.

 

            Всё, что получено, — принято, а всё, что найдено, — взято.

 

            Врач пациенту: «Я люблю вас! А вы?», — и болезнь отступит.

 

            Никто не примет исповедь святого, она проста, чиста и тяжела. Не сможет внять блуждающее слово той истине, что молча век жила.

 

            Во всей стране жили сплошные Зеркала, но сколько они не смотрели друг на друга, ничего не видели, а ведь так хотелось получить ну хоть какое-нибудь изображение. Правда, имелся в стране один Истукан, но к нему за изображением могли приблизиться только самые важные, самые избранные Зеркала. Они получали от Истукана его образ и несли его, счастливые, другим, менее важным Зеркалам, а те, в свою очередь, другим, еще менее важным Зеркалам — и так далее. Вся страна Зеркал носила в себе единственное изображение — незабываемый образ Истукана. В книгах этой страны было написано: «Совсем не обязательно иметь счастье — достаточно его показывать». А что Истукан? Он, кстати, куда бы ни посмотрел, в какую бы сторону ни направил взгляд — всюду видел одного лишь себя. И это тоже было его счастьем. Здесь все считали себя счастливыми. А когда Истукан подгнил и упал — горе в Зеркалах тоже было общим и одинаковым. Некоторые Зеркала даже разбились от горя. И это всё повторялось много-много раз. И стало историей страны, которой Зеркала гордились.

 

            Если точка является универсальной «таможней», идеальным пунктом для обмена между: пространствами, временем, между ведомым и неведомым, — то я, несомненно, буду затягиваем искушением отбрасывать и отбрасывать всё лишнее, чтобы, в конце концов, стать такой же точкой, — лишенной всего, но имеющей выход ко всему. Максимум сконцентрирован в бесконечном минимуме.

 

            Астрологи построили свою науку, прислушиваясь к эху вселенной.

 

            Порочная бедность — порок.

 

            Было стыдно, когда для корреспондента «Нью-Йорк Таймс» у нас не нашлось на полчаса во всем Доме печати ни одной машины, и мы проводили гостя до троллейбусной остановки, вручив напоследок талон на проезд в городском транспорте. Странно… Когда мы сами едем на работу в полуразвалившемся, тряском и холодном троллейбусе, стыдно не бывает — просто всегда жалко компостировать талон.

 

            Мужское и женское одиночество не одинаковы. Может быть, даже противоположны: женское «хотение» всегда нацелено на то, что под руками, находится в пределах быстрой досягаемости; мужская жадность жизни чаще всего шарит взглядом по чему-то неясному, отдаленному. Женщине соблазнительно конкретное, мужчине — неясное.

            …Женщина страдала от того, что конкретная ее одинокая жизнь зашла в тупик.

            — Роди! — посоветовали ей.

            — А где взять?!

            И впрямь. Без любви, без желания, без оглядки, без… В этой реплике — весь ужас бабьего одиночества: оно всегда очень здешнее, очень земное.

 

            Художник сказал: «Хочешь, чтобы к тебе обращались на ты? Этого нельзя разрешить, — это надо заслужить!»

 

            Можно достичь любви. Но для этого придется подняться или опуститься.

 

            Будущее и прошлое — это всего лишь «склады» бытия, а действующий «цех» жизни — здесь.

 

            Фантастика — более или менее удачное заимствование «не нашего», чужого опыта жизни, который приблизительно выражен в «наших», людских символах.

 

            Легче взять откровение, чем дать его.

 

            Посмотрите: духовный голод люди утоляют своими же духовными детищами… Это — каннибалы духа!

 

            Мое сердце готово разорваться от того, что любит всех, но оно не сможет разорваться, потому что каждый хочет, чтобы любили только его.

 

            Кандалы ореола держат и после смерти.

 

            Трясите, и всё утрясется само.

 

            Бог — самый нестрогий Учитель.

 

            «Спасти мир», «заплатить за всех» — чем вам не нравится мания величия? Если бы каждый так считал, — величие бы осталось, мания бы исчезла.

 

            Человек неуязвим в пределах своей добровольности.

 

            Здоровое тело не знает врачей, здоровая душа — кудесников.

 

            Мужское пьянство и безумие модниц — суть одного и того же людского «алкоголизма»: одни заняты фальшью своего внутреннего содержания, другие — фальшивой внешностью. Гармония покидает ненасытных.

 

            Кто стал, счастливый, для страданий непотребен, кто от страданий стал, наоборот, навеселе… Тем не страшны экзамены на небе, кто тишине учился — на земле!

 

            Как подготовиться к голоду? Логично предположить: голодными тренировками. Но многие предпочитают наихудший вариант: предчувствуя голод, встретить его в последнем обжорстве.

 

            Милость и природа одинаковы: неиссякаемо терпеливы и неуязвимо беззащитны.

 

            Художник спросил у зеркала: «Кто он?» Зеркало сказало: «Вас двое: один — здесь, другой — дома».

 

            Я видел, как богатые люди соревнуются в щедрости и становятся от этого соревнования веселы вместе и печальны поодиночке.

 

            Сектанты. Они так долго — веками! — в абсолютной неизменности хранили свои догматы, что научились всю силу своей веры расходовать лишь на это, — на сохранение неизменности учения; для мира, для современников даже золотые зерна их учения беспомощны и безъязыки. Нужен «сеятель», который смог бы эти зерна взять и бросить их на почву иного времени, иного «сезона» цивилизации. Тогда вера получит второе рождение и, даст бог, доживет до нового урожая. А там — снова в закрома.

 

            Мать постоянно заставляла смотреть свою беременную дочь на фотографии красивых артистов. Опытная женщина была уверена: благодаря такой предусмотрительности, ребенок должен родиться очень красивым.

 

            Людям нравится «красивая жизнь» на экране именно потому, что они сознают, какого уродца в себе носят.

 

            Художник сказал: «Телевизор и извращенцы вызывают у меня одинаковое чувство: не изнасиловали бы!»

 

            Боль тела заставляет спасать шкуру. Боль души заставляет спасать душу.

 

            Различными религиями можно пользоваться так же, как хороший плотник пользуется в работе набором различных инструментов. Бог от этого только выиграет.

 

            О своем постоянно-тревожном внутреннем состоянии он сообщает: «Внутри меня всегда идет гражданская война…» Мой друг ненавидит Россию.

 

            Художник переживал творческий кризис: «Произведение, в котором сошлись ум и пошлость — не употребимо».

 

            Сегодня нужны не книги-рассказчики и даже не книги-собеседники, а… книги-слушатели, чтобы у читающего возникало то ощущение, какое бывает после исповеди.

 

            Лишить свободы можно по-разному. Можно укатать за решетку. Можно отобрать веру и душу. Можно просто дать человеку много вещей. В ближайшем будущем гражданам России предстоит неимоверное: вырваться из плена вещей, не имея души. Кто в это поверит?!

 

            Художник сказал: «Женщина! Если дать тебе всё, что ты хочешь, то что от тебя останется?!»

 

            Айсберг был женщиной. Видимая часть: нарисованные глаза, нарисованные губы, нарисованные щеки… Невидимая: нарисованные чувства, нарисованный ум, нарисованная жизнь… В нарисованном море Айсберг чувствовал себя прекрасно, а вот в настоящем — таял.

 

            Присутствие записывающей аппаратуры смущает «зависимых» судей не меньше, чем присутствие Всевышнего; ведь любое зависимое слово — опровержимо.

 

            Куда идти? О, как ответ блуждает! Ответов тьма, и всякий — бог; на поле брани ратью побеждают, в пустыне духа воин одинок.

            Блажен, кто осенен руковожденьем, иное — слепота и блуд. То смерти миг нерасторжим с рожденьем, то путаются празднества и труд.

            Кто поведет? Куда? Без объяснений. Поскольку безъязычен ход. Воюет дилетантствующий гений. Пустыню духа заселил народ.

            Вот всё, что поняли: понятия превратны, часы стоят, а мы идем — обратно.

 

            Художник сказал: «Несчастная! Изобилие и здравый смысл никогда не встречались!»

 

            Художник сказал: «Я пользуюсь земными материалами, но не хочу иметь дело с земным заказчиком».

 

            5 апреля 1991 года, 11 часов 45 минут, Воткинское шоссе, сплошной поток машин, солнечный день. Поперек шоссе лежит лицом вверх приличного вида человек, лицо безжизненно-спокойное, одна рука неестественно откинута на сторону. Сбит? Пьян? Сердечный приступ? Жив? Мертв? — Каждый проезжающий водитель резко сбавляет скорость и аккуратно, сочувственно объезжает лежащего. Каждый водитель торопится и надеется на участие тех, кто спешит следом. Поток машин не прерывается.

 

            — Сколько вы мне дадите за концерт? — спросил артист.

            — А сколько вы мне дадите за то, что я вас слушаю? — спросил зритель.

            Кто-то из них прав.

 

            Художник сказал: «Моя месть называется Любовь!»

 

            Художник сказал: «Мат, произнесенный неестественно, отвратителен!»

 

            Законы природы действуют автоматически, а о своих человеческих законах люди вынуждены помнить; и ни один из них не действует за пределами человеческой вотчины.

 

            Дети в России сообразительны. Мальчик-нищий добывал деньги тем, что собирал вдоль дорог, на обочинах автомагистралей пустые бутылки и сдавал их на приемном пункте стеклопосуды. Мальчик садился в троллейбус и ехал «зайцем», зорко наблюдая за обочиной. Если замечал «товар», выскакивал из транспорта и возвращался, потом снова ехал. Перестройка. 1991 год.

 

            Постулат: литература только тогда литература, когда она не является товаром.

            Потребитель — читатель — потребляет только то, что входит в «зону видимости» его опыта жизни и интеллекта. Если попытаться изобразить эту зону видимости графически, то получится некое подобие кометного образования: действительность сегодняшнего дня, современность, актуальность — ядро; кометный шлейф — прошлое; туманная, относительно небольшая голова кометы — зона видимости будущего.

            Потребитель — читатель — может смотреть узко, целенаправленно или, наоборот, предпочитать панорамное зрение. Как бы то ни было, он способен купить только ту литературу, которая входит в его личную зону видимости. Кто видит не дальше своего носа, читает комиксы, рекламу, газеты, детективы — он покупает материал «ядра», таких большинство; более мощное читательское зрение захватит и «ядро», и то, что отстоит от него далеко — философские труды, фантастику, гипотезы, историческое писание, архивные материалы. Если в первом случае литературный бизнес почти беспроигрышен, то во втором покупателей значительно меньше, и они значительно разборчивее. Философские труды просто не входят в зону видимости читающего обывателя.

            Уже почти в свободной пустоте, почти лишенные гравитации «ядра», существуют тексты, выраженные на грани возможности языка и слов. Новации.

            А «комета» слов летит во времени дальше и дальше…

            Что дальше-то? Дальше и есть литература, которую нельзя продать! Вне времени. Вне пространства. Вне привязи. Здесь начинается игра, риск, рулетка торговцев от искусства — они играют вслепую, они скупают то, что находится за пределами обжитой «зоны», за пределами того, что может быть продано сегодня, за пределами того, что не потребуется и завтра… Но если повезет, однажды ядро обывательщины долетит до застолбленного места, и тогда о цене говорят: «Бесценно!».

            Настоящий творец ищет там, где еще никогда никого не было. Каждый творец — единственный в своем роде. А много ли покупателей ищут в пустоте, на ощупь, наугад, наудачу, гипотетический свет в гипотетической тьме? Такой покупатель тоже единственен, ибо за свой риск он платит не деньгами, а собой.

 

            Стандарты в стране изменились. На этикетках написано что-то вроде: «Бочка меда. Допустимая концентрация дегтя 99 процентов».

 

            Человечек — это сосуд, который течение жизни время от времени наполняется новым содержанием, выплескивая безжалостно старое. Тот короткий промежуток, когда кувшин пуст, называют безвременьем, бездуховностью.

 

            Художник сказал: «Женщина! В своих желаниях ты — кошка, которая гуляет сама по себе, а в возможностях ты — коза, которую следует водить на веревке».

 

            Художник сказал: «Все мужчины индюки, а все женщины курицы. Поэтому настоящая любовь между ними — редкость!»

 

            Вот тебе минута. Назови три своих главных богатства. А теперь назови три свои главные нищеты. Догадался ли ты, что три твоих главных богатства — это три твои главные нищеты?!

 

            Прошлое истинно и однозначно, будущее — наоборот. В фальшивой стране встречаются варианты.

 

            Россия не переживет Второго Пришествия… коммунизма.

 

            Смерть часто выступает как высшее проявление романтизма. Мой Друг живет в центре огромного материка и уже много лет строит на берегу городского водоема морскую яхту. Другу снится один и тот же сон: на своей яхте он идет северным морским путем в сторону Аляски. Дойти не удается — где-то в середине пути он погибает во льдах. Такой сладкий сон… Он наполняет жизнь провинциального мещанина надеждой на последний праздник: не удалось красиво пожить — так хоть умереть красиво!

 

            Если доброта кричит, значит, она прощается.

 

            Художник сказал: «Я есмь неразменный рубль, всё остальное — «лодяга».

 

            В России все условно: рефлекс, интеллект, образование, жизнь, смерть…

 

            Желание быть оригинальным портит естественность.

 

            Не злоупотребляйте продуктами культуры!

 

            Художник сказал: «Женщина! В превосходной степени ты научилась лишь одному делу — делать просьбы».

 

            Гипотеза-игрушка. Думая о делах подручных, астрологи смотрят на звезды и ищут ответов в вечности. Земля — дитя пяти влияний. Земля — пента, огромное количество ее структур пятиконечны. Но есть и шести, и семи, и восьмиконечные существа, и те, у кого конечностей меньше пяти… Мы все — эхо Вселенной, поэтому паук отличается от собаки так же, как одна галактика от другой. Планетарная жизнь определяется сочетаниями небесных «хозяев». Межвидовая ненависть, борьба — заложены в самой разности сочетаний, поэтому общий мир можно обнаружить только в универсальной гармонии, которая включает в себя одновременно и «пенту», и «гекту», и «гексу». Жизнь на земле — это многократно вложено «эхо в эхо».

 

            1968 год. Кухня родителей старшеклассника М.

            — Иришка! Хочешь, из окна выпрыгну? А хочешь, отдам китайскую авторучку? Ты только предкам ничего не говори, мы с тобой после школы сразу поженимся!

            1974 год. Кухня родителей студента М.

            — Нет, Валентина, ты у меня не первая. Что значит не простишь? При чем тут простишь или нет? Ну, как знаешь, бывай!

            1983 год. Кухня молодого специалиста М.

            — Марина… Я должен тебе сказать, что встречаюсь тут с одной… Конечно, сын наш ни при чем… Почему обязательно развод? Да нет, вроде не разлюбил насовсем…

            1991 год. Кухня специалиста М.

            — Наталья Борисовна! Ты когда с другими встречаешься, хоть оргазм-то испытываешь? Нет?! Ну и дура у меня жена! Как я живу? А чего это ты вдруг спросила? Впрочем, ладно, значит, так: я — это необитаемый остров. И ты остров? Дочь завтра не буди, я отгул взял, в парке погуляем, пивка попьем…

 

            Мне на работу повадилась звонить странная девушка.

            — Работаешь? — спрашивала она всегда одно и то же.

            — Работаю, — отвечал я.

            — Ну, работай, работай! — Всё, связь на этом прерывалась. И так два-три раза на дню, ежедневно, в течение где-то полугода.

            Однажды она не позвонила. Работалось очень плохо, день пропал. И другой день пропал, и третий… Мне явно не хватало этого дурацкого «Работаешь? Ну, работай, работай!» Приучила! Как крысу в лаборатории!

            Через неделю — наконец-то:

            — Работаешь?

            — Ты где была, почему не звонишь? — залопотал я, счастливый.

            — Ну, работай, работай!

 

            Обучение происходит не тогда, когда учитель говорит, а тогда, когда он тебя слушает. Загадка в том, что слушать может — любой!

 

            Воображение могущественней слова: готово всё! — в тебе не всё готово…

 

            Мир, с количеством координат более 3-х, люди воспринимают, как свет; с количеством координат менее 3-х — как тьму.

 

            Настоящая помощь всегда невидима.

 

            Наблюдатель был обескуражен: на станции Агрыз несколько людей в военной форме несли на спине рюкзаки из… металла! Продолговатые металлические оружейные ящики, с приделанными к ним заплечными лямками, с висячими замками на петлях — что это?! Почему унылые потные люди сгибаются под угловатой, неудобной ношей? Куда они идут? Странный, непостижимый символ силы, дошедшей до абсурда формы. Бежать, бежать, прочь бежать с этой безнадежной планеты!

 

            Окрашенные разноцветными чувствами, поднимались над землей миазмы человеческих мыслей…

 

            Вселенная внутри меня и вселенная вокруг говорят на одном языке. Но я его не понимаю.

 

            Иллюзии — вот начало и конец всего!

 

            Личный ум — это собака на пороге дома, она сторожит мысли: либо никого чужого не впускает вообще, либо впускает, но не выпускает обратно.

 

            Благородная, но слабая душа всегда ищет: кому бы себя вручить? Мужчина-алкоголик не в силах был справиться с собственным безволием, поэтому отдал себя на «растерзание» властной женщине. Пить перестал. В этой семье все довольны, но говорить о счастье как-то не принято. Счастье, в отличие от довольства, расчета не терпит.

 

            Художник сказал: «Ты хочешь весь принадлежать себе? И кому ты такой нужен?»

 

            Писателю совсем не обязательно ждать официальной критики; самый придирчивый критик — машинистка!

 

            Воспитанная свобода — это умение находиться в покое при полном отсутствии каких бы то ни было ограничений.

 

            Не жалей украденного. Твои деньги пошли на уплату за погибель воровской души.

 

            Самоубийством кончают либо от невозможности стать человеком, либо от невыносимости быть им.

 

            Художник сказал: «Женщина! Ты — моя награда, я — твое наказание».

 

            Впереди тебя — пустыня, созданная из твоего прошлого.

 

            Говорящего принимают за своего ремесленники; внимающего примет за своего любая вера.

 

            По поводу любой болезни Художник замечал: «Все болезни — от воздержания».

 

            Обманут не тот, кто обманут, а тот, кто жалеет себя, обманутого.

 

            К плечу прижимаясь щекою, баюкала полночь теплом: прощался с единственной тою совсем не единственный он. Пока еще встреча взаимна, но тайное сердце — старик, и вдохом последнего гимна свободный исполнился миг. Ах, память, короткая нотка! Плечо затекло и болит… Чья верность без имени, кротко, прощаясь, улыбчиво спит?

 

            Любимая! Я всегда ценю тебя по самому последнему мгновению. По самому последнему мгновению между нами. Потому что ничего другого между нами нет. Я не знаю прошлого и не могу помнить его с благодарностью. Не рассчитывай на то, что между нами было — этого не существует. Только миг! Если ты восхитительна в нем, если невозможно устоять против тебя, если ты любишь и просишь любви — иди ко мне! Так свершается таинство нашей вечной игры. Не убегай в прошлое, которое подобно алкоголю, не рвись так отчаянно в будущее, которое всего лишь выдумка, фимиам для безнадежно уставших сердец. Зачем ценить это?! В том, чего нет, нет и цены. Удержать бы высоту любви в каждом из наших разочарований. Ведь каждое наше мгновение — последнее… И если ты — хоть на секунду! — глупа, озлоблена, больна душой и некрасива сердцем, то нет в этом миге ничего и не будет уже никогда. Потому что нельзя остановиться, потому что держит нас золотая цепь — череда судьбы. Оборвись — и канет мир во тьму. Надежда — мираж. Не уставай! Я не помню прошлого, я не слышу его голоса и не ведаю будущего; всё слилось для меня воедино в бесконечно короткой вспышке — жизни. Иди ко мне, Любимая! Иди! За пределами мига — тьма. Я не смогу удержать тебя здесь, если ты сама не захочешь остаться. Будь, чтобы быть.

 

            Любимая! Я не знаю твоего имени, не знаю, какого цвета твоя кожа, на каком языке ты говоришь, в каком времени мы встречались. Но я помню одно: всегда ты со мной, в каждом моем живом вдохе. Любимая! Я вижу и нахожу тебя всюду, в любой нареченности и в каждой чужой новизне. Ты прекрасна! И слова — бессильны… Твое вечное прощение и греховный мой искус — вот что называю я нашим мгновением.

 

            Спираль прогрессивного развития почему-то всегда представляют так: из точки — в бесконечность. Диалектичный процесс жизни позволяет скользить по виткам спирали, но почему должна быть лишена диалектичности вся спираль, в целом?! Почему обязательно «от малого к большому», может, всё наоборот? Возможно, из бесконечного ничто мы, люди, дойдем, наконец, в своем развитии «до точки». По крайней мере, наблюдать подтверждение сегодня не составит труда: чем ближе к «точке», тем выше скорость витков, тем короче циклы повторения истории. Идея конца света объединяет не только богословов, она приемлема и для технологов, и для моралистов, и всякий здравый ум в состоянии предположить неизбежный конец «цикла циклов». А ведь не хочется ставить точку! Что если с равной силой стремиться и из ниоткуда в никуда, и из никуда в ниоткуда? Тогда теоретически «география» человеческих возможностей будет поистине без ограничений: от начала и до конца, и обратно.

 

            Прагматик слеп перед сутью, как часто бывает слеп перед формой и целью видящий суть.

 

            В мужчине живет прирученный дьявол. В женщине живет — дикий.

 

            Чья-то немая судьба прошлась, как смычок, по натянутой жиле времен. Проснулась история.

 

            Коллективные усилия умников порождают коллективные глупости.

 

            Казалось бы, что общего может быть между подростками-самоубийцами, богословами-староверами, гомосексуалистами и контактерами с НЛО? Тем не менее… «Поговорите с нами!» — просят они попутчиков в поезде жизни. Так что «Поговори!» сегодня означает: выслушай. Мол, скажи нам то, что мы и сами знаем, но сказать почему-то не получается… Людей спокон веку мучил «собачий синдром»: всё понимаем — сказать не можем! «Поговори с нами!» — это флаг сдающегося одиночества. Люди, как числа: их можно складывать, вычитать, возводить в степень, заключать в скобки… «Поговори с нами!» — это унылый результат от единственного действия, применяемого в России слишком долго: деления.

 

            Художник гусарствовал: «Мадам, не обращайте внимания на мою грубость — это у меня от избытка культуры. Пресыщенность, знаете ли, вещь преговенная-с!»

 

            Если ты хочешь от мира простоты, — отдайся ему, если желаешь сложности, — обладай им.

 

            Мирок всегда готов стать отравителем мира.

 

            Пламя — вот тень моя! Что же тогда мой свет? Хочется утомиться.

 

            Нет нового сказанного, есть сказанное по-новому.

 

            Двенадцатилетний мальчик сказал: «Не трогайте мертвецов, не мешайте им жить!»

 

            Педагогика — это не постановка задачи, а согласие с ситуацией: дети еще слабоумны, а взрослые уже малодушны.

 

            Любовь крылата, поэтому она селится где угодно. Но если вы хотите, чтобы она поселилась рядом с вами, чтобы она пела и умножалась птенцами, — сделайте для нее скворечник. Всего-то и потребуется, что сколотить без щелей, да поднять на шесте в небо — от земных врагов подальше. Всякий деревенский дед — гениальный птичий политик. Наши, людские политики, куда глупее.

 

            Художник сказал: «Женщина! Не говори: «Мало!» Не говори: «Много!» Скажи: «Хорошо». Молчишь? Значит, я опять прав».

 

            Познание взаимоуничтожаемо.

 

            Художник сказал: «Хочется сделать что-то такое, что нельзя присвоить».

 

            Телом ты заплатишь за слово, душой — за молчание.

 

            Мы представляем бога алгебраически, только как абсолютную величину. Практика шире.

 

            Порядок в обществе и его культура, несомненно, связаны очень глубоко. Например, с тех пор, как порядок в России стал обеспечиваться с помощью мата и насилия, культура «нахваталась» того же.

 

            Если о самых обыденных и невыразительных вещах ты умеешь говорить, как о великом и божественном, значит, действительно, бог есть. Но если о невидимом говорить, как о чем-то сверхнеобычайном и возвышенном, то все видят лишь омерзительного зануду.

 

            Человеческий бог состоит из простой «двухходовки»: сказано — сделано.

 

            Высшее — недостижимо, поэтому всегда кажется, что оно одинаково и неподвижно. На самом деле это, наверное, не так. Просто мы, люди, слишком «коротки» для всего и вся. Поэтому целесообразно начинать поиск не в вечности, а в более доступном материале — в мгновении.

 

            Религия — это пристань, а жизнь — пароходик. Они иногда встречаются.

 

            Я никогда не буду готов полностью, поэтому я всегда готов всегда.

 

            Будущее — всегда заложник прошлого и жертва настоящего.

 

            Воображение — наиболее ловкое средство в руках самообмана: оно воодушевляется яркими картинами прекрасного будущего, оно утешается пасторальными иллюзиями прошлого, и поэтому так страшно настоящее, более всего лишенное воображения.

 

            Бог тела называется здоровье, здоровье души называется бог.

 

            С возрастом женская глупость становится непривлекательной.

 

            Наличие абсолюта делает понятие «поиски смысла» абсурдным. Поиски не прекращаются. Абсолют проиграл.

 

            У Т. — многосложная боязнь замкнутого пространства. Т. не просто боится оставаться одна в тесном помещении, ездить в лифтах, в купе и т. д., ее сверхчувствительная фобия утонченнее: «клетка», в которую попадает ее, Т., существо, мерещится всюду: в друзьях, в любви, в разговоре, в работе, в книгах… Всё именно так! Всё земное — тесная, крикливая коммуналка, бесцеремонная, насилующая свободу личности и вторгающаяся в ее бесценный покой.

 

            Невыносимо — это когда другой мешает почувствовать свою правоту.

 

            Бесталанность любит прикрываться ореолом мученичества. Правда, и для ореола следует потрудиться. Но какой это труд? Мученик играет один и тот же спектакль, причем, использует в качестве сменных декораций — судьбы друзей, любимых, занавесы мод и увлечений… Талант менять декорации, не меняя ничего в себе, — этот спектакль для самых слепых зрителей!

 

            Что является надеждой для вечноживущего? Надеждой для вечноживущего является смерть.

 

            Судьба не любит, когда перед ней выламываются.

 

            «Надо бы сделать…», — говорит женщина и сразу же начинает вести себя так, словно дело уже в самом разгаре, хотя до его реального начала еще далековато.

 

            Моя бедная мать и мой бедный отец — вот и всё, чем богат, чем богат буду впредь. От начала начал есть единый конец: моя бедная жизнь, моя бедная смерть.

 

            Сделать мир человека ненадежным — значит внушить человеку опасение перед всеми иными мирами. «Золушка» — это драгоценная доброта в оправе страха.

 

            В любви, женщина, твой взгляд останавливает мои мысли, возможно, он принадлежит тебе так же, как принадлежит солнце каждому из нас… Расширенные зрачки любящей жизни! — на темном дне этого великого колодца я вижу всё пройденное время, вижу, вижу, как в пылающей истоме разливается лава, морща материки, как бушуют океаны и плачет небо, как дрожит земля: всё в твоем взгляде! — звон оружия, стенания пленных, клятвы лгунов и оскорбленная вера, — всё в этих зрачках, которые любят; через эти живые колодцы на меня смотрят: история, вечность борьбы, миллионы лет предшественников. Я не могу не любить тебя, женщина, я — раб твоей загадки.

 

            На крыше железной, в грохочущей зыби, в ночи, под пятою металл хохотал, а прямо над крышей, вселенную вздыбив, неведомый кто-то — велик и бесстыден — за голое сердце молчащих хватал.

            И сердце запело. И слух ужаснулся бессилию звука пред властью немой. Не будь немоты, не один не проснулся б! О клятвы железные б тотчас споткнулся блудник или путник, спешащий домой.

            Бьет градом и гневом в железную крышу, она так грохочет, я неба не слышу! Ах, кровельщик звездный, сгорело жилье: жестянщики сердце одели моё.

 

            Художник сказал: «Женоненавистничество — это изобретение женщин».

 

            Банальность — наиболее емкая формула жизни: от тебя зависит, насколько глубоко и сложно ты сможешь ее расшифровать при необходимости.

 

            Когда умирают родители, дети занимают их место. Люди сегодня говорят: «Бог умер!» Пора становиться взрослыми.

 

            Двадцатилетние сегодняшние графоманы часто описывают — в мельчайших деталях! — обстановку подвалов, грязь. Весь мусор жизни они знают на ощупь и на вкус; они родились и получали свой опыт как бы во тьме, подобно кротам, поэтому божественность приписывается не свету, высоте и солнечной устремленности, а «ощупи» и «вкусу»; в этом направлении совершенствуется чувственность жизни; крот разве что заметит косвенную связь: чем больше светит и греет над подвалами, тем интенсивнее и интереснее идет процесс жизни в темноте. Об этом и речь.

 

            Талант подобен сильной радиации: всё, с чем ни соприкоснется, начинает после него «светиться».

 

            Кого покличем на подмогу? — прыщи не лечит херувим… Коль не спасает имя бога — спасайся именем Своим!

 

            Бардак — это когда дисциплина снаружи крепче, чем дисциплина изнутри.

 

            Земные войны случаются не каждый день, а небесная битва непрерывна. Грех жаловаться на земле!

 

            Художник сказал: «Мадам, не вешайтесь мне на шею! Я сообщил, что люблю вас, но никак не хочу. Вы что, не отличаете «люблю» от «хочу»?!»

 

            Духовные дальтоники не ведают, что хотят.

 

            Мысли и чувства — переводчики между людьми. Когда люди договорятся между собой, не потребуется ни произведений искусства, ни языка, ни слов.

 

            Страха, как и счастья, на всех не хватает.

 

            Настоящему певцу толпа подпевает, ненастоящий — подпевает толпе.

 

            Художник сказал: «Самое тяжкое испытание — это отсутствие испытаний».

 

            Всё в человеке начинает произрастать от его собственного Рождества.

 

            Сюжет русской жизни: однообразно случайна.

 

            Художник сказал: «С одной стороны, это не так уж и плохо, а с другой стороны, это еще лучше!»

 

            Художник сказал: «Я знаю свою силу, а вы хотите знать только ее свидетельства».

 

            Если «Я» прошлое и «Я» сегодняшнее не шумят и не спорят, то можно отчетливо слышать будущее «Мы».

 

            Сила личности опирается на ее слабости.

 

            Подружка, всё будет взаимным: забвенье забвенью родня. Я грешным пожизненно признан, ты сразу узнала меня. Мы здесь, в лихорадках и спешках, боимся не знаем чего, гонимые чувствами пешки, где час прогорает, как год. Судьба, всё похожее вспомнив, наклонится тенью: судить! И мысли, как в засуху корни, потянутся — прошлое пить.

 

            Рабство — это сила вещей, превосходящая силу воображения

 

            Богатство обязывает работать, а бедность принуждает воровать.

 

            Долгая бедность порождает удивительные формы житейской мудрости. Однажды К. во время обеда в одной из городских столовых поразил сослуживцев оброненным признанием:

            — Хорошо, когда концы совпадают!

            — Как это? — не поняли коллеги.

            — Это когда конец бутерброда совпадает с концом чая.

 

            Девиз демократии постепенно снижаются: «Да здравствует свобода совести и секса!»

 

            Художник сказал: «Я не принадлежу никому, поэтому любить всех — не трудно».

 

            Мне от любви не уйти даже мертвому. Зачем я тебе изменил, не пойму.

 

            Одна деревенская девка хотела, чтобы груди у нее выросли побольше. Старуха, считавшаяся колдуньей, посоветовала: потрись об угол бани. Девка так и сделала, но посадила в один из сосков занозу, грудь воспалилась, да так и осталась совершенно неразвитой. Зато вторая грудь трудилась всю жизнь за двоих — бывшая девка выкормила одной грудью девятерых своих детей!

 

            Как-то принято оперировать в области психической жизни лишь ее персонажами, да их взаимодействием, а ведь очень важен еще и психический «пейзаж», на фоне которого разворачиваются все невидимые события человеческой жизни; ведь именно он, «пейзаж», определяет внутренний психологический статус каждого: кто ты есть сам для себя? На одном психическом фоне ты можешь устремиться вверх, на другом — только вниз. В живой душе заложен автомат мимикрии.

 

            Ошибка тела в том, что оно старается среду приспособить к себе, а не наоборот. Ошибка духа в том же. Мы — дети эволюции, а не эволюция — наше.

 

            На мужчин не угодить: от умной жены они бегут, а глупую гонят.

 

            Вы хотите всемирной известности? Нет ничего проще! Нужно только очень долго заниматься чем-нибудь одним. Ну, например, прожить лет 900…

 

            Спасибо, что я слеп, что велика глухота моя. Спасибо, что не прозорливец я, не пророк, не ведун, спасибо, что могу насладиться красотой жизни сегодня и не видеть ее конца завтра. Иначе невозможно было бы жить. Я смотрел бы на детей малых, а видел бы в них завтрашнюю правду — воров, трусов, скот рабский, бунтарей и убийц, вожаков и скорбных, — и нельзя бы стало любить их вначале. Я смотрел бы на чудесные творения рук человеческих, а видел бы только пыль и тьму бездыханную. И со звуком то же. И со всем остальным. Не обнять бы тогда жену мою в радости, чтобы не заплакать тут же от видения разлуки. Ничего бы тогда! Спасибо за тишину жизни моей, за то, что не рушится она сразу от настоящей правды. За это благодарю.

 

            К словам можно применить метод, похожий на известное математическое действие, извлечение производной, — преобразуя старый порядок символов таким образом, чтобы открылся их новый, более глубинный смысл.

            Допустим, к понятию «душа» применим действие понятий «рыбак», «турист», «пьяница», «вездеход»… Извлекается интересный смысловой мир: душа-вездеход, душа-пьяница и т. д. Где «вездеход» — это высокие адаптационные свойства личности в мире духа, «пьяница» — призвание, увлечение, вдохновение, фанатизм и проч.

            Наверняка есть для мира слов и вторая, и третья, и еще более непривычная производная смыслов. Потому что само понятие «смысл» — разнообразно до бесконечности. Жаль, что человек почему-то всегда ищет только один смысл. Впрочем, многие ведь заканчивают курс средней школы и не испытывают в дальнейшем никакого для себя ущерба от полного отсутствия интереса к хитросплетениям высшей математики…

 

            Счастье — это когда человек никогда не пробовал писать стихов.

 

            Великодушие предполагает обеспеченную избыточность дающего.

 

            Есть время: ожидание судьбы, когда отсутствуют события и вести, велики страхи и предчувствия слабы, и символ снят — нательный крестик. Усталость сзади, пропасть впереди. О, как через преграду перемчаться?! Рутины хочется. И хватит парадигм. Велик был срок. Устали домочадцы.

 

            Бездаря убивает критик, ремесленника лесть, а талант убивает себя сам.

 

            Прямой принцип зерна: где родился, там и пригодился.

            Обратный принцип зерна: где бы пригодился, там бы и родился.

            Сейчас в России второе: сначала оговаривают причины и условия жизни, и только после этого — дело. Худо. В русском характере так было: делал и не оглядывался. А теперь оглядываться — главнее. Чужое это. И мы чужими станем.

 

            Кто кому принадлежит? Взрослые дети хотят принадлежать жизни. Родители думают, что жизнь принадлежит им вместе с детьми. Жизнь ничего не думает, она смеется. Когда детям исполнится 18 лет, родителям следует изготовить куклу — точную копию любимого чада, чтобы в дальнейшем использовать излишний опекунский потенциал без ущерба для кого бы то ни было. Куклу можно укладывать спать по заранее указанному расписанию, можно контролировать каждый ее шаг, досконально ревизовать ее мысли и чувства и т. д. Только так каждый получит свое.

 

            Впадают в детство единожды, а потом — лишь выпадают из него, кто как…

 

            В деле воспитания мужчина предпочитает пользоваться «направлением», а женщина — «рамками».

 

            «Представь себе!..» — он ей сказал. Она тотчас: во-об-ра-зила! Он ей как будто навязал несуществующее диво: «Представь себе, что много лет ты мне жена от бога, что нам судьба дала билет до райского порога, что в нашем доме детский смех звучит, не умолкая, и, несомненно, лучше всех моя ты, дорогая, и не скудеет от гостей прекрасное сердечко, и вовсе нет плохих вестей, из золота — колечко».

            «Представь себе!» — твердил болван для куража и вида… И на продавленный диван рыдать легла обида.

 

            Художник сказал: «Человек — это ствол, корни у которого растут с двух сторон: тело тянет земные соки, а душа — небесные. Глупее всего — руки: они всё время тянутся к пиле…»

 

            Нужен партнер: телу — враг, уму — задача, душе — крах.

 

            Круг Зодиака — тот же замкнутый круг, а знак Зодиака — всего лишь персональный номер «стартовой дорожки» в забеге судьбы.

 

            Сделай так, чтобы я смог узнать брата своего в каждом из шевелящихся и во всяком неподвижном, чтобы не пренебрег малым и не испугался бы большого, чтобы, глядя под ноги, я говорил: «Брат!», чтобы и насущному дню говорил: «Брат!», чтобы глядя в бездну, говорил то же: «Брат!»

            Я не узнаю своих братьев, потому что я не успел узнать ничего. Скрыто родство отчуждением. Как беспомощен взор! Я едва узнаю подобных мне даже вблизи, что уж вопрошать о неподобных?! Разум мой, как булавка, воткнут в черное платье ночи.

 

            Словарь говорящего — словарь его любви. Такой любовью можно оправдать и преступление, и подвиг.

 

            Совесть не просыпается сама и она не принимает собственных жертв. За «включение» своей совести ты обязательно заплатишь чужой жизнью.

 

            Отдаться — талант высочайший! Чтоб так о себе: будто нет. Чтоб так: нескудеющей чашей поил бы, как солнечный свет, — и тех, что сочат благодарность, и жадность в одеждах любви, и тихую, злобную старость, и тех, кто судьбой даровит.

            И, чтоб ни случилось, готовность звездой осеняет тот путь, и мудрости тихая скромность готова в объятьях уснуть… А утром? А утром напрасен ночной высочайший завод: вновь каждый дающий — опасный чудак, искуситель и мот.

            Творец, наигравшись колодой, смахнет наглеца в мрак и темь. Изжога похмельная… Сода… Обязанность. Праведность. Лень.

 

            Какой она была? Она была прекрасна! Потом была беспечна, потом ждала напрасно, потом спешила встречно, потом была в обиде, потом отмщала ложе, потом уснула, сидя, потом кричала, лежа, потом всё обломилось, потом взошло с трудом…

            Такой она приснилась, но это всё — «потом».

 

            Посмотрел фильм ужасов. Воображение получило контузию.

 

            Голова подобна улью, где роль пчел выполняют мысли; если их потревожить, они начинают активно защищаться, жалить. Могут насмерть закусать!

 

            Специализация в искусстве — это процесс, подобный поиску и выплавлению чистого металла из многосложной земной массы. Творческая личность работает подобно обогатительной фабрике — она увеличивает энтропию мира и стремится навязать ему свою «чистую», разделенную до арифметической безоговорочности, систематизацию.

 

            Огонь обжигает горшки, нужда обжигает горшечника.

 

            Мой друг — йог. На разных участках своего познания он доказывал разное. Не он создал свой собственный путь, а чей-то готовый путь создал его самого.

 

            …90-летний старик-казах представился, кивнув на орденские планки, приколотые к пиджаку: «Полковник в отставке, контрразведчик, личный друг Сталина, верю в Бога, почитаю Коран. Бог един для всех! Надо, чтобы люди любили друг друга, а кто не хочет — того расстрелять!»

 

            Зачем ты идешь к храму? Чтобы отдать от себя, или чтобы просить? Во имя чего ты сотворяешь свои молитвы? Хотя бы раз посмотри на себя глазами иконы. Ты доверяешь только потому, что просишь.

            Ты боишься не бога, а себя самого. «Дай!» — вот единственное, с чем ты согласен. И чтобы доказать всесилие веры, ты просишь последнее: «Дай успокоение». Эта просьба, как правило, удовлетворяется.

 

            Мудрость — это красивые заплатки на одежде, которую уже много-много раз носили.

 

            Красота привлекает самца, обаяние — друга.

 

            Надежды лучше всего растут на полях безнадежности.

 

            Богоискатели постепенно превращаются в «богоносцев».

 

            Я есмь сперматозоид духа. И я оплодотворяю тьму.

 

            Народная мудрость безукоризненна. «Не трогай — вонять не будет», — так говорят в людях о неприятном человеке. Полезно слегка развернуть, дифференцировать эту краткую словесную формулу для того, чтобы более наглядно изучить ее действие. Как, например, узнать: «воняет» человек или нет? Конечно, надо «потрогать»! Вот здесь-то и разворачивается весь диапазон человеческих качеств: от любви, от великого терпения и духовной крепости до полного недержания. Сколько ты ни «трогай» настоящего святого, «вонять» он не станет, нет у него слабых мест. И наоборот, есть поразительные персоны, которые не терпят даже ласковых прикосновений — тут же всё вокруг обделывают, защищая, свою беззащитность. Кстати, можно проверять и себя самого, постепенно нащупывая уязвимые места. Со времен Ахилла его знаменитая пята разрослась в потомках до размеров гангрены.

 

            Закон жизни «по образу и подобию» — это вектор, упорядочивающий движение хаоса в эволюцию.

 

            На редкость одаренного мальчика спросили:

            — Что ты хочешь сделать в будущем?

            — Я создам искусственный интеллект!

            Чрезмерная одаренность всегда ищет убийцу в собственном детище.

 

            Ученый конечен: он переполняется предметом, перестает учиться и неизбежно начинает — учить.

 

            В жизни и дьявол может являться в образе бога, и бог может являться в образе дьявола. Если что-то одно: жизнь — не в порядке.

 

            Разумен и свят — не одно и тоже.

 

            Вдохновение и отрешенность соотносятся так же, как неуправляемый плот и прекрасно оснащенный корабль; имея корабль, можно не задумываться о капризах океана, — можно целиком отдаться искусству вождения.

 

            Бесславный конец: погибнуть в битве с нянькой.

 

            Держи антиподов! — увидишь целое.

 

            Сила развивается в преодолении. В начале пути — обстоятельства, в середине пути — неизбежность, в конце пути — разочарование.

 

            Йоги любят упражнения, приводящие к временному «выдавливанию» души в иной мир. А как бы вы отнеслись к матери, чей недоношенный плод то вылезал бы наружу, то уходил обратно?!

 

            В аутотренинге очень важным является приобретение навыка: сознанием ощущать свое тело. Это дает возможность корректировать ток крови, напряжение мышц, нервные реакции и т. д. А можно ли скорректировать… форму, объем живого вещества по своему усмотрению? Можно! Аутогенным образом осмотрев и реально ощутив форму своего тела, нужно, не теряя стопроцентной реальности в ощущениях, «нарисовать» новый, желаемый контур своей фигуры или отдельного ее органа. Упражнение повторять до тех пор, пока новый контур не обретет полную естественность в своем само-чувствии. Физическое тело вынуждено будет постепенно «подстроиться» под измененные очертания. Не верите? Жаль, значит у вас не получится. А у меня — получилось. До сих пор глазам не верю!

 

            Как отличить «человека» от «обыкновенных людей»? Люди в духовном своем пространстве, как правило, неподвижны, а человек к иллюзиям — не привязан.

 

            «Дано» и «взято» одною мерой. Торг идет посередине.

 

            Всё, что случилось, то и хорошо; строитель жизни прихотей не знает.

 

            Жизнь бес-цельна и бес-смысленна. Разум, опровергающий это, противопоставляет себя жизни. Жизнь и Разум несовместимы. «Раковые опухоли» и даже отдельные «раковые клетки» разума во вселенной легко распознать: их всегда выдают «цель» и «смысл». Разум, как всякий паразит, целиком существует за счет чужой жизни.

 

            Дано вам будет мертвых вызывать, и дан соблазн разделаться с живыми, воров судьба благословит, как мать, и испытает муками иными.

            Дано вам будет стойких обольщать, даны жестокость, умство, милосердье, дано освобождать, порабощать, ценить и обесценивать столетья.

            Сместятся все законы естества и духов плоть постигнет послушанье, и силу стали обретут слова, и преступленьем назовется подражанье, опорою не будут величины…

            Суд — это срок, не знающий причины.

 

            Уроки сердца — не теорема: эти доказательства неповторимы.

 

            Пропасть между богатыми и бедными — это всего лишь диапазон возможностей.

 

            Характерность чего-либо или кого-либо легко проверить пародированием. Не характерное — не пародируется.

 

            Художник сказал: «Я — проекция Бога».

 

            Часто в мире путают талант ухаживания за чужой жизнью с призванием собственной судьбы. Экзотика — это чужие семена. И твои семена на чужой почве — тоже экзотика. Пальма, выращенная на севере, привлекает внимание, но не растет сама по себе, без ухаживания. Мой приятель, посконный русич, полюбил восточные мировоззрения и стал говорить на их языке; умрет он, умрет и его «ухаживание»… А вдруг будут последователи? Что ж, им придется стать «обслуживающим персоналом» при выпестованной и живой экзотике.

 

            Возможно, души человечьи участвуют в «вертикальных бегах» так же наглядно, как и их хозяева во плоти: легкие души — вверх, тяжелые — вниз… Не выгодно брать душе в эту гонку лишнюю тяжесть.

 

            Энциклопедию человеческого духа не удастся написать целостной картиной — это всегда будет мозаика, подобная мозаике ночного неба.

 

            Ветер времени непрерывно вздымает кипящий гребень бегущей волны жизни — здесь купается молодость.

 

            Гениально то, что легко и просто повторить практически, но невозможно до конца точно «вычислить». Таково, например, колесо.

 

            Бесконечность, сфера, круг — это всё разновидности одно и того же: точки.

            Мир взялся из «надувшейся» вдруг точки.

 

            Жизнь становится «всё хуже» потому, что хочется «еще лучше».

 

            Ложь зарождается в мыслях: всё остальное — услуги чувств.

 

            Чистота души — залог здоровья.

 

            Зачем люди хотят быть одинаковыми на этой земле? Зачем ищут разнообразия в повторении подобного? Зачем им чуждо всё неповторяющееся? Свобода людей не имеет начала, но имеет конец.

 

            Чем больше свободен бог, тем меньше его жилище.

 

            Художник сказал: «Женщина! Я так люблю тебя, что могу отречься от твоего тела — выбрось его или отдай замуж…»

 

            Увеличить количество красоты можно путем простого увеличения способов восприятия.

 

            Пауки в банке едят друг друга по очень простой причине: им плохо и тесно.

 

            Перепроизводство духовной продукции на земле неизбежно приведет к поискам новых «рынков сбыта» — за пределами земного.

 

            Сознательно делиться радостью — значит, давать ее взаймы. Радостью нельзя «делиться» — это неумышленная корысть. Радость есть безотчетное пребывание в ней. Как у детей.

 

            Силу духовного зрения легко проверить, попросив собеседника расшифровать поподробнее какую-либо из банальностей.

 

            Душа — это мир, в котором живут свои обитатели. Если мир не велик и не долог, обитатели его тоже мелки и примитивны, подобные тем, что появляются в летних бочажинах. Если мир велик и прочен, то богата и «фауна». Малый душевный мир умирает и возрождается с каждым новым сезоном; большой мир наследуем, — так, как наследуема душа народа, последовательно накопленная во многих поколениях.

 

            Сначала мы охотнее говорим «Да» — себе и «Нет» — другим, но со временем и опытом картина меняется на обратную.

 

            Хорошо, когда цена молчания в обиходе становится равной цене молчания в мыслях.

 

            Не кормите, жалея, голодных и злых, и убогих, а дайте им смерть да мотыгу — появится прок.

 

            Мрачные мысли — лучший фундамент для светлых начал.

 

            Кротость — вот самая главная сила женщины. Можно отобрать у нее красоту, дом, надежду, достаток, даже разум… Сломив однажды в женщине ее сокровище — кротость, — ты навсегда убьешь в ней Человека. Кротость, в отличие от надежды, относится к миру реалий, а не иллюзий. Феи из фурий не воскресают.

 

            Люди не уверены в завтрашнем дне потому, что не привыкли заглядывать вперед на тысячелетия.

 

            Подражание — оборотень вдохновения.

 

            Хула и молитва делают женщину слепой.

 

            Самое трудное — это изготовление «вечных» мыслей из «местных» материалов.

 

            Художник спросил: «О чем думать правильнее: как лучше жить, или как лучше умереть?»

 

            Людской эталон порядочности не является строгим абсолютом: он может отклоняться от своего идеального состояния на некий безопасный угол, но не более критической величины, после которой возвращение к исходной порядочности уже невозможно. Просто я наблюдал, как хорошие люди, не стесняясь, воруют по мелочи…

 

            По-настоящему судить о своих собственных достоинствах или недостатках люди не могут в силу наглухо замкнутого существования: само-развивающегося, само-реализующегося, само-воспроизводящегося и т. д. Люди — внутри этого «само».

 

            Вообще-то всех нормальных людей тошнит через рот. Я, знаете ли, встречался сегодня с советским миллионером образца 90-х. Ну, представьте молодого еврея, которого постоянно, куда бы он ни посмотрел, тошнит через… глаза.

 

            Во что играем, тому и учимся. «Менеджер» — деловая игра для подростков, азбука нового мира. В правилах игры неоднократно повторяется указание: «Нельзя помогать партнерам». Нарушитель выбывает из игры.

            …Стоял с утра в очереди за сахаром. Вдруг женщина, стоящая впереди, всполошилась, запричитала: «Ой, деньги дома забыла!» А очередь уже подходит, позади полтора часа упорного стояния. «Возьмите у меня, — предлагаю ей, — потом занесете, я тут, рядом живу», — и называю адрес. Женщина посмотрела с таким недоверием и ужасом, словно увидела перед собой невесть что. Она ведь не постеснялась, а испугалась принять помощь; вдруг придется «выбыть» из игры?

 

            Деление на богатых и бедных начинается с расторопности.

 

            Коллеги на работе всерьез говорили о том, что на Украине у цыган можно купить «лечебную вошь» — 25 рублей за штуку. Якобы кардинальное средство от желтухи и болезней печени; необходимо незаметно скормить больному двух живых насекомых.

 

            Стоит увеличиться темпу общественной жизни, как те, кто работал хорошо, начинают работать еще лучше, но их становится меньше, а ленивые еще безнадежнее опускают руки, и их становится всё больше.

 

            На земле человека нет, есть только люди, человекообразные.

 

            Мой друг сказал: «Я всегда возвращаюсь, чтобы исправить свои ошибки. Это и есть моя главная ошибка!»

 

            Или ты видишь больше, чем говоришь, или ты говоришь больше, чем видишь.

 

            Не сталкивай неравных соперников — силу чувств и силу их выражения. Чувства останутся, поэты погибнут.

 

            Память о будущем и память о прошлом — разлученные близнецы.

 

            Там, где не выживет один дурак, выживает сборище дураков.

 

            Люби испытания и — устоишь.

 

            Художник сказал: «Хочешь, чтобы светло было? Светись!!!»

 

            Художник сказал: «Не любите принцессу, ее все любят. Это — противно».

 

            Художник сказал: «Я не защищаю свои принципы, их слишком много. Пусть они сами защищаются!»

 

            Джентльмен знает, что поступать нужно всегда так, как хочет женщина. Разнополые встречи в деловом мире — нежелательное явление. Впрочем, практики нашли выход — исключили из джентльменского обращения половой признак.

 

            Художник рассуждал: «…вторая жена вызывала во мне физическое омерзение, третья вызывает омерзение духовное. У первой я сам вызывал оба предыдущих омерзения. Совместная жизнь — штука препротивная!»

 

            Сына осудили. Мать мечтала о том, чтобы его поскорее выпустили из тюрьмы. Когда через восемь лет сын вернулся, мать стала мечтать о том, чтобы его вновь посадили. Я случайно оказался невольным свидетелем телефонного разговора:

            — Алло! Милиция! Пришлите машину! Он всё перебил дома, всё растащил и распродал, ночью веселится с дружками, — я боюсь! — он меня грозится убить… Убивал уже!

            В течение одного вечера она звонила еще несколько раз. Наконец, обратилась ко мне, как бы оправдываясь:

            — Не едут… Они сами его боятся! Мафия! Говорят, надо, чтобы он на меня с ножом бросился и чтобы обязательно при свидетелях. Господи, неужели никакой закон под него не подходит?! Пять месяцев такой кошмар продолжается — что делать, что делать?..

            И она позвонила еще раз.

            — Милиция! Почему-то никого нет от вас…

            Тогда я понял, что все мои фантазии, вместе взятые, не стоят одной-единственной «мечты» это несчастной матери.

 

            Такая категория, как человеческая уверенность, — житель времени. Соответственно и люди делятся на: а) уверенных в завтрашнем дне; б) уверенных в дне сегодняшнем и в) уверенных во вчерашнем дне. Всё общество людей живет сразу, одновременно и в детстве, и в зрелости, и в старости. Зато каждый, независимо от своего отдельного, личного возраста, может выбирать: какой именно «уверенности» он будет служить. Поэтому встречаются и молодые старики, и старые юноши.

 

            Профессионал сравнивает чудо бытия со своей схемой. Схема оживает.

 

            Оживленные души встречаются не там, где обитают оживленные тела.

 

            Если вы сумеете взглянуть на мир глазами жены, то вам обязательно захочется подружиться со всеми ее любовниками.

 

            Вы замечали, что перед тем, как погаснуть окончательно, свечи напоследок вспыхивают ярче? Умирающие листья, тела издают перед концом последний неслышный крик — выплеск энергии, некробиотическое излучение. То же и с поэтической душой человека, которая, прощаясь, светится особенно сильно. Поэтому так притягательно «прощание» в творчестве — некропоэтическое излучение. И горе тому художнику, чья душа догорела раньше, чем тело: свет вызывается умиранием.

 

            Как это грустно: одноразовая жизнь.

 

            Проверь, до какой степени ты свободен: а) сам себе хозяин; б) сам себе царь; в) сам себе бог. Неужели ничего не выбрал?!

 

            Борьба с соперником не так хороша, как бой с тенью.

 

            Грубую нашу жизнь творцы обычно изображают через какое-либо изящество. А вот попробовали бы они выразить изящество жизни через грубость, жестокость, грязь и слепую стихию! Ведь именно с этого начинала природа, у которой будто бы есть ученики…

 

            Любовь и ненависть — лошади: одна вывозит за пределы ада, другая — за пределы рая.

 

            Художник сказал: «Женщина! Я — автор твоей любви ко мне. Не всё получается с первого раза, приходится переделывать».

 

            Возможно, ум — это нечто, что может распределяться по принципу сообщающихся сосудов. Совместная жизнь больших и малых приводит к тому, что дети становятся умнее, а взрослые неизбежно глупеют. Так, через неделю жизни с детворой в лесном палаточном таборе я, ни о чем не размышляя, со стопроцентным исследовательским интересом сунул палец в раскаленные угли догорающего костра: горячо или нет?

 

            Материя непрерывно преобразуется в дух, так же, как дух, в свою очередь, постоянно превращается в материю.

 

            Развитие мира катилось колесом, Россия жила — скачками. Когда людей насильно гнали к общему «светлому будущему», они чувствовали себя одной огромной родней. Теперь — свобода. Каждый бежит в одиночку к своему персональному светлому будущему. В этом новом соревновании мы становимся чужими, как никогда.

 

            «Я недостоин!» — скажешь ты, но это признание не увеличит твоего достоинства.

 

            Умер один мой молодой друг, навязчиво-хороший и фатально нелепый восемнадцатилетний человек. Если он старался в каком-либо деле, то старался очень, чересчур, с поспешным рвением и, как правило, с нелепым, жалким результатом своих усилий. Всем было неловко обижать его бесплодное усердие, поэтому, кривя душой, хвалили, а он — рад был стараться еще более. Был…

            Я был с ним вечно не согласен, он жил не так и умер зря: криклив, болтлив и не опасен — царь с головою без царя.

            Получилось, что можно совмещать эпиграмму и… эпитафию.

 

            Если о человеке при его жизни и после его смерти вы говорите одинаково, то можно надеяться, что и покойный отплатит вам той же монетой.

 

            Память не знает различий между живыми и мертвыми.

 

            Гений не страдает от непризнанности.

 

            Серьезность — дорога слабых.

 

            Изо всех сил стараешься снять ню так, чтобы в каждой линии прочитывалось эхо внеземных гармоний, а получается — лишь голая баба… То же и с камнем, и с деревом, и с металлом — с любым материалом, который мастера раздевают по-разному: одни — до тиражируемой порнографии, другие — до неповторимого шедевра.

 

            Говорящее трепло менее оскорбительно, чем трепло слушающее.

 

            Художник сказал: «Женщина! Ты видишь во мне карикатурность мужа. Я вижу в тебе карикатурность рода человеческого!»

 

            Лучше всех о нравственности может поведать только раскаявшийся преступник.

 

            Где быт, там и быТло.

 

            Говорят, что человечество, смеясь, расстается со своим прошлым. Ах, если бы оно так же научилось расставаться со своим будущим!

 

            Еще раз убедился, что в наш суетный век только в постели открывается самое сокровенное. Итак, мы поужинали и легли. Сначала она захотела купить акции, чтобы иметь тринадцать процентов годовых, потом она захотела купить два новых японских телевизора и продать один старый, потом она захотела украсть со службы полведра толченого мела, потом она захотела… меня. Так мы поссорились.

 

            В присутствии посторонних поведение родственников становится лучше. Потому что в «поведении» участвуют не они, собственно, сами, а тот желаемый хороший образ, что осознанно изображается. Значит, один из самых простых рецептов, успокаивающий семейные ссоры — это относиться друг к другу, как чужие, как в первый день знакомства, как к обидчивому, но полезному соседу. То есть, уважительно. Так можно попытаться обмануть извечную российскую традицию — в поисках уважения к себе бить своих же.

 

            Россия. 1917-й год — начало политически-безнравственного варварства. 1991-й год — начало экономически-безнравственного варварства.

 

            Ночь меж устами разливная, скрипит диван, как канифоль… Будильник — мина часовая — убьет счастливых в 6.00.

 

            Если тело перестало стремиться к путешествиям, значит, душа потеряла земной интерес.

 

            Художник сказал: «Женщина! Я постоянно помню о том, что обязан тебе своим счастьем. Но не дай Бог, если ты станешь об этом напоминать!»

 

            Безглазый при движении пользуется палочкой, материалист — проектированием.

 

            У очень сытого и у очень голодного есть в мире общий родственник — это одиночество.

 

            Уточнение предыдущих наблюдений: культура разделилась на несколько «автономных» слоев, причем, слои эти не примыкают друг к другу, не переходят плавно из одного в другой, как представлялось накануне, а имеют такое разделение, что между — провал, пустота, непреодолимый почти вакуум; потребитель или творец «нижних» уровней не в состоянии понять ценности «верхних» — и наоборот.

            Мой друг, человек с весьма утонченным вкусом и, вместе с тем, с вполне демократической терпимостью к проявлениям любого творчества, был ошеломлен, испытывая стыд за тех, на чьем творческом вечере он побывал; выступали семнадцати-восемнадцатилетние сочинители: «Я был поражен крайне низким уровнем, на котором расходуются эти талантливые, в общем-то, ребята!» Слово «расходуются» он выделил особо. Так отзывчивая, но плохая хозяйка и продукты израсходует, и время потеряет, и накормить никого толком не сможет… И хозяйку жаль, и продуктов.

 

            Настоящая вера независима и подчиняется только свободе.

 

            На лице у женщин отражается внешняя порочность их жизни, у мужчин — внутренняя.

 

            Любовник был особой масти: как суд, — к себе приговорил! Невольный срок имело счастье, как будто он и впрямь любил. На ложь любовью отвечая, любовь лишь ночь брала взамен. Он был хорош. Хотел, скучая, без обещаний, без измен.

            Но срок закончился однажды, от счастья вор — освобожден, и воровской любовной жаждой к неутоленью пригвожден.

 

            Мужчины выпили пива.

            — Это что? — спросил ребенок.

            — Кака! — сказал отец.

            Мужчины выпили водки.

            — Это что? — спросил ребенок.

            — Бяка! — сказал отец.

            — Хочу каку-бяку! — закричал ребенок.

 

            Молодые эгоисты любят собираться в стаи. И если из этой стаи жизнь беспощадно выбивает одного, другого, третьего... то это мало отвлекает оставшихся от наслаждения жизнью. Знаете, как бьют тетеревов на охоте? Из укрытия, из шалаша! Во время токовища эти самовлюбленные фанфароны могут сидеть на дереве до тех пор, пока охотник не перещелкает их по одному; живые лишь удивленно-равнодушными взглядами провожают падающих товарищей до земли… И — вновь токуют! Не в этом ли, зачастую, кроется бессильная ненависть стариков к молодежи? Ведь старики уже давно «оттоковали» свое, зато теперь они хорошо слышат все подозрительные шорохи жизни.

 

            Художник сказал: «Бойтесь безобидных! Они заставят вас чувствовать себя мерзавцами и подлецами».

 

            Попытка собрать воедино всех счастливых заканчивается, как правило, всеобщей трагедией.

 

            Телевидение, компьютерная связь — все-таки наркотик. Информационный алкоголизм. Знакомые стадии: привыкание, пик толерантности, развал. Экран — полностью готовое к употреблению, синтезированное «духовное вещество», поэтому увлекаться им опасно. Естественный баланс жизни и здоровья подобен палке: не перегибай, сломаешь!

 

            Координаты мира — это не то, что люди называют словами «длина», «ширина», «высота» и «время», а то, что они называют словом «боюсь».

 

            Философично восхищаюсь: в травинке каждой — жизни стяг! Участок… Лето… Чертыхаюсь: пора пропалывать сорняк.

 

            Поклонение недостижимому создает скуку.

 

            Начинающих поэтов нужно убивать такой фразой: «Отсутствие опыта и самостоятельных мыслей не компенсируется, голубчик, никаким вдохновением».

 

            Глупый хочет, чтобы весь мир узнал о нем, умному же хорошо и от того, что он сам знает о мире.

 

            Российский обыватель очень своеобразно реагирует на неудачи различных всенародных подлецов — премьеров, правителей, маршалов, генеральных секретарей. Когда, например, у высоких мерзавцев не получается правительственный заговор, обыватель не столько радуется вслух победе добра, сколько с живейшим интересом рассуждает: как, на его взгляд, нужно было этот заговор делать, чтобы не сорвалось… Парадокс? Нет, просто в России — все разбойники: симпатия к разбою, к авантюре — в крови, в глубочайшей традиции, в генах, черт побери!

 

            Человек напоминает перевернутый айсберг: видимая его часть присутствует на земле, невидимая — в небе.

 

            Играть можно с жизнью, но не с детьми!

 

            Какая странная подмена: слова менялись на слова! Как раб, всенощно и вседенно я помнил ту, что знал едва. Ее лицо, ее дыханье, ее бессвязные уста, да глупых мыслей трепыханье — и призрак мой, и пустота.

            Лишь в одиноком откровеньи, с самим собой наедине, я разговариваю с тенью, что бьется птицею во мне.

 

            Существует некая критическая черта насыщенности текста, за которой автор не в состоянии расставить… знаки препинания — запятые, двоеточия, тире. Линейный смысл выходит из-под контроля, «правила движения» для контекста — иные. Здесь указатели, знаки препинания становятся чуть ли не хозяевами положения! Посадить, однако, такого «хозяина» в строку, точно на его единственное место, не так-то просто. Поставишь сюда — один смысл, туда — другой… Европейские авторы с удовольствием заимствуют восточную традицию: тексты оставляют вообще без каких-либо указателей препинания — мол, читатель, авось, окажется умнее автора и сам расставит всё, как надо.

            А живая речь — просто перешагивает через свою бумажную сестру.

 

            Ах, что вершины выше? То рушу, то вершу… Душа сознанием дышит, и я — вослед! — дышу.

 

            Экономя на любви, вы рискуете заработать язву духа.

 

            Свежая власть означает амнистию. Свобода имеет преступные мысли. Новая женщина думать об этом не хочет.

 

            На городском вещевом рынке — барахолке — стоял мужик, торгующий зимней шапкой из… амбарных крыс. Цена шапки — 800 рублей. Радио говорит о победе демократии.

 

            Книга — еще далеко не вершина возможностей Слова; в лучшем случае, это — всего лишь «законсервированная» проповедь.

 

            Возраст и старость — не одно и то же: старость подразумевает качественность возраста.

 

            В каждом человеке, пока он действует, работает некий неустанный внутренний механизм сравнений. Сравниваем сегодняшнее с сегодняшним — просто живем; сравниваем настоящее с прошлым — улыбаемся; и только сравнивая сегодняшнюю данность с будущим иллюзорным представлением — грустим. Потому что можно отмахнуться от всего, кроме будущего — это единственная неизбежность жизни.

 

            Идея. Психологические тесты предлагают жесткий выбор: «да» или «нет»; однако большинство людей, за редкими исключениями, живут совершенно иначе: как раз именно неопределенность, расплывчатые толкования, рассуждения на тему — вот что точно отражает внутреннее состояние. Поэтому «да» или «нет» — приблизительный продукт «кустарного» самоанализа. Идея состоит в том, чтобы заменить трудные для ответа «да-нет» на гораздо более привычные «нравится-не нравится». Как организовать на практике? Ну, дать, например, прочитать книгу и попросить испытуемого выбрать из нее отдельные места по принципу «нравится-не нравится»; на основе знания законов данного текста (а не теста!) психоаналитик легко «прочитает» особенности личности.

 

            Жизнь — лавина. Но от дикого камнепада жизнь людей отличается тем, что мы валимся не по правилам: и наверх, и вниз, и набок, поближе к дивану…

 

            Старая дева. Ведьма. Темная непорочность.

 

            Чем отличается тест от текста? Человек, «протягивающий» себя по тексту книги, вызывает в своем внутреннем эфире особое звучание, симфонию переживаний, музыку эмоций. А возможности теста подобны возможностям шарманки: мило, но очень уж однообразно.

 

            Пустая голова поймала как-то парочку мыслей. Но сразу выпускать их на волю не захотела, а решила подождать: пусть-ка парочка размножится… Не получилось. Мысли в неволе не размножаются.

 

            Горизонтальные морщины на лбу людей свидетельствуют о наличии земных тяжестей; вертикальные — следы от тяжестей небесных.

 

            Художник сказал: «Эй! Когда я на тебя смотрю, то вижу человека разного, а когда ты говоришь — всегда одинаковый… Поменяйся!»

 

            Одни ищут правду снаружи, другие носят ее в себе.

 

            Ни одно из качеств человека не должно руководить другими качествами в нем.

 

            Любимая! Ты научилась дышать моим дыханием. Теперь я рискую стать заложником твоей беспомощности.

 

            Художник сказал: «Не бойтесь испортить мне настроение, оно всегда плохое».

 

            Ребенок не поверит в огонь до тех пор, пока сам не обожжется. Человек не понимает смерти до той поры, пока не умрет.

 

            Умирать боится лишь тот, кто боялся жить.

 

            …Дома хозяйка застала такой беспорядок, что расстроилась и легла на диван без сил, и уснула в обиде и оплакивании тщеты своей. Вот он! — гнусный козырь «женской слабости»! Ведь у нормального работника трудности вызывают желание действовать, а у того, кому внушали, что слабость — это достоинство, наступает желание ухаживать за своей несчастностью.

 

            Преждевременное и непомерное современники согласны принять лишь в обличии паяца.

 

            Знакомая поэтесса призналась: «Не могу больше! Давит провинция. Уезжаем с мужем в Питер, там я, возможно, смогу раскрыться полностью». Дай-то Бог! Хотя тайный внутренний насмешник тут же шепнул, что настоящая провинция находится в тебе самой, голубушка, а не вокруг, что мир полон примеров, когда иные деревенские затворники открывали в своем сердце не Питер, а столицу Вселенной. И тогда затворник произносил, должно быть: «Не могу больше!..» — и бежал от земных столиц еще дальше. Потому что столица в тебе и столица в миру — враги. Я очень хочу верить в то, что поэтесса доживет до своего второго бегства.

 

            Мир — это огромное состояние по имени Мечта. Если это состояние разбить на акции, то получится удивительная картина: с детства каждому выдается полностью весь пакет акций — владей! весь мир — твой! Но за многое в жизни приходится платить, причем, не деньгами или временем, как часто кажется, а единственно — мечтой. Состояние тает. Счастлив тот, кто до старости сохранил свой «контрольный пакет».

 

            Зачастую предмет разговора нужен не для того, чтобы услышать, а для того лишь, чтобы посильнее распалить воинствующий дух вечно недовольного обывателя-борца за свое счастье, за свои права, за свою точку зрения.

 

            Художник сказал: «Видишь эту великую картину? Ты любуешься ей и только ей, ты сам весь принадлежишь этой картине. Знаешь, почему? Потому что у нее нет автора! А если бы ты знал его имя, ты стал бы еще любоваться и самим собой, точнее, тем, что ты знаешь больше других… Коллега! Оставь после себя дела, но сотри с них «строительные леса» — память о себе. Согласен?.. Нет?! Тогда берегись, после тебя семена твоего имени взойдут, как сорняк, и они закроют плоды дел бесполезной тенью».

 

            Художник сказал: «Смертные любят равенство».

 

            Вот так заповедали боги, вовек непреложен завет: есть равенство в прошлой дороге, в будущей равенства — нет!

            Бытийства дрожащая жилка стремится усвоить предел; то страшно, то хладно, то пылко явление духов и тел.

            Геройская злоба бессильна, тиран объявляет набег. И жалкой становится пылью ревнитель чудес — человек.

            Лишь тихое обыкновенье по силе сравнимо с мечтой. Усталого духа смиренье парит над могильной плитой.

 

            Секрет мудрости очень прост: любого считай умнее и лучше себя.

 

            Художник сказал: «Женщина! Если ты будешь меня только любить, я умру. Извольте и ненавидеть!»

 

            Всяк, глядя в гроб, любуется собою. Слепых не жаль. Ослепших жаль до воя!

 

            Что мирянину радость, то святому печаль.

 

            Если на вопрос: «Что вас восхищает в жизни?», — респондент начнет перечислять предметы своего восхищения — это неполноценный человек. Он не смог сказать: «Всё!»

 

            Преступления совершаются от одиночества.

 

            Есть люди, которых ни в коем случае нельзя согревать похвалой — протухают мгновенно!

 

            Сегодня ночью видел странный сон. С милой мы ехали куда-то на телеге, запряженной тощей лошаденкой. И надо было ехать через лес. Но с условием: все наши чувства покинут нас. Я очень испугался, что когда мы выедем из леса, то не сможем вспомнить своих чувств, они потеряются, заблудятся навсегда. Поэтому пришлось срочно и очень много потрудиться: буквально законспектировать каждое чувство, каждый нюанс чувств на бумаге, нагрузить этими записями полную телегу, и только тогда, в каком-то страшном, жутком животном паническом беспамятстве, дико нахлестывая скачущую клячу кнутом, — прорываться через лес. А на той стороне — ослепительный свет, много воздуха, радость, возвращение сознания, памяти и — огромное, невероятное обновление и очищение всех проснувшихся наших переживаний. И я среди ночи проснулся. Милая спит на моем плече. Хорошо и сладковато-страшно. Лежу и думаю: надо бы конспекты сжечь…

 

            Писал сказку для детей. Удивительно сложно, интересно и выматывающе! Во взрослой игре со словесной вязью можно позволить себе роскошь — быть сложным. Для детей нужна лишь суть, непрерывная простота! Да еще в иносказательной подаче. Труден не сам материал, а именно — непрерывность простого. Настоящие детские сказки таят в своей «примитивности» чудовищную силу воздействия! Поэтому трудно. Зато до какой замечательной, банальнейшей вещи удалось докопаться, выбираясь на ясную поверхность жизни из своих индивидуальных, так сказать, глубин; весь человеческий мир, любая вещь в нем, духовная или материальная, — всё было когда-то придумано в своем начале. Я был потрясен: главное занятие людей на земле — придумывать! Всё остальное — мельче, второстепеннее; фантазия — это и есть тот пресловутый «смысл», который ищет вечно подслеповатая наша мечта.

 

            Человек — столп: от неба до земли.

 

            Слова «люди» и «добыча» неразделимы; «добыча» и «человек» — несовместимы.

 

            Художник сказал: «Я счастливый человек, я никогда не хотел быть первым».

 

            Если ты согласишься со мной, мы порадуемся вместе. Если ты не согласен, я порадуюсь вдвойне.

 

            Искусство не содержит решения. Задача искусства — подвести, задача ценителя — взять.

 

            Есть люди, которые подобны в жизни рабочим лошадкам, правда, с некоторой странностью: пока есть груженый воз — лошадь старается, нет воза — ложится помирать.

 

            Жила-была голова. Медная. Сто лет назад этой головой мел в ступке толкли. И всё было по правилам, всё находились на своих местах: голова толкла, мел — толокся.

            А потом Медная Голова решила своей жизнью зажить. И зажила: не слышит, не видит, не говорит, а шатается, ушибает по чему попало. Все ее ругают, а ей хоть бы что! И вот однажды ударилась Медная Голова об колокол… Какая музыка получилась! Все вокруг восхищаются, все музыку хвалят. Медная Голова радуется: ее работа!

            А потом у медноголовой глазки появились: видеть стала. Думали, на пользу это, однако куда там! Теперь как увидит Медная Голова чужой чей-нибудь колокол, который живет себе тихо да скромно, так сразу с разбегу головой в него — ба-бах! И кричит Голова на весь свет: «Это я музыку сделала! Это — я!» Но никто почему-то не хвалит… Вот ведь какой век на дворе: раньше сослепу били — звучало, теперь зрячие ударяют — не радует…

            А вообще-то это притча о молодых ворах чужого «звучания» — нетерпеливых творческих недоносков, целенаправленно, увы, зряче потрошащих живой чей-то колокол. Теперь таких много.

            Подхватит писателишка чужую интонацию, чужой мотив, идею, да и выносит в себе до полноценного произведения. Все ахают: ах! Оригинал! А он уж и сам не помнит, от кого «оплодотворился». Уверенно так: «Моё!» — говорит. Похоже на рожающую проститутку.

 

            У меня есть один (извините за мягкое выражение) говенный приятель. Вечно он подвизался на каких-то третьестепенных, малоответственных и, разумеется, малооплачиваемых должностях. На выпивку хватало. Неожиданно фортуна дала финансовый шанс — оклад вдесятеро больше прежнего! Уж как он сразу заважничал! Пришлось объяснить: «Дорогой, люди меняются только с той стороны, с какой способны себя видеть. Ты теперь видишь себя только с денежной стороны, а я, как видел тебя с говенной стороны, так с нее же и дальше наблюдаю. Ничего не изменилось. Уж извини!»

 

            Хорошая жена понимает и душу, и сердце, и тело мужчины. Но в чем-то может не хватить понимания — эту брешь заполняет любовница.

 

            Художник размышлял: «Вот ведь как получается! До свадьбы я хотел ее, а она медлила. Теперь наоборот: она хочет, а я медлю…»

 

            Дух и душа: эхо вложено в эхо.

 

            Кого считать «нормальным»? Абсолютное большинство: те, кто пользуются известным источником и получают известный результат.

            Зато ненормальные многовариантны: те, кто пользуются известным источником и получают неизвестный результат; те, кто пользуются неизвестным источником и получают известный результат; и особенно хороши те, кто пользуются неизвестным источником и получают неизвестный результат. Например, поэты.

 

            Начать новое дело — это правильно ухватить конец того клубка, который ты хочешь размотать.

 

            Творческий человек напоминает ныряльщика, ловца жемчуга. Ныряет он в бездну небесную: выдохнет жизнь, а вдохнет — вдохновение. Иных глубина насовсем забирает.

 

            Когда ваш оппонент говорит о деле, а вы в это время чувствуете личную обиду, — то вы лично для этого дела не подходите.

 

            «Бог присутствует в каждом из вас!» — говорят пастыри. Правда, они забывают добавить, что присутствует он — по расписанию дьявола.

 

            Наверное, это — открытие: буква «О» стоит точно на середине русского алфавита — 16 знаков перед ней и 16 после. Это — самая старшая среди букв, большинство слов начинается именно с нее, наиболее часто она встречается и внутри, в составе слов. «О» — это точка буквенного взрыва, начало азбучной «вселенной».

            Методологическая рекомендация для изучения азбуки может выглядеть так: если хочешь отыскать действительное начало — ищи середину. Золотую середину! С этого места и учись. Прямолинейное восприятие людей приучено к ошибке: за начало принимать… край. «А» — это край, и «Я» — это край. Истинное Начало всегда единственно!

            Кабалистическое приложение: (буквам азбуки присваивается порядковый номер) сумма буквенных номеров любого слова состоит из двух частей-слагаемых, которые можно сравнить и определить к какой энергетике — «светлой» (сумма до «о») или «темной» (сумма букв, стоящих после «о») — относится данное слово. Здесь полная свобода для творчества — всякий любитель волен организовать свои правила счета! Фонетика языческих групп и этносов, к примеру, «смещена» изрядно. Наиболее часто повторяемая гласная у удмуртов — «Ы».

 

            Художник сказал: «Я никогда не жалуюсь. Зато как ворчу!!!»

 

            Мало — плохо, много — смертельно.

 

            — Отчего вы расстались?

            — Она утверждала, что ценит меня больше собственной жизни.

            — ?!.

            — Не люблю излишеств!

 

            Разнообразие дают лишь трудности, победы одинаковы в принципе.

 

            Во внутреннем мире свобода и дисциплина — одно и то же.

 

            Ошибки хранят от чужих славословий, от собственной лести — стаканчик спасет. Войди в меня, Бог, заночуй в этом крове, а утром мы вместе уйдем на восход!

 

            Недобитый дракон притворяется побитой собакой.

 

            Цитатам следует обращаться с людьми так же осторожно, как с сильным ядом: в небольших дозах люди полезны для цитат, при неограниченном употреблении — цитаты гибнут.

 

            Знакомый архангел пригласил меня к себе поболтать. Мы сидели на облаке и кощунственно хохотали. На материках бушевал эпилептический припадок. Возвращаться не хотелось. От визита на Землю архангел отказался. Никто не видел, как я плакал.

 

            Экономисты-энергетики навязали свой режим: весной и осенью время разом, по единой команде, смещается ровно на один час, весной — туда, осенью — обратно. С некоторого момента все часовые устройства в моем жилище стали производить эту коррекцию… сами, без внешнего вмешательства. Вещи обретают обыкновение автоматически подстраиваться под жизнь хозяев.

 

            Россия — «серединная» какая-то страна, люди, точнее, в ней какие-то «серединные»: ни то, ни се, ни рыба ни мясо, не живы и не мертвы… — вот и тянутся россы с одинаковой завистью во взгляде за кордоны: там, мол, и живут по-настоящему, ах! — там и умирают-то не понарошку! Не то что у нас!

 

            Я сам пишу стихи, поэтому по простому закону подобий постоянно общаюсь с несчастными существами — поэтами. Они, как известно, разные. Кто-то их подразделяет по тематической направленности интересов, кто-то по уровню профессионального, что ли, мастерства, кто-то по виртуозности в мире образов, по замысловатой оригинальности, по новациям в области форм, по эквилибристике логических парадоксов, по… — в общем, черт ногу сломит, если перечислять; каких только цветочков и ягод не сыщется на могучем древе творящего познания! Чтобы не уподобляться спорщикам, выясняющим «чей нос лучше?», я «разделил» для себя всех, склонных говорить рифмами и ритмами, по несколько иному принципу: по масштабу мышления. Этот формальный прием кое-что упростил. Теперь получилось так: одни оперируют лишь своим внутренним мирком, другие мирком внутри, бытом и сегодняшним временем, третьи замахиваются на всё предыдущее плюс вся история человечьего бытия, четвертым подавай самого Вседержителя. И всё связывает один небольшой значок — «плюс». Потому что без него не сойдутся воедино ни тайны растущей личности, ни задачи труда и ремесла, ни сопричастность с великим. «Плюс» — это и есть поэзия, а мы — буквы.

 

            Никак не могу понять, о чем речь, когда говорят: талант подражания.

 

            Если ты учишься, если ты продвигаешься в своем развитии, то обязательно «примеряешь на себя» и чужое готовое платье, и чужие вершины. Для пишущих это — и стиль, и степень насыщенности письма, и сюжеты, и чарующая музыкальная вязь особого слога… Не надо лишь путать, и примерять фрак в грудном возрасте, а в зрелом бояться расстаться с ползунками.

 

            На мой взгляд, душа — это опытная служанка при дворе сегодняшнего времени, которая хорошо знает свое дело: искусство копирования искусства.

 

            Однажды автора спросили, что он чувствует, когда садится за написание каких-либо текстов? (Только не «что?», а «как?»!) Автор ответил, насмешив тем слушателей, что чувствует себя при этом, как… недоеная корова. Может быть и смешно, но, сравнение точно отражает суть процесса. У коровы нет выбора: с одной стороны, она непрерывно питается, с другой, ее навсегда «раздоили». Творчество — процесс необратимый.

 

            Так уж устроена эта свистулька бога — человек: он начинает «звучать» и тогда, когда внешний мир вливается в его внутренний и тогда, когда наоборот.

 

            Письменное послание к людям от сердца начиналось бы со слова: «Братья!» Письменное послание к людям от разума начиналось бы: «Коллеги!»

 

            То, что с мужской стороны выглядит, как доказательство любви, с женской выглядит, как аксиома.

 

            Культурное семя, лишенное искусственного ухода, брошенное на произвол случая, превращается в кислый дичок. Дичок устойчив в природе, культурное семя — нет. Напрашивается предположение, что культура — это искусственное опережение эволюционного хода природы. Поэтому возможно обратное превращение: из дичка в наливное яблочко.

 

            Очень простая мысль: молодые хотят знать свое будущее, старики своего будущего знать не хотят — старики вспоминают молодость. Знание стариков эквивалентно их опыту. Ничего такого страшного в смерти нет, — работает нисходящая ветвь естественности: один из участников мироздания дом построил, а другие этот дом так же последовательно и аккуратно, не портя ни одной детали, разбирают — чтобы снова можно было строить.

 

            Выяснение отношений между реальностью и абстракцией заставляет подражать недосягаемому.

 

            Самый великий поэт — природа и, как всякий поэт, она заговаривает свою судьбу наперед. А в этой ее судьбе: и судьба человека, и судьба человечества. Заговорить себя «по образу и подобию» того, чего еще нет, — вот высший образец стиля самосотворяющего бытия. Но не опасно ли призывать великие силы безгрешного будущего на хилые плечи порочного настоящего? Опасно, еще как опасно! Поэтому природа вынуждена заранее готовиться к будущим испытаниям, к будущему греху, она вынуждена увеличивать «запас прочности» своего терпения и уповать на крепость неистощимого покоя.

 

            После каждого предложения можно помолчать секунд 10–15. Должна появиться «объемность».

 

            Царица тишины — отчужденность. Подражая любви, ты рискуешь сгореть. Абсолют и несовершенство несовместимы. Чем дольше я живу, тем больше я теряю себя самого.

 

            Говоря «сегодня», я имею в виду несколько сегодняшних тысячелетий.

 

            Узнать будущее легче всего через порчу: гнилое зреет досрочно.

 

            Рабы учений охотно выполняют команды: нельзя! голос! рядом! взять!

 

            Познавший суету сует перестает читать книги.

 

            Подражать могучим идеям опасно: вместо одного полноценного источника могут получиться миллионы его «недоношенных» копий. Ты ведь не знаешь, откуда ты вышел и куда придешь. И придешь ли, и вышел ли? Береги, дорогой, себя, и ты сбережешь многое!

 

            Бумеранг? Это то, что бросается в глаза из зеркал.

 

            Интерес гаснет при встрече с темной ненасытностью.

 

            Чужая мысль соблазняет не хуже женщины иной!

 

            Художник сказал: «Познай себя. Сегодня же!»

 

            Есть люди, у которых неукротимая жажда работать проявляется именно тогда, когда все отдыхают.

 

            Любовь — это когда женщина находится рядом, но никакого вреда не делает.

 

            Каждый прав по-своему: одни с успехом доказывают, что произошли от бога, другие, с не меньшим успехом, что от обезьяны.

 

            Есть совершенно особая разновидность говорящих: они всегда говорят правду, но в голом виде правда кажется им слишком скучной и поэтому речь украшается дополнительной ложью.

 

            Я совершенно не помню, как и почему я попал на эту планету. Знаю только, что был рожден в стране, называющей себя «Россия». Жизнь здесь устроена так же, как в тюрьме.

            Сначала мной распоряжались родители. Они меня любили, и я их любил. Но их любовь не знала ничего, кроме команд и безоговорочного подчинения — так жить их научили правила огромной казармы. Потом мной стали распоряжаться грустные дяди и тети, которые мучили детей казенным счетом и тюремной грамотой. Я сопротивлялся. Но все, кто имел право командовать, обязательно говорили: «Ты принадлежишь…» И каждый называл свое: семью, школу, организацию… Когда я настаивал: «Нет!», — в ответ получал: «Ты обязан!»

            В этой стране у меня отобрали собственные мысли. Здесь мне вложили в руки оружие. Мое существо приучили зависеть от некрасивых желаний.

            Россия, вероятно, самая лицемерная страна на планете. Ее принято благодарить за испытания. Жизнь перестанет человеку принадлежать здесь с момента рождения, а душа до конца дней своих играет со смертью.

 

            Смеющаяся бедность — богатство, смеющийся богач — сокровище.

 

            Дураки в мире распределяются так же, как мухи: либо они при помоях, либо при сладком пироге.

 

            Председатель всегда хотел быть только Председателем и никем больше. Где бы он ни появлялся — на улице, на собрании, на тожественном ужине, в компании с женщиной — обязательно давал понять: рядом не кто-нибудь, а Он Сам. Доказательством, что Председатель действительно Председатель, занимались все люди: друзья, родственники, случайные гости города, доброжелатели, насмешники, барыги — активная публика.

            Теперь мы, горожане, на него пальцами показываем и хохочем. Он видит — радуется. И шляпу приподнимает. Узнаете? То-то! Мы его сами выбрали. И еще выберем.

 

            Блаженство с разумом не дружат.

 

            Художник сказал: «Ищешь границу между тьмой и светом? Она — в тебе!»

 

            Мой компас — ты. Только поэтому я не боюсь уходить.

 

            Женщина, что сюрприз: без «упаковки» теряется главное — неожиданность.

 

            Стремление к лучшей доле делает доли жизни разными.

 

            Во всяком увлечении мужчину ведет авантюризм, а женщину — выгода.

 

            Опять — ничей, вновь — в никуда; я снова чистая страница. Ответ — в ответ — не угадав, ответ ответа сторонится.

            Эпистолярное нытье, ах, унизительное право: твердить в прощании: «Мое!», и смаковать обиду: «Браво!»

            В начале только и в конце легко встречаются ответы. Да знак вопроса на лице — на промежуточные лета.

 

            Наиболее изощренный способ самоубийства — жизнь.

 

            Мой друг защищает только те принципы, которые считает своими. В нашей дружбе есть всё, кроме надежности.

 

            — Хочу к тебе! (Как она непосредственна, ее нельзя не любить!)

            — Хорошо, приходи. (Фальшь мою опыт скрывает.)

            Какая досада, что нельзя отключить телефон!

 

            Вот случай. У меня есть знакомый, прозаик-шизофреник. Настоящий, с диагнозом. Так вот, к нему ночью пришла другая моя знакомая, поэтесса — у нее эпилепсия. Представьте, он стал ее душить! Теперь думаю: я-то кто?! Ведь это я их познакомил!

 

            Дурак «к себе тянет», умный «в себя вбирает».

 

            Мой друг гордился тем, что, путешествуя по жизни, всюду вырабатывал «антиидею»: «Это гораздо труднее, чем выработать саму идею», — многозначительно пояснял он сомневающимся. А как проверишь? Впрочем, один способ, возможно, и подошел бы: если после встречи «идеи» и «антиидеи» не останется даже праха, значит, обе они были хороши.

 

            Ад на поверхность всплыл, как материк.

            Гиганта держит совесть, мелюзгу — гигант.

 

            Жизнь — точка встречи материи и духа. В этой точке, опускаясь, кристаллизуется колония веществ, а, поднимаясь, группируется колония космических волн. Волна жизни, как волна же и гаснет. Следов жизнь не оставляет.

 

            «Инопланетянин» — это тот, кто не любит свою планету.

 

            Личное горе или счастье кажутся очень большими; чтобы не заблуждаться, — отойди от них подальше!

 

            «Не актуально!» — говорят о фактах, которые устаревают вместе с газетой-однодневкой. Архангел-журналист мог бы провести аналогию: «Мир людей — это однодневка вечности. Не актуально!»

 

            Возражающий — не слышит!

 

            Любой, даже самый скрытый, самый неявный и неразвившийся порок начинает расти от простого соседства с теплом и светом. Как сорное семя на грядке.

 

            Любовь для отшельника — болезнь.

 

            Сквозь тучи синева, смотрю туда, как пленник: до смерти — срок.

 

            Тишина неповторима, а голоса тиражируемы.

 

            Идеал не знает компромиссов.

 

            Вера, Надежда, Любовь… Расставшись с первой женой, я научился жить без Любви, расставшись со второй, научился обходиться без Надежды, теряя третью — освободился и от Веры. Теперь ничто не мешает мне жениться по-настоящему.

 

            Хороший палач помогает допрашивать самих себя.

 

            Женщины обладают двойной энергетикой. Допустим, днем, на работе женщина «донор», а вечером, дома — «вампир»; днем она с радостью отдает себя другим, а вечером поедом ест окружающих родственников, восполняя дневные траты… Если и мужчина поступает похожим образом — это баба.

 

            Дети — стопроцентные вампиры, поэтому среди педагогов так много людей с истощенной нервной системой и шатким физическим здоровьем.

 

            Художник сказал: «Ты не можешь понравиться другим, потому что ты непрерывно нравишься себе».

 

            Художник сказал: «Женщина! Не спрашивай меня о любви — это может быть началом моего разочарования в тебе. Потрудись сама ответить на свой вопрос: «Ты меня любишь?»

