Лев
Роднов
МЫСЛИ
Прокуроры в своих публичных
выступлениях часто употребляют слово «совесть». На очередном республиканском
совещании районный прокурор закончил свою речь так: «Моя совесть чиста. А вы
можете спать, как хотите!»
Законы сердца намного старше законов
ума, и уж, тем более, законов какого-нибудь государствишка. Государство в
России меняется вместе с государем. Новый царь — новое и царство.
Государевы законы — от престола до престола, а законы сердца — на все
времена. Так что сердцу указ — только собственный царь в голове. Присказку
сказал, скажу и сказку. Придворных поэтов хоронят дважды: сначала они хоронят
себя заживо сами, а уж потом — как положено.
Пассажиры планеты Земля нервничают, они
не без оснований чувствуют себя заложниками в этом беспримерном космическом
полете. А в полете участвуют и дураки, и террористы, и фанаты идей. «Кто
виноват?» — на русский лад вопрошают взволнованные пассажиры. И находят
ответ: державы-дураки, страны-террористы, государства-фанаты. Затем наступает
очередь второго сакрального вопроса: что делать? Скорее всего, дураков будут
учить, бандитов уничтожать, а фанатов изолировать. Если успеют, конечно.
Когда мы начинаем вспоминать свое
детство? И почему? Очевидно, с какого-то момента бытия наступает нехватка
открытий, всего того, что случается впервые, и тогда голодный мысленный взор
обращается к неистощимому источнику — к началу начал. Личное прошлое
надежно, как ангел-хранитель. Конечно, оно не способно вести в неведомое, зато
оно щедро, как аппарат искусственного дыхания, питает уставшую душу.
Мы уйдем, а книги — останутся. Это
правильно. Плохо ведь, когда иначе: книги уходят, а мы — остаемся… Это
значит, что людское время опять завихрилось, в нем появилось встречное течение,
вновь образовалось застойное место, болотце истории. Книга делает течение
времени видимым. Книга — это братская могила человеков в небе. Плохо,
когда случается переворот и земля становится братской могилой для книг.
Одни тратят время жизни на то, чтобы
«стать» человеком, другие тратят не меньше усилий и времени, чтобы им
«казаться». Знаете, я подозреваю, что в итоге всех усилий «стать» и
«казаться» — одно и то же.
Религия клонирует души, образование
клонирует разум, а техника вот-вот научится клонировать форму. Кто такой «клон»?
Он ведь не только одинаково со всеми выглядит — одинаково думает,
одинаково чувствует. А это началось за много тысяч лет до нас. Клонирование
спускается с неба.
Я есть возможность для другого
человека. Другой есть возможность для меня. Складываясь, наши возможности
преодолевают невозможное.
Слова — удивительные разведчики!
Они способны подняться над событием и даже намного опередить его, способны
создавать в любых временах мосты и ловушки, они — гении образа: слова
рисуют то, что видит и слепой.
Вокруг реального невидимого всегда
вертится масса шарлатанов, спекулянтов, которые сами по себе мало что значат,
зато «при ком-то» или «при чем-то» они — величина! Невидимку-веру можно
«раздуть» до величины чудовищной. И шарлатаны тогда обретают чудовищную власть.
Прошлое — прекрасный напиток! Его
можно пить душой и сердцем. Отстоявшееся, перебродившее время необычайно
светло! Мутное «сусло» повседневности, «тяжелый осадок» перемен — всё на
дне; не баламуть прошлое до самого дна, не порть вина времени! Прошлое —
не урок; прошлое существует для наслаждения.
Для создания чего-то действительно
бесценного достаточно снять бирку с ценой. Именно «бирка» мешает мне любить в
России то, чего здесь нет, не было и никогда, наверное, не будет — Родину.
На всем, на всем вокруг есть своя непомерная цена: долг, вера, обязанность,
деньги, кровь…
Я знаю, что все люди чужие. Но к любому
из них я отношусь, как к родственнику. И мне не понятно: почему родственники
относятся друг к другу, как чужие?
Где-то в носу у нас свисают, как мох,
малюсенькие клетки мозга, отвечающие за сигналы обоняния. Все остальные
раздражители мы получаем в закодированном виде, через специальные
приборчики-рецепторы, так сказать, через посредников. А вот обоняние мозг
почему-то не доверяет никому: сам нюхает, напрямую. Наверное, истина — в
запахе! Самые тонкие наблюдения относятся именно к этой стороне чувств. Ну,
например, даже я заметил: в первые годы нашей совместной жизни жена перед сном
ела мятные таблетки, а сейчас — ест чеснок. Запах изменился: моим мозгам
есть над чем поразмышлять…
Идеализм внутри человека должен расти и
увеличиваться пропорционально росту всей внешней безнравственности, иначе не
удержать в равновесии ни самого человека, ни его мир. Старики справедливо
говорят: «Плохо!» Впрочем, они умрут и, как всегда, будет «еще хуже», то есть,
по-другому. И появятся иные старики, но скажут прежнее: «Плохо!» Поэтому я учу
своих детей сразу двум вещам: идеализму и старости. Так я желаю им счастья.
Замечательно, когда больной всё время
говорит о здоровье: он нацелен на лучшее. Но в жизни гораздо больше
противоположного: больной говорит о болезнях. То же и в искусстве. Самая
трудная вещь в искусстве — это оптимизм.
Обычно я жду, когда вижу, как сразу
несколько дорог судьбы предлагают свой выбор. И не просто жду, а — замираю
в особой неподвижности, полнейшем опустошении и безразличии ко всему. Это
важно. Потому что каждая из дорог — это еще не пойманная Жар-Птица, и
важно ее не спугнуть, важно не мешать ей, чтобы она сама тебя выбрала. Какая
выберет — туда и пойду.
В идеале время — это точка. В
точке времени нет. Как у бога. Может, поэтому русская душа так стремится «дойти
до точки»? Каждый здесь ищет свой собственный вариант. Живое мгновение — не
для толпы.
Беззаконники создают законы. Для того,
чтобы подданные могли верить в «правду» от имени закона.
Жизнь — это физическое место, в
котором накапливается особая «сумма» бытия: время, опыт, сила, деньги, вещи,
традиции. Подлость государства заключается в том, что оно делает «местом
вложений» не самого человека, а какие-нибудь конторы. Поэтому «прибыль» себя
самого получить очень трудно.
Поделиться слабостью можно только со
слабым.
Родительская беспомощность выглядит,
как непрерывное ухаживание; политическая беспомощность — как тотальный
контроль.
Чтобы скрыть собственное важничанье, мы
обожаем говорить о чужой гордыне.
Когда-то, давным-давно, мир вокруг был
никакой, копеешный, а Человек — богат. Решили они сыграть друг с другом.
Игра называлась: жизнь.
*******************************************