Лев
РОДНОВ
УСЛОВНО
СВОБОДЕН
Особенная нотка в музыке моего
внутреннего мира — общение с заключенными. Меня почему-то всегда к ним
тянуло. Возможно, привлекал сам авантюризм контактов, соблазнительный флёр
общений. Зеки в России всегда были свободнее граждан. Свободнее внутренне,
употребившие эту свободу во вред себе и другим. Вред меня заботил мало, меня
интересовала формула свободы. Те, с кем я случайно встречался на почве
романтических провинциальных приключений, были легки на откровения, нуждались в
человеческом участии и душевном тепле. В качестве «Золотого ключика» между
мирами мы обычно использовали стакан, до краев наполненный напитком дружбы и
доверия — «бормотухой». Огромная Россия не одну тысячу лет воспитывала
своих чад на сверхнедоверии: самоедством, пытками, доносами, тюрьмами,
рекрутчиной, рабством, проверками, героической глупостью или духовным
оскоплением. Разумеется, тюрьму не любят ни тюремщики, ни заключенные. Ее никто
не любит. Однако Россия — тюрьма несомненная: и тело, и разум, и чувства
содержатся здесь в обязательных кандалах. Такова традиция. Особый «наш» путь,
особое «русское счастье» — преодолеть непреодолимое и полюбить жизнь, хоть
на миг, хоть на полрюмочки, полюбить другого живого человека таким, каков он
есть: без унизительного недоверия и проверки. Зеки на это упражнение годились
сразу же. Они рассказывали мне о своей бездомности, о благородстве внутренних
порывов и жестокости случая, о собственном безволии и надежде на мифы; я легко
оставлял случайным неопрятным людям, ворам, ключи от собственного дома,
легкомысленно брал на сохранение их деньги и документы, говорил с паханами на
философские темы, орал под гитару сам и слушал ответно слезливый «наив» под бренчание
жалобной первой струны. На краткий миг тюрьма исчезала, потому что мы жадно
слепли от глупого, но самого верного русского счастья — забыться,
забыться, забыться! Проверяющий этого не поймет.
…Как-то в разговоре с офицерами колонии
я неожиданно повернул русло беседы в направлении телевизионного сценария.
«Мужики, у вас ведь в зоне есть баня для заключенных? Есть. А не слабо голяками
вместе с вашим подопечным контингентом на парок? Идея такая: сидят голые
мужики, обсуждают общие какие-то темы. Жизнь, которая, как известно,
одна-единственная на всех. Ну, сидят, парятся, а потом хорошему приходит конец:
каждый одевается в свой мундир — одни в форму, другие в робу… Мундиры ведь
правят жизнью!»
Сниматься офицеры перед телекамерой не
побоялись, согласились сразу же. А зеки идею забраковали. Слишком уж «в падлу»!
Глупый вопрос, заданный правильно,
обнажает глупость ответов. Вопрос — это наша жизнь. А ответ? Ответ —
это наши мундиры! Рабочие и парадные, мини и бикини. Например: «честью»
государственного мундира удобно прикрывать личное бесчестие… Поэтому так любим
мы тех на Руси, кто не имеет вообще ничего: они — наш вопрос, мы — их
ответ. Правда, никто не знает, кого подразумевать под словом «они», кого под
словом «мы».
Во всем мире горе — человеку не
друг. А на Руси — горе сладкое. В статусе государственной значимости.
Свобода здесь или кричит страшным голосом, или плачет так же. Потому что
она — посмертна. Сладок суицид: хоть в бездонной бутылке, хоть в смиренном
унынии. Рабовладелец заставляет раба восхвалять мораль рабовладельца. В конце
концов, раб бунтует и захватывает власть, но… продолжает восхвалять мораль
рабовладельца.
Привкус декаданса, возвышенного упадничества, картинного
финала — что-то в этом есть очень привлекательное. Русская рулетка крутится
не в патронном барабане, нет, — она крутится в мыслях, в сердце, во всей
истеричной натуре русского человека. Все эти внутренние «выстрелы» —
вхолостую, напоказ, для шумного куража и бесплодной суеты. Но никогда не стоит
расслабляться с русским человеком. В «барабане» его судьбы обязательно есть
хотя бы один боевой заряд — для себя. С одной существенной поправкой на
особенность характера нации: это «для себя» может оказаться всем миром.