 

            Один мой деревенский приятель перестал сомневаться в себе и враз заделался бизнесменом, председателем районного общества охотников и рыболовов, обозревателем районной газеты, членом правления общества инвалидов, народным заседателем и еще кем-то местах в трех-четырех — до кучи. Приятель этот — человек весьма кипучий в жизни, хоть и инвалид, без комплексов, а уж в беседе, как в вызывающем откровении, и вовсе прям до конфуза.

            Группу инвалидов-бизнесменов из России пригласил погостить на побережье Средиземного моря, расслабиться в пятизвездочном отеле один испанский миллионер-благотворитель. То есть, «туда», «там» и «обратно» — всё за его счет. Оказался в этой группе и мой деревенский знакомый. А уж когда вернулся, рассказал, не скрывая лихой доблести, кое-что.

            — Ты не представляешь, какие там живут дураки! Сплошь! Сделать там свой бизнес — раз плюнуть! Часы, например, в одном магазине берешь, а сдаешь в другом — уже в два раза дороже. Или с зонтиками операция: берешь, скажем, зонтик в одном магазине, где он стоит пять долларов, и тащишь в центр, в другой магазин, а там изображаешь из себя — мол, не понравился, верните деньги, возьмите свой зонтик… Берут! Понимаешь, берут! И двенадцать долларов платят. Ну, дураки! Я таких дураков в жизни не видывал! Они даже не догадываются, что у них деньги просто так валяются — только подбирай! Я у таксиста восемьдесят долларов хапнул, пива на оптовой базе купил, свезли на пляж — с «наваром» в десять раз в миг распродал. Таксист всю дорогу орал от восторга: «О! Рус! Бизнес!» А еще я гармошку с собой возил — вышел на пляж к ихним миллионерам, да как начал!.. Специально протез отстегнул, чтобы видели, как одной рукой наяриваю. Ты что! — Миллионеры вокруг меня плясать начали, понял! Один даже контракт предлагал, гастроли по Испании, понял?! А потом я удочку в магазине за шесть долларов взял и давай рыбу на каком-то канале ловить прямо в городе. Клюет без остановки! Ты не поверишь, эти дураки в очередь ко мне выстроились: по три доллара за штуку отдавали. Ну, дурачье! Как дети!.. Я скоро по своим «инвалидным» приглашениям еще и в Турцию съезжу — гармошку с собой возьму обязательно…

            Я насмеялся до икоты, а потом, все-таки, не удержался и произнес то, что напрашивалось, очевидную банальность, робкое:

            — Стыдно, вообще-то…

            — Тебе стыдно, потому что ты тоже дурак!

 

            Художник сказал: «Мужчина учится владеть собой, а женщина — владеть мужчиной».

 

            Шел дождь. Писатель Х. пропивал гонорар в узком кругу друзей. Выпивки не хватило, так как писатель Х. в щедрости был более, чем умерен. Пили на работе. Допивать пошли в дом к писателю Х. По дороге к дому инициатор протрезвел. Друзья долго бродили меж каменных домов: «Ты что?!» — возмутились они. «Не могу вспомнить, где живу» — невозмутимо парировал владелец гонорара. Шел дождь.

 

            Друг живет мучительно: загорится — погаснет, поверит — разочаруется, даже веселится всегда под маской печали… И работа интересная, и не пьет, и не курит, и жену поменял удачно, и сам умница, а всё равно что-то не так, словно чудятся неведомые и невидимые кандалы большому и свободному сердцу, словно смущается их тайным звоном работающий ум. Всё дело — в цене: платят, увы, не за то, за что сам себя сам ценит.

 

            Вокруг словно что-то уменьшилось, во мне равновесие холода; спасаясь, лисою ты вешалась на шею спасителя подлого.

            Найдя наслажденье в неправильном, недожитом понимании, в отчаянном прогибе сабельном нагое явилось желание!

            И взгляд тот же все, извиняющий, и то же лица очертание, и знание жизни не знающей: и — тишины назидание.

            Но всё же встречаешь, неузнанной, погибель свою не погибшую, и, фотопортретом запуганный, целуешь видение нищее.

 

            Будут люди двух видов: дьявол с сердцем бога и бог с сердцем дьявола.

 

            Ложь точна и конкретна, а правда — неуловима.

 

            «Черта бедности» — это рычаг весов жизни, один конец которого держит чашу с деньгами, а другой — чашу души: если в одном месте «черта бедности» опускается, то в другом происходит неизбежный подъем. Русский вариант особый: черта бедности переломлена пополам.

 

            Художник сказал: «Спи! Сон — это прикосновение к будущему».

 

            Художник сказал: «Терпеть не могу! Душе гадить хочется!»

 

            Картина. Ладони хозяина лежат на глазах у преданного пса. Картина называется: «Счастье».

 

            Художник сказал: «Ты не можешь больше того, что ты можешь. Для настоящего чуда этого — слишком мало».

 

            Тайного лентяя легко вычислить: физические нагрузки уменьшают его интеллект.

 

            Единственный непобедимый конкурент на земле — зависть.

 

            Много в человеке парного: глаз видит форму и видит образ, ухо слышит звук земной и звук небесный, и только язык — один. Он — соединитель всего.

 

            Вот любовники, что слились в горячем ночном экстазе, а над ними — два невидимых существа, их души, в ужасе и омерзении отталкивающие друг друга.

 

            Новое в сексе — это не разнообразие его форм, а смена принципа: так рождаются черви любви — сердцееды.

 

            Создать по образу и подобию — это не означает создать такое же. Можно создать уменьшенную действующую копию, сувенир: действующую модель винтовки, локомотива, статуэтку… Люди, созданные «по образу и подобию божьему», — всего лишь «сувенирный» его вариант.

 

            Если уж бумага стерпела, то читатель и подавно стерпит.

 

            Свобода. В провинции появилась, запретная до недавнего времени, множительная и копирующая техника. Первое, что сделали тучи новоявленных средних, мелких и мельчайших дельцов, барыг, жуликов, это — визитные карточки. Причем, в абсолютном своем большинстве, эти визитки сообщают не столько о профессии владельца, сколь о его нетерпеливой и кичливой глупости: «Генеральный директор киоска», «Генеральный распорядитель бригады», «Генеральный координатор домоуправления» и т. д. Есть даже академики и генералиссимусы. Свобода в России начинается с самопоименования. И чем смешнее свобода, тем серьезнее глупость.

 

            Тела имеют общее начало — единый генный код. Эволюция разделила нас на виды. Поэтому нельзя стало судить о любви, жизни и продолжении рода по закону начала: человек не может лечь в одну постель с крокодилом. И дух жизни когда-то имел общее начало. Но и это разделилось. Поэтому не ложись с чуждым по духу в одну постель, ибо не соединится несоединимое: человек не может лечь в одну постель с крокодилом.

 

            Революция — чирей эволюции.

 

            Лучшая модель бесконечности — точка: здесь нет ни пространства, ни времени. Мы все возвращаемся в точку. Не надейся на загробное продолжение жизни. Опыты спиритов, откровения духов, так называемые «чудеса», воскресшие, вернувшиеся из реанимаций — всё это просто сведения или явления, по тем или иным причинам «вытащенные» из точки. А жизнь самой точки — всегда здесь, сейчас, сию секунду! В точке нет ни прошлого, ни будущего — всё одно в одном. И нет ничего удивительного в том, что при отсутствии времени и пространства (вспомни: у бога нет времени, а времени нет — в нуле) удается проделывать ясновидение или телекинез. С тем же успехом можно было показывать действие электротока пещерному человеку… Науке удается реализовать иллюзии потому, что всё уже есть. Ошибка идеи загробного царства проста, оно, мол, наступит потом. Увы. Потом — не существует.

 

            Художник сказал: «Смерть! Без этого понятия поэзия мертва».

 

            Живу, как время: невозвратно. Прощай, любимая, прощай! Обиды отзвук многократный за всё, что было, завещай!

            Чтоб ностальгия, как колода, пригнула спину над столом, и память воем дымоходным оповестила б зимний сон.

            Сердечный ком в кандальной хватке: великолепна мука — жить! Душа болеет лихорадкой, чтоб, исцелившись, исцелить.

 

            Любовь прощает всё. Этим слишком легко и просто воспользоваться. Любовь сама в себе таит соблазн порока. Любимая научилась обижаться, и я загадываю наперед нашу тихую катастрофу. Жалкая защита: пугать словами заболевшую судьбу! Милый мой человек, я совсем не приукрашиваю тебя, не выдумываю того, чего нет, не создаю иллюзий. У тебя обыкновенное лицо, обыкновенное, удобное для жизни, тело, умеренная смелость провинциальной души и вполне терпимые капризы. Я люблю тебя. Невысказанная ссора хуже тайного недуга. Говори! Обиден и труден путь жизни. Чтобы не помнить лишнего, достаточно опомниться.

 

            Мой Друг решил сам сшить туристическую палатку. Пока шил, всё считал: сколько ткани ушло, сколько ниток, на какую сумму фурнитуры и прочей мелочи? По завершению дела не без гордости объявил: «Получилось почти в два раза дешевле, чем в магазине!» За этим эпизодом, мне кажется, прочитывается важнейшая черта в российском понимании экономики и экономии: труд для себя — ничего не стоит!

 

            Эликсир бессмертия в напитке по имени Смерть.

 

            Художник сказал: «Люблю ли я свою жену? Противоречивый ответ дает мне право не спрашивать о том же».

 

            Ворчание — обессилевшая мудрость.

 

            Люди ищут, сходятся и расходятся. Лучше, конечно, участвовать в различных житейских перипетиях, помня о чести, порядочности, благородстве и достоинстве; так можно избежать крупных катастроф в человеческом облике. Сегодня позвонила жена моего двадцатитрехлетнего друга:

            — Он уходит! Я не знаю, что делать. Он хочет, чтобы я познакомилась с той женщиной… Не понимаю, зачем?!

            Мой друг из тех, кто любуется своим благородством. Поэтому, выступая над любовным треугольником в роли миротворца, мужчина делает главным виновником происходящего не себя — судьбу. И если всё удастся, то и «благородство» не пострадает, и «благородный» вздохнет, наконец, облегченно: «Я сделал, что мог. И я — не сволочь».

 

            Я говорю своей жизни «Да!» так же сильно и искренне, как говорят это на исповеди. «Да!» — отвечает мне жизнь: и смеющаяся юность, и плачущая старость, и холодный расчет делового мира, и колеблющиеся голоса разуверившихся пасторов, и чванливые умники, боящиеся жить, и глупцы, боящиеся умереть — мои единственные сограждане по планете. Чувства сильнее бесчувствия. Люблю весь мир! И имя ему — Любимая! Единственная, несущая миру: рождение и погибель, соблазн и покаяние, испытание тьмой и неизбежное просветление. Любимая! Великое множество лиц твоих и времен бессловесны; тишиной обернулись и два наших «Да!»

 

            …Однажды был вечер, тихий и одинокий, как полное знание. За окном плыла безразличная городская ночь, уже спали в квартирах люди. Неожиданно для себя я включил проигрыватель и поставил на вращающийся диск пластинку, которую до этого никогда не слушал. Это была симфоническая музыка. Еще более неожиданным было и следующее действие: я, словно загипнотизированный, увлеченный безъязыкой силой звучащей гармонии, вдохнул глубоко и… стал читать… стихи, вплетаясь, как вьюн в это поющее нечто. Мне показалось, мы нашли, наконец-то, друг друга! Музыка. Слова — договаривали недочувствованное, музыка — дочувствовала недоговоренное. Мы встретились. Но наша любовь существовала лишь в этом невидимом переплетении звуков и чувств. Произнесенная, она исчезала навсегда и уже не могла повториться. Она была слишком мгновенна. И этого не было мало!

 

            Юмор — самая безопасная форма исповеди.

 

            Во время исповеди полезно предохраняться от проповеди.

 

            В нашей конторе был день выдачи зарплаты. Один мужик подошел к другому и игриво так, с намеком говорит: «Возьмем сегодня?» А тот помедлил секунду и ответил с юмором, но честно: «Нет, я один люблю пить, чтоб уж не делиться. Я — бытовой!» Остальные мужики, кто присутствовал в очереди у окошечка кассы, неожиданно, наперебой искренне и весело подхватили:

            — А я — транспортник!

            — Я — заугольный.

            — Я — кабинетчик. На работе пью.

            — Я — подъездник…

            Удивительная получилась картина жизни.

 

            Зрители в смятении: на дороге в будущее царит гонка без правил.

 

            Художник сказал: «Ты не кончаешься там, где кончается твое тело, да и начинаешься ты иначе…»

 

            Покоем женщина награждает мужчину, а суетой наказывает.

 

            Художник сказал: «Милая! Ты самая, как всегда, лучшая, самая терпеливая, самая симпатичная и добрая… Неужели тебе самой не совестно слушать такое?!»

 

            Вещество — это берега в океане пустоты.

 

            Кормите душу только вечным, тогда и временного будет вдоволь.

 

            Бог кормит нас мечтами, мы же его — только обещаниями и просьбами. И он мстит надеждой.

 

            Художник сказал: «Однажды я впервые прилично заработал. И впервые испугался по-настоящему: а вдруг жена обрадуется деньгам?»

 

            Ум выглядит уместным только в окружении искусственного мира.

 

            Авторство и исполнительство постепенно сливаются. Скоро к этой парочке примкнет и зритель. Удобно: сам себе на троих.

 

            Доверие — это когда я открываюсь перед собеседником до такой степени, что он наводит в моем внутреннем мире свой порядок; я даю себя править!

 

            В каждой личной биографии время «законсервировано» до точности мига.

 

            Душа гурман, а плоть аскет. Иного сочетанья для счастливых — нет!

 

            Люди гораздо более богоподобны статистически: не сами по себе, не по отдельности, а во всей своей исторической совокупности.

 

            Пусть видят все: живу, как отдыхаю!

 

            Кто вам сказал, что эгоизм обязательно шумен и криклив?! «Я так хочу!» — единственный мотив жизни очень милой моей приятельницы: всего, что хочет, она добивается… молчанием.

 

            Процесс жизни бесконечно увеличивает качество мгновения.

 

            Культура воспитывается исключительно правилами воображения; в поведении и поступках она лишь проявляется.

 

            Условно говоря, познание — это некое физическое «ползание» по поверхности знания.

 

            Сознание и Мудрость спят в человеке по очереди.

 

            Художник был сильно похмелен, но заставил себя подняться с утра и отправиться на работу. Однако внизу, у подъезда, он с неожиданной радостью встретил знакомых сантехников, шедших «поправляться» в подвал дома, где было оборудовано некое подобие мастерской. На работе Художника потеряли и не могли найти в течение нескольких дней, а когда он, наконец, объявился, то выяснилось вот что: собутыльники-сантехники нечаянно закрыли задремавшего в лабиринтах подвала случайного дружка. Трое суток провел Художник в подвале собственного дома в одиночестве души и в компании с крысами; спал он так: садился на корточки, а сверху опускал на себя пустую перевернутую железную бочку, которая, к счастью, отыскалась тут же. Выйдя на свет божий, Художник истово объявил: «Не пью больше!» И, действительно, не пил недели три, если не четыре.

 

            Священное Писание предупреждало: времени придет конец. Может, уже началось? В кассах «Аэрофлота» очереди — все до единого толкаются, сдают билеты. Нет керосина, самолеты не летают, конец времени. В России всегда так: если хотят свободы — всё рушат, если кричат о правах и порядке — перестают работать.

 

            Почему слово «ненавижу» люди произносят легко и естественно, а слово «люблю» — произносить стыдятся? От любви до ненависти один шаг, от ненависти до любви — дорога не близкая.

 

            Я знаю женщину, для которой хронический насморк — свидетельство ее не понятой, беззащитной аристократичности…

 

            Религиозный теоретик разъяснял темным: «Я не живу «для себя», не живу «для семьи», «для народа», «для идеи», «для борьбы» и т. д. Это всё от Лукавого. Зато я живу для Бога. А уж он позволяет мне жить и для себя, и для семьи, и для народа, и…»

 

            Художник сказал: «Женщина! Знаешь, почему ты живешь со мной? Потому что «ходячее недоразумение» всё же лучше «светлого воспоминания».

 

            Не знаю, верю ли я в бога, но я сделаю всё, чтобы он поверил в меня!

 

            Позвонила давняя приятельница, увлекающаяся некоей интегральной полусамодельной философией. Поговорили. Собственно, я лишь слушал.

            — Скажи… э… что такое «женщина»? Жизнь мужчины отличается от жизни женщины так же, как направление вращения заведенного волчка: то ли справа налево, то ли слева направо. Я так думаю. Понимаешь, мы все тут вертимся. Я в хорошей сексуальной форме, всё отлично работает, но… мне больше ничего не надо! Я напрочь перестала об этом думать! Может, что-то не так? Я теперь вроде как и не женщина уже, а кто тогда?..

            Страшное дело — философия. Собеседница изливалась в том же духе больше часа.

 

            Забывание — такой же чудесный дар природы, как и смерть. Трудно представить, какой невообразимой живой кашей покрылась бы планета, не умертви она своего физического прошлого. Воистину, лишь благодаря забыванию и смерти мы имеем шанс обрести и почувствовать свободу и радость мига.

 

            Людская природа слышит двух учителей: тело учится у зверя, душа — у дерева.

 

            Любовь представляется людьми, как диаспора, как прекрасная золотая пыль, рассеянная по всему миру: по вещам, духам и тварям. Собрать рассеянное воедино — всё равно что объять невозможное. Частное и целое в любви сопоставимы точно так же, как сакральный пример с океаном и каплей.

 

            Почему одному проповеднику веришь, а другому не очень? Потому что веришь только тому, кто слова веры произносит от себя лично, а не от имени какого-то гипотетического «шефа».

 

            Искусство сравнений не является «жизнью».

 

            Всё культурное — уязвимо. Масса культурного гибнет на путях прогресса. Отчего? То ли прогресс виноват, то ли культура слишком уж массовая?

 

            — Ты не так мне говоришь! — сказала она.

            И он перестал ей говорить.

            — Ты не так меня слушаешь! — сказала она.

            И он перестал ее слушать.

            — Ты не так на меня смотришь! — сказала она.

            И он перестал на нее смотреть.

            — Ты не так меня любишь!..

 

            Шестилетний мальчик рассказал маме сказку, которую сочинил сам.

            — Однажды с неба на двор упала звездочка. И родился мальчик. А потом с неба на двор упала еще одна звездочка. И родилась девочка. Когда мальчик и девочка выросли, они полюбили друг друга и поженились. «Не забывай обо мне ни на секундочку! — попросила девочка мальчика. — Если забудешь, я стану уменьшаться и могу стать снова совсем маленькой…» Сначала он забыл ее совсем на чуть-чуть, и девочка чуть-чуть уменьшилась, потом он забыл ее на подольше, и девочка уменьшилась еще, потом он стал забывать ее так часто, что всё для девочки стало слишком велико — она всё уменьшалась и уменьшалась, и исчезла, наконец, совсем.

            — А дальше что? — спросила мама.

            — Всё. На этом — конец, — твердо ответил малыш.

            У мамы возник мистический страх.

            — Ну, чего ты боишься? — спрашиваю.

            — Эта сказка — про меня!!!

 

            Просила ты не много: «Не вспоминай меня!» Виновник взгляд полого отвел и не поднял. Ушел легко с виною, холодный, как кристалл: «С другим будь, как со мною!» И — помнить перестал.

 

            Главное препятствие для любви — разум.

 

            Чем чрезмернее страдает лицедей на сцене, тем больше здравых улыбок в зрительном зале.

 

            Мой друг мучается от того, что его замечательные творческие планы никак не могут дождаться своего практического воплощения — слишком велико давление внешних обстоятельств; внутреннее творческое давление — меньше. «Теория» состоит в том, что надо просто освободиться от внешнего гнета, и тогда внутренний котел разума и сердца автоматически «закессонит», вскипит бурным творчеством, зафонтанирует идеями, сам распорядится временем и даст волю рукам. Короче, он решил развестись с женой.

 

            Бумага приглашала к постиженью, мир на перо оперся, как на ось, и голый текст, без права продолженья, венчала точка, как забитый гвоздь!

            И автор протрезвел досрочно, отдал стакан и выпустил мамзель, и многоточием, как жизнь, продолжил точку, и — снова завертелась карусель.

            Перо скрипит: мол, вечное дороже… (Нам часто чудится конца финальный гул!) Да, вышел месяц из тумана, вынул ножик, нарезал сыр. И сельдь в бумагу завернул.

 

            Обслуживающий персонал для ухода за вашим настроением не предоставляется. Самообслуживание.

 

            История всей жизни передвигается так же, как дюны в пустыне: пересыпая отдельные наши личные истории-песчинки. Был бы ветер.

            … В стране — бардак: экономическое озверение, замешанное на духовном обнищании. Алкоголикам выдают вино только в обмен на пустую стеклотару. Пустую бутылку можно продать в пять-десять раз дороже ее залоговой номинальной стоимости. Бизнес абсурда или абсурд бизнеса? Как угодно. Оригинальный старик построил некогда из бросовой, дешевой стеклотары ограждение для грядок в огороде. Теперь с сыном выкапывают стекло, моют, продают… Урожай поспел!

            …После развода «бывшие» дети интересуются «бывшим» папой. Впрочем, «бывшие» — это, конечно, из области черного юмора, когда от напирающего, циничного внешнего мира нет никакой другой защиты, кроме скорлупы, построенной из того же материала — цинизма.

            …К нам, в глубинку, в провинцию приехал богатый старичок, европейский миллионер, собиратель произведений искусства. Сколько всего сразу появилось! Бездарности наперебой полезли знакомиться и предлагать свой дурной товар, министерские чиновники подобострастно ударили хвостами в надежде на бесплатное приглашение посетить чужую страну, музейные дамочки потеряли чувство меры от соревновательного зуда — понравиться, а поселили обаятельного старичка в пятикомнатной частной квартире, хозяев которой уговорили на время выехать к родственникам. Нет, герои Гоголя никогда не умрут на этой земле! У одного из удмуртских художников миллионер, заинтересовавшись работами, спросил: «Сколько вы хотите за них?» Бедный художник так растерялся, так испугался продешевить, что ничего не смог ответить, он не знал конъюнктуры «хотения»; хорошо это или плохо, но в провинциальной российской глубинке всё ещё не умеют подбирать своему таланту денежный эквивалент. Не в этом ли наше непутевое богатство?

 

            Художник сказал: «По-настоящему бесконечны в мире только две вещи — женское терпение и мужская самоуверенность».

 

            Юмор в России перевернут с ног на голову: шуток не понимают, над серьезным — смеются.

 

            Бывает, что вверх поднимается такое, что раньше и утонуть-то не могло!

 

            Причины болезней должен называть не врач, а священник.

 

            Когда кончается погоня за свободой, начинается погоня за благом, когда заканчивается погоня за благом, начинается погоня за удовольствием, удивлением, экзотикой — за чем-то таким, чтобы обязательно было для тебя «впервые», как в детстве.

 

            Художник сказал: «Еще есть в мире два неодолимых собеседника — говорящий дурак и молчаливое согласие».

 

            Если смотреть вперед, а не по сторонам, то настоящее предстает, как поучительное прошлое.

 

            Сначала он с большим нетерпением ждал ее прихода, а, дождавшись, сразу испытал иное нетерпение: когда же она, наконец, уйдет? Мужчины часто живут по принципу: «Если да, то — нет, если нет, то — да».

 

            Новаторство никогда не бывает явлено с блеском; совершенство — стихия исполнителей.

 

            Для того, чтобы испробовать крылья, надо выпасть из гнезда. Именно эта банальность приходит на ум, когда наблюдаешь процесс болезненного перетекания: сначала крестьян в город, потом наоборот. Что это? Массовое бегство горожан к земле, к овладению ею? Естественная природа помогает невозможному: думать о себе лучше, чем ты есть на самом деле. Даже сны в деревенском доме снятся иные какие-то, с намеком. Например, змея, надкусившая яйцо и выпившая его… К чему бы? Вообще, деревенский дом живой: трещит, снаружи давит холод, а дом запахнулся на двойные рамы, сомкнулся проконопаченными бревнами — тепло держит. Уедешь, оставишь хлеб на высокой печке, вернешься — нет хлеба. Крысам не добраться. Домовой, значит? Всюду жизнь. У деревьев от жизни остаются годовые кольца, у людей — приметы: теперь не говорят, кто сколько скотины в сараях держит, — воров опасаются; и сами люди из гнезд повыпадывали, и жадность их, и бесстыдство — всё теперь с крыльями. Нам ведь долго внушали, что жить для себя — это стыдно, и мы жили для государства, для колхоза, для завода, для общей пользы; а паводок нового времени смыл плотину ветхих запретов, как деревенский прудик; накопившееся хлынуло неуправляемо и чересчур уж весело, без оглядки на ум и чувство, как настоящая стихия: теперь каждый живет только «для себя» — некрасиво начинается свободный полет запоздавших одиночек. Вот и трясется на казенной машине мешок благословенной картошечки. Вот и радость. Странствующий по дорогам жизни, неизбежно становится странником и в духе. Так уж устроена эта капризная прихоть бога — человек: пока сидит сиднем, всё мечтает о дальней дороге, а как только тронется в путь, глядишь, уже скучает о покое. Хотя и там, и там ему есть блаженство — колесо судьбы, у которого нет ни начала, ни конца. Не надо делать из этого колеса квадрат, не надо мять и плющить его на ухабах — жить будет тряско и гадко. Впрочем, наверное, поздно об этом печалиться и некого обвинять. От обвинений ничего кроме злобы и зависти не прибавится. Надо просто любить. Даже змею, которая надкусила чужую надежду. Количество вещей в мире умножает не злоба, а любовь. Или так: у плохой любви — одни вещи на земле, у хорошей — другие. Добро и Зло. Их соревнование начинается не здесь, а гораздо выше. Мне кажется, что по-настоящему плакать и сожалеть можно только стоя у гроба жадного человека: не прибавил он к жизни ни самого себя, ни своей работы, ни тепла… Как жаль его! Мифический Антей терял силу в отрыве от матери-земли. Возможно, утверждение спорно, но почему бы не предположить, что в отрыве от земли теряет свою силу и чистоту крестьянский парень. А городской его сверстник, оторванный от водопроводного крана с горячей водой, бетонных удобств и фейерверкоподобной будничной суеты — что он теряет? Интеллектуальную иллюзию?! Глупо ополчаться на язвы городов. Но как бы то ни было, а отдыхать мы едем всё же к речке, а не к городскому фонтану. Родиться, покинуть гнездо и умереть по-человечески — вот три главных блаженства.

            Такие мысли пришли в голову в сельской командировке, куда я поехал не столько для дела, сколько всё для того же: вползти в чужую жизнь и надкусить ее, и испытать через это хоть что-нибудь.

 

            Знакомый врач-паталогоанатом умягчал обувь, сделанную из кожи свиньи, куском сала. Тёр и приговаривал, обращаясь к ботинкам: «Сейчас вам хорошо будет, сейчас вы свою маму вспомните!».

 

            Искусство — это действие, выведенное при помощи символов за пределы настоящего.

 

            Поэзия, искусство, красота — это профилактические, оздоровительные средства, призванные прочищать при запорах «верхнепроходное» отверстие в людях.

 

            В лучах зависти можно греться не хуже, чем на солнцепеке. Модницы этим пользуются.

 

            Трудности — это дорожные указатели на пути к успеху.

 

            Лжецы обожают рассуждать о правде.

 

            «В чем смысл жизни?» — спрашивают люди. «В ком смысл жизни?» — поправляет жизнь.

 

            Сколько ума было израсходовано на земле! А сколько было израсходовано чувства? Плата велика, а плоды почему-то трагичны. Ум и чувство ищут смысл жизни поодиночке. И находят. Но при условии: один соискателей должен быть мертв.

 

            В начале и в конце постижения ты делаешь то, что людям не нужно.

 

            От великого «тока» жизни можно отвести часть энергии, пустить ее по бесконечному кругу «учения», завихрить навсегда в сверхпроводящей среде адептов-единомышленников, предаться бесплодному онанистическому наслаждению в перекачивании замкнутого «тока» в замкнутой цепи посвященных. Это — сектанты. Сектанты идеи, территории, традиции, расы, пола, вида и т. д.

            Ток природной жизни линеен, ток людской жизни всегда замкнут. Смысл прогресса — в постепенном, поэтапном преодолении собственной замкнутости.

 

            Упрямство — единственная форма протеста для послушного.

 

            Когда рассказывают — интересно, дают то же самое читать — скучно. С «ложечки» вкуснее. Из этой «разницы» получается одиночество внутри меня.

 

            Неожиданно позвонила одноклассница, сходу начала выпаливать:

            — Я сижу в обсерватории, восемнадцать последних лет занимаюсь исключительно Солнцем. Я человек абсолютно не верующий, никогда не увлекалась никакой «этакой» философией. Знаешь, к чему я пришла в результате научных наблюдений, анализа и накопления материала? К… язычеству!!! К тому, с чего люди вообще начали. Слушай: Солнце — это биологический объект; всё, что происходит на его поверхности — это то же самое, что обменные процессы на поверхности нашей кожи. Солнце — ближайший к нам и поэтому самый могущественный для нас Бог. Степень достоверности моей информации на сегодня — 65–70 процентов. Этой цифры мало, чтобы без осечки сделать заявление в научном мире. Необходимо набрать процентов 90–95. Представляешь, сколько ошибочных основ может рухнуть в мировоззренческой практике?!

            — Уже рухнули, — охотно и с радостью согласился я. Но бывшая одноклассница-отличница, занятая поисками «достоверности» Бога, почему-то чуть-чуть опечалилась, как если бы лишилась вдруг части собственности, например.

 

            Художник сказал: «Святым быть ужасно: с одной стороны, он до конца понимает каждого, а с другой — его самого до конца не понимает никто».

 

            Средняя цена за обед в столовой — четыре-пять рублей. Я взял еды по своим запросам — на 25 копеек. Кассир пренебрежительно отказалась разменять рубль. Весьма примечательно: в русском государстве любую работу ведут не «от дела», а «от характера».

 

            Стихи — «посредник» между музыкой и словом; вес стихотворных построений колеблется: от тяжелой речи до словесного левитирования.

 

            Есть два «самых последних» дела — жаловаться и командовать.

 

            Совок, гомо советикус, советский человек… Он всегда находился и еще долго, вероятно, будет находиться в плену трех ожиданий: квартиры, пенсии, смерти.

 

            Трудно обсуждать то, что подразумевается под словом «стратегия» — ее горизонты не очень-то видны из котлована «углубляющейся» жизни. Поэтому стратегическое обсуждение лучше начать не с «логики», а с того, что вообще не связано законами схем и способно воспарять — с «лирики».

 

            Целостный мир доступен тому, кто сам целиком открылся для него.

 

            Как быстро справиться с работой? Надо позволить ей овладеть «противником».

 

            Личная выгода отличается от коллективной выгоды так же, как плоскость отличается от многомерного пространства. Вот пример: непьющий, не курящий и ненавидящий рестораны молодой человек встретился в гостинице с женщиной, которая без всего этого жизни себе не представляла. Поступили шкодно по обоюдному согласию: женщина весь вечер развлекалась в баре в компании огнеокого осетина, а молодой человек в номере читал книгу, спокойно поджидая насыщающуюся за чужой счет прелестями пороков гостиничную свою подругу. Всю ночь в абсолютно пустой и безответный номер женщины стучал и ломился озверевший от вина и обманутой страсти одинокий осетин.

 

            Вода весенняя не помнит родства с дождями октября. О, сколько б люди ни рождались, сравненья черпают, взирая на сезон!

 

            В России — неокупцы конца XX века; в официальной обстановке они говорят исключительно о делах, а едучи в машинах или потягивая дорогой коньяк, ведут беседы в духе самого дешевого гусарства: о бабах и выпивке; русское лицемерие — это пропасть между поведением в деловой реальности и настоящей интеллигентностью.

 

            Дурак и дура — это молчащий мужчина и говорящая женщина.

 

            Единственная настоящая проповедь, годная для доказательства веры, — это твоя жизнь, всё остальное — предпосылки.

 

            Цивилизация — это стая рыб, идущая на нерест вверх по течению времени; когда нерест закончится, мальки будут питаться трупами родителей.

 

            Все открытия приводят, в конце концов, к разочарованию и печали.

 

            Символ унылости — картофельные очистки.

 

            Жалующихся — не насытишь.

 

            Художник сказал: «Прочь, прочь с этой земли! Хочу к своим!!!»

 

            Для исправления будущего есть только одна возможность — сейчас.

 

            Болезненная «притирка» супругов в совместной жизни происходит тем дольше, чем больше они в начале своего знакомства притворялись «безболезненными».

 

            Всё хорошо — это когда старики перед смертью улыбаются!

 

            Разочарование превращает вампира в донора. И наоборот.

 

            Мать, слепо оберегающая дитя от испытаний, воспитает в нем слепой страх.

 

 

 

            Старенький мой отец неожиданно рассказал две сказки-притчи, услышанные им некогда в деревенском детстве от своего отца, крестьянина-середняка из Поволжья. Мужики собирались в доме и рассказывали, а дети, затаившись, слушали с полатей… Притчи не просто врезались в память, а определили — впрок — самые главные жизненные установки христианства; отец, будучи достаточно крупным чиновником городской власти, всегда пренебрегал формальной высотой положения, не гонялся за деньгами, любил людей и правду в людях, всегда сохранял деревенскую простоту, если даже не простоватость, в отношениях с женщинами руководствовался законами дружбы. Притчи словно бы дали самый главный ключ в понимании непоколебимой ясности родительского сердца. Вполне возможно, что поучительные рассказы, вынесенные из бог весть какого века, где-то уже осели, проявились в печатном литературном изложении. Ничего страшного. Я приведу их такими, какими услышал сам.

 

ТРИ ГРЕХА

 

            Заманили как-то черти мужика в болото. Нашел он кое-как кочку, забрался на нее, круг очертил, молится и крестится. День так сидит, другой, третий… А черти всё достать пытаются: «Соверши, — говорят, — один из трех грехов, на выбор — отпустим».

            — А какие грехи-то? — спрашивает мужик.

            — Убить человека, снасильничать над женщиной или напиться — выбирай.

            «Убить человека?» — думает мужик. — «Не могу!» «Женщину испортить?» — «Тоже не смогу».

            — Ладно, напьюсь! — говорит. Тут же его черти домой доставили.

            А время идет, мужик всё тянет, не напивается. Черти его поторапливают, страшным наказанием пугают. Делать нечего — напился, как обещал.

            А тут в дом попадья по-соседски за солью зашла. Мужик пьяный на нее накинулся и давай насильничать. Поп услышал, прибежал спасать, а мужик взял да и ударил попа тяжелым — насмерть убил…

            Вот и думай теперь: какой из трех грехов самый тяжкий?

 

ПРО НУЖДУ

 

            Жили в одной деревне два брата — богатый и бедный. Решил как-то бедный у своего богатого брата кружку браги попросить, да не напрямую, а с маленькой хитростью. Как раз праздник был, гуляла деревня.

            — Что-то во рту пересохло, — говорит бедный богатому, — горло бы чем-нибудь промочить.

            Только вместо браги дали просящему ковш воды колодезной. Обиделся брат, пошел домой, горюя.

            Вдруг кто-то говорит ему:

            — И я с тобой!

            Огляделся — никого.

            — Ты кто? — спрашивает.

            — Нужда твоя!

            — А зачем ты со мной?

            — А я всегда с тобой!

            — А если я в гроб?

            — И я туда же!

            Сделал он гроб для себя, примерил — в самый раз гроб получился. А для Нужды отдельный гроб сделал, из двух половинок грецкого ореха:

            — Я свой примерил, — говорит, — теперь ты свой гроб примеряй. Чем так жить, лучше уж помереть.

            Нужда залезла в грецкий орех.

            — Ты там? — спрашивает бедный брат.

            — Там!

            Тут он закрыл быстро две половинки и воском щель замазал.

            — Ну вот и будь там!

            Орех в гроб положил, а гроб в землю в лесу зарыл. И пошли его дела в гору: дом большой построил, жену красивую завел, хозяйство большое заимел, всякой браги в доме — хоть залейся. Другой брат недоумевает, завидует, всё выспрашивает, что, мол, с тобой, неумехой и неудачником, случилось такое, что меня жить богаче стал?

            — Нужду похоронил! — отвечает один другому.

            Лишила зависть покоя. Вызнал первый брат, где второй свою нужду закопал — пришел с лопатой, выпустил ее снова на белый свет:

            — Иди скорее, Нужда, к тому, кто тебя похоронил! Смотри, как он без тебя зажил — отомсти поскорее!

            — Зачем к нему? — говорит Нужда. — Я теперь с тобой останусь!

            Не много времени прошло: и дом у завистливого брата сгорел, и сам поувечился, и любовь потерял, и даже врагов у него не осталось — никому не нужен кроме своей Нужды.

 

            На фронте отец служил в авиации, где полагались «боевые» — выпивка, спирт. Свою долю отец всегда отдавал товарищам. Однажды командир полка подловил его на этой «благотворительности» и буквально приказал: «Пей!»

            — Вот так первый раз в жизни я и выпил. Через силу.

 

            Возможно, хорошая сказка, жадно услышанная в детстве, становится тем самым ангелом-хранителем, на которого мы бессознательно уповаем в минуты дрожания и нестойкости. Сказки, воспринятые в детстве, — спасители на всю жизнь. А «сказки», воспринятые во взрослости, — не настоящие, а, значит, погубители.

 

 

 

            Тому, кто видит «суть», остается лишь подобрать слова, чтобы ее выразить. Но много и тех, кто подбирает и подбирает слова в надежде хоть что-нибудь увидеть!

 

            Истину нельзя узреть «остановленную», она не существует в неподвижности.

 

            Для вечного всё точное — обман. Считай, что разорвался я.

 

            Юмор, идущий от людей к людям, людей же и смешит. Духов смешит, скорее всего, сам факт нашего существования на земле. Блошиный цирк!

 

            Из пошлого. У женщин есть три «особых» места: два мягких и одно слабое — голова. Всё их необъяснимое очарование — в этом.

 

            Варианты судьбы подглядев наперед, по свершению дел — удивлений не знаю. Разделяюсь от скуки на «зло» и «добро».

 

            Последний шанс выжить — Страшный Суд.

 

            Многословный приказ не действует.

 

            Каждый индивидуальный опыт имеет свой, присущий только ему одному, личный «рекорд» ощущений, некий фиксированный критерий для текущих и последующих сравнений, который звучит до банального просто: «лучше всего мне было тогда-то…» Было! — в этом особенность ориентации в мире удовольствий: людские удовольствия, как правило, живут в прошлом, причем, они поразительно непритязательны. Моя подруга, например, любит «запускать» при помощи ностальгии такие вот «самые лучшие» положительные впечатления семнадцатилетней юности: шоколад, шампанское и много кавалеров.

            На мой взгляд, особенно нелепо «шоколад, шампанское и много кавалеров» выглядят именно в будущем. «Лучше всего мне было…» — это технический прием для определения нелепостей.

 

            Художник сказал: «У меня не было ни одной нелюбимой женщины. Я — непорочен!»

 

            Секс, как лампочка: с возрастом удобство неприхотливых параллельных «включателей» тока жизни превращается в уязвимую комбинацию последовательного соединения.

 

            Случайно остались открытыми баночки с масляной краской, которую ночью поело всеядное племя жилищ — тараканы. Хозяин расшиб наглецов в разноцветные кляксы! Художники редко кончают своею кончиной.

 

            Людская вера в бога — это прятки наоборот: «Кто не нашел меня — я не виноват!» — приговаривает бог, играя.

 

            Художник сказал: «Поэты смотрят либо отсюда-туда, либо оттуда-не сюда. Все остальные — не поэты».

 

            Одному спокойнее спится, когда он знает, что не сболтнул ничего лишнего; другой спит спокойно лишь после того, как «выскажет всё».

 

            Вы сможете сосредоточиться, если рядом с вами будет находиться скромно молчащий, ничего вслух не требующий, тихий, но всегда голодный ребенок? Не сможете: голод излучает флюиды. Так вот, у нас на службе есть тихая, симпатичная секретарша. Когда она подходит близко — не работается почему-то. «Не обращай внимания! — говорит она. — Мне ничего не надо, я только рядом посижу…» Не работается! Голодное естество парализует суету искусственности.

 

            Настоящий командир лишь ставит задачу и показывает, как ее можно решить — приказ взять Бастилию настоящий солдат отдаст себе сам.

 

            Взрослого не переделаешь; с точки зрения детства, взрослый — безнадежен!

 

            Пошлость — уже не хамство; пошлость, в отличие от хамства, умеет быть талантливой.

 

            Дураки встречаются, чтобы указывать на недостатки друг друга, умные — чтобы увидеть собственные.

 

            Интерес к жизни избавляет от внутреннего однообразия.

 

            Отношения с богом у людей с детства могут выстраиваться на принципах взаимного запугивания: «Или себя погублю, или от тебя отрекусь: дай, что прошу!»

            Своими ушами я слышал, как восьмилетний смышленый мальчик произнес молитву о… неработающем телевизоре:

            — Если ты, Бог, не сможешь ничего починить, то я буду считать тебя последним вонючкой!

            И ведь помогло, как ни странно! Бог не обижается, когда его называют «вонючкой».

 

            Никакие земные события не в силах сдвинуть внутреннего однообразия, но если его все-таки преодолеть — всё земное преобразится.

 

            Печаль ассистирует при родах радости.

 

            Здесь все мечтают: о прошлом, о будущем, о достойном настоящем… Тихие мечтатели в России реализуют свои планы при помощи разговоров и водки, буйные пользуются подлостью и убийством. Вот и весь выбор.

 

            Не поспоришь — это когда собеседник или глуп нездешне, или умен так же.

 

            — На Бога положиться надо, на Бога! — так, в напористом диалектном варианте произношения, с сильным ударением на гласную в предлоге, тридцатилетняя староверка объясняла полное материнское безразличие к своим оборванным, грязным, вечно больным и голодным четырем детям. — На Бога положись, и всё тебе будет!

            — Лентяйка она! — говорили о ней деревенские соседи, братья по вере. — Она из Бога няньку сделала!

            Возможно, для этой несчастной женщины вера во Всевышнего чересчур уж персонифицировалась; она поняла буквально: Бог — личность. Причем, мужчина. Этакий всемогущий волшебник-муж для полагающейся на него многодетной Золушки.

 

            Любить себя — это значит любить свою душу. Не ниже.

 

            Я не так богат и не так ленив, чтобы милосердствовать через посредника.

 

            Думай без слов — решишь многое.

 

            В жизни встречаются и такие Принцессы: один принц — для прогулок, другой — для приятной беседы, третий — для комплиментов, четвертый — для постели, пятый — для… Сказка, а не жизнь!

 

            Попытка понять судьбу — всегда лишь попытка помешать ей; впрочем, можно судьбу видеть, чувствовать, заговаривать, знать… Понять нельзя!

 

            Наверное, существует в материальной жизни некий «порог насыщения», до него — гребут к себе, после — раздаривают; и чем ниже «порог», тем скорее наступает инверсия.

 

            Девушка принесла показать стихи:

            — Вы их будет публиковать?

            — Возможно…

            — И всё?!! И никакого не будет продолжения?

            — То есть?

            — Но ведь я же их принесла вам! Вы их прочитали! Мне совсем не с кем общаться! Ведь если вы их опубликуете — они уже не будут принадлежать мне, не будут моими…

            — Какого вы хотите продолжения? — спрашиваю.

            — С вами!

            Нельзя смеяться при встрече с непосредственностью. Показать свои стихи другому — акт на самом деле куда более интимный, чем телесное раздевание. И то: представьте состояние девчонки, которая решилась отдаться вам. И вдруг в ответ: «Не подходишь, разденься где-нибудь в другом месте!»

            — Совсем никакого продолжения не будет?!! — в глазах ее стояли ужас, мольба и зарождающееся раскаянье.

            — Будет, — соврал я.

            И ужас, и мольба, и зарождающееся раскаянье тотчас перешли ко мне.

 

            Каждому непременно хочется сделать в жизни «что-нибудь хорошее». Для себя, в первую очередь. В этом — ошибочка! Очередь, в которой все хотят быть первыми, называется — давка.

 

            Слова — полигон бытия.

 

            Исчезнуть — это сделаться «не чувствуемым».

 

            Самая необидная очередь — по кругу.

 

            Вечером пьяный директор школы подрался с пьяным дружком-учителем.

            Наутро директор вызвал подчиненного к себе в кабинет:

            — Можешь дать мне по морде…

            Дружок дал. С сильно рассеченной верхней губой директор ушел на больничный. Сей случай произошел в небольшой сельской школе. В городе дела с благородством обстоят значительно хуже.

 

            Обыкновенное пьянство может оказаться увлекательнейшим видом творчества. Надо лишь, чтобы ни одна из пьянок не была похожа на другую.

 

            Лучшая одежда та, что переживает моду.

 

            По точности расчет превосходит чутье, по безошибочности — никогда.

 

            «Меня всю трясет!» — охотно докладывает женщина о состоянии главного жизненного инструмента — разума.

 

            Эпоха «великих открытий» закончится, возможно, эпохой не менее великих «закрытий».

 

            Роскошь всеобщей любви доступна лишь по краям жизни: когда еще не знаешь, чего хочешь и когда знаешь точно, что не хочешь уже ничего.

 

            Шахматы — игра для ума. Если в шахматы научатся играть чувства, ум сдастся.

 

            Попробуйте пообедать перед… зеркалом. Сытость наступит раньше обычного. Люди «едят» глазами.

 

            Когда человек прозревает в чем-либо, у него немедленно появляется «синдром отличника» — потребность навязчиво оповестить всех и вся о выученном уроке жизни. Только вот удивления от этого ни у кого почему-то нет. Отличники — не удивляют.

 

            «Я» всегда «здесь». Если это не так, тебя не существует.

 

            Счастлив тот, кто «видит» мысли. Ему незачем их ловить.

 

            Ловкач возводит мельницы абсурда. Люблю равнину. Сил своих не знаю. Что есть, что было — спора между ними нет.

 

            Если переполненной душе не дать выхода, она обратится к орудию мести — перу и бумаге.

 

            Нет ничего более призрачного, чем созданные вещи. Рано или поздно всё обернется прахом. Созданное не вечно. Ищите — данное!

 

            Стать независимым от религии можно двояко: либо перешагнуть через нее, либо — убить.

 

            Стремиться к неконтролируемой свободе можно, будучи 15-летним подростком — пока кормят родители.

 

            Мой друг пробовал читать Библию. «Мура какая-то, чушь! Борхес пишет лучше». Что ж, малыш любит только те книжки, которые ему понятны. Малышу — 24 годика.

 

            Женщина, лишившаяся непобедимого умения — быть слабой, — лишается всего.

 

            Представьте себе невероятный инструмент — орган, у которого десятки тысяч клавиш… Вот где простор для исполнителей! Нет такого инструмента? Есть! Это — слова. Каждое, отдельно взятое слово, имеет свой, фиксированный, лишь ему одному данный «настрой». И каждый «органист» — пишущий, говорящий или слушающий — способен вызвать или услышать свою неподражаемую «музыку слов». Человеческая речь подобна игре на клавишных.

 

            «Я всегда такой, каким ты меня…» — Освоивший это, не знает преград в совращении.

 

            Действительный выбор есть у того, кто научился жить в покое. Для всех остальных, «идущих по избранному пути», — выбора не существует. А если им все-таки захочется его совершить — нет иного способа, кроме возвращения к «нулю». Всё достигнутое приходится оставлять. Жертвенник не будет пуст до тех пор, пока людям не надоест «искать свой путь».

 

            У послушника голова научает руки — быстро и безошибочно: невидимое руководит видимым. У неслуха руки учат голову — этот урок затягивается на века и даже тысячелетия.

 

            Торопись просвещаться, а не просвещать.

 

            Не виноваты те, кто «плохо слушают», виноват тот, кто плохо говорит.

 

            Роковое испытание для ангелов — полеты над пропастью жизни.

 

            Настоящими женскими чарами обладают всего лишь две женщины — Жизнь и Смерть; всё прочее — не чары, а ужимки.

 

            Зачем тебе искать власти над людьми? Чтобы стать их богом? Властвуй над собой и будешь богом для себя — это куда лучше: второй бог сильнее первого.

 

            Проблем на Земле нет. Только задачи.

 

            — Я хочу, чтобы у нас был ребенок, — сказала она.

            — Зачем? Людей на планете уже достаточно, — ответил он.

 

            Вылавливание мыслей из безмолвия напоминает обыкновенную рыбалку: клюнуло — еще не поймал, подсек — еще не вытащил… В последний момент рыба сопротивляется особенно отчаянно! «Поклевки» мыслей знакомы многим, однако регулярная добыча достается только опытным «рыбакам». Вспомните, как легко почувствовать придуманное и сколь сложно его занести на бумагу.

 

            Ощущаю, слышу, вижу, знаю, люблю — вот этапы приближения к истине: проверь себя любым из этих глаголов.

 

            Признак рождения Школы: новое мировоззренческое полностью соответствует новому житейскому.

 

            Мужчина развращает себя сам, женщину необходимо подтолкнуть. Мужчин развращают вино и власть, женщин — комплименты.

 

            Дело заканчивается там, где начинается дружба слона с муравьем.

 

            Талант уравновешивается скромностью, поэтому врожденную скромность можно компенсировать воспитанием таланта.

 

            Художник сказал: « Любовь — это текст, в котором нет вопросительных знаков».

 

            Что любишь больше: заглядывать в задачник, или заглядывать в ответ?

 

            Не говори выдающимся образом, а то тебе потребуется выдающийся слушатель.

 

            Надеюсь на то, что, разглядев нелепицу во мне, ты обнаружишь в себе такую же.

 

            Бог раздвинул пространство на тысячу лет, море тьмы расплескалось, как лужа, — словно чей-то сапог наступил!

 

            Как душа найдет дорогу домой, если смерть не проводит?!

 

            Матери неймется, когда ее ребенок слишком долго не болеет. Она его сама «программирует».

            — Ты заболел, мой зайчик?

            — Нет…

            — Дай лобик потрогаю — какой горячий! Надо выпить лекарство.

            — Нет…

            Устами младенца глаголет именно это: «Нет!»

 

            По выходу книги автор сжег рукопись. Редактор книги очень переживал — сгорели все его «исторические» правки: теперь потомки не смогут по достоинству оценить талант редактора.

 

            До понимания легче снисходить самому, чем подтягивать остальных.

 

            Апокалипсис — такое же рядовое явление в сезонах духа, как весна, зима или осень в земной природе. Остается лишь уточнить: какой именно «сезон» на дворе?

 

            Художник сказал: «Девочка! Ты повзрослеешь и время опять унесет тебя прочь от моей любви».

 

            Начать можно когда угодно, остановиться нужно вовремя.

 

            Люди каждого приходящего времени занимаются одним и тем же — обновлением банальностей.

 

            Верующие не принимают «на веру» ничего, кроме того, во что им указано «верить».

 

            Доказующий и верущий смотрят друг на друга снисходительно. Иногда они меняются местами.

 

            Каждый в одиночку взирает на остальных, используя самую свою выгодную и сильную грань личности. При этом взор падает, как правило, на самое слабое место другого. Поэтому слабость объединяет людей намного лучше, чем сила.

 

            Против лома нет приема. Умные головы в России неизменно утверждают: «Есть!» И — подставляют эти самые головы…

 

            Человек поднимается (восходит, растет) до тех пор, пока есть у него силы держать глаза открытыми. Главная энергия расходуется на поддержание век в рабочем состоянии. Нет ничего тяжелее — видеть всё. Закрыл внутренний взор — закрылся и взор внешний, остановился приток новых образов. Малое в малом большого не видит — так и насыщается одним лишь малым. И всё другое остановилось в человеке. Пока держал очи отверстыми — рос «стебель восхождения», прикрыл — стала расти в ширину «персональная реальность». Отдохнешь — еще один «стебель» пустишь. Может, вверх, а может, и вниз… Твоя воля.

            Настоящая новизна никогда не бывает приятной. Новизна — смертельно мучительна. Поэтому в поисках приятного пользуются обычно лишь тем, что уже набрано в кузовок жизни: «С меня хватит!»

            И дети растут — глазами. Низкое качество информации, легкий к ней доступ и изобилие черно-серых сочетаний — реальная опасность. Плоды очевидны: ум большинства 14-летних пробуждается полуслепым, без внутреннего нравственного ока.

            Говорю с сыном:

            — Во что ум вложишь?

            — В дело.

            — А душу?

            — Какую еще «душу»?!

            Жизнь выбросила над землей короткий стебель, на нем вырос огромный лопух ума. Потом пройдет невзрачное цветение, появятся репьи. Постараются к кому-нибудь прицепиться.

            — А девушку полюбишь? Что ты отдашь ей?

            — А зачем ей что-то отдавать?

 

            Результаты земного творчества — это далеко не сами плоды духа, а всего лишь их жалкие останки. Черепки. Небесное ископаемое.

 

            Опять говорили о Человеке. Эта тема, похоже, начинает превышать все прочие: войну, деньги, обиженность, удовольствия, забытье. Неожиданно по-новому открылась фраза: «Человек есть мера всех вещей». В который раз банальность демонстрирует свое главное свойство — неиссякаемость: потрешь, снимешь слой патины, а под ней — золотой свет!

            Оказывается, «облик человеческий» — величина постоянная, константа, которую невозможно изменить, укрупняя или разделяя, перемещая внутри себя или из мира в мир, меняя масштабы бытия. «Облик человеческий» — именно облик: универсальный «скафандр» для игр в мире вечного и бесконечного. Он удобен тем, что не изменяется ни при каких «путешествиях».

            Увы, редко кто из землян комплексным видом своим — «обликом мыслей», «обликом чувств», «обликом формы» — старается дотянуться до идеала. Много веков пытались усилить это стремление при помощи религии, строгих традиций, этики, общественных и государственных норм. Всё равно получается плохо. Эффективность почти что ноль. Поглядишь с земли на небо — ангелы летают, светятся. Чудо! А поглядишь с неба вниз — страшилища ползают, друг друга едят. Ужас! А вот был бы человеческий облик, выглядели бы все жители, как есть: при взгляде «оттуда — сюда» и при взгляде «отсюда — туда» — человеки! Художник Босх рыжую девочку Еву так изображал. Вокруг гады ползают, крючки да пики неземные, или цветы, или свет нестерпимый. А она стоит себе, голенькая такая, мирная, одинаковая обликом всюду: и в аду, и в раю.

 

            Леночка сказала: «На земле вывелись не «гомо сапиенсы», а особая каста «притворяющихся». Люди очень ловко притворяются, что… живут. На самом деле, притворство — и есть их жизнь. Они, конечно, узнают иллюзорность. Но опять притворяются, что ничего не замечают. Весь мир вокруг движется настоящий, а люди — иноходцы!»

 

            Начальство можно любить только то, которое не мешает тебе самому быть умным. Вахрушев — начальник. Классический. Он — «абсолютная единица». Ближайший друг — 0,6 вахрушева, жена — 0,72 вахрушева, сослуживцы — 0,1–0,01 вахрушева. Есть отрицательные и мнимые величины. Когда Вахрушев встречается с явлением величиной, скажем, 1000 вахрушевых, он абсолютно спокоен: «Этого не может быть!»

 

            Женский ум соглашается уснуть гораздо быстрее, чем мужской. Поэтому в церковь тянутся преимущественно женщины: вера — дело неумное.

 

            Настоятеля храма, отца Виктора, пригласили в Пибаньшур — военный городок среди приуральского захолустья. Мол, благослови, батюшка, мол, ракеты автогеном на части режем. Мир! Разоружение! Конверсия!

            Батюшка в часть приехал, но благословлять наотрез отказался:

            — Я против того, чтобы российскую армию разоружили!

 

            Когда ты придешь к своду своих собственных законов, не забудь сверить их с божескими; если совпадет хотя бы один — спасешься!

 

            Был бы огонь, а хворост найдется.

 

            Смысл крещения прост: это — присяга духовной Родине. Внутренние духовные обязательства человека выманиваются наружу и там закрепляются искусством ритуала. Эта нехитрая процедура позволяет манипуляторам удерживать духовные войска в послушании. Случаются и изменники. Для них — трибунал и военно-полевой суд. В духе, конечно.

 

            Саша Ч., человек-талант, поселковая притча. Я перечислю в телеграфном стиле то, чем он неутомимо занимался в течение нескольких лет: производство червей, резка деревянных расписных панелей (с лебедями) для УАЗов начальства, заклинание трактора, эксперименты со свиноматками на морозе в трех стогах, экстрасенс (пульсирующие глазные яблоки у пациентки), норматив кандидата в мастера спорта, бег, вело, лыжи, каратэ; дал побить себя компаньонам пьяным на ферме, надеясь, что лодырей председатель прогонит — прогнали его; солист хора (согласился петь, потому что председатель пообещал автомобиль «Жигули» дать, но не дал), слесарь-мастер участка, начальник ПРБ (председатель опять пообещал выделить «Жигули», не выделил), столяр; жена сажает — семена не всходят, он палку воткнет — растет; рос в семье алкоголика, били; купил краски — нарисовал свой портрет всем на удивление; в церкви — особенность натуры: «Не могу перекреститься, понимаешь! Перекрестился — затрясло всего, думал — провалюсь». За что ни возьмется — всё получается с блеском, с талантом. Одна беда: за всё сразу и хватается. Энергии в человеке — пруд пруди. Кипит, во все стороны хлещет, как из дырявого котла. Почти не пьет. Курит. Любит дружбу, надеется в людях на лучшее, доверяет и горит на этом. Однолюб. Такой же избыток талантов в дочери, переболела менингитом, сейчас — в интернате для особо одаренных детей. «Десятку бежит в моем темпе!»

            И напоследок скороговоркой: «Чувствую, что всё равно пробьюсь, буду миллионером!» Хлопает дверь. Саша уходит. Неугомонный, низкорослый, сухой.

 

            Человеку в течение двух лет снились «обучающие» сны. Шизофрения в форме занимательного диалога.

            — Что это за точка такая светящаяся?

            — Это — я. Всё живое в мире имеет такую точку. Это как бы зерно. Если его разбудить, оно начинает размножаться при помощи форм.

            — То есть?

            — Ну, как кристалл: наращивает сам себя.

            — А как зерно знает свою форму?

            — Не знаю. Но разбудить его можно «сюда» или «туда» — в зависимости от того, кто будит.

            — Антимир, что ли?

            — Ну, вроде того, хотя не совсем. Всякая светящаяся точка в мире, зерно — это просто место встречи путешествующих из ниоткуда в никуда. Вот и всё. В не разбуженной точке-семени соблюдается полный баланс, и поэтому она не нуждается в форме и не зависит от времени. Баланс, однако, можно нарушить. Представляешь, если, скажем, семечко обыкновенной огородной репы разбудить «туда»? Черная дыра на грядке: всё изничтожит и не подавится! А тварь такую сделать? А если человека?

            — Что — человека? «Не туда», то есть, как раз «туда» разбудить?

            — Да. Для мира земли это будет абсолютный дьявол сам по себе, независимо от его внутренних качеств.

            — Такое возможно?

            — Да. И очень легко. Достаточно догадаться, как разбудить, остальное произойдет само собой: форма начнет образовываться «там». Наш мир двояко стабилен; дано только своему будить своего.

            — А может ли свой разбудить чужого?

            — …

 

            Итак, куда же ты причалил?! Скорбь оседлавши, словно трон, вдруг с наслаждением печальным глядишь на мерзость и урон. Вон там, под облачным покровом, сам созидается конец: восторжен, зол и очарован кровавый разума самец. И лезет хам в заказник райский. Ах, небо, небо, сладкий дом! Не жить без окриков хозяйских тому, кто праведно рожден.

            Испил глаза заслон небесный. И хам ослепший храм сломал… Услады нет в печали тесной. Смерть велика. Умерший мал.

 

            Нет имени во мне! Бессильны страсть и слава. Наружный ход вещей — мой твердый призрак, сон. И многолика мудрость. И пустота кровава. Колеблет воздух рта бесстыдный саксофон!

            Ты просто есть причина испытать переполненье. Зачем шучу? Официант так пристально молчит. Еще не встретились, а уж в прощальном исступлении летают мысли. И рука в кармане мнет ключи. На скатерти — как паучок умерший! — клякса. Легчайшей лапкой чувств ты тянешь нить… Ужасно. Жизни нет в немом пространстве часа!

            Таксисту всё равно, что нечем мне платить.

 

            — Жить — скучно!

            Такое неожиданное заявление сделал один из рабочих завода, где проводился психологический тренинг.

            — Почему?! — изумились психологи.

            — Потому что я раньше знал, что с начальством надо бороться, а теперь знаю, что обо всем можно договориться.

 

            Мой друг — профессиональный сыщик, юрист. Оказавшись одним из звеньев правоохранительной системы, которая должна бороться с подонками, профессионал обнаружил: система сама насквозь прогнила. Он вступил в бой, где на его стороне выступил тогда и выступает сегодня единственный, но непобедимый союзник — не спящая человеческая совесть. В него стреляли «свои», его пытались задушить по заданию «верхов», его сбивали машиной. Он не сдался. Его собственные пояснения к ситуациям звучат буднично: «Меня можно убить, уговорить — нельзя». Какая-то нездешняя преданность светлым идеалам. Мечтатель открыт для ударов. Не просто мечтатель — боец, рядом с которым свою собственную ровно текущую жизнь можно рассматривать, как капитуляцию. Он чрезвычайно неудобен для компромиссов с подлостью. Если и не видит насквозь, то чует безошибочно. Ибо настоящий профессионализм — это и есть совесть. Совесть, руководящая поступками, а не наоборот.

 

            — А что нужно сделать, чтобы почувствовать другого?

            — Прикоснуться.

            — И всё?!

            — Ну, в общем, да. Только самого себя при этом придется забыть. А то будешь ощущать всё равно себя самого лишь, но — на фоне прикосновения к чему-либо или кому-либо. Не понятно?

            — Понятно. Голос собственной жизни должен быть тихим, тогда будет целиком понятен голос жизни соседа.

            — Правильно. Молодец.

            — Религия какая-то получается!

            — Да нет, не религия. Просто жизнь. Можно даже без слов…

            — А ты меня слышишь? Ну, без слов — слышишь?

            — Слышу.

            — А я тебя?

            — И ты меня слышишь. Прислушайся к тишине, что она тебе шепчет, подсказывает?

            — Что ты сильная, что борешься с чем-то тяжелым. С печалью какой-то?

            — Спасибо за «сильную».

            — Это лесть?

            — Глупый! Это — прикосновение.

 

            Покрыв главу, как шляпой, нимбом, привычкам следуя точь-в-точь, готов, чтоб стать незаменимым, достигший цели, рваться прочь!

 

            Стареющий опыт мутирует в спасительный цинизм. Ну, например, в такой вот формулировке: вид раздевающейся женщины вызывает радостные чувства, а вид одевающейся — радостные мысли.

 

            «Гербалайф», «Дианетика», «Наука разума», «Сбалансированное питание» и т. д. и т. п. — это всё следствия и результаты ментальной интервенции, которая развернулась в интеллектуальном и духовном пространстве России. Здесь не умеют пользоваться, не веря. Буквально: поверить — считай, проверить. Собственные внутренние российские верования (в том числе: идеологические, экономические, технические, психологические и проч.) носили весьма отвлеченный, абстрактный характер, всегда стремясь в своем самовыражении к приподнятости и обобщению. Нынешняя ментальная интервенция сыграла на том, что рекомбинирует исходную, природно-отвлеченную ментальность русского человека на свой лад и научает его практической вере. Как если бы вдруг стратега переучили на тактика. Уменьшили в себе самом.

 

            Любовь в людях становится видимой и обнаруживается не по тому, как они встречаются, а по тому, как они расстаются. Самолюбие носит одежды любви. Расставание обнажает правду.

 

            Способ. Живое от мертвого тошнит, и мертвое от живого тошнит: так они и определяют друг друга.

 

            Если всю энергию жизни потратить лишь на ее разгон, то может случиться необратимое: сил остановиться не будет!

 

            Подростки: сильные чувства выражаются через громкие звуки. Взрослые: сильные чувства опираются на силу мысли. Старики: сильные чувства — цветы сожаления.

 

            Одни заняты изготовлением «мыслей по поводу», другие изготавливают поводы для мыслей.

 

            Хорошо и правильно, когда легенда о человеке переживает его самого. А если наоборот: человек, переживший свою собственную легенду? Это ведь — «дети эпохи», зомби из прошлого.

 

            Настоящий волшебник вообще невидим.

            Полуволшебника замечают только после смерти: «Боже! Как мы его раньше не разглядели!»

            Однако больше всего притворяться волшебниками любят фокусники: «Смотрите! Смотрите, что я умею делать!»

 

            Чувства дифференцированы. По-отдельности, каждое из них абсолютно правдиво в своей области. Совокупная информация всех чувств создает индивидуальную картину познания.

            Ложь — это разница между познанием и знанием.

            Знание не чувствует и не персонифицирует.

 

            «Время собирать камни» — это собирать те из них, которые люди держат за пазухой, на сердце. Пусть бросят: надо принять, не ответив! И что тогда у бросившего останется? Дырка! Через это отверстие в сердце может войти новая душа.

 

            Люди стремятся сделать вокруг себя «качественное количество». Лучше бы они позаботились о «количестве качеств».

 

            У землян принято выражать сильные чувства при помощи: громкого звука, крепких напитков и грубого слова.

 

            Ломать скорлупу представлений можно с двух сторон сразу.

 

            Удобнее всего приглашать инопланетянина в дом своего мировоззрения.

 

            В одной компании мало культуры, зато много жизни, в другой — наоборот. Очень редко бывает, чтобы культура и жизнь били одним фонтаном.

 

            У Любви нет имени.

 

            Логика — построение разума — паутина, в которой запутывается душа, и где из нее выпивают кровь.

 

            С очень вежливым, порядочным или очень культурным человеком сходиться близко небезопасно: нечаянно можно разглядеть свою собственную безобразность, которая, став видимой, немедленно нападает. С этого начинается русское самоедство.

 

            Зерно, «взорванное» ростом, жизнью, творит свою увеличивающуюся Вселенную — строит свой дом, в котором после смерти стебля придется жить; так что прямой смысл — стараться. Главный строитель «домика для души» — твое прижизненное воображение. Не связывай ему руки и не держи на голодном пайке правил, не рисуй ему границ. Только тогда оно успеет построить достаточно просторную бесконечность.

 

            Я меняюсь изнутри и позволяю миру вокруг изменяться тоже.

 

            Примитив — это когда простое выражено сложно. Гармония, потерявшая блеск, превращается в банальность.

 

            Вы боретесь за светлое будущее? Лучше бы вы боролись за светлое настоящее! А то темновато у вас тут…

 

            Развивающееся «Я» переходит в суммирующее «И», но когда «И» устает, оно нанимает «пограничников» — всевозможные: «если», «но», «однако», «потому что»…

 

            Пьяный сын кинулся на отца с ножом, ранил.

            Мать в ужасе бросается к сыну: «Ты представляешь, что ты натворил? Тебя же посадят!»

            Вот бы психологам поинтересоваться у мужа, что он пережил в тот момент, когда ему требовалось оказать первую помощь.

 

            Вопросы — инструмент пыток. Пытают ближнего, себя, природу, душу. Для «усиления» вопроса можно применить каленое железо или электрический ток, или психологические отмычки, или еще что-нибудь.

            Можно ли научиться жить вне вопроса? Возможно, первый краеугольный камень, заложенный в основу всей цивилизации — именно этот знак. Пытка.

            Жизнь — проблема. Как научиться решать проблему, не прибегая к вопросам? К пыткам.

            Применение вопросов делает проблему бесконечной.

 

            Как стать новым? Действительно другим. Как сделать процесс самообновления непрерывным и созидательным? Задача более чем насущна: тот, кто не умеет и не успевает самообновляться — безнадежно отстает в жизни и проигрывает. Мир стремительно становится как бы прозрачным и объемным, при этом сам постоянно меняется, «играет», как магический кристалл. Сегодня мало быть в этом мире просто хорошим специалистом или человеком, знающим нужные правила поведения — нужно самому научиться «играть». Как играет с судьбой всякий, идущий по канату, натянутому над великим Ничто.

 

            Ученые, доктора наук, преподаватели-инноваторы и даже академики — собралась высокообразованная публика, объединенная общим пониманием проблемы: то, какими вырастают сегодняшние люди — плохая и некачественная «продукция» нашей, местной, российской цивилизации. Неудовлетворителен профессионализм личности, и, что особенно огорчительно — слабы качественные «параметры»: отсутствует интеллигентность, умение пользоваться свободой, о духовности уж и говорить, зачастую, не приходится. А жизнь — идет. Хотим мы того, или не хотим, она предъявляет к своим участникам всё возрастающие «по уровню» требования: опоздавшие, ленивые, слепые и гордые самолюбцы — могут остаться за бортом неостановимого корабля эволюции. Как помочь ближнему, как сделать так, чтобы он — буквально! — не спал на ходу? Разбудить активность, включить жизненный интерес человека — вот задача и благороднейшая, и труднейшая. Потому что всякий «спящий» реагирует на побудку одинаково: «Отстаньте! Мне и без вас хорошо!» Могут и в лоб дать.

 

            Эффект дельфина — это его врожденная безусловная привычка выталкивать на поверхность всё живое, что нуждается в помощи. Точно так же родители-люди стараются «вытолкнуть» своих чад в иной, более высокий уровень жизни. Но вопрос в ином: как оказаться в принципиально иной жизни? Как «вытолкнуть» самих себя в другие горизонты? Ни бог, ни царь и не герой здесь не помогут. Действительная движущая сила любой новизны как бы невероятна с точки зрения традиционной реальности: она — внутри человека, в его воображении, если говорить точнее. Поэтому так важна слегка подзабытая исходная банальность: продуктивное воображение — источник и причина создавшейся цивилизации. Каждый носит внутри себя своего «дельфина». Востребованного или, увы, нет.

 

            Нынешние люди начинают осознавать, что они не экологичны, прежде всего, в самих себе. Поэтому идея «прорыва» (сквозь самих себя, получается) всё настойчивее стучится в дубовые двери сегодняшнего неподвижного сознания. Новое — это в каком-то смысле всегда «непорочное зачатие»: на старый тип мышления накладывается табу, он становится «порочным» — способным породить лишь то, что уже известно или комбинации известного; именно таким образом во все века организовывалась технология прорыва; великие предшественники сотворяли небывалое в одиночку, современники умеют концентрировать энергию многих жизней в единый направленный луч — туннель в неведомое. Драматизм ситуации в том, что оказавшись реально в этом самом вожделенном новом, приходится реально хоронить всё старое. Как в жизни.

 

            Умный — слушает. Кого? Как? Зачем? Других? Себя? Тишину? Почему же, все-таки, умные люди спорят? Может быть, они интуитивно стараются «до конца выговориться» — избавиться от своего «содержания», чтобы элементарно освободить место для размещения нового?! Так уходит ввысь ракета — безопорное существо — движущаяся именно потому, что умеет отбрасывать «часть себя». Странный и немного печальный образ, если его применить к людям. Кто-то взрывается на старте, кто-то чадит и грохочет, кто-то просто отсырел, а тот, кто действительно взлетел — уже не возвращается.

 

            Единственный шанс изменить ход жизни — это изменить ее причину. Причина жизни — сам человек, его внутренний мир. Оглянитесь: всё вокруг — лишь следствие какой-то предшествующей выдумки, чертежа, слова… Следствие следствий! Реальная причина собственной цивилизации — человеческое воображение. Вот в него-то и следует вкладывать силы, деньги и время. Неужели непонятно, неужели еще кто-то надеется изменить причину, подретушировав следствия? Развитие всегда драматично. Во многом — это одинокий путь. Впрочем, как всякое движение на высоте.

 

            «Американский образ жизни» живет и побеждает — россияне (всех национальностей) сами сегодня переживают блицкриг особого рода, интервенцию менталитета западного типа. Есть многочисленные жертвы. Главный сокрушающий удар — по детям. Ментальность — хищное существо.

 

            Хит тысячелетия! Русский театр: «Наши против наших». (На постоянную работу требуются зарубежные сценаристы и режиссеры.)

 

            Ум человека может «заболеть» чем угодно. Например, «чувством гордости», «чувством ответственности» или того хуже — «чувством справедливости». Ну и что? А то, что управление жизнью в уме, «болеющим» таким образом, больше не принадлежит самому интеллекту — всем управляют эмоции. Взрослая жизнь начинает напоминать детский сад. Скажем, чувство справедливости превращается в излюбленное арифметическое действие русских — деление. Делится всё: кресло, время, средства, друзья. Созидать россы любят начинать с… размежевания.

 

            Период первоначального накопления капитала искажает человеческое лицо до звериного облика. Мы никогда не вырвемся из частного чувства частной собственности. Внутренний «зверь» всегда будет прорастать наружу. Будь ты с портфелем, будь ты с сохой.

 

            Люди согласны на любую стабильность.

 

            Вот — дерево. Если его тело распилить на доски, то можно поставить забор. А вот — земля. Из нее получаются кирпичи, из кирпичей — дом. Вокруг дома — забор. А вот и снег. Холодно. Но войдет человек в свое жилище, затопит печь и зажжет свет. И будет тепло. Потому что только человек умеет делать тепло вокруг себя, когда вокруг — стужа…

 

            Люди слушают друг друга, потому что хотят, наверное, понять себя.

 

            Время безнадежных многоточий в России постепенно превращается в поистине золотые двоеточия, за которыми потихоньку начинает проглядываться перечень дел и желаний.

 

            Земля — кормилица. Эту банальность желательно прочувствовать каждому лично: не только хлеба, но и сами люди, и их вещи, их окружение — всё, абсолютно всё сработано из материнского исходного материала — Земли. А она начала скудеть и болеть. Есть кой-какой должок у нас, людей, перед этой первопричиной; люди жизнь «делают», а земля ее производит иначе — рождает. Есть разница?!

 

            В совхозе «Восточный» — на открытых площадках и в павильонах — собрано колоссальное количество техники со всего света. Обидно, что участников конференции (а ведь это, как правило, глубокие специалисты экстра-класса) прогнали за полчаса-час мимо интереснейших экспонатов, около которых стояли такие же специалисты-экстра, конструкторы и директора, притащившие свои технические детища за тысячи километров и смонтировавшие их здесь. Вечно торопимся. Куда? Торопимся… показать! Чтобы что? Чтобы — показать всё. С размахом. Здорово, конечно, но специалистов жалко. Я видел их возбужденные, но несколько растерянные лица. Нельзя травить практиков мимолетным показом.

 

            Сядь и задумайся. А потом встань и делай. Земля тебе отдала свою жизнь. И ты теперь ей отдай свою.

 

            Воображение — единственная реальность. Оглянись: мир людей целиком был воображен ими самими — плоть лишь «наросла» во времени на чертежи, схемы и слова. Остальной мир воображен не нами. Цивилизация — плод фантазии, развившийся в материнском чреве и за счет него. Воображение — единственный обоюдоострый инструмент, практически приравнявший человека и к Дьяволу, и к Богу. Выбор — внутри нас и он всегда свободен. Внешний мир заходит в экологические тупики, потому что не экологично развивалась «внутренняя среда» человеческого обитания — внутренний мир. Главная причина проблем — одухотворение сознания — кажется такой отвлеченной, такой малосущественной… Человек «вытянул» в мир бытия колоссальное количество вещей, которые вступили в завораживающее взаимодействие: осталось лишь «выдумать» для всего этого самое главное — саму жизнь. В мире эту «технологию», когда живое рождается только от живого называют одухотворением. Весь внешний мир одухотворен, так сказать, Творцом; одухотворение внутреннего личного мира — работа каждого. Понятно, что энергию эмоций, силу знания, деньги и время следовало бы вкладывать именно в причину феномена человеческого бытия — в пробуждение его внутреннего само-содержания. Через это может произойти одухотворение всей деятельности человека на Земле и не только. Необходимость уже осознанна. Но как «дотянуть» трудноформализуемые духовные компоненты человеческого бытия до сугубых технологий? Возможно, в одиночку — «дотянуть» себя, чтобы потом следы ремесла автоматически «жили», а не просто «работали».

 

            Будьте бдительны: следствия любят рядиться в одежды причины! Образ порождает подобие, подобие порождает вещь.

 

            Русская земля. Несчастная собственность.

 

            Не напиться чистой воды из замутненного источника… Земля — источник всей практической жизни людей. Он сегодня даже не замутнен — загажен и испорчен. Бесплодие — расплата за эгоизм. Рациональная наша цивилизация обрекла невидимые человеческие души на голодную смерть. Следом за невидимым голодом замаячил голод видимый: бесплодной становится сама Земля. Труд тех, кто пытается вернуть земле плодородие, похож на подвижничество, а речь их об этом зачастую поднимается до философского звучания. Потому что задача действий проста, как на войне: выжить.

 

            Человек — очень «задумчивое» существо. Ближе к смертному одру число «задумчивых» заметно увеличивается.

 

            Червяк изначально находится в условиях патогенной микрофлоры и микрофауны. То есть, в этой среде изначально содержится громадное число болезнетворных существ. После того, как червь поработал, — продукт получается чистейший! Действительно, хоть в рот не клади. Патогенность исчезает. При этом сам червь не болеет.

            Сравните: творческие личности, «червячки» культурного слоя жизни очень любят «пропускать через себя» духовную грязь и превращать ее в произведение искусства.

 

            Фрагмент интервью с известным московским бардом Ю. К.

            — Я вижу печальную картину над Россией: колонизация ее интеллектуального и духовного пространства. О ребенке в моем паспорте записано: сын. Когда я с ним общаюсь, мои чувства доносят другое: я имею дело с одиннадцатилетним «американцем»…

            — Всё, всё понял! Я, наконец, понял, что вас беспокоит. Это беспокоит и меня. Но я смотрю на вещи чуточку иначе. Это «иначе» объясняется разницей между краткостью человеческой жизни и длительностью общих, исторических процессов. Выражаясь проще, можно утверждать, что душевное развитие людей находится еще в самом зародыше. Меня поразило наблюдение — уж не помню кого, — что человеческий «душевный возраст» не превышает уровень пятилетнего. Передо мной даже образовалась странная картинка, рисующая то, что происходит за гробом; вдруг я представил, что ТАМ человеческая душа вдруг становится равна самой себе, и ТАМ все наши души становятся строго «пятилетними», «трехлетними»… Точного уровня на сегодняшний день я не знаю. Но миллион лет назад она наверняка была меньшего возраста, величиной, скажем, в «год», «два». Мне представился такой загробный «детский садик», где бегают пятилетний Гитлер, пятилетний Сталин… Они — играют, забавляются, обижаются, льют слезы и совершенно не озабочены тем, чтобы сообщить СЮДА о том, как ТАМ живется. Им это просто в голову не приходит!

 

            Мой прекрасный друг!

            Каждый человек подобен скрипке. Он томится по не извлеченному звуку своей жизни. Одни называют этот звук «смыслом», другие «судьбой», третьи даже не верят в его существование… Ты, женщина, мудра сердцем. Ты знаешь только одно слово — Любовь. Оно наполняет великой музыкой бытия и тебя саму, и всё вокруг. Это — великое Слово! Пред ним замолкают мысли и склоняют голову объяснения. Потому что вечность любви наполнена тишиной. Каким криком разорвешь ее? И зачем?! Голодные скрипки наших судеб торопливы и неразборчивы. Очень часто обыкновенный шум кажется нам замечательной песней. А действительно чудо — даже не волнует. Кто, какой Мастер держит в руках смычок? Редко кто владеет им сам. Тревожная музыка собрана в сегодняшнем миге бытия! Образы, время, удачу и крах — рождаем мы сами.

            Любимая! Хочешь ли ты стать собой? Такой, какая ты есть на самом деле. А не такой, какою тебя представляет общество или твой же разум: то единственной и самой лучшей, то упавшей, растроганной, плачущей над собой… В мире, где все привыкли притворяться, естественность так трудна! Но другую я не смогу полюбить, другой я не смогу сказать эти слова. Не буду услышан. Я боюсь слов. Они делают меня лицемером, а тебя — обманщицей. Ведь так легко принять за любовь — самолюбие.

            Жизнь проявляет наши лица. Сначала — видимые, потом — все остальные. Любимая! Я обращаюсь к заклинанию: пусть будут прекрасными все твои лики: доброты, терпения, кротости, святости, слез печали и слез радости. Любимая! Я охраню твою беззащитность. И Бог даст преображение нам обоим.

            Величайшее мое сокровище! Женщина! Ты — то, чем я никогда не смогу стать сам. Ты — другая половина мира. Каждая наша встреча — восторг единения и муки рождения. Светлый Реквием звучит над полем жизни. Я люблю тебя, мой друг! И не хочу ничего более.

 

            Отменить времена года не получится. Поэтому сеять и жать всё равно придется.

 

            Нынешний человек слишком «короток», чтобы вобрать в себя весь мир. Поэтому он поступает обратным образом: измеряет собой. Человеческая способность сравнивать оборачивается причудливыми искусствами или нелепостью. Потому что «уметь сравнивать» — это одно, а «хотеть сравнивать» — совсем другое. Так и кончилось: умеем хотеть! Так и растащили Образ на разно-образие.

 

            Поднимаюсь по трупам друзей, спотыкаясь о трупы любимых… И глядит с облаков старый бог-ротозей на борьбу пилигрима с вершиной!

            Не виновен, что выбор мой скуп: я друзьям предлагаю погибель; если ляжем не порознь, а трупом на труп — будет богова ближе обитель.

            Подходи! — и дурак, и мудрец; легче выбыть из времени хором, но великий рыбак, наш небесный отец, браконьерит с небесным замором.

            «Никому… — его шепот! — не верь…» Никому! Песня дней отравилась. Никому! Никому! Все сомнения — червь. И — с вершины судьба покатилась!

            Не для черни небес Колизей! На три буквы послав пилигримов, возвращаюсь обратно по трупам друзей, спотыкаясь о трупы любимых!

            Мертвецы поднимают стакан, им падение кажется взлетом… Мертвецы обращаются к мертвым богам, и друг друга пугаются: «Кто там?!»

            Ах, в душе Бога труп… Боже мой! Эй, кто мертвый тут есть, аль живой?..

 

            Жизнь часто веселится, испугавшись Смерти. Это — полезная истерика.

 

            Женское самодурство во многом обязано мужскому терпению.

 

            Радость «новой жизни» партия каких-нибудь «новых» разделит со всем народом. Но — не поровну.

 

            Алкоголики, преступники, хамы, мерзавцы… В каждом из них есть «спящая красавица» — Человек. И его иногда удается разбудить снаружи странным образом: алкоголем, преступлением, хамством…

 

            Пока есть протянутая рука — есть благодетель. Пока есть благодетель — есть протянутая рука… Надо оставить что-то одно!

 

            Всё будет проще и страшнее: устанет маг, уйдет спирит, и голос властный всё мощнее примкнет к тебе. И — усыпит!

            Стерильна тьма. Сон — панацея! Оракул мертв. Перед толпой — вожди, обманутые целью, и храм со сбитой головой…

            Ведомый вехами обмана, ты погубил своих детей! И мимо алчного кармана пронес прагматик плату дней.

            Трясут глупейшие мощами старины. Беглец во времени обманывает сны.

 

            Так в жизни случается.

            Шла по улице Принцесса, и вдруг стал на нее наезжать трамвай. Увидел это Нищий — успел толкнуть бедняжку прочь из-под колес. Принцесса упала, расшибла коленку, испугалась очень. А когда трамвай отъехал, встала и надавала Нищему по морде, да еще приговаривала: «Как смеешь со мной так обращаться!»

            Потом они поженились и жили долго и несчастливо.

 

            Было у отца два сына. Старший умный, младший — дурак. Женились сыновья. Родилось у них у каждого тоже по два сына. Всего — четверо. Все — дураки! Тут и сказке конец.

 

            Жили-были старик со старухой. А для чего жили? — совсем не ведали. Так и померли: ни вреда, ни пользы.

 

            — Хочешь, Ваня, в белокаменной пожить? — спрашивает Царь.

            — Хочу! — говорит Иван.

            — Молодец! — говорит Царь. И больше ничего не говорит.

 

            — На меня! — говорит Василиса Премудрая жениху-Кощею.

            — Нет уж! — говорит Кощей. — Мне Марью-искусницу надо: она работать любит, а думать я и сам могу.

 

            Однажды Змей-Горыныч летал-летал и заблудился. Видит: в лесу гнездо чье-то пустое, а в гнезде яйца лежат. Сложил Змей-Горыныч крылья, присел в гнездо отдохнуть. Да и задремал нечаянно. А как проснулся — слышит, из яиц птенцы вылупились… «Папа! Папа!» — кричат. Больше ничего он в жизни не услышал.

 

            На высоком дубе в лесу дремучем черный Ворон триста лет сидел. Сидел и не разговаривал. Никто от него слова не слыхивал! Но сказывали старые люди, что тому, кто Ворона разговорит, он дорогу к счастью покажет.

            Шел как-то через лес богатырь из народа. Увидел Ворона, удивился, спрашивает:

            — Не знаешь ли, в какой стороне счастье?

            — Пошел ты!.. — говорит Ворон.

            Так богатырь русское счастье и нашел.

 

            Золотая Рыбка говорит Старику:

            — Значит, так. Первое твое желание будет — отпустить меня на волю, второе — приходить, когда позову, а третье твое желание — не приставать ко мне со своими собственными желаниями! Согласен ли?

            — Согласен! — только и молвил Старик, да и прыгнул вслед за Рыбкой в море-окиян.

 

            Два небольших «диапазона» осмелился ты жизнью называть: то слух играет в громкие резоны, то зрение спешит пощеголять. Куда идешь, то разрушая, то верша?! Шпаргалка умникам — беспечная душа!

 

            За лесами, за высокими горами, за бескрайними долами, за морем синим — есть чудесная страна: еды вдоволь, питья вдоволь, иди куда хочешь, делай что умеешь… Кто найдет ту страну — не возвращается!

 

            Заспорили как-то соловей из королевского сада и соловей из ближней рощи: чья песня лучше? Целую ночь спорили-пели на все лады! А утром пришел в кузню деревенский кузнец, да как начал молотом по наковальне стучать — серп ковать! Громче всех получилось!

 

            Одной страной правил глупый маркиз. До того глупый, что сам ни в какие дела не вмешивался и подчиненным своим вмешиваться не давал. И всё в той стране хорошо было.

 

            Отобрал барин гусли-самогуды, а они у него — не играют… Отобрал барин скатерть-самобранку, а она его — не кормит… Отобрал ковер-самолет, а он — не летает…

            Догадался барин: привел Ивана-дурака, посадил его на ковер-самолет, расстелил перед ним скатерть-самобранку, гусли преподнес. «Поклонись! — говорит, — за дары-то». Иван поклонился. Тут барин и вскочил ему на шею! «Играй! — говорит. — Корми меня! Вези, куда прикажу!» Иван хотел было отказаться, да не получается… Какое теперь чудо барин ни пожелает — всё сбывается! А Ивану и невдомек: что чудеса от его, иванова имени, как бы делаются… Иван-то — дурак! — тоже вроде и при еде, и при музыке… Хитрый барин его так и зовет: «Хозяин ты мой, Ванюша!» Ох, как Ивану такая честь по сердцу!

 

            Давным-давно иноразумные контакты вошли в любую сущность и предмет. Ведь только алчность опирается на факты, а вера знает: доказательств — нет. Как рев питекантропа в мрачный зев пещеры, — вернулся, озадачив эхом, — ум… Так вопль духовный порождает тьмы химеры, и божий глас, и сатанинский шум.

            Всё, что вернулось, жадно ищет воплощенья: в словах, в любви, в предметной тесноте. Вот — фактов мир! Не жаль?! Забыв предощущение, не ощутишь соблазн по высоте.

            Ты ищешь братьев — эхо бытия? Смешно стараешься: мы — не одна семья.

 

            Я чувствую присутствие умерших, когда пишу, когда живу один… Они — диктуют. Но, как зверь в манеже, не понимаю: зритель или господин?!

 

            Он и Она бродили по летнему Крыму. Вдруг Она увидела такое, что ни жить, ни быть — надо! А именно: предприимчивый уличный фотограф предлагал отдыхающим сняться с самым настоящим медведем, который равнодушно позволял себя обнять очередному клиенту и только сопел через намордник. После съемки нужно было подойти к отдельно сидящей в тени женщине, заплатить три рубля и назвать свой адрес для высылки фото. Он и Она жили так, что всегда экономили на мелочах. Она подошла к экзотическому зверю и стала принимать позы. Фотограф работал. Но в это же время из-за спины штатного фотографа интенсивно «работал» собственным фотоаппаратом Он. Выписывать квитанцию они не пошли.

 

            Традиционно напивались, когда надо было кого-то перевозить на новую квартиру. Поэтому команда «грузчиков» собиралась весело и с большой охотой. На одном из новоселий-переездов мы начали «веселье» задолго до окончания процесса… Кое-как вынесли и закидали в грузовой фургон вещи из старого дома. А перед дверью новой квартиры… Хозяин оказался суеверным! — «Надо кошку вперед пустить!» Для счастья, значит. Ушли ловить кошку. Долго ловили. А я остался, уснул от переутомления прямо на лестничной площадке… А вот как в квартиру заполз — не помню! Помню смутно лишь, как хозяин орал, да как кот мяучил. В общем, не было счастья в этом доме ни тогда, ни после.

 

            Нож хирурга — варвар от милосердия. Куда вернее мануальный пасс! Так и в любом искусстве: крик слабее шепота.

 

            Работа похожа на любовницу: если она зовет тебя к себе и говорит лишь: «Надо!» — ты скоро возненавидишь ее, а если она зовет, желая сама отдаться, если нашептывает без устали: «Хочу!» — рад будешь ответить ей тем же.

 

            Где начинается Человек? Там, где кончается рабство? А много ли ступеней преодолели? Ни одной! Рабство в теле? — Нет! Рабство в духе? Нет! Рабство в цивилизации? — Нет!

            …Любовь, Свобода, Человек — подобны неуловимой Истине, их невозможно «определить» окончательно, у них нет «массы покоя».

 

            Пришел директор, говорит: «Напиши статью об Ижевске в годы Великой Отечественной войны». Объем внушительный. Партком завода, дескать, тебе за это пятьдесят рублей заплатит, а подпишется под статьей секретарь горкома партии Зыков. В Москве напечатают! Так всё и вышло. Редактор бежит с журналом, поздравляет меня. А я всё думаю до сих пор: кто из нас троих — дурак? Я ведь еще и «спасибо» говорил.

 

            Хочу дать один совет поэтам-самоубийцам: перед тем как уничтожить (для доказательства своей значительности, конечно же!) свое тело — попробуйте сжечь свои бумаги. Духовное самоуничтожение ничуть не хуже! А потом — молчите! Год, два, семь, девять… Не будьте ловцами ненадежного вдохновения, не уподобляйтесь ловцам слов и форм. Молчание выдрессирует ваши способности так, что и образ, и форму, и вдохновение вы будете брать во время работы не по способностям, а просто по потребности. Коммунизм наступит!

 

            …Если творец не желает ставить дату, значит, он претендует на всепризнанную безымянность.

 

            Коммунизм может быть построен в: а) обществе… (концепция XIX века); б) отдельно взятой стране… (концепция XX века); в) отдельно взятом обществе… (концепция XXI века); г) отдельной личности… (концепция XXII века).

 

            Нэлли! Это чудовище… Нэлли! Это — чудовище! Нэлли! Это… Вы говорите странные глупости! Нэля — очень приличная девушка. Лично я ни разу не видел, чтобы она отдавалась за деньги. Да! Нэлли! Это — чудовище! Нэлли! Это…

            В ее кошельке никогда не бывает мелкой монеты. В ее голове никогда не бывает неправильных мыслей. Лично я ни разу не слышал, чтобы она утверждала, что власть и богатство — это гораздо хуже, чем просто болезнь. Нэлли! Это чудовище!

            Лично я никогда не видел, чтобы она воровала вещи. Или курила гашиш, а может, делала тайно аборт за абортом. Нет! Нэля очень приличная девушка. Вы говорите странные глупости. Странные глупости. Странные глупости. Да!

            Она подходит. Ко мне подходит. Она подходит. Ко мне подходит. Она подходит: что, говорит, надо? Нэлли!!! У нее — грудь, у меня — час, у нее — дети, но нет авто. У нее нет ничего, но есть я, который скоро уйдет, но оставит взамен прежнего мужа, прежних детей, но не даст авто, как бы она не просила… Нэлли!!! Ночью она спит на спине. Ночью она сильно храпит. Как же ее, как же ее, как же ее — любить?! Фарами светит милиция в окна, Луна в окне, как желтые мысли о желтом доме, в котором всем всё равно. Но лично я ни за что не поверю, чтобы такая девчонка в возрасте матери спятила. Ей — хорошо! Ей — хорошо! Ей — хорошо! Нэлли!

            Это чудовище…

            Вы говорите странные глупости. Нэля — живой показатель труда и заботы. Лично я никогда не видел, чтобы она жила, как скотина: утром — подъем, днем — обед, вечером — сон. Утром — подъем, днем — обед, вечером — сон… Утром — подъем, днем — обед, вечером — сон… Нэлли! Это чудовище… Нэлли! Это чудовище! Нэлли!!!!

 

            Перпетум мобиле… Останови, попробуй! То мрак пустой, то божий день… На колесо, крутимое природой, накинут был замысленный ремень!

            Как вал заржавленный, от бега свежих мыслей, скрипя, раскачивался быт… Крамольный плод слащавокислый — прогресс! — поспел, гремуч и знаменит.

            И рад бы сбросить ты тот привод дерзновенный, перпетум мобиле высот, умом больной, на токи сердца бедный… Застопорить бы весь природы ход! Чтоб внукам мог рассказывать ты сказки: мол, был Олимп, да… сглазили — салазки!

 

            Есть женщины, чей психотип можно определить как «коммунистическая партия». Чем более полное, всеохватное и интенсивно-дилетанское «руководство» (не сомневаясь в своей исключительной правоте и мудрости), осуществляет такая женщина и чем нагляднее и безнадежнее разваливается вокруг нее подопечная жизнь, тем яростнее обвиняет она в развале… саму эту жизнь. Разумные доводы здесь бессильны. Для доказательства своей правоты у жизни в этой ситуации есть только один шанс — умереть: тогда дракон неизбежно начнет поедать себя самого… Вспомните! Вам наверняка приходилось встречать этих мерзких старух — абсолютно одиноких и абсолютно злых: они «победили» всё, кроме собственной правоты.

 

            Учись всему, что ищешь, — у детей! Они «барометр» косности твоей. Они — то жертвы мстительных затей, то путники средь умерших путей… Они — зерно. А ты?! Не бог и не учитель, для дней своих погонщик и влачитель, ты им — не дождь… Ты — суховей.

            Дитю ты преподашь, как надо драться, тебя дитя научит улыбаться!

 

            Художник сказал: «Идеология — это болезнь мозга». Художник сказал: «Добро и зло — это болезнь мозга». Художник сказал: «Человек — это болезнь мозга». Художник сказал: «Мозг — это рак материи».

 

            Я говорю тебе, что ты урод, и ты убиваешь меня. Это — беспощадный эгоизм «избранных», уверенных в своем совершенстве и уникальности.

            Я говорю тебе, что ты урод, и ты говоришь мне, что я тоже урод. Мы равны, как животные.

            Я говорю тебе, что ты урод, и ты жалеешь меня. Если я не убью тебя за это, — мы подружимся.

 

            Наутро после праздника один говорит другому: «С отступающим тебя!» Если вы знаете, что такое настоящее похмелье, вы оцените юмор по достоинству.

 

            В Читинской области в поселке Приаргунск стоит пограничный отряд. Рядом со штабом — здание госпиталя. На входе в госпиталь — военный дежурный в… пижаме. Выздоравливать здесь опасно — сразу пошлют в наряд, потому что в штабе знают: лучший лекарь — дисциплина.

 

            …Я мечтаю о той степени всеобщей талантливости и взаимопонимания, когда актеры, прочитав мельком короткую фабулу, смогут разыграть перед зрителем неповторимый спектакль жизни.

 

            Одной и той же шутке боги посмеются: «Эй, человек, быть равным — подожди!» Мечтатели, поэты революций, по крови поднимаются в вожди… Толпы пристрастие, как масса смоляная, хватает избегающих толпы; над новой кровью вождь провозглашает: «Убей врага и будешь счастлив ты!» И ты откликнешься, исполнен сил премного, и женщину поставишь под ружье, и взгляд детей, (всегда курьеров Бога!) ты обратишь в безверие свое! В награду — кровь!

            Хотите ль, не хотите ль: вершина человеческая — гибель.

 

            Если нет денег на проститутку — женись.

 

            Почтовый ящик перед праздником был пуст, и в праздник пуст, и после праздника — пустой, как всё пустое… Так пришла старость.

 

            Прощаю ложь. Но если фальшь почую, (когда «что есть» подносят «как хотят»), пою смирению, ворчанием врачуя известный показушников обряд. Ложь может быть прекрасна, вдохновенна! А фальшь душе, как органам циан. Ложь — это воинство, а фальшь — дитя обмена: обмана всех — за свой самообман.

            Ответь: как гостю дверь отворишь, зачем смеешься громче ты и громче говоришь?!

 

            Тяжкий вздох облегчения! Знакомо?

 

            Сказав невежливо: «Иди, я не держу». — Прочней, чем цепь, — остудой привяжу…

 

            Надо было кормить семью, а он занимался черт знает чем: марал бумагу, спать по ночам не давал, на машинке тюкал. Жена действовала в такой последовательности: гордилась, надеялась, не замечала, терпела, скандалила, презирала. Когда слова кончились, она произнесла: «Пис-с-сатель!» — ее чуть не стошнило. Они развелись. Он стал писателем.         Мужчина ходит по прямой, женщина ходит по кругу. Если круг слишком тесен, прямая пересекает его дважды.

 

            Растет, как говорится, как привыкли мы слышать, благосостояние народа… Много веков «растет»! Каждый век — заново, как трава. До деревьев, до леса — не дотянуть. Политический сенокос не позволит.

            1989 год. Художнику Гришину в нашей конторе вручили по случаю дня рождения (тридцать один год исполнилось человеку) кусок мыла и талон на приобретение бутылки вина. Трава была искренне рада.

 

            Как старец, не умеющий достойно покинуть мир, так жалок строй вандалов и тиранов, сменявших юность мира — на позор!

 

            ОБЫВАТЕЛЬ видит лишь волнение собственной жизни и такие же волны жизней ближайших соседей, зрение его не может распространиться дальше высоты волны собственной жизни, горизонт его обзора недалек и одномерен, но на пределе своей зоркости глаз его дотягивается до следующей, куда более высокой волны, и это —

            ЛЕТОПИСЕЦ, он способен отстраниться от своей лишь жизни и видеть время десятилетиями, то есть обобщать движение волн жизни обывателей, а зрение тянется выше, где есть очень большая волна жизни, и это —

            ГЕНИЙ, чувства и аналитический ум, и талант которого охватываются уже веками, он, гений, видит и понимает все предыдущие слагаемые, использует их, но видит и недосягаемое для себя, видит великую высоту бытия, духа, веры, учений; и это —

            ПАСТОР, который плоть от плоти сам порождение от всего предыдущего, но ощущение мира он способен понять через груз тысячелетий; на грани чутья и жертвенности дотягивается он до последней возможной человеческой высоты, до чуда, именуемого Человек.

 

            Искать культуру в законах дисциплины так же безнадежно, как веру — в знании.

 

            Сюжет подачи и восприятия жизни — вещь чрезвычайно подвижная. Не здесь ли неприятие и вечное недоразумение между «старым» читателем и «новым» писателем?! — ведь всё меняется: то, что вчера было психологией, сегодня — банальное действие… А вот «неподвижные» молитвы этой беды не знают.

 

            Нельзя долго подниматься вверх по лестнице познания, опираясь всё время лишь на одну и ту же, хотя и высокую, ступень — на какую-нибудь единственную «истину»; старик, не умерший вовремя, может озлобить сердца детей до бесчеловечности.

 

            Когда я смотрю на моих собратьев, я всё больше проникаюсь мыслью о том, что, конечно, не труд, который распространен в природе чрезвычайно широко, сотворил из обезьяны человека, а — страсть к подражанию. Возможно, первой обрела разум не та обезьяна, которая много и хорошо работала, а та, которая лучше других научилась притворяться и корчить рожи.

 

            Женщина, сделавшая шаг в интимных отношениях первой, не прощает никогда!

 

            Что подводит любящую маму больше всего? Фальшивая бодрость!

 

            Принцип недостаточности: если вы откажетесь от соблазна выражать свою любовь к ребенку через обслуживание, то контролируемая «недоданность» заботы обернется для него возможностью самостоятельно реализовать свои способности. Скупая и мудрая сдержанность старшего — это свобода младшего. Осторожнее! Сильному легко заполнить собой чье-то существование!

 

            Один мой знакомый неожиданно увлекся учением Агни-йоги. Прекратил пить, курить, занялся спортом, стал писать стихи, дух и тело его — распрямились. Сам он объяснял быстрые метаморфозы так: «Я научился аккумулировать энергию, беря ее из того, что вокруг». В том же году у «аккумулятора» неожиданно умерла молодая, но сварливая жена.

 

            Нет, дьявол дьяволу не выклюет глаза… Спасители грызутся ради паствы! То лесть случится, то угрозы залп, то голод, то обещанные яства.

            Где мелководие, там лоцманы в цене, и ценятся в безверии фанаты. «Спасение!» — кричат. Ан, нет: слепым не страшен выход за фарватер.

            Спасители вели тебя из рода в род. И вырос ты, спасенный. Но — урод! О, сколько раз ты сам себя вонзал в глаза Спасителю и дьяволу — в глаза!

 

            Логика интеллигента: «В гости зайти? Чаю попить? Можно! Носки — чистые».

 

            А нельзя ли путешествовать по лучам света? Вселенная ведь буквально забита светом! Миллиарды световых лет затратила желтая крапинка в небе, чтобы дотянуться до нас. Пользуйся! — Вот она, дорога, обманувшая время.

 

            Пришел добрый молодец в царство темной силы и стал подвиги совершать, себя не жалея: и дракона зарубил, и жену его не пощадил, и деточкам драконовым головки отсек и на мелкие части покрошил. Реки в темном царстве высушил, поля вытоптал, дома пожег. Вот какой молодец, не гляди, что добрый!

 

            Вы замечали за собой странное состояние задумчивости, когда вы подолгу рассеяны, но краешком сознания удерживаете еще внимание на каком-то предмете. Например, на жене. И вдруг в голове, как цыпленок из-под скорлупы, неожиданно вдруг проклевывается невесть откуда пришедшее сравнение…

            Так, недавно я уныло слушал, не слушая, вялую ругань моей женщины по поводу быта. И вдруг подумал: «Народ без партии проживет, а партия без народа — шиш!» А вслух сказал: «Не надо обижать кормильца». Одно слово — ассоциация!

 

            Я знал одну женщину, которая с юности украсила свои серые будни рабочей лошадки заводского социализма — перипетиями алкогольного самотворчества. В «налитом» состоянии она обычно мирно посапывала на диване перед включенным телевизором, и, случись землетрясение или потоп, она вряд ли прореагировала бы на угрозы стихии. Но — не дай бог! — если кто-то посягал выдернуть из сети шнур телевизора. Реакция ее была мгновенной: она кричала, нападала и защищалась так, как если бы совершалось покушение на ее жизнь. А, собственно?! Возможно, так оно и было: пустота в душе, в мыслях, в прошлом и в будущем — весь этот вакуум требовал хоть какого-то заполнения и телевизор давал эту единственную возможность, эту единственную иллюзию причастности и понимания. Так аппарат искусственного дыхания обеспечивает больному жизнь. Так иллюзия реального соседства с чужой экранной жизнью и была, по сути, ее собственной. Она, действительно, защищалась от «покушений»…

            Так балованный ребенок не в силах расстаться с соской-«пустышкой». Так душа-пустышка не в силах расстаться с «соской для глаз».

 

            «Писатель в стол» Костя П. великолепно пишет прозу в размере… абзаца. Когда он составляет из отдельных абзацев произведение — получается бред шизофреника. Косте понятна логика «картинки», но неприятна логика действия, скучна последовательность изложения. Будто вяжет человек из слов, мыслей и желаний чудесную пряжу, а нить, едва начавшись, рвется. А можно еще так сравнить: изготовил человек много-много первоклассных деталей для сложной машины, а собрать их — не может…

 

            Редчайшая женщина может использовать свою свободу для самоограничения.

            Вообще, женская энергия жизни — это константа, постоянная величина, и если вы что-то там убавите или прибавите, ОНА восполнит нарушение своего равновесия — непредсказуемо.

            Помните сказку «О рыбаке и Золотой Рыбке»? Не будьте наивны! Старуха никогда не скажет: «Хватит».

 

            Равнодушие помогает профессионалу быть точным.

 

            …Счет — от дьявола, слово — от бога. Счет безусловен, слово произвольно. Сочетание счета и слова — оружие психотерапевта: к цифре сознание «привязывает» словесную «установку». Птичка поймана! А новое знание, сомнение, отрицание, дискредитация сказанного вновь «отвязывает» установку от цифры. Птичка вылетела!

 

            Самое сильное лекарство — смерть. Всё дело в дозировке.

 

            США: 10 процентов аграриев обеспечивают всем необходимым желудок страны, чтобы 90 процентов остального организма общества могли заниматься творческим поиском путей жизни.

 

            Леха — человек из племени энтузиастов — пригласил в наш город поющего автора Б. из Москвы. Концерты сорвались. Леха заплатил приезжему артисту «неустойку», 500 рублей личных сбережений. (Леха — инвалид, получает пенсию 75 р., подрабатывает перепечатыванием на машинке, иногда устраивается работать сторожем). Почему так поступил? Потому что — обещал.

 

            Был ураган. Над шиферным восстанием неслись немые ядра птиц, и бытия повествование звенело окнами разрушенных страниц… Не повезло деревьям-инвалидам: взлететь хотели — лишились рук. Пожар случился. И стало видно: соседи злые про бедность врут. Большие градины — испуг и радость! (Соседи тащат восьмой ковер!) Гармошкой мармелада спускались тучи в безмолвный взор сей жизни, простой и сытой… М, да-с! И в самом деле так?! С кривою огненной бритвой в небе не наигрался мрак! Всё грохотало озлобленным обновлением. (Соседи вынесли диван!) Собака взвыла. Наверное, и время глядит на каждого, как на… дрова. Казалось, что вся лень благополучий звала огонь тех бритв! (Соседи застрахованы. Жаль. Скучно.)… Уж тащит сучья мусорщик в бачки помятые — отходов алтари.

 

            Обязуюсь перевыполнить личную карму!

 

            В прошлом хоронят грехи совести, в будущем — отходы производства.

 

            Да, я люблю тебя. Но ты не торопись свой разум бросить в чувств болото… Как кошку я люблю тебя! И — «Брысь!» — произнесу, едва начну любить… работу. Ведь я живу в стране, где счастье — тяжкий грех! Поэтому не огорчаю тебя развратом дорогих утех. Средь тысяч разных нужд одну лишь различаю: я — пес, я надрываюсь за хороший пай, бесценная, не для тебя ли?! Кошачий визг тот и собачий лай — вот память о стране, в которую влюбляли… Насильно мил, бежит пример со стороны: свободные здесь виноваты без вины.

 

            Педагогические отмычки: мальчикам лучше подбрасывать задачки на преодоление, девочкам — задачки на соблазн.

 

            Как заглянуть в будущее? Нет ничего проще! Если, конечно, вы освоили метод логической экстраполяции. Но учтите: будущее не всегда светло и может испугать слабонервных. «Какой кошмар!» — воскликнут такие люди и опрометью бросятся назад, защищать свое прекрасное прошлое… А, может, все-таки заглянуть туда, в завтрашний день? Ну, хоть одним глазком! Пожалуйста! Нужна только исходная точка отсчета. Любая. Выберем для примера, э-э-э… увеличение в стране числа вспомогательных школ. К чему бы это, спросите вы? И будете тысячу раз правы! Потому что это оч-чень интересный симптом. Ведь очень выгодно увеличивать их число. А именно: программы ослабленные, ответственность пониженная, зарплата, соответственно, повышенная — это ли не путь в будущее, это ли не его прообраз?! Не надо останавливаться на достигнутом. Еще выгоднее создавать высшие вспомогательные школы, готовить по вспомогательным программам академиков… Чего уж там! Куда ни кинь, «вспомогательная» жизнь сулит выгоды и армии, и правительству. Ух ты, куда занесло!

            — Какой кошмар! — воскликнет наивный простачок.

            Не нравится — не смотри. Кому кошмар, а кому прямая выгода. Это же наше будущее, что хотим, то и делаем.

 

            В период хорошего настроения — невыносим.

 

            Иринке было сорок, когда душа зашаталась… «Идеалов больше нет! Будь я мужчина, обязана была бы застрелиться, но у женщины всегда есть дополнительный шанс найти в жизни смысл. Рожу третьего!» — сказала Ирина. Так и поступила.

 

            Валя — технический секретарь. Даже в самые трудные моменты жизни она говорила: «Всё будет хорошо!» И от этих душевных слов каждый чувствовал прилив бодрости и сил. Логика предельно проста: ведь если десять, двадцать, тридцать лет до этого было всё плохо, то не может же это продолжаться вечно! Вечного ничего не бывает! Значит, права Валюша: «Всё будет хорошо!»

 

            Высокий, умелый, очень отзывчивый. Будьте осторожны!

 

            Был дивный край и в том краю рос дивный дикий лес. В лес человек мечту свою принес и — лес исчез. Но в том краю взошли сады, в садах плодам простор, но не дал как-то бог воды, — садовник взял топор… И проклял разум землю ту, и уж любить не смел; из камня вырубил мечту, и — сам окаменел.

 

            Дней испуг, как долгий звон, тянется и тянется. Мира суть — она и он — тыщи лет прощаются. И — уходят, дверью: хлоп! сотрясая бывшее… Он холоп, она холоп! Оба — неба нищие!

 

            Стартовые условия у людей равны: все пользуются в начале равным исходным алфавитом. Произнесенные же слова различны, сказанные с умом и чувством — противоречивы, помысленные «свыше» — непримиримы. Сложное чревато враждой.

 

 

 

ФОТО

 

            Хрустальный шар повис во мгле, и — осветилась мгла, и умер дьявол на Земле, и — прекратил дела.

            Была в том шаре чистота, какой не знал никто — гордыню выжгла высота над каменным плато…

            Угасли споры вещества в том равенстве огня, и отлетел всенощный вал от бывшего меня!

            Хрустальный шар, ничья мечта, молчаньем жжет: не лги! И, коль пугает высота, — беги! беги! беги!

            В норе, в бреду, в чужой дали не гаснет луч любви; нет Бога выше для Земли, чем помыслы твои!

            Рождая свет, в огне свечи, Вселенная, вопи! А ты — молчи! молчи! молчи! И — как ребенок, спи…

            Сойти с орбиты бытия пустяшней пустяка. Но есть невидимый судья и — свет для дурака.

 

 

 

ФОТО

 

Ах, девочка моя!

            Динь! Динь!

Сломался ключик медный…

            Динь! Динь!

Ах, как же я тепеpь

            Динь! Динь!

Пойду тебя любить?

            Динь! Динь!

 

Ах, девочка моя!

            Динь! Динь!

Стоит под дверью бедный

            Динь! Динь!

Влюбленный человек —

            Динь! Динь!

Ты пожалей его.

            Динь-динь!

 

Ах, девочка моя!

            Динь! Динь!

Зачем ты отпустила

            Динь! Динь!

Моей любви слова?

            Динь! Динь!

Им тяжело летать.

            Динь-динь!

 

Ах, девочка моя!

            Динь! Динь!

За дверью затворенной

            Динь! Динь!

Послушай и поплачь

            Динь! Динь!

О том, что страшно жить.

            Динь-динь!

 

Ах, девочка моя!

            Динь! Динь!

Ведь я пpиговоренный

            Динь! Динь!

Всегда любить тебя,

            Динь! Динь!

Но не пойму — зачем?!

            Динь-динь!

 

            Я выбиваю «сто» из всех возможных ста, всё «золото» за мной, а вам — лишь пустота! Бегу, как заводной, по финишной прямой, затем, чтоб взять с собой все первые места! Гульба, вино, табак — соблазны бытия: выигрывает тот, кто бегает, как я. А тот, кто проиграл, уходит за черту, но пробует на вкус всё ту же суету…

 

            Ах, мы с тобой не виделись чудовищно давно! Об-бытились, обиделись, упали, как на дно. Обида долбит в темя: «Дурак, чему ты рад?!» Обида — это время, ушедшее назад.

            Ах, мы с тобой не сладились, не знаю почему: привадили, привадили обиду, как чуму!

            Сквозь ночь — перемогаем, с изменою — сквозь день! Обида — это наша цветущая болезнь… В ладонях жизнь не взвешивай, добавки не проси, любовью полубешеной любимой погрози.

            Обида держит цепко не встречные пути: ах, что же мы теряем, надеясь обрести?!

 

 

            ЛЕТЧИЦКАЯ (грустные частушки)

 

            Нарушила, прокушала, прожорливо-активная, всё наше небо — шушера! — Говнида реактивная.

            Летела, кувыркалася, упала, непутевина: от летчика осталася на трех ремнях хреновина.

            А где еще не летано, не топтано, не сажено? Винтами небо смотано, турбинами загажено!

            У деда со старухою по коже дрожь гусиная… Заместо луга нюхают Говниду керосинную!

            Зачем она летательна, зачем она шумительна? — Говнида не питательна, Говнида утомительна!

            Пожить бы нам у речечки, век землю ковырякая: не баре, не помещички, зато имея всякое…

            Любовь там сеновальная, хорошая, интимная, без обмана повального и средства превентивного.

            Туманы земляничные, поляны, травы, россветы! Не надо заграничного — поят колодцы досыта!

            Да время вон покаркало, и — вылупилась птичка… Пошла по свету брякая, пустым-пусто яичко.

            Кругом сплошные роботы. (В себе не обознаться б!) Иванко, не ходил бы ты с Говнидою тягаться!

            Летела, кувыркалася, упала, непутевина… От всех от нас осталася на трех ремнях херовина!

 

            Зачем вам царские места? Дитя свободы — голь. Предельно логика проста: кто голый, тот — король!

            Зачем бежать через моря, хотеть иль не хотеть, и в голове пустой царя зачем зазря иметь?!

            Палач — заложник у шута, пока злословит шут… Предельно логика проста: Кто мертвый, тот и глуп.

 

            Хорошо бы рано утром, улыбнувшись, с песней встать, хорошо бы в жизни мудрой глупость делать перестать. Хорошо бы, хорошо бы обновляться, что ни день! Хорошо-то хорошо бы, только — лень.

            Хорошо бы жить работой: строить, веровать, искать, — как по азбуке по нотной, к музам тихим привыкать. Хорошо бы, хорошо бы обмануть тоску-болезнь… Хорошо-то хорошо бы, только — лень.

            Вот бы веера фантазий отпустить, как стаю птиц! Вот бы с неба прямо оземь! Вот лицом бы в небо — ниц! Хорошо бы, хорошо бы быть полезным, как женьшень. Абы, кабы, если б, то бы… Только — лень!

 

            Ты приходишь ко мне, голубые глаза. Это небо в окне — наш прощальный вокзал… Ах, как манит туда, в синеву, в синеву… Не люби «навсегда» — я недолго живу! Нам бы, взлеты верша, не изведать бы дна. Но подвижна душа лишь когда голодна.

            Голубые глаза — небеса, небеса! — наш прощальный вокзал, на ресницах роса. Ты приходишь уйти… Ноет тайна во мне: замерзают пути наяву и во сне.

            Веселее пляши! Наша жизнь — шансонье! Не летят две души, если свя-зан-ные… «До свиданья, моя!» — «Не забудь про меня!»

            Одинокий коньяк… И, как снег, простыня.

 

            Без разницы с кем быть. Что? — Безразлично слушать… Соприкасались лбы и замыкались души! Когда? Не помню час. Зачем? Никто не ведал. Исходом лет стуча, соседка шла к соседу. И был галантный вальс, и дух струился винный, и старый унитаз житью справлял помины. Ремесленница снов — фантазия — резвилась. Увы, давным-давно осилил опыт силу. Любим, но — одинок, влюблен — еще ужасней: не веселит вино, не огорчают басни.

            Соседка шла грустить в нору, в судьбу, в угар, шептала: «Отпусти!» — пустая донага!.. Стоит слеза прошеньем, нужда гордыню застит. Что?.. Было б продолженье — до преисподней счастья.

 

            Конфеточки, бараночки, наперсток для вина, ах, у музейной дамочки культуры до хрена! И на лице раздумия, и говорит умно: живет она, как мумия, в том смысле, что — давно… Судьбе не стала парою, не начала с нуля, ах! — любит дева старая терьера-кобеля. Ей на роду написано качать в душе весы, да нарезать изысканно кружочки колбасы. За книгами, торшерами, небрежна, но важна, страшнее, чем холерою, — собой заражена. Всегда смешно-печальная: кто ж поведет сквозь мглу?! Лишь преданность нахальная в глазах терьера-блу.

 

            Надо быть на «ты» и с собеседником, и с выбранным делом. Собственно, в журналистику я пришел совершенно добровольно. Но не без плутаний. Астрологи утверждают, что покорного судьба ведет, а непокорного — тащит. Меня — тащила. То есть: я учился и — писал, влюблялся и — писал, работал на производстве и — писал, пил водку и — писал, стал работать в редакции и — всё равно писал… Теперь я не учусь, не влюбляюсь, не стою за станком, не пью, не курю, но — пишу! Вот так и пришел.

 

            В нашем искусственном мире самым непосильным делом стала естественность! Вы что-нибудь понимаете, что происходит?! Для того, чтобы жить по здравому смыслу и нормам естественности, приходится бороться и с самим собой, и с окружением! Впрочем, многие светлые умы и до нас называли этот, хотя и прекрасный, мир ненормальным. Взаимоотношения — вот мерило естественности; если их приходится специально оговаривать, значит, что-то, наверняка, не так. Ведь слово «Фас!» может сказать и толпа, а ты поддашься иллюзии, что «общество просит» и будешь до конца дней своих зарабатывать на хлеб всё тем же — «Гав!». В общем, любые отношения должны быть человечными. Надо стараться.

 

            Книги мне нравились с детства. Самая первая называлась «А-бу». Читать сам в этом возрасте я еще не умел, но садиться на горшок без книжки отказывался категорически. Обязательно требовал: «А-бу!!!»

 

            Интересный собеседник не тот, кто умеет говорить, а тот, кто умеет слушать. Встречи бывают не для того, чтобы кто-то один выпендривался перед всеми. Вопрос в воздухе всегда витает один и тот же: о самих себе. Так что любая встреча — это, в принципе, диалог типа: «Я — кто?», «А я — кто?»

 

            Мне не нужна машина времени. В своем времени я — дома. Впрочем, я считаю, непревзойденная «машина времени» — это сам человек.

 

            Есть увлечение. Без велосипеда я чувствую себя, как монгол без лошади, потому что пришел в этот мир не «разлагаться», а хорошенько подвигаться. Так что штормовка — это моя национальная форма одежды. А любимый маршрут?.. Не надо его искать где-то отдельно на карте, в воспоминаниях или, наоборот, в будущем. Всё гораздо бесконечнее и проще: любимый маршрут — это жизнь!

 

            О своей профессии скажу на манер сексологов: она меня вполне удовлетворяет. И еще: репортаж о жизни можно вести из ЛЮБОЙ точки жизни. Мне кажется, говорить о профессии, как о чем-то особом, неправильно. Профессия — только часть взаимосвязанного и взаимодействующего нашего общего существования. Все мы тут, на Земле, герои одного фельетона… Этот фельетон называется «История», «Цивилизация», «Светлое будущее» и т. д. Жаль, что у такого замечательного произведения природы всего один-единственный читатель… Я занимаюсь тем, чтобы читателей нашего фельетона-жизни было чуть больше. Спаси и помилуй! Аминь.

 

            Все мы хорошо знаем, как проходят встречи на высшем уровне — встречи в верхах. Торжественные речи, приемы, обмен мнениями, обеды в честь высоких договаривающихся сторон и так далее. Эти встречи широко освещаются средствами массовой информации. Но ведь жизнь происходит не только там, наверху, — она одинаково насущна во всем своем диапазоне. Поэтому, наверное, обидно тем, кто внизу, что их «не освещают». Можно восполнить этот досадный пробел. Итак: после дождичка в четверг выпал снег, похолодало, в Дебесах застыла кочковатая грязь, а в деревню Варни обещали завезти продукты — очередь у магазинчика жители пришли занимать в четыре утра… Чем хороши встречи в низах? А тем, что встречи в верхах случаются не каждый день, а встречи в низах — сплошь, да рядом!

            Нижайшие договаривающиеся стороны в кратких, но энергичных выражениях обсудили неразрешимые задачи никуда не текущего момента. В результате краткой предварительной беседы была достигнута договоренность о вечернем «приеме» по ноль пять внутрь. Прием состоялся за углом.

            Не так давно практически все нижайшие договаривающиеся стороны, не сговариваясь, пришли к единому консенсусу — послать всё подальше! Народно-ратифицированный «посыл» широко используется при личных встречах, у прилавков и в транспорте, а так же — в обязательном порядке — при чтении центральной печати, публикующей Указы верхов.

            Голая, бедная старость — отличительная черта при встрече в низах. Число умерших от скромности не поддается исчислению.

            В столовой райцентра был дан очередной обыкновенный неторжественный обед ни в чью честь. Обед выдавался в порядке всё еще живой очереди по закупочным ценам.

            Нижайшие массы целиком и полностью одобряют свои собственные законные желания. Об этом говорилось в специальных выражениях, адресованных верхам. Встречи в низах не прекращаются. По некоторым прогнозам горячая встреча низов и верхов в будущем — неизбежна.

 

 

            Спать! Спать! Надо спать! Не открывайте, милые, глаза… Самый страшный сон не внутри, а снаружи… Не дай вам Бог проснуться! Самая лучшая жизнь — во сне! Вот плывут по высокому небу золотистые облака, и ты бесплатно летишь, куда хочешь, и никто не проверяет твою анкету… Вот принимаешь ты в своем большом и красивом доме веселых гостей… Ах, как вы веселы, как счастливы! Сон великолепен! Сон замечателен! Сон — лучшая форма жизни, известная природе! Не надо торопиться, не надо бояться, не надо думать о дне вчерашнем и дне завтрашнем, не надо думать о грошиках и кусочках… Ничего не надо! Потому что это лучшее из царств — сонное царство. Царь тоже спит и бормочет во сне всякие глупости, стража спит на своих постах, спят с открытыми глазами царевы слуги — все спят. Спят уши, спят глаза, души и руки ремесленников… Ах! Лучшая из жизней — во сне! Не надо просыпаться, не делайте ошибки. Проснетесь — пожалеете… Милые мои! Слышите, играют в небе звуки? Это поют наши летающие души. Не просыпайтесь, милые, до срока! Но открылись вдруг глазоньки сами! И увидели вдруг: плоха избушка, больна старушка, нету грошика, мал кусочек… Ах! Что же делать-то? Спать!!! Надо спать!

 

 

 

БЕССМЕРТНЫЕ НИЩИЕ

 

            Из школьного курса чудесных химических наук всякому человеку известно, что из себя представляет лакмусовая бумажка. Удобный такой индикатор среды. Если эта среда имеет отклонение в сторону агрессивности, то бумажка всё немедленно зафиксирует и покажет: покраснеет или посинеет. Ну, это в химических средах… Аллегория насчет лакмусовой пробы — по другому поводу. По поводу человеческой среды, той самой, в которой мы живем: дышим и не дышим, молчим и не молчим, видим и не замечаем… В этой нашей среде есть отдельные чувствительные люди, обладающие естественным даром реагировать на «кислотность» или «щелочность» окружения. Только в отличие от лакмусового индикатора «цветным» образом реагируют не они сами, а наиболее «концентрированные» носители среды. Например, начальники домоуправлений, прокуроры, судьи, народные депутаты, председатели горисполкома — список велик. Приходит в кабинет к такому представителю «лакмус» и объявляет: «Я обнаружил несправедливость, отклонение от чистых правил, примите, пожалуйста, меры». Тут представитель среды раздражается и начинает синеть от страха или краснеть от злости. Такая химия. В кислоте сидеть — кислому быть.

 

            Простому человеку в России надеяться не на что, потому что он — вне закона. Никто его не спрашивает о законе, когда тот принимается и никто не помнит о законе, когда человек ссылается на него. Русский закон есть утопия. Чтобы существовать мирно, нужно существовать смирно.

 

            Что происходит? Почему утопающий может до одурения кричать о помощи, а тот, кто стоит твердо, всё видит, но — ничего не чувствует? Может, наше общество, пережив фазы тотального энтузиазма, тотального уничтожения, тотального патриотизма и такого же пьянства, вступило в свою венценосную стадию — тотального ступора? Видеть, но не чувствовать. Не чувствовать — значит, оставаться в благополучии?!

            Существует, вероятно, «русский феномен»: жизненную энергию людей можно невероятно, неправдоподобно долго поддерживать самым дешевым и самым бесплатным образом — на одних лишь обещаниях. Например, обещаниями о скором изобилии и абстрактным обещанием света в конце туннеля — будущим. Эта погоня за несъедобным, но очень быстроногим «резиновым зайцем» оказалась роковой для самых выносливых гончих из той еще, самой первой стаи вооруженных идеалистов. Потом выдохлись менее выносливые. И вот — «кончились» участники массового забега, народ… Можно бы, конечно, и еще побегать, но уж и ноги не держат, и захребетники (которых по правилам «забега» положено везти на себе) стали такими большими, что сами не на шутку взволновались: не подломились бы ножки у «опоры» и «оплота» — народа. Надо бы покаяться слегка, да подкормить чуток… обещаниями — авось, и дальше можно будет ехать. Главное — держать резинового зайца перед самым носом. Так… Так… Вперед! Быстрее, еще быстрее! Ату его, ату! В переводе на наш повседневный язык звучит до боли знакомо: «Надо, господа-товарищи, работать еще лучше, еще добросовестнее, и тогда всё будет в порядке».

            Русский феномен — это удивительная способность реагировать на голое обещание точно так же, как реальный хозяин реагирует на реальные вещи. Вот тут и проявляется оригинальное устройство русского духа; вместо того, чтобы просто стряхнуть с себя глупый морок, обманутый человек впадает в состояние, которое точнехонько выражает наше же, доморощенное словечко: на-пле-вать! На того, кто с кнутом, на того, кто с пряником, на дальнего и на ближнего своего, на дела и безделье, на бога и черта, на себя самого, наконец, — сто, тысячу, миллион раз наплевать! Ни лая, ни пыли, ни азартной погони под фанфары и прожектора, ни публично-показательной кормежки победителей… Наплевать!

            Феноменальный россиянин легко обманывается через энтузиазм, обещания, подачки, совесть и душу — через всё, что угодно голодной, но ленивой фантазии. А потом — тишина, физическое омерзение к жизни и духовная кома.

            Россия держится на «вере» и обещания здесь — страшный сладкий яд! Он всегда действовал безотказно.

            Сами по себе люди — существа маленькие и слабые. Но если за ними стоит чудовище, которым можно запугать любого до беспамятства, то что тогда? Всякая малая величина будет вести себя в соответствии с повадками чудовища. Имя этому чудовищу — государство. Человеческой козявочке монстр-держава, по существу, безразлична в силу ее неудобоваримой величины. И наоборот, взаимно. Какой-то замкнутый круг.

            Задача текста — не обличать и не призывать. Дело в другом. Нет веры — нет и тормозов. В нашей жизни реальных кнутов было слишком много, а выдуманных пряников еще больше, — создалась уникальная атмосфера: живи, кто как умеет, ничего теперь не жалко! Вера пошатнулась? Скорее, ее «выключили» подобно лучу кинопроектора. То есть, ее и не было… Сначала в зале новейшей русской истории сильно свистели и возмущались. Потом привыкли и даже полюбили жить «втемную». Теперь свистят на того, кто пытается восстановить сеанс жизни. Уже за новые деньги, разумеется.

            Вспомните-ка свое детство. Обязательно припомнится дворовый или уличный хулиган-верзила, который влезал в мирную игру компании, но оказывался не так ловок, как о себе мнил, и, раздосадованный, делал в игре попытку за попыткой, забыв об очередности… Увы, любая наша «правящая сила» похожа на этого самовлюбленного инфантила. Как тут играть дальше? Постоишь, постоишь, да плюнешь — пойдешь искать другой двор, где никому не мешает этот выскочка… Не игра ведь на дворе — единственная жизнь!

            Наплевательство — это удивительный инстинкт русского самосохранения. Тьфу! — самая оптимистичная нота бытия. В общем, на перспективу я всегда пытаюсь думать о хорошем…

 

 

            Как известно, жизнь состоит из множества отдельных сюжетов. Если смотреть на них издалека — ничего подробного не увидишь, если разглядывать что-то одно вблизи — не увидишь ничего общего… Как быть? И я отправился к художнику. Почему именно к нему? Потому что инспектор смотрит на жизнь с подозрением, госработник взирает на жизнь с высокой ответственностью, обыватель глядит с надеждой или страхом, и только художник смотрит на нее просто с улыбкой!

 

            …Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-изнь у нас тут! Летучая и кусачая. Жужжим себе, мед жуем и вам пожевать оставим. Ж-ж-ж-ж! У нас, у пчел, тут — полный природный коммунизм: матка новым потомством занята, рабочие пчелы соты строят, на луг летают. Лето, в общем. У нас-то тут хорошо, всё давно налажено: ни прибавить, ни убавить, а вот вас, людей — ж-ж-ж-алко! В вашем человеческом улье живой пчеле, извините, человеку, то есть, велено быть «винтиком», да еще и гордиться этим: держава, мол, не забудет. Ж-ж-ж-уть! Нас, пчел, вон сколько в одной семье живет: коллективный разум! А вас, несчастных, чем больше, тем вы ссоритесь сильнее, всё делите что-то, каждому винтику отдельную шестеренку подавай, а то и всей машиной командовать захочется… Мы в своем улье отдельных каких-то «комов» для наших трутней не строим. Трутни есть, конечно, но для пользы — оплодотворяют. А ваши кого оплодотворяют? Во-он наш хозяин идет! Сейчас окуривать будет, работу нашу проверять, ну да мы не в обиде — брак не делаем, — нам окуривание не мешает… А вот ваши мозги когда окуривают, вы, извините, совсем жужжать перестаете. Мы хоть роем отделиться можем, если перенаселение, а вас кто отпустит целым народом? А? По одному-то еле-еле… Ж-ж-жалко!

 

            …Недавно случайно удалось обнаружить в джунглях городов удивительное сообщество единомышленников, называющих себя «Служителями народа». Время словно не властно над этими людьми! Многие сотни лет назад они покинули путь прогресса ради сохранения в неизменном виде так называемой «веры в светлое будущее».

 

            Жил-был на свете один мальчик — Алеша Дырявочкин. Ничем от других мальчишек во дворе не отличался, так же много бегал и прыгал, как они, так же ссорился и мирился, даже за девочками иногда ухаживал. Но все-таки было одно особенное отличие — уж очень точно жизнь Алеши была похожа на его… фамилию. Догадываетесь, в чем дело? Правильно! Только даст ему мама новые штаны, а он их тут же и порвет. Только нашьют ему крепкие заплатки, а уж глядь — полштанов вместе с заплатами на заборе висят. Ну, прямо никакого сладу не было с этим мальчишкой — всё на нем рвалось немедленно, как будто по чьему-то противному волшебству.

            И так бы и продирал штаны Алеша Дырявочкин у себя дома во дворе, да в это время как раз объявили заморский всемирный чемпионат по продиранию штанов в городе Дериздездене. Вот Алешу и послали туда.

            И бельгиец тут был, и негр, и китайский претендент, и много еще всяких разных соперников. Только с Алешей им тягаться оказалось не по силам. Он, как приехал, так сразу первое место и занял. Из самолета вышел — штаны в лохмотьях, дали новые, пока до специального автобуса шел — проносил штаны насквозь, опять новые дали, а через пять минут — нитки какие-то вместо штанов болтаются. Так без штанов и вышел соревноваться, прямо на ринге штаны перед зрителями пронашивал. Ох и кричали в зале от восторга! Только наденет — горит одежда, кусками отваливается! Высший класс! Так и стал чемпионом мира по продиранию штанов.

            Потом приз дали — штаны из железа. Но Алеша их не носит, бережет, они у него дома в специальном месте лежат. Мальчишки во дворе просят: «Покажи!» — не показывает. Не потому что жалко, а потому что могут нечаянно пальцем дырку на чемпионских штанах протереть.

 

            Наркотик жизни — отдаваться, обладать… Зачем я слух и зренье трачу?! Кто видит больше, чем способен передать, тот жизнью платит за искусство передачи!

 

            Сашка занимался самостоятельными тренировками. Ему нравились перегрузки, длительный бег — на выносливость, нравилось постоянно ощущать напружиненное, здоровое тело. Сашка читал книги и жил с прибаутками. Во всем общежитии он был один такой чудик. Однажды он решил сменить работу — пойти на шахту. Предстояло продемонстрировать свое здоровье специальной отборочной медкомиссии: слабых и больных на шахту не брали. Сашка был полностью уверен за себя. И тут…

            — Вы нам не подойдете, — сказал врач, глядя на кардиограмму.

            — Почему?! — изумился Сашка.

            — У вас, молодой человек, пульс какой-то, извините, дурацкий — сорок два удара в минуту… Такого, знаете ли, быть не должно.

            — Может, самописец врет? — предположил Сашка.

            — Может… — неопределенно согласился врач.

            Сашка пошел на повторное обследование. Накануне вечером, перед снятием кардиограммы, он как следует напился с ребятами в общежитии, утром «положил сверху» пять чашек крепчайшего кофе, перед тем, как непосредственно лечь на кушетку, рядом с кардиографом раз пятьдесят интенсивно присел. Сняли. Врач на комиссии улыбнулся:

            — Ну вот, теперь всё нормально.

            Сашку на шахту приняли, но поработал он там не долго. Уехал. Тренироваться перестал. По пятницам выпивает сильно, в остальные дни «по чуть-чуть». Здоровья еще много.

 

 

 

            Всё в мире обоюдно: убей и сотвори. Ушедший отовсюду, восстанет изнутри. Бессрочное богатство — не золото, не сны, не бунтари, не паства, а — вес вины.

            Виновен, что дыханье и мускулы слабы, виновен за порханье диктующей судьбы. Душа любая — пекло. Мир удивлен до дна: не восстает из пепла людская новизна!

 

            Итак, спектакль закончился, и зал уж освещен, а зрителям так хочется чего-нибудь еще. Им, как в атаке, хочется кричать: «Ура!» Над залом звук клокочется: Ав-то-ра!!!

            Не всё в том зале запросто. Аплодисменты — взрыв! Одни живут для авторства, другие — для игры. Ах, третьи — это зрители. Пришла пора узнать чудес родителя: Ав-то-ра!!!

            Идет, ногами шаркая, смешон и неуклюж, не богом, а макакою — талантливый сей муж… Уйдет со сцены, крадучись, игрок пера, и скажет, в небо глядючи: Ав-то-ра!!!

 

            Ботиночки с «протектором», рифленая ступня… Ах, был бы я директором, гулял бы под коньяк. Зеленым тошным вечером иду себе, иду: хотеть, представьте, нечего, или — иметь в виду. Такой вот неприкаянный, — нестрашные грехи! — душа, как шавка, взлаяла на дяденек плохих. А с высоты осанистой, с балконной высоты слетает мат цианистый, чтоб отравился стыд. Иллюзион фонариков, от снега чистота… Ах, был бы просто Шариком — от жизни б не устал!

 

            У тебя жена, у меня жена, только не одна у меня жена. Да.

            У тебя беда, у меня беда, только не одна у тебя беда.

            До свиданья, друг, или, здравствуй, друг! Может, не один ты на свете друг. Да.

            Хорошо, что жизнь, происходит жизнь, только не одна между нами жизнь.

            У тебя темно, у меня темно: вот и ляжем спать — за окном темно… Да.

 

            Партийный писатель Г. очень хотел иметь кожаную куртку, но не было ни денег, ни самого предмета вожделения в продаже. Теща писателя Г. жила в глухом горном ауле. Однажды зять гостил у нее и на чердаке дома он обнаружил вдруг старый, околевший от времени до каменного состояния, черный кожаный эссесовский плащ. Историю плаща выяснить не удалось, да это и не важно. Воодушевленный находкой, писатель Г. повез «кожан» к себе домой — на Урал. Вез, скрываясь и прячась от нескромных глаз. Мало ли что: плащ-то эссесовский, а писатель — партийный…

            Писатель забросил на два года свое ремесло. Весь первый год он попеременно то держал задубевшую шкуру плаща над паром, то мазал его рыбьим жиром, касторовым маслом, вазелином. В конце концов кожаная колода слегка размякла. Весь второй год писатель вручную — адский труд! — каждый вечер, стежок за стежком, аккуратно шил замшевую куртку: перелицованный плащ и впрямь походил на замшу. Пальцы писателя приобрели хватку струбцины, руки огрубели до крестьянского вида. На совместных пьянках Г. появлялся среди братьев-мужиков редко, а когда появлялся, говорил всегда об одном и том же — о «кожане», пошитом из антипартийного материала. Писатель просто изумлялся сам своей смелости и смекалке — надо же! — нечистым не побрезговал, из натурального г… свою конфетку сшил!

            Однажды Г. явился-таки на работу в своей полукаменной самошитой шкуре. К вечеру все шевелящиеся места в верхней части тела писателя были растерты до крови. Кожан, воняющий всеми аптечными маслами сразу, прожил на новом хозяине всего один день.

            Через некоторое время писатель Г. выпустил небольшой поэтический сборничек, в котором было много стихов, пронизанных непримиримой ненавистью к врагам коммунизма.

 

            В государственный магазин ходят нынче по малой нужде, а в коммерческий — по большой.

 

            Кончающим начинать: начинайте кончать!

 

            Наверняка, каждому из нас встречались в жизни странноватые типы, которые, вместо того, чтобы сорвать свежий помидор с грядки и съесть его или угостить друга, торопливо рвут этот самый разнесчастный помидор с одною лишь целью — законсервировать, заготовить впрок, уберечь любым способом от немедленного исчезновения; пока свежее не станет упрятанным под крышку, такие типы не успокоятся. Это — намек.

            Лучшим временем для сбора плодоносных мыслей и чувств по праву считается осень человеческой жизни. Много неожиданностей и невзгод могут погубить будущий урожай: засушливая тоска, знойные страдания, лучи чужой славы, болото быта — всё это стихийные бедствия, грозящие урожаю бедой. Но вот всё позади: осень! Подойдут простые и надежные способы консервирования чувств и дум. Как то: просушивание на ветру времени, маринование в местной редакции, соление текстов матом, стерилизация текстов при помощи сентиментальных соплей, хороши также кипячение на огне критики, сбраживание, снятие пенок и т. д. Изготовлять духовные творческие «консервы» в домашних условиях на уровне их промышленного приготовления (Союзы писателей, композиторов, художников, архитекторов), не так-то просто. Это — факт.

 

            Ну чем ты восхищалась: что говорил умно, не гордо, не слащаво, не как в кино? Любим дурак иль гений: весь мир — его семья. Беги от восхищений, хорошая моя! Зачем любила, девка? Твоя вина: привязана ты крепко к владельцу сна.

 

            Ночь, как палач рассудит, рассвет, как плаха, ждет: она его не любит, а просто с ним живет. Она ему не верит: «Мир в четырех углах?!» — диагональю мерит ночь коммунальный страх. Он зря покоем бредит, она — как тонкий лед: захочется — уедет, расхочется — уйдет. Обидой пьяной вышит и сон его, и стыд. Она его не слышит: о чем он говорит? Она палач убогий, желаний не сильней; он очень одинокий, в особенности — с ней.

 

            В середине восьмидесятых под Казанью проходил шумный фестиваль самодеятельной песни, среди поющих агрессивных поэтов-хохмачей звучало много такого, что официально называлось словом «диссидентство». Я тоже спел самопальное творение: «Мы строим дом, в котором нам не жить…» Через некоторое время ко мне подошла молодая, насквозь прокуренная и проспиртованная Баба-Яга из Киева и сказала: «У нас есть каналы на Запад. Вы нам подходите. Спойте еще что-нибудь». И включила магнитофон. Я сбацал для нее индивидуально что-то позабористей. Она опять многозначительно прошипела: «Вы — наш!» Начали говорить. Бабу-Ягу интересовал некто Р. из Риги, которого сослали за антисоветскую деятельность в Ижевск. Так вот, не мог бы я, как коренной житель Ижевска, разыскать его и вывести на связь с «нашими»? Я, конечно, тут же согласился помочь, потому что вспомнил, как накануне к нам в редакционную контору приходил следователь МВД и сообщил, что у них в милиции есть ИЦ — «Информационный центр» — следотека — насчитывающая 150000 единиц учета. Получалось, что отпечатки пальцев имеются в органах на каждого третьего жителя города, включая стариков и детей. Разумеется, ссыльный Р. из Риги там должен быть. Значит, от имени редакции можно разузнать координаты. Логично?

            — Узнаю! — твердо пообещал я Бабе-Яге.

            — А где? — осторожно поинтересовалась она.

            — В милиции, конечно! — расцвел я в любезности. — У нас знаешь какая следотека! Почти на каждого материал есть!

            Больше меня на этом слете никто не называл заговорщически «нашим». Со всех сторон выли под гитары печаль и сатиру. Но время серьезной шпиономании уже кончалось.

 

            Ты спешишь сделать так, чтоб я стал виноватым. Говорливый укор! — будешь клясть и жалеть: вместо белой фаты белый снег, белый фатум, огоньки сигарет — кухонь рыжая сеть.

            Даже смех не силен, захлебнусь укоризной, ты спасешься, шепнешь: «Перестань-ка дурить!» Чтоб тебя полюбить, мне не хватит и тысячи жизней, потому что хватило одной — разлюбить.

            Средь обидных ночей, может, вдруг успокоюсь: что отдать не сумел? Что, безумный, не взял? Щелкнет цербер на талии — лаковый пояс. До свидания, друг: «Быть виновным — нельзя!»

            Без вины я один, без тебя я виновен. Без меня ты есть ты, а со мной — боже мой! Всё фантазии… Я так смешон и условен: мимолетная жизнь с мимолетной женой.

            Перед вечностью пятится скорбный любовник и спиной упирается в вечности крепь. Познаваем сей мир: время — временный домик. Я любил не тебя — виноватого цепь.

 

            Красные дети — лучшие дети, красное солнце — лучшее солнце, красные зомби, красные песни, красные рожи в кровавом оконце, красные руки на красном столе —

                        красная зависть,

                                   красная зависть,

                                               красная зависть идет по земле!

            Поровну, поровну красного неба! Поровну, поровну красной травы! Красные хлебы, кровавые хлебы: поровну красной жратвы.

            Ужас пылающий в красной золе:

                        красная зависть,

                                   красная зависть,

                                               красная зависть идет по земле!

            Красная совесть — лучшего цвета, красная правда навеки одна, красные зимы и красные лета, красного цвета любая вина, красные звезды на красном крыле…

                        Красная зависть,

                                   красная зависть,

                                               красная зависть на красной земле!

 

            Ах, в прошлое кидаясь, ложишься, как под нож: всё то, что было — выдумка, для будущего — ложь! Нет, не скучаю я… Ушедшее — уйдет. Любовь не поучает: то лжет, то ждет.

 

            Где я есть я, и бодр и начеку? Зеваю днем… Во сне — к тебе бегу!

 

            Идущему первым я дал бы совет: пока бьют в затылок — шагаешь на свет! А драки любителю истинно чтоб: затылок был в целости — вдребезги лоб!

 

Влюбленная женщина, тайная мука,

как черная пропасть, безумье ее:

то водит по кругу опасная скука,

то мысли кружат, как кружит воронье.

 

Влюбленная женщина, свет обаянья, —

храни его, боже, не зная стыда.

Зачем она ищет в чужом расписаньи,

обманное бегство, свой рейс в никуда?

 

Уступчива гордость. Вопросом — осанка.

Об этом безумьи не знает никто:

она не свободна, она — арестантка! —

с нее одиночество снимет пальто…

 

У хмурого зеркала нет отраженья,

сама себе дарит колечки она:

«Прости, мой любимый, к чему продолженье,

когда, угасая, люблю я одна?!»

 

Влюбленная женщина, песня прощанья,

влюбленная мука, влюбленное зло.

Услышь ее, Боже, не дай обнищанья:

любить — это, Боже, ее ремесло.

 

            И примитивное мычанье, и утонченной речи взлет, и духов тяжкое молчанье, и сна космического лед — толчем, толчем, как воду в ступе: слова и знаки, и мечты… Но суть мычанья не уступит тому, что сложно знаешь ты.

 

            Бывает так, что утешает не добрый знак, а знак дурной. Природа весело вращает волчок свободы заводной!

 

            Кончилась краска зеленая, кончилась краска желтая, вот и зима — новый лист.

 

            Однажды она сказала: «А вдруг завтра я умру?» — Любовникам смерть, что нянька!

 

            Приходит новое в обличье дурачка: «Грядет восход с квадратным солнцем!» День завтрашний — спасенье смельчака, а прошлое — на почестях спасется.

 

            Мы с Глафирой живем долго ль, коротко, а квартирку в две комнаты нажили, и детей наплодили, как сору там: наше счастье, что кляча с поклажею. Свет зажгу — тараканы хоронятся. Я Глафиру не бью, только гаркаю, и соседи от нас не сторонятся — все такие же: кошка с собакою. Все живем, а душа не светлеется, помереть бы, да как-то всё некогда: то долги мельтешат, как метелица, то расходы спешат, дальше некуда! Я смотрю на жену с удивлением — это ж баба моя, вроде мебели! Вот и прожили жизнь, как велели нам, не читали мы с бабою Бебеля… Ну, а как подросли дети-сволочи, разменяли квартирку, растыркали: вся глафирина жизнь, как осколочки, всё мое бытие — с закавыкою. Годы тащатся — кляча проклятая! — жизнь лущит, как хозяйка подсолнечник. Никому я не сделал приятного, даже младший и тот — круглый двоечник. Мы с Глафирой живем долго ль, коротко, нынче терпим: мол, завтра всё кончится. Небо шмоном осенним распорото. Я Глафиру не бью, хоть и хочется.

 

            Он жить пришел без суеты, пока курил, она — стелила. И за бумажные цветы она его благодарила. Он прожил так четыре дня, на пятый день — засобирался. Потом сказал: «Прости меня, пора и честь… Наугощался!»

            Монетку бросил и жене он позвонил из автомата. В подъезде дети на стене о нем охальничали матом. Он пожил дома день и два, потом опять сказал: «Поеду». А там — бумажная вдова, а там — расходов нету!

            Он постучал без суеты: она — не из капризниц. Ненастоящие цветы у настоящей жизни! А он совсем не потаскун, он просто жил богато: ах, он дарил одной — тоску, другой дарил — зарплату. Бывало так, что имена он путал с перепою. И знала каждая «она», что он хотел быть с «тою». На кухне встал он у окна, пока курил, она — стелила… И вдруг — ушел. И чья вина, что на тюльпаны не хватило?

 

            Вы все меня выше и лучше, вы добрые люди, а я: курящий, гулящий и пьющий, огромная дрянь и свинья!

            Курящий, гулящий и пьющий, на каждом углу кореша. А кто из нас выше и лучше — язык и стаканы решат.

            Мне будет легко и спокойно, как будто в богатом гробу: по тысяче лет на пропой нам, копеечка, две — на еду.

 

            Святого нет. Есть сдержанность и сила. Спор антиподов — праздник бытия. И кто б ни выиграл, мы ахаем: «Красиво!» Источник слов — не сдержанный судья.

 

            Всегда и всюду зову тебя, Любимая! Мое ожидание — в прошлом, в настоящем, в будущем! Всюду! Ему слишком мало одного времени, оно ненасытно и неутомимо. Я звал тебя всегда!!! Ты меняла свои имена, но — приходила, чтобы смирить и возвысить. Мое ожидание исчерпало время и стало демоном. Я люблю тебя во всех и всем: в человеческих существах, в тварях и вещах, в слепом жестоком случае и в лукавой игре воображения. Словно и впрямь есть на небесах тот, который всё знает, но ни во что не вмешивается. Зову и верую: дай мне милостыню — назови свое последнее имя. Я люблю тебя, слышишь? Если эхо этих слов вернется обратно — оно убьет меня. Я не смогу услышать: «Нет».

 

            Внемли! Взойдешь ли, Ясное, с утра? И тьма полей цветами прослезится, падет роса, косарь шепнет: «Пора!» — и в такт ответит радостию птица.

            Срок двухтысячелетнего жнивья: слепая сила алчет, прозревая. И тянутся к теплу, как сыновья, и тварь, и всякая былиночка живая.

            Иди ж в зенит, не зная непогоды, кумир пустынь, язычников отрада, и испари отравленные воды, и соки дай поруганному саду!

            О, солнца круг! Сиянье неизбежно: всё иссуши! Бесплодную божбу, жизнь демонов. И огненно, и нежно на слово «жду» ответь мне словом «жгу».

 

            Ну, о чем писать? Нет сравнения, нет метафоры, вдохновения. На ночь спать ложусь, будто с Музою, просыпаюсь — блядь косопузая! А она говорит матерком, не грусти, говорит, ни о ком, я на то и блядь, чтобы блядью слыть, поцелуй меня — расскажу, как быть.

            Помню, я целовал свою девочку, стрекозу свою голенастую… Пожалеть о чем? — жалеть не о чем, говорить о ком? — всё напраслина. «Как зовут тебя? — говорю, — Похмелиться бы, а не то сгорю». Рассмеялась блядь: «Я на то и блядь, чтобы, блядь, тебя похмелять!» Мы в постель полегли от сердечности, блядь на радости, я — для вечности. А матрац скрипит, а матрац поет, небывалые в мире творения! Снятся злые сны: водка душу пьет, а душа — летит в озарении!

            Говорит мне душа матерком, не грусти, — говорит, — ни о ком: ты на то и блядь, чтобы блядью слыть, отпусти меня — расскажу, как быть. Ох, не пишется, не читается, не скрипит матрац, не качается, вся душа теперь косопузая, убежала блядь вместе с Музою.

            Говорила судьба матерком, не грусти, — говорит, — ни о ком: я на то и блядь, чтобы блядью слыть, ты умеешь, блядь, только блядь любить. А в ответ сказать просто нечего: напишу, накрапаю, мол, сбудется, стрекозу свою, ах, кузнечика позабыл бы, да — не забудется.

            Не помогут теперь ни филологи, ни волшебники диспансерные, думы маются, ночи долгие: ведь и блядь была с кем-то первою. Сам себе говорю матерком, не грусти, — говорю, — ни о ком, убежала блядь погулять, видать, так на то и блядь, чтобы всем давать. Чтобы всем давать, чтобы всяк строчил о любви своей, как Господь учил, он учил вязать скверну узами… Глянь-ка, блядь стоит рядом с Музою!

 

            Всё просил об одном: «Не люби!» — песня труса, опорная нота. Ты согласна. Но плечи знобит, словно бьет изнутри меня кто-то. От неясности страшно вдвойне: не любовник, шатун-одиночка! Как вампир, кто-то рыщет во мне, и, ответно, ищу я порочно!

 

            Что-то мутно душе, что-то муторно, не приляжет она ни к чему, неудобною мерой, полуторной, отпустил Господь, как чуму: отпустил Господь дурню дурнево, поперек души все дела: то вина лишка, вдоволь курева, а то зуб выбитый, то скула…

            Дурню певчему не курлычется, под окном горит бузина, и судьба ему не добытчица — обленилась, обрыдла она. Полтора литра, полторы деньги, полтора кобеля у вдовы, дурню хочется баю-баеньки, полторы не поднять головы!

            Бузина горит, да крапивою мать-сыра заросла у крыльца, отнялася душа некрасивая, записалась она к мертвецам. Бузина горит диво красная! Шибко вдовья наливка крепка! Полтора срока за всё разное, да еще полтора — до гудка!

            Что-то мутно душе, что-то муторно, хоть бы кто-нибудь взял бы ее. Пополам восход с дурью утренней, пополам закат и вранье. А вдова скулит, будто сучечка, золотая фикса у вдовы, а вдова живет через улочку, да душа не живет там, увы. Что-то мутно душе, что-то муторно, куковать перестали часы. Проезжай, Господь, мимо хутора: ты не пахан мне, я — не сын.

 

Не храни меня, подлого, в сердце,

все замки поломавши, уйду,

от бессилья солжешь: «Наконец-то!» —

и в любви догоришь, как в аду.

 

Я вернусь, я найду пепелище,

губ касанье светло и мертво…

Посели меня в сердце, я — нищий!

Я не трону вокруг ничего.

 

            Не смотри в зеркала, не смотри, не играй отраженьем в стекле. Ночь, как старость, и думушек ритм умножается в лунном нуле.

 

            Я с ней бывал гораздо ближе прочих! Ее терять — что руку отпилить! Фортуна кончилась. Она меня не хочет. Пора остановиться и налить! Я поплетусь мрачнеть по ресторанам, дурной хандре веселий не понять; что до души, с нее бы автокраном огромный камень выкатить и снять. Открыт мой дом для скорбей и иллюзий. Туда-сюда снуют через порог: то друг спешит с могильною обузой, то враг летит, как глупый мотылек. Читает жизнь свой список поименный; надеюсь я потерю повторить: «Люблю тебя!» — твержу, приговоренный… Молчи! Чтоб крепче боль приговорить.

 

            Зачем добился силою, зачем обидел так? Какая ты красивая, какой же я дурак! Как песня недопетая, оборванный куплет… Стояла ты раздетая, всё говорила: «Нет!» Ах, заиграла музыка, неведомый мотив. Как будто бы два узника живут, часы скрестив.

 

            Не живите со святыми, то не жизнь, а сущий ад: душу высмотрят и вынут, а душа земная — гад. Ну, зачем тебе такое? Береги, дурак, покой! Ничего совсем не стоит для святого скарб земной. Он вздохнет — ему и сыто, помолчит — ему и в лад. Не спешит быть знаменитым, наплевать, что не богат. У святого недотепы всё не как у всех людей, у него особый опыт: мол, ты сам себе злодей. Эх! Гони существованье: смерть тоску окоротит. Жаль, душа земная вянет, если ей не заплатить! Со святыми жить страшенно, что ни чудик, то — палач, и, причем, палач душевный: век не пей и не табачь, не хватайся за соблазны, женщин мысленно не трожь! Мол, для Бога ты заразный, от того, что любишь ложь. Что направо, что налево — фуета фует и прыть. А святой живет, как древо, без вопроса: «Как же быть?»

 

            Случай действительный, произошел он с моей доброй знакомой П., которая во время разделки продуктов на кухне умудрилась так садануть ножом по пальцу, что отхватила его напрочь. Муж не растерялся: наложил жгут, чтобы остановить кровотечение, а палец завернул в салфетку и положил в морозильник. И вызвал «скорую». Те лишь руками развели. П. говорит им вместе с мужем: «Пришивайте!» Спорить не стали, пришили, предупредив, что дело может кончиться заражением крови, гангреной… И день, и два после этого, и три кисть руки болела и чернела. А после — палец прирос. Секрет успеха, мне кажется, прост: и моя знакомая П., и ее муж — люди очень веселые, легкие, почти беспечные по отношению к своему телу, они не мешают ему быть здоровым… А вот это — уже искусство, которое случается само, но само по себе не приходит — его надо воспитать жизнелюбием.

 

            Художник Вова в Казани встретил знакомого студента-медика, решили попить пивка. Попили. А потом студент решил показать Вове, как делают операции. Прошли в операционную с группой студентов, Вова оказался рядом с хирургом. Неожиданно ассистент стал падать в обморок. А Вова — рядом оказался. Хирург как заорет на Вову: «Чего смотришь? Зажим держи!» Вова схватил зажим и стал держать, а сам отвернулся, чтобы не стошнило…

            После операции хирург подошел к Вове и сказал персонально:

            — Не быть тебе, парень, хирургом! Уходи, пока не поздно, на другую специальность.

            — Не быть! — так радостно Вова еще никогда в жизни ни с чем не соглашался. Хирург не понял. Потому что он знал свое дело и не совал нос в чужие дела. А если бы сунул — и обрадовался бы, и пивка бы с Вовой захотел испить.

 

Дойдя до дна, он в преисподней

светильник сердца воспалил,

кричали грешники: «Негодник!» —

за то, что ангел их любил.

 

Но в мире места нет для встречи,

и стоны вместо аллилуй…

Явился ангел! Вспыхнул вечер!

Черт отдал жизнь за поцелуй!

 

            В подвалах, поближе к тверди, где вдруг из стен прорастает зелень, находится мир, называемый «больше негде», — российская наша болезнь: а) искусства плоды огребая валом, храним, как картошку, их — по подвалам; б) добрый чудак «за так» (еще бы!) в спортивный приют превратил трущобу; в) распоряжение конгениальное: библиотекам — помещенья подвальные! И так далее. Извините, не всех назвал: кому «больше негде» — всегда подвал… Ах, кто это в доме высоком сидят? Те, что подвалами руководят! Кричим просто так, без вина — не поем, не знаем, где бляди, где леди. Вот так и живем, вот здесь и умрем. Больше — негде.

 

            …И поделили они всё: и себя самих, и слова, и земли, и воды, и вещи, и прошлое, и будущее, и детей, и женщин, и вопросы, и ответы, и надежду, и ложь, и силу, и меру, и смех, и плач, и еще многое всё, что было в достижении их понятий. И нечего стало им больше делить. И тогда взглянули они на небо. И захотели невозможного.

            …И потеряли они: и себя самих, и слова, и земли, и воды, и вещи, и прошлое, и будущее, и детей, и женщин. И упал тогда их взгляд под ноги. И совершилось возможное!

 

            С рациональной точки зрения написание стихов может показаться чистым абсурдом, тем более, что окружающая действительность всё более уклоняется в сторону сухого расчета. Расчет и выгода — поэзия тех, кто лишен свойства «витать в облаках». Действительно, зачем? Ведь любую мысль и любое чувство можно выразить просто — сказать, как умеешь. В том-то и соблазн: сказать так, как сам не умеешь, как никто еще не говорил?!

 

            Сколько было споров по поводу концепции «искусство во имя искусства»! Теперь, мне кажется, чаще на авансцену выступает другое — новаторство во имя новаторства. Творческое новое пространство завоевывается какими-то «ломовыми» приемами, отмычками, проектантством, психоделическим браконьерством… Поэтому мне всегда была милее та тщательная манера, которую серьезный автор неизменно сохраняет в работе со своим Материалом.

 

            Чудо стиха — это непрерывность этакой двойной пряжи: непрерывность мысли и непрерывность чувства. Плюс высота, на которой всё это ремесло сотворяется. Вечен полу-ироничный спор между «мужской» и «женской» поэзией: кто лучше? А, все-таки, кто?!

 

            Поэт превращает мир в символы, и мир благодарит его за это. Но иногда случается обратное — восторженный пиит безуспешно примеряет готовые идеалы на «неблагодарную» реальность. Происходит крах личных иллюзий.

 

            Ищущий любовь, найдет ее и будет требовать: «Люби!»

 

            Невоспитанный ребенок грызет ногти и пальцы вырастают короткие, испорченные. Самоеды грызут свою душу и она у них тоже вся «обкусанная».

 

            Мы судим других и судим себя. Один из «приговоров» всегда бывает неоправданно мягким, а другой неоправданно жесток.

 

            Чем ужаснее век, чем холоднее и расчетливей нравы, чем беспощаднее спешка ненасытной людской жизни, тем неизбежнее вечная тяга чистой души к ясному чувству, неиссякающей романтической восторженности, удивленному чуду светоносного бытия. Ах, как трудно найти всё это «великое» и «небесное» в грубом материале окружающей повседневности! Где, где искать? И взор души невольно ищет свой идеал где угодно, только не здесь, не в этом ужасном нашем сегодня. Да, телега дня пылит колесами и гусеницами, чадит дыханием турбин, скрежещет железным телом — смертью веет вокруг! Только лазурная ясность в еще не оскверненном будущем, только умиротворенная чистота в далеком поруганном прошлом… Душа парит над ужасной телегой, душа устремляется прочь! — Что плохого в этом?! Иллюзии губили род человеческий, они же его и спасали. Спасали — чуть-чуть чаще.

 

            Когда меня просят рассказать о себе, я почему-то начинаю рассказывать о тех, кому я обязан в жизни.

 

            Где наш человек чувствует себя уютнее и естественнее всего? Где он встречается со своими близкими и друзьями, где выясняют отношения, где предпочитают уединяться доморощенные и профессиональные творческие работники, где…? Конечно, это — кухня! Да, да, та самая, где всё знакомо и всё под рукой, где искусственная теснота сближает нас, таких разобщенных ныне. На кухнях раньше мы спасались от нескромных глаз и политической цензуры, на кухнях, в сигаретном чаду, за стаканом дешевого портвейна мы с упоением вдыхали атмосферу запретной свободы. Но вот изменился мир вокруг, и свободы стало, хоть отбавляй. Свобода!.. «Что я с ней делать буду?» — пел очень независимый человек Владимир Высоцкий. Парадокс? Кто знает… Мы покричали на митингах, поотрывали головы каменным истуканам, испытали друзей и с удовольствием убедились в наличии врагов, а потом, потом… Потом всё вернулось на круги своя — вновь жаркие встречи и разговоры на кухнях, только уже не под вино, а под жиденький талонный чай, вновь ощущение локтя, споров, пророческих недовольств и встреч, и расставаний, и любви. Вновь, конечно, вновь! — На этом благословенном пятачке коммунального бытия — кухне! Потому что только вконец нищий или чересчур богатый не поймет, что у нашей самой обыкновенной свободы есть свой дом — там, где стоит плита, где подоконник завален вещами, а горячей воды нет как нет. Пусть! Зато здесь и только здесь наш человек чувствует себя самим собой. Это как раз то, что надо: можно и пооткровенничать, и пошутить, и спеть для души. Здесь всё можно!

 

            Герой один — читатель. Читатель-заказчик, читатель-судья. Можно персонифицировать «читателя», тогда он сможет вмешиваться в ткань беседы — каверзно нападать, советовать, зевать, требовать музыку, политику, брачных объявлений, телепрограмму. Очень заманчиво сделать этакий типаж с вполне конкретным лицом, который хорош в своей дотошной капризности, доверчивости или, наоборот, в полном отрицании. Кого взять на роль читателя? И хорошо бы сделать «кресло читателя», дающее право на особо привередливую точку зрения.

 

            Печатное слово — особое слово, не похожее на другие его формы жизни. Однажды в «молодежке» крупно и неправильно напечатали вместо адреса клуба встреч и знакомств — адрес частного деревянного дома… Был небольшой скандал. В редакцию прибежала возмущенная женщина и сообщила, что к ней во двор лезут через забор люди, желающие знакомиться. Устному слову хозяйки они не верят. Только печатному!

 

            Алкоголь! С помощью этой штуки кто и как только не издевался над нами, обыкновенными людьми. От различной пропаганды я привык слышать, мол, сам виноват, сам поддался, сам втянулся и привык. Может, и виноват, но я — не причина греха, я — его следствие! Пойдите в нашу дурацкую очередь у наших дурацких винных магазинов и спросите поискреннее у любого: «Кто виноват в том, что ты пропиваешь жизнь?».. Ни один не назовет самого себя! В виновниках окажутся плохие жены, плохие мужья, сволочи дети, бедность, вообще вранье. От пьяной родины-яблоньки, так сказать, рождаются прокисшие детки. Откуда другому-то взяться?! Да, я слабоволен, труслив, но моя вина — последняя.

 

            Там, где он родился, всегда было грязно, влажно и темно. Семья была многодетной, его братья и сестры почти не общались и не играли друг с другом; и они, и он сам, и их огромная, жирная мать — все помещались в очень тесной квартире, которую когда-то давным-давно, еще их предкам предоставил Хозяин. Но о тесноте думали редко, потому что думать нужно было только о кормежке. Хряк очень боялся, что их огромная, почти безразличная к своим детям мать, может задавить кого-нибудь ненароком. Но этого не случилось.

            Хряк начал догадываться, когда чуток подрос, что воняющий, полупрогнивший их деревянный дом — это еще не весь мир. И он стал грустить, сам не зная, почему это делает. Пришел Хозяин и всех выпустил на волю. Ах, как много возможностей сразу открылось! Но, увы, за свою жизнь Хряк сумел научиться только двум вещам — валяться в грязи и есть помои. Из всего открывшегося богатства мира Хряк без колебаний выбрал именно это.

            Однажды он захотел любви и стал сильно беспокоиться. Опять пришел Хозяин и сделал очень больно. Любить расхотелось навсегда.

            Потом куда-то исчезали братья и сестры, а одним ясным осенним днем на дворе жутко визжала мать… Но Хряк был безразличен к посторонним звукам, по крайней мере, к тем звукам, которые не означали начало кормежки. Хряк раздобрел, он научился наслаждаться жизнью в лени и неподвижности. Очевидно, Хозяин заметил перемены и наградил Хряка новой квартирой. Такой же тесной, но отдельной. Хряк был счастлив, днем он думал, валяясь в собственной грязи, о том, что судьба складывается очень удачно. Хряк жил в полном пренебрежении к внешним обстоятельствам жизни: никого не обижал, не носил зла за душой, не имел врагов, был непорочен.

            Прошло еще время. Ясным осенним днем Хряка выпустили на двор и стали ловить. У Хряка в тоскливом предчувствии сжалось сердце, он кричал, как никогда, громко, но еще громче кричал Хозяин. Потом Хряка поймали, и он сразу перестал кричать. Он молча принял обиду, когда в горло воткнулся длинный нож, и фонтаном полилась кровь. Хряк умер. Хозяин улыбнулся.

 

            Деньги нужно отменить полностью и навсегда, как это и предлагали большевики на заре нашего заката.

 

            Чем выше завоевания человеческого разума, чем невероятнее взлет фантазии, чем ошеломительнее практические возможности разогнавшейся жизни, тем реальнее становятся шансы глобальных катастроф — внутренних и внешних. Человек — это сосуд, в котором способны ужиться лед и пламень, Бог и дьявол, свет мира и чудовище тьмы. История землян, увы, убеждает: первым к плодам познания, прогресса и цивилизации спешит чудовище.

            «Познай себя!» — знамя не только философии. Всё больше человек внедряется в тайники самого могущественного клада на земле — в собственное «Я». Наука становится всё больше похожа на сказочные чудеса, а вчерашние чудеса приобретают строгую научность. И над всем этим сегодняшним действием — внутренним и внешним — как и в незапамятные времена, стоит Слово. Слово! — инструмент, предтеча, основа любых прозрений и завоеваний. Оно может быть подобно скальпелю в руках благородного целителя и может быть подобно смертельному ножу в руках варвара. Слово — это и великий дар Божий, и Ахиллесова пята человеческого существа. В частности, его психики, которая поддается «прочтению», элементарно открывается словесными «отмычками» и, наконец, программируется. Только свободный разум человека начинает видеть вещи в мире не «как надо», а как они есть.

 

            Самое интернациональное чувство — старость. Люди почему-то думают, что они бывают счастливы только тогда, когда равны. Кому, чему равны? Богу? Дьяволу? Друг другу? Не стремление ли к равенству породило все ужасы соревнующейся жизни?! А равенства как не было, так нет и поныне. Только младенцы и глубокие старики не знают соперничества; одним делить еще нечего, другим — уже незачем. И не властны здесь ни разница в языке, ни иные «разделяющие» причины. Возможно, ближе всего мы находимся к природе именно в двух лишь крайних случаях: когда сделан первый шаг в жизнь и — когда готовимся сделать последний. Испытание жизнью — это испытание разобщенностью, поэтому, извините за горькую иронию, старость — интернациональное чувство. Израсходованное время земного бытия — лучший примиритель. Уже не надо бояться опозданий, не надо завидовать, не надо лгать, уходя от вопроса: «Зачем живу?», не надо ничего. Ничего, кроме тишины и мира. Господи! Если ты не даешь нам, людям, мудрости, — чтобы не убивать друг друга, чтобы не кричать о предательстве и обделенности, чтобы не платить вечной жертвой за недосягаемые идеалы, — то, может быть, ты, Господи, дашь нам просто старость? Бессильную, одну на всех и потому безобидную. Мы еще спешим во тьму иллюзий. Но мы уже пришли.

 

            В чем состоит наша нормальность? В том, что мы нетерпимы к не подобным себе.

 

            Семидесятые годы… Как мы пели! С кем мы только не сидели! Где только не побывали! И смеялись, и любили, и плакали. Учились говорить, как на исповеди и слушать друг друга, как на допросе. Мы были неумеренно восторженны, чисты и беззащитны.

            Через тридцать или сто тридцать лет говорить о сегодняшних днях сегодняшние оболтусы будут так же. Кораблик русской жизни совершает свои «круизы» по заколдованному кругу; участникам «туров» безразличны впечатления тех, кто плавал «до» или «после» них.

 

            Все мы стремимся в единую даль, но каждый несет свою веру. Не умеешь понять — люби, не умеешь любить — терпи, не умеешь терпеть — уйди. Что из этого сможешь? Рассказать о вере невозможно — надо верить самому. Молитва — это оружие веры. Молитвой сотворяют, молитвой ограждают, молитвой гонят. Страшный суд не надо ждать, он всегда с тобой — это твой выбор. Что ты выберешь в этом мире: подлость или пожертвование, тишину или шум, спешку или наоборот? Каждое мгновение твоей жизни, человек, — это и есть твой самый страшный суд, который ты вершишь сам. У Бога другие мгновения, имя им — тысячелетия. Бог тоже совершает свой выбор, жаль, если он ошибся во всех нас.

 

            Есть в мире места, где чувствуешь себя так, словно побывал в гостях дома у себя самого. Будто носило путника по миру, да забросило случайно на денек-другой в родной забытый дом: и лица тут все знакомые, и слова говорят как-то так, как только родня говорить умеет, и еще что-то творится на душе — и укор, и пожелание добра, и не поймешь, то ли встреча это, то ли расставание... путник снова умчится в свой мир, а родня останется ждать. Что нас всех ждет? Кто знает, какие еще встречи, какие расставания уготованы? Знать человеку невозможно — можно только чувствовать.

 

            Подражание правде — это ведь тоже путь к правде. Какая простая и прекрасная мысль, не правда ли? Прекрасная и опасная: только абсолютная правда неуязвима для лжи. Но никто из нас не может заявить о своей абсолютной правдивости. Значит, вся наша земная жизнь — это преодоление лжи.

 

            Каждая вера чиста, как тысячелетний родник, и счастлив будет тот богатырь, что сможет поклониться любому из этих источников; каждый его напоит досыта. Напоит, но не будет держать подле себя неотвязно, — богатырь останется путником.

            Словом исцеляется тело, вниманием исцеляется больная душа.

            Человеческая жизнь подобна растению. Она вызывает восхищение, когда побеждает пустыню. Для верующих наш мир — пустыня. Когда смотришь на лица старцев, так и кажется, что они слышат какую-то далекую, очень красивую, зовущую к себе музыку; эта музыка сильнее прочих — зовет и зовет, манит к себе. Слышащий музыку земной жизни, не отвернется и от небесного Реквиема.

            Всякий верующий богат своими испытаниями — в этом его счастье, в этом его исцеляющая мука. Внутренняя чистота истинных верующих испепеляюща! Пришедший из суеты и вставший рядом, пронзительно чувствует: как грязен он, как мутна и невысказанна сила его блужданий.

            О жизни неявленной, внутренней, потаенной могут говорить лишь два распахнутых, два всесильных в своей беззащитности, верующих в любовь сердца. Лишь бы сердце говорило первым, а ум лишь подсказывал. Не наоборот.

 

            Люди — это человекоподобные существа. Возможно, что, действительно, Человека на земле не было никогда. Кто докажет обратное? Кто или что угодно — только не очевидность! Очевидность говорит языком реальности: зависть, страх, жестокость, обжорство и голод, ложь во благо и ложь во зло, глупость и самодовольство, безволие сломленных, тирания идиотов — вот мир зверей, называющих себя «люди».

 

            Быть самим собой — это когда ты думаешь не о себе.

 

            Доказывают — неочевидное. Грязь жизни — внутренняя ли, внешняя ли — очевидна, ее не надо доказывать, в ней, к сожалению, приходится жить. Залитые мазутом реки, изуродованная земля, выжженная равнина обнищавшего духа, гибнущий генофонд. Напрашивается очень простой, но ошеломляющий вывод: наша жизнь практически полностью лишена естественности — люди вынуждены искусственно существовать в своем, искусственно созданном, мире. Уж не отсутствие ли естественности причиняет самые глубокие, самые непереносимые муки?! Очень страшно: жизнь в этом мире — не настоящая. Как вернуться к собственной подлинности? В одиночку? С другом? С любимой? Со всеми вместе? Со всеми пойдешь — сам пропадешь, один пойдешь — других позабудешь.

 

            Без комментариев. Письмо в редакцию: «Мне всё надоело и опротивело! Надоели разговоры, разные встречи — всё! Никого не хочу видеть. Надоело сидеть дома, надоело читать, учить, писать — всё! Будничная и однообразная жизнь. Надоело ничегонеделанье. Как мне хочется, чтобы всех вас не было ни слышно и ни видно! Надоело реветь, надоело бояться и страдать: хочу, чтобы следующее утро не наступило. Это счастье — не жить с вами! Да и вам всем глубоко пофиг, есть я или нет. Газеты и журналы — надоели. Замуж не хочу. Господи, что я не видела?! Стирка, уборка, ругань… Лучше одной, спокойнее. Господи, кругом обман. Кто вам сказал, что людям живется по любви? Сказки о принцах надоели. В 20 лет всё так безразлично! Может, в другой жизни (а как хочется верить, что она будет еще) я стану кошкой или собакой, или, на худой конец, никем. Только бы не видеть вас всех вместе взятых: с проблемами и политикой, сплошным враньем и подкупленными улыбками. Ненавижу вас всех вместе взятых!» Н.».

 

            Страшно не от звериного облика, а от звериной сути. Люди становятся всё большими хищниками, им требуется материал, который, хоть на время, заполнял бы пустоту души, ума, сердца. Ах!!! Пустоту ума заткнет болтовня включенного приемника; что делать с очерствевшими чувствами? Они увеличивают «дозу» раздражителей — теперь это не вздох и взгляд любимой, а грубость, садизм и примитивный ужас; неразвитый творческий потенциал — тоже пустота, которую удобно до краев залить апатией, наркотиком, вином. Увы, природа, действительно, не терпит пустоты. Внутренняя природа существ — тоже. Всё очень просто: если ты сам не позаботишься о качестве внутреннего своего «контента», то эту удобную пустоту автоматически заполнит расторопная гадость любого сорта.

            Встретившись, обвенчавшись однажды, души неизбежно приходили к земным объятиям, а теперь наоборот — бесконечные объятия впопыхах почему-то не ведут к желанной встрече на божественной высоте бытия. Жизнь сейчас — сплошной неразвязываемый узел, а после жизни — так, узелок на память для тех, кто считался «близкими». Пары даже в постели говорят об идиотах-друзьях и дороговизне. Значит, озверело в людях то, что казалось самым прочным — их душа.

            Неужели не ясно: жить в этом мире — нельзя! Инстинкт самосохранения естества заявляет о себе всё громче. Слишком долго люди приспосабливали среду обитания «под себя», слишком сильно изменилась сама среда, слишком далеко она отклонилась от природной гармонии — пришла неприятная пора изменять себя «под среду». Сознательно согрешить и осознанно покаяться — удобное лицемерие.

            Озверение заразно. Оно может скопиться в опасных количествах в любой части людского существа, а скопившись, начнет распространяться дальше, завоевывать пространство жизни; зверь, поселившийся в зависти, обязательно доберется и влезет в душу, отравит чистое сердце. Зверь, живущий в душе, представляет мир как одно большое преступление, и себя самого в нем — преступником.

 

            А история случилась такая. Старая тихая женщина, израсходовавшая запасы молодого когда-то здоровья, энергии и веры во имя так и не наступившего «светлого будущего», коротала последние свои дни в последнем ожидании — одинокая, всеми позабытая-позаброшенная. От людских глаз старушка скрывалась в однокомнатном коммунальном убежище, а от всего прочего — как скроешься? Глаза у стариков смотрят в прошлое, им хорошо там; из прошлого — навстречу — ястребиным ясным оком глядит на стариков их собственная юность. Соколы! Но жизнь произошла и успокоилась. Старая женщина умерла. Кто теперь скажет, что она была «неутомимым борцом за правое дело», что возглавляла когда-то что-то, руководила, призывала? Отпризывалась. Смерть собрала на дележку вещей объявившихся вдруг родственников. Коммуналка осиротела. Только остались в углу среди кучи мусора брошенные родней ненужные вещи — узелок да фото. Больше жизни самой берегла старушка эти бумажки, в узелке с надписью: «Письма от Миши», от погибшего на фронте любимого, да еще фото — «Сарапульская областная школа подготовки советских кадров. Выпуск 1937 года». А в бумажках — вся жизнь человека, вся его запротоколированная душа. Соседка по квартире не выдержала, подобрала душу, вынула из мусора: живи! А из прошлого, с маленьких овальных фотографий смотрят на нас зрачки, холодные и пронзительные, как наведенное дуло. Пока еще рядом на снимке и палачи, и жертвы. Палачи, не ведающие, что они палачи, и жертвы, не верящие в свою роковую судьбу. Они хотели построить всеобщее счастье.

 

            Всё в жизни имеет свое начало и свой конец. Если не подталкивать жизнь в нетерпении и не замедлять ее нарочно, то путь от начала до конца будет спокойным и плавным, как ход планет или как полный век растений — от семени до семени. И если не нарушать законов природы, то в конце пути ты обязательно вернешься к его истоку. Потому что жизнь — колесо, удобное, неуязвимое в своем бесконечном качении по тропинкам пространства и времени. Не мни его зря! Не делай из волшебного круга угловатых фигур — движения не остановить всё равно, а трясти будет изрядно.

 

            Наконец-то вырвались в командировку! Едем! Смотрим, слушаем, запоминаем. Водитель матерится: то дорога в «гармошку», то «лысые» колеса на обледеневших прикамских горках не тянут. В райцентре шлепаем на бланках бесполезные для нас исполкомовские печати. Бесполезные, потому что командировочный фонд редакции еще летом иссяк. В исполкоме никто не спрашивает: кто мы, зачем, куда, с какой целью. Всем — до… сами знаете до чего. В центре поселка — очередная недостроенная железобетонная раскоряка, призванная символизировать вечную память или вечную славу чего-то… В честь кого столько бетону налили? Прохожие не знают.

 

            В 1977 году в крест недействующей церкви в селе Мостовое шарахнула молния. Два дня горело. Крест, огонь, разруха… — не хочется видеть во всем этом каких-то зловещих символов. Но не получается. В символах разрушения есть мистический магнетизм. А в самом разрушении? Ведь ломать можно, тоже радуясь. Я пробовал.

 

            Свободы боится ограниченность.

 

            Под небом Киясовского района довелось услышать такую мысль: жизнь состоит из чередования питья (пьянства, в смысле) и работы, поэтому нет никакой принципиальной разницы между существованием в городе и существованием в деревне. А все проблемы происходят, якобы, лишь от одного — от нарушения ритма «чередования»: нельзя пить-пить-пить-пить... или работать-работать-работать... надо все-таки соблюдать правильность: поработал-выпил, поработал-выпил… Такая, знаете ли, теория. Не для круглых отличников.

 

            В деревне Шихостанка встретились с одинокой бабушкой, маленьким человеческим воробушком, затерянным среди заснеженного пространства. Ночь. Тикают ходики на стене. Бабушку зовут чудно, в духе минувшей эпохи — Домна Филипповна. Отжила свое почти, отгорбатилась. Что голос, что тело, да и душа, наверное, — всё высохло, окуклилось от пустоты и ненастий. Но нет, начала оттаивать, сидит на кровати, гладит кошку, покачивает махонькими ножками в разноцветных носках, жалуется, что коза «закупоросничала»; словно и впрямь, как засушенная холодом бабочка, какие случаются в нетопленных избах, почуяла тепло, зашевелилась, стала оживать…

            — И помирать не помираю, и жить не живу, — говорит. — А кошку с собой спать не кладу. Храпит больно!

 

            Всем хочется отдохнуть от жизни. Что за напасть! Горожане едут к подзолам и суглинку, а землеробы — поближе к асфальту. Этакий вечный круговорот в поисках места, где бы отдохнуть от всего прежнего. Мой товарищ за большие «тыщи» купил дом в деревне, навязал себе на шею радость собственности, скормил колорадскому жуку гору картофеля, лишился покоя по выходным, зато — счастлив: «Себя, конечно, не переделаешь, так хоть место поменять…»

 

            Человек — это существо, которое всюду ищет храм. А что, если «искомую величину» приземлить, сделать ее совершенно обыденной, облечь в форму избы, домотканых штанов, беленой печи? Тогда не придется ничего искать, поскольку храм будет под боком. Чтобы прийти к такому концу, придется, видимо, ба-а-альшой крюк дать на дороге судьбы.

 

            В деревнях прощаются так:

            — Оставайся с Богом!

            — Поезжайте с Богом.

            И всё. И разъехались, будто и не было этой встречи. И не будет, наверное, другой. Но остался навек между простившимися единый знаменатель, равняющий всех, живущих в числителе. Может, бог. Или природа. Или любовь. Как угодно. Слабое сверху дробится, числится, а сила снизу поддерживает, знаменует.

 

            Естественность внешней жизни, построенной людьми, целиком зависит от того, что они считают естественным в своем невидимом, внутреннем мире. Проверьте себя: как просто всюду научились рождаться слова о ненависти, мести, жадности, упрямстве, недоверии, обиде… Как уверенно и естественно они звучат в человеческих устах! И только о любви — о единственной основе всей жизни! — говорить словно бы стыдно. Когда, на каком из поворотов обломился путеводный лучик? Бог прав: первым было и будет всегда Слово. Что произнесешь ты для себя, то и сотворишь вокруг. И порушенную церковь, и мертвый плакат, и свою болезнь, и свое выздоровление, и свой новый дом.

 

            Беседую с поэтом: Помнишь: «Первым было Слово?» Ты сам — источник или «транслятор»? Трансформатор. Тебе не приходилось сталкиваться с необычными состояниями жизни? Конечно, приходилось. Бред, например… Как же! Чем отличается просто сочиненная строка от напечатанной? В напечатанной есть магия. Какая магия? Магия исповеди. Было бы что исповедовать. Есть два, как минимум, типа читателя: один ищет в книге «норму», находит и получает от этого личное удовольствие, а другой для удовлетворения ищет «сумасшедшинку» в авторе… Ты какой? Я — с сумасшедшинкой. Стараюсь таким быть. Искусственно ненормальный? Отчасти. Откуда ты ведешь отсчет мира? От себя? Приходится… Ведь я — самая середина этого мира. А от середины считать удобнее всего. Творческий человек всегда эгоист в своем творчестве? Да, пожалуй. А как быть тогда с проповедью бескорыстия? Никак. Гений и злодейство — вещи совместные. Поэт, как известно, живет на самой границе между разумным и безумным. «Нарушители» на границе имеются? Даже мысли и те — перебежчики!

 

            Свобода начинается с толкотни и суеты общего старта. В самом начале уже есть проигравшие, но еще нет обманутых.

 

            Меньше всего романтизма достается настоящему, реально осязаемому моменту жизни. Больше всего «розового крепкого» (был такой дешевенький напиток при социализме, 1 р. 07 к. за пол-литру) в планах или воспоминаниях.

 

            Пацаны играли «в выживание» на необитаемой скале в северном море. Рядом с людьми жила курица. Курицу звали «Мими». Первое время она жила рядом с людьми, привязанная за лапу. Мими — не просто третий участник испытания одиночеством, Мими — «стратегический» продуктовый запас. Вскоре курицу отвязали. Она не убежала. Наоборот, вела себя хуже невоспитанной дворняжки. Научилась воровать. Однажды Мими вырвала сухарь изо рта хозяина и молча бросилась с добычей в глубь острова. Воровку догнали. Сухарь почти не пострадал. Остров превратил домашнюю инкубаторскую клушу в настоящего хищника.

            Мими выдержала робинзонаду вместе с людьми, съели ее уже на материке.

 

            Мы — путешественники. Потому что всех нас несет неведомо куда единое течение — река времени. Кто-то чуть-чуть отстает, кто-то слегка обгоняет это течение. Соревнуемся! На то и путешествие. Иные ныряют в глубину, а иные мечтают «приподняться». Ах, как утомительно бывает, порой, это странствие, от которого нельзя отказаться! Усилия жизни и лицо человека обращены в будущее: какие опасности, какие подводные камни, коварные мели и опасные повороты еще ждут? Неутомимый взгляд бежит впереди человека и времени. И мы уверены в себе и в своем пути. «Как живешь?» — спрашиваем друг друга. И каждый отвечает: «Нормально». Потому что так оно и есть.

            Но люди не могут путешествовать, «сплавляясь» по течению времени, без отдыха, без привалов. И называется любой из таких привалов — юбилей. Глаза «юбилейных» участников похода жизни обращены не к будущему и даже не к настоящему, а исключительно к прошлому. Впрочем, можно вывернуть на сто восемьдесят и всю голову, но лучше этого не делать, а то дальше поплывешь — задом наперед, вслепую.

            Далекое будущее всегда кажется нам сказкой, но вот оно, наконец, настает и, увы, разочаровывает. Не беда! Далекое прошлое предстает не менее сказочной картиной. Прошлое! Не надо его бояться. Оно не сбудется, потому что уже сбылось: муть жизни осела — былое кристально ясно, оно не подведет, оно надежно, как сама материя! Прошлое — не разочаровывает.

            Да здравствуют юбилеи! Юбилеи — это оазисы, где время прекращает свою вечную работу. Юбилеи — это самое невероятное из всех достижений человеческой цивилизации. Ибо никому еще не удавалось на земле обманывать время так, как это удается юбилярам. Секрет юбиляра прост: глаза его не на месте. На затылке.

 

            Да, конечно, любая пылинка в мире единственна и неповторима. Но доказательство своей исключительности ведет к трагедии. Лучше просто быть, чем доказывать. Мне непонятен фашизм, партии, сборища. Это так банально: хочешь что-то изменить, улучшить, спасти — начни с себя. Погляди для начала в зеркало. Ты себе нравишься? Что ж, тогда ты ничего не увидел.

 

            У Иоанна Богослова в Апокалипсисе я вычитал: не ищите Бога в храме, Его там нет. Это — о нашем времени. Бог, похоже, переместился из «общежития» в менее просторную, но более удобную «квартиру» — в личность человека. Я в это верю, я это чувствую! В наших деревнях неоднократно встречал: старушку-храм, девочку-церковь — сердца, не знающие выгоды, любовь, не оглядывающуюся на условия. Человек-храм тоже может быть разрушен, затоптан и осквернен, но Бог живет именно там. Больше уже просто негде.

 

            Как я себя чувствую? Как тот, который наступил сам себе на мозоль и даже не извинился.

 

            Смех — надежда на выздоровление. Смех над собой — здоровье. Улыбка красит и человека, и нацию, и природу. Но не надо обольщаться. Кисло всё в мире, очень кисло. Многие герои перед смертью улыбались.

 

            Слово — очень опасное вещество. Пожалуй, самое опасное из всех прочих человеческих «игрушек». Чем опаснее игрушки, тем сложнее мир. Или наоборот. Не разберешь. Железо, электричество, радиация, психические феномены — на кой черт всё это было вызывать из небытия? Но лавина жизни пущена и ее не остановить. Как выжить? Я знаю только один способ — это молчание.

 

            В людях, на мой взгляд, есть одно самоубийственное качество — ненасытность. Почему всякий раз, провозглашая равенство, участники не следуют своим словам? Сам для себя я давно сделал печальное открытие: люди живут плохо от того, что всё время хотят жить «еще лучше».

 

            Есть всего две подлости: видеть, но не говорить или наоборот — городить сослепу.

 

            Возможно, люди на земле — это еще далеко не завершенная божья конструкция. Вариация, отклонившаяся от своего золотого идеала. Но идеал остался, осталась непрерывная тяга к нему. Мы все хотели бы жить чище, спокойнее, яснее. Каждый воюет за свой мир ужасными средствами: деньгами, пулями, ложью, лестью, назойливостью. Люди слишком тяжелы, чтобы взлететь просто так, воспарить. Нужен солидный разбег. Если и летаем, то по принципу «предметов тяжелее воздуха». Мало ведь кто желает стать просто выше, чем он есть — все хотят возвыситься. Я не политик, не генерал, не самовлюбленный мальчик в кожаном пиджачке. Я — плохой. Вижу свое «плохо» и говорю об этом. Может, от страха за себя. Почему же соседи-то сердятся?

 

            На кривую жизнь есть лишь одна управа — прямое зеркало сатиры. И тогда кривая жизнь возмущенно кричит: «Меня исказили!»

 

            Мы все хотим счастья. Я думаю, оно не должно быть ни легким, ни трудным. Оно должно быть таким, чтобы не замечать его вовсе — то есть, просто удобным, как всё здоровое. Иначе всегда будет повод смеяться сквозь слезы или плакать сквозь смех.

 

            Земля — не самое подходящее время для знакомств: охотнее здесь ссорятся. Но неужели мы пришли на Землю для того, чтобы поглубже вырыть свой индивидуальный окопчик? Что я хочу? Идти на свет, а не на клич зазывалы.

 

            1990 г. Вот и пришел день спросить себя: а что же у меня есть дорогого? Самого дорогого! Такого, чтобы продать, чтобы наверняка купили. Вещи? Так одно старье по углам растолкано. Ум, совесть? Так кому они нужны в этой сутолоке. Может, родину с молотка толкнуть? Ну, это и без меня уже… Надо, надо торговать по утрам и вечерам! Если о себе сам не подумаешь, никто о тебе не подумает. Мысли о себе! Какой силы достиг человек в этом искусстве! Забудь о других — они чужие. Потому что тоже думают только о себе. Какая разница, кто там, по ту сторону прилавка? Главное — чужой! Хвали товар шибче, всучи подороже. Дураком прикинься — дурака поймаешь. Каждый тянет одеяло жизни в свою сторону. Богатая головушка богатой мошне прислуживает. Мозг, как грыжа, сердце, как чирей, душа, как покойник. Эй, купи что-нибудь — продам!

 

            Большие открытия всегда оборачивались большой бедой для людей. Страх за последствия должен предшествовать радости открытий.

 

            Нет ничего омерзительнее и дурнее, чем пляска ликующих ратоборцев на трупе поверженного колосса. Я не принадлежу ни к числу поклонников бывшей КПСС, ни к когорте ее непримиримых противников. Однако у всякой революционной эйфории есть свое неизбежное похмелье. Иными словами, вбивание осинового кола в могилу коммунистической партии одной отдельно взятой страны никак не означает прощания с коммунистической идеей вообще. Рано хороните!!! «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой…» Безумцы, мерзавцы, герои, уголовники дела и слова — вот кормчие; ах, как легко воспламеняются иссохшие человечьи души огнем идеи всеобщего равенства — воплощением рая на земле! Горели, горят и будут гореть чумной ненавистью глаза голодного подонка, ленивого раба, продажных филантропов и саблезубых мессий-однодневок. Великий овечий поход к всеобщему благоденствию продолжается. С той лишь разницей, что барачно-распределительное равенство заменено соревновательным беспределом. Идея призрачного народного счастья запустила в России фантастическую мясорубку: каждая национальная, партийная, тусовочная или прочая «овца» полезла в рай в одиночку. За социалистическую революцию расплатились кровью, за демократические эксперименты — расплатимся, видать, душой. Кто ведь как ищет благоденствия. Как в арифметике: одни старательно складывают и умножают, другие — только делят, ну, вычитают, на худой конец. Вычитание и деление — вот и всё, что нужно знать любому российскому царю-батюшке. Аминь! Каков выход? На мой взгляд, он чрезвычайно прост: коммунизм возможен лишь в отдельно построенной личности. А до тех пор, пока равенство, братство и счастье будут искать сообща, думным и колхозно-базарным методом, будет и почва для мечтаний о дурном несбыточном равенстве. Не верьте никому: надежда обреченных действует вернее яда — она не сбывается никогда.

 

            А. В. судьба крутила, сжимала, растягивала и мяла, как упрямый образец на испытательном стенде. Многое за десятилетия успело обломиться, выкрошиться, треснуть. Осталась голая уцелевшая сердцевина — сам по себе человек, какой есть, такой и есть: потерял много, зато и лишнего не прилипло.

 

            Прямота, идущая от безоглядного естества, обаятельна, в какой бы форме она ни была выражена.

 

            Мученик — это не тот, кто просто терпит. Мученик — это человек, оказавшийся «не по размеру» своему времени. То ли оно болтается на нем, как старый пиджак на ветру, то ли жмет невпродых. Хоть с бутылкой, хоть без бутылки — не разберешься сразу. Разве что порассуждать. День сегодняшний, допустим, принадлежит политикам, завтрашний — экономистам, послезавтрашний — полублаженным мечтателям. Каждый живет в своем «дне», как кулик в болоте, и хвалит, и ругается, и спорит с соседями по времени.

 

            Действия таланта, зачастую, безотчетны. Талант — это ведь не только картины, книги, песни, чертежи или интриги. Это — некая избыточность жизни в тебе самом. Собственно, талантливый человек становится как бы рабом или заложником этой своей избыточности. Откуда она? От случая или свыше? Поди разберись! Повышенный уровень внутренней человеческой энергии подобен весеннему паводку: он неиссякаем, не всегда удобен и жаден до новых просторов.

 

            В принципе, каждый человек изобретает свою собственную жизнь, как велосипед — повторяясь в неповторимом.

 

            А что, со времени сотворения мира в нем изменилось количество банальностей? Истина банальна. Каждое поколение и каждый человек выражают это заново и по-своему. Вот и вся новизна.

 

            Женщины мыслят цветом: «Это кажется маловероятным, но долговременное наблюдение показало, что фон, цвет, окраска нашей комнаты, цвет нашей одежды — всё это притягивает определенный вид энергии. Мы и не подозреваем, что покупка той или иной цветной вещи может в корне изменить нашу жизнь. Попробуйте сами вспомнить примеры из собственной жизни: меняются обои — меняется жизнь…»

 

            Вопросы, вопросы… Как вы считаете, люди играют в государство или государство играет в человеческие судьбы? Что такое судьба? Ее можно спланировать? А выиграть? Все знают, что проиграть свою судьбу легче, чем выиграть. Почему? Скажите, дети — это наши игрушки? Жить играючи — серьезно ли это? Кому везет больше, серьезным людям или легкомысленным? Что бы вы считали крупным выигрышем в своей жизни в а) 5 лет, б) в 18 лет, в) в 40 лет и г) 100 лет? Сочетаются ли в жизни эти два понятия: игра и справедливость? Радуют ли вас чужие удачи? А случалось ли так, что вас радовали чужие неурядицы? Есть ли на планете существо, азартнее человека? Почему люди играют даже в смертельные игры: гусарскую рулетку, опасные путешествия? К чему приведут игры ученых? Кто с кем играет: мы с природой или она с нами? Вы хотели бы снова стать ребенком, чтобы жить играючи? Надежда — разновидность ставки; на что надеяться важнее: на деньги, на заслуги, на общественное положение, на детей, на друзей, на государство, на нечаянные обстоятельства, на бога или только на себя? Почему случай называют «слепым»? Вы верите, что случай действительно слеп? Вы верите в то, что в мире нет ничего случайного? Вам не приходилось играть со своим собственным здоровьем? Говорят: «Игра воображения». Во что любит играть ваше воображение? Все настоящие дела делаются от избытка жизненной силы — играючи; у вас есть такое дело? Молодежь играет в будущее, старики — в прошлое; попробуйте определить, к какой половине человечества вы принадлежите? Где и в чем грань перехода от одной игры к другой? А что делать с настоящим? Кто вы для своих детей: охранник, мудрый вождь, друг или «играющий тренер»? Что вы чувствуете, когда массовик-затейник произносит: «Играют все!» Вам хочется побыстрее присоединиться? Или, наоборот, отойти в сторону? Почему?

 

            Классик мировой литературы С. Моэм писал: «Если человека впереди не ждет ничего, кроме горечи и разочарований, то я могу лишь приветствовать его поступок: брошен вызов сильнейшему из инстинктов — инстинкту жизни…» Речь идет о самоубийстве. Страшные слова, жестокие — нечеловеческие в своей безысходной наготе слова! Как больной заражается о больного, как эпидемия собирает свой печальный «урожай» — так человеческая душа реагирует на «эпидемию» казенщины, на ее беспощадную общую мерку, недостаточно чуткую, чтобы услышать чей-то одинокий голос.

            Тело достаточно кормить, и оно будет жить само по себе. А душу? Душу надо любить, надо ее понимать, надо учить ее — глаза в глаза — быть сильной.

            Глаза в глаза! Только так. Педагогика — это ведь не только школа и семья. Это — вся окружающая жизнь. Окружающая и сейчас, и в прошлом, и в будущем. Сумеет это «окружение» убедить тебя в радости и смысле бытия — хорошо. Не сумеет — ты найдешь пустоте замену.

            Воспитание не может быть указом, назиданием, холодной рекомендацией. Воспитание — это сотрудничество жизней: сильной молодой и опытной уходящей.

            Подавляя личную волю, можно воспитать лишь абсолютного солдата.

            В конечном итоге, любой методист боится своей беспомощности. Именно беспомощность не может признать своих просчетов и — защищается. Беспомощность любит мундир больше собственной жизни. Больше чужой жизни — тем более. Мундир — это всё, что у нее есть.

 

            Россия — это перевернутый мир, здесь практика мертва без теории.

 

            Что требуется для того, чтобы узнать человека? Съесть с ним на пару пуд соли. Но этого явно недостаточно для познания российского варианта дружбы — здесь никак не обойтись без бочки вина. А познание — процесс бесконечный, и одной бочки оказывается слишком мало.

 

            (По мотивам бесед с ижевским историком И. К.) «Российскую интеллигенцию представить трезвой невозможно даже теоретически! Я неоднократно размышлял над неповторимым феноменом русской интеллигенции. Почему она ТАКАЯ? Почему богатый, образованный человек, у которого есть и дом, и семья, и обеспеченное будущее вдруг, как мальчишка, насмерть задумывается о смысле жизни, и, так и не найдя ответа, рисует на белой рубашке слева кружочек и стреляет в него? В этой русской необъяснимости пытались разобраться и странствующие купцы, и кабинетные философы, и поэты. Ответа — нет. Но все отмечали одну характернейшую особенность образованных россиян (это относится и к прошлому времени, и к советскому периоду истории страны) — это невероятное, почти патологическое стремление к добровольной жертвенности. Русская интеллигенция жертвенна по самой своей сути. А для реализации этой программы судьбы нужны, формально говоря, точки приложения. Лев Толстой страстно восклицал, как о высшей мечте: «Вот бы пострадать за кого!» Революционеры: Кибальчич, Перовская, — наплевали на блестящую карьеру, всё променяли на возможность «пострадать за народ». Та же сила толкала добровольцев на штыки и доты впоследствии.

            Любая теория в России становится верой! Именно поэтому стало возможно богоотступничество. Теория — продукт мозга. Вера — епархия души. Не мозг, душа вина просит!

            Для нашей интеллигенции характерно обезьянничанье — своего ничего не жаль, да и себя не жаль. Даже русский язык после революции готовы были забыть: все учили латынь и эсперанто, чтобы свободно просвещать «мировой пролетариат». Каждый в этой стране знает: последнюю рубашку с себя снять — высшая сласть.

            На Западе пьяницу осуждают, здесь — жалеют. Здесь на тебя доброжелательное внимание обратят не тогда, когда ты вырвешься из общего потока, а когда упадешь, споткнешься. Пьяного на Руси испокон веку жалели. Скажите, где, в какой еще стране самый богатый храм возведен в честь… дурака — храм Василия Блаженного?!

            Русские люди полярны вообще, интеллигенция — в особенности. Меры здесь не знают. Жизнь здесь привыкли чувствовать, а не просчитывать. Русские философы уже неоднократно высказывали мысль, что разгадка русской души проста: феномен возник на стыке двух культур — европейской и восточной. Душа на стыке постоянно «кипит» и не улавливается ни в какие логические рамки.

            Как охладить вечно кипящую русскую душу? Работой. Бездельем. Путешествием. Романом. Вином. Самоубийством.

            Взгляните, как выражается на Западе символика единения человека с Богом — это, как правило, одинокий шпиль. К Богу там идут в одиночку. У нас же и в символике заложен смысл коллективизма: луковка на куполе церкви — это некое «МЫ», которое затем лишь переходит в устремленное в небо «Я». Такую форму веры без самопожертвования просто не пройти».

 

            У каждого порядочного человека существует своя собственная теория, оправдывающая непорядочную практику.

 

            Человек, по сути, представляет из себя некую универсальную «трубу», через которую можно пропускать различные субстанции: физические, духовные, химические. Прохождение этих или иных субстанций через «трубу» формирует устойчивый интерес к ним со стороны субъекта, который он называет «счастьем».

 

            Ни один, еще ни один из живущих не ответил на вопрос: что же такое жизнь? Возможно, ответа не существует. Существует только вопрос, перед которым разум становится воинственным, а чувство — безошибочным. Каждый понимает мир по-своему. В одиночку. Жизнь подобна наркотику: к ней привыкаешь, и вновь хочется увеличить дозу… На разучиться бы чувствовать, как замирает вселенная на конце крыла бабочки, как кружится вечность в осенней листве, как приходит к тебе самое сильное, что есть на свете — тишина. Тихое Слово. Тихая Музыка.

 

            Вы замечали: иногда нам не хватает своего опыта и своих слов, чтобы выразить чувства. И вдруг эти слова находятся! — Их за тебя (заметьте, именно так!) уже написал кто-то. И тогда они по праву становятся и твоими тоже. Потому что так, не деля неба, мы дышим одним воздухом, — так можно жить и единым чувством. В порыве откровения и предельной искренности нет никакой разницы между автором и ценителем — они одно.

 

            Каждый сам решает спор между музыкой и словом, а решив, находит единственную, свою собственную гармонию. Наверное, гармония — это понятие персонального пользования, сугубо индивидуальное. Поэту мешает быт. Поющему поэту мешает гитара. Осмелюсь предположить, что музыканту мешает всё, кроме музыки! Но вот ведь парадокс: чем больше помех в жизни, тем сильнее, универсальнее эта самая жизнь. Если, конечно, не спасовал однажды. И тогда человек вырастает больши-и-им-пребольшим.

 

            Если человек умеет надеяться только на себя, то всем остальным можно смело надеяться на него.

 

            На доверии одного человека к другому выстраивается общая наша свобода, открытая со всех сторон и всесильная в своей исповедальной высоте. Настоящее доверие не нуждается в документах, оно проникновенно по самой своей сути: оно либо есть, либо его нет. На мой взгляд, доверять — это значит быть готовым принять любой результат жизни. Не срежиссированная надежда, не сценарий необходимости — ничто такое не обладает полной открытостью. Весь вопрос — в силе твоего собственного вмещения: доверие — это ты сам. В чем твое подобие? В подобии амбарному замку или в подобии небу? Арсенал компромиссов и искусство людского выбора заполнили бытие бытом. Стесненная душа ищет выхода в себе самой и в том, что вокруг — в поисках себе подобных.

            По моему разумению, на Земле существуют два вида людской деятельности: видимая часть — заработок, невидимая — работа. Они не связаны между собой.

 

            Сформулированная и высказанная проблема перестает быть бесконечной, т. е. безнадежной проблемой. Здесь место для ведущего, он берет на себя посредническую роль «помогающего сказать»: себе, другим… Ведущий всегда чуть-чуть Незнайка — это дает собеседнику возможность «излиться», поделиться своим потенциалом. Ведущий — это тот, кто тебя понимает. С этого места в России начинается абсурд и свистопляска. Ведущий незаменим для того, кто поверил. Как его сегодня найти и узнать? По одежке-рекламе! Белый халат или черная ряса! Церкви лезут из-под земли, как чертополох, количество аптек на городских углах не поддается исчислению.

 

            Анатолий Васильевич собирает устное (бывшее антинародное) творчество, сочиняет сам. Например, на одной из тетрадей — титул: «Пословицы. Поговорки и изречения. Отклики на современную жизнь». Тетради — тематические. Зачастую форма высказываний предельно проста и по-детски наивна, но тем яснее проступает беззащитное содержание непутевой российской жизни, никак не могущей обойтись без «великих» идей, «великих» подвигов, наград и спецраспределителей. Цитирую: «К великому Ленину пришли ходоки. Стали жаловаться, что живут очень плохо и едят только одну лебеду с клевером. Многие из колхозников уже мычат по-коровьи. Великий Ленин подумал, подумал и говорит: «Вот я меду ведро уже доедаю, а не жужжу. Ем яйца с хлебом вкрутую и всмятку, а не кукарекаю». «При царе были орденоносцы, а теперь — орденопросцы». «Чудодейственное растение растет только на чудодейственной земле». «Хмель — лекарство надежное, комсомольско-молодежное». «Все сласти в руках у власти».

 

            До той поры, пока вы не поняли себя самого, не стоит воображать, что понимаете другого. Мир полон непонимания! В людском доме живущих землян сделалось тесно: густо населены удобные земли, «забит» почти до предела радиоэфир, даже в мире идей и духовных сферах — теснота. Проблемой далекого пращура было — выжить, нашей — договориться. В природе, в естественном мире и жизнь естественна; в искусственном мире цивилизации жизнь — искусство. Выигрывает тот, кто искусен в толчее.

 

            Мне кажется, люди жестоко ошибаются насчет многомерности своего, так сказать, «смыслового пространства», оно всего лишь двухмерно: быть-не быть, верх-низ, можно-нельзя, свет-тьма, бог-дьявол и т. д. Воображение мучительно век за веком пытается вырваться из этой двухмерности, в том числе при помощи кое-каких словесных ритмов, кодов, построений. Почему мы считаем сознание вершиной эволюции, кто нас приучил так считать?

 

            Ползут по дорогам давилен горбы, в давильнях спешат на работу рабы. Качнись на ухабе, автобус, качнись; водитель, постой, от работы очнись! Рули на проселок. Поищем, мой друг, где падают звезды, где берег и луг… Трясется, гудит обездушенный конь, лишь тянется шлейфом бензинная вонь. Плотней, чем поленница колотых дров, потеют рабы в государстве воров. Ползут по дорогам давилен горбы, рождается утро, морщинятся лбы: давильня, давильня! — локтями под бок! — нарывы словесные брызжут, как сок, в казенных домах и рубли, и еда — боятся рабы опозданий туда. Отдаться, принять, закрутить, передать… — нельзя, невозможно никак опоздать! Господь-репродуктор им песенно врет: «Без вас всё погаснет! И утро — умрет!» И каждый, кто едет в давильне людской, — «Скорее б погасло!» — желает с тоской. Качается горб, вертит сношенный скат, как бомбы на взводе — терпенье и мат. Но раб пожилой наставляет семью: «Я честную жизнь отработал свою!» Давильня, давильня, крепка твоя власть! Здесь каждый спешит на сиденье упасть. Была бы дорога, работа была б! Водитель веселый — всех едущих раб.

 

            Жизнь прекрасна, потому что она трудна! Если бы не это обстоятельство, то как бы скучно и неизобретательно мы жили: всё есть, всё готово, ничего не требуется сочинять, чертить, мастерить, пробовать, искать. Ах, спасибо вечным российским трудностям! Они держат наш бедный, но изворотливый разум в постоянной боевой форме. Что ж, как говорят охотники, сытая гончая по следу не идет.

 

            Наступила самая странная пора в истории людей, когда хочется не жить, а отвлечься от жизни.

 

            Человеческий образ — дело исключительно равновесное. Изобразишь покрасивее — обидишь неправдой, напустишь тени — опять обидишь… Так и живут большинство: между «да» и «нет» — не угодишь на них, как ни старайся. Редко кто стоит на земле без колебаний — только дети, только старики. Да еще те, кто выдернул свою надежду из призрачного будущего и поселил ее в настоящем, в сегодняшнем трудном и непутевом дне. Потому что иное невозможно. Надежде, как дереву, нужна живая земля. И тогда всё само собой приходит в равновесие: и дела, и слова, и вещи, и мечты. Видимая и невидимая суть бытия, всё собирается в единой точке, в едином чудесном миге — в тебе самом. Кончаются колебания. Остается работа, да горько-соленая радость от нее.

 

            Во всех умных книгах по дрессировке животных написано главное правило общения: не очеловечивай скотину. Кто знает, может, люди из-за того и сами оскотинились, что всё вокруг очеловечивать разучились?

 

            Природа — это космическая цыганка. Ей хорошо видны с высокого покоя все земные борозды, все ее линии и трещины, ясные и четкие, как въевшаяся чернота на ладонях у работяг. Не трудно гадать по морщинам Земли: «А было у тебя, милая, плохое прошлое. А впереди у тебя, милая, то большая беда, то большая радость…» Какая беда, какая радость? — ничего толком не скажет: по глазам да по звездам учись читать, коль за время, за край поглядеть охота.

 

            Лучший пропагандист здоровой жизни — это бывший грешник.

 

            Когда встречаются два действующих грешника, у них получается интересный разговор. Когда встречаются два бывших грешника — это светлый праздник. Праздник неизбежен в принципе.

 

            Люди, вышедшие из одного времени и одного пространства, чем-то смахивают на близнецов: одного замеса, одного теста, одного поля ягоды — ровесники. И в пять лет от роду ровесники, и в сорок.

            Наши деревянные дома стояли друг против друга, а между ними грохотал посередине улицы допотопный послевоенный трамвай, под который так славно было подкладывать гвозди, спички, пятаки, патроны от «мелкашки». Тихими ночами со стороны металлургического завода ударяло по крышам и стеклам домов гавкающее эхо обезвреживаемых перед переплавкой снарядов. Летали спутники, радио заранее сообщало об этом великом событии, и люди выходили за ворота поглазеть на ползущую по небу желтиночку — чудо! Все были вместе, сосед улыбался соседу, орали восторженные дети, манил к себе незыблемый звездный купол, и было так хорошо, как бывает, наверное, только в храме.

 

            На всякий случай, договоримся: никто никому ничего не доказывает. Доказывать полезно лишь самому себе. Сомнение — это проблема сомневающегося. «Да мы же тебя знаем! Тоже мне, святой!» — могут подначивать ушедшего те, кто остались в смутной жизни. Да, не святой. Но другого фундамента, кроме того прошлого, какое есть, нет. На нем и растет новое. Не верь тому, кто скажет: «Завтра я стану другим!» Не станет. Верь тому, кто надеется на другое: «Завтра я стану чуть-чуть выше…» Так поступает вся последовательная жизнь.

            Дурная, оглушенная и обманутая душа тоже может однажды проснуться. И тогда наступает ее похмелье — особое, невыносимое, не похожее на похмелье тела. В этом похмелье нет времени, поэтому хочется бежать от самого себя. Водка? Самоубийство? Кающееся отшельничество? Годится, в принципе, всё. Годится и работа. Самая любая. Выбор принадлежит твоей смелости.

 

            Судьба — твой лучший друг. С ней можно поссориться насмерть, подраться до большой крови, потом — помириться. После побежденной в себе обиды приходит счастье победителя.

 

            Лошадь никогда не будет работать столько же, сколько человек. Ей это не интересно.

 

            Специалист рассказывала:

            — Знаешь, как съезжают тройку? Это очень сложно, тяжело. Если все три понесли — трактором не остановишь. Русская тройка! У лошадей ведь стадные рефлексы, они привыкли спасаться в случае страха не агрессией — бегством. Общая паника — теряют разум, не реагируют даже на кнут. Я видела однажды лошадь, которая мчалась во весь опор, имея открытый перелом ноги — торчала кость наружу. Ничего в такие минуты тройка не понимает! Они смотрят друг на друга, еще более заводятся и — несут, несут, несут… Себя убить может, лошадь, тебя убить, ничего не понимает — спасается от страха.

            — Бррр! Как русская толпа.

            — Да.

 

            Для чего рождаются деревья, трава, звери, рыбы, люди, птицы? Ни для чего!!! Жизнь не спрашивает и не отвечает. Она просто есть. И если ты сам «просто есть» в ней — это хорошо. Но люди придумали дела. И придумали слова, чтобы оправдывать свои дела и мысли. И придумали искусство, чтобы оправдаться в чувствах. А жизнь — идет… И продолжают рождаться деревья, звери, люди, а вместе с ними приходят новое время и новые дела — потому что требует мир новых мыслей и чувств.

 

            Люди, по роду своей деятельности связанные с электроникой, — видеоэлектроникой, в частности, — давно заметили, что даже в прямом эфире в проводах и микросхемах может легко потеряться живая непосредственность. Мистика? Кто знает. Возможно, неживое в принципе не способно пропускать живое. Однако в миллионах домов светятся экраны, и люди часто привязываются к ним крепче, чем водолаз к кислородному шлангу. Неужели мы ищем в бесконечном мелькании чужой жизни — забвение своей собственной?

 

 

 

            Однажды я провел в газете единственный в своем роде эксперимент — опубликовал те истории, которые снятся людям. Оказывается, современники видят по ночам вполне поучительные вещи. Бывает, грустные, как притчи, бывает, лаконичные, как анекдоты. Где же он, тот невидимый рассказчик, что навевает нам все эти истории? Рассказчик один, а слушателей много. Вывод: чужих снов не бывает. Сбываются ли сны? Проверяйте сами. Я специально сохранял у каждого авторского сна дату «просмотра». Через несколько лет устроил «сверку». Картина получается пугающе-любопытная. Иногда мне кажется, что сны — это единственная безошибочная вещь в мире людей.

 

            Ну как же так?! Ведь то, что происходит днем, целиком и полностью находит свое отражение в средствах массовой информации и прочей печатной продукции. А ночь? Ночью мы разве не живем? Живем и еще как! Половина всего жизненного срока, отпущенного человеку, считайте, проходит во сне, а отражения в печати — никакого. Обидно.

            Я сам опросил большое количество участников сна. Как принято говорить в передовой статье, среди них были: рабочие и колхозники, ответственные работники и студенты, домохозяйки и работники умственного труда. Очень скоро выяснилось, что наиболее запоминающиеся «сны со смыслом» — вовсе не сказочно-абсурдного содержания, а совершенно конкретные сюжеты из нашей совершенно неконкретной повседневности.

            Один из рядовых отечественных заспанцев высказал свою домашнюю, сугубо ненаучную гипотезу: сон — это некий компенсационный механизм, который вносит коррекцию в наше препротивное и неправильное существование на засознательном уровне, кое-что из этой коррекции сознание и чувства трансформируют в знакомые образы и слова, но это — лишь верхушка засознательного «айсберга»; сны, давно известно, подсказывают и предупреждают, толкают к раскаянью или дают прозрение, удовлетворяют неудовлетворенное и т. д.; личный чей-то сон — это личный корректирующий «ключик» жизни, но можно предположить, что любой ключ универсален, что засознательная область — нечто общее для всех. Что это значит? А то, что если ваш сосед расскажет вам свой дурацкий сон, поразивший его, то и вы, возможно, поразитесь не меньше. Потому что засознательное — невидимая часть «айсберга» — плавает у всех в едином океане, именуемом Жизнью. Так что, сон соседа, намотанный на ваш ус, — вещь полезная. Чужих снов не бывает!

            И сосед спасибо скажет: «Ваш бы сон, да в нашу руку!»

            Итак, закрыли дружно глаза. Видите? Слышите?

            Но как отличить настоящий сон от ненастоящего? Настоящий сон — это всегда притча!

 

            СОННОЕ ЦАРСТВО образца 1990 г.

 

            «Встретился я будто бы с Лениным во сне, руку к нему протянул, а он мне в ладонь горсть золотых монет сыплет. «Это тебе на зубы», — говорит. К чему бы это?» С. Г., 92 года.

 

            «Надо было съездить, забрать свои документы из института. Накануне поездки приснилось: подъезжаю я к вузу на мерседесе, говорю исключительно по-английски, жена у меня мулатка, костюмчик — блеск… Надо же!» Ю. В., инженер.

 

            «Всю жизнь лечилась в 1-ой городской поликлинике, а хотела бы во 2-ой республиканской, в «партлечебнице». Приснился сон: будто бы пришла с этой просьбой на прием к Сталину, а он говорит: «Рэшить вопрос положитэльно». Не сбылось». Г. Г., идеолог.

 

            «Видела себя: стою по колено в воде и читаю молитву». Вера, 17 лет.

 

            «Когда умер дедушка, бабушке снился один и тот же сон. Будто бы она поставила рядом с могилой не то большой сундук, не то гроб. Днем из гроба вставала — шла на работу, а вечером в него умирать на ночь ложилась». Внук бабушки, 17 лет.

 

            «Приснился идиотизм какой-то. Но запомнилось. Бегают по городу татары и кричат зачем-то: «Один миллион восстаний! Один миллион восстаний!» Не к добру, что ли». Наташа.

 

            «Этот сон я видела, когда мне было всего пять лет. По лестницам и коридорам какого-то общежития бегал Красный Медведь в красных очках и всех подряд пугал и ловил. Я знала: пока он бегает — выходить нельзя…» Преподаватель марксистско-ленинской эстетики.

 

            «…Вроде бы гостиница какая-то. Мы с подругой идем по длинному коридору. Над каждой дверью — красная лампочка… Ба! Да это же публичный дом, догадываемся. А нам уж и предлагают, администрация, наверное: «Идемте к нам работать. Заходите, пожалуйста!» Мы возмущаемся с подругой, я кричу: «Что вы себе позволяете? Я вообще руководящий работник!» Администратор тогда показывает на отдельную дверь: «Вот здесь у нас начальство обслуживается». И я, неожиданно для себя, тут же согласилась. К чему бы такой сон?» Е., работник культуры.

 

            «На глазах у людей какой-то тип хотел тупыми ножницами перерезать мне горло. Двадцать минут резал — все смотрели! Я ему вдруг говорю: «Сделай перерыв, наточи». Он сходил, наточил, сам спрашивает: «Можно теперь?» Я ему отвечаю: «Ты убийца, ты и решай…» А люди смотрят, не вмешиваются… К чему бы это?» Катя, 17 лет.

 

 

 

            В условиях дикого рынка хорошо может быть только дикарю. Дикарю от бизнеса, например. Возможно, краски сгущены, но… Наши сегодняшние доморощенные бизнесмены, нахватавшиеся денег, удовлетворившие свои материальные запросы, постигшие премудрости экономических наук, неожиданно столкнулись с новой проблемой — они оказались не готовыми к цивилизованному человеческому общению. Почему семейные проблемы еще более обострились, хотя внешне, казалось бы, полное благополучие? Почему удалая пьянка и разговоры об интимном не воспринимаются иностранными партнерами, как проявление доверия и дружбы? Почему психология того, кто говорит: «Я выигрываю тогда, когда выигрываешь и ты», — надежна, привлекательна и легка? А психология «нашенских» — «Всех задавлю!» Почему чрезвычайно выгодно быть порядочным? Почему доброе имя стоит всего дороже? Почему?! Доморощенные наши бизнесмены с гонором и чванливой нахрапистостью выскочили было на свет божий — всё купим! — и растерялись… Любовь не купишь, дружба не продается, доверие не покупается. Оказывается, будучи современным миллионером, нельзя иметь психологию мелкого лавочника образца прошлого века. После интенсивного курса экономики российские предприниматели, банкиры, владельцы фирм и директора жадно углубились в изучение законов человеческого общения — психологию. Всё насущно и просто: деньги сделали деньги, этот этап пройден. Кто теперь «сделает» культуру?

 

            Со словом «богатый» жизнь играет очень интересно: богатый, но жестокий, богатый, но глупый, богатый и умный. Звучит ясно, образно, со знакомой нарицательностью. Словно и впрямь на полюсах материального бытия — в богатстве, как и в бедности — проявляются особенного ярко все качества человеческой натуры.

 

            Мой товарищ, журналист, поделился недавно открытием, которое его потрясло: наши обычные люди, работяги, средний класс, пенсионеры от избыточной новизны вокруг будто бы дожили до полного равнодушия — самозащитного равнодушия к происходящему, да и к своей судьбе, пожалуй, тоже. Слишком сильны эмоции, слишком сильны оказались факты — лучше не думать, лучше не видеть и не слышать, не чувствовать. Шок! Инстинкт самосохранения — отключение чувств и сознания в момент сверхперегрузки. Он так и говорил: «Понаблюдай за лицами в трамвае — они же ни-че-го больше не чувствуют! Не могут больше чувствовать, чувствовалки не хватает!» Я понаблюдал, как мне было велено. Не так всё! Хорошие у людей лица, как бы поточнее выразить? — Достойные! Зато появились и карикатурные, брезгливо-надменные физиономии. Эти-то откуда в таких количествах? Как грибки из-под земли — неужто дождались своего золотого дождичка?

 

            Беседую с психологом Ольгой К.: «У меня есть подруга, американка Кейси Соарис, тоже психолог. Она научила меня очень простой игре, которую применяет для обучения безграмотных южноамериканских фермеров. Это — крестики-нолики. Двум партнерам предлагается сражение на тридцати шести клетках (6х6), задание — набрать 15 очков (5 очков за каждые поставленные в ряд или по диагонали одинаковые знаки). Как действуют партнеры? Первые два или три раза они заняты блокированием ходов друг друга — ноль очков результат. Потом догадываются: каждый спокойно ставит значки в своих колонках — поле игры поделено. Но остается в центре одна не поделенная колонка… Как быть? И тут игроки делают для себя феноменальное открытие — они переходят в единую знаковую систему! Оба партнера в выигрыше. Просто и наглядно. Поле игры — наша жизнь; крестики и нолики — наши проблемы. Вот здоровая психология здорового рынка. Причем, эта схема работает не только для бизнеса — она работает для личности. Попробуйте. Основной смысл — не мешать. Природа огромна, в ней есть место каждому. Жить не ради того, чтобы кого-то задавить, а чтобы просто самореализоваться».

 

            Даже добродетель превращается в кампанию; раз в год проходит объявленная Неделя милосердия — мизансцена, доброта по расписанию. Всеобщая жадность, озлобленность и суета захотели продемонстрировать, что и им не чуждо кое-что человеческое. И назначили себе срок, недолгий, как визг тормозов на крутом вираже.

            «Блаженны нищие духом, ибо они унаследуют царство…» — Господи, что ты такое напророчил нам?! Кто они, где? Не те ли, что волокут пудовые свои обиды к смертному рубежу? Не те ли, что хотят всюду быть первыми? Не те ли, что прокляли себя и похоронили души и силы свои? Может, просто мы, слепые, не умеем отличить блаженного от безумного? А ведь это так просто! Блаженный никогда не скажет: «Мало!» Он любит, потому что он любит. Он страдает, потому что страдает. Живет, потому что жив. Без расчета, без расписания, без выгоды. Блаженна природа — блаженны и настоящие ее дети. А принимающий подаяние и дающий подаяние раз в году — безумны. Это — спектакль, в котором каждый тяготится своей ролью, фальшиво разыгрываемой перед единственным и вечным зрителем. Господи, когда же Ты опустишь свой занавес? И будут ли аплодисменты?

 

            1989 г. Из тюрьмы вышел человек. Увидел «новую волю», и добровольно «сел по новой» — за письменный стол. Вот небольшая часть из его сочинения.

            «Образно говоря, на празднике перестройки КПСС гонит и гонит на гармони революции свой мотив, а пьяные гости за столом бранятся и плюют на пол, поскольку обоим не привиты нравственные нормы. И те и другие вне закона природы человека, вне истины бытия, нелюди антимира. Нам не привит патриотизм культуры и привит патриотизм солдата на поле боя, патриотизм борца, но такой победитель у природы никогда не получит ничего, поскольку патриотизм борьбы даже в самозащите не имеет правды добра. «Доблесть несовместима с истинной нравственностью!» — доказал Гегель. Победа зла над злом есть большее зло, чем было. Мы даже в коммунизм летели на паровозе и в руках у нас — винтовка! Для кого? И для чего? Для расправы над «ненашими»? В грядущем великонравственном обществе истины не нужны, их заменят мужики в куртках чекистов и с наганами и коммунарки в красных косынках эмансипации. Кто ждет их с распростертыми объятьями? Никто. Они привезут борьбу и войну, и их в лучшем случае потомки изолируют и закроют в резервации-зверинце, как низшую расу цивилизации.

            Мы ехали воевать даже в светлое будущее и ненароком по пути растеряли подлинно человеческие духовные ценности: гуманизм, совесть, стыд, доброту, чистоту, искренность, поэтическую влюбленность, верность, честность, достоинство, волю, смелость, благородство, рыцарство и честь просто человека, личности! И попрали христианские добродетели веры, надежды и любви! В нас остались только граждане, политики. Даже государственные деятели у нас не имеют кодекса чести и поэтому не умеют уходить в отставку. Именно страх народа перед насилием власти стимулировал беспредельность произвола и необязательность кодекса порядочности, и экстремисты идут по тропе своего правительства: клин вышибают клином, диктатуру диктатурой, зло злом! И круг заблуждения замыкается в безвыходном тупике.

            Если кто-то всё еще жаркой страстью пылает к бурям революции, холоду и голоду крови, гною и тифозным вшам — пусть воюют, но пусть оставят в покое меня, простой народ, русского зека, беспартийного труженика. Меня можно победить. Но победитель не получит ничего!»

 

            Обращал ли кто-нибудь внимание на странность психики сказочного Иванушки? И угол свой вроде есть, и еда, и перспективы кой-какие, ан нет, не сидится: «Пойду-ка я, лиха себе поищу». Вот и вся причина — лиха поискать! Может, лихо-то оно и лучше?

            В республиканском приемнике распределителе для несовершеннолетних таких Иванушек-дурачков каждый день — хоть отбавляй. Этот «путешественник» из Кирово-Чепецка, если не врет, этот — из местных: вор, залез в квартиру, пожилой женщине ухо отрезал… Попрошайки, малолетние стервецы, шакальчики, волчата — дети, подростки. Как их все ненавидят! И они — ненавидят. Пацанам ничего не страшно. Бывалые. Впереди — жизнь, не разменянный еще срок.

            Я присел было на корточки, спросил вежливо:

            — Тебя, мальчик, как зовут?

            — Домой хочу, дурак!

            Вот и поговорили. У каждого — свое «лихо». Конец света нужен, чтобы всех примирить.

 

            Кто-то из поэтов сообщил миру: «Всему живущему идти путем зерна». Ходасевич, кажется. Спрятавшись в зерне, цветок пережидает зиму. Это понятно. А люди? Они — тоже зерно? И что, какую зиму они пережидают или уже переждали? Сила какого всхода дремлет в каждом? Зерно может лежать долго, может быть, даже вечно. Но если уж оно проснулось — не остановить. Можно лишь уничтожить.

 

            Зверинец. Люди на фоне зверей. Приходите, на себя посмотрите.

 

            Человеческий мир — это мир следствий, опирающихся, в свою очередь, на мир предшествующих следствий. Всё запутано, всё слишком трудно: почему? Не ищите причину уже содеянного — она слишком далеко от живущих. Но в нашей воле создавать самих себя сегодня, так, как это было в первый день Творения. Какое семя бросим, такие всходы и получим. Подпрыгнув, не выберешься из грязи, побыв день честным, не убежишь от лжи. Немое наше сердце учится говорить — стонет.

            Последствия зла можно победить, только пережив их, заполнив освободившееся место трудом милосердия и всходами культуры. Увы, культура — капризнейшее из растений. Оно не растет само по себе, как сорняк, за ним обязательно нужно ухаживать. Не всегда это по силам.

 

            Когда смотришь американские видеофильмы, всегда замечаешь, как натурально, как доподлинно точно ведут себя актеры в заданном сюжете. Поразительный эффект! Высокий класс!

            Когда разговариваешь с живыми американцами, всегда чувствуется, как естественно и умело каждый из них научен играть свою жизненную роль. Поразительный эффект, высокий класс.

            А мы? Чаще всего, переигрываем на экране и сильно «не доигрываем» с друзьями, коллегами, любимыми, сами с собой. Нас сегодня активно обучают чужому опыту. Аукнется наука нежданно и горько. Круто «зафирмеет» последний Иванушка-дурачок, сама, досрочно, закинет в огонь лягушачью шкурку Василиса.

            Во что мы играем? В авось! Чему учимся? Набивать синяки. Мы — это только мы и никто другой. Не какие-то особенные, а такие же, как все, то есть, неповторимые, сами с усами. На Руси слово «мы» говорят чаще, чем «я». Как самое главное заклинание. Мы — не крутые. Мы феноменально упрямы в своей непрактичной доброте. Боевик на таком материале не снимешь. Живем, слава богу, не кашляем. Американцы нашей радости не поймут.

 

            Есть отходы — есть жизнь, нет отходов — нет жизни.

 

            Слова блуждают… Отчего одни люди предпочитают изъясняться стихами, а другие матом? Впрочем, сейчас и это перемешалось. Почему так прихотливо ищет «сказываемое» всё новые и новые формы? Почему всякий говорящий должен сначала выиграть кастинг, и только после этого — «сказывать».

 

            Татьяна К., педагог, сформулировала позицию: «Есть ли смысл в жизни? Ответа, наверное, не существует. Но если вы не устаете задавать этот вопрос на любом из этапов своего бытия — жизнь не кончается».

 

            Убегающий от смерти — дезертир духа, бегущий от жизни — лентяй и трус. Лично я начал свое путешествие по времени и пространству в теле земного «дезертира».

            Было лето. Июнь. Пора экзаменов. Любимая девушка грызла гранит науки и ни о чем таком не вспоминала. Я целыми днями лежал на диване, пил на родительские деньги пиво и наслаждался необозримым миром несчастий в собственной судьбе. Экзамена по «термеху» мне было не сдать даже при желании. Это осознание рухнуло последней каплей в переполненную чашу восемнадцатилетних страданий. Самоисход через повешение привлекал мало, потому что я видел однажды жмура с сизым лицом и безобразно вывалившимся языком. Не эстетично. Лучше, конечно, стреляться. Полный отцовский патронташ с заячьей дробью-«тройкой» и старенькая тульская двухстволка меня удовлетворили до окрыленности. Момент был сладостный, чувства высокими, как у ветерана перед Вечным огнем. Я собрал в рюкзак еды на неделю и пошел в лес — прочь от людей! Хотелось длить и длить этот незабываемый миг — в нем, как у бога, не было времени… Через двое суток я оказался весь перекусанный клещами. Пришлось срочно вернуться и поставить сыворотку гаммоглобулина. Прощания с землей не получилось. Вот так всегда — какая-нибудь мелочь да помешает! До сих пор так.

 

            Человек всю жизнь что-нибудь ловит: похвалу, первое место в очереди, удачу, деньги, мечту, удовольствие, слова, идеи, взгляды, дела, причины, смысл, вечность или миг, праздники или тишину, рыбу или зверя, себя самого, наконец. Но рано или поздно эта великая охота заканчивается, вспоминает об усталости тело, словно колодцы, наливаются глубинным покоем человечьи глаза, и становится почти безразличным к хуле или к почестям слух. И только неугомонное воображение оглядывается, набрасывает на прошлое сеточку мыслей и всё тянет его к себе поближе, всё тоньше чувствует… Словно еще и еще раз проверяет: не проморгало ли свою Золотую Рыбку?

 

            Память человеческая очень прихотлива, словно она живет отдельно от событий, запоминая ярко почему-то не великие величины, а просто эпизоды, мелочи, пустяки, в сущности.

 

            Человеческая память подобна спортсмену: она долго находится в хорошей форме, если ее тренировать. Это — единственное сокровище стариков, наверное. Кому-то деньги, кому-то жвачка, а этим — прошлое. Вот и посмеивается одно время над другим.

 

            Дед знает, что говорит. На своей шкуре испытал. Предательством он называет всякое нарушение правил. Дедушка сегодня еще сильнее, даже нетерпимее, пожалуй, верит в коммунизм. Настоящее счастье — это настоящий порядок. Железный порядок — железное счастье.

 

            «Всё брошу, всё надоело!» — говорит сам себе городской и «рвет когти» в деревню, открывая для себя заново первозданную радость естества и ковыряния в навозе.

            «Всё брошу, всё надоело!» — твердит деревенский и вострит лыжи туда, где есть товар и пиво.

            Неужели для того, чтобы понять самого себя, надо непременно пройти это самое — «брошу»? Может ли начаться новая жизнь с похорон старой? Вопрос. Никто не ответит.

 

            Гением был тот человек, что придумал для пожарных щитов ведра конусом — не поставишь. Ну просто вершина неудобства! Совершенство наоборот. Идею бы следовало распространить гораздо шире: все вещи общественного пользования делать почти непригодными. Авось, тогда воровство поутихнет на процент-другой.

 

            Подзадориваю деда-материалиста:

            — Но душа-то у вас есть?

            — Нет.

            — Ой ли?!

            — Пока живой — есть, а умру — аннулируется.

            — Куда?

            — Исчезнет. Как срубленное дерево.

            — Дедуля, душа — как семечко. Переждет свою «зиму», да опять расти начнет.

            Старик за всё время разговора впервые от души хохочет. Смешно ему над тем, что нельзя потрогать; незыблемая вещь — опыт материалиста. Пора ставить в разговоре весомую точку.

            — И нечистая сила меня боится. Я сам — сила чистая!

 

            У Бога хорошо развито воображение, у дьявола — организаторские способности.

 

            Спасайте себя! Чтобы было что погубить во имя спасения человечества!

 

            — Чего они тут опять? — грузчик загородной столовой прикурил у водителя автобуса. Ответ был кратким, но исчерпывающим:

            — Красные под зеленых косят.

            Недоброжелательные попались дяденьки. Пионерский лагерь «Дзержинец» — древнейшее логово по воспитанию патриотов, трибунов и вожаков — с новыми силами принялся за старое. Вчерашние мастера речевок и барабанов опять трубят сбор: на сей раз — под зеленым знаменем модной экологии. Организация — это хорошо, организация — это сила! Под лихое благородное дело и деньжат качнуть можно, и карьерку заявить, и за бугор на халяву скататься. Не всем, конечно. Избранным и отдельным достойным членам.

            Особенно умилило напутствие, данное в холодном актовом зале почти двумстам позеленевшим пионерам перед первой ночевкой:

            — Чтобы вот без… этого! Если кого-то заметим пьяными или курящими в помещениях — прощаемся без разговоров.

            Ясно! Строгость в организации — первейшее дело. Ведущий выбрал смельчаков, поставил их лицом к стене и назвал условие игры: если отвечаете «Да» — тянете руки вверх.

            — Вы разумные люди?

            Они потянули руки вверх.

            — А чего тогда на стенку лезете?

            Активисты любят хороший юмор, понятный даже примитивному. Активисты верят, что только яркие краски, громкие звуки и потные игры вызывают сильные и запоминающиеся чувства.

            Городские шумно балдели. Деревенские жались в угол и стыдились своей неразвитости. Видя эту разницу, активисты-организаторы хмурились средь шумного бала и морщили лбы:

            — Мы должны подумать, как их включить в общее движение! Проблема… Завтра будем обсуждать Устав.

            Все обошлось хорошо. «Торчков» и пьяных зеленых пионеров на территории лагеря «Дзержинец» я не встретил ни одного. Трезвыми были и вожаки. Это настораживало. Как-то непривычно.

 

            Представляю, когда мне будет лет этак девяносто, позовут живого свидетеля минувших дней в какой-нибудь гимназический класс и будут дотошно расспрашивать:

            — Дедушка, а вы правда при социализме жили?

            — Жил, детки мои, жил…

            — А расскажите!

            И я вздохну, и начну, как умею, приукрашивать правду чувствами.

            — Значит, так… Я лично неоднократно встречался с активистами. Бывало, позвонит сам первый секретарь обкома комсомола и зовет: «Собирайся. Поедешь со мной на отчетную конференцию». И — едем. С трибуны ерунду всякую мелют, орут, кто громче, чтобы не заснуть от скуки. Ну, да не для этого собирались! Делегаты конференции в гостинице всю ночь водку пьют да девок тискают, а мы с секретарем — культурно, за столом, под речи, с самыми что ни на есть главарями. Кого блевать потянет — специальная команда оперативников помогает, до койки несут. Бесплатно, разумеется, всё.

            — Дедушка, а куда потом эти секретари делись? Умерли?

            — Ну, что вы! Они возглавили наше справедливое демократическое общество. Активисты — это такая особая порода людей. Они ко всем временам легко приспосабливаются.

            А потом звонкоголосый мальчик с прямым и честным взглядом снайпера вручит дедушке памятный вымпел о встрече и уверенно отчеканит:

            — От имени и по поручению в честь…

            Впрочем, нельзя рассматривать будущее так подробно. Как бы и впрямь старческая слеза на глаза не навернулась.

 

            Религиозные люди без иронии называют себя «божьими овечками», доверив управление судьбой мастеру куда более опытному, чем они сами. Но как только люди перестают быть «божьим стадом», место вожака наперегонки спешат занять тупые и сильные бараны. Богу надоедает растить души, а земному хозяину нужны поголовье, шерсть и мясо. Интересно, почему русские активисты всегда заманивают живущих из настоящего в будущее? Значит, в нашем настоящем почти никого нет?!

 

            Активист живет для дела. Дело для него — самая важная вещь на свете. Ах, как легко обмануться на этом! Если дело — превыше всего, значит, второстепенными становятся: дети, люди, время, совесть, любовь, вера… — вообще всё богатство жизни! Дело — главное! Глядит цепным кусачим псом всякий, кто привязал себя к испытанному идолищу. Активист — тот же сектант: он обязательно создает вокруг своего действа собственную «религию» — чаще на словах, реже на практике.

 

            Комсомольские секретари… Мы называли их обидным словом «комса». Они никогда не слушали собеседника, хотя умели быть внимательными — они всегда «извлекали из разговора пользу». Для кого? Ни один из них не исчез от перетряски времен. Бывший партаппарат — щенки по сравнению с молодой, энергичной и наглой «комсой», ринувшейся в мир денег и экономики, «извлекающей пользу» для этого из мира власти и политики. Какой-то многоголовый идиот продолжает мне навязывать ненормальную мысль, что политика — это и есть дело, это и есть жизнь. И с нескрываемым отвращением пялюсь я в телевизор, чувствуя стыдное удовольствие от наблюдения их идиотских игр. Комса гуляет косяками!

 

            Как отличить активиста от настоящего священника? От активиста — тошнота суеты, от священника — сила покоя. Вечное активистам не по зубам.

 

            Природа породила активистов двух типов: а) активист-эгоист (всё для себя) и б) активист-пропагандист (всё для других). Россия дала уникальную, третью мутацию: эгоист-пропагандист.

 

            Нынешний общественно-коммерческо-политически-христианский деятель, конечно, не тот уж, что прежде. Целеустремленный. Не пьет много, о сексе вспоминает урывками, мелкой халявой не увлекается, но как истинный представитель своего племени согласен на бесплатный труд и сегодня. Не активист, а просто загляденье — чистый рафинад! Только зачем ему всё это, спрашивается?

            Превратимся ненадолго в экстрасенса. Важнейшая формула заклинателей неорганизованных народных масс — «Включайся!» Ни один из активистов не подступается к людям в начале с угрозой — всегда заманивает, соблазняет. И только после того, как несчастный «включился», начинаются запугивания «отлучением». От чего? С точки зрения биоэнергетики всё элементарно просто, как воровство: человек с автономного своего биополя переключается на коллективный источник; слово «Включайся!» несет в себе буквальный приказ. Разумеется, «человеческий материал» под этот приказ лучше готовить с детства, заботливо возводя по ступеням ритуальных инкарнаций.

            Не хочется мрачно пророчить. Но… В России слишком любят хоровое пение. Запевалы друг дружку перережут. Остаться должен только один!

 

            Сам по себе «гомо активистус» — ноль. Он не может проявиться без подходящего фона. Фон должен быть выигрышным: кричащим, ярким, привлекательным, болезненным, лучше всего — невероятным или смертельным. Будни, обыденность, просто нормальная жизнь активиста не устраивают — он чахнет в этом; поэтому для спокойного, размеренного мирного быта годится лишь одна мера — взорвать! Это — отличный фон! Цвет? Любой: красный, желтый, зеленый, коричневый…

            Целая галерея замечательных портретов открывается мысленному взору.

            Вот портрет Активиста на фоне героев войны и труда. О! Сколь много скорби, понимания, благодарности и преклонения в его лице — ветераны всхлипывают от умиления, прижимая к груди свертки с благотворительной начинкой. Вот он на фоне «незабываемого» труда работников-бойцов. Вот он, Активист, во всем своем великолепии на фоне преступников, наркоманов и проституток. На фоне ослепительного будущего творил свой беспредел пролетарский полубог Ленин. На фоне экономических и политических трудностей красуется нынешняя изощренная «комса».

            Страх, разруха, голод, войны, расизм, всякая ошибка, борьба ради борьбы — вот родная стихия активиста, только здесь он, как рыба в воде. Беда — его дыхание.

            Я не предлагаю оспаривать мнение. Просто сообщаю о своем понимании русского феномена. Активист — это адский сплав честолюбия, тщеславия, нетерпеливой энергичности, хитрости, хамелеонства, острого чутья на выгоду, мужества, самовлюбленности, готовности «идти до конца» и «жить для других». Наиболее паскудные качества в этом сплаве качеств — две последних ипостаси; если ты, обычный житель, не согласен на то, чтобы «для тебя жили» — это навяжут насильно. Иначе смысл существования самого активиста превращается в дым.

            Все перипетии бытия выгодны лишь одной части населения. Неважно, как они называются: декабристы, разночинцы, коммунисты, народники, демократы или попы.

            Активность и вера несовместимы в России. Кровавой получается небылица.

 

            Есть ли такие вопросы, которые на самом деле являются ответами? Вы их находили?

 

            До тех пор, пока человек способен спрашивать, он — ребенок. А научился отвечать — уже старик.

 

            Зачем человек «переводит» на бумагу свои мысли, чувства? От чего он пытается избавиться: от вопросов или ответов внутри себя? И от каких именно?

 

            Являются ли ваши мысли вашей «частной собственностью»? Вы уверены в своем ответе?

 

            Отчего дружба легко превращается в любовь, а наоборот, любовь в дружбу — почти никогда?

 

            Народная мудрость: «Не спрашивают — не сплясывай!» Как часто мы «сплясываем» в надежде, что это найдет хоть чей-то спрос. Кому ты хочешь быть нужен в первую очередь — себе или другим? И есть ли вообще разница?

 

            Если твои желания становятся необходимостью, ты — эгоист. Если необходимость пробуждает желания, ты — «генератор». А знакомо ли тебе чувство, когда единственное в жизни желание — ничего не желать?

 

            «Бумажные птички» — строки из когда-то написанных писем — летят очень далеко…

 

            Эволюция — дело постепенное. Иллюзии же нетерпеливы. Поэтому они всегда стремятся к залповому решению всех проблем — к революции. В момент революции иллюзии получают доступ к реальности. И тогда реальности приходит конец. Возможно, в каждой российской душе никогда не утихает вечный бунт — выдумка правит жизнью. И оказался почти что прав незабвенный Троцкий со своей идеей перманентной, непрерывной, то есть, революции в мире. Абсурд завоевывает землю. Пишутся абсурдные книги, ставятся абсурдные спектакли, рождаются абсурдные картины. Кто знает, возможно, нелепая жизнь, совмещенная с нелепым ее изображением — это и есть момент вожделенной истины?

            Мы все живем в стране революционеров, где революционер — каждый. С младых ногтей, с пеленок. Это — в генах. Наши иллюзии имеют постоянный доступ к реальности: начальник «переделывает» подчиненного, жена «переделывает» мужа, одна партия «переделывает» другую и т. д.

            Иллюзии только кажутся разноцветными. На самом деле — это как бы одна, правда, невидимая, краска, при помощи которой можно изобразить лишь схему.

            Люди в нашей стране гордятся тем, как они умеют работать. Истерически они умеют это делать! До исступления, до самосгорания, до точки. И отдыхают — так же. Только стон над землей стоит: Боже, дай нам культуру! А что это такое? Вопрос один, ответов — тьма. Культура на Руси — это, скорее, категория личности, а не общества.

            Что наша жизнь? Сон. На полное пробуждение личности дан единственный срок — жизнь. Успеешь ли? Более «проснувшиеся» плохо понимают менее «проснувшихся». И наоборот. Уцелеть бы в этой космической тайге, не заснуть от истощения. Надо, надо будить друг друга: не спи! А спящий шепчет сквозь дремоту: «Уйди. Мне и так хорошо».

 

            Кто знает, как построить духовность в убогости? При слове «культура» нацистские ортодоксы готовы были взяться за пистолет. Время сменило декорации, но пистолет остался. Сегодня — это экономическая «пушка», при помощи которой пару пустяков «шлепнуть» у задней стенки полуразвалившегося сельского клуба эту назойливую и уж слишком живучую вечную нищенку.

 

            Управленец сказал: «Чиновник, имеющий совесть, всегда рискует заработать себе инфаркт». Формула проста: я беззащитен — значит, я безответственен.

 

            Как выглядит внешний мир — мы примерно, худо-бедно, воображаем, что знаем. А как выглядит наш собственный, внутренний дом личности? И что это вообще такое, на что смотреть? На качества? Тогда внутренний мир напоминает больше всего полный кавардак, запущенность, дичь, полу-организованный хаос, раздираемый внутренними междоусобицами; вместо порядка и закона здесь, чаще всего, правят страх, произвол, желания — одних они заставляют забиваться в угол, других, наоборот, лезть на рожон. Ах, где и как бы найти гармонию? Увы, сам для себя человек слеп — трудно, очень трудно покинуть привычный «домик» личности и смотреть на него со стороны: что-то поправлять, что-то переделывать… Да и чем, каким инструментом пользоваться внутри себя?! Единственно — словом! Буквально: сумел себе сказать — сумеешь и сделать. Конечно, между сказанным и сделанным есть известная дистанция — время; но и она подчиняется старанию и ремеслу.

 

            Не в первый раз я замечаю, что люди, находящиеся «при исполнении», приходят в бешенство от встречи с улыбкой и доброжелательностью.

 

            Спрашиваю у руководителей тренинга:

            — Вы здесь из взрослых людей делаете обратное — превращаете в детей: нежных, открытых, незащищенных перед грубостью реальной жизни. Вы даете им почувствовать, как высоко стоит планка подлинной открытости и свободы. Потом вы уедете, а они останутся, «вывернутые» в воспоминания, в ностальгию, с отчетливым желанием повторить еще и еще раз (за любые деньги!) это погружение в обаятельную человечность. Вы этого хотите?

            — Есть в твоих словах правда. Но польза перекрывает издержки.

 

            Из подслушанного:

            — лучшее очарование — это очарование понятностью;

            — оцененная опасность перестает быть бесконечной опасностью;

            — самые страшные фильмы — это когда так и не показали, чего надо бояться.

 

            На мой взгляд, лучшая проповедь — это всего лишь чья-то жизнь. Которая просто рядом и поэтому целиком понятна.

 

            Раньше! Ах, как мечтательно закатываются глаза у тех, кто умудрен опытом. Раньше… Слово-то какое! И уж плывут перед мысленным взором картины дней минувших, ясные и привлекательные, отстоявшиеся во времени до родниковой чистоты, лишенные тревоги; ни планы, ни надежды, ни заботы, ни даже высокое чувство долга — ничто не беспокоит их. Ах, прошлое! Самое ясное, самое правдивое и самое чистое из человеческих зеркал. Сколько его ни мути — оно всё равно отстоится. Оно прекрасно в своей назидательности. Поклонись, человек, своему светлому времени; и чем дальше оно — тем светлее.

 

            Если пещерным дикарям дать ни с того, ни с сего острые ножи, они, глядишь, без привычки через полгодика друг дружку порешат, а если еще и водочки к ножам приложить — недели не протянут; или того хуже: свой собственный разум какой-нибудь «великой» идеей заменить — совсем конец.

 

            Ах, жизнь по расписанию, — надежная мечта! — и ясно всё заранее от морды до хвоста. Края у жизни громкие, средь середин — игра. По расписанию гонки в 00.00 — пора!

 

            Сочится страх сквозь театральность оптимистов, на фоне родственников лгут: и факт, и старики. Палата. Врач. Унылых стрелок ход небыстрый. Дежурная стерильность персонала. Свет неистов. Ствол взгляда давит в потолок… И — взведены курки! Всё залпом: ум, обиды, подданство и верность — туда, за грань словесности и веса чувств. Душа блуждает и горит, микстуры запах серный, на дрожь, на прах рассыпан пульс холерный. Злобится осень. И заклятье шепчет немощь: «Излечусь!» О, чудо! Дышит пустота под одеялом. Играет смерть, ей занавеса — мало.

 

            «Закаляться в борьбе» можно, пожалуй, лишь с самим собой: чтобы побежденного оставить на милость победителю.

 

            Неопределенность — смерть для машины.

 

            Отчего церковники не приветствуют новшеств, почти всегда оппозиционны просветителям, отчего они оплакивают каждый шаг цивилизации и напоминают о каре? Появились неканонические тексты — беллетристика — боролись с властью книг, появились неканонические изображения — кино, телевидение, — борются и с этим; оплакивают, что молодые служат не в храмах, а на стотысячных стадионах — кумирам. Отчего церковь так волнуется? Обычный религиозный консерватизм? А, может, что-то другое тут, некая причина, превышающая силу самой церкви? Вот что видится: лицедейство, художественное изображение, яркая фантазия, облеченная в плоть произведения, книги, теле — суть одной и той же цепи, как, впрочем, и сама религия. А именно: всюду есть опасность лишиться умения личностного восприятия, буквально «самому вырабатывать жизнь»: мнения, эмоции, мысли, оценки — зачем?! — когда есть не иссякающий источник, обильный канал, образец кумира, режиссура «веры», к чему можно так или иначе подключиться; заимствованные ощущения жизни всегда кажутся богаче собственных; это — путь лени, развращенности, риск для развития самостоятельной личности: впитывая некий уровень, навсегда остаться в нем, то есть, собственное «жить» заменить на добровольное «служить». В этом отношении амбиции церкви ничем не отличаются от амбиций беллетриста. Единственный пропуск, позволяющий не задержаться нигде — это рабочая формула, известная более всего детям: «Я — сам!» Скажи так, и никакая книга, никакой спектакль не подменят иной жизнью твою собственную.

 

            Вот приручился человечек, а был когда-то — Человек… Он был заботой искалечен заботодательных коллег. Он, к самобытности готовясь, весь век готовиться готов: подав зависимую совесть на суд зависящих голов. Он, человечек, мал и робок, надежен он, как сытый раб, ему б с Хозяином бок о бок крутить событий аппарат!

            Симбиотическая парность, собака ластится у ног… За прирученье — благодарность, за благодарность — поводок.

 

            Зачем слова, силки для смысла? Свободный звук — свободы знак. Скрижали — ложь, каноны скисли, где друг вчера был, нынче враг.

            Влюбись, жена, в крик исступленья: что ум не сможет, сможет стон. Жизнь — ритуал. И — поздравленья тому, кто молча вышел вон.

 

            Страсть, наигравшись грубостью, осваивает нежность. Где нежность прижилась: в уме иль в чувстве? Блистает страсть. Темнеют чувства.

 

            Суть неуловима. В этом ее суть, но и эта суть неуловима.

 

            Слияние содержания и формы останавливает движение сути, но для сути движения это безразлично.

 

            Валька-хромой, фотограф, не многих лет от роду, оделся повыразительнее, с вызовом: кожаная кепка, темные очки, заграничный верх, белоснежнейшие брюки и по тогдашней моде — черные лаковые туфли; еще бы! — Валька вышел из ЛТП — двухгодичного концлагеря для алкоголиков — и жадный, давно не утоляемый восторг от жизни густо теперь замешивался на нелюбви к судьбе и мстительности ко всему остальному.

            Встретились у «Гастронома». Стали считать. Не хватает! И сколько! — 15 каких-то вшивых копеек! А ведь не пойдешь унижаться, у мужиков из очереди просить. Занервничали, заматерились, стали соображать. Валька — озорник, актер по жизни, ядовитый философ, убежденный пессимист, но если уж накатит на него шутить — сорвиголова. Напротив «Гастронома», через дорогу, — церковь: калеки, бабушки, престарелые алкаши — сидят рядком, ждут подаяния. Валька кожаную кепчонку с головы сорвал и — туда. Сел.

            Никто ничего, будто так и надо. А Валька-то, шикарно так, с маху в белых-то штанах в пыль повалился, кепку выставил, рожу сделал, но не печально-равнодушную, как у всех, а, наоборот, достойную. Психолог! Десять минут сидит, пятнадцать… Что-то не густо подают, то есть, вообще ничего. Стал осматриваться. Рядом бабушка работает, тоже от нечего делать Вальку изучает… Ага, наконец-то бросили! Конфетку… Валька чуть было вслух не обложил благодетеля. Потом кто-то яблочко подал, пару пряников положили… Денег — ноль. Издеваются?!

            — У нас тут милиционер ходит, переписывает, все нищие на учете, — бабушка заговорила первой.

            У Вальки потемнело в глазах.

            — Как?! Зачем переписывают? Кого?

            — Нищих. Положено так. А ты вроде откуда?

            Бабушка не сомневалась, что Валька бедствует, просто по-дружески, как коллега коллегу, посвящала в местные обычаи. И Вальку понесло. Он сам потрясся на то, как это получилось: в носу натурально захлюпало, из глаз потекло по-настоящему. Да что там из глаз — внутри всё зарыдало. Врал Валька, как пел перед смертью.

            — Из детдома я сбежал! Родителей, мамки-папки нету, дома нету, родни — хоть бы одна собака! Один я на всем белом свете. Удавлюсь! Костюмчик — украл, в детдоме для художественной самодеятельности держали… Вор! Сирота! Жить не хочу! Ног у меня нету!

            — Как нету?! — ахнула бабка.

            — Так нету! Протезы. Как у Маресьева. Ой, больно-больно-больно!..

            — Эх ты, парень! — бабка тоже тихо заплакала; чужое горе в доброй душе звучит громко. — Тебе сколько надо-то?

            Валька поперхнулся.

            — Пят… пятнадцать копеек.

            Бабушка где-то порылась, достала серьезно:

            — На.

            Валька взял. Надо вставать, идти. А как? Ног-то ведь нету, сам сказал. Весь ряд нищих уставился. Не жалеют, но и не смеются, похоже, просто смотрят. Морщась, закусив губу, постанывая кое-как встал, пошел, дико припадая на обе ноги — на дороге перед нищими, как на арене! А дружки из-за угла высунулись, от хохота валятся, орут, что есть мочи:

            — Канай! Канай сюда! На руки припадай! Хромай, сильнее, Валек, а то не поверят!

            Что-то Валька тогда испытал. Плохо ему в тот день было с дружками. Не для радости пилось — для забытья.

            …Много лет прошло. Его знают все нищие, он их фотографирует, пьет с ними, покупает им вино, а они за это благодарны, рассказывают, из каких горнил вытекают несуетные биографии, матерная окончательная мудрость бытия. Дома у Вальки коллекция портретов: плохая одежда на людях, порченные лица, умные, ничего не ждущие глаза дворняжек.

            — Зачем тебе это? — спрашивают Вальку.

            — Хочу. Вот сниму последнего нищего в городе и больше не буду.

            Лукавит Валька. Одни нищие умирают, на их месте появляются другие. Не будет конца. Жить Вальке всё тошнее, запоями работает, запоями и гасит себя. Но есть в нем одна неизменная особенность: если встречается на улице катафалк или случайная похоронная процессия, Валька преображается — подтягивается, напружинивается, как гончая перед броском, в глазах загорается радостный возбужденный блеск:

            — А! Видели? Жмура повезли!

            Словно завидует.

 

            Для того, чтобы узнать точно силу градуса алкогольного напитка, можно воспользоваться специальным прибором — ареометром. А как оценивать силу вина для души? Исследуем.

            1. В поэзии: однозначно главное — крепость слов.

            2. Эстрада: музыка покруче, слова полегче.

            3. Симфоническая музыка: без слов.

            Совмещение п. п. 1 и 3 позволяет испытать крепость поэтического слова: если рядом с симфонией оно не звучит — долго не протянет.

 

            Художник сказал: «Всякий, осуждающий онанизм, свидетельствует о печальном: он уже не молод». Так — иносказательно — Художник выразил свое отношение к работе.

 

            Дурачки бывают разные: а) те, которые помогают совершать хорошие поступки; б) те, которые позволяют учиться правде; в) и те, что подводят к открытиям.

 

            Содержимое мыслей и чувств не может перелиться в другого, если собеседник воображает себя полным.

 

            Мечтанья спешны, норов вздорен, вся полукамень-полуптица: глаза печальны не от горя — улыбкой не с кем поделиться!

 

ДОЖДЬ

 

            Жена в отъезде. На улице — сыро. Одиночество краткое — праздник.

 

            Сколько на свете капель? Столько же, сколько мыслей?! Зачем мне их все ловить?

 

            Ночная вода успокоит дневную. Полдень и полночь сошлись в настроении. Видимо, осень.

 

            В комнате тихой стучат часы. Дождь по стеклу ударил. Всё заглушили капли.

 

            Голый стою перед зеркалом. Седина. А тело еще молодое. Плачет сентябрь, земля равнодушна.

 

            Сумасшедшие любят знать о том, что они безнадежны. Лужи забыли, что скоро опять превратятся в тучи.

 

            Просто так задождило. Под кустом заворочался пьяный. Наблюдаю. Смысл — не ищу.

 

            Поэт не тот, кто служит вдохновенью, а тот, кто грешен, пишет через лень, спит, где попало, дружит с отупением и водку пьет, и ноет каждый день о том, что нравы слишком непотребны, что воздух плох и в женщинах обман, что мир протух и первенствует ревность, и в храме мертв языческий болван. (О, как соседство то великолепно: на фоне грязи всякий обелён!) В похмельный час измученный и бледный, дрожа, он вяжет ниточку времен.

 

            Всего превыше женщин я ценю! Мудры, прекрасны, нежны и любимы. Жаль, имена не все запоминаю.

 

            Иссякнет всё: и дружба, и обида, невозмутимость ближних отдалит. Как ночь, пересеченная болидом, — угаснет ум, сознания болид. Пуста мораль, не знающая формы. Великий гром — ничто пред тишиной. Нет будущего. Слово стынет в горле. Потоп сует. Но не родился еще Ной… Пьянчуга жалкий — времени вершина! — воздвиг в себе смердящий рай, где бога поселил. И, как скотина, безропотен дающий к жажде: «Дай!»

            Велик и прост секрет соединения: живущий — жив, старающийся — мертв. Родивший вещь, рождает время, вспахавший поле, сеет ров. Кто выпал вон из данного абсурда, взамен не имя — вызов приобрел; голодный мир (похожий на желудок) счастливую судьбу кладет на стол. Ни красота, ни ненависть, ни сказка — ничто мгновенный не колеблет срок. Одна любовь, как смертная подсказка, подсказывает, сколь ты одинок!

 

            Убежденность распространяется подобно эпидемии — это наиболее тяжкий вид массового сумасшествия.

 

            1993 г. Инфляция. Бывают скачки до семисот процентов в месяц. Беременные женщины на улицах города — редкость.

 

            Живем услуга за услугу: обжорство, голод, — всё б бранить! Цари питаются друг другом, бедняжки — с неба тянут нить.

 

            Окончательно подтвердить тезис: «В здоровом теле — здоровый дух» может только смерть.

 

            Реплика на улице: «В правду нынче верят только дураки!»

 

            То, что прожито, является материальной частью вечности. Эта вечность — позади нас, мы ее «производители». Смысл жизни в том, что каждый в отдельности и все вместе мы «вырабатываем» что-то из ничего.

 

            Почему в 16 лет мысли о смерти — сладкий соблазн? Сильна и здорова молодая жизнь, сильна и здорова ее молодая сестра — смерть — у них у обеих сильная хватка и властный голос; они пробуют силы, выясняют, чья скрипка будет первой.

 

            Жизнь старше смерти.

 

            Жизнь старше смерти на разницу силы, выражаемую в единицах времени — это и есть срок твоего бытия.

 

            Срок бытия подчиняется желанию «быть».

 

            Каламбур. Зачем женщина стремится одеваться со вкусом? Конечно, единственно для того, чтобы вызывать аппетит.

 

            Женщину от бабы отличить совершенно не трудно: от женщины всегда исходит покой, от бабы — суета и смута.

 

            Любимая! Прости нас всех: берущих, соблазняющих, хотящих, прими, как мир, тот грех, что горше чем — тем слаще. Воображение не дрогнет, не порхнет, завеса времени тончает, рука предметы гладит, мнет, — единство памяти и неба ощущает. Свободного — ничем не оттолкнуть: упрям и постоянно доброволен, не превратит он счастье в кнут, не бросится от целого за долей. Как мы прекрасно, глупые, молчим! Нет ничего, делящего совместность. У оправданья ж миллион личин: слова, желания, суетная честность… Ни мыслию, ни звуком, ни рукой, — ничем не держит милый человек. Кто может так? Любви покой! — Свобода там, где кончился побег. Душа так полно с другом заодно, что всё едино. Всё равно.

 

            Личинки идей, попадая в благоприятную среду — мозг — начинают развиваться; когда им становится тесно, обладатель мозга познает сомнение.

 

            Готово всё. Мрак сильно застоялся. Предела сил не будет, черт возьми! Откройте путь, ночь выйдет в ритме вальса: одних любить, а прочих — изумить. Огромный дом без бога и порога гулять готов три ада напролет! А там — заря: знакомы и убоги травинки блажь и светоча полет… Но не сейчас! Не надо, не томите: живущий жив без чувства, без ума! Ждет небо от людей кровопролития, чтобы душа лилась к нему сама.

 

            Куда бежишь? Живи отвесно. Падет покой на твердь лица. Кто мечен славою небесной — земная видится улыбкой мертвеца.

 

            Причина всегда валит вину на следствие.

 

            Вот-вот зима.

            Желаний нет.

            Сухое семя времени не знает.

 

            Весна 1993-го. Лица на улицах, в транспорте почти у всех людей мрачные, озабоченно-терпеливые, взгляды чугунные какие-то. А солнце светит, капель, как положено… Иду, улыбаюсь, не такой, как все. Обращают подозрительное внимание: враг?!

 

            На высокой скале стоял Маяк. Светил кораблям в ночи, гордился своей работой. Маяк хвалили, про него даже песни слагали — такой он был незаменимый. Но вот однажды Маяк задумался: «А почему это я должен всегда торчать на своей скале? Почему я должен светить кораблям, которые бывают, где хотят? Я тоже хочу путешествовать, других посмотреть и себя показать! Почему другим можно, а мне нельзя?!»

            Долго думал. Как корабли наказать? Обиделся и — погас.

 

            Кто бога сделает обыденно-земным, тот небом назовет и суп с картошкой. Да Боже — против: он замком врезным спасает истину от ненасытной плошки.

 

            А ты знаешь, кто на самом деле единственный и неповторимый? Ты и Он. Но не может быть двух «единственных». Значит, вы — одно. И не надо соперничать: либо ты живешь по Его законам, либо Он — по твоим.

 

            У творца любовь одна, у получателя другая. Они не помирятся.

 

            Обыкновенные желания пробуждают обыкновенные возможности. Необыкновенные желания будят необыкновенное. Когда желание пробуждает желание — это конец возможностям.

 

            Она была таинственнее тайны, он был открыт, как птица небесам, незрячий случай их столкнул случайно: глаза в глаза, обман в обман.

            Она своей доверчивости рада, он всё готов, уверенный, принять. Он обманулся, скован словом «надо», она пропала, — вынуждена «дать».

 

            О трех поносах. Первый. Словесный. Этой болезнью люди страдают с тех самых пор, как научились говорить. Второй. Чувственный. Он хорошо знаком женщинам, поэтам и алкоголикам. И, наконец, третий. Смысловой понос. Меня поймет всякий, кому приходилось испытать на себе «поток сознания» — проповеди медитирующих.

 

            Сей мир — несметная сумма. Вы не там ищете свою бедность.

 

            Как отличить истинную женщину от женоподобного существа? Истинная женщина безотчетно, всюду соблазняет — она буквально излучает этот соблазн, адресованный всем. Поэтому, когда говорят, что мужчина соблазнил женщину, я сильно смеюсь — он даже теоретически не в состоянии это сделать, просто не дано. Он способен к иному искусству — совращать.

 

            Меня упрекают в том, что я приукрашиваю тех, с кем общаюсь, воображаю нечто нереальное о тех, кого люблю, слишком бескомпромиссно наделяю обыденность великими чувствами и достоинствами, слишком, мол, готов доверять и доверяться выдумке. Милые мои!!! Мой выдуманный мир — это мой реальный внутренний мир. Представляете, в какой невероятной роскоши я существую?! Кто ж виноват, что многие сами записали себя в ничтожные и серые? Для меня они — ослепительны и великолепны! Многие ненавидят фантазеров от зависти… к себе.

 

            Жизнь разума — запятая; цельный, я не нуждаюсь в дополнительных знаках ни до, ни после запятой.

 

            Плачу за всё! Причем, за всех! Листву червонцев прячет подавала, и громче всех мой стыдный смех скучает вслух. Как бляди у вокзалов. Ошибок шик итог не отвратит: парад значений тонет в обнуленьи, и жизни пульс и смерти ритм толкают в храм… Где бляди — на коленях.

 

            Люди — рабы собственных «сценариев»: либо окружение подгоняем под собственное представление, либо наоборот — учимся смиряться. А что, если не иметь «сценариев» вовсе? Тогда убогонькая формула «что есть, то и ладно» превращается в неистощимое «что есть, то и радость».

 

            Человек — труба. Что ни пропусти через нее — счастье.

 

            Вопросы находятся в мире взрослых, ответы — в мире детей.

 

            На всю жизнь даны два исходных безусловных рефлекса: сосательный и хватательный. Да взять хотя бы любовь людей: она обязательно хватается за всё, что чувствует, а потом поедает это.

 

            «Не уходи!» — твердят те, кто любит в неподвижности. «Не останавливайся!» — заклинает любимую идущий.

 

            Оценщики воображают себя источником ценностей.

 

            Поклонение количеству неизбежно приведет тебя к смене качества, и ты лишишься того, что так усердно накапливал. Копи качества, — это не связано с потерями количественными.

 

            Знание останавливает по-знание.

 

            Все настоящие интеллигенты в России — запойные пьяницы. Если случаются исключения, они вызывают подозрения, им, как правило, не везет в личной жизни и на службе. Всякую белую ворону в России легко угадать — она трезвая.

            Мой друг — без отклонений. Филолог. Интеллигент. Чем больше читает, тем больше пьет. Друзья мерзавцы, жена стерва, дети идиоты, от работы тошнит, денег нет. В общем, всё нормально, как у всех.

            Иногда мы встречаемся у него дома.

            — Чай пить будешь? Индийский!

            — Да я не хочу…

            — Ладно, тогда заварю грузинский. Будешь?

            — Ладно…

            — А хочешь кофе?

            — Ну, если не крепкий…

            — Точно! Напою-ка я тебя кофе!

            На кухне он приставил табурет к высокому шкафу, извлек откуда-то сверху большую жестяную банку времен гражданской войны, небось, прабабкину еще, открыл, вынул сначала скомканную газету, а из-под нее еще нечто, завернутое в тряпицу; в тряпице оказалась такая же старая жестяная банка, но поменьше, и уж только внутри нее — растворимый бразильский кофе с лаковой этикеткой.

            — Пей!

            Неискушенный наблюдатель может усмотреть во всем этом карикатуру на жизнь, обыкновенную скряжистость. Ничего подобного! Просто каждому пьющему интеллигенту физически необходимо иногда уважать самого себя. Материально! А как, если денег — вечно взаймы? Поэтому иногда позволительна особая роскошь — покупка кофе, например. Но выставить просто так его дома нельзя. Сожрут. Иное дело — персональное пользование, сокрытое. Встанешь бывало утром с похмелья, когда дети уже в школе, а жена на работе, заваришь себе покрепче, пьешь, наслаждаешься и уважаешь себя, уважаешь: не какой-нибудь тебе алкаш, который всё до последнего готов на вино спустить.

 

            Поскольку мир существует сам по себе, безальтернативно, — он просто есть, — то обнаруживается и одно из удивительных следствий: лжи не существует в безальтернативном мире. Просто «ложью» люди называют то, что им не подходит, или то, что они не способны вместить. В таком случае, единственная ложь — это ты сам.

 

            Парить научились только большие, маленькие — порхают.

 

            Все хотят получить удивительные плоды. Лучше бы они хотели получить удивительные зерна.

 

            Цинизм — форма веры.

 

            Люди — вещи бога. Они для него так же неподвижны и беззащитны, как деревья под Луной. Но бог хорошо знает и помнит: лес надо беречь — это источник кислорода.

 

            По-настоящему умереть — выйти из круга реинкарнаций — удается лишь одному из миллиарда. Естественный энергетический отбор.

 

            Высокая нужда — единственный стимул для развития высокой личности.

 

            Любишь — не лишай любимого трудностей.

 

            Мечта, надежда, религия, безвременье; жизнь превращается в «ожидание жизни».

 

            На днях в городе произошел криминальный случай. В одну из частных фирм во время собрания, днем, зашли двое, уложили из пистолетов телохранителя и главу фирмы, заткнули хладнокровно «пушки» за пояс и спокойно скрылись. Приехавшая на ЧП опергруппа была немало обескуражена: ни один из свидетелей не запомнил примет убийц — страх, шок стерли память.

            Зато уж похороны застреленного запомнили все: кортеж машин в три ряда и длиной полтора километра. Горожане вдоволь нашептались: мафия!

 

            Художник сказал: «Мадам! Чувство ответственности губит вас гораздо сильнее, чем алкоголь и табак вместе взятые!»

 

            Хотите создать себе репутацию очень благородного человека? Почаще говорите: «Нет».

 

            Мы не виделись с ним несколько лет. Он был выпивши, поэтому завелся на предельное откровение сразу: «Эта сука — теща! теща, я говорю! — получает пятьсот тысяч в месяц! А я — пять! Она кормит, поит и одевает меня, жену и моих детей. Она нам, сука, квартиру купила. Люди с годами умнеют, а я — злею. В егеря пойду!»

 

            Люди готовились к приходу сатаны в рясе, но он явился — в юбке!

 

            Розовые мечты на свету темнеют, становятся красными, коричневыми, черными…

 

            В творческом мире есть очень несчастные, «одноразовые», как патрон, личности: сначала и впрямь «выстрелит», а потом всю жизнь вспоминает про улетевший свой шанс.

 

            Вдвойне приятно — это когда просящему сначала говорят «Нет», а потом, передумав, могут сказать «Да».

 

            Явление порождает дату. Дата порождает повторяющуюся демонстрацию. Демонстрация по поводу даты (не по поводу явления!) — это как бы чучело некогда живого явления. Чучело — результат искусства политических, религиозных, патриотических, националистических и прочих «таксидермистов».

 

            Жизнь застывает в формах. Пребывание в форме позволяет знать ее суть. Жизнь разума — это умение не задерживаться в застывшем. Разум суть не улавливает, но с удовольствием играет с ней до полного своего поражения.

 

            Чудеса происходят в строгом соответствии с законами того места, где они являются: в стране Христа свои чудеса, в стране Магомета другие, в стране дураков — третьи. Чудо — явление заказное.

 

            Чудо — это всегда нечто действительное, но непонятное. Первое, что следует сделать в общении с чудом — отключить понимание. Иначе отключится действительность.

 

            История жизни Татьяны К. необычна. В восьмилетнем возрасте в голове девочки возник таинственный Голос, который буквально подсказывал мысли других людей, давал советы как жить, помогал в поступках. Внешне поведение Тани мало чем отличалось от поведения сверстников, как ничем не отличается оно и сегодня — у 27-летней женщины, учителя математики, человека с хорошо развитым интеллектом, речью и способностями духо-психо-аналитика, разве что этим. Однако, Голос существует по сию пору. Он, к счастью, не привел свою «подшефную» в сумасшедший дом, хотя, казалось, должен бы. Людская личность развилась в танином теле в точном соответствии со своим временем: школа, институт, работа, личные проблемы, друзья, любовь — всё, как у всех. Но параллельно в том же сознании существовал «второй». Кто? Она не знает. Были в жизни моменты, когда Татьяна исследовала себя сама на предмет шизофрении. Человек как человек. Врачи подтвердили: нормальна. Фактически в одном теле ужились две (!) самостоятельные единицы разума, две личности, не враждующие друг с другом, а, наоборот, всё более идущие к согласию и взаимопониманию: «второй» давал телу испытания, тело в ответ приобретало духовную и физическую крепость.

            Случаев такого сотрудничества нескольких как бы личностей в одном теле сегодня много, количество их, похоже, растет. Люди тщательно скрывают свои отклонения от стандарта, боясь недоверия или осмеяния со стороны окружающих, кто-то, возможно, боится потерять власть над собственным разумом, но всё равно подчиняется тому, «второму» — возможно, становится почти шизофреником… Кто-то с восторгом говорит о неких контактерских способностях и инопланетянах, кто-то с усталым всезнайством кивает на Бога. Как бы то ни было, люди, в чьих головах сегодня раздаются неожиданные голоса, приходят «не свои» мысли, странные и удивительные откровения — всё это факт. Что он означает? А вдруг уже в самом ближайшем будущем произойдет массовая кампания «подселения» в каждом персональную квартиру наших душ — в тело? Готовы ли мы к такому общежитию физически, психически и морально? Сумеем ли не сойти с собственного ума и сохранить себя? Буквально: быть собой. Вот — будущее!

            У Владимира Высоцкого есть прозаическое произведение «Дельфины и психи», оно заканчивается словами: «Сумасшедшие всех стран, объединяйтесь!» Ново-слышащие, увы, разъединены, одиноки, слабы, многие до полной пассивности запуганы своим необычным состоянием, которое по всем традиционным врачебным меркам европейской медицины — безумие.

            Мы всегда оказываемся бессильны перед настоящей новизной. Что значит «видеть суть»? Это значит смотреть прямо на свет, не отворачиваться, не щуриться, не прикрываться фильтрами, а видеть свет таким, каков он есть на самом деле. Видеть и не сгорать. Видеть и не слепнуть. Верующие и блаженные всех стран хорошо знают имя этому вечному свечению — Любовь. Мы все находимся в ее океане. У Любви нет берегов — поэтому мы в нее не верим. А, не веря, не знаем правил огненной пучины и — тонем, тонем, тонем… Первым тонут в небесах одиночки.

 

            Испытание в опасном деле — это самое главное. В нашей улице жил парнишка, отчаянный пиротехник, любил изобретать и испытывать самопалы. Мы их еще называли «поджигами» — это загнутая металлическая трубка, расплющенная с одного конца и забитая пороховым зарядом с другого. От этих игрушек бывали несчастные случаи. Пиротехника звали Васей. Ребятня помладше вечно просила у него «дать пальнуть». Вася давал, специально начиняя в трубку двух-трехкратную дозу пороха, испытывал на надежность: не разорвет ли? Если выдержит — можно и самому пользоваться.

 

            Люди в жизни ведут себя подобно утопающим — хватаются друг за друга «мертвой» хваткой.

 

            …Звезды, демоны, боги, камни, козявки, пылинки, галактики, травинки, звери, рыбы, люди (мужья, жены, матери, дети, родители, возлюбленные, друзья, коллеги, враги, учителя и проч.) — это всего лишь соседи по жизни. Соседи! Если они ладят, мир царит в мире. Попробуйте отнестись к собственному ребенку, как к суверенному соседу, оказавшемуся рядом с вами в одном времени, в одном пространстве. И что? Лучшее, что у вас получилось — вы сделали из него «собственного соседа». А, между прочим, у вас ведь не возникало желания зайти в квартиру напротив и посоветовать передвинуть мебель? Странно. По всем признакам такое желание должно было бы возникнуть.

 

            Природа богата различием, но она не ведает разницы между этими различиями. «Без разницы» — это то, что уравновешивает и успокаивает мятущийся «выбор». «Без разницы» — этим в одинаковой степени обладает и примитивная природа, и природа высшей сложности. От разницы — через вычитание всего неугодного — строится только людское Я.

 

            Верования, религии — это невидимые страны, со всеми признаками, присущими любой государственности: собственным гражданством, внутренней и внешней политикой, контролем, регулированием, иерархией авторитетов и влияний, охраной границ, осуждением перебежчиков, святым патриотизмом, собственной символикой и т. д. Есть очень большие и древние небесные страны с огромным населением, такие, как страна Христа, Будды или Магомета, а есть поменьше, вроде Люксембурга, — секты, течения… есть и образования-однодневки. В мире тела — границы, и в мире души — то же; трудно настоящему путешественнику не потерять голову здесь и не расстаться с душой там. Всяк норовит спросить строго: «Стой, куда идешь?!» Причем, нравы духовных государств значительно отстают в развитии от своего земного родоначалия — там еще эпоха рабовладения, а не рай, как принято заблуждаться.

 

            Общество одиноких счастливчиков — вот самый оптимистичный взгляд на отдаленное будущее.

 

            Гипотеза. Движение в мире происходит по замкнутому циклу, по кругу — от электронов до галактик — это порождает «время». Время, в свою очередь, не позволяет миру остановиться. Так мальчишки умеют заводить мотоциклы без аккумулятора: мотор крутит магнето, магнето дает ток — машина едет. Весь вопрос в том, кто во Вселенной нажал на стартер? Куда едем? И много ли еще осталось в баке бензина?

 

            Проблемы — это театр, в котором функции актеров вынуждены выполнять зрители. Спектакль разыгрывается в соответствии с возможностями «постановщика проблемы».

 

            Удивительная банальность. Мир безальтернативен: он — есть! Даже идея антимира не отменяет этой тезы.

 

            Пока я расту, у меня — растительное мироощущение.

 

            У меня появилась возможность зарабатывать дополнительно. Пришел к бывшей жене поделиться деньгами — на детей, да и вообще по-человечески. Ну, что я им теперь кроме денег могу дать? А она — не берет.

            — Почему?!

            — Я всю жизнь привыкла выбирать из самого дешевого и плохого самое хорошее, а ты заставляешь меня менять привычки. Я не хочу, мне трудно будет.

 

            Желания — это то, рядом с чем жить тяжко.

 

            «Негатив» на российских коллективных сборищах не гость — почетнейший хозяин. «Искать недостатки», «не бояться критики», «видеть упущения», «исправляться», «подтягиваться», «говорить товарищам правду в лицо» — всё это закрепилось, наверное, уже на генном уровне. Негатив правит бал повсеместно: на кухнях, в постели, в школах, в пивной, на экране, в отдельной душе. Негатив прекрасно удовлетворяет, питает, дает ощущение смелой стремительной жизни. Всё это так. За одним лишь недостатком — негатив бесплоден.

            Эпоха социализма закончилась, а характер остался прежним. Вот приехал в нашу контору не инструктор обкома, как прежде, а миллионер, нынешний содержатель конторы. Сделали собрание. И сказал вдруг начальник: «Вы плохо работаете! Вы лентяи, вы все распустились. Есть в этом и моя вина как руководителя…»

            У нас руки опустились. А миллионеру понравилось.

 

            Бог не дурак. Страх нужен для того, чтобы стадное чувство работало исправно и автоматически.

 

            Настоящее дело происходит только от настоящего безделья.

 

            Предел возможностей ограничен пределом воображения.

            Люди жестоко ошибаются, привязав свое воображение к ограниченным возможностям.

            Воображение вообще независимо от возможностей, ибо в своем свободном состоянии находится за их пределами.

            Воображение — это и есть единственная возможность бытия.

            В дополнение. Практика примитивна: воображением люди называют взаимодействие предела возможностей с пределом желаний.

 

            Чтобы не путаться, необходимо хорошо видеть восходящую последовательность: желания — возможности — воображение. Причем, помнить иерархию: воображение первично. Воображение независимо от любых ограниченностей, оно вообще не имеет пределов.

            Воображение не принадлежит миру людей, скорее, наоборот: мир людей — это то, что в ничтожно малом количестве усвоено из мира воображения.

            Одинаково осторожно следует брать из мира воображения и светлые субстанции, и темные. Сами по себе они ни хороши, ни плохи, таковыми их делают людское неумение соблюдать баланс и знать меру.

 

            Напутствие жене, отъезжающей в заграничную командировку: «Связь с женатым мужчиной случайной не считается». Пусть жена лучше погасит свою неудовлетворенность, чем распалится любовью. Свободно изменяющий головы не теряет.

 

            Приятеля осенило, он горячо доказывал мне, что Земля — это просто космическое кладбище, удаленное от обжитых мест. Здесь космос хоронит свои «мертвые души». Души гниют, появляются черви — люди… По теории приятеля выходит, что разум — это продукт разлагающегося духа.

 

            Бог редко слышит людей, еще реже отвечает. Собственно, результат закономерен: люди обращаются к Нему в собственной знаковой системе — словами, желаниями, просьбами. Бог не слышит, ибо это мало соизмеримо с Его собственной знаковой системой — молчанием. А что, если попробовать обратиться к Всевышнему на Его языке — без слов, без желаний, без просьб?

 

            Я пользуюсь городским трамваем. В толпе делать нечего — поневоле упираешься взглядом в унылые предупредительные надписи. С высоты прожитых лет они видятся иначе.

            1968 год: «Штраф за бесплатный проезд — 50 коп.».

            1975 год: «Штраф за бесплатный проезд — 1 руб.».

            1981 год: «Штраф за бесплатный проезд — 3 руб.».

            1989 год: «Штраф за бесплатный проезд — 5 руб.».

            1990 год: «Штраф за бесплатный проезд —10 руб.».

            1991 год: «Штраф за бесплатный проезд — 30 руб.».

            1992 год (начало): «Штраф за бесплатный проезд — 50 руб.».

            1992 год (середина): «Штраф за бесплатный проезд — 100 руб.».

            1993 год: «Штраф за бесплатный проезд — 200 руб.».

            …Я еду в трамвае и думаю о жизни. Что такое жизнь? Наверное, это то, что растет независимо от нашей воли, вероисповедания, пристрастий и желаний. Как дерево.

 

            Произведения писателей-абсурдистов пользуются особым спросом в смутные времена. Абсурдна жизнь, абсурдна форма ее отражения — в сочетании они дают иллюзию истинного понимания.

 

            Особый язык общения часто изобретают дети. Особый язык нужен шпионам. Только для посвященных — язык науки. Увы, языки разделяют людей не только по национальному признаку, но и во всех остальных случаях. Тысячелетие за тысячелетием люди преодолевали эти барьеры. Говорят, в древнем Китае существовал даже женский язык, тщательно охраняемый от посторонних проникновений в его особые секреты.

            Древние времена прошли, границы рушатся. Англичане рады помочь всякому, кто захотел освоить их язык. То же и французы, и японцы, и индусы, и племя африканских пигмеев — все рады, если чужак заговорит на их родном наречии, это способствует более полному и глубокому взаимопониманию, мирному контакту. Но есть одна небольшая национальность в центре России, которая относится к очевидному процессу иначе: всякий иноземец, научившийся говорить на их языке — потенциальная опасность, лазутчик, враг. Они считают: «Да, мы сами можем выучить и английский, и русский и эстонский, но наш язык — только для нас!»

            Что за отдельный народ? Может, и впрямь единственные сохранившиеся настоящие дети природы? Ведь сколько ни учи зверя: понимать он тебя будет на твоем языке, а скулить и рычать — на своем.

 

            Художник сказал: «Всё — это содержание, нигде — это форма».

 

            История цивилизации — это овеществление надежд, буквально: экспорт их за пределы человеческого «Я». Постепенно происходит критическое истощение внутренних «запасов надежд» и остается только то, во что эти надежды были вложены. Понятие «надеяться на себя» целиком подменяется понятием «выбрать для себя»; выбор — это суррогат настоящей надежды, которая вне личности просто не существует.

 

            Вот тебе добрый совет. Приступая к делу, внимательно посмотри: не прорва ли? Многие не женятся именно из-за этого.

 

            Мрачные пророки никогда не ошибаются.

 

            Смотрите, какая забавная логика: бог — это любовь, но бог, как известно, абсолютно одинок. Един в себе самом. Одиночество и любовь для бога тождественны. Логично представить, что именно любовь — это высшая форма одиночества. Настоящее одиночество не ставит вопросов и потому не нуждается в поиске ответов на них.

 

            Живое — не судит.

 

            Встретились как-то Безотказность и Ненасытность — получилось Горе.

 

            В жизни людей есть один переломный рубеж. До тех пор, пока растет личность, они говорят: «Мало», а как рост прекращается, они сразу же начинают говорить: «Мало!» У одних это происходит в три года от роду, у других в пятнадцать, и только у единиц смены ударения не происходит вообще.

 

            Вот самый большой секрет мужчин: они любят одиночество. Поэтому женщина может либо разделить эту любовь, либо начать с ней соперничать.

 

            Беззащитность не нуждается в покровителе, зато сам покровитель без нее немыслим.

 

            Я встретил девушку, которая любит без слов, прямо, кротко и светло. Эта девушка сделала меня… лжецом: я не умею молчать, я привык говорить правду!

 

            Знакомый журналист объяснил необъяснимое: жизнь с каждым днем всё страшнее, всё хуже для обычных людей, тружеников, как говорится, а реакция непонятна — людям всё спокойнее, всё равнодушнее, всё безразличнее…

            — Это не значит, что у них нет чувств! Это значит, что они ничего не чувствуют: шок, отключка. Миллионеры рядом один за другим вспыхивают. А тебе в глаза если неожиданно посветить? Да еще в темноте, к которой ты привык? Ослепнешь! Навсегда можешь ослепнуть.

 

            Если рядом с чем-то великим вы неизбежно начинаете ощущать собственное величие, то это не ваша заслуга, а заслуга величия, которое разрешило вам «увеличиться» на его фоне.

            Рядом с величием даже ничтожество ощущает свою значимость.

 

            Даже самые интеллигентные и воспитанные люди, попав в условия охранного режима, принуждения и тесноты, приспосабливаются к этому — теряют свой человеческий облик и достоинство. Это — зона. Каждый сам за себя. Разбой, ложь, лесть, страх: примитивно, надежно, вечно… Я заметил: мысли под моей черепной коробкой тоже живут по законам зеков. Гуманитарная истина, войдя в нынешние «рамки представлений», сдается и умирает.

 

            Безошибочность бесстрастна.

 

            Если новое способно выражаться в традиционных материалах, старых формах и старых символах, то это — всего лишь новая реальность, однако суть ее остается прежней.

 

            Я — это сумма жизни от сотворения мира и до конца света. Каждым живущим и то, и другое должно быть достигнуто в полном одиночестве.

 

            Врач в реанимационном отделении приговаривает от скуки:

            — Вот этот укольчик у нас теперь 500 рублей… Вот этот раствор — за пятнадцать тысяч… Один стационарный больной обходится 600 рублей в сутки…

            Особенно жадно слушают врача старики, каждое слово запоминают, оживляются, как от кислорода. Еще бы! Семь последних лет стариков, бывших поголовных коммунистов, пугают рынком: цены в сто раз выросли! А лечат всё еще бесплатно. Не хочется старикам умирать.

 

            Жизнь — это и есть ад, всё остальное — рай.

 

            У меня есть один приятель, который очень любит быть независимым. Однажды приятель загрипповал; я видел, как он посреди переполненного троллейбуса с хрустом поедал чеснок.

 

            Муж и жена жили, как кошка с собакой. Но если им совместно удавалось поскандалить с кем-либо из соседей — в доме наступал мир: они могли любить и чувствовать друг друга только на фоне чужих страданий. Соседям обязательно нужно было отвечать скандалом на скандал, иначе отношения переходили в ненависть. Этот психологический этюд мне рассказала женщина, профессиональный психолог, с которой в ее собственном подъезде мало кто здоровается — слишком уж терпелива!

 

            На ком сорвать зло, досаду, обиду? На жене, на собаке, на коллегах по службе или на случайном прохожем? Культурные и воспитанные люди обходятся собственными ресурсами, — то есть, собственным телом, которое, по сути, не является основным носителем личностного «я», а всего лишь безответная и беззащитная «скотинка», прирученная и бесправная — весьма удобная для того, чтобы на ней «срывать» что-либо. Можно розгами, можно вином, можно и в петлю…

 

            Желчный пьяница донимал йога:

            — А вот скажи, если ты такой святой, почему это твоя аура на меня никак не действует?

            Йог произнес:

            — Мертвые не ощущают.

 

            Личность и время несовместимы.

 

            Если мышь полюбит слона, ее обычная жизнь вряд ли от этого изменится. Если же слон полюбит мышь — он обречет себя на страх хотя бы пошевелиться… Всё великое в мире сковывается малой беззащитностью.

 

            В магазине готовой одежды женщина выбрала из толпы незнакомого мужчину и обратилась к нему с просьбой:

            — Ради бога, извините, вы не поможете с примеркой? Вот, костюм для мужа присмотрела… Вы по комплекции с ним очень похожи!

            Женщина оказалась симпатичной и приветливой. Мужчина охотно выполнил ее просьбу и, в свою очередь, спросил:

            — У меня полно свободного времени. Вас проводить?

            — Ой! Вы совсем как мой муж, он тоже любит провожать.

            — Что ж вы сегодня одна?

            — Его сейчас нет, он приедет через полмесяца.

            — А-а!..

            У подъезда своего дома женщина, поколебавшись, спросила:

            — Может, кофе?

            — Разве что за компанию. А так, я пью холодную воду — это полезно.

            — Надо же! У вас с моим мужем совпадают даже привычки!

            Ночь они провели вместе. Утром мужчина был пружинисто-бодр. Женщина — меланхолична.

            — Ты что? — спросил он ее нежно и участливо.

            Женщина вздохнула:

            — Ничего… Ничего! Ты такой же, как он…

            — Какой такой же?

            — Хороший!

            И она, не сдержавшись, поплакала отчего-то.

 

            Кратчайшее расстояние между явным и неявным называется временем.

 

 

            — Я больше не имею собственных мыслей! — он посмотрел на меня так, как смотрят непобедимые.

            Божья Матерь — этим именем в шутку мы прозвали парня, таскавшего в редакцию некие небесные откровения. Это был очень вежливый приятный в общении молодой человек, но материалы его никуда не годились — сплошное однообразие, поток запугиваний и назиданий.

            — Нет, не годится опять, — я устал уже объяснять посетителю, что работа со словом требует особого таланта, что слово, взятое с небесной высоты, донести до земли, до обыденного понимания чрезвычайно трудно: не всякие уста годятся в такие посредники…

            — Но ведь я же ничего своего не добавляю! Это сама Божья Матерь передала людям! Надо только напечатать.

            Я озверел.

            — Ты от Божьего Источника пил?

            — Пил…

            — Кайф получил?

            — Ну…

            — Тебе хочется, чтобы все его получили?

            — Да.

            — Там ты испил, насытился, а сюда что принес? Что-то мало это похоже на божью росу!

            Юноша понял. Ушел. Возможно, у него появились кой-какие собственные мысли. Хотя, вряд ли; всякий, похоронивший себя в Учителе, непобедим.

 

            Когда я смотрю на нынешних самодовольных бизнесменов-лоточников, надменных узколобых мальчиков в кожаных куртках, невольно звучит в голове что-то из Чехова: «В человеке всё должно быть прекрасным: и связи, и шмотки, и башли…»

 

            Не умеющим лгать приходится быть хитрыми.

 

            Представьте себе небоскреб, верхние этажи которого парят над облаками. Любовь так же далека от секса, как верхние этажи этого небоскреба от фундамента.

 

 

            Любовь сковывает и тогда, когда говорит: «Ты — мой», и тогда, когда жертвует: «Я — твоя!» Возможно, настоящую любовь вообще нельзя обнаружить — это единственный ее признак.

 

            Хитрит ум. Живое чувствует. Бог не умеет ни того, ни другого.

 

            Однажды Леночка подобрала на улице бездомного котенка и принесла к себе в дом. Леночка жила с сыном и больше всего на свете любила порядок. Котик уделал квартиру в тот же день. Неделю Леночка становилась грустнее день ото дня. Порядок и котик не совмещались. Как только не ругала себя Леночка за свое минутное благородство! Подобрать скотинку силы хватило, а вот выбросить обратно — нет. Слава богу, нашелся другой человек, избавил, забрал кота.

            — Представляешь, с таким энтузиазмом порядок в доме я еще никогда не наводила!

            Счастье Леночки сделалось больше прежнего.

 

            Семена культуры в изобилии ссыпаны всюду, однако, брошенные на произвол судьбы, они обычно дают лишь дикие всходы, мелкие плоды. Поэтому хорошо известно: культуру следует прививать. Как? Это знает даже малоопытный садовник: от исходного нужно оставить лишь корешок, остальное отрезать и выбросить: к свежему прикорневому срезу механически присоединить требуемое культурное растение. И у людей так же: прикладывай к дикому не дикое. Приживется. Рано списывать со счетов эту «механику».

 

            Неделимость — признак причины. Делимы только следствия. Причина подобна семени: разрезанная насильно, она теряет смысл своей сущности.

 

            Герои восстанавливают общее состояние покоя за счет своей внутренней незыблемости, другие гасят внутреннюю «тряску» за счет внешнего омертвения. Последнее легко наблюдать. Кто не видел, как расстроенная женщина «лежит пластом вся без сил»?

 

            Людские качества, — надежда, страх, ожидание, гордость и т. д. — это живые существа, кровно заинтересованные в увеличении своего «жизненного пространства», к тому же, фатально привязанные к имеющейся «кормовой базе» — личности.

 

            Идущий говорит «тяжело», остановившийся говорит «трудно», и только мертвый говорит — «устал».

 

            Каждый хотел бы стать неповторимым, то есть, самим собой. И в то же время: «быть, как все», «быть не хуже, чем другие», — то есть поставить на неповторимости крест. Задачка! Отклонившись от общей нормы, по неписаным законам живет подонок и его боятся, его ненавидят; по неписаным законам живет и святой; каждый из этих двоих братьев стал собой, отойдя от общего, каждый из них — смертельный враг покоя и порядка.

 

            Очень удобно носить всё свое прошлое с собой: а) нет нужды делить бытие на покойников и живых; б) нет нужды возвращаться к прошлому; в) нет нужды избавляться от прошлого. И вообще: будущее пасует перед настоящим, в котором поселилось прошлое.

 

            Понятие «выгода» понятно как средство для достижения цели, но оно принципиально отчуждено от понятия «смысл».

 

            Истина неподвижна, ей некуда и незачем двигаться, ибо она уже есть. Свои попытки избавиться от страха перед неизвестностью разум именует поиском истины. Так не лучше ли в тачке перевозить песок из одного места в другое?

 

            Разве можно гоняться за деньгами? Пусть-ка они за мной побегают, если догонят, конечно!

 

            Каннибализм никогда не кончится. Десять тысяч лет назад люди поедали друг друга; сегодня всем опять хочется человечности — то есть, всё той же «человечинки». В общении. В душе. Кто ближний, тот и добыча.

 

            Не пользуйся умом! Иногда лучше видеть, чем вычислять.

 

            Личная жизнь — всего лишь «наглядное пособие» на общем уроке жизни.

 

            Сверхзапросы детей уравновешивает консервативность старости; телеге жизни одни говорят «нн-но-о!», другие «тпр-р-ру!» Взрослым остается только работать, в их существовании нет идеи.

 

            Весна, осень… В покое приходят и уходят сезоны природной любви. Почему мы не умеем так?

 

            Люблю всех. Живу с тем, кому больше нужен. Мораль меня ненавидит.

 

            Нужда — это союз дающего и вмещающего, а не контракт между имеющим и пользующимся.

 

            Однообразие — это путь, заблудившийся в круге. Возраст — это ленивое тело. Старость — это ленивое воображение. Лень — это любовь к однообразию.

 

            И тьмы, и тверди, и греха, и света — не боюсь: до смерти пал — до вечности пробьюсь!

 

            Земная слава видится позором, когда случится зреньем неземным, стыдясь, объять бессмысленные споры глухих язычников над разумом иным. Приговорен, взалкавший, к постаментам: на дне небес стоять, окаменев. Всё перевернуто: дым — траурные ленты! — голодных домен харкающий зев. Не от греха отмыться б, от соблазнов! Больна толпа, развратен и кумир. Мечты безумные, страшней, чем метастазы, в живом миру преображают мир. Победы нет. Но победители видны: земная слава — крылья сатаны.

 

            Ну почему должно быть так: чело святых — всегда печаль? Вон пьет вино святой чудак и любит баб блаженный враль! И весел взгляд, и бодр мотив. Что значит «быть»? — Хотеть сейчас! Земным добром небесный лифт грузить, смеясь, — высокий класс!

            Святой не тот, кто плакать рад, а тот, кто сжег избыток сил: тому был кум, тому был брат, тому хребет переломил! Покой икон — дурной покой. Молитва там, где речь как речь, где будто в храм — твой путь домой: в кармане рубль, в ботинке течь… Как хорошо, когда твой спрос дотоле мал, что сыт ничем. Ах, скоморох, смешон вопрос: зачем сей дух не изречен? Святой поэт, святой кузнец, святой ханжа и умник свят, и каждый сам себе истец: все — хороши! Печали спят. Ответа нет: зачем живем? Кто сам вопрос, тот сам — ответ! Сдает душа в святой наем слепую плоть, веселый свет.

            И ты устал, и я устал. Уста сомкнулись. Бог захохотал.

 

            Ах, простота! В одном способна: она терпение хранит. Она, как лампочка, удобна: пришел — зажглась, ушел — темнит. Беспрекословна на желанья, полубезропотна во всем, и дня грядущего нет в плане; всё хорошо, когда вдвоем. Итак, всё отдано без платы, ее любовь как самосуд! Палач с пытливостью юнната цветок души срывает тут.

 

            Люди церкви — это собаки бога. Какое терпение! Какая преданность!

 

            Человек — это «завихрение» между скептицизмом и любопытством.

 

            Жизнь однажды пошутила, сковала одной цепью три желудка. Стали желудки спорить, кому быть главным. А, надо сказать, один желудок питался чувствами, другой мыслями, третий — хлебом. Победил сначала третий. И посмеялась жизнь над обжорой. Потом победил другой. Но посмеялась жизнь и над ученым. «Я выше всех!» — крикнул тот, что питался чувствами. Но тут разорвала жизнь свою цепь, и некому стало спорить.

 

            В магазине уцененных товаров я купил за 1 копейку очень забавную вещицу — карманный пульверизатор. Конструкция больше смахивал на миниатюрную жестяную масленку. Заправленный духами, пульверизатор брызгал при надавливании тончайшей струйкой метра на два.

            Я приловчился шутить: заправил внутрь духи покрепче и опрыскал всех своих женатых друзей… Бить не били, но с месяц, наверное, водили по разным домам «громоотводом»: объясняться и демонстрировать «сикалку» недоверчивым женам. В общем, скучно жили мои женатые друзья, без шуток, муж с женой друг другу из-за какого-то дурацкого запаха доверять переставали. Да разве ж так можно?!

            У меня тогда самый расцвет счастливого детства был — 22 годика… Год до собственной свадьбы оставался.

 

            Родители почему-то не допускают мысли о смерти детей. Этим немедленно готово воспользоваться вырождение.

 

            Многие из моих друзей служили в армии за рубежом, а по возвращению на родину обязательно привозили диковинку: авторучку в виде голой женщины, прозрачную зажигалку, иностранный магнитофон. Знакомый А. Б. привез домой… историю. В ГДР дело происходило.

            У прапорщика — о чем речь! — характер должен иметься наипрепоганейший. Так оно и было. Вся рота стонала. Однажды поручили прапорщику уничтожить несколько старых толовых шашек. На полигон ехать — километров пятьдесят. Но на то и солдат, чтобы соображать. Немцы, между прочим, строят всё очень капитально, из бетона. В том числе и туалет. Не туалет в части был, а ставка главнокомандующего: взрыв атомной бомбы мог запросто выдержать. Прапорщик дождался, когда рота ушла на плац, связал пакеты, приделал детонатор, запалил и бросил вниз. Ждал-ждал — нет взрыва. Заглянул в дырку — тут и рвануло! Полгода заикался.

            Долго в части при встрече с прапором считалось хорошим тоном — нос воротить в сторону. Однако характер у «рационализатора» не поменялся. Ясное дело: стихией стихию не перешибешь.

 

            Сон — это кратчайший путь к дому.

 

            — Только не говори, что ты жить без меня не можешь…

            — Я жить без тебя не могу! Я люблю тебя!

            — Это не любовь, это — шантаж!

 

            «Принцип субботника» (досрочно сделал и — гуляй) — в русском характере. За работу берутся не постепенно, не от простого к сложному, а непременно сразу хватаются за самое трудное, чтобы потом, в случае удачи, гарантированно бить баклуши. «Ррр-раз и — готово!» — сколько поколений надорвали судьбы на этом волшебном варианте для богатырей.

            И только русский Художник может начать с непосильного замаха: «Вечное я уже сотворил — теперь и заработком можно заняться…»

 

            Явленное — очень небольшая, видимая часть от всего воображенного.

 

            И от горя не стыл, и от смеха не таял, сам себя обряжал наперед: то страдал, что живет, не страдая, то страдал, что страдая живет.

 

            Дети чисты и опрятны, они близки к духу, но постепенно на взрослеющие лица ложатся печати пороков. Это — нормально в своей естественной последовательности. Невероятно другое, когда на изначально порочное лицо ложится печать духовности! Это дьяволы, сгорая, поднимаются на небо…

 

            Цивилизация — любимая кормушка дьявола.

 

            Скажите, разве не может быть теплых воспоминаний об умершем чувстве? Разве не хранит благодарная память тепло встреч и радость минувшего понимания? Любимая! Ты была прекрасной мирной страной, через которую я проходил. Ты встретила гостя у одной границы своих владений и проводила до другой. Ты была с ним рядом день и ночь, ты делила с ним собственную жизнь, и поэтому он прощается с тобой особо — навсегда, навсегда… Чтобы не травила и не терзала мысль о неповторимости бытия: забудь восхищение в прошлом! Невозможно успеть насладиться. Обиды остынут и станут прозрачны, как небо. Нежная, прекрасная хозяйка просторов и времени жить! В твоих владениях по-прежнему много желаний, заботы и крепких друзей. Ты не останешься одинока. Но со мной ты дошла до последней границы — до границы себя самое. Спасибо. Большего ты не ищи. Никто, кроме странника, не умеет покинуть страну своих грез. Прощай. Ты стала высоким воспоминанием для ищущего высот. Нельзя пытаться быть рядом дважды; не сбывается дважды родиться. Иди одиноко: за мной или обратно — это решит твое мужество. Не останавливай, я — не оглянусь. Слышу, но не слушаюсь умерших. Разве можно увести за собой чужую тень?! Любимая! Ты — всегда лишь другая женщина. Та, которая станет иною страной. Вновь и не вновь. Странствие повторяется. Новое приветствие уже ткет нить прощания. Любимая, проживи и забудь этот сон! Память нужна лишь тому, кто уходит. Любимая! Мы — не лучшее из того, что уже было. И мы — не лучшее из того, что будет. Потому что лучшим может быть только одно — безмолвная дружба наших разлук.

 

            18 марта 1992-го года я укусил за нос собственную собаку. В ответ она меня тоже тяпнула. Я был очень доволен, потому что проводил эксперимент и получил точный ответ на вопрос: может ли собака укусить своего хозяина?

 

            Мы с приятелем вместе и поврозь хаживали как-то по делу в одну контору. Ребята там вертелись крепкие. Всё у них было: и деньги, и помещения, и заказы, и хорошее оборудование, и могучие перспективы. Только всякий раз, покинув контору, приятель и я ощущали на себе какую-то неприятность, непонятную придушенность, что ли, почти недомогание, отвратительность какую-то. Никак не могли понять: в чем дело? Может, кажется? Тогда почему двоим сразу? Спросили у других клиентов конторы — те же непонятные ощущения. Стали думать. Приятель и говорит как-то: «Слушай! У нас в доме покойник был недавно. Так же тошно на душе делалось… Мертвечиной в их конторе пахнет». И точно! Ощущение, как от мертвого: контора процветает, с каждым днем всё выше в гору лезет, денег полно, а всё равно бежать от них хочется.

 

            У молодой мамаши умер недельный ребенок. Надо хоронить по всем правилам. Но свидетельство о смерти никак не получишь, пока не представишь свидетельство о рождении. Пришлось мамаше пройти этот издевательский круг — получить бумагу о рождении на… мертвого уже сына.

 

            «Я научу вас ловить в сети души человеческие…» — обещал апостолам Христос. Устарело! Нынешние души отлично идут на блесну!

 

            Орущие дети мешают тому, кто внимает голосу мыслей и чувств. Точно так же слушающему тишину мешают орущие отовсюду мысли и чувства.

 

            То с пустотой соперничает слово, то в море слов восстанет тишина. Звук не готов, но в мире всё готово для пробуждения любого сна!

 

            Не преодолеть неизреченности через специализацию.

 

            Всякая новая сила и всякая новая свобода используются людьми для прежних удовольствий. Поэтому так редки новая сила и новая свобода.

 

            Открылось знание и привело к бессилию: провидеть в людях пропасть, мрак, железный ход, стальные крылья, в кольцо замкнутый Зодиак… Неужто с этим скарбом можно предполагать расчет иной, чем тварью жадной и безбожной вернуться в хаос свой земной?!

            Бежать, бежать от накопленья! Без мыслей, призраков, вещей, — от странствий, снов, от поселенья, от любострастья площадей! Во всем узревший лишь прощанье, закроешь счет, открывши суть. Друзья скрывают под плащами: пол-литру, скуку, возглас: «Будь!» Всё хорошо. Пора б напиться. Искажены весельем лица.

 

            Настоящая награда Учителю — когда каждое его слово ученик воспринимает с недоверием.

            Слепая паства умерщвляет ученика в самом Учителе.

 

            Она сказала: «Как ты можешь иметь счастливый вид, когда мне так плохо!» Ненависть женщин часто носит одежды справедливости.

 

            Люди — это позиции. Их совместная жизнь — совмещение позиций. Сколько всего? Поведение математических функций исследуют на крайних пределах и при нуле. У людей — то же.

            1. Я — твой.                                    1. Я — твоя.

            2. Ты — моя.                                               2. Ты — мой.

            3. Я сам по себе.                                       3. Я сама по себе.

            Всего шесть позиций. Взаимоотношения мужчин и женщин не так сложны и разнообразны, как принято считать. Не надо себе льстить: общее количество сочетаний — всего лишь из «шести по два».

            Например:

            «Я — твой» + «Я — твоя» = «лебединая верность»;

            «Ты — моя» + «Ты — мой» = «кошка с собакой»;

            «Я — твой» + «Ты — мой» = «подкаблучник и генерал в юбке»…

            И т. д.

 

            Художник сказал: «Женщина! Ты так щедро тратишь днем на работе запас своего кокетства, обаяния, ума, красоты и соблазна, что нет слов! Знакомые, коллеги, ухажеры, друзья по достоинству оценят твою щедрость и заплатят за нее восхищением, вниманием, комплиментами. Как белка в колесе! Но вот возвращаешься ты домой… Где золотой запас твоих качеств? Израсходован. Ты устала, как проститутка».

 

            В ней просто бездна обаянья! И там, и тут она добра: шалунья, друг, кокетка, няня, любому — верная сестра. За это божье отдаванье не иссякает славный ряд: то комплимент, то рук лобзанье, то жест гастрольного царя… Дрожат в заботливости сутки. Лишь, возвращаясь в дом, она глядит с тоскою проститутки на мужа, кухню, пацана.

 

            У нее было много книг, которые она успевала читать. После развода с первым мужем — лишилась библиотеки. При втором муже она словно мстит былой несправедливости — книги в доме уже некуда складывать. Их никто не читает.

 

            Российские словесники в устных своих баталиях развили столько школ и направлений, что сравнить их изощренное разнообразие можно разве что с букетом восточных единоборств: та же хитрость, та же отрешенность, то же подражание примерам природы.

 

            Восьмидесятилетний старик вспоминал жизнь:

            — Знаете, в детстве я был птицеловом. Однажды мне попался необыкновенный щегол. Он был значительно меньше своих собратьев по размерам, но пел изумительно. Стоило вынести клетку с ним на улицу, как целые стаи щеглов слетались и садились рядом. Это был, наверное, какой-то щеглиный король! А потому у меня его украли… Да… О чем это я? Да! Еще чечетка попалась как-то ненормальная — дочиста ощипала в клетке трех своих собратьев. Я их голеньких вынес на мороз… Сейчас бы я, конечно, так уж не поступил. Получается, что живых убил… Да… О чем я говорил-то? А, ну да! У нас в университете в тридцатые годы лектор был по марксистской истории — вылитый Маркс внешне! И прическа, и черты лица, и стиль мышления. Мы его на лекциях не слушали — мы на него смотреть ходили, как на артиста какого. А потом он вдруг исчез. Говорят, за это самое и арестовали — за то, что классика копировал. Да уж… Помню еще мебель мне государственную предлагали, из дворцов когда-то конфискованную. Не взял, дескать, буржуйского не надо. Не поверите — красное дерево! Хе-хе! Зря, наверное, не взял: сейчас бы продал — разбогател…

            Он когда-то был крупным номенклатурным работником, воевал, дважды горел в танке, воспитал детей. Знал и мог многое. В конце концов память старика ослабела. Теперь он вспоминал только самое важное, самое яркое в жизни.

 

            Мать у Пашки очень строгая.

            — Дай поесть! — говорит Пашка. — Одну корку за день ел только.

            — На сколько заработал, на столько и получил, — говорит мать.

            Пашке восемь лет. Он подкрадывается и пытается стащить из-за материной спины хлеб на столе. Мать бьет ему локтем под дых. Парень загибается.

            — Может, не надо так-то уж, — вмешиваюсь.

            Реакция самого Пашки неожиданна. Он восстанавливает дыхание, обнимает мать за плечи и, глядя на меня в упор, говорит примирительно:

            — Мне не больно. Я привык.

 

            Последней из подполья вышла катакомбная христианская церковь. Один из последователей учения, парень лед двадцати пяти, интеллигентного облика, с ясными прямо смотрящими успокоенными глазами, принес в редакцию «чудесные» тексты — откровения Божьей Матери, продиктованные ему специально для России год назад. Смысл текста: угрозы, запугивания, перечень кар, констатация разнообразного вида катаклизмов, массовых бедствий и ужасных смертей — от начала до конца страх один. Причем, в виде холодного делового сообщения, без эмоций.

            — Это не Божья Мать, это — эссэсовка какая-то! — говорю с сомнением.

            Парень тут же упал в обморок. Видать, и впрямь верующий…

 

            На век иль миг женой зову любую! Раздавший сердце, сердце не разбил. Случайностей, мой друг, не существует, кто понял это — случай полюбил.

 

            — Привет! — сказал человек.

            — Привет, — ответил Он. — Только у нас так не здороваются.

            — А как?

            — У нас принято соединяться при встрече.

            — Как это «соединяться»? Обниматься, что ли?

            — Нет. Двое, если желают поприветствовать друг друга, обычно сливаются в единое существо. Физически.

            — То есть? А личность? Чья личность главенствует в новой?.. — человек, похоже, испугался правил иного мира.

            — Сохраняется та личность, которая мощнее.

            — А другой?!

            — Другой стирается.

            — Насовсем?!

            — Да. Аннигилируется на всех уровнях.

            — Ужас!

            — Ничего подобного. Каждый из приветствующих испытывает большую радость от ощущения эволюционного продвижения.

            — Это невозможно! — воскликнул человек, словно защищаясь.

            — Хочешь, попробуем! Подойди… Нужно только быть готовым принять меня целиком или вручить себя так же. Предугадать, чья личность сохранится — трудно. Слиянием руководит сама эволюция! Попробуй!

            — Я — человек! — гордо сказал человек и шагнул вперед.

            Ничего не случилось. Человек в недоумении осмотрелся вокруг. Поблизости никого не было. Только гордость веселилась и ликовала.

 

            Ум — произведение черта, душа — песня бога, тело — венец природы. Ах, трудно любить всю «троицу»!

 

            Перед сотрудниками лаборатории поставили задачу: сделать так, чтобы навозные стоки на ферме не имели запаха. Какие только ухищрения не пробовали применять ученые мужи! И закрытые емкости, и химические нейтрализаторы, и бактерии, и замораживание… Всё не то: или очень дорого, или неэффективно. Открытие пришло с совершенно неожиданной стороны. Трубу, по которой подавался навозный сток, подвели в отстойник нетрадиционно — со дна. Оказалось, что старый навоз, подсохший сверху, в точном соответствии с народной мудростью «не тронь — вонять не будет», действительно, не пахнет.

 

            Дело было в Венгрии. В холле национальной академии стояли гости — наши земляки — и пытались торговать кое-каким товаром, привезенным из Удмуртии. Продавщица держала в руках прозрачный полиэтиленовый пакет, набитый форинтами. Дескать, вот уже на сколько наторговали, дескать, покупайте побыстрее, ажиотаж, так сказать. Чтобы набить мешок до требуемой привлекательной величины, потребовалось на время собрать с группы всю обменную валюту.

 

            Дело, вино и бабы — вот три «кита». Через отношение к ним определяется профессионал. По признаку первоочередности. Например. Художники: дело — вино — бабы. Врачи: бабы — дело — вино. Богачи: вино — бабы — дело. Трактовка, разумеется, субъективная. Но принцип — универсален.

 

 

            Знакомый журналист похлопал по неуклюжему металлическому боку свою верную старушку, печатную машинку «Москва»:

            — Она себя сто раз уже оправдала!

            Пишущая машинка, ружье, холодильник, мотоцикл… — всё это подвергается в России сравнительной прикидке, доморощенному анализу: окупят ли себя затраченные средства. В этой стране даже вещи должны «оправдываться».

 

            Один из экзаменов по кандидатскому минимуму — доклад по теме на иностранном языке. Технарь Андрюша был превосходный, а вот лингвистические способности — ниже средних. Выход один: друзья перевели текст доклада — он его выучил наизусть. Защитился на «отлично».

            — Запомнил, как песню!

            И в доказательство лихо начал шпарить на иностранном.

            — Ни слова сам не понимаю! — развел руками.

            Вот и думаю: уж если кандидатский минимум таков, то каким должен быть максимум?! Свою «песню» Андрюша без запинки напел мне через девять лет после экзамена.

 

            — Кому нужна «тройка», подходите с зачетками, — неожиданно заявил на экзамене преподаватель-дракон.

            — Мне!!! — быстро, единственный из группы, сообразил Андрюша.

            Преподаватель заполнил графу, расписался. Потом спокойно произнес следующую фразу:

            — Кому нужна «четверка», подходите…

 

            Откуда брать деньги? Все нынче озабочены этим непростым вопросом. Директор одного небольшого ижевского института нашел оригинальный выход из трудного положения. Директор выяснил, что практически все сотрудники учреждения имеют домашние телефоны.

            — Работать будете на дому, — объявил руководитель. — Проверю лично: три звонка в день. Не застану — пеняйте на себя!

            Освободившиеся институтские помещения сдали в аренду по хорошей цене — 3000 рублей за квадратный метр.

 

            Идущему всегда трудно; поэтому его мораль не отрицает удобств, облегчающих продвижение.

 

            Знаете, как отравили бобров и неисчислимых раков на речке Люк? Какой-то деятель высыпал рядом с рекой, на склоне целую кучу химических удобрений, а весной, конечно, всё смыло к черту. Всякий знает: раки живут только в очень чистой воде, от посторонней молекулы — дохнут.

            Только довелось недавно увидеть и исключение из природного правила. На Иже, — на том самом, что вытекает после города радужно-пахучей маслянистой струей, — объявились эти самые, с клешнями. И много! Мутанты. Крупные, породистые, проворные. Гляжу я на этих тварей и радуюсь — это будущее, нам, грешным, надежную весточку посылает…

 

            «Знать, не думая» — вот универсальная формула всей живущей природы. И только человек против: думает, не зная.

 

            Женщина отработала перед льготной пенсией десять лет горячего стажа. Хватились — не достает по документам двух «горячих» лет. Слезы, истерика. Как докажешь? Полезли в цеховой архив. Нашли! Как раз по тем самым спорным годам факт: «Такой-то и такой-то объявить выговор за прогулы и пьянство…» И подписано: мастер горячего цеха. Так и доказали.

 

            Счастье детей — получать, счастье стариков — отдавать. Он и она заключили брак по старости — во спасение от одиночества. У каждого за спиной осталась прежняя жизнь, повзрослевшие, оперившиеся дети. Прохладное дыхание вечности, участившиеся болезни ясно напомнили старикам: пора распорядиться наследством. А дети — разные, не родные… И сошли старые с ума: он своим — пылесос, она своим — телевизор и книги, он — диван, она — стенку, кастрюли, ковер. Такое соревнование устроили! Кто вперед! Самим уже ни спать, ни сесть, ни суп варить не в чем. Каждый боится: вдруг умрет первым, и тогда уж ничего не возьмешь для своих. Надо успеть, чтоб спокойно в конце было.

 

            Мой друг — циник, к женскому полу он применяет лишь две оценочные категории: «уже можно» или «еще можно».

 

            Не пользуйтесь вещами, отравленными завистью.

 

            Слепы ученики, верящие в то, что Учитель зряч.

 

            Вера — свет. Не ослепни, увидев!

 

            От заядлого туриста, объездившего, проплывшего и исходившего Урал, Дальний Восток, Камчатку, тундру, пустыню, Саяны и Памир пришло письмо:

            «Привет, старик! Я перебрался в США. Ходить здесь негде: свежих маршрутов нет вовсе, всюду надо платить, даже за дрова в лесу. А если захочется удрать в самую глушь — они называют эти места заповедником и дерут за выезд туда втридорога. Всё по расписанию. В России между мной и природой никаких дополнительных правил не было: только я и она… Где хочешь жги, что хочешь делай, куда пожелаешь иди. А здесь даже на пустыню как на хозяйский двор смотрят. Горе мне».

 

            В чудесном ищи обыкновенное, в обыкновенном чудесное.

 

            Над абсолютным большинством живущих людей, как Дамоклов меч, висит фраза: «Поезд ушел». А если еще не ушел, то страшно опоздать… Или все места уже заняты… Это — гонка судьбы, гонка плебеев, мешочников, не имеющих родовых гнезд и не ощущающих за плечами груза традиций. Плебеи боятся остаться снаружи. У всех — страх. А счастливчики, что родились в поезде, боятся еще больше: не оказаться бы за бортом. И та, и другая сторона называют свой страх «смыслом жизни».

 

            У меня был один гостеприимный приятель, паталогоанатом. Вечерами в его доме часто собирались. Здесь никогда не говорили: «Чай заварен». Всегда говорили: «Чаек нагноился».

            … Приятель давно уехал в Сибирь, чай сделали по талонам, а шутка в наших кругах до сих пор живет. Удачной оказалась.

 

            Известно, что крупные творческие личности за время одной физической своей жизни умудряются проживать несколько духовных «реинкарнаций». Классический пример — Пикассо: голубой период, розовый… Что-то словно подталкивает творцов торопиться. Прозрения? Философские ошеломления? Новые женщины? Осознанные прегрешения? Можно только гадать.

            Куда проще удалось организовать поворотные даты в своей судьбе художнику-авангардисту из провинциального Ижевска: три сотрясения мозга — три новых периода в творчестве.

 

            Чтобы наверняка знать, что такое «грех», а что им не является, лучше всего обратиться к понятию естественности. Например, в начале весны совершенно естественно видеть стадо самцов, дерущихся из-за одной самки. Однако в конце весны картина иная: вокруг единственного самца пасется целый гарем. И это тоже нормально и не вызывает недоумения. У каждого времени, получается, своя собственная естественность.

            Выходит, понятие «греха» определяешь ты сам. Время и грех — это конструкция, напоминающая качели, в них люди раскачивают любимую свою куколку — «смысл».

 

            Обидчивый не может быть счастлив в принципе.

 

            Прописная истина: быть здоровым в нашей стране — не выгодно. В то время, как непьющий, некурящий бодрячок вкалывает, больной балдеет на дому почти за те же деньги. Далеко ведь не все болеют так, чтобы пластом. Свою болезнь ценят, ее берегут, как кормилицу. А кто здоров, как бык, тому приходится искать болезнь по блату или обходиться своими собственными силами.

            Россия — это такая больша-а-ая зона, где народная смекалка и изобретательность изощрены в абсолютной простоте решений. Как это делается? Один знакомый служащий из ИТК рассказал:

            — Догнать температуру до тридцати девяти — самое пустячное дело! Надо взять обыкновенную очищенную дольку чеснока, слегка разлохматить ее и засунуть в… задний проход. Лихорадочный градус обеспечен! А как делают язву желудка, знаешь? Берешь оберточную фольгу от конфетки, скатываешь шарик, привязываешь на нитку, глотаешь и идешь на рентген. Туберкулез легких делается еще проще: натираешь перед просвечиванием грудь алюминиевой пудрой… На снимке — отличное затемнение! О йогах слышал? Если особым образом подогнуть руки-ноги, то давление сразу скачет до ста восьмидесяти. Знать надо такие вещи, иначе в России не проживешь.

 

            На вопрос: «Как здоровье?», — дедушка заметно оживлялся: «Плохо!»

 

            Всякий состоявшийся «донор» неизбежно порождает «вампира». Заветная мечта каждого из них — «быть собой».

 

            Что ни подай, всё мало! Таков людской замес: чем ближе к Идеалу, тем шкурней интерес.

 

            «На пирсе тихо в час ночной, тебе известно лишь одной, когда усталая подлодка из глубины идет домой». — Эта незатейливая эстрадная песенка была на слуху в конце семидесятых, кажется.

            Когда Вова после двух-трехдневного запоя появляется на пороге родного дома, жена выводит навстречу малолетнего сына и произносит: «Усталая подлодка из глубины идет домой». Мальчик, наверняка, запомнит эти немудрящие слова на всю жизнь. Какая сила все-таки в поэзии!

 

            Гребцы в лодке сидят задом наперед; прямолинейное направление помогают держать в большей степени уже пройденные ориентиры, из прошлого. На дальнейший путь гребцы лишь оглядываются. Оглядываются на будущее! На что оглянешься, туда и причалишь.

 

            Если кто-то говорит: «Я не в состоянии вам помочь…» — это означает лишь одно: у человека просто нет состояния.

 

            Бог миловал: врагов послал, но не дал озлобленья.

 

            Людская ложь соревнуется в новизне искренности.

 

            В лифте.

            — Вам на какой?

            — На четвертый, там одежду сегодня продают.

            — А на втором чернослив дешевый и рассада…

            1992-й год. Место действия — республиканский Дом печати.

 

            Бог — это такая штуковина, которая исчезает сразу же, как только им начинают интересоваться.

 

            Конфликты, обусловленные различиями в национальности, вероисповедании, служебным, материальным или духовным неравенством и проч., вполне и до конца разрешимы: жить следует молча, голыми и в темноте.

 

            Гармония — это когда исполнитель души не чает в своем заказчике. Например, семейная гармония. Встречали?

 

            Зерно Вселенной развернулось древом звезд.

            Нет времени у Бога.

            Нет времени в зерне.

 

            Знак качества: проверено на себе!

 

            До тридцати лет ищут лучшую долю, после тридцати — лучшее место.

 

            Приходящее понимание всегда превосходит то, что ты, понявший, можешь выразить.

 

            И война — насилие, и мир — насилие. Свобода находится между ними.

 

            Что требуется для счастья? Ничего не требуется. Счастье самодостаточно. Любой идиот подтвердит это!

 

            Боги любят в долг.

 

            Деталей воз — еще не схема. Мудры шаманством авангардные пииты: бессмысленность сквозит в потоках смысла, коль запятыми сил нет овладеть.

 

            Любовь и речь, чем не враги?

 

            Жизнь не в деле, а в радости; дело, приносящее радость, — от земли; радость, производящая дело, — свыше.

 

            Счастье обывателя — это долговременный мир между добром и злом. Поэтому, говоря: «Да здравствует мир!», надо целиком принять и: «Да здравствует обыватель!»

 

            Признак здоровья — это здоровое чувство лени. Для чего жить? Глупо жить лишь для вещественного однообразия, — это порабощает, как всякая специализация. Гораздо свободнее и уютнее чувствуешь себя в мире, если живешь не «для», а от чего-то: от радости, например. Не дело — источник радости, а радость — источник многочисленных дел.

 

            Ты слабому помог.

            Ну, что это за доблесть?

            Тебя он вряд ли отличит от костылей.

 

            Настоящее одиночество — это когда не осталось ни единой мысли о себе. Странно, почему люди, думая наоборот, жалуются на то же самое чувство?

 

            Суть людскую разрывают — пятьдесят на пятьдесят! — «Майна!» — ангелы взывают, «Вира!» — черти голосят.

 

            Сатана победил. Бог оцифрован.

 

            Религия — радость плачущих. В русскую церковь ходят поплакать.

 

            Все ищут: кто чужого, кто своего, кто себя самого. Невезение тотально. Все находки — временные. Игрой в земную жизнь заправляет шулер.

 

            Заказчик называет «любовью» заказ.

 

            Часто ум женщины не может найти подходящего выражения в словах, зато любая из женщин может выразить сколь угодно мудрости в молчании.

 

            Умный человек — банк, он заинтересован во вкладчиках.

 

            Падший ангел возвращается на небеса окрестившимся дьяволом.

 

            Многие невостребованные писатели напоминают мне плохих садовников: часто их энтузиазма хватает лишь на щедрое разбрасывание семян. Другого умения, кроме щедрости, нет. Ни всходов. Ни плодов.

 

            Еще ни одна женщина в мире не стала счастлива при помощи претензий.

 

            Душа — рыбешка на жратву: наживку клюнув, потеряюсь! Попутно радости живу, попутно жизни сотворяюсь.

 

            Люблю тебя! Но назвать любовью то, что ты ждешь от меня, не могу.

 

            Может ли мешок с дерьмом взлететь? Может. Если приделает к себе крылья и хорошенько разбежится.

 

            Тела слились. Слились и души. Мир сжался весь в зерне любви. Сгорела каша на плите.

 

            Человек стремится к вершине. По дороге он слышит нашептывания внутреннего голоса: «Спеши! Ты — первый! Твой ум велик, твое сердце щедро, гордись собой…» А рядом толкают локтем под ребро невежливые попутчики — ведь они слышат то же самое. Но чем выше подъем, тем реже живые встречи, тем свободнее пространство, тем молчаливее становится голос. Последнюю фразу он произнесет на вершине: «Глупец». И ты поспешишь вниз, чтобы сказать это остальным. Но ни один из стремящихся вверх не поверит тому, кто нашел в себе силы возвратиться. Откровение — обычная причина самоубийства поэтов, принцев, романтических альтруистов и прочей нежной творческой мошкары, летящей на огонь.

 

            Человек научился наслаждаться «плохим». При этом он искренне удивляется: почему это я так плохо живу?

 

            Когда женщина не просит ничего, ей хочется отдать всё.

 

            Я нормален?! В таком случае вам следует признать ненормальным весь мир!

 

            Умным людям в России, у которых хорошо пошло дело, всегда кажется: наконец-то получилось! «Против лома» есть прием — умная голова. Вот эту саму голову они обычно под лом и подставляют…

 

            Смех без причины? Это ли не скучно?! Живем без будущего, прошлое виня. Что наша жизнь? Игра для побирушек: просить огня да падать в полымя.

            Сосед соседу на ухо глаголет: у стенки надо б шлепать пацанву! Диагноз прост: вот — юный алкоголик, вот сыроед, подсевший на «траву».

            Мамаша пальцем крутит у височка, папаша мат дает, как «на гора»; сынок хорош: подследственную точку за опыт жизни ставят «опера».

            Вокруг людей плакаты да заветы, куда-то общий катится вагон, погода хмурится, Господь ушел до ветру и больше не вернулся к людям Он.

 

            Не попросить начать пути сначала, твое начало — родом из конца. Еще вчера любовь любовь встречала: «Аз», «буки», «веди»… — «и-жи-ца»!

            Земля взошла железными цветами. Даешь «Убий!» Авось, и то не зря… Отцы в тоске прикинулись христами, держась за древко, корня мимо зря.

            Ты хочешь жить, как минимум, достойно. Свобода — враг! Свобода — чешуя! В пятнадцать лет душа твоя — покойник. По ком звонит бренчалочка твоя?

            Тебя уж нет. Ты — просто оболочка. Пустой сосуд для мыслей о жратве. Даешь балдеж! Гуляем — гля! — до точки. Налей, чувак! По девочкам — ржавей…

            В каком же разе грешница святая вновь поцелует стопы, окрылив? Эй, что-то давит… Давит, давит! Не то, чтоб жизнь — отсутствие любви.

 

            Мечта — доверчивая птица: ей подавай покой да тишину. А мысли? Вылетают из темницы, на белый свет убийственно взглянув!

 

            Отношения известны: не посеешь — не пожнешь. Инь — до бабушек невесты, Ян — до гроба молодежь.

 

            Между молчаньем двух сортов — от злобы тайной до святейшей правды — набросано так много слов…

 

            «Больше творчества!» — лукавые указки! Чернь есть чернь. А знать есть знать. Голые, хорошенькие сказки ходят под Параграф умирать.

            Русская холопская порода варит, сеет, вкалывает в дым! И кричат: «Да здравствует свобода!» — узники, целуя кандалы.

 

            Боже! Русские хиппи, Христа поискав, оставляют в сердцах дом пустой для него… А потом в этот дом без письма, без звонка навсегда поселяется кто-то другой. Навсегда…

            Не рогатый ли ангел тот дом приглядел, в чьем-то сердце пустом холя сытое зло? И писание слов — как водой по воде… И мечта — ржавый гвоздь под скукоженный лоб! Навсегда…

            Боже. Русские хиппи — чума школяров: Вера с Правдою, сестры — поврозь навсегда. Был бы разум! А сердце? Всего лишь — нутро… От войны б до войны миру мир нагадать. Навсегда…

            «Навсегда» — это слово похоже на смерть. Помолись у машин от звонка до звонка! Очи в очи вонзились ножами во тьме, — небо вспорото там, где залатан закат.

            Боже! Дети исчадий, бегущие ввысь, не помилуй, судьба, вас, но всё же — храни. За спиною дымятся лишь кущи, увы, да надежда спасает свой жертвенный миг.

 

            Черт возьми! Неужели не ясно? Я стихов не пишу, не пою соловьем, не точу на бумаге сопливые лясы: говорящий с собою, — приговорен…

            Это правда. Как лезвие бритвы. Ну, хоть в шутку, мой саван примерь! Не останется песен. Судьба и молитва — это вовсе не страх, а прохожий и дверь!

            Там, где правда смыкается с ложью, грань остра, превращаема в Путь ежедневно, всенощно. И, боже, я прощаюсь под реплику: «Будь!»

 

            Дед воевал. Отец для смерти тоже был пригож. А как же: честь, отвага, родина, награда… Каких границ достигнуть может ложь, коль для обмана пользоваться правдой? Два духа — Будущее с Прошлым — конвой мгновения. Торжественный и пошлый.

 

            Чем больше ладана, тем крепче пахнет серой: воспеты меч и слава хлебного жнивья… Подобно водам, циркулирующим в сферах — круговращение смысла бытия.

 

            Будь я правитель, запретил бы растить то, что нуждается в развитии — науку, искусство… даже веру. Запрет ускоряет развитие.

 

            Путник духа, далеко опередивший современников, подобен страннику в пустыне. «Я нашел небывалый источник!» — кричит он, а его не слышат. Он проклят. Но такое одиночество — сильнее смерти, потому что далекое будущее, как и далекое прошлое — бесстрастны. А потом придут люди, возьмут найденное, подивятся; и будут кичиться тем, что путник — из их рода. И эта ложь даст силу новому путнику, преодолевшему счастье жить сегодня.

 

            Многие невесты обманываются, принимая мужское балагурство за надежность. В узком кругу «душа компании» — мрачен. Радость любит простор.

            Не многие женихи способны найти радость в заботе. До свадьбы — иллюзии, после свадьбы — обман.

            Балагур после свадьбы — изверг благополучия: наблюдение преобладает над участием.

 

            Один, как кролик, жался, другой орлом кружил, и всякий жить старался, а я так просто жил. Шагал не по расчету, дышал всегда не в лад, молчал не для почета, орал не для наград. Гузном не лазил в кресло, и, каюсь, водку пил, но я жил интересно, поскольку жить любил. Любил судьбы обманы… Ах, люди, время — дзынь! — часы, как наркоманы, глотают нашу жизнь.

            А, может, я попался, не удержал ранжир? Зачем-то мир старался, чтоб я вот так не жил?!

 

            Построены в колонны, спокойствие храним. Я с детства твердо помню: мы боремся за мир.

            Глядят ракеты-пушки на Запад, на Восток, и ушки на макушке, и порох не подмок.

            По кумполу колом бы, аль маковкой в сортир!.. — Чем больше наша бомба, тем крепче будет мир!

            Гудят заводы наши, народ непобедим. А мы живем всё краше: твердим, твердим, твердим…

            Я верю в то упорно, бригада мне, как мать. И надо по три нормы давать, давать, давать!

 

            Что за комедия — рыдать среди веселья? Зачем пугаешь челядь, человек? Зачем один не пьешь царево зелье, угрюмо в спины глядя из-под век?

            — Я нынче вышел за ворота городища, — ответил он, на посох навалясь. — Там бога нет. Там, думая о пище, друг друга ест неподобающая мразь. Там люди, что больные привидения, шатаются с деньгой по кабакам, в тюрьме сидит там половина населенья, другая половина — по углам. Там каждый мнит себя третейским судиею, там все холмы похожи на погост, отравлены там люди похвальбою: мол, у кого всего белее кость… Они глядят с тоской на эти стены, не видя, только слыша карнавал, им наплевать на ваши перемены. Кто беден был — богаче не бывал!

            Схватила странника подвыпившая стража. Царево зелье — в рот ему силком! В постель — невесту! Вотчину! Поклажу! И — мать твою! — по трону кулаком.

            Народ утешат и утишат слухи злые: царю — царево, прочее — молчок, ворам — с кафтана бляхи золотые… Смеясь, повесился счастливый дурачок.

 

            — Пацаны, с нами хор пятилеток! Пацанва, Первомай на душе! — А они, точно птицы из клеток… А они — точно блядь в шалаше.

            Но и им пуля сердце защемит, и у них на извилинах тля; фимиам — это для восхищений, а для будней сойдет конопля…

            Кто нормален, а кто малахольный? Руки нервно ласкают цевьё… — ветераны под звон колокольный исцеляют войной пацанье!

            В героических смертных раскатах вера реет, как аэростат… И конвейер райвоенкомата за Христом постригает Христа…

            — Пацаны, с нами хор пятилеток! Пацанва, Первомай на душе! — А они наглотались таблеток и нашли коммунизм в анаше…

 

            Особый век: невротики, катары. Хиреем. Дефицит на мужика.      Картина: двое дюжих санитаров в палате буйных учат старика.

            Старик один… Два дюжих санитара… Вдохнули разом разум под бока! А за окном: фонарики, гитары — сплошная воля, песни и тоска.

 

            Я выступаю, выпавши из стиля, всегда в антракт иду из-за кулис, как раз тогда, когда поговорили, но до того, как все передрались.

 

            «Кто первым поднялся, тот вышел в расход. Война для героя — халява!» — Небритая смерть прогулялась меж рот, раздав матерщину и славу.

            Постой, знаменосец, упьемся стрельбой! У жизни — короткие ноты. У смерти в любимчиках ходит герой, в бессмертные веря ворота.

            Туманится память, жжет легкие дым: минувшее — поле сраженья… Войну, как невесту, сулит молодым давно полысевшее время.

 

            Я не люблю ярких всенародных праздников, они обостряют одиночество, они похожи на массовое опьянение. Многие горькие пьяницы назидательно трезвеют в эти дни.

 

            Будьте серьезны. Я шучу очень тонко!

 

            С тех пор, как отменили бога, образовалась вакансия, куда устремились смертные.

 

            В безвыходной ситуации можно просто закрыть глаза. В абсолютно безвыходной ситуации все выходы — твои.

 

            Вот заработать бы все денежки. И — сжечь. Или объехать белый свет. И — помереть. Ужасно хочется полезным в землю лечь, чтобы потом восстать и рай узреть.

            Ужасно хочется попробовать на вкус в соседних кущах бытия запретный плод. Жизнь — алфавит от «А» до «Я». И наизусть его диктуешь ты из года в год.

            Ужасно хочется испробовать свобод, но вот беда: им не живется без оков. На пару умников пришлось невпроворот учителей и школ для дураков.

            Когда мне скажут: «Спятил парень. Псих!» Я говорящим улыбнусь, мол, знаю сам. Считаю рублики. Живу от «сих» до «сих». Душа закрыта, как обиженный Сезам.

 

            Я занимаюсь тем, что готовлю консервы из собственной жизни. А также из ваших нечаянных будней, на этой песчинке Вселенной — Земле. Консервы вояк называются память. Консервы ученых утоплены в цифрах и схемах. А я в ностальгии кручу устаревшие пленки; и нервные «Битлы» — консервы моих двадцати.

 

            Сначала человек удивляется. Потом человек удивляет. Потом удивляется, что удивления — нет. И находит его. Но потребуется подвиг, чтобы дать это удивление миру.

 

            Странное дело: подлецы среди шутов не встречаются.

 

            Допустим, ваш ребенок умирает. Сколько сильнейших переживаний принесет это горе! А если это произойдет еще раз, и еще раз, и еще?.. Выработается опыт — защитная «блок-эмоция» — реакция на определенный, повторяющийся раздражитель. От горя тупеют. На войне к смерти относятся равнодушно. Но это всё крайности, экстремальные ситуации. (От одной и той же радости, кстати, тоже глупеют и тупеют.) А в жизни? Нынешняя жизнь полна испытаний и физических, и духовных, причем, их повторяемость возрастает со всё большей частотой. Как удержаться в этом ритме? Не выдержавших, сдавшихся, пройдох и сумасшедших стало больше. А современников обвиняют в черствости. Нет. Однажды пережив какое-либо эмоциональное чувство, человек использует его в дальнейшем, как инструмент, как функцию. Как готовый, однажды уже созданный блок. Эмоции ни в работе, ни в оценке не участвуют. Плохо? Ничуть! Просто энергия эмоционального восприятия освобождается для других дел. Сегодняшние потрясения — всего лишь азбука дня завтрашнего.

 

            Во все времена мысль мудрецов коллапсировала: взывая к бесконечности, она неизбежно уходила в себя, захлопывалась, замыкалась. Словно с определенной, критической точки мироощущения мозг человека способен питаться собой. Впитывая Вселенную, мозг взрывается, как сверхновая… Итог проблематичен — свет внутри «пересвечивает» всё остальное!

 

            Просильники! Не совершайте просилия над ближним!

 

            На покойнике растут волосы, ногти… Страшно и безысходно! Подобно тому в заброшенных деревнях еще рождаются дети…

 

            МИР — ЭТО ПАМЯТЬ.

 

            В душе художника два жителя: временный и вечный. Ни одному нельзя дать волю. Временного погубит корысть и мелочность. Вечный сожжет разум хозяина. В душе художника два жителя… Чем сильнее они ссорятся — тем пронзительнее искусство.

 

            Нет первооткрывателей, есть — просветители.

 

            Человек — модель общества. Общество — модель истории. Банк земных знаний — модель Поля. Физическая машина сожрет твердь. Экспансия духа — тот же завоеватель. Ни то, ни другое — не любовь.

 

            Относительно безошибочно руководство настоящим может осуществляться только теми, кто видит будущее… У руля же оказываются те, чье зрение — прошлое.

 

            Стихи похожи на математику: языком символов строится модель мироздания. Модель — орудие для предсказания. Сложение, деление, вычитание, умножение… — арифметику поэзии — поймут большинство. Пространственную геометрию, ряды, дифференциалы, интегралы — поймут специально обученные или обучившиеся. Далее — прикладные разделы, понятные лишь специалистам… Математики предсказали дьявольскую технику. Может, поэты предскажут божественную суть?

 

            Только открытия! Истинные, ложные — без разницы… Молодость не признает констант.

 

            Жизнь людей — игра. За пределами их игры — жизнь.

 

            Не путайте доверчивость с доверием!

 

            Случается, ребенок не доношен матерью. Случается: взрослый человек не доношен Жизнью.

 

            До какого предела можно делить мгновение? Пока оно не станет частицей?!

 

            Любовь с первого взгляда умирает в рассрочку.

 

            Заявление художника: «Для того, чтобы жить честно, мне нужен миллион».

 

            Взрослый человек, не сохранивший в себе ничего детского — дьявол.

 

            Почему я должен верить в разоружение? История учит: открытия делались во благо, а оборачивались злом. Каждая новая Сила и каждое новое Оружие поднимали знамя мира. И была война. Еще ни разу смертоносные инструменты не остались без применения! Во имя Свободы на самоубийство шли: раб, группа рабов, страна рабов, планета рабов…

 

            Фанатики триедины: отрицающие абсолютно всё, желающие абсолютно всего, и те, кто, соединив в себе первых двух, действует в рамках несобственных правил. Фанатизм — гарантия исполнения. Фанатичен ли отдельный элемент машины? Да. Потому что исполняет то, что ему дано. Наделите гайку разумом и — соединение распадется… Потому в механизме любого общества идеальный исполнитель — болван. Для стабильности жизни одинаково опасны и фанат-разрушитель, и фанат-созидатель, и просто энтузиаст.

 

            Сказки, чудеса, даже бред сумасшедшего — вообще всё, что связано с работой воображения, — не находится в противоречии с природой. Поскольку человек — ее продукт. Воображение — продукт продукта. Воображение оперирует тем, чего нет. А продукт воображения — реален. Из мира «привидений» — автомобили, города, правила, дороги… — Вся жизнь!

            Утром я еду на работу в автобусе — это «привидение» создано коллективом ученых, рабочих, служащих… Это доброе привидение. Военная техника — «привидения» злое. Злых гораздо больше, всё лучшее — для них…

            Если проповедовать мир, то доброте нужно учить в самой основе — в воображении. И кто здесь посмеет назвать себя Контролером?!

 

            Нисходящая ветвь — поэтапное разложение сложно организованного поглотителя энергии — физической материи.

            Восходящая ветвь — усложнение по линии «продукт продукта». Переход Энергии Движения — в Энергию Смысла. Технократический разум — мечта, принесенная в жертву смыслу.

 

            Борьба, страдания — естественный отбор не только в эстафете плоти. Сильнейшая душа выживает, расселяясь в тысячах малых душ!

 

            Любопытен вариант: комфорт для собственной души создается перемещением личного эгоцентризма в собеседника, буквально влезанием в его шкуру — чтобы не обидеть, не повредить, не оставить непонятым… Такой прием называется благородством. Но перемещенное «эго» лишается полной личной власти, и поэтому у собеседника соблазн «взять верх» всегда велик. Бороться с соблазном — его работа, его благородство… Друзьям говорю, иронизируя: «Добрый ты человек, тяжело тебе живется».

 

            Попробуйте заметить: когда вас перестала раздражать медлительность и начала раздражать торопливость? — Это перевал жизни.

 

            Многозначность толкований радует мозг, способный удержать эту многозначность, как единое целое.

 

            Каким неугасающим талантом ученика должен обладать каждый учитель!

 

            Почти два века назад Одоевский восхищался подвигами русской интеллигенции: «Духоиспытатели!». Теперь — думатели… Тихий народ!

 

            Не надо религии. Достаточно видеть в небе глаз, который всегда смотрит именно на тебя…

 

            Когда не вышло равенства с соседом, не тешит равенство перед царем…

 

            Иерархические образования в организме общества напоминают раковые опухоли: колонии чуждых клеток питаются общей кровью, погубят других — погибнут сами.

 

            Аванс доверия — норма личной честности в общении. Даже если заведомо известно: рядом — лжец, доверьте… Лжец сам потеряет бесценное.

 

            Идеальная дружба: «Махнемся жизнями?!»

 

            Прошлое и будущее представляется фрагментарно, дискретно, без плавного течения времени. Это представление сродни черно-белому изображению, оно лишено сплошного «цветного» спектра жизни — ее неопределенности. Видится только суть: «Да» или «Нет».

            Только непосредственно само мгновение бытия обладает максимальной двойственностью, между полюсами которой — всё богатство красок… Похоже на фотон: и волна, и частица, и участник движения…

 

            Под микроскопом видно, как силы микромира хаотично толкают скопище пылинок. Дайте пылинке разум и цель — она будет продвигаться в одном направлении, принимая на себя «полезные» удары и уклоняясь от ненужных. Эта одиночка, как гений, стремится найти «край света». Жизнь остальных — исследование малой сферы вокруг той точки, которую условно можно назвать — «Я».

 

            Что за зверь такой — энцефалитный клещ? Травили его, морили, дустом посыпали… Всё зверье в лесу передохло! И клещи мерли во множестве. Слабые. А сильные дали такое потомство, что его теперь ни один инсектицид не берет.

            …Всё более жестокие реформы могут довести бюрократический аппарат страны до такого же совершенства живучести!

 

            Ну, что глядишь? Всё то же под луною: слова ушли; стирай, яичницу готовь! Не будет блага, так как нет покоя, и в пересудах зверствует любовь.

            Ну, что глядишь? Всё то же под луною. Другой луны, увы, не изобресть. Спасибо, спим еще к щеке щекою. Чаек гоняем. Сахар есть.

 

            Един бог и дьявол, а я — коммутатор: то с тем побазарю, то с этим болтну. Живая застава меж раем и адом: то в пекле поджарюсь, то в небе тону!

            Я — лезвие силы, я — чуткая слабость, я — взмах амплитуды, я — холод нуля! Душа балансирует… Твердь, содрогаясь, рождает причуду — беспечных землян.

            Залейтесь весельем, уймитесь дорогой, легки и прекрасны! (Я страх хороню.) В любви всё бесцельно. Путь, непути — с Богом! И мудрости древо не спит на корню!

            Но шепчет дьявол, знаток разлада, слова-словечки с улыбкой кислой… И повторяю я, божье чадо: «Не вижу смысла. Не вижу смысла!» Нет, шепчут оба, как два разлада, слова-словечки с улыбкой кислой… Но возрождаюсь я, жизни чадо, во имя Смысла!

 

            Домик картонный, раскрытые двери, всех приглашают к столу, дом охраняют волшебные звери — в зале, в углу, на полу.

            Здесь побывали король с королевой, Кот в сапогах ночевал, заяц ученый там лапою левой волка нарисовал.

            Жить в одиночку, конечно же, странно, даже смешно, наконец. Куколка — дочка, куколка — мама, строгая кукла — отец.

 

            Вот истины — оладушками! — в рот преподаны, надежнее пароля. Цейтнот, ребятушки, ребятушки, цейтнот: чем шибче жизнь, тем пакостнее роли.

            Крупу и сахар тащат бабы впрок. И лучший друг потеет за карьеру. И лезет змейкой правда между строк: жизнь по примеру, право, не премьера!

            Дубьем подправили духовный эталон. «Кончай трепаться!» — слышится с иконы. Ах, наши люди пьют одеколон, без лишних мыслей вставшие в колонны!

            Как он силен, отеческий обхват! С отечеством, брат, шутки неуместны. Виват, ребятушки, ребятушки, виват! Просторов — тьма, да мало места…

            Любой из нас — единственный пророк. Грехи и покаяния — без меры. Ложится правда пальцем на курок: жизнь по примеру — это не премьера…

 

            Мы перестраиваем старые ряды, и новый царь меняет командиров, певцы, певцам на новые лады услужливо настраивают лиру.

            Мгновения бегущая волна опасна и растет от постижений. И смерти нить, как нить веретена, натянута до головокруженья.

 

            Толпа упала на колени. Стоящие истребили друг друга.

 

            Второй слух, второе зрение, второе дыхание. В России всё «второе» главнее первого.

 

            Если не будет отступников, чаши весов ни к чему.

 

            Летописец, ложь имущий, право имеет миру петь.

 

            Искусство ранящего слова — ничто спокойствию камней.

 

            В дом к мертвецу не достучаться.

 

            Как остроумно: на такси — с работы! Что нового? Чем «кормят» «голоса»? Не повышаются ли цены на продукты? Да?! На табак? И на спиртное? Ух ты! Работа? Тьфу! Кругом болото. По будням бдим. В субботу на природу педалим, брат: то — «газ», то — тормоза.

 

            Мне тесно жить. Не жить — еще теснее. Хоть тесен круг, без круга — как петля… Нет силы ждать, не ждать — еще страшнее. Рубите сук! Бегите с корабля!

 

            Доброта — это чувство сытости при пустом желудке.

 

            Поэты есть кричащие, поэты есть поющие, смешные, завалящие и даже —малопьющие.

 

            Вспомните, люди, мы все-таки любим кривду святую, как право свое. Верим, что будет парад после буден, суд, как награда… Но правда есть правда, даже когда мы порочим ее.

            На митинг, на паперть! В былом своем заперт снов часовой — ему спать не дано! Заоблачный папа растерянно замер: мертвые живы, иль заживо лживы, — неужто не все еще в мире равно?

            Уставший, бескрылый, явился постылый ангел в шинели кричать на трубе. Взгляды пригнулись, слились, как могилы: было! всё было! всё тропкою стылой течет от гуляний навстречу гульбе.

 

            Поведение классического бюрократа похоже на эксперимент с летучей мышью, когда она, пользуясь своим природным локатором, бесшумно летит между нитями, на которых подвешены сигнальные колокольчики. «Локатор» бюрократа — страх, «нити» — свод писаных и неписаных правил. Смысл — результат без результата. Истинное творчество неизбежно отмечено рискованным шумом.

 

            Рыба не может уйти за пределы реки! Воображение ограничено только страхом.

 

            Мечта абстрактна, воображение конкретно. Мечта — хищница, воображение — оружие. Воплощение всегда запаздывает, но приходит обязательно.

 

            Черви буквально проходят жизнь насквозь, извлекая из окружающей среды лишь питательные вещества, но ничего из своих жизненных «постижений» не прихватывая впрок, не накапливая, не обременяя себя грузом, мешающим движению вперед.

            Растущий интеллект до поры до времени питает себя, чтобы расти. Но вряд ли он сможет «проедать» неведомое знание, если обрастет домом, привычками, обязанностями… Святые похожи на нейтрино: везде и нигде.

 

            Удивительно терпеливые существа Земли — деревья.

 

            Земля похожа на яблоко. И вряд ли это первое плодоношение — человеческий разум. Кто знает, может быть, до нас «переболели» разумом другие, оставив лишь стабильную во времени ноосферу — этот невидимый гумус духа? Жизнь Солнца слишком длительна, чтобы на земле приписывать себе пальму первенства!

            Земля похожа на яблоко. Был когда-то период завязи, цветения, долгого созревания, самой зрелости. Глупо думать о вечном сохранении плода. Мякоть вокруг семян природой предназначена для их удобрения в будущем. Мякоть — еда паразитов. Дайте яблоку разум — что оно выберет?..

            Земля похожа на яблоко. Апокалипсис сметет прочь миллиарды. Останутся единицы. Семена. Боги. Эволюция морали поднимется на одну ступеньку.

            Боги — семена предыдущей цивилизации.

 

            Уравняйте вашу любовь между прошлым и будущим. И тогда настоящее покорится вам, ибо не останется в вашей бегущей во времени «точке опоры» — жизни — любви эгоистичной.

 

            Вот растет на прекрасной земле прекрасный и вечный цветок. И его воспевают. Вот увидели поле вокруг — и воспели его. Вот пришел садовник, огородил цветок, назвал поле своим и стал править и ухаживать. Воспели садовника. Воспели свободу. И построили Дом. И наказали детям: воспевайте цветок, садовника, дом. Но не поняли и прокляли того, кто увидел небо в трещинах и стал петь об этом…

 

            Люди научились говорить. Звук передал информацию. Первый телефонный аппарат передал ее на расстояние. Первый передатчик передал ее на еще большее расстояние — мгновенно и тайно от природы слуха; несущая частота «упаковала» сигналы. По лазерному лучу бегут сотни тысяч закодированных разговоров… В меньшем объеме — большая плотность. Так и в поэзии: от простого зеркального описания — к глубинной сущности и многозначности. Современное творчество движется к образно-аналитической «упаковке» эмоций, мыслей, открытий, сведенных до афористичности, до аксиом и постулатов. Кто их прочтет, расшифрует? Элита?

 

            Коль ты не веришь мне — тебя лжецом считаю.

 

            Браво!!! Не надо «бис».

 

            Одиночеством можно наслаждаться, можно тяготиться. Степень этого чувства зависит не столько от условий и местоположения, сколько от самого сознания. Одинок солдат, загнанный в подвал казармы за провинность, одинок прапорщик, загорающий на крыше казармы — тот, что отдал приказ о наказании… Сознание взвешивает прошлое и будущее; если что-то перетягивает — лучше сидеть в подвале. Простое удовольствие — самая мелкая монета жизни…

 

            Святого нет. В том есть ответ, кто вопрошает. Всё смертно, что оковано жильем… Нет, жить не облик человеческий мешает, но — человек, живущий в нем!

 

            В науке, в религии и даже в самой обыденной повседневной жизни человек стяжает силу, применить которую не в состоянии: он зовет ее, он использует ее в своем воображении, а когда реально достигает нового ее уровня — пугается чудовищности последствий, не верит в них и — пробует вновь. Бог молчалив именно потому, что всесилен и не раб.

            Вот примерная ситуация: рабовладелец держит свои владения, точнее рабов, живущих во владении, в повиновении с помощью… ядерного устройства. Он говорит им: «Видите эту кнопку? Если я нажму ее, все взлетит на воздух!» Он ее не нажмет никогда. Из неверия или любопытства ее обязательно нажмет раб.

 

            Не кричите идущему по канату: «Ах, какой молодец!» Вы уроните его. Лучше крикните: «Впереди — смерть!» Это даст ему дополнительный шанс на удачу. Смерть подбадривает.

 

            Не многим дано «с корабля да на бал», судьба большинства: вместо бала — к станку.

 

            Ветры райские падшим — пощечина, поиск счастья — со смертью игра.

 

            Смысл сбывшегося — в смерти. И будущих дыханий — в ней итог. Открытий разум просит у безумства. Последнее открытие — покой… Деревья, терпеливые, как няньки, тела раздав на мебель и дрова, еще проводят солнечную силу. Мы пьем вино. Мы жарим шашлыки.

 

            Совсем не обязательно мчаться в глушь, чтобы получить одиночество. Достаточно жить по другим меркам.

 

            Доразвивались. Вот они, денечки! Поближе глянешь — оторопно аж: растут сыночки-одиночки у сверхкоммуникобельных мамаш.

            В либерализме нравы, как нарывы, тотальный шум в тотальной глухоте, и даже убеждения блудливы, хотящие: хотеть иль не хотеть?

            Пообрывались нервы от щекотки, обилие заклинило инстинкт, сыночек тянется до водки, чужой подъезд используя, как ринг.

            На стыках эры в моде отрицанья, у отроков — пещерная мораль; веселыми духовными скопцами полуприматы давят на педаль.

            Доразвивались… Вот они, денечки! С пол-оборота флегмы входят в раж. Сыночки-дочки-одиночки плевали на амбиции мамаш!

 

            Я жизней прожил сотни полторы, а ну, спроси, хочу ль сначала? Я, кожу снявши, чищу от мездры в потьмах души упрятанное жало.

            Быт выплыл в оскверняющей тщете не для игры в бирюльки, рьяно, все изобилья приравнявши к нищете, я вижу день за пропастью обмана.

            — Да будет так, — поведал Голос мне. — Спасись, дурак, спасая веру! Запретный пот стекает по спине, стволы зрачков — как выстрел браконьера.

            Я погружаюсь в чьи-то тайники. «Антихрист там!» — сусолят бабки. На промыслах не боги — мужики цедили, жалясь, винные остатки.

            Орали на ухо мне исповеди и из-за угла текла беседа, и в грудь стучали: «Непременно погляди, мы тоже — есть!» — земные короеды…

            Я будто вакуум всасывал слова, чтобы они, боля и ноя, вросли, как в твердь врастают острова, в меня — аж до смертельного покоя!

            Какие всходы нынче на виду? Утопий — нет! О счастье грезя, я, как десант, поджег мосты в аду, чтобы до рая грешные долезли…

            Я тороплюсь, поскольку не могу не торопиться: жизней — прорва. Как будто зеркало разбито в мелюзгу земных попутчиков — и фауна и флора.

            Бегу, как пес, от жадности дрожа, я выедаю кукиш неба! Ну, а вокруг куржавчиками ржа: и страх, и лесть опутывают среды.

            Вот ценности попадали в цене: и долг, и честь — без камня в Лету. Все мы замешаны на матери-войне, пусть вечность подосадует на это!

            Мне бы успеть (еще бы жизней сто!) приколотить мечту на гвозди, чтобы не лилось счастье в решето, наморщивши чувствительные ноздри!

            Невидим груз, но тяжестью с хребта чужих судеб бегут лавины; я видел, как с горящего моста ко всем чертям сигают херувимы!

            Разрезанные вены на руке, не я за вас и не себе налью… Я жизней тысячи носил на волоске, чтобы прожить — единственно — свою.

 

            Ах, полюбил напрасно я, упал, да без соломки… Моя душа вся ясная, твоя душа — потемки.

            Давно погасли зарева. Гляди: вдвоем — не парочка! Денечки ночь состарила — ни свечки, ни огарочка.

            Капелью осень тенькая, напоминает разное, как будто помаленьку я все похороны праздную.

            Кидаю, да не выкину такое, — обхохочешься! Гора моя кудыкина, пойдешь, да не воротишься.

            Моя тихая улочка, такая бесфонарная! Душа в потемках дурочка, и день, и ночь угарная.

            Глаза пусты, качаются, как одиноки парочки. По ком теперь печалиться? Весь белый свет до лампочки!

            Была б ты несогласная… Косыночки-попонки! Твоя душа вся ясная, моя душа — потемки!

 

            Я сижу в партере, млею — два билета пять рублей — и тихонько голубею, не бывает голубей! Эй, блюстителей покличь-ка! Сон ли это? Нет, не сон! Провод дергает певичка, как тесемку от кальсон… Светит лампа голубая, песня плавает в соплях. Про кого, ребята, баем, про кого поем «ля-ля»? Одной косметики на них до неприличия. Я жмурюсь из партера на огни: певцы кричат на сцене по-девичьи, должно быть, тонко чувствуют они!

 

            Ах, старики, ходячие регалии, их будущее — с прошлым лишь в связи… Кто слишком долго восхищался далью, повержен будет восхищением вблизи.

            Избы подслеповатость деревянная, на дне колодца времени пыльца… И три фронтовика, как изваяния, стоят за водкой у закрытого крыльца.

 

            Редакторов, годков уплыло! Себя от зла не берегла. Ты всех по имени любила, хоть и по отчеству звала.

 

            Что ей служебные оковы! Благоухая, как бутон, о чем-то курит Мохрякова — полудевица, полуслон.

 

            — Я устала. Зачем идти дальше?

            — Это наша дорога.

            — Мы и так ушли уже слишком далеко. Здесь никого нет. Давай построим дом. Подождем. Дети потом расскажут нам: что дальше?

            — Не расскажут. Мы обогнали их…

            — Я — женщина. Мне нужен дом!

            — Прощай.

            — Господи, как я ненавижу тебя!

 

            ТАКУЮ музыку слышал только он один. Она не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Мешала охотиться. Мешала любить. Мешала заботиться о других. На себя он уже давно махнул рукой… Мешала жить по правилам — эта невероятная музыка! Как рассказать о ней людям, как передать гармонию звучащего мира? Инструмент… Нужен инструмент! И он сделал барабан. И ударил в него в сладострастии: слушайте!

 

            Русская демократия: даешь максимум минимума!

 

            Для неспециалистов все младенцы на одно лицо. В глазах молодых все старики похожи. Где-то должен быть «пик» непохожести — лучшее время личности? Вопрос: если в семнадцать лет встать к станку, а в шестьдесят от него отойти, будет ли «пик»?

 

            Принцип «от каждого — по способности, каждому — по потребности» — близок к идеалу сельскохозяйственной фермы: дать оптимум, получить максимум. Главное — получить. Отдельное живое существо используется для получения стандартной, стереотипной, заданной продукции… Одинаковость, конечно, — основа мощи, порядка, стабильности системы в общем. Но переносить принцип фермы на людей, да еще выдавать его за маяк?! Уж лучше быть убийцей-военным или самоубийцей-алкоголиком, это честнее. Это ликвидирует живущий в каждом вновь рожденном сознании внутренний протест, который именуется творчеством.

            Я бы предложил иное: пусть средством к существованию будет способ самовыражения. Но как дорасти до той морали, когда самовыражение перестанут искать в первенстве, унижении другого, завоевании, насилии и т. д.? Способна ли народиться новая религия, свободная от лжи? А если родится — представления о свободе так изменчивы: сонм голодных душ тоже ведь можно уподобить ферме…

 

            Жить вредно! Во всяком случае, утомительно.

 

            Я спросил вечно жизнерадостного знакомого спортсмена обо всем — ни о чем:

            — Как живешь?

            — Доживаю, — ответил он серьезно и печально. Несколько дней назад спортсмен неожиданно для себя занял крупный административный пост. «Счастливчику» — двадцать восемь лет.

 

            Мне кажется, что поэтическое творчество перемещается в область логики и психологизма, в область диалектической философии, то есть становится прерогативой «думателей» и «открывателей». Удачно найденные сюжеты, образы, свежая подача, свое видение — этим уже никого не удивишь: было! Теперь это база, основание пирамиды, на котором возводится более высокая, более сложная и, конечно, более недоступная конструкция. Недоступная, в первую очередь, для судей, ведь у них нет еще новых мерок, шкал, эталонов, официально утвержденных образцов…

            Господи! Как было бы прекрасно, если б странами правили волшебники, а населяли их — Поэты.

 

            На нашей грядке многое нелепо: весной — полоть, по осени — сажать… Того, кто прост, как пареная репа, хозяйский скот не зарится сожрать.

            На нашей грядке азбука растенья: кто первым выскочил, тот первым и подрос. Эй, мелюзга, хватайте удобренья, покуда сверху сыплется навоз!

            Сегодня в рост пошли бессемянные. Пора б цвести, да сохнут корешки, — убогие, корявые, больные мои голодные подружки и дружки.

            Стоймя стоят надменные пыреи, и впрямь хозяин грядку позабыл, и солнца нет, и мертвые деревья, подсолнух вещий кто-то подрубил…

            Я распрямляю согнутые листья, я грудью лезу прямо по шипам, в моих корнях запутался завистник, и держит вьюн, упрямый, как капкан.

            Я сам себе приказываю драться, ведь кто-то должен семя оправдать: подняться, обязательно подняться! Другому лету быть. Да — не бывать!

            На нашей грядке многое нелепо: весной полоть, по осени сажать… И пусть я прост, как пареная репа, но вам меня так просто не сожрать.

 

            Он смолоду был стар, партиен, в меру глуп, обычный секретарь, значительный, как труп. Он сам себя избрал, он сам себе кумир: «великий» идеал величие вскормил. Босс становился лыс, и надевал жилет, ходили слухи: грыз он горло и хребет.

            Начальство — это власть, живот ее большой. Плевал рабочий класс на митингах с душой. Плевал и шел точить, пахать, ковать, рожать и сам себя учить бездарность продолжать.

            А там, где кабинет, где телефонный пес, другой работы нет, как ставить под вопрос: о том, кому что брать, что дать и что не дать? Квартиру будет ждать передовая мать…

            Дешевый нынче пот, завет, закон, указ… И тот, кто водку пьет, последнее отдаст.

            Не поперхнется босс, и не услышит, хват, как выливалась злость в неистовейший мат. Как лезут на рожон не знаешь? Подивись! Как избивают жен за краденную жизнь.

            А он стоит, он, вот! — себя избранник сам, самообманов плод, общенародный срам. И алчный пашет след эпоха день за днем, и нет просвета, нет… Но верится — вздохнем!

 

            Сорок лет я вожжался с лопатой, математика мне не далась, от зарплаты тянул до зарплаты, моя личная жизнь не сбылась.

            Сорок лет я таился под робой. Что мне орден «За доблестный труд»? Ты с «подружкой» моею попробуй пообщаться — развяжется пуп!

            Сорок лет, будто сорок мозолей… Мои дети на папу — кладут! Алкоголик, мол, я, алкоголик, когда в землю уйду так и ждут.

            Мимо розовый носик воротит — не война ведь! — культурная жизнь, разевая культурненький ротик на гроши на мои… На, подавись!

            Я от зрения в землю горбатый. Погляди на меня. Приукрась! Сорок лет я вожжался с лопатой, математика мне не далась.

 

            Заграница, заграница, из Расеи странники, то ли вижу, то ли снится — три рубля подштанники.

            Девки наши дядьку «клеят», думают, французского… — тащат в нумеры старлея, нашенского, русского!

            Ваня, Ваня, вроде глуп, а припечатал ножкою: в Темзе выловили труп, кое-что гармошкою.

            Объясняемся по «фене», стопарек по-тихому, хоть денек в Копенгагене загнием по ихнему!

            Джонни-кореш, твистер-мистер, магазины-лавочки… В туалеты интуристы бегают по справочке.

            Расскажи ты, расскажи, отчего не ладушки? Дома пьяные мужи, за кордоном — лапушки.

            Чайка машет за кормой, белой визой гонится, пароход идет домой, чемоданы ломятся.

            Заграница, заграница, из Расеи странники. Если дома кнут хранится, за границей — пряники.

            Дали-взяли пять тыщон! Пароход качается… Может, плавали б еще, да деньга кончается.

            Братцы, счастье не в деньгах, эх, страна каналия! Если едут на рогах, значит, с Приуралья.

            С журавлем жила б синица, да вокруг охранники… Заграница, заграница, вся Расея — странники.

 

            «Понимаешь…» — это слово стало в обиходной речи почти сорным, оно произносится гораздо чаще других, как своеобразный «поплавок» внимания, как напоминание о нем, как надежда быть услышанным. В нем есть оттенок того, что говорящий не уверен, уловит ли собеседник всю полноту мысли, всю сложность образа. И так почти со всяким. Умение слушать почитается теперь за особый дар, либо свидетельствует о хорошей школе воспитания.

            Ускорение внешних темпов бытия привело повседневное общение к новым алгоритмам: в компании друзей достаточно обменяться несколькими ключевыми словами, либо готовыми, ранее проигранными «блоками образов».

            «Понимаешь…» — это первый, еще очень робкий, но уже крик утопающего, надеющегося на спасение. «Понимаешь…» — раздается рядом и справа, и слева… Сложная жизнь, сложные переживания, сложные мысли и ассоциации; обычного традиционного языка недостаточно для полного обмена впечатлениями при нарастающем лимите времени. И делается следующий шаг: «А представляешь…» — скупо по средствам, но ярко по выражению мысленно рисуется и предлагается «картинка», ролевая ситуация, парадоксальная возможность и т. д. Полно, с многочисленными частными вариантами (если возникнет желание их развить) передается суть сообщения. Однако при письме виднее, что в таком стиле многие слова используются не по прямому их смысловому назначению, а, закавыченные, как блоки азбуки нового какого-то мышления, нового языка.

            Кавычек много, их становится всё больше: в технической терминологии, в литературных сочинениях и газетных штампах. Словно зажатые тисками условности, спрашивают они тебя: «Понимаешь?»

            Отцы и дети. Дети не знают другого родного языка, кроме языка своих отцов. Но они неизбежно уходят вперед, поэтому многое из приобретенного для них звучит иначе — в кавычках — вечной крамолой! Или предательством: они меняют отцов — они учат иной язык.

 

            И хрупок дух, и тело уж капризней, всё чаще смерть роняет факел жизни…

 

            Время жизни ушло на ее исправленье: то куда-то бежал, то гуляла жена, то себя самого от тоски и сомненья исправлял я под утро стаканом вина.

            Но не так бы хотелось, не так! А как надо? Я и сам не пойму, не дозрел до ума: то всплывал до обличий, поближе к наградам, то с девицею-жизнью гулял задарма.

            Исправляли меня, чтобы я исправлялся, секретарь партячейки, идейная тля, как «под яблочко» бил, издаля примерялся: зачеркни, мол, характер, начни, мол, с нуля!

            Погрозили наставники пальцем сердито, да мерещится мне, палец тот — на курке… Я свидетелем был: исправляли пиита, потрепавши рублем, как хлыстом, по щеке.

            Я свидетелем был: исправляли и боле, например, городам поменяв имена. Даже небо теперь, как футбольное поле: до ничейного счета друг друга пинай!

            Время жизни ушло на ее исправленье… Где манатки остались? Жена где моя? От себя самого, от тоски и сомненья убежать бы, где есть неисправленный я.

 

            Разнообразно знаний зелье. Единоборствуют предметы и талант. Великий дока мира не объемлет — объемлет мир великий дилетант!

 

            Эта книга — не летопись. По крайней мере, не прямая летопись, когда беспристрастный свидетель фиксирует суть и ход современных ему событий. Я буду исходить из другого принципа: на нить времени нанизать впечатления и открытия дней — это принцип четок. Я решительно не могу быть беспристрастным свидетелем, потому что понимаю жизнь не только как цепь событий, а — гораздо более! — как предположения, варианты, движения психологии, внутренние толчки, парадоксальные путешествия памяти в прошлое и будущее, оценки, любовь, ненависть, осмысление таких нематериальных категорий, как «честь», «душа», «совесть», абстрактные размышления и жесткую логику. Я надеюсь, что смешение средств документалистики, репортажа, литературы, публицистики, абсурда и чутья поможет мне отобразить всё многообразие коллизий внутреннего и внешнего миров человека. Ведь я — один из многих… И я использую собственную жизнь, как наблюдательный пост, как точку отсчета, как инструмент исследования в грехе и покаянии. Благослови!

 

            Писатели всех времен говорят об одном и том же, просто каждый подставляет в общее уравнение жизни свои иксы и получает частный результат. Когда этот «частный результат» совпадает с результатом современников, — получается выразитель злободневности, когда совпадение происходит с результатом потомков, — получается пророк. Всё зависит от силы «иксов».

 

            Если умудриться сделать «спил» древа жизни — видны будут кольца постижений.

 

            Человек — семя бога.

 

            Чтобы не запутаться в хаосе движущейся жизни, не очароваться ее какими-то прелестными уголками, или, наоборот, не задержаться слишком долго на мстительной фанатичности — во избежание всех этих угроз и соблазнов я буду стараться смотреть на явления жизни с точки зрения, позволяющей сравнивать масштабы бытия и их взаимодействие. Фактор времени здесь, конечно, остается, но он не постоянен — с увеличением масштаба время тает…

            С чего начать: с самого большого или с самого малого? Начну с малого: самого доступного, самого эгоистичного, самого… То есть, с того, что человек именует «Я». Хотя не в названиях дело! У логического разума есть звериное чутье, которое всегда подсказывает: «матрешка» мира бесконечна! Точнее, это не матрешка, это, скорее «луковица», составленная наподобие китайского термоса из зеркал, заключенных одно в другое. И зеркал таких не одно, не два — много. С какой стороны ни глянешь — зеркальная преграда… Но что же ты тогда видишь? Картины разума — отражение природы. Истинность отражения зависит от кривизны отражающей поверхности. Истинность отражения зависит от чистоты зеркала. Модели, модели…

            Вариант составленной модели позволяет сделать любопытные иллюстрации.

            Я — это самая маленькая, самая замкнутая сфера, с самым большим радиусом кривизны, если взглянуть изнутри (а так, собственно, и делают все отчаянные эгоисты): кривое зеркало увеличит твое изображение до великой важности. И соответственно: если взглянуть оттуда же на соседнее чье-то «Я», то крутизна его сферы с внешней стороны наоборот — всю чужую жизнь, все ее проблемы уменьшит до ничтожного пустяка.

            Но человек ищет истину, прямое отражение мира в своем точечном сознании. Где это прямое зеркало? И сильные быстро пробивают скорлупу личного эгоизма. И что же?!

            Скорлупа семьи, конечно, значительно шире, здесь не обойтись без навыков общежития, клановой гордости и любви к особой отдельности своего коллективного гнезда. «Я» расширяется как бы до уровня сферы «семья», вбирает эту сферу в себя и… сталкивается с теми же проблемами, что и в первом своем преодолении: кривизна замкнутой сферы изнутри — увеличивает, снаружи — уменьшает, и не просто не прозрачна для семейного ума и души — непреодолима для слабого! Это мещанство.

            Широка трудовая сфера, она держит коллективное сознание профессиональных союзов, их гордость, их коллективное Я, близкое порой, от сознания своей множественной самоценности, к расизму. Уже с этой, относительно небольшой еще высоты, сильно дискредитируется идея отдельного Я, как точки отсчета в любых оценках; приходит понимание, что ты — лишь часть огромной мозаики личностей. О чем эта «мозаика», что она изображает, зачем она?

            Труд не признает разрушающих идей, для него они — бессмысленны. Однако их может понять единомышленник, способный быть твоей противоположностью. Это — дружба. Именно в дружбе, мне кажется, рождаются идеи, обновляющие мир каждый раз родовыми муками неизбежной последующей практики. И тогда Я говорит: «МЫ». МЫ — это практика жизни.

            До каких же пределов может биться, расти твое «Я», всё более и более отождествляясь с миром, фактически, становясь миром, Вселенной, головокружительно рождающейся и умирающей в празднике своего движения? А что дальше? Дальше — что! Ведь уже и МЫ — очень прямое зеркало, эталон и для дружбы, и для труда, и для семьи и уж, конечно, абсолютный почти «калибр» для тебя лично. Но все-таки почему «почти»?

            Потому что ты знаешь об Апокалипсисе — зоне переворотов жизни. Твоя плоть не способна жить здесь. Но способна — душа! Только здесь начинается ее отрочество, всё предыдущее для нее — детство! Здесь рождаются Учителя и Отшельники. Перед зеркалом Апокалипсиса смело можешь поправить прическу хоть своей собственной персоны, хоть всей земной жизни в целом. ТАКОЕ зеркало — позволяет. Не всякому «Я» дано в него посмотреться, но неизбежно туда заглянет всякое МЫ. Отбросив ум и чувства, толкни себя еще… Истина, бог?! Последнее, самое прямое зеркало. Посмотрись туда и вернись к… себе. Иначе засмотришься и будешь считать себя… богом. Идиот! Ты вернулся к тому, с чего начал!

 

            Преодоление незнания, чаще всего, дискретно, Люди говорят: «Я однажды ВДРУГ понял!»

 

            Для чего такая теория? А для того, уважаемый читатель, чтобы можно было запросто упоминать в одном и том же разговоре и высокие идеалы, и грязь своей души, и не бояться противоречий и саморазоблачений, потому что всё это, в конце концов, об одном — о нашей жизни. Каждый лезет до неба по своей колокольне… Авось, где и встретимся! Слышите? Эй, слышите?! Сорвемся — костей не соберем!

 

            Карикатурность сегодняшней жизни видна лишь при одном условии — при взгляде на нее из… будущего. Но это же невозможно! В том-то и финт.

            Для чего пишешь, человек? Для чего консервируешь, запечатываешь в слова и символы живую сегодняшнюю жизнь — ум, душу, эмоции, счет, картины окружения? Для чего ты это делаешь, словно стараешься не сам лишь за себя, а от имени поленившихся или бессловесных, от имени рухнувших своих друзей, от имени павших по обе стороны бездны каждого мига? Словно сошлось вдруг в тебе в норовистую струю дотоле спокойное, растекшееся равнинное время. И — закипел. И не спишь уж как раньше, и раздражает тебя говорящее радио — затычка для ушей, раздражает телевизор — затычка для глаз, раздражает пустая болтовня — затычка для самой жизни… Бурлишь! Не за себя — за чужую тихую гладь отрабатываешь. Нет, вру, не за чужую: не чужим тебя природа сделала и сотворила на пробу, не чужим и возьмет, как миллиарды до тебя, как миллиарды после. Все едины. И что теперь считать домом, если не саму собственно жизнь?! Пиши, человек, готовь припасы из собственной судьбы. Как в таежной избушке — просто так, ни для кого, по зову блага, по закону стада: придет когда-нибудь иной путник и — пригодится.

            Так просто: телом живем ЗА СЕБЯ, душой живем ЗА ДРУГИХ.

            Не потому ли так трудно найти СВОЮ душу? — Малый золотой довесок, который глупо присвоить, который — единственное счастье! — должно положить на выбранный алтарь. Хочешь увидеть свою душу такой, какая она есть? Тогда сбрось с нее одежды лицемерия, норм, украшательство, убери косметические ухищрения и —… Не узнаешь? За другими телами свое тело спрятать можно, душу — не спрячешь!

            Психологическое, духовное обнажение беспощадно. Оно убивает, оно же и исцеляет. Говори о себе всё, всё, всё, а когда говорить ничего не останется — начнешь так же говорить о друзьях. И они покинут тебя в ужасе. Пожалей их, потому что их жалость к тебе отдает завистью. Многие не поняли: кусочек малой души можно прилепить к огромной душе мира, и никогда наоборот!

 

            Живой человек — чудо, живая система, разумно не знающая пределов своих возможностей.

            Представьте: встречаются двое друзей после долгой разлуки. Один из них изумляется: «Ты молодец! Нисколько не изменился!» Что это? Как понимать? Комплимент? Если речь только об отличной форме, то (ха-ха, геронтологам) — конечно, да. А если друг через несколько дней непрерывной беседы умильно-ностальгически произнесет: «Всё такой же! Всё такой же… Подумать только!» Что ж, при такой «похвале» можно смело вычеркивать самого себя из разряда мыслящих, чувствующих существ: если всё в тебе — от начала до конца — одинаково во времени, то и содержание мало чем отличается от каменного истукана-памятника.

            Человек — всегда разведчик, идущий по двум дорогам сразу: добра и зла; и от того — разрываем! Но ведут и ведут его всё те же: событийность, озарение, условность небылицы, именуемые мечтой.

            Чрезмерная яркость сиюминутной жизни не дает развиться более тонкому, на грани чутья, зрению. Чрезмерный звук оглушает. Что еще чрезмерно? Полным-полно, куда ни повернись. Как услышим мы друг друга? Перед каким лицом? Перед лицом труда, дружбы, гибели, вечности?.. Как узнаешь?!

            Я работаю в провинциальной прессе и нахожу это очень удобным в том смысле, что избавлен от бешеной гонки-соперничества, рафинированного столичного эстетства, самовлюбленного снобизма и прочих болезней, идущих от жажды первенства и показухи в ремесле. Провинциальная пресса похожа на старую деву — со стабильными, раз и навсегда укоренившимися удобными, вполне степенными манерами. Соблазнить ее трудно, а уж родить что-нибудь действительно новенькое — задача для периферийной трусихи и вовсе невероятная; тихий лес несильных жизней вокруг, тихий ветерок слов над лесом: только шелест, только шелест… Идиллия! А если буря вдруг? Тоже ничего, тоже — шелест, только шелест. Эта почти незыблемая болотная тишина двояка: может засосать без остатка и душу, и тело, а может стать матерью, творческой лабораторией ума и души — не зависимой, как известно, от географии и времени. Единственно зависимой — от степени внутренней чистоты. В том-то и преимущество провинции! Субъективные наши постижения мы изо всех сил подтаскиваем к ускользающей объективности, падаем, набиваем шишки, молим, грозим, унижаемся, решаемся на жертвы… Тело к истинности бытия приближает, я полагаю, обыкновенное здоровье, а душу — только исповедь. Ведь не даром же столько сказано человечеством о проблеме внутреннего, невидимого эфирного очищения; слишком, видать, отравлены не только пища и воздух, но грязной мутью копится в потемках твоей сути и иная отрава. Отравленному желудку помогает промывание водой, отравленной душе поможет промывание словом. Не очень это приятное зрелище — изливание себя. Не можешь? Значит, умрет душа без исповедальности.

            Провинциальная пресса — это не работа. Это — заработок. Работа жизни здесь находится за пределами однообразного круга забот и впечатлений; труд провинциального думателя — сочетание грешного быта с упрямым наджизненным продвижением. Мне кажется, что провинциальные искатели смысла жизни вешаются охотнее и чаще столичных своих соплеменников.

 

            Всё труднее работать со Словом, всё сильнее соблазн соединить успокоение жизни с ее истоком — в молчании. Ведь и вправду заманчиво: обойдя Вселенную взором разума, запечатлев в себе все ее доступные звезды, вернуться к животной простоте. Вечный дракон, кусающий себя за хвост, реализует идею самоуничтожения как высшую идею замкнутого цикла познания. Познания себя. А что уж называть «собой?» — этой «луковке» тоже ни конца ни краю нет! Оттого и жив Дракон, сколь ни кусает самого себя насмерть. И чем ближе к этой точке — не то конца, не то начала — тем безобиднее слово, верный друг твой и поводырь от немоты младенческой до немоты иных морщинистых лет — где лишь усталость да пресыщенность.

            Работа — это не часть жизни. Работа — это вся жизнь! Результат ее долго еще может звенеть эхом в причудливых коридорах времени.

            Вот что удавалось неоднократно заметить: человеку доступно самостоятельно изменять форму своего сознания, а уж в измененную форму новое содержание вливается без особых кажущихся усилий, автоматически, безусловно. Есть форма — есть содержание. Универсальный ток жизни насыщает всякую приготовленную полость. Только приготовь! И тогда содержание становится… рабом формы! И кто сию цитадель охраняет? Слово!!!

 

            Видящего соблазнят-таки заманчивые картинки, слышащего: оболтают, запоют умелые сирены, жреца телес захватит культ воздержания или разврата. Куда идти? Как? Неужто: не видя, не слыша, не ощущая? Молча! Воистину парадокс: отказавшись от всего, ты обретаешь всё. Ну, эту шутку природы еще пра-евангелисты нащупали.

            И еще: надо, пожалуй, не писать, не проповедовать формулировки жизни, а учить формулировать. Тогда и стадо баранов может превратиться в свободно собравшееся сообщество, где каждый — сам себе вожак. Утопия? Возможно.

            Сверхсложность для простого, неискушенного ума равносильна молчанию.

            Жизнь, как рукопись; если рукопись не в состоянии говорить за себя — это плохая рукопись.

            Выше высокого — говорить молчанием. Кто так умеет? Язык этот дан лишь великим бедам и великой Любви.

 

            Сегодня Любимая неожиданно спросила: «Почему человек, когда живет один, суетится меньше, чем когда начинают жить вдвоем? Казалось бы: должно быть легче?!»

            Отделался шуткой: «Заповедано заботиться о себе после того, как позаботишься о ближнем. Пока ближнего нет — о себе можно вообще не заботиться, то есть свободного времени сколько хочешь. А встретились: ты — о ней, она — о тебе… Кто кого? Кто вперед? Кто больше? Кто лучше? Чего уж там — теперь жить, считай, некогда! Одна забота — заботиться. Забота на заботу — забота в квадрате!»

            Любимая не смеялась. Любимая — женщина. И субъективное слово для нее — объективно, как точные цифры. Увы, блуждает смысл, уловленный в слова, и не оттого ль непредсказуема загадка женского мира?

 

            Не для узнаваемости сюжетной игры составляются эти строчки, а для большой мозаики по имени Жизнь, где элементы могут появляться в повторении, а могут мелькнуть лишь единожды — особым штрихом, особым оттенком; но без этой мелочи, кто знает, вдруг да не полной получится картина?

            …Нынешние люди — не все, но очень и очень многие, — напоминают всё больше безоглядную, самоуверенную дурочку, дрянь-потаскушку, которая жить без того не может, чтобы не заткнуть, не запечатать все свои дырочки, все свои щели. Уж напоминал об этом, да трудно удержаться, как старику от ворчания. Шестилетний сынишка — у телевизора. Жена — у телевизора. Брат — у телевизора до поздней ночи. Садимся за стол ужинать — надо включить радио, заткнуть пустоту меж нами, а то невыносимо, а то страшно ощутить, что все мы тут не те…

            Не те…

            Принадлежит ли Слово нам так же, как принадлежит сам факт собственного рождения, или мы его берем у природы в аренду, чтобы использовать, как отмычку; чтобы отлитая в сочетаниях звука или графических символов тайна перестала бы быть тайной? Слово — костыль для души, счет — посох логики. Человек, как лодка: через чувства-дырки в него вливается влага мира. И пошел бы он ко дну, да умеет всё время «наговором» своим наращивать борта — запас плавучести жизни. Слово! Оно волшебно, оно умеет бежать впереди времени и обезвреживать смертельную неожиданность событий. Не надоело ли тебе, человек, бороться за вечно тонущий твой корабль, за худую свою посудину? Надоело! Еще как надоело! А что, если заткнуть чувства-дырки? Как? Ведь давление внешней вселенной беспощадно превосходит твои встречные внутренние потуги. Ха-ха! Вселенная играет с тобой: она давит на тебя точно так, как ты на нее — не больше… И ты уже не понимаешь совсем: тонешь или нет? Заткни чувства-дырки грубо и примитивно — кое-что прояснится: чужая команда лишит тебя собственного голоса. И это тоже молчание. Но не высоко оно, тягостно. Словно вновь чуешь: невероятен путь от молчания-неведения до абсолютного молчания, оплодотворенного знанием. Где ты сам? Где мы все? Сквозь дебри первобытного мычания продираемся мы друг к другу, чтобы убедить в своем, или, наоборот, понять чужое. Только влюбленные и непримиримые враги умеют разговаривать говорящим взглядом. Удел остальных — слово в горле. Это крик роженицы, это мука и счастье. В слове рождается человек, здесь рождение и смерть ходят в обнимку. Ну, что? Боишься? Боли боишься? Тогда заткни свои дырки глаз цветным телеэкраном, продемонстрируй, как благо можно употребить во вред, и — живи мертвый: нечего больше спасать.

            И еще: если есть где-то Слово Божие, то все мы — его «провинциальная пресса»…

            Управляет зависимость. Управлять человеком можно, сделав его паразитом! Управлять — дав ему уверенность, что он это делает сам.

            Иезуитство — высший пилотаж подлости.

            В журнале «Польша» вычитал как-то заметку об исследованиях ученых. Оказывается, в организме вырабатывается никотин, есть своя маленькая «табачная фабрика». Вырабатывается его ровно столько, сколь необходимо — микродозы. А если закурить? Внутренняя «фабрика» не выдержит конкуренции, разорится и перестанет существовать. А если теперь бросить курить? Организм взбунтуется: никотин давай! Свой он вырабатывать уже не хочет, разучился, привык к дармовому, пришедшему извне. То же — с алкоголем. То же — с сахаром. Внешнее изобилие убивает внутренние клеточки-труженицы, у них там начинается безработица, мор и вырождение ремесла. Человек превращается в паразита, подвязанного на шланг внешней подпитки. Вот этим-то шлангом и можно вертеть, как хочешь, можно даже напрочь пережать — очень эффективный и, главное, вполне массовый способ управления на уровне физиологии. Бездействующие внутренние «фабрики» — атрофируются. Обычные продукты становятся — желанным наркотиком. Организм справедливо кричит: «Дай!» Своего произвести — не в состоянии, забыл что и как за ненадобностью. Для каждого чувства-дырки можно подобрать свой наркотик. А нельзя ли подвязать на «шланг» и духовную часть человека? Как нельзя?! Еще как можно!

            Сегодня в нашем доме были гости. Общение состояло из двух видов коллективного взаимодействия — процесса еды и телевизора. А если отобрать это? Возникнет ужасный, страшный вакуум примитивного, управляемого бытия. В эту тишину, в эту случайную «полость» не заткнутой жизни лавиной обрушится вечное: кто ты? зачем ты? чего хочешь? каким словом ты ответишь небу, взглянувшему вдруг на тебя испуганными глазами соседа по столу? И ты, и он — немые. Ведь каждому знаком этот неслышный, полузвериный вой тоскующей души, знающей о звездах и не могущей до них дотянутся даже в мечтах: «А-а-а-о-у-у-э-ы-ы!!!»

            — Выпьем за всех нас! — гордо сказали гости и стали соревноваться в аппетите. Потому что: когда умирает в человеке внутреннее соревнование, умирает и внешнее.

 

            На мой взгляд, люди достаточно охотно прощают отрицательные отклонения от существующих норм жизни. Срабатывает сравнивающий механизм самооценки: видя рядом падшего, нормальный эгоист ощущает свое превосходство, свою самоценность и возвышенность. Рабство, фашизм, большевистские концлагеря — всё это оттуда, где мерзавец, возвысившись над оскотинившимся стадом, объявляет себя Человеком. Какова истинная цена такому самозванцу, известно. Даже юмор построен зачастую на… пинках и тумаках. Вспомним немое кино: удар, падение, травма — все хохочут. А современные мультфильмы? То же самое! Физическое издевательство одного живого над другим живым вызывает счастливый детский смех. Воспитание! Нарабатывается знакомый стереотип: зверство, самодурство силы (особенно — справедливой силы!) — это очень хорошо, это замечательно, это смешно. Чужие тумаки станут твоей веселой школой. Ты не будешь таким. Ты — другой… Увы, заклинания на благость и преподанная практика редко сходятся в одном характере для выяснения отношений.

            Короче, отребье — это смешно, это можно использовать, это автоматически причисляет тебя к клану избранных, более совершенных существ. Доказательство совершенства можно организовать и искусственно (культ личности, уничтожение масс).

            А эксплуатация идеи? Ее культ? Когда смешно и мелко всё, кроме нее, циркулирующей замкнуто в кругу единоверцев. Ведь это же «сверхпроводник»! Из этой западни выбраться под силу разве что интеллекту-сверхразрушителю, абсолютному нейтралу-дураку или самому Господу Богу.

            Смешно!

            Куда как менее охотно люди терпят соседство с тем, кто отклоняется в положительную сторону. Даже не воинствующий эгоизм испытывает естественное желание побыстрее отделаться от «святого», может, даже уничтожить его, потому что сравнивающий механизм самооценки выдает неутешительный итог: ты — хуже. Признаться в этом — смерти подобно! Так как придется причислить себя не к тем, кто пинает, а к тем, кого пинают — не ногами на сей раз. Тебя бьет пример чужой жизни! Это невыносимо, это заставляет бояться того, что ты и есть отребье. (Непьющий в компании одним своим присутствием блокирует неуправляемый разгул.)

            Обывательская ненависть к святым должна быть сильнее ненависти к мрази. Подонок может лишь воткнуть нож под ребро; от близости к святому ты сам начнешь рвать свою душу на части, а, разодрав, можно и нож воткнуть. В себя. Страх… Страх!!! Он тоже, как луковка — одежка на одежке.

            До слез смешно. Куда уходишь ты: в плюс или в минус? Уже не узнаешь ты в прежних друзьях их прежних лиц. Почему? Не все же разошлись по крайним полюсам. Но и на шаг отойдя — видишь уже иначе.

            Мир всегда делится для тебя на два потока: на прошлое и будущее, на плохое и хорошее. Прошлое — плохое, будущее — хорошее. Так? А если нет ни прошлого, ни будущего, ни хорошего, ни плохого? Если жить в гармонии равновесия? «Нет! — закричишь ты. — Нет!» Потому что только разделение мира на два потока дает тебе ощущение твоего тщедушненького Я. Иначе — будешь ты слит со всем миром неделимым и поглядишь на себя недавнего, как на игру воображения: «Я — это воображение природы». С точки зрения природы, справедливо полагать: меня (Я) в действительности вообще не существует. Впрочем, тут кончается логика и начинается непредсказуемый животворящий хаос.

            Логика возникает из хаоса. Крушение сверхсложной логики поднимает хаос на новую ступень. Учили: количественное накопление приводит к качественному скачку. А может: качественное накопление приводит к количественной деградации?! Уходить в «плюс» опаснее, чем уходить в «минус».

 

            Личный пример: бывшая жена ругалась, но терпела-таки мужское пьянство. Когда пришло неожиданное — навсегда — протрезвление, она осталась без любимой игрушки, повода карать, дававшего ей чувство превосходства и смысл борьбы. Жизнь женщины в доме словно потеряла опору; поводы для скандалов она стала извлекать из… прошлого.

            Хотите погубить женщину быстро и навсегда? Прикиньтесь в жизни безвольной тряпкой, всё выполняйте, не перечьте, развивайте в себе безоговорочную податливость. И года не пройдет, как ваша подруга превратится в самодурку-мегеру, хамку, истеричного кухонного фюрера, не терпящего никаких возражений. Женщина, не встречающая отпора, гибнет стремительно и безвозвратно. И тогда муж — половичок для ног! — с тайным наслаждением наблюдает исподволь за кричащим исчадием своей любви. Каждый получает свой «плюс» только тогда, когда заплатит соответствующий «минус»…

            Другая, интеллигентно-нетерпимая жена в замаскированном, иносказательном виде предложила покинуть ее дом; ей не нравятся мужские замечания, молчаливость и внимательный взгляд. Объяснение своеобразно: «Я говорю тебе всё это только потому, что люблю тебя!» Достойно. Я сам ее учил формулировать всё, не держать внутри накопившихся сомнений и претензий.

            А и вправду всё чаще замечаю: внимательный, пристальный взгляд большинство людей истолковывают если не как оскорбление, то уж, как покушение на личный мирок — коробочку с побрякушками и долговыми расписками! — наверняка.

            Кому жить не страшно? Богачу с кастрированной душой. И тому, у кого кругом «минус». Тоже выход: сравнивать-то не с чем! Но так не бывает. В редакцию пришла татарка, женщина шестидесяти одного года, принесла письмо, просила напечатать и сделать так, чтобы ей дети поверили: в войну лебеду ела… А то не верят. Ей бы наплевать на таких детей — не может. До смерти смешно!

            Странный вывод: любовь, требующая доказательств, самая ненадежная любовь.

 

            Эпиграф: «Я чувствую себя. Но ведь чувствуют себя, сознают свою индивидуальность — только засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб: здоровый глаз, палец, зуб — их будто и нет. Разве не ясно, что личное сознание — это только болезнь». (Е. Замятин, «МЫ»).

            Кристалл строит сам себя, выбирая из окружающей среды только то, что ему подходит. В чистой среде вырастает чистый кристалл. Не подобно ли построение личности? Либо ты большой, фальшиво-настоящий, выращенный искусственно, по заказу, на потребу, либо ты самородок, умудрившийся среди мусора мира вобрать в себя — по крупице! — всю его чистоту.

            Самородок, как правило, выпадает из течения современного ему времени, где слишком мало свободной чистоты жизни. Поэтому часты феномены людей, спрятавшихся в отстоявшемся уже обилии прошлого, или, напротив, умчавшиеся на некошенные поляны будущего. Бедная современность! Тебе всегда достается не лучший кусок.

            Личность — самая особая примета реального времени. Что если представить: рухнуло всё, остался из всего земного ты один единственный. К кому возопишь? Каким семенем прорастешь? Повторится ли твое лицо в дальних колосьях-потомках? Ты — «личная» капля в океане подобия и равнозначности. Капля способна повторить формулу океана.

            Лица, лица, лица… Приходящие, уходящие, любимые, ненавидимые, — сколько их было? До усталости. До отупения. Лица, лица… Ни любви уж, ни ненависти: притупились чувства, зато обострился взгляд — наметанный стал. Что там тебе говорят? Слышишь ли? Или: слушаешь не тот звук, что звук, а то — зачем тебе говорят? Из ниоткуда, из тишины, из почти равнодушия выплывает вдруг ответик на это «зачем»? Слушай!

 

            Неблагодарное это занятие — каркать на будущее. А если сбывается, считай, почти всё? Закаркаешь тут! Предыдущий год я неожиданно для себя назвал загодя «годом потери друзей». И ведь сбылось! С., человек с психологией первача-чемпиона, дал взрасти этой, зажатой дотоле психологии, стал поначалу чуть ли не вором, стал всех презирать, откровенно садиться в общей работе другим на шею и, наконец, ушел, заделался жадным коммерсантом, пьяницей, к тому ж. Каркал я об этом. А ведь дружили, с полужеста хохмы друг у друга схватывали. Еще один «кар-р!»: П., начальство, осуждает меня за пуританство, за отказ от никотина и алкоголя. Я ему неприятен по причине более сильной воли в смысле заботы о здоровье. Он мне становится неприятен по причине более сильной воли в смысле заботы о деньгах, карьере, имидже. А ведь ночи напролет могли раньше болтать о любой чертовщине. Теперь не так; он трезвый лишь вздыхает и смотрит на меня, как на юродивого, а пьяный заводит невыносимые разговоры о работе, о ленивых сотрудниках, партии, политике… Мне это не интересно: человек демонстрирует умение плавать по-собачьи в информационно-обывательской каше жизни. П. писал прекрасные детские песенки, пел их сам под гитару и в каждой строчке дышали озорство и свобода. Теперь почти не дышат.

            Короче, ребята, друзья, дойдя до двадцати пяти, тридцати, тридцатипятилетних рубежей поняли для себя окончательно: они, увы, не гении, мир сотрясти и удивить им не дано. Ах, так! И — начинается продажная суета, которая заводит путями рассчитанных, предполагаемых гарантий в самые дебри услужливо ждущей конъюнктуры. И нет больше друзей. Они тебя могут по-прежнему считать, может, слегка заугрюмевшим, задурившим, но — другом. А ты — нет: дружбу я понимаю как обмен жизнями — без условий и времени.

            Не дает покоя нынешняя каркающая концепция: не приходит ли «год потери любимых?» Если друзей уводит от полета соблазн стать «костью державы», «опорой семьи» или «наконец, пожить в свое удовольствие», то любимые спотыкаются на том, что «жизнь проходит», что «нет личной жизни». А только-то: угрюмый муж, работа, магазины, ребенок, кухня… Так что — беги, любимая, скачи, хватай блестящие осколочки счастья, ругай себя дурой, наверстывай упущенное! На что были отданы столько-то лет? На терпение? На кого-то другого, которого ты любишь или любила? Тьфу! Беги, дура, беги! И пусть тебе хватит сил не заиграться с «блестящим осколочком» надолго и до лжи. Если избыток любви и жизни ты отнесешь к другому — я не обижусь, есть силы понять и пережить. Но если ты не сможешь сказать мне об этом — я буду видеть, как твоя ложь погубит тебя.

            Любовь — это когда все движения и муки души близкого ты понимаешь и принимаешь полностью. Это любовь — она дает крылья, она же и убивает. Что выберешь ты?

            Подруга хотела сделать мне подарок, но когда сунулась по ящикам — не нашла. Бросила куда-то, забыла, извини, мол. Я склонен видеть за этим многообещающий символ: муж-подарок где-то точно есть, имеется, дальше дома не убежит — извини, мол, некогда сейчас с этим разбираться… Подруга начала интенсивно краситься, наряжаться, ходить в короткой вызывающе-соблазняющей юбке; ей надоело любить одно и то же — ей хочется нравиться разнообразно. Желаю ей успехов и счастья в личной жизни!

            Когда личная жизнь мужчины выходит за рамки семьи, на так называемом хозяине дома можно ставить крест. Когда это случается с хозяйкой — умирает ее сердечность.

 

            По праву присвоения, не чувствуя вранья, упавший на колени, он ей сказал: «Моя!» Ответная монета не может быть иной, — покорена, раздета, она сказала: «Мой!» Казалось, яд признанья, как вечность, впереди, но пройден круг желанья и слышится: «Уйди!» Им общей жизни — мало! Слеталось воронье… «Мое!» — она сказала, и он сказал: «Мое!» Как мелочны мгновенья; ни человек, ни вошь, — по праву присвоенья, что отдано, возьмешь!

 

            Я думаю о ревности. Ревнивы: люди, дела, кланы, империи, религии. Ревность — инструмент присвоения. Ревность — это универсальный флаг двух миров: материального и того, что заведует душами. Души влюбленных добровольно становятся взаимной «частной собственностью». Чувство собственности — неоднократно излюбленный самообман!

 

            Ответь: любишь ли ты меня? — держа ответ передо мною лишь; любишь ли ты меня? — держа ответ перед людьми; любишь ли ты меня? — держа ответ перед богом. Прислушайся! Ответы могут быть разными.

 

            Д. много лет ждет, что кто-нибудь ее сделает счастливой. Казалось бы: готова на всё — приходи и действуй; она лишь выберет и станет, наконец, счастливой. Ан, нет. За свое затянувшееся ожидание она требует особой благодарности — чтобы тот, который отважится сделать ее счастливой, делал бы это в полном соответствии с ее лишь представлениями о счастье. Допустим, жених найден. И что? Дальнейшее выражение мужской верности превратится в исполнительность, а ее любовь будет носить характер распоряжений и приказов.

            Милые юноши, бойтесь подруг, которые шепчут: «Сделай меня счастливой!» — это безнадежные паразиты, использующие любовь для насыщения, дряхлеющего от забот и времени внутреннего зверя — самолюбования.

            Удивительно, но благодарность может носить форму… распоряжения. Спровоцированная, искусственно организованная, фактически выпрошенная для себя насильно благодарность: распоряжение!

 

            Как раньше неведомые земли влекли к себе бесстрашных путешественников, так Россия долго еще будет манить к себе тех, кто готов рискнуть не только жизнью, но и душой, потому что для духа здесь — всегда неведомые джунгли, свобода, не приручаемая дичь.

 

            Массовую, общественную надежду поддерживает если не религия, то уж наверняка тогда — политический иллюзион. Как это делается? Мерзавцы, которые пригрелись на самой макушке жизни, у власти, принимают хорошие, правильные законы. А жизнь всё равно худая. Почему? У обывателя голова кругом идет от того, что не сходятся концы с концами: почему?! — ведь законы-то правильные! Наконец, он додумывается: надо заменить мерзавцев и всё будет о’кей. Мерзавцы об этом догадываются и выходят навстречу: «Выберем, други, достойных из вас мерзавцев на смену нам!» Конечно, вслух говорят несколько иначе: организуем демократию, расширим гласность, не побоимся альтернативы. Ну, это уж совсем для дурачков. На самом деле мерзавцы просто учатся изобретать новую надежду для стада, именуемого народом. «Вера» подменяет людям умение мыслить критически, «надежда» парализует деятельностную инициативу, а «любовь» означает рабскую привязанность к символам или веществу.

            Государство — это игры для мерзавцев. Удивительно, но сколько светлых умов и честных граждан запутались, утонули в хитросплетениях этих игр: как если бы сильную птицу заманили к себе в пещеру летучие мыши, заманили бы и потешались: «Эй, ты! Летать не умеешь!» И не понятно птице, почему она в темноте голову себе в кровь разбивает.

            Общественная демократия — это красивая мышеловка для социально активных: они хотят заменить мерзавцев и честно нести самим рулевую службу, они входят в дом — систему мерзавцев — и мышеловка захлопывается… Что произойдет? Либо тот, что бросил вызов, израсходуется в неравном противостоянии и сгорит, либо произойдет всё по пословице «с волками жить — по волчьи выть», либо чистая, но гибкая душа — затаится. Любая система воспитывает идеалистов-камикадзе, новых мерзавцев и политических иуд. Стоило ли копья ломать?!

            Не так давно слушал слова церковного деятеля. Свою речь он закончил оговоркой: «Верьте мне! В моих словах нет лукавства, дипломатии и политики». Очевидно, следует понимать: лукавство, дипломатия и политика — есть наиболее тяжкая ложь перед людьми.

            Умирают одни мерзавцы, приходят им на смену другие — сменяется в мышеловке одна протухшая наживка (карьеризм, диктат, послушание) на другую, посвежее (справедливость, контроль, предпринимательство). Хлоп! — Сработало! Теперь надо ждать: новая метла будет вновь тужиться, изобретать хорошие, правильные законы…

            Государство — это игры для мерзавцев. Кто выиграл, тот и мерзавец.

            Не надо учит жить. Надо не мешать жить! Собственно, подобные заклинания — тоже бесконечны, тоже изрядная мерзость. Вечный вопрос.

 

            Когда царь разбрасывает на площади медные деньги, начинается давка до смертоубийства. Когда власть объявляет (!) демократию, начинается политический психоз. Сбывается мечта многих правдоборцев: можно, наконец-то, поискать свою Голгофу, чтобы не бесполезно кончить. Эксплуатация забавной тяги мыслящего человека к сотворению жертвы — суть иллюзиона мерзавцев.

            Моему другу С. не живется, не пишется, не творится; ему наскучило быть шефом — буфером, плотиной между нами, вольными пташками-сотрудниками и валом официального давления омертвевшей партийно-советско-показушной псевдожизни.

            С. дал согласие баллотироваться в народные депутаты.

            Что мне кажется по сему поводу? Можно утонуть в омуте безделья, можно утонуть в омуте дел. Несомненно, то и другое является лицами жизни, но ни то, ни другое занятие нельзя назвать путем жизни. Скорее, окоп.

            С. решил выкопать для себя окоп занятости (прикрываясь высоким смыслом общественного представительства и защитой абстрактных интересов абстрактного народа), чтобы утишить душевную ссадину от осознания иных жизненных и творческих несостоятельностей. Возможно, я не прав, но политика, лишенная оглядки на совесть, — палач. С. идет в мышеловку. Он мечтает разбить свою голову в кровь. В этом смысл.

 

            Политика всегда строится на выгоде. Это и есть ложь.

 

            На II съезде народных депутатов один из руководителей страны изрек: «Нашей конечной целью является рубеж — накормить народ…» Господи! Какое убожество: полная аналогия со скотиной, падающей на сельхозфермах от холода и голода.

            И в то же время: восемьдесят процентов моих сограждан страдают от избыточного веса. Жрут всё подряд! Со страху, что отберут вдруг последний кусок. Точно так же в России не высказываются, в России — вопят второпях, выкрикивают правду, наученные горьким опытом: завтра могут заткнуть рот и надо успеть.

 

            Замечено: чем выше, чем недостижимее идеал, тем легче им спекулировать. Власть сидит на верхушке общественной иерархии и воображает, что идеал принадлежит ей. А феномен общественного идиотизма в том, что вообще вся иерархия добровольно близорука и признает этот обман.

 

            Лицо — вердикт судьбы, приговоренье. Гладь зеркала к ответу призвала: дыханье взгляда, ток само-смотренья в потусторонней лужице стекла. Нам таинство дает изображенье; гипноз симметрии всегда в тебе! Самовлюбленный культ, служенья — всё замкнуто на страхе и божбе. Бывает так: в осколочные брызги вмиг разобьется взгляда волшебство, и жизнь вдруг под вальпургиевы визги в забвение нырнет, как в воровство… К ручью зеркальному блуждающий приник: слепец? упрямец? или всевидящий двойник?

 

            Чтобы изучить годовые кольца жизни, «спил» можно начинать с любой стороны: труда, секса, страсти коллекционирования, глупости, гениальной формулы или какой-либо мелочи — картина спила будет одна и та же.

 

            В поведении каждого человека есть особые «ключики», которые, если их научиться различать и видеть на ходу, характеризуют его куда глубже и сильнее, чем любая подробная и тщательная характеристика-описание. Это может быть реплика, импульсивная или иная какая-то отличная реакция, даже, возможно, просто жест.

            Андрей — новый сотрудник редакции, член КПСС, выходец из разлагающихся недр обкома ВЛКСМ. Вот два момента.

            — Я не пью в компании, предпочитаю в одиночку. Осуждаешь?

            — Тебе интересно с самим собой, с внутренним миром?

            — Нет, другое. Просто в компании я становлюсь хвастлив.

            Нетрудно догадаться: это не простой показушник, а более изощренный — умеющий показать свою открытость за счет рассекречивания пороков. Пьяный — хвастлив напрямую, без экивоков, трезвый — хвастлив замаскированно (ничего не скрываю! смотрите, какой я честный! разве можно меня за это осуждать?!). Очень любопытная тактика: «лежачего — не бьют!» — чтобы, отведя угрозу нападения, тут же приступить к собственной атаке с флангов: «Вот ты не куришь… А ведь хочешь же, хочешь!»

            Ему не объяснить, что нет, не хочу. Зато до дна сразу становится понятно: человек болеет завистливой волей.

            Вот это и есть «ключики», которые могут стать, условно говоря, своеобразными акупунктурными точками организма чужой души.

            Вообще, затыкание дырок жизни имеет один отличительный признак — глубоко спрятанную неискренность. П. дошел до депутатства: «Зачем мне всё это? Хоть бы не избрали!» — сказал П. в столовой и захохотал всех раньше и громче остальных, понявших: так оно и есть. «Хоть бы не избрали!» — вот и ключик, вот и понятно, что древо жизни сохранило не все свои годовые кольца, трухлявое сделалось местами.

            «Ключик» — это возможность заглядывать внутрь человека, не делая разрушительного «спила».

 

            Есть в моделировании плохого образа польза: сбудется — предупреждал, не сбудется — и слава богу. При одном условии: товарищ не должен обладать никакой обидчивостью. Обидчивость — первый признак ненадежности человека. П. обидчив. Подливая ему масла в огонь, подбрасывая то одну, то другую обиду, не знаю: закаляется его дух или, наоборот, расшатывается? Как отличить врача от палача? Уж не через то ли, кем ты сам себя вообразишь?!

 

            Нюанс языка, почти инвектива. По поводу того, что люди не едят, а обжираются: наееднуть, наепивнуть… Много поедающего и мало размышляющего человека можно легко представить в виде биологической трубы для производства «продуктов жизнедеятельности».

 

            Шофер Виталий спросил:

            — Ты милостыню нищим подаешь?

            — Я даю деньги падшим…

            — Ну, нищим то есть?

            — Нет. Нищие милостыню просят, а падшие подаяния ждут!

 

            Если жена знает, что у мужа есть свободная денежная наличность, то ей это мешает жить. Надо немедленно, не дожидаясь изъятия наличности, переводить деньги в недвижимость. Купить, например, спиннинг. Женщина ругается, но перестает нервничать. Неопределенность исчезает из атмосферы общения и воцаряется мир, присущий всякому единоначалию-матриархату. Короче: купи хоть что-нибудь, пока не отобрали!

 

            Как сильна в человеке жажда покаяния! Груз обетов, заклинаний, грехов и присяг — самый тяжкий. Как его сбросишь? Всё равно что камень в небо швырять: обязательно вернется, упадет на тебя же, еще больнее сделает… Камень падает на землю, душа падает — в небо. Когда не вернется камень, тогда и душа на земле легка будет. Для покаяния, для сброса балласта такого рода требуется совершенно особая «гравитация» — твоя правда и чужое внимание.

            Олег Ю. первый секретарь РК ВЛКСМ. Один из самых расторопных, не оскотинившихся от игры в систему людей, молодой, из холостых, отзывчивый на ерническую шутку, всё еще верящий, что комсомольскими припарками можно спасти труп общественного энтузиазма молодых. Его мучают две лжи: внутренняя и внешняя. С внешней всё понятно — с ней можно бороться действуем, напрямую. А как быть с внутренней? Кто ее примет, кто рассудит спарринг раздвоенной совести, кто будет хотя бы зрителем? Не потому ли так охотно нападает заждавшийся рассказчик на случайного слушателя? Ведь случайный слушатель почти всегда внимательнее близких! Тем более, что внешняя ложь целиком привязана к текущему моменту, к своему времени, а внутренняя — времени не имеет.

            В разговоре Олег вдруг ляпнул:

            — По молодости я сотрудничал с КГБ. Платили тридцать рублей в месяц.

            — Тридцать сребреников? Как Иуде?

            — Точно! Никогда над этим не задумывался!

            За Олега можно порадоваться: как только человек переступает обет неразглашения, данный им когда-то, так уходит он от себя прежнего. Главное: в одиночку от «неразглашения» не уйти, не преодолеть. На том и зиждется движение от истребления внутренней лжи — к истреблению лжи внешней, что: слушает родитель дитя, слушает человек человека, слушает всех нас небо. И спроси себя: разве не самый лучший собеседник — молчание собеседника?! Говори! И не вымаливай понимания, не заклинай — это ведь новый груз, новый обет…

 

            Если мышление изменяется в системе первым — противодействует сила, если первой изменяется в системе сила — противодействует мышление.

 

            Начало демобилизации совпадает с концом деморализации.

 

            Где-то вычитал такой ряд: вотяки, вятичи, святичи… Святые люди! Во все времена их отличало от прочих жителей камского бассейна безоговорочное терпение, убогая неприхотливость жизни и развитое язычество. Какие бы коллизии не происходили, какие бы коренные потрясения не изменяли страну, а на земле вятских предков эти волны гасли, вязли в человеческом терпении и невоспалимости характеров. Здесь, наверное, никогда не было ни хорошо, ни плохо. «Живем, дак и ладно…» — ответит почти всякий самоуничижённо. Только сейчас политизация мышления, подталкивание к национализму, восхваление соревнования жизни во имя корысти и гордости — дали ядовитые всходы в умах молодых святичей, презревших великотерпение. Но и то… Бунт их проснувшегося национального самосознания в общей картине других таких же бунтов, отличается сдержанностью. Соседи-народы дожили до стрельбы. Здесь, слава богу, не стреляют, не громят зданий, не устраивают самосожжений-протестов. Даже удивительно: откуда такая приглушенность? Может, существуют такие места на земле, где тихо в разгар бури? Глаз тайфуна! Правда, по числу самоубийств земли эти — рекордсмены. И тоже понятно: святич, когда наступает предел терпению, идет убивать не мерзавца-виновника, а предпочитает убрать себя самого, чтобы хоть через этакую крайность нагрузить совесть мерзавца отягчающей гирей. Вся жизнь святича — «глаз тайфуна»: сдвинь тайфун чуть в сторону, и кончится святич.

 

            На духовный запрет и физическую силу опирается учение, не способное иначе защитить свою мертвую «истину». В общем, всё, как по Пушкину: «Я ль на свете всех милее?» — спрашивает власть у народа-зеркальца.

            — Рожа твоя кривая! — хотело ответить зеркальце, да не успело… Трр-р-рах!!! Это — 1937 год.

            Сейчас всё по-другому. Уже нет вопросительного знака, есть одно непререкаемое утверждение: «Я на свете всех милее».

            — Рожа твоя кривая! — говорит Зеркальце.

            Что-то будет? 1990-й.

 

            Чужое счастье вызывает сначала зависть, а потом подозрение.

 

            Мужчина ведет женщину по жизни за руку, тогда как женщина водит мужчину за нос.

 

            Для того, чтобы человек ощутил соблазн стать палачом, достаточно на него надеть маску. Маской может стать чужая фамилия, приказ, слепая вера, на худой конец, просто полупрозрачная тряпка на лице. Всё, что позволит твоему я сказать: «Это — не я!» Палач всегда примитивен в действиях, но сколь сложны его ухищрения в приготовлении!

 

            Эй! Девочка моя, холодная, как дикое пространство русской лени… Мне нечего тебе сказать. Но, в то же время, слушать я готов твое молчание без тени утомленья.

 

            Станция Пижил. Психоневрологический интернат для олигофренов. Расположено это печальное учреждение в двухстах километрах от города, в глубоком лесу, в тайге, куда на машине не во всякое время проедешь. Врачей-специалистов и обслуживающего персонала не хватает, в столовой процветает воровство. Главный врач пробовал бороться с мерзавцами — не получилось, сам попал под суд: кто-то в отместку подсыпал инвалидам яд, отравились около восьмидесяти человек. А вообще здесь есть свое кладбище, куда ежегодно свозится около двадцати несчастных. Небольшая часть олигофренов способны трудиться, они и обслуживают интернатское хозяйство. Всего же здесь живут 342 человека… Человека?! Эти перекошенные лица, блуждающие члены, бессмысленные взгляды, вместо речи — мычание, живая, шевелящаяся уродливость, какую поймет лишь извращенная фантазия, это копошение полубезногих, полубезруких существ с деформированными черепами — это называть человеком?! Нет! Нет! Нет! Тяжелейший двойной гнет ложится на сознание: зачем они живут? почему ты отказываешься видеть в них братьев по жизни? И дергается душа от невыносимой картины, морщатся легкие от ядовитого запаха больничного хлора, и приходит на ум необходимая жестокая, греховно-печально-спасительная идея безжалостной гуманности, спартанско-фашистской практики: зачем продолжают жить эти уроды? кому они нужны? не преступление ли продлевать и поддерживать в этих омерзительных комочках бесполезной и тягостной плоти огонь существования? Ведь даже надежда им неведома!

            Кому они нужны? И цепенеешь, не зная как ответить самому себе. И думаешь в ужасе: не гуманнее ли было б уничтожить их при рождении? Кому они нужны… Родственники сдают их сюда на пожизненное прозябание. Впрочем, можно, оказывается, и из несчастья извлечь выгоду: инвалидам государство начисляет пенсию, которую они сами израсходовать не в состоянии, да и пожелай они это сделать — лес вокруг! И приезжает вдруг родня, забирают выродка вместе с годовой пенсией на день или неделю, а потом — обратно: пенсию — себе, его — в интернат…

            Кому они нужны?

            И вдруг приходит пронзительное понимание: они нужны всем нам! Всем! Каждому! — Как противовес обленившейся совести, как допинг задремавшему состраданию, как безошибочный камертон для нашего духа. Они — это мы. Это — продолжение жизни. И ее тупик. И ее испытание. Даже думая обо всем обществе сразу, о его замечательных рациональных интересах, ты не поймешь смысла существования этих несчастных. Только с мыслью о вечном, о великой вере — существование убогих ослепит тебя пониманием человечности. Почему? Потому что каждый верующий ответит: бог не знает выгоды.

 

            Семейный «бокс» в озлобленной, полуголодной и полупьяной советской семье — явление почти обычное. Нигде, наверное, в мире дети в детских садах не играют, копируя родителей, в… алкоголиков и истеричек. Видимо, самый веский аргумент — кулак — появляется тогда, когда внутренний мир человека слишком слаб, а внешний — слишком плох.

 

            Первый, предупредительный, выстрел в этой стране производится в голову!

 

            Можно ли «прочитать» человека наперед его жизни? «Можно!» — воскликнет всякий разбирающийся в человеческой природе, имеющий, по крайней мере, закадычного дружка, родственника, любовь (в общем, того, кому доверяешь как себе и знаешь как самого себя), тот целиком держится на «прочитывании», на прогнозировании. Вот, допустим, уронил ты чайную чашку — заранее знаешь что и какими словами скажет тебе жена. Это прямое чтение. Но есть и обратное.

            По телевизору идет фильм. Любовница объясняет партнеру: «Я не могу всё бросить и уехать. В конце концов, есть муж, которого я очень люблю!» На этой фразе жена не может сдержаться и непроизвольно всхлипывает, но тут же, словно испугавшись чего-то, быстро подавляет смех. По этому сочетанию непосредственной и искусственной реакций легко прочитывается внутренняя установка жены: она разделяет кино-позицию полностью. То есть: она бы так тоже смогла. Или сможет.

            Обнаружить в человеке глубинную установку, а уж потом, почти безошибочно, примерять дальнейшие возможные действия — это и есть обратное чтение. Собственно, в жизни такая наблюдательность достаточно распространена, но редко используется в целях коррекции жизни, куда чаще — в целях унижения, тыканья пальцем в недостатки, уедания. А ведь сама форма и формула прекрасны: «Вот в этом ты весь!» — вспомните, сколько раз вам приходилось восклицать и чувствовать, что за эпизодом кроется вся суть.

 

            Самая трудная задача для женщины — это хранить чувство благодарности.

 

            Слова — это форма мычанья, расчет — неберущийся «икс»; любовь заменяет молчанье, а истину каменный Сфинкс.

 

            Человек легко становится рабом пророчеств. В этом, возможно, найдутся корни вульгарных суеверий, в этом же, возможно, таится разгадка человеческой тяги-приготовления к священной — гарантированной пророчеством! — жертвенности в будущем. Примеры каждый легко подберет сам. Одному пророчество — маяк, спасательный жилет, другому — камень на шее в море жизни. Люди не так боятся вопроса: «Что с нами будет?» — сколь боятся ответа… Точнее, такого ответа, против которого и крыть нечем, и лучше бы не слышать его вовсе!

            Костя. Человек-нерв. Какой-то деятель напрогнозировал ему вечную привязку к земле, судьбу не-путешественника и срок жизни — сорок семь лет. Воображение парализовало Костю: зачем теперь жить, если всё так скучно и наперед известно?

            Стали говорить.

            — Ты веришь в рок?

            — Верю…

            — Находится ли чья-либо одна судьба в русле общего рока?

            — Д-да…

            — Может ли судьба выйти за пределы русла рока?

            — Определенно — нет!

            — Правда, похоже на речку? Где вместо течения — время, жизнь. А ты — щепка в этой реке. Тому, кто приподнимется над поверхностью времени, легко рассчитать траекторию твоего движения: вон впереди мель, вон поворот, вон водоворот… И — готов прогноз! Но он верен только на данное мгновение и единственно на этот случай, когда ты — пассивен изнутри! Это очень важно: пассивен изнутри! Когда ты сохраняешь внутреннюю неизменяемость. Только при этом условии возможен внешний точный прогноз. А если изменяем? Тогда это уже не ты, и прогноз неверен: щепка гребет лапками, управляет своим движением в русле рока — огибает препятствия, лавирует. Изменяя себя (совершенствуясь, допустим), ты фактически уходишь от пророчества, уходишь от самого себя, то есть пассивную судьбу можно и должно обмануть внутренним движением!

 

            Процесс создания произведения — это лишь черновая работа. Львиную долю труда занимает отделка, выскабливание фальши, мелкого мусора, досадных царапин, небрежности, подбор творческих гамм, звуков и красок, оживляющих форму до одухотворения. Если автор сам пренебрегает отделкой, за него это делает время: оно разрушает всё, что рушится, и тогда лишь остается неделимый перл. Автор, позаботившийся об отделке произведения, отправляет его в будущее, как судно, заранее защищенное от коррозии, а от черновой работы в будущее дойдут лишь отдельные золотые части.

 

            Живая материя есть парадокс мертвой. Законы живого непостижимы для неподвижного.

 

            Брат Валера сообщил: «Знаешь, в чем трагедия удачливого политического лидера? В том, что он обращается за пониманием и поддержкой ко второму эшелону общественных и партийных деятелей, которые буквально дышат в затылок своим засидевшимся консервативным шефам. Но! — Как только этот второй эшелон захватывает первенство, вся мощь его огненного дыхания обрушивается на революционера-инициатора. И он тут же превращается из революционера в шкурника-примиренца или обыкновенного поглупевшего труса».

            Лидер только тогда лидер, когда ему невозможно наступить на пятки, потому что он успевает нащупать пространство новых идей и уйти вперед. Выдержать эту гонку пожизненно — невозможно для человека! Ведь это же так ясно: кто победит? Страна с президентом-марафонцем или страна с эстафетой президентов? Долго держаться за власть — вот главное общественное преступление! Там, на самом верху, как в горах от кислородной недостаточности, начинает кессонить совесть, заболевать болезнью высоты… значит, надо обезопаситься очень простым и эффективным средством — регламентом лидерства.

 

            Серега собрался ехать в Москву на съезд левых коммунистов. Серегу вызвал Юра, представитель пресс-центра этого собрания. Оба они, и Серега, и Юрка — пьяницы, обеспокоенные тем, что жизнь проходит слишком неправильно и от того, дескать, пьющие… Приближается сорокалетний рубеж возраста и не пустой вопрос: к какому источнику припасть в жизни, какой энергией напитаться? В Москве друзья напьются и будут горячо доказывать: надо что-то менять, дальше так жить невозможно!

 

            Был у кришнаитов. Книги, цветные фотографии на стене, предметы культа, коврик, курящиеся благовония. Подолгу выдерживают внимательный взгляд, точнее, пропускают его сквозь, как прозрачное стекло.

            В жизни всегда были хозяева и слуги-исполнители. Ни те, ни другие не интересны в своей повторяющейся одинаковости… Но вот приходит в жизнь хозяин-самородок или исполнитель-самородок и все кричат: «Талант!» Так изобретатель-умница быстро приобретает массу последователей и защитников идеи. А что происходит в области духа, в области веры? Возможен ли самородок… веры? И что это значит? Открыватель еще одного пути к богу?! У кришнаитов это — гуру, учитель, толкователь божественных истин, переводчик небесного гласа, адаптирующий нечто высочайшее и невыразимое к нашему убогому существованию и косному языку. Гуру — генератор веры, точнее, транслятор высшего знания, остальные — лишь в той или иной степени способные к учению резонаторы. Быть самородком веры внутри веры — невероятно; поэтому, при всем уважении к пропагандируемым и исповедуемым высоким нравственным и моральным общечеловеческим принципам, невозможно разглядеть за восторженным послушанием и абсолютным не-сомнением динамичную личность. Ведь чем привлекает обаяние? Не тем ли, что человек позволяет сомнению свободно входить внутрь и свободно выходить прочь? Не теряя при этом равновесия духа! Вновь диалектический выбор: между паствой и личностью!

            А, может, они правы? Зачем изобретать свой собственный «велосипед» там, где технология давно отработана и действует надежный дешевый конвейер: прими учение Кришны и не потребуется труда, учебы, мучительных поисков истины в одиночку. Вот оно, всё готовое, только возьми, не отворачивайся! Может, правы? Зажигая спичку, ты пользуешься плодами цивилизации, как закономерной данностью, и не помышляешь добывать каждый раз огонь пещерным способом — трением дерева по дереву. Так почему бы не воспользоваться плодами «веры», результатом тысячелетних духовных поисков? Кто скажет: почему ты не сомневаешься в спичке, поджигающей дрова в твоей печке и почему сомневаешься в молитвах, поджигающих душу?

            И все-таки: могучее учение порабощает даже сильные личности, не говоря уже о слабых, которые им дышат и питаются — они «подвязаны» к этому каналу чувство-знания и эмоциональной псевдоинформативности, как телеманьяк к гипнотическому экрану. Вера несомненно может выполнять функцию сильнейшего наркотика, действие его распространяется на тысячелетия. Человек, засмотревшийся на Солнце, слепнет; душа, засмотревшаяся на бога — наркоман веры. Чудесное достижение — утрата личного эгоизма, — ни к чему не приводит: личность парализована для творчества.

            Общение с кришнаитами навело на любопытное сопоставление: возможно ли создать список ответов, которые не вызывали бы вопросов? возможно ли создать список вопросов, не имеющих ответа? Здравый смысл подсказывает: феномен познавательного движения человека — сила вопроса всегда превышает силу ответа. Бога найти невозможно; ответа не будет до тех пор, пока жизнь существует в движении!

 

            Депутат Коля верит в то, что он говорит, а говорит он каждый год — по-разному. Так женщина-истеричка полностью убеждена в своих словах только в момент разговора; в иной момент и в иной обстановке убеждения могут измениться на противоположные. Удивительно, что какими бы противоречивыми не были слова — в момент произнесения они искренни! Закон истериков и политиков — верить в самозаговаривание. Раскусить этот орешек для неискушенного уха и характера не просто, потому что искренность обезоруживает бдительность.

            Лучше уж горько пошутить вместо совета: политиком можно, как женщиной, любоваться, ублажать капризы, хвалить, играть на слабостях, но никогда нельзя полагаться на его надежность и постоянство здравого смысла.

 

            Старая дева начинается там, где одинокие претензии превращаются в одинокий компромисс.

 

            Темперамент моей жены направлен на то, чтобы всё в доме шипело, крутилось, вертелось, работало, копилось, состояло, чтобы имелось, если не изобилие, то хотя бы накопление, если не гармония, то хотя бы порядок, если не благородство, то хотя бы приличия. Трудная задача! За всем не уследишь: ни рук, ни глаз не хватает. Не жена, а белка в колесе! Так что, с ее точки зрения, вполне естественно увидеть в менее темпераментном окружении и первостатейных лентяев, и врагов порядка, и неблагодарных нахлебников. Ой, кто же это такой плохой и нехороший?!

            Жена нашла интересный выход: она стала попрекать все мои домашние дела и приводить в пример… мужа ее подруги. (Подруга имела неосторожность несколько раз похвалить своего мужика за хозяйственность. Этого оказалось достаточно для эталона и «канонизации».) Когда я при личной встрече поинтересовался у подруги, правда ли, что «икона» — самый лучший робот по обслуживанию женских хотений и велений? — подруга хохотала в изумлении: «Бред! Только в магазин ходит. Ты, по сравнению с ним, просто находка!» — и чужая белка застучала лапками по колесу Фортуны.

 

            …Помнится, наступало в доме шкодное счастье неконтролируемой свободы, когда родители уезжали по делам или на отдых. Тогда можно было навести полный дом друзей — хоть всю улицу! — и этим наслаждаться.

            …Позвонил отец-пенсионер, живущий отдельно с мачехой-пенсионеркой, радостно закричал в трубку: «Приходите в гости! Обязательно приходите! Когда придете? Приходите! Хозяйку мою сегодня ночью на скорой помощи увезли: воспаление легких. Я — один. Всей семьей приходите, я вам мяса дам». К слову сказать, я у отца из-за неуживчивой мачехи был последний раз года два назад, а жена вообще там не бывала. И вот — счастливый случай: «Приходите! Ее надолго упрятали…»

 

            Уважать прошлое и уважать будущее — есть, к сожалению, разница!

 

            Менее совершенная модель мужа отличается от более совершенной тем, что в первом случае надо по каждому поводу делать отдельные распоряжения, а во втором — муж самостоятельно угадывает желания жены и распоряжается собой соответственно. Можно предположить, что женщина в доме склонна принимать безоговорочное послушание за подтверждение негаснущей любви.

 

            У разума есть «инстинкт самовыражения».

 

            Художник Гришин сказал: «Не дребезди!» — почерк творца виден и по штриху.

 

            Неподвижность убеждений характерна для слуг: «На чем остановился, на том стоять буду до конца!» Духовная смерть приходит первой.

 

            Вова, ни жить, ни быть, занялся графикой: достал резцы, наворовал линолеума, прекратил пьянствовать, засел дома — месяц резал без остановки днем и ночью, целый ворох линогравюр наделал. Потом собрал всё в кучу — резцы, гравюры… — и выбросил в мусоропровод.

            Прошел какой-то срок. Ни жить, ни быть — занялся живописью. История с мусоропроводом повторилась. Художник Вова — гейзер.

            Может, импульсивным творческим натурам следует держать подольше паузу безделья? Тогда и гейзер творчества будет повыше. Все-таки обидно за нулевой результат: будто бьет человек по капсюлю своей, заряженной творчеством, жизнью, а сил для воспламенения не хватает — главного выстрела не получается: пороху маловато, пыж слабоват, картечь просыпалась…

            Видимо, творчество — это и умение держать внутреннее давление чувств и мысли, и мастерство ремесленника при их освобождении.

 

            Возможно, коммунаров соблазнила прямолинейная логика спасителя, который готов жертвовать ради спасения человечества (вечный искус!) собой, а если потребуется, то и всем человечеством: «Возьмем грех на душу, перестреляем всех несчастных, и тогда останутся жить одни лишь счастливые…» Так и вышло: Россия — страна блаженных.

 

            Управляемое саморазложение — это когда ты говоришь: «Захочу — выпью, а могу и не пить…» Управляемость скатывающейся жизни создает эйфорию ложной подчиненности судьбы твоей якобы независимой воле. Есть и управляемое самосозидание — это вечный кайф ученичества.

 

            Пусть будет так: ты чувством обожжешься, но не умрешь, а только обгоришь, — от зеркала, уродлив, отвернешься, с красавицею не поговоришь. Пусть будет так: ты выучишь проклятья, но, проклиная, будешь возвещать: что мир сей, как неопытная сватья, должна душа безмерно посещать. Пусть будет грех, чтоб выплыло святое со дна душонки с воплями: «Спасись!» Но, выплывшим, увидится такое, что вновь душа попросит: «Утопись!» Пусть будет так: ты выйдешь за ворота, отдашь разбойнику одежду и припас. У голого себя ты спросишь: «Кто ты?» И — браво! — промолчишь на этот раз. Пусть будет кровь, чтоб, в страхе цепенея, ты превозмог геройство и обман, чтоб не кивал, на тех, кому виднее, — ты миловать научен будешь сам! Пусть будет всё, что жаждет появленья. В ладошке смерти — вытаявший снег… Пусть будет светом мука сотворенья того, что ты назвал бы: Человек!

 

            Шестилетнего Алеху ругать можно только… шепотом — иначе, при повышенном голосе вообще не услышит и не поймет даже о чем речь; от оранжерейного эго возникла повышенная чувствительность: при первых же признаках дискредитации его, Алехиной, исключительности — наступает ступор, защищающий хилую нервную систему от перегрузки. А «перегрузка» — всего лишь наставление. Внешне это выглядит так: выпученные, немигающие глаза, стойка «смирно» — чувствительный хитрец прячется в образ болвана. Человеческий росток с двойным нравственным семенем.

 

            Иноземный разведчик мог бы донести: «Чрезвычайно сложно притворяться человеком! Всё время совершаешь ошибки: то забываешь лгать, то выполняешь в точности данные обещания, то начинаешь свободно мыслить и излагать. Люди сразу чувствуют чужака и в контакт не вступают».

 

            Выдумать новое невозможно. Возможно лишь сопоставить данное.

 

            В семье начальника от медицины постоянно едят тухлятину, хотя два холодильника в доме забиты продуктами и дарами от излечившихся больных. Секрет необычных вкусов очень прост: социализм научил людей думам о после-после-послезавтрашнем дне жизни и крайней бережливости. Поэтому свежие продукты лежат до последнего срока, а те, у которых душок, съедаются, их уже не жалко. Подобным способом хранят тушенку военные интенданты: НЗ на случай войны пополняется, а банки, пролежавшие на полке десяток лет, реализуются. Чисто российское изобретение!

 

            Творческий мозг подобен раздоенному вымени, и если регулярно не «сцеживать» мысли в какую-либо форму — придет болезнь.

 

            Гуманность? Это бесстрашие перед будущим!

 

            Для прогрессивного консерватора годится алгоритм: «Нет, нет и еще раз нет, но все-таки… да!»

 

            Были в гостях у отца. Старик болеет, но держится на спокойном старании жить. Его концепция здоровья сегодня: надо беречь себя. А ведь еще десять лет назад он утверждал обратное: нечего себя беречь, пусть организм закаляется от болезней — ведь борется, ведь побеждает же! У отца глаза зомби, в них потух огонь сопротивления. И вот чего я боюсь: отец чувствует, что моя сыновняя любовь к нему обретает запоздалую настоящую силу; почитание родителя становится высоким и безусловным; сына мучает невозданная благодарность за подаренную жизнь. Боюсь, что отец воспримет эту любовь как последнюю итоговую точку смысла своего бытия и — расслабится окончательно, умиротворится, обрадуется смерти… Поэтому посылаю ему мысленный ток своего тепла, а при встрече — не договариваю, не раскрываю створок внешней сдержанности, надеясь увести старика от умиротворения. Но покой его крепок уже: он спокойно сообщил, как дура-мачеха уничтожила все фотографии моей матери, его жены, его единственной светлейшей любви. Мать умерла в 49 лет.

 

            Ничего навсегда не дается. Ничто не уйдет навсегда.

 

            Сегодня смотрят с иронией и сожалением на человека, пытающегося выдумать в устоявшемся языке какие-то открытия, новые слова. Увы, язык уже сделан. Им просто пользуются. А не придет ли в мире такое время для сонма мыслей? Кто будет ими пользоваться наподобие слов? И кто будет этот говорящий?!

 

            Времена цветения чувства, силы, ума и веры — не совпадают.

 

            Сергей — мотогонщик, профессионал на ледовых дорожках, одиннадцатикратный чемпион страны, человек могучей натуры, добрый, переживший сложнейшие травмы, — вдруг оказался бессилен перед отвернувшейся славой. Состарился, стали забывать. Некоторое время держали еще испытателем-конструктором на машиностроительном заводе при КБ, но и там со временем предпочтение отдали не «свадебному экс-генералу» от спорта, а нашли молодых, расторопных, генерирующих идеи. Обиделся, стал прикладываться к рюмке, замолчал, заугрюмел и вовсе запил. Стал шофером-вахтовиком, летает теперь на Север вкалывать, зарабатывать деньгу, крутить баранку «Урала». Испытание простой работой оказалось еще тяжелее, чем испытание потерянной славой. Сама мысль, что он теперь рядовой, что бригадир может на него наорать, заставить подчиниться — это невыносимо! Сергей пьет, потому что жизнь без фанфар хуже смерти. Фанфары звучат теперь лишь в его воображении — это музыка самооплакивания, сладчайшая из музык! Сергей теперь снаружи — потухший костер, а изнутри — концертный зал, где всегда играют «Реквием».

 

            Убереги чад своих от радостей, выигранных через первенство и тщеславие.

 

            Инверсия понятий часто позволяет всё расставить по своим законным местам. Например. Инакомыслящие — это работники власти: аппарата партийной верхушки, директора, главные, замы, замы замов…

 

            У каждого свое представление о необычном. Кого-то может удивить просто волосатое яблоко.

 

            Тю-тю-тю! Прочный комфорт жизни неприхотливого человека можно испортить навязчивой отзывчивостью.

 

            Подобно тому, как даже трусливая собака рычит на человека со слабой волей, излучающего боязнь, так малый ребенок может реагировать на ласковую, просительную интонацию матери — это интонация-провокатор, сигнализирующая о том, что нет препятствий для становления малолетнего тирана.

 

            Женщина неожиданно изменила прическу, передвинула мебель. Для чего? Сама она, как правило, объясняет новации очень невнятно, примитивно, близко к объяснению: «Я так хочу!» А что заставило? Думаю, всё дело в несоответствии, в рассогласовании равновесий внешнего мира с внутренним: нарушается покой, привычный комфорт существования, который хочется вернуть, потому что, если человек не мазохист, его властно зовут к себе приятные ощущения.

            Внешний мир изменить быстро не под силу даже гениям. Значит, надо изменить мир внутренний и будет опять баланс. Вот и доказал: внутренний мир женщины — во внешностях! Шутка.

 

            «Делай, что хочешь, только не ври!» — говорил мне, повторял изо дня в день всё детство мой отец, понимавший, что выработка потребности к выговариванию, к самоочищению и исповедальности — это мудрый механизм человеческой души, пытающейся избавиться от балласта отягощенной нравственности через откровение, т. е. через отождествление своего Я со всем окружающим сообществом не умозрительно, а на самой реальной практике.

            …Школьный дневник с первой в жизни «двойкой» я закопал в огороде, больше испугавшись не наказания, а самого факта существования «оскверненного» дневника.

            — Где дневник? — спросили меня родители. И я тут же повел возмущенных домашних «пинкертонов» на «эксгумацию».

            Отец взял ремень и выпорол меня, впервые в жизни замахнувшись на ребенка.

            Сегодня, через тридцать лет после того дня, он неожиданно вспомнил и признался:

            — А я две недели потом работать не мог… Переживал, на больничный ушел! Нервы…

            Тридцать лет отец мучался вопросом: не соврал ли он самому себе, замахнувшись?

            — Это был один из самых лучших уроков! — утешаю, говорю ему искренне.

            — Правда?! — И смотрит. Но чувствую: ему без разницы, что я говорю и что понимаю — он занят собой.

            Не заигрался ли отец на старости лет в само-исповедальность? Не занят ли он полуфразой «только не ври», и не забыл ли «делай, что хочешь?» Не от этого ли человек теряет волю к жизни?

 

            Неповторимость автора имеет две возможных полностью оригинальных точки в творчестве — начала и конца, местного начального колорита и новой, недостижимой доселе высоты. Но! Полет от неповторимости начала до неповторимости конца лежит через повторение, взятых ранее, чужих высот.

 

            В минуты ожесточения мира ожесточаются все миры, включенные внутрь.

            Сегодня в автобусе: над выходом под прозрачным пластиком фотография гения восточных единоборств, полуобнаженного, с двумя дубинками в руках… С женщиной случилась неожиданная истерика: «Басмач! Вот они! Вот! Здесь уже! Басмач, сволочь, басмач!» Пассажиры тут же разделились в поддерживающих мнениях и уже сами начали ссориться: так сухая трава загорается от любой искры… Ни в одном голосе не было доброжелательности.

            Остановка. Мимо женщины к выходу пробирается семья с ребенком на руках. Женщина: «Что ж вы толкаетесь-то?» Отец семьи оборачивается в еле управляемой ненависти: «Молчи, дура!» Словно всех мучает избыток ненависти, жажда мщения, словно всех зовет под свои знамена крикливый горн уничтожения правил жизни, а заодно, может, и самой жизни!

 

            В мире изменяется всё, кроме упрямых стариков.

 

            Видел молодых цыганок, громко и щедро лопочущих на своем родном языке, независимых в своих ярких эпатирующих одеяниях. А ведь это культура! — она сохранилась неизменной во время беспощаднейших взаимовлияний и ассимиляций. Почему? Не в примитивизме ли быта дело? Простейшие выживают там, где сложным организмам даже находиться не по силам; более того: разрежь этих простейших на тысячу кусочков и — будет тысяча простейших, живых, как ни в чем не бывало. Культура-Феникс выживает за счет простоты формы, содержание при этом она, конечно, может иметь любое и любой сложности.

 

            Кто ответит: что такое «романтика смерти»?

 

            Язык чувств — надсловесный, страстный диалог человеческого «я» и «якающей» природы.

 

            Вот правило трех «нет» для матери: не задавай вопросов, не распоряжайся, не говори обильно. И тогда твой ребенок получит украденные возможности: спрашивать самого себя, распоряжаться собой, слышать смысл.

 

            Если человек объясняет временное изменение своих человеческих качеств «исполнением служебных обязанностей», то смело можно говорить об «исполнении человеческих качеств» в оставшиеся часы.

 

            Литературному перепроизводству грозит кризис. Что останется из того огромного вала, который написан? Что будет жить, что обречено? Думаю так: массовый культурный навык сделают каждого человека как бы писателем, умеющим и наблюдать, и осмысливать, и формулировать самостоятельно. А из огромной литературной кучи останутся, наверное, лишь некие формулы духа, способные вызывать генерацию мысли — это и будет новым Заветом.

 

            Отсутствие вопросов — это победа Учителя.

 

            Всё бурлит. Каждый спешит застолбить свое «я» в одиночку или скооперировавшись. Такое ощущение, что экспонента развития мира уже близка к точке срыва и пора позаботиться о выборе пути: вечность или возврат? Лететь в никуда обременительно для тела, как, впрочем, и возврат убийственен для души.

            Факты, факты… Евгений Клячкин, ленинградский бард приглашен к нам в город Лешкой К. Это последняя гастроль барда в Союзе. Уезжает в Тель-Авив. Евреи покидают страну, где сегодняшняя культура — лишь воительница за свое существование. Нищая воительница!

            Серега возвращается со съезда коммунистов-радикалов. Местные чиновники нервничают, возмущены «своеволием». Серега больше не надеется на себя, Серега надеется на себя среди всех. Этим и опасна любая, даже самая прекрасная по своей идее, революционность.

            Вдвое опять повысили цены на ювелирные изделия. Подруге позарез нужна стала серебряная цепочка. Самочка обязана быть соблазнительной. Это закон, ужесточающий свой диктат от полу-удовлетворений. У подруги на работе появился молодой человек, начавший с подарков. В нашей библиотеке прибавилось на книгу Мандельштама, убавилось на Волошина. Пусть. Не храни ее, судьба, от любви, но обереги ото лжи! Время терять любимых!

            «И жить торопится, и чувствовать спешит!» — утверждал полтора почти века назад А. С. Пушкин. Что-то сегодня изменилось в этом. Может, жить торопятся, а чувствовать — не спешат? Разве что избранно чувствовать: ненависть, раздражение, недоданность.

            Где же ты, искусство данности: бери, что есть, радуйся этому, живи и умножай, если можешь, а смог — отдай дальше, для новой данности? Где?! В наступлении дня на землю есть естественная уверенность, а в твоих желаниях много ли естественности? Искусство данности не парализует свободу тела и самостоятельность мысли, но, в то же время, направляет, корректирует действия с неизбежностью рока. Фатализм обстоятельств и фатализм желаний связуемы в тебе.

 

            Холодная, голодная, огромная страна, — свободная, народная опухла от вина! Синеет небо весело, в витринах синева: почто носы повесили, кальсонная братва? Холодная, голодная, огромная земля считает по копеечке, гуляет до нуля! Не красная смородина, а звездочки с куста; сегодня мама — родина, а завтра сволота! Огромная, печальная, без края, без конца, скажи-ка, мама-родина, кто будет за отца?! С утра горят пожарищи: мы все одна семья! Когда пришли «товарищи», закончились друзья! Холодная, голодная, всегда нехороша, волчицею бездомною кусается душа! Почто житуха пыжится, зачем дудит в дуду? Корите — не обижусь я, гоните — не уйду! Огромная, безумная, расставила посты, кругом земля-обманщица щедра до нищеты. Не знамя, а знамение: в кровавой суете родила мама гения на пользу сволоте! Огромная, холодная, жива почем зазря, свободная, народная — без бога и царя.

 

            Грамотный неграмотного всегда оболтает, да победить не сможет. Человек, пришедший ко мне, представился так:

            — Колхоз «Путь Ильича», Александр Гаврилыч Иванов, наследник демона! — и протянул пачку листов, исписанных ровным почерком.

            — Какого демона?

            — По демону я иду… Такой же неспокойный! За Лермонтова всегда молюсь!

            Наконец, выяснилось, что Иванов — пенсионер, одинокий, а сельсовет творит над ним произвол: оттяпал часть огорода. Иванов изложил на бумаге страстный донос на все безобразия, творимые местным руководством. Но как изложил? Полуграмотный стиль, масса орфографических ошибок, никакой логики в изложении — уж не мастак, так не мастак: землю всю жизнь обрабатывал, с пчелами занимался, топором махал.

            — Обращались куда-нибудь с этим? — спрашиваю.

            — Писал! Ни ответа, ни привета. Теперь к тебе пришел вот.

            Эту картинку жизни можно переворачивать, как песочные часы, и тогда песочная правота времени будет пересыпаться из одной колбочки в другую, из одного смысла-самооправдания в другой… Представьте-ка: к профессионалу-земледельцу пришел «на прием» за кусочком хлеба дебелый министерский олух. Глянет работяга-крестьянин на такого, плюнет и может не дать милостыню, пусть, мол, лучше подыхает отродье! А наоборот? То есть, как есть сейчас? Полуграмотный кормилец идет за помощью к законникам и воротилам, да толком сказать не может, не обучен такой премудрости, не то что бюрократическому витийству. Глянут на такого просителя в казенном доме и со всей искренностью почувствуют к нему с высоты своего умения — гадость и омерзение; подыхай, мол, такая жизнь, без жалости! Она и дохнет. И тогда две злобы в песочных часах друг на друга начинают смотреть, и ложатся часы набок, и кончается тогда течение времени, и начинается голод.

 

            Два друга, два тракториста из района, два честных парня-работяги попали, благодаря прихоти выборных игр, в парламент страны. Искусственно и в единочасье попавшие в среду интеллектуального противоборства, парни теперь проливают перед своими избирателями собачьи слезы: «Мы же ничего не можем там сказать! Мы ничего в этом не понимаем!» Вот-вот! На это и рассчитывают подлецы от политики, умудрившиеся однажды прикрепить на взнузданную клячу-народ еще один хомут — псевдоучастие в псевдополитике. Дескать, сознательная лошадь лучше повезет.

 

            Мозг — это только «желудок» для мыслей. Сколько я знаю людей, у которых всегда «несварение». Бедняжки!

 

            Если хочешь, чтобы порок стал сильнее, вступи с ним в борьбу.

 

            Коммунистический царь ввел организованное издевательство над пьющими россиянами. У магазинов — дикие очереди, бывает, давят насмерть. Запрет принес дополнительную прибыль государству-лицемеру. Расчет оправдался: раб унижен, но терпит, — можно двигаться дальше. В этом вся Россия!

 

            Оперативность оценки, безошибочность чутья в беседе с незнакомым соплеменником целиком зависит от одного забавного внутреннего искусства: попробуйте (причем, в одно и то же мгновение!) верить своему собеседнику сразу на все сто процентов и на столько же — не верить. Сказанное, зажатое в такие «тиски» вашего внимания, практически мгновенно теряет словесную «воду». Остается суть. Всё очень просто!

 

            Красивая жена обходится значительно дороже умной.

 

            Снова, вновь и вновь думаю о временах жизни: времени потери друзей, времени потери любимых, времени потери детей… Конечно, в каждую из этих потерь следует вложить смысл постижения: «Только то подлинно твое, что отдано тобой». Потеря — не случайность, потеря — результат! С каждой из этих утрат я отождествлял самое себя или буду еще отождествлять? Ум странника холоден, а летящая душа не помышляет о возврате!

            — Чем это ты занят? — перебивает мои мысли вопрос жены.

            Пауза. Возвращение в реальность.

            — Сейчас допью чай и пойду на работу.

            Пауза. Я улыбаюсь. Это — улыбка блаженного.

 

            Если ты хранишь свое сердце в недоступности, но позволяешь ему любить — его услышит лишь такой же узник.

 

            Ву Кхак Минь (Вьетнам) умер триста лет назад, но был до того эгоистичен, что не пожелал расстаться с индивидуальностью души — голодал сто дней, пока она не «вылетела» вон, а тело стало ее ждать, не портясь и не разлагаясь во влажном тропическом климате. Индивидуальная, не примкнувшая к общему мировому духу душа — своеобразный «выродок», вершина эгоизма личности, ведь любое поле, дух приобретет лишь силу хаоса, если будет состоять из самоуправляемых индивидуальных первокирпичиков. Скажем, трудно представить, что будет с лучом света, если каждый фотон начнет вести себя так, как ему заблагорассудится. Аномальный фотон — не фотон, это «дурной свет».

 

            Логика художника несокрушима: «Пьян был. Не помню. Не было, значит!!!»

 

            Как в древности земной наблюдатель встречал в небе невероятных драконов, так сегодня тысячи наблюдателей фиксируют в свободном пространстве НЛО. Цивилизация рвется в космос, гонимая не столько мечтой, сколько жадностью плодожорки. Увы, искусство летающей рыбы непонятно искусству ныряющей птицы.

 

            Поиск истины для отдельной личности похож на жизнь одинокого колеса: без движения — падает. Зато множество колес, сцепленные воедино, устойчивы и в неподвижности, но — неповоротливы!

 

            Из Ленинграда на каникулы приехала студентка Настя. Сессию сдала на повышенную стипендию, но сама считает, что оценки поставлены незаслуженно. Вместо отдыха Анастасия учит дома то, что уже пройдено. Это не показуха, ей опротивела неопределенность мира. Она втайне хочет стать выдающимся аскетом, крупным специалистом. Даже в ее любви есть глубоко скрытый расчет, затыкающий вольницу чувств кляпом доказательств. Бедная Настя! Ты будешь с опозданием «учиться» своей любви одна — после того, как увидишь в зачетке чувств неисправимый «неуд».

 

            Достаточно в хаосе появиться одной-единственной константе, как весь хаос упорядочивается. Оглянись: хаоса в мире не существует!

 

            Ползут по дорогам давилен горбы, в давильнях спешат на работу рабы. Качнись на ухабе, автобус, качнись: водитель, постой, от работы очнись! Рули на проселок, поищем, мой друг, где падают звезды, где берег и звук. Трясется, гудит обездушенный конь, лишь тянется шлейфом бензинная вонь. Плотней, чем поленница колотых дров, потеют рабы, да боятся воров.

            Ползут по дорогам давилен горбы: рождается утро, морщинятся лбы, — давильня, давильня! локтями под бок! нарывы словесные брызжут, как сок. В казенных домах и рубли, и еда, боятся рабы опозданий туда: отдаться, принять, закрутить, передать — нельзя, невозможно никак опоздать! А глас репродукторный бодро им врет: «Без вас всё погаснет! И утро — умрет!» И каждый, кто едет в давильне людской, — «Скорее б погасло!» — желает с тоской. Качается горб, вертит сношенный скат, как бомбы на взводе, терпенье и мат…

            Но раб пожилой наставляет семью: «Я честную жизнь отработал свою!» Давильня, давильня, крепка твоя власть! Здесь каждый спешит на сиденье упасть. Была бы дорога, работа была б! Водитель веселый — всех едущих раб.

 

            Человек — это квант эволюции.

           

            Идеал в руках убийц становится абсолютным оружием! Потому что стремление к идеалу безусловно. В этом блеск и трагедия обмана.

 

            Сильный будет жалеть тебя, глупого, а слабый — пользоваться твоей глупостью.

 

            Женщина укрепляется иллюзией: внутреннее мужское упрямство она принимает за полностью отсутствующую внутреннюю волю. Женщина курит, легко соглашается выпить, многословна и кокетлива, одевается ярко, в беседе ловко демонстрирует комментирующий ум, безоговорочно уверена в своем исключительном праве пола на уступки и первенство. Я люблю ее. Но «люблю» и «вижу» — разные вещи; я вижу в ней поведение проститутки-интеллектуалки, и, чтобы не оскорбить ее так называемое достоинство, я улыбаюсь.

            — Убери ухмылку! — это всё, что она поняла. Улыбка смущает иллюзионистов.

 

            Утрата связи между искренностью и интересом заставляет смотреть в гостях нудные семейные фотоальбомы, а в своем доме — доставать свой такой же архив.

 

            Новая литература? Это всегда поступок, в результате которого появляется литература о «новом».

 

            Костя не притворяется, это его главный талант, за который и пострадал — ушла жена, увезла за собой всю мебель. Костя столкнулся с проблемой устройства элементарного быта.

            — Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, это вы давали объявление о продаже двух кресел? Как!.. Как продали уже?! Св… — не притворяющийся Костя едва не вымолвил в телефонную трубку: «Сволочи!» — в этом его несокрушимое обаяние, которое многие принимают за невыносимость.

 

            Костя предложил идею антикатастрофы, но очень страдал от осознания плагиата; до идеи упорядоченности Создатель додумался раньше.

 

            Фальшь, именуемая убеждением, обычно действует в два приема: сначала она заставляет обмануть себя самого, а уж только потом — обманывать других.

            Личность, жестко вставшая на платформу убежденности, выражает не себя, а самодостаточность платформы.

 

            Из двух удовольствий приходится выбирать: либо удовольствие читать, либо удовольствие писать. Много пишущий, мало читает, много читающий своего не скажет.

 

            Секрет прозы: в ткань повествования вводятся, выражаясь языком программистов, «маркеры», психологические установки, памятки, незавершенное действие или действие с предполагаемым развитием, вопросы, оставленные без ответа и т. д., а через некоторое время прозаик возвращается к этим «маркерам» и — происходит у читателя радость: он узнает установки, вытаскивает их, наконец, из полуподсознательного уровня на уровень сознания, радуется, что его собственные предположения сбылись, вопросы и их развитие угаданы верно — это возвышает самолюбие читателя так же приятно, как полностью угаданный, к примеру, тест на интеллектуальную исключительность. В этом и есть секрет прозы. Проза не учит, проза — тешит.

 

            Возможно, кому-то придет охота прочитать эти записи. Что ж, они зазвучат полнее, если в параллель к ним просматривать периодику девяностого года: события и коллизии времени находятся там, а настоящие записки — только эхо.

 

            В результате конкурентного развития каждое полушарие нашего мозга — логическое и абстрактное — дало свой цветок веры: упование на расчет и упование на чувство. На одно нынче молятся технологи, на другое — богословы. Оба цветка тянутся к небу — за оплодотворением!

 

            Удачливых людей поджидает опасность, подобная болезни водолазов-ныряльщиков — глубинное опьянение: чем проницательнее становится специалист в своей области, тем приятнее ему погружаться в пучину узкого знания. С какого-то момента можно с уверенностью сказать, что всплыть обратно к разнообразию жизни у «ныряльщика» от науки не хватит уже ни сил, ни времени.

 

            Если у армии не останется возможности доказать свою доблесть на стороне, она докажет ее на своем народе — убив его или поставив на колени. Хорошей армии, как хорошему спортсмену, нужна постоянная тренировка, без нее она теряет форму. Если нет партнера, то есть врага, можно использовать «грушу», то есть — свой народ. Этой ахиллесовой пятой армии пользуются ослабевшие правители и правительства. Когда трон начинает шататься, правители разрешают армии пустить кровь. И армия показывает единственное, на что способна — доблесть убивать и быть убитым. Правительство тут же начинает призывать народ гордиться славой военных. А сочетание гордости народа и славы армии делают трон вновь неуязвимым и незыблемым.

 

            Улыбка блаженного освещает Апокалипсис!

 

            В доме живет очень ласковая собака. Она играет, заискивает, скалится, желая понравиться каждому, кто ее окликнет. Даже в специальной книге про нее написано: «К несению службы не годится, любит всех». Такая порода.

            В доме живет очень ласковая женщина. Вокруг так много ласки! Отчего же мне печально?

 

            У руля партийной власти стоят особые люди. Не дураки. Не тупицы. Антивещество! Антивещество по отношению к миру искусства и творчества. Они любят «брать на себя ответственность», хотя никто их об этой услуге не просит. Даже наоборот.

            Во Дворце культуры открыли выставку «Эротика». Пока в экспозиции были представлены лишь обнаженные женские тела, выставка благополучно работала, но как только там появились изображения обнаженных мужчин — посыпались угрозы и приказы «сверху»: выставку немедленно закрыть! Почему? Большинство из «берущих ответственность» — мужчины.

 

            К распутству и нигилизму подталкивают два запрета: запретная мораль на тело и табу на мысли.

 

            Что такое любовь? Я не знаю! Не знаю! Не знаю, сколько бы ни постигал глубины и сложности жизни! Ведь только самый примитивный ум может назвать любовью влечение двоих, их небольшой уют, их мир наслаждений, ревности, глупости… Любовь во всем: в каждом слове, в каждом времени, в каждом предмете — она не знает границ ни в мечте, ни в веществе! Горе, если одному хватает для любви одного лишь утешения, комплиментов, потакания своим желаниям, прихотям, воспевания привилегий пола, а другой вдруг увидел иной мир, иную даль, иную возможность мира, потому что любовь — это всегда бросок в неведомое, через край, через невозможность! Что тогда? Господи! Одна любовь становится для другой смертельным чудовищем!

            Каждый свободен в своем выборе. Каждый свободен в своей любви. Но только направление душевного тока позволит отделить в опаснейшей свободе любви высокую жертвенность от обыкновенного блядства; любовь — отдает, самолюбие — требует; подаянием не насытишься!

 

            Ты идешь, значит, ты сделал свой выбор.

 

            Женщина начала гулять. Вернулась в середине ночи, прокуренная, наглая.

            Спрашиваю утром: «Пришло время расставаться?»

            — Ты так считаешь? Но, пойми, я же люблю тебя! Просто мне хорошо с ним, я с ним — другая… — в ее голосе мне чудится скрытое злорадство, защита своего «законного» права на получение удовольствий, каких требует, тщательно оберегаемая в глубинах натуры, самочка. В чем я виноват? В том, что не посвятил всё свое время, проведенное с ней, комплиментам и ухаживаниям? Да. Предпочел освободить силы жизни для иного движения, работы. Козочка осталась на лугу. Какое-то сверхчутье безошибочно определяет почти во всем «запах» лжи.

            Вот два безотчетных поступка, разделенных временем: в начале нашей любви я… нюхал ее халат, как преданный зверь, заполняя зачем-то в ее отсутствие знакомым запахом свой, стонущий от избытка счастливости, восторг. Этим утром я зачем-то безотчетно подобрал брошенный лифчик и понюхал его: пахло омерзительным табачным перегаром.

 

            Наблюдал, как женщина тешилась с гороскопом: «Ну, вот! Видишь! Я натура впечатлительная, непоследовательная, могу увлекаться. Чего же ты хочешь? Это заложено во мне, за-ло-же-но! И от этого никуда не денешься: нельзя требовать от человека то, что ему не дано. Не да-но! Понял? Я ни в чем не виновата!»

            Какой восхитительно простой способ объяснить любую свою слабость и уж в дальнейшем не сопротивляться ей. Моя любовь счастлива от своего ничтожества: можно теперь, начитавшись «объяснений», опустить крылышки, не дергаться, плыть по течению.

            Даже если гороскоп верен, не будет ли отважнее попробовать пройти весь его круг, впитать в себя, в свою жизнь все его черты и характеры, все его счастливые и несчастливые знаки? А это безволие, эта подчиненность стартовой данности: зачем? зачем финишировать на… старте, сославшись на данность, точнее, оправдав этим свою жизнь, трусость и безволие души? Чем ты отличаешься тогда от скотины? Только тем, что твои инстинкты более многочисленны и сложны? Хрю-хрю… Побори страх: данность — это лишь точка опоры для первого шага, а дальше — иная данность и снова шаг… Иди, любимая! Иначе разомкнутся наши жизни.

 

            Вот приходит утро: «Здравствуй, жизнь моя!» — «Убирайся к черту, спать желаю я!» Вот приходит полдень: «Здравствуй, жизнь моя!» — «Убирайся к черту, есть желаю я!» Вот приходит вечер: «Здравствуй, жизнь моя!» — «Убирайся к черту, лечь желаю я!»

            Вот приходит полночь… Вот приходит утро… Вот приходит полдень… Вот приходит вечер… В зеркале качается глаз голубизна: не вернулась заполночь любимая жена.

 

            Судьба закончила вращенье, целует душу забытье: в тебе нет силы на прощенье, во мне нет воли на житье.

 

            Презрение поддержит женщину в ее новом выборе. Презрение — питательная среда для женских поступков. «Аленький цветочек», только наоборот: полюбила в облике человеческом, а увидела в облике чудища и — кончились терпение и доброта красавицы.

 

            Женщина не должна ставить на прошлое. Платить придется разочарованием в себе.

 

            Школьники, выпускники одиннадцатого класса, обратились со странной просьбой: «Выступи в нашем рукописном журнале». С чем? О чем? Не могут сказать точно. Был бы счастлив, если они, действительно, почувствовали в мире, переполненном информацией, рациональностью и безжалостной спешкой конкурентов, голод на Слово. Надо, надо говорить! Каждому! О чем? О ком? После того, как человек научится говорить, его почти невозможно научить слушать?! Кто ты, что ты, зачем ты? — нет иной попытки для ответа, кроме слова! Слово универсально и для плоти, и для духа. Уж не посредник ли? Что мы ищем, сопоставляя два мира — внутренний и внешний, пытаясь за счет кривизны одного мира выправить кривду другого, а выправив, ужасаемся новым искаженным перспективам? Мы ищем Человека! В себе, в окружающих, в боли и в любви, в страсти и аскетизме, в потакании мысли и в оглушении вином — всюду мы ищем одно: что называть Человеком? Потому что то, что мы называем этим именем сегодня — далеко от абсолюта и гармонии, да и гармонию всяк понимает на свой собственный лад. Поэтому не совпадают масштабы человечности, морали, духовных высот, не совпадают усилия различных человеческих жизней. И вновь череда рождающихся, умирающих, воюющих и созидающих существ Земли бежит по ниточке времени навстречу убийственной загадке: что есть Человек? Ищи! Ценой каждого своего мгновения — ищи! Потому что за каждое твое мгновение заплачено мириадами мгновений твоих предшественников. Человек! Он всюду, во всем, в каждом, в прошлом и в будущем, он — это ты, это все мы, найди его обязательно! Задача невероятная, потому что человек необъятен, как Вселенная. Именно потому невероятна и прекрасна жизнь, не стоит губить ее ограниченной жаждой и слепым служением цели. Ищи Человека! — У этого пути нет конца.

 

            Едва пригрело солнце, едва пробились наружу из ветвей первые листья, — Яблоня проснулась и заплакала: «Ох, не вырастут плоды, ох, не хватит мне солнышка!» День и ночь Яблоня громко причитала над своей судьбой: «Ох, ночью кроты обгрызут мои корни! Ох, побьет меня градом! Ох, размоет дождь землю! Ох, спалит меня молния! Ох!..».

            А плоды, тем временем, зрели и наливались соком, им были безразличны волнения матери-яблони. Наконец, пришло время сбора урожая: «Кому нужны мои дети, кто их возьмет? Посмотрите, какие они красивые и сладкие!» Но никто почему-то не захотел сорвать замечательные плоды. Они упали и сгнили. «Ох, как я была права!» — в отчаянье закричала Яблоня. Но никто в саду не пожалел ее.

 

            У меня есть много товарищей, которые начинают дела со слов: «Боюсь, не получится…» А когда получается — радостью не с кем поделиться, потому что заговор вначале сильнее результата в конце.

 

            Не надо меня ценить, а надо меня любить. Сердечная рвется нить: в любви не бывает цены! Ты видишь: вот дом пустой — не с этой я и не с той, не грешник и не святой, люблю только то, что люблю.

 

            Любить СВОЕГО мужа или СВОЮ жену очень удобно — личных проблем становится значительно меньше.

 

            Если счастливая женщина начинает вдруг жаловаться вслух, то за ее дальнейшее счастье придется платить.

 

            С художником Г. случилась история. Художник был не простым, а думающим пьяницей. То есть, принадлежал к тому редкому племени осквернителей покоя жизни, которые применяют философию на практике.

            Художник Г. покинул мир, закрылся на загородной дачке и трое суток кряду горько пил в одиночку, думая о тщете и о бренном. Трудно сказать, до чего бы он додумался дальше, но в лесной глуши его отыскала знакомая девица, которая тоже в эти дни думала о тщете и о бренном.

            — Убей меня, — спокойно попросила девица.

            — Ладно, — лениво согласился исполнитель. — Снимай туфли, в галошах пойдешь. В лес. Здесь не буду.

            Минут двадцать девица жалела туфли, потом решительно переобулась в галоши, и двое зашагали в чащу. В руках у Г. были топор и веревка.

            В лесу он привязал ее к дереву, поясняя: «Чтобы не размазывала кровь по земле, если ползать еще будешь… Да и рубить на твердом стволе удобнее…» Девица серьезно и мужественно готовилась к отходу. Художник был тоже серьезен и равнодушен: мысли о тщете и о бренном полностью лишили его гуманности и сострадания. Он замахнулся топором… Девица закрыла глаза…

            — А, черт! — сказал палач с досадой. — Забыл свет погасить на даче! И дверь не закрыл!

            Он бросил топор на землю и ушел.

            Часа четыре художник сидел в помещении, размышляя и потягивая портвейн. Потом вернулся в лес.

            — Сволочь! Мерзавец! Скотина! — заорала привязанная девица, завидев палача. — Развяжи сейчас же! — Он развязал. Девица стукнула его напоследок и убежала жить. А мастеру жить или умереть было без разницы. Он взял топор и веревку и пошел допивать портвейн.

 

            Прогресс внутреннего и внешнего миров человека имеют одинаковую особенность: для того, чтобы шагнуть вперед, надо избавиться от формы прошлого, сохранив, по возможности, содержание — известная, парадоксальная банальность, заставляющая буквально рушить всё снаружи в революционном буйстве, либо выворачиваться, убивая свой дух изнутри. Тот прогресс, какой мы знаем, — тот путь густо усеян костьми и трупами. Трупами материй, трупами идей и верований. Грубо, безумно, вечно в каком-то состоянии аффекта совершается диалектическое «отрицание отрицания». Может быть, прогрессу, жестокому пути постижений жизни пришла пора обучаться культуре… убийства?! Стопроцентно сосредоточившись в благоговейной радости на культуре прихода в мир, не проиграл ли человек весь смысл бытия, позабыв о культуре ухода?

            Отработавшие вещества должны покидать организм (организм общества, в частности, если говорить о политике и политиках) регулярно и добровольно, иначе — запор, боли… Организм управляет ходом отходов, а не наоборот.

            Завтра в городе объявлен большой митинг. Возможно, будет побоище: я видел из окна редакции, как милиционеры тренировались накануне в применении дубинок, щитов и аэрозолей. Если это случится, будет очень нехорошо, потому что в культуре убийства все три стороны — народ, власть и сила — не владеют главным: беззлобием.

 

            Культура прихода зависит от окружения. Культура ухода — от тебя самого.

 

            Стиль жизни: понос желаний.

 

            Удовлетворенная обида может восприниматься как состоявшаяся свобода.

 

            Многотысячный митинг прошел относительно спокойно, без особого экстремизма и крайних мер. Обошлись криком с трибуны. Забитые русичи даже в злобе сдержанны.

            Почему толпа собирается вместе? Что происходит в невидимом мире идей? Идеология — это окаменевшая вера. Настоящая вера не знает идеала. Поэтому бунт вечен.

 

            Самоуверенность мужчины не знает границ! Терпение женщины не знает предела! Страшны лишь ограниченная самоуверенность, обусловленное терпение.

 

            Искусством неуверенности исследователь должен пользоваться так же уверенно, как умением дышать.

 

            Очень важно, став общественным деятелем, не поддаться соблазну принести себя в жертву высокому служению общему делу, заявив: «Я больше не принадлежу себе!» Такой «служитель» мертв для прогресса и настоящего движения, он теперь всего лишь заложник собственного имиджа, раб общественной легенды.

 

            Художник вышел из запоя, хвастает: «Представляешь, до чего дожил! Купил вчера водки — до сих пор стоит в холодильнике! Не трогаю! Не надо!»

            Было. Много раз подобное было. Скучно. Не озорно, не удивительно. Будто малый малец доложил когда-то мамке, что больше не грызет ногти, а мамка похвалила. Мальцу уж тридцать годков, а он всё норовит сорвать похвалу за то, что больше не грызет ногти… Скучно. Было.

 

            Сидели днем в редакции, говорили об интегральной йоге, об одиночестве, о неведомом, о космических энергиях… Телефонный звонок! Из трубки панический голос бывшей жены: «С тобой всё в порядке? У нас на стене приподнялась и страшно грохнула гитара. Жуткие ощущения!» Полтергейст.

 

            Страсти мира вызывают защитную реакцию — равнодушие.

 

            Истинная беспредельность всегда начинается с примитива. Чем примитивнее, тем беспредельнее. И наоборот. Если видишь, что огород городят — это тупик, конец, скорый и гарантированный.

            Жить мне уже давно не страшно, просто скучно. Я многое умею и пользуюсь этим, но что это приносит? — чем больше прибавляется умения, тем обширнее становится скука. Стиль моей жизни, да и всех, кстати, остальных моих подельников по времени — это городить огород. И до тех пор, пока я занимаюсь этим самым горожением огорода, усложнением жизни, — до тех пор мне будет тесно! Всегда, всюду и во всем. Зная о своем конце, я выбираю наиболее дальние пути к нему: космос, любовь, бог, смерть, абсолют. Но и там тесно. Я смотрю туда же, куда смотрит всякий, воздевший очи горе. Детям моим следует обогнать меня, выпихнуть из моей рамки, тогда можно будет посмотреть дальше. Излишек скуки помогает откупиться от собственной совести и плодит паразитов. Нет ничего прекраснее примитива! Когда я занимаюсь в постели любовью, мне некогда думать о загадках небесных сфер.

 

            Жизнь превратилась в очень длинный разговор. Из которого получился очень маленький круг вопросов. Это и есть ответ.

 

            Опыт ведет к опрощению. Самая страшная жажда — это жажды простого: захочется постругать перочинным ножичком липовый прутик, захочется погладить котенка, захочется шепнуть обезумевшей от любви подруге: «Я хочу!»

 

            Жене нужны ботиночки, купить их в магазине невозможно, то есть их просто нет; обувь в стране большевиков — по талонам. Жена каждое субботнее утро ходит на рыночную площадь, куда съезжаются поторговать сельские автолавки — можно, если повезет, купить дефицит. Давка бывает дикая, могут затоптать насмерть; жалости озверевшие люди не знают. Жене нужны ботиночки, жена чувствует себя раздетой, обманутой, нищей, обиженной, в минуты несдержанности она может искренне сказать: «Всё плохо! Всё, всё, всё!!!» Я бы сшил ботиночки из собственной кожи, если б она попросила, я не боец очередей, у меня нет блата. Что тут поделаешь?

            — Любимая, ты знаешь сказку про голого короля?

            — Знаю.

            — А про голую королеву?

            — Нет!

            — Тогда слушай…

            «Пригласили как-то королеву погостить в соседнее королевство. Стала она одеваться: платье примерила — не понравилось, накинула на плечи меха — не подходят, обувь перебрала — вовсе рассердилась. Никакая вещь из гардероба не нравится — всё ношенное.

            — Портные! — кричит. — Сапожники! Ко мне! Оденьте меня!

            Стали одевать-обувать, уговаривать, а угодить — не могут.

            — Господи! — кричит королева. — Я же голая, мне надеть на себя нечего! Всех казню!

            — Ваше величество, вы прекрасно выглядите! — говорят ей.

            А она за свое:

            — Голая! Голая! — И, действительно: ее в одежде видят, а она, что ни примерит — видит себя без ничего… — Совсем голая!

            И поняли слуги: убедить голого мужчину в том, что он одет — можно, а вот убедить одетую женщину, что она не голая — нельзя!»

            — Хорошая сказка? — спросил я у жены. И она улыбнулась.

            И я понял, что в этой жизни можно потерять всё, что имеет цену: деньги, должность, дом, родину, документ, друга, даже любовь, если хотите, но нельзя терять то, что сохранить труднее всего — нельзя терять Улыбку! Цена потерянной Улыбки — ты сам, вся твоя жизнь.

 

            Если в любви один считает, что может себе позволить всё, что захочет, а другой думает: пусть любовь позволяет себе всё, что захочется… — это сосуществование двоих, где любовь научилась быть паразитом!

 

            Я знал одного некрофила, он много лет жил с мертвой женщиной: днем она работала в «горячем» цехе металлургического завода, а в постели сразу же начинала храпеть.

 

            Чему и как верит наша мамочка? Меньше всего наша мамочка верит своим собственным глазам, ушам и прочим личным чувствам. Чуть побольше она верит глазам, ушам и чувствам соседей. Еще больше — глазам, ушам и чувствам друзей и коллег по работе. А чему мамочка верит безоговорочно? Безоговорочно наша мамочка верит только популярным брошюрам серии «Знание», столичным знаменитостям и ночным программам Центрального телевидения.

 

            Вечером дедушка А. П. вспомнил давнюю историю: в молодости он приобрел пальто индивидуального пошива, все очень хвалили покупку и молодой владелец ходил гордый и уверенный в своей замечательной одежде до тех пор, пока не заглянул как-то в мастерскую к другому портному: «Руки бы оборвать тому, кто это сделал!» — закричал портной, едва завидел изделие конкурента. А. П. был, конечно, обескуражен: ведь всем пальто очень нравилось по-настоящему, без лести… Портной тогда пояснил: «Листочка! Смотрите, как вам листочку пришили!» Листочка — это такая полоска ткани над карманом, декорация. Так вот, одна листочка была пришита тканевым ворсом неправильно, вверх… Такую мелочь мог заметить только профессионал. Вывод прост: взгляд профессионала отравлен специализацией — слишком глубок и слишком узок. Профессионализм делает радость от жизни не универсальной.

 

            Реставратор Володя, прекрасный мастер, мужик пятидесяти лет имел чудесное свойство ума и характера — любую, саму сложную путаницу и непонятность жизни сводить к чрезвычайной простоте и через это сведение получать для себя дальнейшую незыблемость и равновесие духа. Однажды Володя увидел НЛО, плохо спал ночь. Из прочитанной по этой теме литературе выделил предложение и гипотезы одного ученого-натуралиста и, как водится, сделал свой собственный простой вывод: «Деревья родились здесь, на Земле. А всё, что размножается при помощи хреновни — инопланетного происхождения!»

 

            Каждый родитель желает своим детям добра. Я и мои товарищи боремся с прогнившей, омерзительной в своем лицемерии и беспощадной беспринципностью властью, исповедующей духовное рабство, именуемое послушанием и единомыслием. Отец, сталинский «сокол», честный служака своего времени искренне советует: «Не мути!» Он абсолютно уверен, что добро — это послушание, помноженное на честность раба. Это один из наиболее сильно развитых большевистских обманов, именуемый социалистической педагогикой: единой и для малыша, и для возраста расцвета, и для заката жизни. В этой «педагогике» главные критерии — рацион кормления «истинами» и их дозировка. Внутренние потребности отцовской души всю жизнь приспосабливались к искусственному рациону — другого варианта он теперь не признает. Такие же новые «соколы» наплодились от предыдущих… «Не мути!» — советует отец, опираясь на свой жизненный опыт сталинщины. Он желает мне добра, то есть духовной смерти и дрессированной совести. Я не отвечаю: грех издеваться над добрым стариком!

 

            Манифест пофигиста: «Всё пофиг! Этот лозунг ведет к двум бесконечным далям: бесконечному разрушению или бесконечному созиданию. Мы выбираем гуманизм, созидание. Каждый, достигший возраста духовного рождения, может совершенно добровольно примкнуть к партии пофигистов. Как отдельная организация пофигисты не существуют, потому что им пофиг — обкомы, горкомы и прочие «комы», пофиг — партийные билеты, собрания, отчеты, клятвы, выговоры, должности и партийные взносы. Пофигисты не обязаны куда-либо вести за собой, призывать и показывать пример личной жизни по разрешенному образцу. Пофигистам пофиг слова, сказанные из репродуктора и слова, нашептанные из-за угла. Пофигисту гуманистического толка абсолютно пофиг где и с кем бывать, абсолютно пофиг любая философия и идеология. Пофигисту по силам спуститься в Тартар и выйти обратно, вознестись в рай и не задержаться там; пофигистам неведомы страх и блаженство. Пофигист может безопасно работать в самой агрессивной духовной среде, с самыми опасными идеями. Пофигисту неведомы самолюбие и тщеславие; пофигист просто не заметит этого ни в себе, ни в других — ему пофиг! Диапазон его возможностей в чувстве и в логике не знает ограничений в силу пофигизма! Созидающий пофигист счастлив обнаружить рядом себе подобного: суммарный пофигизм обеспечивает благоденствие в движении, чего не может обеспечить ни одна империя, именующая себя «вечной», ни одна партия, объявляющая «истины», ни одна сила власти, исповедующая культ борьбы или послушания. Делая те же дела, что ты делаешь сегодня, сейчас, в данный момент, но не сожалея о своей жизненной участи, а радуясь безграничности пофигизма, ты обретаешь свободу в любом действии, в любом проявлении бытия и в любом времени».

 

            Ожиданием и расчетом ты лишишь себя удивления в будущем; без надежды на удивление даже праздник жизни превращается в однообразное существование.

 

            Примета времени. В пятнадцати километрах от центра города есть колхоз имени отчества — «Путь Ильича». Почему-то над этим бредовым творчеством в названиях многих подобных населенных пунктов никто не смеется.

 

            Молодость наша разношерстная компания провела в поклонении вину. Вино объединяло. Вино разъединяло. Память о том, что мы когда-то запросто были все вместе заставляет постаревшего пьяницу Г. возвращаться в одиночку в «то» состояние общего радостного единства, а после воспоминаний и протрезвления в одиночку гостить в настоящем времени. Полный кошмар: в том времени он — выдуманный, в этом — не хозяин.

 

            То, что ребенок не успел познать в игре, будет познано ценой жизни.

 

            Как баловню судьбы отравить жизнь может мелкая неудача, так неудачника может свести с ума небольшая победа, — он будет шуметь о ней так много и громко, что невольно подумаешь: «Ах! У человека выросли крылья! Жаль, что они выросли величиной с воробьиные и не на том месте… — такая нелепица для полетов!»

 

            Безобидные по отдельности вещества в сочетаниях могут принести много бедственных неожиданностей. Химические смеси, например. Для человеческого желудка тоже не всякое сочетание годится. Но особенно любопытные проявления сочетаний можно наблюдать в нематериальной, что ли, сфере. Политическая эйфория, демократический психоз подняли на гребень волны событий многих обладателей такого симбиоза качеств — глупости и сверхдеятельности.

           

            На тему секса заинтересованно говорили два человека средних лет. Оба — большие российские лентяи, обломовы в жизни, насмешники и тунеядцы в сексе. Теоретизирование на эту тему, при определенном складе характера, может в России запросто заменить практику.

 

            Тридцатилетняя девочка П.  сделала откровенное заявление: «Не с кем говорить! С дураками разговаривать скучно, а умным — скучно говорить со мной». Это выражение, пожалуй, — визитная карточка большинства моих современников.

 

            Есть один неразрешимый вопрос: какую из женщин любить достойнее — ту, которая уходит, или ту, которую уводят?

 

            У меня есть знакомый ПРЫЩ, он очень любит говорить о себе: «Посмотрите, какие у меня формы, какой я содержательный, как много всего во мне заключено!»

 

            Вы замечали, что поговорив с кем-то по душам, вас впоследствии начинает словно бы тянуть к запомнившемуся собеседнику? Потому что между вами — невидимый мост; вы вместе его строили. «Разговор по душам» — это строительство взаимных связей, взаимного понимания, выработка общего мира и мировоззрения. Ради чего такой долгий, кропотливый труд? Ради того, чтобы в кратком признании, например, перебросить по наведенному душевному «мосту» основной «груз» отягощенной души. Разрядка произошла, но мост остался, грузы по нему больше не перебрасываются… — это беспокоит здравый смысл: зачем наведена и сохраняется недействующая конструкция? Должна действовать! Поэтому потребность в исповеди может стать сродни наркотической. Не лучше ли после того, как «мост» выполнил свою функцию, сжечь его, не сожалея? Чтобы не отягощать друг друга соблазном понравившегося соединения.

 

            То, что грозит гибелью, предупреждает первым. Это ли не друг?

 

            Сияющая электрическая лампа больше всего напоминает мне самовлюбленность: она так же уверена, что ток в сети происходит исключительно благодаря ее сиянию!

 

            Только трусливая любовь боится потерять своего тирана.

 

            Любовь — богатство. Значит, должны быть ростовщики, купцы, транжиры и рантье. Среди моих знакомых мужиков — одни побирушки.

 

            Инакомыслие — дитя сосудов тесных: то тесны сапоги, то тесен целый мир. Известно, что игрою с неизвестным решают жизнь и арестант, и конвоир!

 

            В городе был морг. Его снесли. На этом точно месте построили обком партии. Потом туда вселился Госсовет.

 

            Любимая! Подожди, не перебивай, ты слишком отвыкла от этого прекрасного слова: любимая! Но привыкла к усталости, к тому, что вечно не хватает чего-то. Подожди! Давай еще раз посмотрим друг другу в глаза: помнишь, там жило хорошее счастье, вечное и нескончаемое? Давай позовем этот свет! Дай мне твои руки. Какие они? Я совсем забыл, когда в последний раз держал их вот так, с нежностью и неизъяснимым повиновением. Морщинки… Наверное, ты тоже стала другой от бесконечных очередей, обещаний, вечной стирки и вечной нехватки времени. Конечно, ты стала другой. Ты с трудом понимаешь эти странные слова — о любви… Давай, хоть ненадолго, спрячем мысли или спрячемся от них сами! Не надо сегодня бежать на рынок за злобой и давкой, не надо сожалеть о просроченных талонах на вино и сахар, не надо занимать у соседей «десятку» до получки. Не надо! Сегодня, любимая, твой день! Твой печальный праздник в этой большой и печальной стране. Пусть сегодня твоя душа отдохнет. Как сделать так, чтобы никогда не разомкнулись наши руки, чтобы не иссякла, не оборвалась между нами невидимая нить — чувство?! Как поверить, что судьба — наша служанка, а не наоборот?! Слишком ненадежен мир вокруг, слишком тороплив и жаден, ему непонятен этот крик, этот шепот, это заклинание, вырвавшееся изнутри, из нашего прошлого или из нашего будущего — из всего, что родилось с этим восклицающим шепотом: «Любимая!» Давай удивимся сегодня друг другу: не мелочны ли стали наши желания, не превратились ли мы с тобой в живых куколок, не называем ли мы заботы о повседневности — мыслями? Что нас ждет впереди? Я не спасу тебя, любимая, от будущего, но я попытаюсь быть рядом. Не плачь, зачем? Не говори ничего! В твоих глазах свет и радость. Мы сбываемся в сбывшихся людях.

 

            От чужой нищеты легко и удобно откупиться милосердием. Добро сотворяется лично. Надеяться на святость — святым не стать.

 

            Он на нее смотрел, как на божницу, внимал настороженнее, чем вор, с тяжелым сердцем тайного ревнивца вселял он скорбь в пустяшный разговор.

 

            Хочешь стать самым несчастным человеком в мире? Тогда попытайся осчастливить всех!

 

            Стиль любовника: деловая нежность.

 

            Откровение, человеческая искренность очень напоминают огонь, поэтому собеседникам лучше не впадать в ситуацию «внутреннего сгорания». Именно этим отличается учитель от назидающего педагога.

 

            У военных есть понятие: «бой на уничтожение», то есть, без живых и пленных — это задание совершить на «отлично» массовое убийство. В этом аду кто выживет? Разве что неуязвимый. Так вот. Литератору, как правило, больному в той или иной степени нарциссизмом, не худо бы иметь в лице критика такого же противника, кто мог бы не содрогаясь и не ища оправданий и компромиссов, всегда работать «на уничтожение» произведений: если уничтожил — значит, не жильцы. Останутся лишь неуязвимые, вечные, прозрачные для времени слова! За такую услугу настоящему критику надо платить не обидой — ему за это жизнь отдашь!

 

            Чувствовать и страдать — это еще не умение. Настоящее умение — чувствовать, не страдая!

 

            Что значит участвовать в демократических выборах, если я не знаю своих депутатов, если к политизации населения я отношусь как к навязанному, специально насажденному массовому психозу, если в избирательном бюллетене я вычеркиваю все фамилии, а фамилии руководителей и членов КПСС — вычеркиваю не просто так, а с наиогромнейшим наслаждением и удовольствием плебея, допущенного плюнуть в «барина» без последствий: тьфу! Что это значит? Это значит, что барин коварно поумнел.

 

            Конструктору, опередившему в своих идеях настоящую действительность, рассчитывать на признательность так же абсурдно, как, скажем, младенцу-внутриутробнику требовать выдачу паспорта: всему свой срок, всё должно «поспеть». Увы, в человеческом стаде многое живет наизнанку: первым поспевает не плод, а — потребность.

 

            Много лет назад художник Г. в одиночку одержал победу над Советами, которая нашла свое выражение в железном принципе: пить вино и водку всюду, со всеми, всегда и сколько влезет, но — кроме советских праздников. В дни всенародных гуляний художник трезв и скорбен: принципиальность победителя обязывает!

 

            Странные могут иногда случаться события! Неудовлетворенная духовность легко находит хотя бы временную компенсацию в сексе, в примитивном утешении, даже в самоуничтожении. Тяга к вечному и возвышенному полету жизни толкает на край, к ощущению свободного, но, увы, очень уж короткого полета-падения.

 

            Любовь и обладание — понятия сосуществующие и независимые.

 

            Ранняя диагностика воспринимается как наговор или оскорбление.

 

            Женщины научили меня говорить слово «не»: не говори критически и не обсуждай никогда ее качеств — она прекрасна; не прекословь — она всегда права; не откровенничай — это искушает на подлость; не демонстрируй силу — это искушает на месть; не будь счастливее ее — это ее слезы; не учи разуму — она знает лучше; не сравнивай чувства — проиграешь; не трогай родственников — будешь чужим; сочувствуй зависти — она примет тебя за своего; не задавай неугодные вопросы; проявляй только дозволенное непослушание; не молчи, ее возбуждает звук, ее возбуждает голос; не забывай о датах — она называет это внимательностью.

 

            Достаточно умением подменить разум, чтобы управлять желаниями.

 

            Снился сон. Огненный шар с человеческим лицом. Только я ему обрадовался — он «похитил» меня; только я почувствовал страх — он ударил меня. Нельзя ненавидеть, нельзя радоваться: жить с неизвестным — это умение быть никем.

 

            Дьявол не может убить вас без вашего же согласия. Поищите это согласие в себе — оно есть обязательно!

 

            Душа, не знающая покоя даже в любви, подобна усердному каторжанину.

 

            Допустим, за время своего существования человечеством наработано вокруг планеты некое невидимое вещество, которое может стать средой обитания для инородной жизни. Так, во время прилива вместе с поднявшейся водой в залив заходит рыба… Не эту ли «рыбу» мы видим, порой, в небесах и сновидениях?!

 

            Простого носителя обаятельной, уникальной идеи люди часто принимают, как уникальную личность. Это неправда. Самое печальное, что «носитель» и сам верит в избранность судьбы, т. е. начинает относиться к идее, как обладатель и торговец. Идею в тисках личности ампутирует субъективизм.

 

            Как ты, человек, относишься к детям своим, так природа поступит и с тобой!

 

            Есть тип мужчин, компенсирующих косность натуры сильным рукопожатием, а слабость ума — громкой речью. Таковы, в частности, многие чванливые чиновники-провинциалы.

 

            Не конкурентов убираю: без мандража и куражу я им, представьте, помогаю и, извинившись, обхожу. Неблагодарная услуга, когда все лаются, как псы, напоминать: что друг для друга мы просто гирьки и весы.

 

            О, женщина! Лучше позволь себе одну большую слабость, чем тысячу маленьких! Я в состоянии перетерпеть первое, что не в состоянии оплатить второе.

 

            Убеждение — солдатчина духа.

 

            Верующий латыш, адвентист седьмого дня, тыча пальцем в небо: «Чего хотят? Чего пытают? Зачем пробуют? Кто знает: что там?! Ишь, сколько их развелось нынче: экстрасенсы, ученые, психотерапевты, астрологи… Нельзя просто так браться за то, чего не знаешь! Может, ТАМ высоковольтные провода?!»

 

            Гадаю жене по руке: «Вот тут, на линии жизни, видимо, где-то перед климаксом, целый веер мужиков… Ну и гулять же ты будешь!»

            Отвечает мгновенно и радостно — в тон, в шутку: «Да, я такая!»

 

            Кришнаиты поют мантры — звуковые ключи, открывающие человека для небесных токов. В принципе, любое слово — мантра, надо лишь суметь его произнести и, соответственно, услышать. Для этого совсем не обязательно быть восточным фанатом.

 

            К весне на лесных непроточных озерах от избытка болотных газов подо льдом случается замор, и если в таком льду прорубить окно — рыба, обезумевшая без кислорода, будет выпрыгивать на лед сама; «рыбачить» в таком месте и в такое время можно хоть ковшом.

            …Власть так долго держала людей вне мыслей о небе, что случился духовный «замор». Теперь в любое прорубленное окно «веры» лезут и лезут оголодавшие души. Самое время для подлецов-браконьеров!

 

            Борьба — это не политика, не утверждение первенства, не разрушение во имя созидания. Борьба — это поиск естества!

 

            Как существует золотой запас — самая надежная валюта в мире денег, так в мире духа ценен непоколебимый человек. Честь — это «валюта» разума и чувств.

 

            Человек интересен тем, что: сказанное — делается, а сделанное — говорит.

 

            По отношению к природе я могу назвать себя не «царем» природы, не «преобразователем» ее или «завоевателем», а лишь плагиатором, обладающим, в частности, даром словесной интерпретации мира; природа перехитрила свое чванливое дитятко, человека, — она дает ему самосознание, легко превращающееся в некий коллапс: самовлюбленное, тщеславное создание, самонадеянно нарекающее себя личностью. Я не критикую, а констатирую. Собственно, интерпретатор природы — это большой талант и большая работа: строительство цивилизации.

 

            У одного мудреца была молодая и красивая жена, к тому же и умом ее бог не обделил. Мудрец жил скромно, любил людей и больше всего в жизни ценил вопросы. Молодой жене тоже нравилось задавать вопросы. Так она узнала: о любви, о вечности, о прошлом, о будущем, о тайнах души. Но вскоре бесполезные вопросы ей наскучили, и она стала спрашивать совсем о другом: почему у нее нет красивого вечернего платья, почему нет дорогих украшений, почему никто не везет ее посмотреть тридевятое царство, почему у нее в кошельке бывает пусто?

            — Разве наша любовь не заменяет тебе все богатства мира? — спросил удивленный и опечаленный мудрец.

            — Я не могу думать о любви, когда кошелек мой пуст! — закричала разгневанная красавица.

            — Возьми… — сказал мудрец жене и протянул ей туго набитый деньгами кошелек, — но с одним условием: вернешься в мой дом, когда на дне кошелька не останется ни одной копейки.

            Женщина очень обрадовалась такому повороту судьбы и стала совершать каждый день тысячи покупок, путешествовать по всему миру, потому что кошелек оказался не простым, а волшебным: сколько из него ни бери — конца-края деньгам нет. Наконец, наскучило ей владеть тем, за что можно заплатить монетой, захотелось ей поговорить о вечности, о любви, о тайнах души… Вернулась она к мудрецу.

            — Пуст ли кошелек? — он ее спрашивает.

            — Нет, нисколько не убыло, — отвечает.

            — Уговор дороже денег! — засмеялся мудрец. — Голодная любовь сытую всегда перехитрит! — и дверь у красавицы перед носом закрыл.

 

            Идеология — это рак веры.

 

            Цельность натуры легко проверить: одинаков ли ты в общении с разными людьми? одинаков ли ты в общении дома и на работе? одинаков ли ты с любимыми и врагами? одинаков ли ты во сне и наяву? одинаков ли ты в жизни и в смерти?

 

            Художник изрек: «Россия! Титаны духа! Лилипуты дела!»

 

            Советская империя разваливается. Лихорадочно совершаются выборы, лихорадочно создаются не действующие законы. Реальный кризис остро нуждается в свободных практиках. Нет… В парламенты попадают легче всего актеры, писатели, журналисты — первый эшелон, действующий образом, словом, проповедью. Много ли толку от замены бесчестного болтуна на правдивого?! Словесная правда быстро кончается, и тогда надо будет изобретать нечто, похожее на правду — новый гипноз, новый фарс. Нет профессиональных политиков, есть профессиональные сволочи, апологеты системы. Новой или старой — не важно. Уверенный в себе, принимает решения за других.

 

            Дали роль — по роли и сыграно будет.

 

            Так смотрит раб — за горизонты, так — самоед, знаток норы… Взгляд чертит линиями фронта в воображении — миры! Так смотрят в море: безотчетно взгляд ищет абрис корабля. Так смотрят в небо, будто чье-то внимает явствие земля!

 

            Новый вид литературы: документальная психология.

 

            «Откуда придут наши?» — спросит на Руси осторожный новичок жизни, партизан свободы, народный ополченец веры. И запрокинет голову в небо, и шагнет, счастливый, навстречу своей бессмысленной гибели!

 

            В глазах бога и дьявола одинаковая глубина; земное они видят одинаково.

 

            Плоть — только «верхушка айсберга» жизни, ее видимая и осязаемая форма. Мышцы держатся на костном скелете. А что является остовом для самого скелета? Нельзя ли попытаться вступить в контакт с привидением и нарастить на его «голограмму» клеточную ткань?

 

            Человек получится только в том случае, если силу взять у дьявола, а терпение у бога.

 

            Пионерское: «Будь готов! — Всегда готов!» — продублировали для своего детского населения национальные меньшинства России. На удмуртском это звучит так: «Дась-лу! — Коть кудась!» «Дась-лу!» — это пионерская газета на удмуртском языке, убыточная за отсутствием подписчиков. Одно время бывшая жена вела в Доме пионеров кружок юных корреспондентов. Ребята были все русские, но в «Дась-лу!», тем не менее, «информашки» носили регулярно. Их печатали. А с гонораром вроде бы договорились так: поскольку беспаспортным детям рубли-копейки в кассе выдавать не положено, будут их высылать на адрес руководительницы, положившись на ее порядочность; по общему соглашению деньги эти решено было израсходовать на нужды нищего кружка юнкоров. Кое-что по переводам, действительно, иногда приходило. Но главное удивление было впереди. Со следующего года к нам в почтовый ящик трижды в неделю стали заталкивать по толстой пачке (штук по 20!) пионерской газеты на удмуртском языке, которого не знал никто в семье. Что за черт! Наконец, выяснилась причина «шутки». В редакции очень были обижены на свою убыточную нечитаемость и, как могли, сотрудники помогали делу роста тиража и популярности. Оплата за часть заметок высылалась, как обычно, в нормальных рублях-копейках, а часть — годовой подпиской на «Дась-лу!» Так за год на наш адрес и накопилось штук двадцать этих подписок. То-то почтальон, наверное, удивлялся: зачем столько в одну квартиру? А как же: коть кудась!

 

            Если у смерти есть 1000 причин, а у жизни 1001 — это мир жизни!

 

            Писатели принципиально отличны друг от друга: у одних бывает непреодолимое желание говорить, а у других — необходимость сообщать.

 

            Рассказ о жене йога в России можно назвать «Баба йога».

 

            Чувство равновесия руководит успешным движением. Чувство!

 

            Сцена легко прощает, когда автор пробует себя в дилетантском исполнительстве, но она беспощадна для исполнителей, возомнивших себя авторами.

 

            1992 г. Два года полный доступ к любой видеопродукции, два года провинцию щедро наполняли столичные знаменитости-гастролеры, два года относительной свободы — триумф и аншлаг певцов, групп, шарлатанов и одиночек-пропагандистов, религиозных миссионеров и т. д. Прекрасный выбор! Но: удовлетворили первый голод, и перешли на… местный материал. Устроили, например, свое ночное провинциальное шоу; билеты разошлись без рекламы и задолго до представления. Неужто местная самодеятельность лучше столичных профессионалов? Нет, дело не в этом. Провинции захотелось именно чего-то своего, чего-то живорожденного здесь, не записанного на пленку, не отрепетированного до профессионального автоматизма. Местный патриотизм переживает очередное возрождение: сколько разного мусора всплывет в этой легкой среде!

 

            Еще раз: пишущие делятся на писателей и описателей.

 

            А. П. выжил в концентрационном лагере, в плену; вернулся обратно после окончания войны в страну, где смертельная опасность репрессий грозила отовсюду: выжил. Двое его детей выросли талантливыми приспособленцами; с детства развитие способностей было направлено на максимальную адаптацию к среде, которая изначально трактовалась как нечто агрессивное, уничтожающее, недостойное, т. е. обеспечение «выживания» в такой среде оправдывает применение лжи, хитрости, хождение по головам соперников. Детей отец научил воспринимать жизнь как вечный концлагерь с его беспощадными волчьими законами и испытаниями: не продашь, не смолчишь вовремя, не своруешь, не поклонишься, не рассчитаешь — не выживешь! Закон жизни — смерть! Внуку А. П. тоже старается передать «мораль» концлагеря: «Надо уметь скрывать…» Любопытно, что навыки существования, приобретенные в условиях кровавой мясорубки, легко путешествуют во времени, легко усваиваются и в сытое, казалось бы, время; они передаются через любую форму общения, в том числе, и через любовь старого к малому; надломленная личность источает опасный «вирус» — думающий эгоизм.

            Старики, зараженные убежденностью, неизлечимы.

 

            Попеременное, полярное воздействие явлений мира на мир человека напоминает действие переменного тока на… трансформатор. «Намагничиваясь» из нейтрального состояния до определенного предела, до насыщения, личность не может вернуться в исходное состояние именно тем путем, каким она из него вышла: всегда остается во внутреннем мире человека «остаточная намагниченность» — линия внутренней жизни, напоминающая петлю Гистерезиса.

            Можно сделать некоторые выводы, нарисовав графическую иллюстрацию: минимальная площадь «петли» соответствует максимальному КПД личности; человек — «трансформатор» энергий бога; между небом и людьми возможен «человек-подстанция».

 

            Позвонила. Поговорили. Напоследок: «Какую-то еще гадость хотела про тебя сказать и забыла… Вот ведь! Даже расстроилась!..» У нас замечательные отношения: она может сказать, что угодно, я могу что угодно выслушать.

 

            Не хочешь отвечать? Еще лучше! Не любишь? Еще лучше! Гонишь? Еще лучше! Что бы ни случилось, повторяй: «Еще лучше!» — это заклинание сделает твой оптимизм бессмертным.

 

            В костюме врага можно пройти по его территории, а в теле человека можно рискнуть пройти по жизни.

 

            Слышать другого — это не слушать себя.

 

            Через дневниковые книги, через мозаичную картину жизни, сложенную из больших и малых наблюдений, откровений и т. д., можно «протянуть», заданную заранее нить-тему, и тогда на эту нить «налипнут» родственные факты; новое сочетание информации будет напоминать уже не мозаику, а инструмент узкого профессионал. Собственно, качество любой мозаичной модели жизни можно проверять с помощью нехитрого индикатора — «красной нити» какой-либо одной темы; «тяжелеет» нить при протягивании — жизнь в дневнике есть!

 

            Сложность всегда не столько в создании теории, сколько в доступном для понимания ее упрощении. Один из моих знакомых «теоретиков» говорил о количественных оценках качества жизни на первом ее, питательном, что ли, уровне: «В цивилизованных странах не существует психоза желудка, вызванного ожиданием недоедания. Поэтому количественный анализ удобнее проводить на «входе» «черного ящика», каковым человек является — т. е. по количеству принятых калорий. В России всё наоборот! Удобнее наблюдать на выходе. Например. За день производится среднестатистическим индивидом двадцать сантиметров кала средневязкой консистенции, за десять дней — два метра, за пятнадцать лет, в среднем, — два километра, за жизнь — четыре-пять километров. Жизнь человека можно измерить не только в единицах времени!

 

            Как отучить женщину курить? В семнадцать лет — никак. В тридцать можно поставить ее перед зеркалом и спросить о шелушащейся коже: «Это что за потаскуха?» В девяносто — тоже никак, но обязательно следует покупать ей сигареты покрепче и не терять надежды, что она все-таки умрет.

 

            От пронзительной искренности дилетанта небеса могут плакать горше и смеяться сильнее, чем от высочайшего, но повторяющегося искусства виртуозов.

 

            Жизнь жены — качели. А я-то кто для нее? Два столба с перекладиной!

 

            Воистину: работа — лечит! Причем, лечит так, что «больной» после выздоровления становится здоровее прежнего. Где еще есть такой врач?!

 

            Я каждый день стал говорить жене слова о любви, как она того хотела. В конце концов, это ее перестало интересовать — можно теперь поговорить и по-человечески.

 

            В нашем доме все строители: муж строит мебель, жена строит глазки.

 

            Идеализм уповает не на свою выгоду. Поэтому на него нельзя положиться.

 

            Слабый палач испытывает страх перед сильной жертвой.

 

            Сон такой. В отпуск я никуда не поехал, а стал на садовом участке, в маленькой столярке тесать себе гроб. Из хороших досок, очень старательно. Почти месяц работал — отлично получилось. Поставил гроб в комнату, постелил в нем и стал спать. Потом запаковал понадежнее и на чердак поднял — до востребования. Очень был рад и удовлетворен собой. Но тут получаю я во сне известие: мой друг С. помер и гроба-то у него как раз нет. Черт! Отдал я ему свой гроб, сделанный с таким тщанием и любовью!

            Проснулся. Пришел на работу. Вижу, С. сидит в своем кабинетике, рад меня видеть. А я не рад: жаль гроба.

 

            Еще сон. День выноса. Я лежу в гробу. К моменту выноса в комнате собралось много разного народа. Жена спряталась на кухне и не выходит. Слышу, зовут ее попрощаться с любимым мужем… А она как закричит: «Вы же видите, что мне и выйти-то не в чем! Даже платья черного нет!»

 

            «Отец наш Небесный! Да прославится имя Твое! Да наступит Царствие Твое! Да свершится воля Твоя как на небе, так и на земле! Подай же нам ныне хлеб наш насущный, и прости нам прегрешения наши, как и мы прощаем тем, кто согрешил пред нами, и удержи нас от искушения, и от лукавого нас защити, ибо Твое и Царство, и сила, и слава вовеки. Аминь».

            Светлое Христово Воскресение. Пасха. Древний и прекрасный праздник людей, их неиссякающей веры в справедливое и высокое примирение. Человек улыбается человеку. Человек желает человеку доброго счастья. Улыбка на лице и мир в сердце поднимают человеческую душу над лихом и бедой.

            Человек с миром в сердце говорит: путь борьбы обречен на поражение. Действие порождает противодействие. Это не может продолжаться бесконечно. Это грозит крахом и гибелью. Лучшая гармония — мир и сотрудничество всего живого; в противодействии, но не в борьбе за победу. Жажда всеобщей великой победы — жажда тирана и завоевателя!

            Улыбнись, человек! Пожелай ближнему своему свободы и света! Слишком долго ты, и твой ближний «боролись»: за единомыслие, за безоговорочную дисциплину, которая подменила собой культуру, за досрочное выполнение неизвестно чьих заданий, за… Господи! За что только не боролись! Настоящее движение однажды перепутали с борьбой на месте — бессмысленной и беспощадной. Тот, кто жаждет реванша в борьбе, ищет противника так, как друг не ищет друга. Враг должен быть выдуман, если победитель ищет свою выдуманную победу. Враг — смысл его жизни! Не осталось врагов вокруг? Ничего! — Сознание «победителя» найдет их и внутри себя… Движение — это жизнь, преодоление, благородство настоящего самопожертвования; борьба — это подвиг во имя приказа, это слезы, это ненависть, это обман. Вспомни свое имя: оно точно такое же, как у твоего брата и твоей сестры — Человек. Вам нечего и незачем здесь делить.

            Погибли в огне приказов самоуверенных лже-пасторов и лже-пророков храмы, народы, книги. Да, они ушли. Но они обязательно воскреснут, им не суждено уйти навсегда, потому что осталась в людях светлая вера. Вера не в приказы и «осознанную необходимость», а вера в мир и радость познания, радость рождения и строительства жизни.

            Все эти годы вера лицом к лицу стояла перед безверием, которое могло бросить ее в психбольницу, в тюрьму, могла выслать вон из страны. Веру вели любовь и терпение. Безверие поклонялось борьбе и злобе. Вера воскресает. Медленно, осторожно, в каждом из нас, в каждой уставшей и обозленной душе: вос-кре-се! Господи! Мы устали верить в борьбу, сделай так, чтобы мы поверили единственно — в любовь!

            Пело радио: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» Сделали! Сел Емеля-лентяй на волшебную печь и стал издавать указы, чего бы «по щучьему велению» надобно исполнить. Не исполнилось.

            По капле, по шажочку взойдет вера в добро и в жизнь каждого. И только тогда возвысится жизнь. И не будет милицейский заслон держать оборону церкви в пасхальную ночь, не будут брандспойты поливать водой любопытствующую толпу подвыпивших безбожников, не будут… Потому что дело, собственно, даже и не в боге, а в нас самих. Это ведь нам сказано: «Воистину воскресе!»

 

            Обликом он напоминал спившегося Буратино… Он был похож на спившегося Карлсона… Это была спившаяся Золушка… Удивительно! Применение слова «спившийся» к обаятельным героям детских сказок сразу превращает их в ярчайших представителей русской трагедии.

 

            От чего теряет равновесие душа? Даже при трезвом теле она «опьяняется» лестью, злобой, завистью, жадностью, но с особой силой — жалостью к себе! И тогда «вестибулярный аппарат» души перестает работать. И душа валяется в грязи.

 

            По мере увеличения масштаба жизни табу на грехи исчезает. Внешнего бога можно и нужно уравновесить богом внутренним; человек — серединка между ними: решай, как и куда качнешься? Может быть, грех — это когда внутри тебя тьма?

 

            Народная сказка — душа народа. Буквально. Исследовав ее, можно обнаружить в душе народа самые уязвимые места и безошибочно манить его, обманывать, эксплуатировать мечты. Причем, пойманный за душу, народ так и не поймет до самой своей гибели — от чего вдруг плохо стало? Народ — это Ахиллес, а сказки — его ахиллесова пята.

 

            Это твоя жена? Моя. Это твои дети? Нет. Чьи же они? Это ее дети. Почему?! Потому что она одна их хотела. А ты? Я только исполнил. Значит, это все-таки твои дети? Нет. Почему? Потому что я не звал их.

 

            Мир изменяется ежемгновенно. Как минимум, скорость его изменения близка к скорости света или равна ей. В этом эстафетном кипении мгновений обновляется все сущее; важна синхронность обновления и совпадение направлений — тогда, подобно двум едущим по дороге с одинаковой скоростью, мы сможем взаимодействовать и наблюдать друг друга на «медленном» плане, т. е. в относительной неподвижности; расхождение скоростей жизни, скоростей обновлений «в миге» приведет к мгновенному исчезновению предмета-попутчика: живой формы, камня, излучения и т. д. Собственно, никакое физическое передвижение невозможно без ежемгновенного обновления мира; благодаря этой всеобщей генерации происходят многие явления, именуемые приверженцами относительных констант чудесами. Именно синхронность существования дает картину относительной стабильности и неподвижности мира.

            То, что ты представлял из себя еще секунду назад — невероятно далеко по отношению к тебе теперешнему! Каков практический вывод из всего этого? Он очень прост: жить можно не со скоростью шага или времени — жить можно со скоростью мига! Причем, жить с этой скоростью совсем не обязательно в единственно известном нам направлении. Воистину: мир не знает границ! Границы ты выдумал сам.

 

            Движение означает смерть точки.

 

            Как всё было серьезно! На лицах вождей племен читались мужество и скорбь, фараоны потрясали мир невиданной организацией людей-рабов и невиданной жестокостью, кочевники неулыбчиво верили в свою великую миссию; приходили на землю веры и верования, орудия и оружие: менялись эпохи, менялись лица, менялись рабы и правители, но единым во всех веках оставалась — серьезность; за нее умирали, за нее заставляли умирать других: сколько пиратских ножей потонуло в крови, сколько кровавых приказов отдали цари и генералы, сколько пуль нашли своих обладателей! — во имя чего? — не во имя ли того, что нельзя улыбнуться ни палачам, ни жертвам, потому что они заняты очень серьезной игрой, именуемой Жизнью?

            Но — обратите особенно пристальное внимание! — серьезность присуща настоящему; едва пройдет время, едва рухнут представления эпохи о себе, о человеке, о мире, как тут же, увы, с опозданием, приходит улыбка снисходительного понимания. Улыбка прошлого почти безопасна для настоящего, как безопасна для настоящего и улыбка далекого будущего-фантазии: себялюбива и недотрожна только узкая полосочка существования — сегодняшний день и всё то, что с ним тесно связано.

            Все трагедии происходят от серьезности: этот тезис можно развернуть в широкую философскую панораму. Но речь о другом. Вчерашние трагедии человечества стали сегодня — развлечением, фарсом, острым сюжетом для боевика. Не больше! Хохочут над царями, рыцарями, альтруистами-революционерами, монахами и юродивыми: прошлая глупость смешит больше, чем пугает. Как же! Мы-то теперь поумневшие, мы-то теперь знаем! Хи-хи!

 

            Для выдающейся скромности рекламы не требуется!

 

            Ссылка на то, что денег в доме не хватает из-за мужа-пропойцы — миф, порожденный для объяснения хозяйственной глупости жены. Я провел эксперимент в чистом виде. То есть исключил из финансового оборота семьи траты, совершаемые женщиной (отбыла в командировку на неделю), в результате чего подсчитал: стоимость моей жизни, и жизни сына за семь дней составляет 4 рубля 46 копеек на двоих. Присутствие женщины увеличивает стоимость жизни двадцатикратно! Понятно, что никакой пропойца не сможет сравниться с недержанием целого веера желаний, т. к. у пропойцы желание, в сущности, всегда одно, а у женщины их — множество. Муж-трезвенник (каковым я сам являюсь) — это крайний случай, его присутствие в доме можно сравнить, пожалуй, лишь с производством постоянной сверхприбыли: статья «прибыток», относительно трат на содержание малопритязательного, неприхотливого и универсального мужа — во много раз превышает мизер содержания. Поэтому, в результате наблюдений, экспериментальных данных и логического заключения можно сделать однозначный вывод: деньги в доме исчезают с появлением в нем женщины.

 

            В редакцию забегал «чокнутый», обещал массовый прилет «тарелок» — НЛО. Сознательно или подспудно, но все ждут чудесного. Хотя самое чудесное — это почти идеальное совпадение твоего естества со средой; проще говоря, нет ничего прекраснее твоей обыкновенности — это и чудо, это и дар: именно в обыкновенности секрет твоего золотого, неколебимого равновесия, с которого не сойти при любой из встреч. Бесконечная сила в обыкновенном!

 

            Возвращаться из командировки с деньгами в кармане — это в России считается очень плохим тоном.

 

            Если в союзе двоих женщина начала жаловаться на тяготы жизни — это всегда замаскированная форма выражения презрения или даже ненависти. Что-то наподобие: «Ты погубил мои надежды!» — Но вслух звучит другое: «У меня опять прохудились колготки… Знаешь, цены на хлеб подняли на восемь копеек… Надо бы постирать, ну, ничего, ничего не успеваю…» И т. д. Казалось бы — обычный фон женских причитаний, казалось бы всё нормально, как у всех, можно не обращать внимания. Но это-то и есть постоянный поток приговора в рассрочку — «Ты погубил мои надежды!» Конечно, надежды никто не губил, поскольку их вообще погубить невозможно. Просто еще раз убеждаешься, как фантастически разрушительно самосожаление, даже «упакованное» в форму озабоченности. Не жалуйтесь! Не подпускайте к своей душе этот вирус! Не обязательно впрямую обвинять партнера по жизни, избранника любви; достаточно обвинить саму жизнь — это убьет любовь с той же неизбежностью. И тогда союз двоих, если он все-таки сохранится, будет лишь возможностью для обоюдной разрядки — взаимного сброса нервозности и неудовольствия. Нельзя позволять жалеть себя. Это очень простое правило! Призывать, явно или втайне, милосердие к себе — все равно что звать убийцу!

 

            Тип мышления — «крестьянская сметка»: долго и мучительно внутри черепа идет бессловесная умственная работа, наружу сообщается лишь косноязычный результат типа «ага… ну, вот… так». Такое мышление не столько просчитывает варианты, сколько взвешивает образы. Решения эти, как правило, очень точны, но подтверждающих доказательств для них не существует. Разве что: «Ага, ну, вот…» Не оттого ли ученые персоны терпеть не могут самоучек?

 

            Ни малая, ни очень большая боль не сламывают воли, не подвигают человека в сторону от его привычного Я; могущественнее и всепроникающее прочих — средняя боль: уже не слабая, чтобы не обращать на нее внимание, но еще и не настолько сильная, чтобы смириться с ней без сопротивления.

 

            Что значит «справедливо разделить»? Это нонсенс! Никакое деление принципиально не может претендовать на справедливость. Единственная справедливость для жизни — источать самое себя. Собственно, если уж так хочется употребить слово «деление», то пожалуйста: не надо делить мир — это бессмысленно, куда проще «поделиться» собой.

 

            Можно ли ближнего возлюбить как себя? Запросто! Если, конечно, этот ближний — не государство. В этом антиурок вульгарной России, построившей отвратительную государственную систему, где любовь к «родине», «идеалам» и проч. — насилие.

 

            Я — ноль. Стоит мне подойти к единицам человеческих жизней с той или иной стороны, как они сразу же чувствуют свое «увеличение» или «уменьшение», сохраняя впоследствии некую приязнь или неприязнь к свободно перемещающемуся «нулю». Ноль — мой самый надежный дом для тела, для чувств и для разума. Где бы я ни побывал — возвращаюсь к исходному «ничто»: оно лишь надежно, как точка отсчета, как самый универсальный из трамплинов разума. Только так можно свободно оперировать личной жизнью.

 

            Яма! Принцип принудительного эволюционирования: путь развития в яме безальтернативен — только вверх, ввысь, к небу! Так бывшего алкоголика поддерживает память о тьме и ужасах прошлого, так рай непонятен смертному без опоры на ад.

 

            Надежность жизни в ее ненадежности.

 

            Бойся авторства, ибо и оно способно исказить суть изреченного.

 

            «Я» накапливает жизненный опыт двух знаков — «плюс» и «минус». «Я» балансирует с помощью этого двуединства противоположностей. Размах «балансира» — некая «амплитуда личности», которая обладает одним наглядным свойством: незаметная, казалось бы, невесомая пылинка, осевшая на далекий край «балансира», приведет равновесие к смещению по правилу простого рычага. Бесконечный баланс очень чуток, он реагирует на малейшее дуновение жизни, на самый ее легкий помысел так, как реагировала бы сильная, но замкнутая на себе личность, скажем, на удар, агрессию, оскорбление, большую опасность.

 

            Я исцеляю вас от чуда: уж если жизнь не уровняла, тем паче, смерть не исцелит!

 

            Туманна промежуточность, понятна крайность. Например, самый универсальный язык, не требующий перевода — смех и слезы. Горе и радость интернациональны.

 

            Дисциплина погубит культуру, а уж мертвая культура, в свою очередь, погубит красоту.

 

            Природа мудро охраняет слабую человеческую волю от точного знания судьбы — от знания о будущем. Это инстинкт самосохранения природы. Прошлое всегда слабее будущего, а слабак может смалодушничать, отступиться, спрятаться, покончить с собой, собственно, от испуга перед испытаниями. Поэтому слабак имеет единственный шанс вступить в будущее — по незнанию.

            Утром жена говорит о дороговизне. Вечером она говорит о дороговизне и нашей бедности. Она больше ни о чем не говорит! Я смотрю на нее с большой нежностью: я прощаюсь с тем интересным человеком, который жил в ней когда-то и который любил меня.

 

            Правда всегда звучит, как приговор.

 

            Меньше всего я чувствую, что мы вместе, что мы одна жизнь, именно тогда, когда я нахожусь рядом с тобой. Почему?! Может, потому, что очевидность смущает представление: мы далеко не вместе, далеко не одна жизнь, мы — обманщики: один в повседневности, другой в воображении.

 

            Двенадцатилетняя Юля, дочь от предыдущего брака, читает объявления «Службы знакомств» и пишет одиноким мужчинам письма: «У нас больная мама, она нервная, но хорошая. У нас с братиком есть плохие качества, но есть и много хороших. Мы любим животных, занимаемся спортом. Приходите к нам, пожалуйста. Если вам у нас не понравится, просто познакомимся, а если понравится, то вы будете папой…» Написанием писем она занимается уже полтора года. Результат письма не приносят. Трагедия. Ситуация, рвущая сердце на куски. Что возможно, чем помочь? Не вмешиваюсь, почти не вмешиваюсь, потому что в раздельной жизни я лишен возможности брать на себя тяжесть детского озлобления. Остается одно — наблюдать и верить, что грустные испытания помогут девочке выкарабкаться из попрошайничества в самостоятельную человечность.

 

            Я не принадлежу тому, что мне нравится.

 

            Женщина! Если ты будешь жаловаться на разные лады: «Только и ждешь повода, чтобы избавиться от меня», — то так и знай, услышишь: «Не жду, но готов».

 

            До тех пор, пока существует самолюбивый восторг потребителя, до той поры будет существовать тщеславное самолюбие мастера.

 

            — Она тебя очень хорошо помнит!

            — Еще бы! Я слушал ее полдня, не перебивая!

 

            Наблюдал дикое явление. Ребенок проторчал на улице допоздна и не выучил заданного стихотворения. Наскоро поужинав, уснул, не раздеваясь. Дикое явление заключалось в том, что мать разбудила спящего и, не скрывая своей истеричности, не скрывая своей убежденной жестокости, стала заставлять ничего не понимающего ребенка учить задание. В результате — рев и ненависть. Явление бессмысленного насилия, когда женщину укрепляет мысль о правоте и педагогической непреклонности, лучше всего выразить словами: материнский фашизм.

 

            За всех плачу, за все проклятья мира, за детский страх и женский вдовий вой, — я заплачу за братьев моих сирых самим собой, самим собой! Я заплачу ростовщикам с Олимпа, мою монету им не разменять: святые шляпы снимут боги — нимбы! — за то, что души выкуплены вспять. Вся эта жизнь, как плата за квартиру, душа и плоть трясутся вразнобой, зовет удавочка в защелкнутом сортире: «Пора домой! Пора домой!» Дождем небесным внятно ли заплачу? В трубе пургой завою, как ведьмак… Ах, люди, люди, жалко ли — на сдачу! — сочувствия фальшивейший пятак?

 

            Дурачится мудрец седой. Как ученик, мир правил перепуган: зачем движение «от» и «до»? Жизнь — порожденье круга!

 

            Собака воет по ночам.

            Соседи воют на меня.

            Я вою просто так.

 

            Вскричал звонок. За ним пришли. И вот он весь, как есть, надевши шлепанцы, к двери шагает: «Здесь я, здесь!..»

 

            Художник поступил работать по специальности на крупное промышленное предприятие — мотозавод. Под мастерскую приспособили помещение бывшего женского туалета, переоборудовав его таким образом, что в тамбуре организовалось нечто вроде творческого склада в беспорядке, а далее, за стеклянной дверью с резным стеклом — сама, собственно, мастерская. Место было бойкое, многотысячный коллектив заводчан его хорошо знал и помнил по безусловному предназначению. Два года в мастерскую заскакивали женщины, на ходу задирающие юбки и стаскивающие нижние штаны… Художник вскоре озверел и с извинениями не церемонился: просто посылал, куда надо. Общественная привычка, однако, оказалась настолько сильной, что, так сказать, нужда побеждала здравый смысл: писали в «предбаннике», прямо на художественную продукцию.

 

            Дети подобны лунам: превосходящая масса планеты-родителя тянет их к себе своей материнской гравитацией. Иные и впрямь валятся без сил обратно в лоно, наводя при падении разрушения и катаклизмы; другие, отделившиеся и приобретшие достаточную скорость собственной жизни, могут вращаться «вечно» вокруг родительской массы бытия; и только те, кто отброшен прочь воистину с космической силой, преодолевают окончательно тяготение вниз или по кругу: их судьба — свободный полет и риск. Только бушующие силы, зажатые в тесный сосуд человеческой личности, способны обещать при целенаправленном освобождении: и перегрузку, и свободу, и романтику смерти.

 

            Поэт питается обожанием, практик пониманием.

 

            Типаж. Любит, чтоб ему — короткий точный вопрос, он — развернутый, обстоятельно аргументированный ответ; если в беседе возникает пауза, он тут же «самозапускается» при помощи риторического самовопрошания. Сложность в том, что он даже чуть скучает от своего всезнания. Поэтому новую для него информацию не может воспринять в виде обычного сообщения, а воспринимает ее единственно — в виде вопроса. Именно вопрос — та лакомая «наживка», на которую он ловится без труда. Остается мелочь: собеседник должен виртуозно оформлять на ходу свою речь — исключительно под знаками вопросов. Типаж любит поучать Ивана-дурачка, однако получается, что «дурацкие» вопросы дурака сами содержат куда более мощную, но замаскированную под простоту, энергию жизни. Короче, мой собеседник — следователь…

 

            Я давно наблюдаю за женой и сыном: жена считает, что главное в жизни — это вещи, аккуратно расставленные в красивом порядке.

 

            Новорожденному мир старый, как обнова: авось, поймешь, в чем выгода-тщета, уловишь вещь, возможно, даже слово… Сквозь смерти сито проходя, как пустота!

 

            Общество принудительного равенства, братства и счастья.

 

            Сосед по огороду встал с рассветом и стал стучать молотком. Я вышел поздороваться. «Лучшая дисциплина — это частная собственность!» — сказал сосед, не то жалея себя, не то похваливая.

 

            Философское осмысление в своем итоге всегда очень просто. Знакомый реставратор сообщил о своем понимании так: «Вера — это как бы наука для тех, кто не способен к настоящей науке».

 

            У многословного педагога слово девальвирует.

 

            Воля-то божья, да хотение — собственное!

 

            Не отчаивайся: рок — это всего лишь река, бегущая по кругу.

 

            Между внешним и внутренним космосом есть пограничная зона. Эта пограничная зона — ты сам. Все мы тут — «пограничники». Жизнь как жизнь: скука, взятки, перебежчики…

 

            Многословие — это болезнь, поражающая у женщин рассудок, у мужчин страсть.

 

            Извиняться перед человеком, которого считаешь близким (то есть, способным понять тебя всего, всегда и всякого) — это значит искушать его, приучать к разврату его самолюбие, поощрять чувство собственной правоты и значимости; извиняющийся склоняет голову и колени, тем самым неизбежно ставя ближнего своего в позу покровителя. Не искушай друга своего самоповинением; вина — это только твой груз и он неснимаем.

 

            Опыт безошибочных действий человека не накапливается простым повторением ошибок. Полный опыт, скорее, может появиться в результате единственного лишь ошибочного действия, но при условии: воображение заранее «знает» о результате. Откуда я это взял? Наблюдал, как жена в суете разбила очередную чашку!

 

            В психической области слово является тем же самым, чем является физическое действие в области затвердевшей реальности. Параллели находятся всюду: убивать, врачевать, сдвигать в сторону, замораживать, расплавлять, извлекать выгоду и т. д. Но! Если поискать следующие параллели? Не будет ли слово подобно железному лому в мире невысказанного? Вспомните: молчание «умнее» любого звука! Интуиция боится изречения, как психика боится физического вмешательства. Всему свой уровень.

 

            Если дом и тело твои неподвижны, окаменеет и душа. Если идешь ты без устали в мысли и в сердце — свободными будут и тело, и дом.

 

            Работа, как известно, состоит из двух половинок: работы внешней и работы внутренней — они неразделимы, как «плечи» одного коромысла. Опережает в действии внутренняя работа — неизбежно, автоматически подтягивается за ней работа внутренняя и наоборот: усердие в труде обязательно приведет к порядку и усердию во внутреннем мире. В этом отличие процесса работы от процесса зарабатывания.

 

            Природа не терпит пустоты. Снаружи она заполнит ее без твоей помощи, а для того, чтобы заполнить пустоту внутри — придется поработать! Иначе ее, внутреннюю пустоту, заполнит то, что поставляется «самотёком»: лень, табак, сладострастие, сожаление, гнев, нажива, алкоголь, религиозный фанатизм и т. д. Препятствие на пути к жизни многие по ошибке принимают за саму жизнь.

 

            «Ты почему меня не ругаешь?» — забеспокоился алкоголик, пришедший на работу после загула. «Ты бы стал надеяться в работе на тяжелого больного?» — «Нет…» — «Вот и я не надеюсь».

 

            Дети должны быть сильнее и лучше своих родителей. Как этому научить? Только показавши личный пример.

 

            Люди общаются через «барьер»: слов, образования, традиции, веры… Чем выше барьер общения, тем выше само общение. Воспитание управляет высотой непозволимого.

 

            Петя приехал ненадолго и остановился у Лехи. Леха — мой товарищ. Петя — великолепный собеседник, умеющий слушать и умеющий спрашивать. Ирина — жена Лехи. Оля — подруга Иры. Сережа — новый товарищ Лехи. Светка — моя жена. Вроде, все.

            Мы с Петром не виделись несколько лет. Поговорить хотелось очень! В ночь перед его отлетом встретились у нас дома, но поговорить оказалось сложно, потому что у каждого нашлись свои причины найти в этой встрече свою корысть. Ирина пришла, уверенная, что именно она организатор и центр сегодняшних перекрестий человеческих судеб: дескать, вот она, любите и жалуйте, а вот Петька, которого она соизволила с собой привести, да еще, вдобавок, позволила захватить с собой такую же, как она, самодовольную, глупую подругу Олю, так как у Оли свой интерес: никогда, видите ли, не бывала дома у таких-то, не встречалась близко, а хотелось бы, вот Ира и решила показать подруге «зоопарк»! Леха остался дома, отмахнувшись от встречи. Зато прислал вместо себя никому не нужного здесь Сережу. Почему? «Потому что я люблю его сейчас…» — объяснялся Леха позже. Моя жена Света тоже весь вечер старалась произвести на гостя впечатление посильнее: очень старалась, даже ум демонстрировала! Молчал я, рассеянно отвечал на вопросы Петя — поговорить никак не давала компания, а ведь, собственно, не ради нее мы встретились. Тактичностью и терпением Петра можно было восхищаться! В атмосфере вечера царило это невидимое человеческое поле большого человека, в котором усердно кувыркались, желая утвердиться, мелкие эгоистические заряды «прилипал». Такое, увы, не прощается. Разнополюсная встреча привела к разрушениям: на другой же день Светка заболела, Леха ответил скандалом на скандал, напился, т. к. Ирина устроила в доме погром и ушла вон… Я мстительно написал этот текстик. Об остальных — не знаю. Неестественность — самонаказума.

 

            Нагрузку духа можно регулировать количеством правды. Я освободил жену от всей правды жизненных событий в обоих моих мирах, внутреннем и внешнем: ей стало легче жить, а мне — наслаждаться.

 

            Хитрый барин может использовать борьбу за равенство в целях своей выгоды. Например, если барином является само государство, то борьбу оно организует даже между мужчинами и женщинами. Вопрос — где? Удобнее всего организовать соревнование в области работы: ведь и те, и другие работают на барина, чего ж не соревноваться?! Государство сильно нервничает, когда разнополые рабы понимают: работа у мужчин и у женщин на земле — разная, а равенство — это просто смерть!

 

            Не всякий текст удается самостоятельно и с первого раза прочитать глубоко. Именно — прочитать, а не просмотреть. Прочувствовать. Требуется постижение. Такое, какого достигает великий актер, вошедший в образ. А нельзя ли воспользоваться найденным? Прочитать текст с ЕГО интонацией, ЕГО голосом, с ЕГО пониманием, — ведь это очень высокий образец! Поразительно! Оказывается, то, к чему воплотитель стремился всю, может быть, жизнь, работает и при репликации: остается лишь «позволить себе» увидеть и услышать мир ЕГО видением и слышанием; и всё это теперь — твое! Можно «звучать» в своей душе, даже не имея самостоятельных достижений, ибо нет ничего надежнее и проще, чем резонанс: настройся, не мешай и звучи на здоровье.

 

            Первое: сделать, чтобы иметь. Второе: терпеть, чтобы получить. Русский почти всегда выбирает второй вариант.

 

            И дураку, и гению грех жаловаться бы: на все твое хотение, да клавиши судьбы.

 

            Ты печален? Это свойство ограниченных.

 

            Твои потери подобрали другие. Теперь ты пытаешься вернуть утраченное, ценя в ближнем: любовь, доброту, терпение, искренность, улыбку, щедрость.

 

            Русский воин не любит ни добивать, ни добиваться.

 

            Говорящая душа любит слушать.

 

            С детства, с самого момента рождения человеку выдается аванс — срок жизни длиною в вечность: потом, увы, человек теряет свое время жизни и к моменту смерти сводит его окончательно к нулю. Не потому ли дети всегда смотрят на своих родителей как бы свысока; они попросту старше своих пап и мам: у детей — вечность, у родителей — возраст.

 

            За время разлуки сексуальные партнеры отвыкают друг от друга. Многих недоразумений в постели можно избежать следующим образом: а) он начинает первым и изображает недовольство; б) она видит его недовольство и проявляет подлинное недовольство; в) он видит ее подлинное недовольство и по-настоящему недоволен. Всё! Никто ничем не обязан, можно смело ложиться поврозь: чувство правоты усыпит обоих.

 

            Существует условие: для того, чтобы суверенной республике объявить о своей независимости, она должна иметь выход к морю. В нашей квартире есть отличная лоджия. Я имею выход к океану неба. Но я никому не говорю о своей независимости!

 

            Икона обманывает, работа спасает.

 

            У отца инфаркт, клиническая смерть, реанимация. Отец воевал с фашизмом, строил социализм и свято верил, что жить честно — это значит не нарушать порядок. Время уравняло злодеяния фашистов и коммунистов. Когда отец слышит такое, у него глаза плачущего зомби, которого мучает не до конца убитая душа…

            Не надо травить старость переоценкой прошлого.

 

            Душа прозрела после смерти. Птенец покинул скорлупу. Порвалась память — пуповина жизни.

 

            Не надо жизнь иную, я в рай не полечу — меня еще целуют и я еще хочу! Грехи мои земные, я вас благодарю: не скоро еще выезд к небесному царю. Стезя моя двойная — по небу, по земле: печалюсь, обнимая, грущу навеселе. «Отдай!» — вопило сердце, вопило, взяв: «Возьми!» — ах, весело вертеться меж небом и людьми! Волшебная гулёна, девчонка-егоза, прощай! Желтеют клены, — как сахарок, слеза! Потерь не памятую, пророчу — хохочу: меня еще целуют, и я еще хочу!

 

            Хитрость сильнее атак.

 

            Культура одиночества спасает от одиночества в культуре.

 

            У каждого свой космос: у одного квартира, у другого земля, у третьего, действительно, Космос. Астрологи прошлого делали свои расчеты относительно великого и бесконечного мира. С тем и применялись к человеку, верившему в этот великий и бесконечный мир, именуемый так коротко: Богом. Вот и сегодня пытаются мерить божьей меркой древних убогий мирок суетливого и любознательного в мелочах и самолюбии обывателя. Увы. Всё равно, что измерять магнитное поле при помощи… линейки. Масштабы измерений не совпадают. Впрочем, космосом мира можно объять «космос» быта, а вот наоборот — только в воображении, болеющем манией самозначимости.

 

            И покрылась планета асфальтом, и покрылась асфальтом душа.

 

            Удержаться на самолюбии можно — двигаться нельзя!

 

            Часто случается, что порочный пьяница живет долго и практически не болеет. Почему? Видимо, он без малейших колебаний принимает самого себя целиком и полностью таким, какой есть, то есть, он не имеет внутренних противоречий; внутренний покой его почти абсолютен. В этом разгадка. Именно этого не могут понять праведные обыватели, именно это приводит их к «справедливому» гневу — порождению зависти и сравнений. Жаль современного мещанина: его покой съедает участие в гонке жизни. Уж лучше бы пил и ни о чем не думал.

 

            Влюбленной бедняжке лучше «выйти из себя», чтобы убедиться: другие получают ровно столько же. И люди, и животные, и камни, и небесные бесы — всем поровну, всем бесконечно! Разочарованный эгоизм исцелит когда-нибудь хорошую девушку.

 

            Если ремесленник работает с золотом, это еще не значит, что у мастера золотой характер. Не следует отождествлять мастера с материалом. Часто материал по своим качествам превосходит своего хозяина.

 

            Что вам рассказать: как я жил, чтобы вы поняли сами? Или что я понял? Чтобы вы сами жили!

 

            Язык в грязи, а помыслы чисты. Так, меж собою, отдыхают мудрецы.

 

            Любовь поджигает обидчивых.

 

            Характер поведения зависит от владения, причем, ведет к страданию стремленье к обладанию. И чем крупней владение — тем хуже поведение.

 

            Обновление кроется в сверхизреченности, в образовании контекста. Навыки, воспитание, учеба, труд, исследования, искусства — всё это, за ничтожнейшим исключением, — повторение пройденного, «изобретение велосипедов» на различных для каждого уровнях; добраться до таких вершин, где еще не побывала не только цивилизация, но и сама мысль, воображение — вот подвиг! — прекрасный и опасный одновременно; всякий раз, когда миру удается изречь хотя бы толику чуть свыше того, чем располагал, он обновляется в катастрофе. Если превзойдешь самого себя — обновится твой внутренний мир. Если превзойдешь в изречении внешнюю данность — старый мир реалий обрушится, как плотина, в которой малый ручеек перелился через край и превратился за ночь в ревущий поток.

 

            Мой друг — лентяй. Он часто говорит: «Представляешь, если я напишу об этом?.. Я могу сделать это… Я стал бы… Я буду… Я…» И так далее. В своем воображении он легко и мигом «проворачивает» любой материал, любую работу, причем, сам удовлетворяется от этой игры, как от настоящего, реального действия и ждет от окружающих соответствующего к себе отношения, — уважения, почтения, внимания. Увы! Другу больно, другу обидно: неужели люди так слепы, что не видят его потенциалов?! Наконец, он собрался-таки сделать что-то по-настоящему, а не в призрачной игре богатой фантазии. Долго охал, ахал, кряхтел, отвлекался, но, наконец, подвел себя к не очень привычному занятию — к труду. Он решил написать большую полифоничную художественно-публицистическую вещь о прожитой жизни. Сидел за бумагой до глубокой ночи. Утром пришел ко мне и показал результат. Произведение состояло из нескольких фраз, уместившихся в полтора десятка строк и называлось «Эпилог». Весь остальной вихрь идей, гениальных прозрений, неожиданных сравнений, то есть, весь прочий титанически задуманный труд, опять остался за пределами возможностей ремесленника.

 

            Она спросила: «Почему они от меня уходят?» — «Они боятся твоей ненасытной незащищенности,» — ответил он. И ушел.

 

            Ангел всегда готов лечь рядом. Но что ты будешь делать, когда он улетит?!

 

            Светлое дно не для темной рыбы.

 

            Длинные волосы в семнадцать лет — это самоутверждение, в сорок — ширма, скрывающая большое богатство или большую пустоту.

 

            Искушенные в духовной любви могут искать в земном любовнике отдых, подобно тому, как крылатая тварь опускается передохнуть на грешную землю.

 

            В нашем трудовом коллективе никогда не было богато с деньгами, но всегда легко и чисто дышалось в открытой атмосфере искренности, дружбы, иронии. Многое вокруг загнивало в мире и ближайшем окружении, но эта целебная атмосфера — спасала, порой, как неприкосновенный запас, отложенный на черный день.

 

            Военный приобретает выправку, чиновник манеру. Эти «приобретения» становятся достоянием династии.

 

            Он был растлитель юных душ — он их растлял! Кричала честь: «Он порет чушь!» А он — влюблял! Уж пуританин, страхом взят, окаменел. А он не верил, что «нельзя», и он — имел.

            Вон жизнью личной, как корабль, иной оброс, и проплывает мимо краль: куда? вопрос! Поторопись, чудак, обнять, назвать своей, — для седины своей занять не лет, так дней.

            Он ничего не обещал, ведь он богат лишь тем, что вовсе не прельщал, а был, как брат. Он был тот черт, что сказки пел про дивный рай: не уходи! ведь он успел запомнить май.

            Земля читала облакам свой белый стих, они читали по складам про них двоих! И — тишина! Как будто тост, но тоста нет… Она стоит — живой вопрос: «Кто мой ответ?»

 

            Новые явления в жизни вызывают новую философию, новое мировосприятие. С этой незыблемой позицией грубого материализма мы знакомимся едва ли не с пеленок. Чудеса — это когда на практике убеждаешься в справедливости обратного: новая философия — вот ключ к небывалым явлениям, волшебная нить к бесконечным реалиям мира!

 

            Буква «О» — знак, несомненно, каббалистический. Окружить, очеловечить, очертить, описать, овеществить, одушевить, омрачить, обвести… — масса слов, начинающихся с этой буквы, имеют смысловое прочтение типа «замкнутый круг»; «О» всегда указывает на наличие замкнутой границы в понятии. Так и графически выглядит — круг, без начала и конца, тем и ценный, что содержит суть внутри себя.

 

            Очень пессимистично: оптимист надеющийся на оптимиста.

 

            Опаснее прочих искренний обманщик. Он не ведает собственной лжи.

 

            Без самозабвения проповедь не услышишь!

 

            Ты восторгаешься рассказчиком? Значит, он сказал плохо: ты смотрел, а не слушал.

 

            Верность охраняема мечтой, а не штанами.

 

            — Почему ты бросил пить? Тянет, наверное?

            — Нет.

            — Врешь! Тянет!

            — Да нет же…

            — Тогда не понятно!

            — Ну… Ты мамкину титьку вспоминаешь? Ведь буквально жить без нее не мог! Тянет сейчас?

            — Нет…

            — Вот и я не вспоминаю. Не тянет.

 

            Надежду уводит время. Жизнь бессмысленно «ждать».

 

            Умирать нужно здоровым и в большой силе духа. Иначе душа не в состоянии будет совершить «миграционный» перелет к богу, и останется тогда здесь, и шансы на гибель во время «зимовки» будут велики.

 

            Разновидность эгоизма: можно любоваться собственной щедростью. Раздай то, что «щедрый» раздает лишь сам, никому не доверяя, и ты услышишь голос его жадности.

 

            Возможно, человеческая душа обладает неравномерным «слухом». Тех, кто находится к ней вплотную, постоянно и неизбежно — тех она перестает слышать, забывает о их существовании: так привыкание к ближнему становится причиной духовной глухоты; не существует ли некий «поясок» самых близких, попавших в эту непрослушиваемую «мертвую» зону?

 

            Есть только ложь. Всё лучше, что было, оставишь там, где выдумка права: спокоен, мудр. Но, как противник, с тыла иная ложь всё те же шлет слова. Жить — значит врать о том, что неизменны и суд, и честь, и божья высота! Кто к миру звал — включил войны сирену, кто был убийца — славит культ креста. Людское стадо… Здесь спасает глотка, и глаз дурён, и слепы вожаки, толпа глупа, а имя счастья — «Водка»; тут сказки лгут, и детям — старики.

 

            Она произносит как обвинение: «Мужская самоуверенность не знает границ!» Сказано очень точно: безграничная самоуверенность — что еще надо бесстрашному самцу, разведчику жизни?!

 

            Пошли нам, день, погоду и удачу, или, хотя б, дай вечер испытать, а то спешим, как дачники на дачу: плодами странной жизни обладать. Сильней всего свобода пахнет кровью! Ты включишь теле, высморкаешь нос: стоит рассвет, как ангел, в изголовье, и, как палач, душа твоя — вопрос: послал ли бог усладу за молчанье? Обидчивость твой путь пришла венчать! Дозревший поздно, выйдешь после бани — о край стакана одиночеством бренчать!

 

            Трусы владеют осторожностью в статике жизни, профессионалы — в движении.

 

            Предельная жизнь — это предельная осторожность.

 

            Ловить наитие так же сложно, как обнаружить нейтрино: слишком мешает «фон» — кишащая «начинка» мира: излучения, ядра, частицы, гравитация, колебания и т. д. К каким только ухищрениям не прибегали земные физики-поисковики, чтобы поймать в «сачок» приборов нечто свободное, не имеющее знака. Зарывались глубоко в шахты, экранировались, рассчитывали. Потому что самое важное при охоте за «принеси то, сам не знаю что» — это тишина.

 

            Самое пошлое изображение — в зеркале!

 

            Лучшее средство для промывания мозгов — пули! Лжецы говорят иначе: патриотизм.

 

            Если пожелать вещи именно то, для чего она и предназначена, вещь обязательно исполнит желание. Не веришь? Напрасно! Так скрипка «сделала» Паганини!

 

            Потуги нашей цивилизации напоминают наивность «мыслящего» мизинца: «Сначала я научусь управлять собой, потом стопой, потом ногой, потом всем телом, потом душой, потом Богом, потом…»

 

            Опыт есть образованье, мудрой старости печать: зреть, не ведая желанья, и — молчаньем поучать.

 

            Невежество и стопроцентная специализация — близнецы.

 

            Свободу существования обеспечивает ложь, свободу совести — правда.

 

            Талант сначала избавляется от своего содержимого, как кувшин от вина. Потом талант напоминает флейту, через которую ветер времени продувает жизни и судьбы других людей, а человек лишь нажимает на лады и — получается музыка.

 

            Возможно, природа стремится к самоорганизации так же страстно и изобретательно, как и к распаду, к хаосу. Так что вопрос о Боге — это вопрос о том, чего мы хотим: сложного равновесия или вечного покоя?

 

            Жертва будущего превышает жертву прошлого. Боги питаются кровью.

 

            В армии произошел случай. Верующий М. смущал личный состав части тем, что, несмотря на запрет начальства, продолжал совершать обряд молитв. Тогда замполит пригласил М. на индивидуальную беседу в политотдел, чтобы поговорить индивидуально, с глазу на глаз, по-человечески, без формализма, откровенно. Говорили долго, действительно откровенно, с обоюдным удовольствием. Каждый убежденно отстаивал свою точку зрения. В тот же день каждый сделал запись на бумаге. Майор в журнале учета по проделанной политработе: «Провел воспитательную беседу на атеистическую тему с верующим рядовым М». Верующий М. в карманном блокнотике: «Донес Слово Божье до замполита части».

 

            Точка встречи сложно прогрессирующих вопросов с прогрессией упрощающихся ответов — есть точка озарения. Иными словами: чем сложнее вопрос, тем проще на него ответ. Проверь себя: какой вопрос для тебя самый сложный? прост ли на него ответ? Ну, велики ли возможности? Можешь ли ты ответить на бесконечную сложность мира так же бесконечно просто, как он: бытием естества? Чувствуешь: задачка «быть» потруднее задачки «стремиться».

 

            Всякое построение формирует в большей степени стереотипы необходимости, нежели свободная фантазия. Дом, например, как бы ты разнообразно его ни строил, как бы вычурно не изощрялся, всегда будет иметь верх и низ, так как здесь, на Земле, есть гравитация и она — беспощадный диктатор строительного созидания.

            Воображение свободно от земного диктата, поэтому при встрече с разнообразнейшим «строительным материалом» космоса прежние мерки не подходят: картины, построенные разным воображением из одного и того же материала, неповторимы и несравнимы. Где же тогда общий закон строительства, где тот невидимый «диктатор», что придает хаосу целенаправленную тенденцию, в какой иной «гравитации» искать общность? К чему тяготеть в авангарде?

 

            Чьим дитем ты себя почитаешь, тот в тебе и опекун. Кто больше мать: женщина, тебя родившая, или природа, тебя создавшая? Выберешь что-то одно — понесешь в себе предателя.

 

            Где искать абсолютную истину? Конечно же в абсолютной тьме и абсолютном молчании!

 

            Многие жаждут чуда так же, как избалованный малыш жаждет лакомства: не дашь — возненавидят; безверие и фанатизм одинаково слепы.

 

            Искусство театра учит эмоциональному паразитированию.

 

            Не вредит ли Богу человеческий… труд? Труд — есть одна из наиболее универсальных форм удовольствия и для тела, и для духа. А всякое удовольствие притягивает к себе вновь и вновь, оно замкнуто на себя, оно обладает эгоцентричной самостью. Разрушительно оказывается, в конечном счете, всякое удовольствие. Труд — это форма космической наркомании, болезнь разума, дурная привычка чувств: действовать, созидать, уничтожая. Но труд — это и наиболее труднодоступный наркотик: настоящие гении упоены до конца своей невероятной работоспособностью — они наркоманы своего дела. А если дела нет? Тогда найдутся более легкие «дела»: алкоголизм, кокаин, гашиш, годится даже обычная озлобленность. Слабые губят себя, семью, детей, сильные губят цивилизацию.

 

            Точность прогноза обусловливается доступностью и ясностью используемого «радиуса времени». Что это такое? Вот пример. Опыт отдельной пчелы не в состоянии понять в разгар знойного лета, что будет иначе — придет зима. Одна пчела не в состоянии прогнозировать годовую цикличность жизни: радиус ее времени — один день. Дальше одного дня ей просто не дано видеть. Но коллективному разуму — улью — годовой радиус времени уже под силу обозреть: работает коллективный инстинкт. Так же и с человеком: от того, что ты в себя вмещаешь, зависит твой обозреваемый временной радиус; мещанин видит «зиму» своего разорения, пророк видит крушение империй и «зиму» цивилизаций. Радиус времени связан с горизонтом: чем выше точка наблюдателя, тем шире обзор.

 

            Если женщина говорит: «Я ухожу!» — будьте уверены: вас посылают куда подальше.

 

            В мечтах стартующую, финиш ужасный ждал. А он и рад: от безнадежности быть с ним лишь — она отдалась всем подряд.

 

            Кто мог позволить при тебе игру с огнем, тому в кромешной общей тьме светло, как днем.

 

            Художник сказал: «Я живу с женщиной, которую не люблю и с которой не сплю, но я сплю с женщиной, которую тоже не люблю, причем, я люблю женщину, с которой не сплю и не живу…»

 

            Достижения лучше измерять не высотой планки, а шириной диапазона.

 

            — Ты любишь меня?

            — Да. Но мне это чувство безразлично.

 

            Он и Она. Бездумная, счастливая самоотдача — первая вершина близости двоих. Середина совместного бытия — это претензия, именно она сводит живущих бок о бок, словно боксеров на ринге, в тяжелом клинче. Но самая надежная и самая долговечная вершина жизни двоих — усталость.

 

            Варвар-завоеватель разрушает город. Но когда он сам поселяется в нем — строит всё заново. В повторном браке муж-варвар или варвар-жена стараются разрушить в «завоеванном» всё прежнее… Трудно сохранить дворцы там, где и хижины-то не держатся!

 

            Избыток силы чреват ненасытностью.

 

            Прожить покойно — значит, жить без терний. Любимец ближних, паинька-пацан, не бойся, друг, завет нарушить древний: суди других — узнаешь, кто ты сам?

 

            — Как с тобой легко! — сказала она.

            — Ты даже не представляешь, насколько тяжело мне это дается! — сказал он.

 

            Мое «Я» — это «родовое имение», где множество взаимосвязанных личностей собраны под одной крышей. Здесь есть и свой «барин» и свой «пастор», и свой «оболтус-разночинец», и «повар», и «дворецкий», и «юродивый», и масса разной вспомогательной «челяди». Точно в реальной жизни, они далеки друг от друга, они умеют кичиться, ненавидеть, унижаться и доносить, тайно любить и бунтовать. В этом «родовом имении» не так-то просто встретиться с самим собой: ты ведь не ведаешь, кто ты — повар, барин, дворецкий?

 

            Плохая помойка беспокоит весь квартал. Возможно, участившиеся встречи с «инопланетянами» вызваны именно этим обстоятельством.

 

            К чему искать контакт инопланетный? — Мы друг для друга чуждые миры!

 

            Самовлюбленные мужи подвержены разложению в той же степени, что и нежный, скоропортящийся плод манго. Степень разложения легко угадать по выдвигаемым требованиям. Ведь что они, в сущности, хотят для себя: прислуживания? обслуживания? или полного служения? Всякий «служебный плод» — порченный.

 

            Сектант работает в режиме «проводника», поэтому Истина для него — служение, даже если по проводнику течет лишь сила иллюзии. Служение не оставляет места для несерьезного отношения к жизни, для озорства и для сомнений. Верующий серьезен, поэтому свобода ему не ведома.

 

            И чего только мы не вкусили, и в какой не колели поре! Если запах махры над Россией — лихолетье стоит на дворе.

 

            Провинциальное кокетство: недостаток культуры и интеллигентности компенсируется манерничанием. Так, мой знакомый пьяница-преподаватель начинает отчаянно «акать» на манер столичного говора, едва зайдет разговор о чем-либо возвышенном.

 

            Искусство и голод — взаимные вещи: желудок урчит, но фантазия хлещет!

 

            Надо бы исправить: есть человек — нет проблемы, нет человека — есть проблема. Что принесла твоя жизнь окружающим: вопросы или их разрешение?

            В защиту мужчин: есть жена — есть проблемы, нет жены — нет проблем. В защиту женщин: есть муж — нет проблем, нет мужа — есть проблемы.

 

            Играют роли два паяца: не жить дано — воображать! И нет искусства отдаваться, есть виртуозность — утешать.

 

            Женщина свободна. Она осталась наедине со своей правотой. Правота и свобода ее мучают. В пустом пространстве вокруг себя она лихорадочно расставляет мнимые обстоятельства-декорации, которые с радостью принимает за гнетущую реальность. А именно: требуется выход из надуманной безвыходности. Женщина, ищущая выхода, на самом деле ищет утешения. Сначала она недолго поищет его в ком-нибудь близком, а потом весело побежит из тесных своих декораций по голому полю личной свободы!

 

            В моде лечебное голодание. Прилавки магазинов пусты. Украшаю кухню лозунгами: «Если кушаешь жиры, попадешь и ты в жмуры! Настоящая свобода — это стол без углевода! Повторяй весь день подряд: хлеб — наркотик, сахар — яд!»

 

            Пришло такое время, что добыть аккумулятор для мотоцикла — проблема из проблем. Пластмассовая баночка с электричеством чуть ли не дороже жизни. Ей Богу! На моих глазах пьяный мотоциклист въехал — лоб в лоб! — в трезвого мотоциклиста. Пьяный просто «вырубился», а трезвого выкинуло инерцией, спасло, можно сказать, только руку сломал, ногу сломал и голову ушиб. И что? Лежит он на земле, а меня, подошедшего, просит: «Слушай, друг, отвинти крышку, сними аккумулятор!» Ладно, отвинтил, снял, передал лежащему. Мужик пододвинул баночку под себя, устроился поудобнее, даже закурил, умиротворенный. «С таким трудом доставал!» — объяснил сквозь гримасу боли. А его мотоцикл — в лепешку. А на «пьяном» мотоцикле — труп. А человек счастлив: аккумулятор-то цел! В России сильнее смерти только частная собственность, потому что сильнее смерти только настоящая любовь, а она, эта наша частная собственность, видимо, и есть таковая.

 

            Почему настоящие профессионалы любят рассказывать байки о своей серьезной работе? Почему удачливые рыбаки и охотники хвастают? Потому что настоящие профи — всегда дети: дело для них — игра.

 

            Не разжевывайте за меня мои грехи! Мне неприятно глотать разжеванное! Я разжую их сам!

 

            Обращение на «вы» — форма отчуждения, или более того — форма оскорбления. Не веришь? Тогда попробуй сказать своей жене: «Вы!»

 

            Любимая сказала: «Видеть тебя не могу!» Что ж, значит, ее глаза готовы к тому, чтобы видеть другого.

 

            Флюгер был приколочен на гвоздик к длинному шесту, а Вертушка была приколочена на такой же гвоздик — к самому Флюгеру. Так они и жили. Вместе. Флюгер старался почуять первым, откуда дует ветер и — поворачивался, подставляя свою Вертушку поудобнее, а она весело вертелась. Если был легкий бриз, им обоим казалось, а, может, и не казалось, а так и было на самом деле, что они парили в прекрасной высоте. Когда случалась буря, шест трясло, потому что Флюгер рвался со своего места, а Вертушка работала, как бешеная: в такие минуты они поднимались над временем и жизнью. Он бережно и надежно держал ее, она своим вращением наполняла его существование смыслом и радостью.

            Однажды Вертушка сказала:

            — Ты, Флюгер, перестал чуять ветер. Ты плохо подставляешь меня под него, я хочу крутиться быстрее!

            Флюгер и сам понял, что гвоздик, на котором он сидел, начал ржаветь и мешает поворачиваться легко. Он бы как-нибудь постарался исправить беду, но Вертушка при каждом своем обороте стала теперь говорить одни и те же обидные слова:

            — Ты не нравишься мне больше! Ты стал плохой! Почему я должна страдать из-за тебя?

            Флюгер очень переживал. В сильный ветер он по-прежнему подставлял свою Вертушку так, как ей хотелось. Но сильный ветер быстро унимался, и жизнь становилась еще ворчливее, еще скучнее. И Флюгер перестал сопротивляться — замер навсегда в одном положении.

            — Крутись теперь, как хочешь! — сказал он своей Вертушке.

            — Подумаешь! — она нисколько не опечалилась. — Я прекрасно проживу и при боковом ветре, и даже если он будет дуть сзади… — И она стала крутиться сама по себе. Правда, не было в ее вращении прежнего веселья. А потом и она стала крутиться всё медленнее, всё тяжелее: гвоздик, держащий Вертушку на Флюгере, тоже заржавел. И она остановилась.

            Теперь им обоим были одинаково безразличны и тихий бриз, и грозовая буря. Только длинный равнодушный шест раскачивал над миром их застывшую, молчаливую пару.

 

            Дерево давно выросло. У него были большие цепкие корни, шершавый ствол и где-то высоко в небе — крона листвы, вольная, как само небо. Дерево помнило и лесные пожары, и наводнения, оно помнило всех, кто погиб раньше него, кто не смог подняться во весь рост. От этой своей памяти дерево всегда было одиноким и молчало. Но однажды снизу вдруг послышался чей-то голос:

            — Ты такое большое, такое крепкое, такое высокое! Я так тебя полюбил! Можно, я прильну к тебе, и ты поможешь мне стать таким же высоким?

            Дерево даже не поняло поначалу: кто это говорит? Но потом, присмотревшись, увидело. Возле самых корней появился маленький беспомощный Вьюнок.

            — Можно? — всё спрашивал он.

            — Можно, — великодушно ответило Дерево.

            И Вьюнок стал расти.

            — Какое ты сильное, какое ты надежное, как на тебя хорошо опереться, — говорил Вьюнок Дереву день и ночь. И Дерево почувствовало себя счастливым и полюбило Вьюнка всей душой.

            Но вот силы у Вьюнка кончились, а до высокой кроны, до настоящего неба было всё так же далеко. И он стал говорить иначе:

            — Какое ты противное! Твои ветви мешают мне расти, они отняли у меня солнечный свет, твой ствол такой глупой длины, что никому не нужен! Ты заманил меня к себе, я теперь полностью от тебя зависим, я даже не могу уйти от тебя! Ах, как я тебя ненавижу!

            Дерево заплакало и засохло, а Вьюнок этого даже не заметил.

 

            Из поездки по Забайкалью я привез как-то камни-полудраги: агаты. Несколько моих друзей постепенно, в течение лет, «вытягивали» эти камни от меня к себе, а получив, исчезали куда-то. Странная примета: дарю камни — лишаюсь друзей… Из привезенного оставалась небольшая горстка третьесортных осколков, которые увидела жена. О, сколько обнаружилось нетерпения: «Дай!» Отдал. Не верить же, в самом деле, в дурацкие приметы? Вскоре разошлись.

 

            Дух людского стада, цивилизации — не плоть от плоти; он синтезирован, подобно пластмассе: так же дешев и так же опасен экологически.

 

            Труднее всего люди расстаются со своими обидами.

 

            Вежливость изъясняется, любовь бессловесна. После каждой близости он говорил своей жене: «Спасибо».

 

            Найдя для себя эликсир бессмертия, мы, наконец, докажем, что глупость вечна.

 

            Она играла в девочку, старея: плевать, кто рядом, только бы не жмот. Быть рядом с нею вроде лотереи: проигрывай! — выигрывает «спорт». Она хотела больше, чем имела, а я имел лишь то, что не хотел. Она светить, как лампочка, умела: включающий — на огонек летел.

 

            Молчит об этом правильная пресса, но каждый «въехал», от ЦК до блатаря: зачем искать пяту у Ахиллеса? По яйцам пнул и — нет богатыря!

 

            Трамвай был поздний, чуть ли не последний, ночной. В салоне безлюдно. Только женщина и мужчина. Он подошел к ней, улыбаясь, со словами: «Все-таки, как хорошо быть свободным от комплексов, быть раскованным! Правда? Как хорошо видеть и чувствовать другого человека, ничем его не обязывая. Просто так! Понимаете, просто так! Уже поздно… Ну, улыбнитесь же! Давайте я доеду с вами до вашей остановки и провожу вас…» Женщина с ужасом обнаружила, что мужчина трезв, в жизни она не испытывала такого страха, она выскочила из трамвая задолго до своей остановки — в спасительную одинокую тьму.

 

            Дочери не было скучно с отцом лет до двенадцати. Потом — скучно. И вот — снова интересно. Потому что ей теперь двадцать, а отец любит рассуждать вслух: «Дух, моя дорогая, паразитирует на человеческом теле: вселяется, использует в своих целях и покидает отработанный материал…»

 

            Если тебе уже нечего ценить, некем дорожить и ни в ком ты не нуждаешься, — предоставь себя тому, кто нуждается в тебе. И ты перевернешь свой мир, подобно песочным часам, заведешь его на новый ход: всё будет заново!

 

            Летом вода становится грязной и от этого цветет: природа самоочищается, организуя при помощи тепла, бактерий и волн цветущую грязь в зеленые катышки — новый слой сезонного ила; к осени все катышки уплотняются, тяжелеют и опускаются на дно, вода к холодам становится особенно светлой… Каким «илом» и на какие глубины мы осядем в сезон холодного ума и прозрачных душ?

 

            Художник сказал: «Не работать я в этот мир пришел, а чтобы жить не зря!»

 

            Ложь в обычной жизни пользуется псевдонимом: Вера.

 

            Человек знает несколько тысяч слов и мыслит словами. Собака различает до миллиона запахов и мыслит запахами. Так чей «словарь» богаче?

 

            Погибнуть в борьбе — не значит быть убитым.

 

            «Букет» болезней перед смертью — это полная «компенсация» за непрожитые постижения.

 

            Бог видит всё, его молчанье скорбно, оно прозрачно, как прозрачна пустота, и в этой чистоте нет осужденья, волненья нет и жажды назиданий: всё видеть — высшая работа; беспомощность — великого удел. Сравни: огромный лайнер океанский вдруг в деревенский пруд попал… Что сможет он?! Мужик самодовольный денек-другой на чудо подивится, да и распилит чудо на куски: нехай лежит, авось, в хозяйстве пригодится.

            Бог целым был лишь в детском представленьи; взрослеющий осколки подберет, и в небо голову задравши, отрешенный, вдруг замолчит и детство ощутит: все видят всё! — граниты, травы, люди… но вместо мироизреченья любая плоть спешит изречь себя.

            Убого изреченье. Наивно верить, что слезоточеньем возможно звезды выманить с небес; суть Бога недоступна слепым и грубым путникам — словам. Бог видит всё! Так стоит ли, ребятки, короткий век расходовать на прятки?

 

            Знают всё только дети. Взрослые знают только то, что успели заучить.

 

            «Устал я!» — говорит человек. И перевозит свою усталость из одного места в другое.

 

            Настоящий отдых, так же, как и свобода, приходит «изнутри», а не снаружи: суетой суету не унять.

 

            Многие люди в работе напоминают аптечные пузырьки, на которых должно быть обязательное предупреждение: «Перед употреблением взбалтывать!»

 

            От одиночества спасаясь, бежишь по землям и часам: куда, зачем? Греша и каясь, не волен быть, но, спотыкаясь, живешь спасителем ты сам. От одиночества спасаясь, перед прохожим душу — хрясь!.. Молчит накормленная зависть: ты спас его, упавши в грязь.

 

            Любая должность в России имеет статус: начальник истории.

 

            Девятнадцатилетний юноша тихо, но твердо всюду заявлял: «Я готов возглавить любую крупную организацию, хоть сейчас. Я твердо знаю что и как нужно делать. Я никогда не поступлюсь своими убеждениями, а мои убеждения — глубоко партийные…» Юноша, сын крупного партийного чиновника, был воспитан в соответствующем духе. И вот сегодня, когда столько вокруг изменений, от этих затхлых слов кому-то смешно, кому-то просто плеваться хочется, кому-то искренне жаль парня, его молодых, но уже окаменевших от «идеологии» мозгов. Он непоколебим в своей вере быть лидером. Казалось бы, у его карьеры нет никаких шансов на реализацию: время, мол, не то. Не следует торопиться с осмеянием. Возможно, его шансы просто огромны, если вообще не стопроцентны. Почему? Потому что никуда не девшаяся масса обессилевшего партийного монстра с криками «Ура!» поднимет этих самоуверенных выскочек над своим разлагающимся трупом — найдутся молодые силы и кровь для устаревшей нежити! Им, этим выскочкам, даже, собственно, делать ничего не надо, достаточно демагогии, согласия, деклараций: всё произойдет автоматически — партийцы увидят в конъюнктурной молодости свое спасение и продолжение.

 

            Сказал Учитель: «Врач, ребята, нужен тому, кто болен; здравый сам с усам». И, так сказав, гулять пошел на ужин в кошмарный дом к обжорам и лгунам. Он пил, как все. Вином обремененный, искал то жалости, то разом всех жалел. И дух слепцов, прозреньем исцеленный, галдел и в страхе горестно трезвел. В земной тщете любил он девок щупать, но прозревал за бабьей болтовней, что близок час не плакать, а подумать над точкой жизни, черной головней! Он чифирил на приисках и нарах, бывал во фраке, прятался в мундир, бежал сайгаком в браконьерских фарах, и постигал надменность как кумир. Всё испытал бесстрашный тот Учитель, пока не понял: жизни в жизни нет… Ворчит швейцар: последний посетитель из кабака спешит под лунный свет.

 

            Гибель! Самый отчаянный рывок к зрелости: грустно и хорошо… Я наблюдал: порченые плоды в саду созревают быстрее; природа как бы знает о порче и поэтому очень торопится. Падалица вкусна, но ее невозможно сохранить.

 

            Многого, если не всего, можно добиться в земной жизни, если использовать стиль бытия «кукушкино яйцо»: надо просто уметь подкладывать себя в хорошее место, а уж вылупившись в чужом гнезде на правах «родного», можно и заявить о своей единственности. Слепая человеческая добродетель «высиживает» одинаково усердно любых птенцов. «Кукушкино яйцо» в людском исполнении имеет особенность: «высидит» тебя завод — будешь заводчанином, чиновный аппарат — будешь чиновником, духовенство — духовником… Можешь сам выбирать куда «подкладываться», «высиживание» произойдет автоматически.

 

            Что имеешь ты в итоге жизни? Дух? Идеи? Вещи? Или просто сумму прожитого тобой времени?

 

            Есть книги, выполняющие во взаимодействиях жизни ту же функцию, что выполняет детонатор во взрывном устройстве. Или другой образ, другое сравнение. Спичечной головкой можно долго водить по мягкому бархату — не загорится, по терке чиркнешь — пламя! Не во всякой книге найдешь хотя бы кусочек «терки»… Но есть тексты, плотность которых такова, что одно лишь упоминание о их существовании возбуждают в уме, способном к трению, огонь и свет!

 

            Хвост — великолепный инструмент для выражения любых эмоций. Не зря ли жадноватый гомо сапиенс променял его на длинный язык?

 

            Союз лени и философии непобедим!

 

            Искусство скорбит и оплакивает куда чаще, чем смеется. Оно всегда почти занято отражением не самой жизни, а ее реального похмелья — болячками, отклонениями… С перепою не смешно, с «переживу» тоже.

 

            Наступит время, когда природа явного и неявного выйдут из равновесия, и от чудес — божественных и бесовских — некуда будет деться ни днем, ни ночью. Вот тогда придет Следующий и чудом покажутся его деяния — избавление от чудес

 

            Есть ли у человека судьба? Да, факты подтверждают. А у муравья? У амебы? У атома? Может, судьба человека находится внутри судьбы Вселенной, а судьба муравья — внутри судьбы человеческой? Тогда одной судьбой всех сразу не измеришь!

 

            В России личное счастье организуется в ущерб коллективному. И наоборот.

 

            Писатель последовательно становится свободен: в словаре, в жанре, в теме, в стиле… (Последнее — свобода в выборе стиля — особый пункт. Писатель-ремесленник всё время пишет в одном ключе, потому что боится быть неузнанным и избегает экспериментов. Одностилевый писатель всю жизнь пишет как бы одну и ту же книгу.) Неповторимость, легко узнаваемую особенность следов творческой личности лучше перенести в неповторимый строй мысли или в неповторимый строй чувств. Дело даже не в авторе, а в тех сочетаниях творческого нечто, которые он выуживает из хаоса.

 

            Мачеха: для своего всегда мало, для приемыша всегда жалко.

 

            У Пикассо есть картина «Девочка на шаре». Когда я смотрю на нее, то думаю о том, что для высоты и гармонии достаточно умения держаться на верхней точке равновесия. Можно чуть позаковыристей: мера есть оптимум, оптимум есть минимум максимума или максимум минимума; искусство возникает на их стыке. Жить на стыке максимального минимума и минимального максимума, в общем-то, удобно, если не егозить лишнего и не выпендриваться больше своих возможностей. Утомительно жить только на склонах шара.

 

            Человек бежал к кассе. «Здравствуйте, деньги!!!» — кричал он.

 

            Всё живет по своим структурам. Проза музыкальна, публицистика математична.

 

            Забавные гарантии дает администрация городского кладбища. Неприкосновенность могилы гарантируется в течение 20 лет после погребения. А потом?! Оказывается, срок жизни превышает срок смерти в несколько раз. Как это прекрасно: длинная жизнь, короткая смерть!

 

            Художник сказал: «Я живу в себе, а не в государстве».

 

            Художник сказал: «Я являюсь основателем нового стиля в живописи. Это — махопись: берешь кисть с краской и широко мажешь по холсту, нигде не останавливаясь. Исполняется исключительно с похмелья».

 

            Быть полезным — это, с точки зрения природы, непонятная условность и полная химера. Кто ты есть: сорняк или злак? Уж лучше быть полем, на котором растет всё!

 

            Дебил, заколотый в психбольнице до животного состояния, рылся в вазочке с различными конфетами, бойко, как бельчонок, при этом незлобиво говорил, не то ворча, не то поясняя окружающим: «Я плохое не ем!» За десяток секунд он выбрал из кучи сладостей шоколадные и мгновенно запихал всё разом в рот: «Остальное — барахло!» — тут же сообщил сидящим важную информацию…

 

            Безнадежно «созидать» в мире, который превосходит тебя в этом. Всё, с чего ты начинаешь, и то, чем ты кончишь, всего лишь согласие.

 

            Общность — это когда ты заставил звучать свое одиночество в унисон с одиночеством бога.

 

            Русский дух — это когда внутренняя порядочность противостоит внешнему порядку.

 

            Достаточно механической случайности для того, что «запустить» невероятно сложный механизм рождения и жизни. И ничего больше не надо! Только толкнуть! Не надо мешать и поправлять. Ведь не приходит же никому в голову учить эмбриона тому, что он и сам умеет — жить и развиваться. Жизнь — это автоматика природы, именуемая судьбой.

 

            Плоть — это завоевание фантомов, их вершинное достижение, материализация. Стоит ли удивляться. что чудища, рожденные в воображении, так волнительны и близки нам: все-таки родня…

 

            Звезды — это узлы мироздания.

 

            Стихи бывают двух типов: «консервы» и «отмычки». Консервы — это когда при чтении ты питаешься чужим чувством, чужим временем и чужими мыслями, а отмычки — это когда чужие слова отмыкают твои собственные чувства, мысли и горизонты времен.

 

            Следовало бы уточнить: сатана — это двигатель технического прогресса.

 

            Слово человеческое и Слово Божье при встрече сливаются в одно целое, в нечто феноменально третье: в суть изреченного, а уж от изреченности до овеществления Слова — всего один шаг, и имя этому шагу Время. Человеческое слово тянется к дробности и многозначности, словно ветви и листья растущего дерева. Божье Слово тянется к простоте, в которой заключена вся многозначность.

 

            У Шута зазвонил телефон:

            — Как живешь, старик?

            — Что со мною будет? Живуч, как смерть!

            — Да я серьезно…

            — Тогда смертелен, как жизнь!

 

            Не рубите головы Гидре. Бейте в сердце.

 

            В доме кончилась соль. Пошел в магазин. Бабуля-продавец приговаривает: «Бери, бери, больше бери. Скоро соли не будет. Соль нефтью залили». Взял пачку. Походил по отделу, вернулся, взял еще пару. Домой пришел, а в голове всё мысль вертится — может, мало взял? Черт! До чего же заразна паника! Особенно в России, где почти любой слух — подтверждается.

 

            Пятнадцатилетний человек принес в редакцию свои стихи: в каждой строчке сквозил мотив гибели, мотив смерти. «Дайте мне справку, что это является поэзией и возраст тут ни при чем», — заявил молодой человек. «А то родители сомневаются!» — добавил он. Два стихотворения были по-настоящему сильные. Год назад этот парень, «услышавший» реквием мира, его шаманский ритм, пытался отравиться.

            «Всё или ничего!» — вот лозунг любого, вступающего в реальный мир. Это самый первый лозунг. Остальные лозунги, которые случаются потом, — меньше. Поэтому первый — по максимуму. Его так и зовут: юношеский максимализм. Где «всё» — это свобода самореализации, свобода любых попыток физического тела и тела духа. Любая непреодолимая регламентация (закон, например) сбрасывает максималиста в «ничего». И тогда, чтобы получить всё, остается… убить себя или — убить весь мир. Слабое большинство, кооперируясь в стаи, утверждает себя, «убивая мир», меньшинство — «убивая себя». И там, и тут есть победители. Перешагнувшие смерть, становятся правителями. Перешагнувшие смерть, становятся поэтами. Вечна борьба правителей и поэтов.

            В пятнадцать лет юноша искал своего Правителя и нашел его. Всё или ничего. Потому что, действительно, странно кивать на возраст, когда декламирует смерть.

 

            Тошно! Тошно повторенье весен в крике воронья; уезжаешь — для забвенья, приезжаешь — для вранья. Поцелуй — твоя привычка, воронье — мне соловьи! Глупо, странно, нелогично верю в «святости» твои. Всё смешно в том разе, право, весь — под тиною молвы: кто помилует раззяву? Он? Она? А, может, вы?.. Уезжаешь? Провожаю. Приезжаешь? Жду. Ау? Я тебя не продолжаю: при-близительно живу! Поцелуйная отмычка, благодать со стороны! Ядовита моя птичка. Здравствуй… Тошно от весны.

 

            Под грузом собственных примеров не просто взять чужой пример! Так исполнитель слово «вера», услышав, верует в химер. О, безразличье-избавитель, как поскорей тебя привлечь? Постелью небо постелите, чтоб в небеса однажды лечь! Далековат пример высокий, — уж больно свой пример тяжел… Что высоко, то — одиноко! Былое будущему лжет. Боится всяк, живя, болезен: пример примеру — бесполезен!

 

            Раболепный ужас я испытал лет в семь-восемь. Недалеко от нашего дома находилась школа для глухонемых — ребят, имевших репутацию жестоких драчунов, страшных и опасных в своей немой солидарности. «Немты-ы-е-е идут!» — кричал кто-то наиболее бдительный на нашей улице, и тогда даже взрослые мужики освобождали тротуар.

            — М-м-э-бг!.. М-э-э-гы! — ужасный парень зажал меня у кучи сваленных дров.

            — Чего надо? — насупился я, зная, что он меня всё равно не слышит.

            — Мы-э-ы-ггг! — он что-то вроде требовал от меня, но бить пока не собирался. — М-ыыы-гг! Ы-э-э!

            — Это? — показал я на свой значок на курточке.

            — Ы-ы-ы! — радостно закивал тиран. Что ж, жалко было совсем новый значок — я попробовал убежать. Но парень меня сцапал и, стукнув разок, оторвал значок сам. Тут же преобразился, прижал ладони к сердцу, закивал опять.

            — Г-э-ыыг!

            — Пожалуйста! — хмуро сказал я, и мы разошлись.

            Не зря мы боялись немтых. Даже нападая поодиночке они знали: за каждым из них — сила всей глухонемой школы.

            Пример этот я вспомнил для сравнения. А сравнивать пришлось вот что. Нет-нет, да и наезжали к нам в контору крупные партийные начальники. Умных среди них было мало, зато «немтых» — каждый первый. Приедут, и начинается: «У-у-гы-гы-э-э?!» — такое ощущение, что не знают, зачем приехали и что именно хотят спросить. Ну, и спрашивают у нас. Мы угадываем: вот об этом вы, уважаемый товарищ, хотели поинтересоваться? «Гы-гы-гы!» — в ответ, потому что ответить на уровне знания предмета «немтой» не в состоянии. А если не угодим, не угадаем, надо готовиться — обязательно «стукнет»!

            — Гы-гы-э! — очень сердятся, если не угадаем, чего хотят.

 

            Шоферская команда, работавшая в нашей конторе, всегда была многопьющей и в абсолютном своем большинстве — развращенной. Во время ночных дежурств шофера подсаживали в машину пьяных девиц, шатающихся по городу без применения, и прямиком везли в гараж. Общими усилиями — развлекались. Но и это, видать, надоело. Устали от однообразия. Вот тогда и принес кто-то человеческий заменитель — здоровенная такая резиновая ялда, наподобие конской. Пьяных в «умат» девиц удовлетворяли вручную, на потеху всему гаражу. Инструмент из резины получил название: «кокен-квакен».

            Только один человек в гараже не одобрял этого извращения. Васька. Он всегда говорил, что всё должно быть по-честному, по-хорошему. Пить водку с ним было одно удовольствие — легкий был человек. Легкий и надежный. Про кокен-квакен он так сказал: «Зачем над женщиной издеваться? Ею пользоваться надо. А издеваться — это нехорошо…» — в устах отца многочисленного семейства эти слова звучали убедительно.

            Сам Васька в ночные дежурства специально за девками не охотился. Подбирал, только если сами напрашивались. Но и то не всех еще. Перед тем, как совершить мужской акт, обязательно требовал паспорт и тщательно переписывал оттуда все данные.

            — Мало ли что! — говорил он рассудительно.

            — Зачем им носить по ночам с собой паспорт? — удивлялся я Васькиным рассказам.

            Васька в свою очередь тоже удивлялся:

            — Дурачок, что ли? Кто же им без паспорта-то поверит?!

            Если беспаспортные все-таки встречались, этих он без разговоров вез в гараж на кокен-квакен. Не жалел нисколько. Любил Васька порядок, а скрытность — терпеть не мог!

 

            Все теперь экстрасенсы. Пришла мода на недоказуемое. Наташка сказала: «Я — ведьма. Питаюсь отрицательной энергией». Женька сказал: «Без положительной энергии — помру». И Наташка, и Женька — мои друзья. Так и кажется: входят в меня две энергии — положительная и отрицательная. Взаимодействуя, они рождают энергию аннигиляции — самую «экологически» чистую.

            Вообще такая организация «питания» похожа на схему мостового распределения тока: когда мост сбалансирован — через диагональ моста ток не течет. Удобная, чувствительная схема для измерения токов жизни. Главное — поместить себя в токе жизненной энергии именно в «диагональ», и при этом не потерять «баланс», т. е. не сгореть. Ни от избытка «плюса», ни от избытка «минуса». А что значит «избыток»? Его ведь вообще нет! Есть только неумелый «баланс».

            С экстрасенсами поведешься… Ну, вот и набрался.

 

            У соседки по кабинету — секретаря парторганизации нашей конторы — не было штемпелевочной коробочки, куда надо было бы макать для ясности печати маленький штампик «Уплачено КПСС». Поэтому, как ни дыши на штампик, оттиски в билетах получались слабые. А бегать за «маканием» в другую комнату — лень.

            — Дай-ка, — говорю, — помогу.

            Взял штампик, высунул свой беспартийный язык и прижал ненадолго. На языке получилось — «Уплачено КПСС». Очень символично получилось: ведь не где-нибудь, в идеологической конторе работаем. И секретарь радуется: оттиск пошел что надо!

 

            Та же соседка по кабинету, секретарь парторганизации нашей Конторы: «Господи! Да когда же это всё кончится? — Собрания, отчеты, звонки какие-то… Что ни дурак — суется указывать». Бывало, плакала даже от расстройства за бестолковость существования, от осознания обманчивости уверованных когда-то идеалов. Осталось только партбилет разорвать да выбросить… Но всё не рвала, не выбрасывала. А для самой себя жить становилось все противней.

            Я ей говорю однажды: «Глупая, чего ты маешься? Это мужики, когда Идеал рушится, пускают себе пулю в лоб — хоть себе, хоть другим. А бабе что?! Всегда есть отличный выход: рожай!»

            Теперь сижу в кабинете один. Чувствую себя как бы виновником непорочного зачатия. Мне бы радиостанцию, я бы и остальных сагитировал!

 

            Редактора заводской многотиражки я неожиданно для себя стал при каждой встрече одинаково испытывать: «Всё хорошо? Партийная совесть и совесть человеческая не расходятся?» — и в глаза пристально смотрю. Он сначала отшучивался. Потом отмалчивался. И вдруг в столовой на всю катушку как заорет: «Ты низкий, плохой человек! Ты самый подонок, какой есть! Ты — грязь человеческая!» — и дальше вовсе матом. Ничего себе, думаю… Я ведь всего один-единственный вопрос человеку задавал. Неужто, ответ нашелся?

 

            Дочь с матерью гуляли по базару, увидели: продают кроликов. Крошечные! Зато — дешево. В конце лета дело было. В общем, взяли, принесли домой, устроили в детской ванночке. Кормили, разговаривали с ним, носили в фотоателье фотографироваться с дочкой. Ручной был, тварь, хоть и глупый.

            Ближе к Новому Году оттащили ушастого к родственнику, мужику: «Заколи!»

            Ели под бой курантов, вспоминали. Дочь с матерью наперебой: какой ласковый был, какой смешной!

 

            Я заметил: хороший характер встречается только у нечетных жен.

 

            Ко мне пришел давний приятель, пути-дорожки с которым как-то сами собой разошлись. Раньше, оказывается, нас объединяла выпивка. Теперь эта ниточка лопнула, потому что товарищ мой пресловутого Змия канонизировал и поклоняется ему осмысленно, а я ушел в абсолютные трезвенники. Пока мы в прошлом дружили за столом — товарищ главенствовал. Любил главенствовать! Чужого мнения терпеть не мог! Я ему как слушатель и как ученик подходил: радовался сказанному, удивлялся искренне.

            А теперь я сам свое мнение вырабатываю. Он этого простить не может. Чуть ли не с порога начал мне выговаривать: «Ты же ничего путного не сделал! И не сделаешь: я знаю, что говорю! Не сделаешь! Так… обсоски мусолишь».

            Я слушаю, улыбаюсь, не задевают меня его слова. Это ведь он не меня грязью поливает, это он от себя беду заговаривает: чур, чур! Долго кипятился. А самолюбие мое всё не вылезает, всё не защищается. Бешеным мой товарищ бывший ушел. В половине первого ночи позвонил, голос аж звенит от белого каления:

            — Коз-з-зел!!! — и трубку бросил.

            Видать, так до ночи и думал: чем меня уесть. А я, честно говоря, про него и не вспомнил. Нехорошо получилось.

 

            В поселке Ува я и мой напарник по командировке остались без гостиницы. Ну, во-первых, потому что не позаботились заранее, по телефону, а во-вторых — заботиться всё равно уже бесполезно: поезд прибыл в поселок поздно ночью. Да и выпили мы по дороге, неудобно в гостиничную дверь с официальным настоянием тарабанить.

            Помог знакомый, хоть и сам жил на птичьих правах с чужими людьми, на квартире. Привел, извинился, представил. Всё чин чинарем. Хоть и поздно — хозяева стол накрыли, спиртное выставили. Сидим, беседуем. Вдруг слышу откуда-то с кухни:

            — Да скоро ли ты, старая карга, сдохнешь-то?! — хозяйка бранится и медицинский горшок-судно откуда-то из-за занавески тащит. Лежит кто-то за печкой. Тихий. Но я его чувствую: не пьется, не естся — чутьем прислушиваюсь. Не выдержал, пошел поглядеть: кому это смерти желают?

            А там бабушка лежит! Высохшая, как мумия.

            — Два года, как парализовало. Немая она. Никак не сдохнет! — Объясняет мне сердитая хозяйка ситуацию. — Измучила всех, под себя гадит.

            Какой черт меня дернул! Сел рядом с бабушкой, за пергаментную руку взял, расчувствовался от алкоголя. Руку глажу, в глаза заглядываю, душу ищу:

            — Устала ведь ты, бабушка? — говорю.

            Она возьми да ответь:

            — Устала…

            Так и поговорили тихонько. Она, оказывается, от хозяйской злости не разговаривала. Семья эта, где мы заночевали, была из верующих. Заметили беседу, доброжелательность сразу кончилась, косятся, чувствую, как на нечистого. А мы поворковали. Бабушка мне вина пить не велела. Улыбнулась и — спать решила.

            И мы вскоре уснули. А рано утром — переполох! Умерла бабуся! Успокоилась. Два года на немой злости душа держалась.

 

            Несколько слов о продуктах жизнедеятельности «духовного тела» человека — идеях, мечтах, картинах, книгах, пении… С этой точки зрения становится совершенно понятно естественное желание любой творческой единицы «избавиться» от усвоенного и переработанного материала, чтобы освободить «пищевой тракт» для дальнейших циклов. Но — господи! — как много несчастных, умудрившихся пройти лишь один «цикл», и не способных на большее; эти маломощные «творцы» до конца жизни таскают за собой свое, окаменевшее от времени, духовное дерьмо, не в силах с расстаться с «оставленным следом». М-да… Вовремя надо было расставаться, т. е. сразу, теперь оно не годится даже на «удобрение» — для целей повышения плодородия общей духовной почвы. «Как накакал, так и смякал» — любила приговаривать моя полурелигиозная бабка по поводам детского самолюбия и беспомощности.

 

            «Из молчания вышли — к молчанию придем». Но не в ту же точку! Царапаем зубами и лапками свой путь Истины. Сколько кому дано «витков»? Велика ли «дельта» от молчания до молчания? От молчания до молчания… Сколькие обманулись и сошли, спрыгнули с «орбиты» до срока: не удержали равновесия, капитулировали, испугались непосильной работы. Есть эгоизм жизни, а есть — эгоизм смерти… Он тоже может победить.

 

            Двое. Он и Она. Разного роста два чувства. Разного роста два разума. Поэтому двоим попеременно приходится: то сильно наклоняться, то вставать на цыпочки. Любовь неравных и мучительна, и неудобна для жизни.

 

            Женщина! Ты жалуешься на недостаток внимания с моей стороны. А, может, ты путаешь? И называешь вниманием процесс обслуживания?!

 

            Интересная женщина всегда чем-то интересуется, а неинтересная ждет, когда заинтересуются ею.

 

            Пустышки голод не утолят, а к дурной привычке приохотят.

 

            Один мой закадычный дружок подарил своей жене французские духи за 37 рублей. Его жена любила выпить. Дорогой подарок до того женщину растрогал, что в тот же вечер они напились вдвоем до бесчувствия. Рано утром она, мучаясь, ушла на работу. Поздно встав, он, умирая от похмелья, выпил французские духа за 37 руб. (Зарплата в те годы составляла 85 рублей в месяц.) Горю жены не было предела. Вечером она купила вина, и они снова пили вместе. Потом подрались.

            Позже, в компаниях я часто слышал ее голос, в котором была нескрываемая гордость: «Мой муж, между прочим, дарит мне французские духи за тридцать семь «колов».

            Услышав такое, многие другие жены смотрели на своих мужей с ненавистью.

 

            В нашей редакции работал фотокор Саша Батрак. Гордился тем, что в четвертом классе его выгнали из пионеров за поджог чердака школы. С тех пор ни к какой партийности Саша Батрак не относился. Жил вне политики. Но вот ведь беда — работал в идеологическом «органе», в комсомольской газете. И пришло в голову комсомольским чиновничкам, что не может быть в «органе» человека без комсомольского билета. Мол, взносы можно не платить, раз по возрасту вышел, а иметь билет — надо бы… Куда деваться? Пришлось тридцатилетнему отцу семейства, уже лысоватому, идти в райком ВЛКСМ на торжественный прием в ряды членов. И ведь приняли! Без единого вопроса! Потому что Батрак заранее предупредил секретаря: «Будешь спрашивать — пошлю всех на хер!» Уж что-что, а на это он всегда был готов.

 

            Торговый работник по стилю жизни похож на профессионального революционера — всегда готов к тюрьме.

 

            Легким стало воровство, как в туалете — естество!

 

            Мой товарищ жил в коммунальной квартире на первом этаже. Однажды ночью к соседке полез любовник через окно на кухне. На подоконнике лежали продукты, которыми питался мой товарищ. Любовник все их подавил. Неловко лез.

            Товарищ присоединил к жестяному листу с уличной стороны окна фазовый провод 220 вольт, выключатель провел к себе в комнату. Стал ждать ночного гостя, но тот почему-то больше не появлялся. Тогда товарищ позвал меня и коварно попросил взяться за железо. Ударило током! Товарищ извинился: очень уж, мол, хотелось испытать конструкцию, самому страшно, а просить кого попало — обидится. Вот, пишу теперь об этом… Смеюсь последним.

 

            В молодости я познакомился на одном из институтских вечеров с девушкой. Мы стали дружить. Даже пробовали целоваться. Но любви не получалось. Конечно, хотелось чего-то необыкновенного! А — чего? Принципиальное устройство организма девушки ничем не отличалось от тысяч таких же «устройств», знакома была и сфера разговоров, легко угадывались желания, можно было почти безошибочно прогнозировать ее поступки. Всё потому, что мы, люди, одинаково устроены. А ведь хотелось какого-то совершенно необычайного схождения! — Не в постели, не в болтовне, а вот так, когда будто молния… И — не объяснишь! Этого не было. Была качественная, крепкая дружба. Но не любовь. Я очень хотел найти в ней неповторимость, только ей присущий отпечаток жизни и личности. Не сумел.

            Однажды Наташа, так звали девушку, пригласила меня к себе домой в гости. По дому ходил, чадя папиросой «Север», восьмиклассник Мишаня. С такой же папиросиной по дому суетилась мать Мишани и Наташи — «матерь Женя», так ее называли дети. Мы с Мишаней выпили сухого вина. Поговорили. В другой раз выпили водки. Опять поговорили. Потом мы подружились, а, может, полюбили друг друга, и я стал приходить в дом уже только к Мишане. Наташа терпела, сколько могла. Потом вышла замуж. Ей было неприятно, что самым необычным и неповторимым в нашей встрече оказался брат-баламут. Именно с ним мы долгие годы бродили от задушевности до закадычности. И обратно. А Наташу стали называть Натальей, строго и официально. Потому что она никогда не принадлежала к нашему миру оболтусов.

 

            Пожарное министерство в конце пятидесятых годов решило снять учебный фильм. В деревне Трудовая Пчела, что за Малиновой Горой. Когда едешь на катере по Ижевскому пруду, деревеньку эту видать: дома стоят в одну улицу, в один ряд, каждая светелка глядит в зеленую даль.

            Денег на фильм выделили много.

            В Трудовую Пчелу приехали заказчики и, не говоря что для чего, наняли лучших деревенских плотников. Егор — бригадир. Выдали богатый аванс. Мужики, ободренные, начали строить. Так старались, как себе никогда не делали. Углы рубили аккуратно, в «замок», без единой щелочки. Не пили даже вина, так старались!

            Покрыли крышу шифером, проконопатили, печь сладили, остеклили рамы… Тут и приехали две группы. Одна с кинокамерой, другая — пожарные машины наизготовку. И — подожгли дом на виду у всей деревни. Дом горит, пожарники из «кишки» поливают, киношники камерой стрекочут. Вокруг пожара Егор бегает, не своим голосом кричит матерно: такой труд пропал! Не постичь!

            Когда догорело почти, Егора в «кадр» пустили, правда, киношники уже свернули свою аппаратуру. Егор в головешки сунулся, обжегся, сбегал домой по-быстрому, приволок в кулаке целый пук бумажных денег — аванс — и бросил в уголья с проклятьем. Деньги тут же сгорели. А два других плотника денег не жгли, их вообще никто на пожаре не видел. Фильм деревенским обещали показать, да так и не показали впоследствии. Обманули, получается. Вот с тех пор Егор пить начал и советскую власть ругать. По пьянке, конечно.

 

            Набель приехал из Ленинграда в Удмуртию после развода с женой. Оставил всё: детей, дом, имущество. В Удмуртии женился на коренной удмуртке с двумя детьми. Взял фамилию жены: Корепанов. Еще через полгода сменил паспорт, где в графе национальность было черным по белому записано: удмурт. Вступил в партию. Вскоре стал начальником школьных мастерских. Картавил, кстати, жутко. Но это не мешало его семейному и общественному счастью. А у меня с ума всё не идет один вопрос: зачем Набель-Корепанов приехал в Удмуртию?! Сам он говорил, что «спок-г-ойная жизнь — это п-к-гремия за сп-г-лошное беспок-г-ойство».

 

            Если ты занят всю жизнь одним-единственным делом, ты можешь стать гармоничной личностью. Одной гармоничной личностью, уравновешенной и спокойной. А если этих «личностей» в тебе — две, десять, сто? Единственный способ не сойти с каната жизни — помирить множественность интересов, обилие внутренних «я». Ведь если дать преимущество кому-то одному из них, тогда остальные вынуждены будут умирать, чахнуть. А, умирая, выделять «трупный яд» — внутренний огонь противоречий. Тогда может погибнуть жизнь в целом. Проще: если в тебе победил коммерсант, то поэт обязан умереть!

 

            Женщины стояли у автомата для продажи сладкой газированной воды и вот этой-то сладкой жидкостью — другой автомат не выдавал — мыли только что купленную в городском ЦУМе пластмассовую канистру. Ополоски выливали не на землю, а в стакан, который с благодарностью протягивал, мучимый жаждой, алкоголик. Женщины громко и неестественно смеялись: возможно, их мучила себя не ведающая совесть. Этот случай рассказала жена. Просила зафиксировать как смешной.

 

            «Собачий синдром» — это когда говоришь человеку то, что он и сам знает, но не в состоянии сформулировать. Преодоление «собачьего синдрома» — работа тяжелая и неблагодарная принципиально, каждый в ответ возвращает свысока: сам, мол, знаю…

 

            Ребенок берет у родителей всё, даже не задумываясь о благодарении. Мудр тот родитель, который этого и не ждет.

 

            Лень должна быть созревшей, тогда — это очень ценное достижение; вокруг покой, а в центре него — созревшая лень: смерть, мудрость, несуетность, молчание и невидимость.

 

            В быту смешлив, печален на бумаге, не трагик и не арлекин, всегда с людьми, когда бродяга, когда поэт — всегда один!

 

            Со всех сторон беда, со всех сторон отрава: не ешь, не пей, не спи, не стой, не подходи! Поспешна слева смерть, смерть медленная справа: обрыв, тупик, конец — последний победил… Заройся в землю весь, уймись бетоном гроба — огромного жилья для умершей мечты, — но ходит смерть и здесь. Гляди, мерзавец, в оба! Командует Косая: «В шеренгу! Ты! Ты! Ты!» А, может, в небеса сумеешь оторваться? Ведь был же у Икара шанс пробовать: в ночи! Но — нет: убийца-свет заставит приземляться, ничтожным прахом ляжешь, как резво ни скачи. Итак, на рот платок, а в уши по затычке; содержит наше жито все яды мертвеца, летают в небесах отравленные птички и в море ловит сейнер «плутоний» и тунца. Со всех сторон беда, со всех сторон отрава: не ешь, не пей, не стой, не спи, не подходи! Сестричка слева смерть, смерть падчерица справа… Обрыв. Тупик. Конец. Ты слышишь, Гос-по-ди?

 

            Посторонись! Любой из этой своры — мои деньки — как спущенные псы! Ах, годы, копятся, как сало копит боров, перед закланием вставая на весы. Сомнительно и смутно то, что вечно. Поторопись, мгновенье ухвати, покайся, праведник, дешевым звоном речи, и — грешным делом — право ночи уведи. Она твоя, она — раба свободы! Перекрестись: ты веришь ни во что! В текущем времени никто не знает брода, и страх глубок, как знаменатель под чертой. Поторопись освоиться в терпении; сколь хороша погоня не спеша! Блажен, кто ждал бессрочно, не на время, — и день, и год на привязи душа. Как день и ночь, всегда в противоборстве, так миг и век встречаются в тебе. Старайся, глупенький. И, черт с тобой! — упорствуй: судьба твоя без разницы судьбе.

 

            Этот фривольный стишок был написан в 1985-м году и даже напечатан в местной периодике. Назывался он замаскированно: «Хваляла». Вот, прошло двадцать российских лет, сменились два века, перечитываю опять, а править-то нечего и стыдиться нечего: всё сбылось, как по писаному. Поэтому привожу оригинал.

            ХУЯЛА

            Бесплатное солнце бесплатно сияло. «Какой непорядок!» — подумал Хуяла. С тех пор стал Хуяла о том горевать: как солнечный луч по рублю продавать? Выглянет утром из-под одеяла — света поток ослепляет Хуялу. «Ну-ка! — кричит. — Отправляйся обратно! Быть не бывает, чтоб это бесплатно: только покажется день из-за туч, каждый пусть платит за солнечный луч! Я вам не так себе, я вам не ноль!» — шепчет Хуяла, беря под контроль неба высокого синь-синеву… Где тот Хуяла? Уехал в Москву! Слышится там, у кремлевской стены: «Дай нам, Хуяла, хоть свет от Луны!» Странные штуки смущают страну: вводит Хуяла налог… на Луну. Черная сажа летит из печи, звездочка дальняя светит в ночи, — быть не бывает бесплатной звезды: «Ну, берегитесь! Ну, дам вам узды!» Всё потемнело, себе господин, — только Хуяла сияет один. Крикни-ка громко: «Хуялу люблю!» — за каждое слово возьмешь по рублю. По свету прошлому ты не грусти: вечно, Хуяла, над миром свети! Жить без Хуялы не можем ни дня, вот ведь какая случилась х… ня!

 

            Слушать исповедь — быть, как помойка… Ну-ка, сор из избы выноси! Так поахаем мы, и поойкаем: ты меня от меня же спаси! Я приму, коли скажешь ты слово, шепот ревности исподтишка, сучью ласку приму я сурово, даже жизнь от дружка до дружка. Я приму и грехи, и отраду, мир, горячей чужбины я приму. И смеюсь я, страдая за правду: люди грудятся — по одному! Отпусти, как собак, свои беды, им давно разбежаться пора: тишина — это наши беседы, так как завтра случилось вчера. Схороню я на дне ожидания поцелуй и пощечин следы, и, дождавшись, положенной данью соберу всё, что бросила ты. Из избы сор несут не в наперстке — выметаются вон имена! На монеток иудиных горстку, как свободу, куплю я вина! Жили-были мужик, али баба, кто кого погонял из избы? Эх, была б нам судьба, если б кабы — не сбежало б от нас наше «бы».

 

            Все куда-то «пробиваются»: ангелы к земле, земляне к ангелам; место встречи путешественников — одиночество, место, где свыше есть только тишина, а снизу их ждет безнадежная глухота.

 

            Мне нечего тебе сказать, потому что я знаю всё, что ты хочешь услышать.

 

            Умерла теща. Приехал в похоронное бюро заказывать гроб. Волокита, ожидание — всё очень медленно и утомительно. Побрел осмотреть заведение. В цехе, где женщины изготовляют венки, на стене кумачовая надпись: «Решения партии выполним!» На стенде тоже надпись: «Социалистическое соревнование. Наши передовики». Смешно. Перешел в соседний цех. В углу многоярусно составлены детские гробики. Какой-то мужик купил их целый десяток и теперь перетаскивает в машину. Цена за штуку всего три рубля. «Зачем вам столько?» — спрашиваю. Он отвечает резонно: «На рассаду! Помидоры высаживать буду. И в крышку можно, и в донышко…» Кругом — передовики.

 

            Нас с другом забрали в милицию за то, что вечером мы шли по улице и пели революционные песни. Обнюхали и сильно разочаровались: оба мы оказались совсем трезвые. Однако надо было что-то записать в бумагу. Записали каждому: «Распевал на улице». И — отпустили. Через месяц в цех, где я работал, приходит послание: «Распивал на улице». Как это «распИвал», когда — «распЕвал»?! Это же совсем другая статья! Начальник цеха Кочубеев руками разводит: «Всё понимаю, но в бумаге написано… Должны реагировать». Привел ему свидетелей дружинников, чтоб хором подтвердили клевету. Нет, не помогает: «Я вас слышу… Но в бумаге — написано! Надо реагировать: будем наказывать…» Обидно стало очень. Пошел снова в милицию. Пишите, говорю, опровержение. Написали. Только поздно — меня уж и на собрании пропесочили, и премии лишили. А на оправдательный документ начальник посмотрел, да и выбросил его. Иди, говорит, работай, и в следующий, мол, раз — смотри у меня! Увольнялся я с завода с обидой и скандалом. «Почему уходишь?» — стали пытать в отделе кадров. Тогда ответил: «…Может, и распевал, а, может, и распивал: мое дело! А ваш Кочубеев — скотина! Желаю ему сдохнуть!» Поняли. Отпустили.

 

            В деревне произошел случай.

            Молодые девчата вместе работали, вместе и жили в одном доме. Однажды они съели отравленные консервы, протухшие, то есть, из-за долгого хранения в неприспособленном деревенском сарае, именуемом «Магазин». Девчат на машине доставили в больницу. Неделю врачи буквально боролись за жизнь каждой из них. Девчата, что называется, висели на волоске от смерти. Выходили их кое-как. Спасли. Выписали домой.

            Девчата вернулись, вошли в избу, оголодавшие с неблизкой дороги. Смотрят: на столе — стоят недоеденные, те самые консервы, еще несколько банок. Жалко, добро пропадает. Научились уже при хилой-то зарплате считать по копеечке да экономить. В общем, доели. На этот — второй раз — их даже до больницы довезти не успели. Скончались, бедняжки, по дороге.

            Деревенский дед-философ с удовольствием объяснял всем интересующимся: такое хозяйское упрямство заводится от нищеты. А именно: консервы стоят по сорок копеек за банку, а жизнь — ноль рублей ноль-ноль копеек. Так что съесть — выгоднее!

 

            К вечеру сотрудники музея изобразительных искусств разве что не матерились! Вспоминали Салтыкова-Щедрина, ругали беспросветную глупость современных провинциалов-показушников из высокого начальства. Весь день по музею носилась, не давала работать министр культуры, весь день она наводила здесь «культуру»: расставляла стулья, поправляла шторки, указывала и суетилась… Весь день в музее и вокруг — буквально под каждым кустом — дежурили милиционеры. Оказывается, ждали прилета американского посла! Вдруг он захочет поглядеть на местную культуру? — Надо же ее ОБЕСПЕЧИТЬ! Вечером под вой сирен посла, действительно, прокатили мимо музея в сторону правительственных дач местной власти.

            — Отбой! — пронеслось по музею, как во время воздушной тревоги. Люди, задержанные на работе дольше обычного, разошлись, ворча. И случись министру культуры прилюдно тонуть, скажем, на следующий день — никто из музейных руки бы не подал! Потому что чиновничье искусство бить хвостом никак не сочетается с изобразительным искусством. А ведь казалось бы по определению: одно и то же!

            Вот я и думаю: сколько же было таких потенциально-возможных точек на карте города, которые требовалось «обеспечить» для предполагаемого появления посла? Сколько же это всё стоило? Кроме милиции, были задействованы и регулярные войска; мелкие дороги, выходящие на главное шоссе, выехали охранять бронетранспортеры с расчехленными пулеметами.

            Начальство постаралось. А общественное мнение дало свою оценку: бывает «кость в горле», но может, оказывается, быть и извращенный, наш вариант — «гость в горле».

            Интересно, если б в Ижевск не американский посол приехал, а марсианин, что тогда? Думаю, в целях «как бы чего не случилось» — всех поголовно на время важного визита арестовали бы. Или убили. У медного лба на Руси своя логика.

 

            «Неужто нет героев у народа? — герой герою вдруг изволил попенять. — Неужто слово бранное «свобода» овца на плаху сможет променять?»… Мерещатся костры, кресты и дыбы — лафа для обновления погон! И показания дают немые рыбы, и царь садится с боязнью на трон. Рабам не божьим нищеты в достатке, последний грошик поделен на миллион, и русской нищенке кидает мелочь в шапку брезгливый иноземец — за поклон.

 

            Как-то мой товарищ решил вечером прогуляться. А жил он на самом краю города: дорогу перейдешь и — поля, перелески. Правда, и алкоголики эти места жаловали. Но пока светло, гулять там, в общем-то, было приятно… «Помогите!!! Помогите!» Смотрит, стоит девица в трусах, руками себя за плечи обхватила и блажит: «Помогите!!!» Подбежал: «Что случилось?!» Она, пьяная, обрадовалась: «Помоги бюстгальтер застегнуть! Не получается!»

 

            Мои карты краплены сомнением, во крестях не по силам игра… В палисаднике нашем сиреневом ночью выросли два опера!

            Чья-то совесть, бродившая солодом, спит от сытости и пития, а душа моя мается голодом от большого, как праздник, вранья.

            Помнишь рюмочек голос малиновый? Под завязку испивший беду, как полез я сам на кол осиновый — на рожон, под чужую звезду?

            Буби — козыри! Быт — мои прения… Так и так, мол, нужда обвела: к палисаду в кальсонах сиреневых утром вывели голь со двора!

            Адресочку бы статься не названным, чует пуля, где прятался я… Ум за разум! Да мысли не связаны, ох, от них — нескладуха житья.

            Будь здорова, судьба, да — с поправочкой. Как нам врали отцы про дела: про свободу, про Красную Шапочку… Как разделали их догола!

            Не поверить мне в козырь неигранный. Как налетчик, считаю ходы. Я учен избирать и быть избранным — по шкале: от креста до звезды!

            Кто послал вас, ребятки, с напраслиной? Горлодерским воякам хана! В палисаднике нашем опасливом нынче в осень ходила — весна…

            Пей винишко, мадонна неверная! Как ты жил? Ты играл на ура. Ум за разум, да праздники вербные, — опера, опера, опера!

 

            Кто долго копит — разом не потратит. Мелеет время. Можно даже вброд! Расчетлив мир, холодный математик, чувствителен, как женщина-урод.

            Всё испаряется: и время, и роса. Всё тяжелей и ближе небеса.

 

            Грядет война воображений, сраженьям танковым — конец. Ликуй, безродный уроженец: мечта лишилась продолжения, как вера — бога, зала — чтец.

            Миры чужие?.. Удиви их: войну мир внутренний таит — в воображаемых стихиях воображающий горит.

 

            Ловлю тебя и сам ловлюсь охотно в ту сеть, что безрассудностью зовут. И — дети правил — злые доброхоты на языках унять не могут зуд. Но в странный миг (поймавшись и поймавши) мы воспарим в бессуетную высь, и зависть переполненною чашей взлетит вослед, — чтоб сплетни напились… Пусть тихий ангел плачет без работы — без глупости не сладить с красотой; мы ловим миг, нас ловят доброхоты, и реплик звук — как выстрел холостой! Ей богу б, ни на дюйм не воспарили, когда б про нас так зло не говорили.

 

            Каждое «Я» — это полноценная «среда обитания» всего хорошего и всего плохого, но если навести там искусственный порядок — «клумбу», «декорацию» — то вся «среда» внутри сделается мертвой. Мертвой будет и само «Я».

 

            Плененный грамотой Священного Писания, иное чтенье не спешит употребить: на всё — ответ. Покоя враг — желание — сошло с ума: покоем хочет быть.

            Писанью равное искусство есть — прочтенье! (Отвергнут скептики все то, что — не шаблон.) Освищут рифмачи стихотворение, и бросит весла грамотный Харон…

            В ограде слов неуловимо откровенье. Что свято — прочь! Не относителен ответ. Греби, чудак! Есть азбука мгновения: за мраком мрак — итог твоих сует.

            Слова и Истина… Как ток на провода! Была бы разница: из ниоткуда в никуда.

 

            О! Невозможно опоздать! Уйдя в иные измерения, где время — плоскость лишь, ты вдруг узришь такую вертикаль, что жизни взлет безумьем назовут: бессмертие — уход за понимание.

            Присвоить или причаститься — вот два желания, основа опозданий: отбросит тело их — рождается душа, душа без привязи — названья нет рожденью!

            Пусть мир есть память, а человек есть боль. Боится боль, что память — позабудет. Мерцают крахом смены поколений; спешат, спешат рабы своих иллюзий, вообразивших жизнь как гонку в никуда.

            «Постойте, братья!» — крик души рожденной. «Вперед!» — кричат самоубийцы естества. О, Господи! Все было, есть и будет: почуяв смерть несобственной вселенной, к своей кончине невозможно опоздать.

 

            Это правило — для буден; это — суд, когда мы судим; это — танец, это — бубен, это — вспомним, то — забудем. Это — мысли, как одежки, это — истины, как с ложки. Жизнь есть мода. Гардероб: сто одежек — один гроб.

 

            У нас пластмассовые зубы, у нас резиновый язык, мозги из каменного дуба, спина — горбатый грузовик! Лицо всегда заменит фото. Словам не верь, давай печать! У нас и сопли вместо пота, у нас орут, чтоб замолчать! У нас кривей кривого ноги, мы если ходим — под себя. И тигр бумажный — наши боги. И гимны задницы трубят!

 

            Орденов у бога, право, не допросишься, так зачем, скажи, земные ордена? Как стаканчик дернешь — перекосишься: станут по фигу, что баба, что страна.

 

Еще были земли, как угли. Шипело и выло.

Неясное Слово витало в эфире дремотном.

И к року прильнувши, судьба всей земли позабыла,

Что выше любовной утехи есть жертва — свобода!

 

Еще были души, как змеи: холодные, злые.

И в трещинах времени птицей барахталась совесть,

И мертвый порядок теснил, убивая, стихию:

Поэзию смерти жизнь пишет, как скучную повесть.

 

Неясное Слово металось, стучалось, хотело

В пристанище слиться с безумно пылающей плазмой.

Судьба прозевала! — Досталось лишь слабое тело

Смешного примата, горящего знанием глаза!

 

Тогда и случилось смешенье любви и свободы,

Утратило Слово без таинства мощь заклинаний.

И земли остыли. И души разверзлись, как воды,

И вытекло прочь все вино не свершенных желаний.

 

Средь явленной речи гуляет немотное Нечто!

И не с чем сравнить то, что чуешь за областью звука!

И жертвою ставши, ты вышел рожденью навстречу:

От предков стихии к клокочущим в пламени внукам!

 

Что вплавлено в Образ, как обручем, взято в сравненье,

Замкнул ток небес не примат, заигравшийся случай.

Отныне в шар вечности вкраплена точка мгновенья -

Землею, звездою, душою и жизнью горючей!

 

 

 

            Антихрист вечен и неутомим. Не верь, что слабнет жизни кнут и гений! Суть счастья в том, что ты тягался с ним, и поражен был — до смирений.

 

            Чем светлее «наш путь», тем чернее наш юмор. Я смеюсь, вспоминая рассказы о дядях с наганом. Я смеялся так долго, что для благ и для почестей умер. Хохотал, как больной, когда понял: не жил, был, есть и буду — болваном!

            В год голодный спасет всю семью дядя Петя; дядя Петя зарплату не всю пропивает. Дядю Петю съедят ради личной наживы его озверевшие дети, и поэтому дяде нагана (заместо лекала), представьте себе, не хватает!

            Я смеюсь на учебник с названием «СССР», я смеюсь, как актер (из приезжих провинциалов); мне в пивной, как бы я ни старался, не скажут: «Пожалуйста, сэр!» Я — любитель семнадцатилетних старушек из оазисов нашей свободы — подвалов. Я был сделан значительно раньше, чем скрипнула койка; жил под панцирной сеткою гномик по имени Ленин, мне сказали, что я есть солдат своей родины, бравый и стойкий, отчего я на радостях выпил и стал алкоголик, богатый лишь тем, что я беден.

            Вера в уши вползает отитом души, как ни странно, и рот затыкает нужда под названием «Долг». Жму на газ. Всю машину трясет. Я — потерянный винтик. Эй, гулящая мама, Надежда, посмотри, я — ваш голый сынок!

            Я устал хохотать от великих эпох небывалых и эр…

 

            Как бы ни стремились двое к слиянию в любви, ничего, кроме взаимоуничтожающего страдания это «срастание» в жизни (в браке, например), увы, не приносит. Почему? Может, потому, что, объединившись через любовь в одну жизнь, двоим надо в этой жизни отказаться от индивидуального ума?! Любовь — непрерывный ток — не должна уподобляться сиамским близнецам: иначе для «высокого полета душ» она будет подобна батарейке с замкнутыми накоротко клеммами. Все вышесказанные слова — лишь попытка расшифровки давно известной мудрости: «Муж и жена — одна сатана». Ах… Эти «батарейки» либо слишком старые, либо «сели» от внутреннего короткого замыкания.

            И еще. Не загнившая за долгие годы, проведенные рядом, отстоявшаяся от мути лет жизнь супругов стариков, — «одной сатаны» — напоминает лесное болото на торфянике: вода его застойна, чиста и целебна. Такое в людском буреломе встречается не часто. Куда как чаще: два «генералиссимуса» при одном войске — семье — губят и себя, и войско: им до «одной сатаны» далеко, поскольку каждый — сам сатана, присвоивший любовь другого.

 

            Душа вернулась, как ловчий сокол, и принесла «добычу»: миры — прекрасны! Бескрыло тело. Души хозяин познал страдание; плебей, понявший, что он плебей, свободу прячет под маской злобы! О, жадность: это — сила! Лети, Охотник! Колпак запретов непроницаем для смертных. Но стоит сдернуть! И — крылья Зренья над жутью Знания, круг совершивши, ошеломят. Сгорает тело. Как ловчий сокол, душа послушна. Но от ее добычи плебейство плоти глотает пулю или шагает с многоэтажности — в никуда, чтоб сбросить маску и улыбнуться тем, кто себя считает живым; надменность трупа невероятна! Свободно тело. Тело свободно в смерти. Знаешь, кто ему помогает в этом?

 

            Недвижим в сосредоточеньи, ход внешних сфер вобрал зрачок. И усиляет бег вращенья гипотетический волчок! В универсальном катаклизме две ипостаси смеют сметь: то смерть, беременная жизнью, то жизнь вынашивает смерть…

            Но есть такое отрешение, что вопль твой и звездный вой, сойдясь в немыслимом вращеньи, зажгут не нимб над головой: но — каждый жест прикосновенья, и зла врачующий отказ, и пустоту могучей лени в любой из бездн разверстых глаз.

            Беглец часов, служитель дали, противник хаоса — Закон — стоит на вечном пьедестале, умом и чувствами смешон! О, карусель, вращеньем — брызни! Шепни, что «быть» равно есть «сметь». То жизнь, бегущая от жизни, то смерть, торопящая смерть.

 

            Временами он мог позволить себе быть щедрым, без ожидания воздаяния за добро. Глубоко скрытая подлость его состояла именно в том, что «мог позволить»; планируемая выгода — это зло второго порядка. В целях маскировки он умел выключать свою жадность.

 

            Патриархальный уклад жизни — самая надежная «подставка», на которую может опереться диалектическая спираль ее развития.

 

            Мы нужны друг другу до тех пор, пока способны терять другого или — уходить сами.

 

            Когда в песочных часах кончается «время», их переворачивают. Когда революционный плакат-восклицание умирает, надо заменить восклицательный знак на вопросительный.

 

            Я всегда дома.

 

            По лицу красивой женщины можно прочитать «прейскурант» ее развратности: красота, имеющая цену, продается!

 

            Только смерть — это серьезно. Только жизнь — это смешно. Жизнь и смерть — это нормально.

 

            Любить в последний раз следует, начиная с самой первой любви.

 

            Слово «если» — индикатор отчуждения.

 

            Она выбирает Его. Он ее не любит. Она обнажает все самые слабые стороны своей жизни и характера. Он желает исправить увиденное. Она позволяет. Происходит имитация любви.

 

            Помню о любви — значит, жду ее. Вспоминаю — значит, прощаюсь. Мгновение между «помню» и «вспоминаю» называю Любовь.

 

            Всякому хочется побыть оскорбленной невинностью, но невинности на всех не хватает; достаточно лишь оскорблений.

 

            Гремучая смесь дурного воспитания и плохого настроения.

 

            Общество награждает не героя, а себя в его лице, но за то, что награда преподносится герою лично, — в будущем общество и герой будут похожи на… покупателя и продавца. Теперь, чтобы сохранить статус героя, герой-продавец вынужден не геройствовать, а учиться выгодно продавать свой пример.

 

            Рекомендую в День рождения говорить человеку-именнинику особо изощренные гадости. Если он их переживет, эффект «рождения» будет полнее.

 

            Цветок пещерный поразил воображенье! Прощально хрустнул стебель в темноте: cтупай на свет! Поблек, как в униженьи, подземный уникум в блестящей суете…

            Вот точно так же хороша провинциалка в неброской жизни серенькой среды. Полюбишь ли?! Или бедняжку жалко, цветенья блеклость, украшенье темноты?

            Не в том отчаянье, что цвет сорвать посмел ты, а в том, что жертвы жаждала — она! И хлынул свет! И хруст, и крик момента, и озлобление поднялось, как стена.

            Какая тьма! Какой цветок во тьме! Он свет — по капле! — собирал в своей тюрьме.

 

            Она чего-то хочет, ах, кто ее поймет?! — То день-деньской хохочет, то целый год ревет. Метут года порошей, не холод и не зной: она была хорошей, она была плохой. Имея взор опасный, глядит из-под очков: «Какой вокруг ужасный избыток дураков!»

            Ах, люди, что же будет? Она чего-то ждет: полюбит и разлюбит — и часа не пройдет! Сам черт ей рожи кажет, сам бог зовет гулять. То «дважды два» докажет, то, вроде, «пять-ю-пять…» Бежать бы как на дальность, да губы шепчут: «Стой!» — Не сходится реальность с картиночкой-мечтой. На старте будет финиш. Она не верит: «Ложь!» Пойдешь направо — сгинешь, налево — пропадешь.

            Помады цвет бордовый, как смотрит — не сказать! Она цветок садовый, пора ее срезать, а то все хочет, хочет, никто, мол, не поймет… То день-деньской хохочет, то целый год ревет.

 

            Сомкнулись, наконец, как в трудном браке, в одном письме и пародийность, и завет, и тишина. Воображенье чертит знаки, которым в мире слов названий нет! Ночь, черная, как глаз гипнотизера, являет немотную пристальность небес. И длится вечно ожидание визитера, и любопытством, как костром, прожжен балбес…

            И то, и то, и это посетив, вернешься, полюбивши примитив.

 

            Да! Есть расход противоречий: жрец твердолобый, и банкрот, и тот, кто лечит нас увечьем… Бесчеловечно все, что вечно, но ценно — что наоборот. Воспитан всяк полумашиной: ты повторяешь, иль живешь?! То манит бог своей вершиной, то черт зовет в свою дружину… Глаза закроешь и — хорош! Ни расстоянья, ни уют противоречий — не убьют.

 

            Простая арифметика лежит в начале бездны, — что ни числом, ни слогом не понять, лучом не выверить и шестерней железной не перемочь того, что плоти — не родня. Гоним вперед прозрением прапращура; скопив события, ты их опередишь! И в будущем найдешь себя пропащего, и в бывшее, сколь сможешь, поспешишь… Сума и сумма бытия наполнятся до края, слова уснут, вспорхнет цифири глупой стая.

 

            Был у меня любимый человек. Но он ушел. Осталось существо по имени Жена. Похожи внешне эти близнецы!

 

            Искусство редкое — напиток жизни пробовать. Не всяк поймет: обжора хочет есть!

 

            Не отражают ли зеркально простые элементы мира и связи, и взаимодействие между ними — связи и взаимодействие миров одушевленных? Устойчивому элементу соответствует устойчивый мир. Может, поэтому развилась тяга человека к инертным металлам? А насинтезировав новых, искусственных сочетаний веществ, не создал ли человек катастроф где-то ТАМ?! И не пора ли ждать «отдачи», как после выстрела?

 

            Что названо — уже присвоено. Прольется время и даст всходы явь.

 

            Если посмотреть на Землю, как на большую «голову», то пленка жизни на ее поверхности напоминает «серое вещество» человеческого мозга: все знают, что оно есть, а зачем — непонятно.

 

            Как толпа реагирует на своего кумира? В ней, в толпе, враз присутствуют два крайних желания: либо отдаться кумиру, либо разорвать его на части.

 

            Вы будете наивно полагать: мол, прошлого кулак разжался, и выпустил немого — догонять… Нет! Я — дождался! Поодиночке и всех вместе вас подкараулил я в соседнем коридоре, и, как в нокаут, р-р-раз! — отбил вам время. Вас не любовь, а ужас будет греть: жизнь — повторенье?! Мы все обречены успеть под скоморошью медь, раскланиваясь, жить условностью божественной арены. Вы думали, что я вас догонял?! А я следил из темного партера, как ветер времени ронял и плоть, и веру. Я долго ждал! В засаде будущего хуже быть, чем в смерти! Давным-давно завиты сети. И вот — поймал: вас, резвых и двуликих, и самого себя в кишащей массе, и весь арены круг… Эй, друг! Пожертвуй для калики забвенье в часе немого постиженья хода всех часов.

            О! Не будите сов, уснувших в ожидании: сильней молчаний заклинанья нет!

 

            Антей беспомощен в отрыве от Земли. Театр без зрителя парализован. Живущий без нужды, не прозорлив. Привыкший чувствовать, рассудком не взволнован. Мудрец без чувств — определенности слуга. Обильный стол — досада для гурманов. Сердечный ум — богатый балаган. Упрямый дух — забава для тиранов. Себя изрекший — житель пустоты. Чем истинней — тем более под покровом… Для тени тела светочу расти б. Смирению огонь не уготован. Где прихоть есть, там нет определенья. Искатель формул прихотлив до околенья.

 

            Мужчина «подвижен» в своих увлечениях: женщинами, яхтами, охотой, литературой, политикой, друзьями, работой… Если женщина одержима идеей домоустроительства, то она всегда будет стараться превратить мужчину в «недвижимость» — самый надежный, с ее точки зрения, «капитал». Женщина недальновидна. Женщина консервативна. Именно поэтому она, зачастую, «разоряется», то есть теряет всё: веру, надежду, любовь… — на одного люмпена любви в мире становится больше.

 

            Ее логика: «Я теперь стараюсь жить так, чтобы только мне было хорошо — тогда всем вокруг от меня хорошо будет… Это очень легко: мне теперь всё нравится!»

 

            Письма сочинять — мука для меня великая! Сколько людей обиделись! Шлют конверт за конвертом, а я молчу. Не потому что чего-то там… а просто, если человек дорог и запомнился, то я его как бы в самом себе ношу — всегда рядом. Зачем еще писать-то?! Сведет судьба — поговорим, будто и не расставались. А если не получится разговор — чужие, значит, стали. Хоть так крути, хоть этак — ни к чему письма, коли любишь и помнишь. Зачем спешить свидетельствовать: ку-ку, мол? Письма-то всегда на девяносто девять процентов — пустота, ни мысли, ни чувств толком нет. Тьфу! Если можешь молчать — молчи! — советовал классик. От этого будет казаться, что и ума, и чувств — через край! Загадка, так сказать.

            К чему это я всё? Ах, да! Вечером как-то мы здорово надрались. Напились, то есть. Утром — подыхаю! — еле приперся в редакцию. Сел за стол, трясусь, мерцающий пульс внутри слушаю… Редактору, Пашке, еще хуже — ему с утра в обком переться! Ну, ничего, коллектив у нас закаленный, очень творческий! Тут и Пашка появился.

            — Бери бумагу, старик, — говорит мне мрачно, складка над переносицей, синева под глазами, — бери, бери! Письмо Брежневу накатать надо. День рождения у него.

            Голова хоть и болит, но реакция у меня еще здоровая.

            — Иди на х..! — говорю.

            — Выговор получишь! Почему на работе с похмелья? — Пашка относился к руководителям типа «неврастеник»: мог дров наломать, но мог и извиниться после.

            — Охерел, что ли? — дальше спрашиваю. Словарный запас не велик с утра, но на интонацию нажимать — хорошо получается.

            — Обком партии получил ЦУ из Москвы: надо навалять генеральному секретарю к юбилею письмишко-поздравление. От имени республики. Партийцы наши посоветовались и решили, что лучше всего поздравить этого пердуна от имени молодежи. Поручили комсомолу. А там — кто? Там и писать-то не умеют! Попросили меня. Я сегодня не могу. Так что — давай! К обеду что б было всё готово! Начнешь так: «От имени многотысячного отряда комсомолии Удмуртии…»

            Меня аж замутило от несправедливости. Почему именно я? Дальше спихивать-поручать проклятое письмо было некому.

            Пришла постепенно остальная похмельная «команда». Пашка строго приказал в комнату ко мне не заходить: «Не мешайте, он письмо Брежневу пишет!»

            Я отупело глядел на чистый лист бумаги. Увы, никаких других слов, кроме «херов», в голове не имелось. В комнату иногда заглядывал Пашка: спрашивал коротко, торопил по-свойски. Я сидел, мысленно кроя и Пашку и Генерального вместе со всей ихней партией… Я уж совсем было отчаялся, когда рука сама неожиданно вывела обращение-титул: ДОРОГОЙ БЛЕВОНИД ИЛЬИЧ!

            Дальше пошло — как по маслу!

            Прискакал Пашка, прочитал, буркнул: «Молодец!» И — понес бумажку, поправив кое-где, — наверх, наверх… Чтобы там тоже приложились и поправили кое-где да чуть-чуть. И — дальше: наверх, наверх… Чтобы Блевонид Ильич на своем празднике рюмочку хлопнул бы, прочитал и чтобы ему совсем приятно стало: надо же, как помнят, как любят батюшку!

            День прошел. У кого-то обнаружились деньги; мы еще скинулись, еще заняли и — сняли стресс от трудового напряжения.

            И я веселился. А, знаете, как меня товарищи по работе наградили?

            — Блевонтий! — говорят. И всё тут. Всем очень смешно было. А, вообще-то, меня Лёвой зовут. Но я, к сожалению, не еврей.

 

            Я — робот! Я — очень сложный робот! Я очень нравлюсь самому себе! Умею всё: разъединять природу и создавать модели, руководить машиной и сочинять, любить и жертвовать, и ненавидеть. Ищейку-душу мой интеллект-хозяин для пользы держит на поводке. Я — робот! Я, говорят, отголосок Бога, который имя дал: Человек. Я — робот Бога. Приказы неба не подлежат сомнению! Я выполняю их, но не так, как небо того хотело. Как на покойника, воет душа-ищейка на практицизм. Я откупаюсь порядком от хаотичной жизни. Робот! Я собственное подобие делаю из железа! — Глядите, Бог, и смейтесь: этот урод из жести воображает! Он очень нравится самому себе — он умеет всё. Это я его научил порядку! Теперь нас двое, понимающих вдвое. А именно: Бог — есть робот! Ха! Ха! Ха! Это открытие универсально: един я во всяком «Я», но различен — в лицах.

 

ИГРЫ ПОДВИЖНОЙ МОРАЛИ

 

            В кабинет к врачу-мужчине зашла хорошенькая женщина.

            — Я — врач! — напомнил врач сам себе мысленно. — Раздевайтесь! — сказал он.

            — А вы?! — удивилась она.

            Врач воткнул себе в уши стетоскоп. Он вздохнул и приложил раструб слуховой трубки к телу пациентки, стал внимательным.

            — Кобель ты, а не врач! — сказал изнутри кто-то. — Я на эту шлюху, между прочим, половину всех доходов спустил.

            Врач обиделся, но как профессионал, он был сдержан.

            — Представьтесь, пожалуйста, — попросил он мысленно.

            — Пожалуйста. Алеша Попович, советский мафиози. Между прочим, советская мафия — самая лучшая мафия в мире.

            — Попович — это отчество или… национальность?

            Но тут врач передвинул стетоскоп чуть в сторону, и уже другой голос сказал:

            — Надо по-простому выражаться, по-рабочему. Эх вашу мать, Нину Максудовну! Сколько же терпеть-то можно? От имени простого труженика…

            Врач испугался и быстро передвинул хоботок стетоскопа куда-то вниз. Тут же барабанные перепонки прогнулись от давления.

            — Вы обязаны платить взносы! Нет-нет, деньги уберите, не думайте о них вообще. Вы будете платить мне взносы — собственными детьми!

            — Кто это? — подумал врач.

            — Я — солдат партии!!! — властно ударило в перепонки.

            Слушать еще ниже было боязно. Врач обошел женщину и приложился к солнечному сплетению. Там разговаривали уже сразу несколько собеседников.

            — Тебя как зовут? Ты импотент? Нет? А где тогда твоя баба, и чего ты всё шляешься, шляешься и ничего не сопрешь?

            — Мою бабу зовут Муза, она приходит редко и ненадолго… Вот посмотрите на портретик.

            — Это же моя баба!

            — Нет, моя!

            — И моя!

            — Тихо! Алеша Попович идет с этой… с Музой.

            Врачу стало неудобно, что он слушает чужие разговоры, и он приставил металлический кругляшок стетоскопа к собственному лбу. Тут же в ушах прозвучало:

            — Чего изволите, Сократ Иванович?

            — Я — врач! — решительно вспомнил врач.

            — Одеваться? — спросила женщина.

            — Согласно рецепта, — сказал Врач.

            — Рецепт по-латыни? — уточнила женщина.

            — Да. И передайте привет Нине Максудовне, — сказал врач.

            «Я простой труженик, — подумал врач. — Почему у меня не еврейская фамилия? С еврейской фамилией мне бы платили больше. Если бы, конечно, не партийные взносы и не алименты…»

            — Я запишу вам помадой на стене номер моего домашнего телефона, — сказала женщина.

            — Спасибо, — сказал врач. — Вы вдохновляете меня: я забываю свою профессию.

            — Раздевайтесь! — сказала она, забирая у врача стетоскоп и приделывая слуховые дуги к своим ушам. — Так-так, послушаем…

            — Сука ты, а не Муза! — сказал изнутри кто-то.

            — Следующий! — крикнули из коридора.

 

            Люблю тебя. В тебе — всех женщин мира! И твой протест: ты хочешь быть одна. Не на гарем бухарского эмира — моя любовь на мир поделена! В тебе я вижу лица и явленья, и дула ночь, готового к стрельбе, и юность, и усталость в отдаленьи… Но ты не видишь этого в себе!

 

            Когда б не рвать нить пуповины, срок спустя, — и мать возненавидела б дитя!

 

            На листе на медном — чекан. Мастер спит. Молчит металл. Он устал быть человеком. Он устал быть. Он — устал!

 

            Как «перевернуть мир»? Надо очень сильно толкнуть его вперед, или наоборот — тянуть назад. Надо просто выбрать что-то одно. Тогда «перевернется» быстро. Поручить дело либо отличникам, либо одним лишь двоечникам. Парадокс России в том, что верх здесь берут по очереди то «двоечники», то «отличники», и колесо жизни «переворачивается» соответственно: то вперед, то назад. Ни туда, ни сюда, в итоге.