Лев РОДНОВ

 

Подборка стихотворений для журнала «Италмас»

 

Хватаю прошлое, как ящерку, за хвост,

благословенна будь, наивность! –

и красного заката красный воск,

и грешников игра в невинность.

 

О, я его поймал, тот миг – любить! –

когда клонились дерева над нами

и ласточки, крича, стремились вить

невидимую нить под небесами.

 

Нет, все не так, мой друг, произойдет…

За кем погнался я, тот гонится за мною,

и прошлое, как хищник, рвет и пьет

кровь тишины и плоть земную.

 

На влагу губ осядет медью слов

обиженность и чувств неизреченность.

Не покидай меня, наивность, я готов

для звездочки одной быть небом черным.

 

*        *        *

 

 

Случайность, тихая случайность

обворожила две души,

но вдруг разлукой увенчалось

искусство чувствующих – жить.

 

Никто над выдумкой не плачет,

душа душе – давно не власть.

Я просто жив. И это значит:

жизнь, несомненно, удалась!

 

*        *        *

 

 

Тобою живущий друг,

швыряющий год за годом,

восходит на новый круг

сближения с антиподом.

 

Заткни его жадный рот

медлительным поцелуем –

продлит стихотворный род

постели кричащий бубен!

 

Граница и перебежчик:

как быть, коли скучен мир?

Преступность сердец излечит

от недолюбови флирт.

 

Встану, замру босым,

тающих лет не убудет…

Хочешь, у нас будет сын?

В нем, бывшие, оба будем!

 

 

*        *        *

 

В безжизненной провинциальной глубине,

где ил во рту и мхами порастают руки,

нас окрыляет брань и согревает снег,

и возбуждает одномерность скуки.

 

Не в силах разрешить пространство,

внутрь слепоты преобразуем яро

иных земель целебную прекрасность,

иль верим в ненасытность мавра.

 

Слова шуршат, как шепоток соломы:

в звероподобных снах неотразимы тени!

И сломлен тем, что он никем не сломан

стакана мыслящего гений.

 

Нет выхода в ином. Найдем друг в друге,

как дети, волшебство самоотдачи…

Зачем нам твердь? На образе и звуке

содержат небеса чтецов прачек.

 

*        *        *

 

В немоте языка, вне движения

безрасчетная робость ждет:

кто ты, вечная моя женщина,

сколько лет еще, сколько дён?

 

Безглагольная, ты существенна

в предложении с запятой…

Многоточие, как сошествие

от признания – в мир иной.

 

Жизни зверь в ноябрях стремится

шкуркой набело полинять.

Сердце прыгает старой птицей,

взгляда черного не поднять.

 

*        *        *

 

Лихой пилот, водитель тела,

детеныш демонов, душа,

благословляет финиш, беглый,

и – воспаряет не спеша.

 

Круговорот ее в природе

питают грубости земли –

от всех одежд беглец свободен

в неизрекаемой дали.

 

И мы с тобой, как дух, нагие,

крест-накрест губы положа,

спасенье ищем и погибель –

с душой сливается душа!

 

В комочек стыд, обняв колени,

свернется – финиши просты:

нам бесконечное паденье

не отличить от высоты.

 

*        *        *

 

 

Сквозь клочковатый мрак полунакальных ламп

ботинки, крадучись, носками, компасу подобно

стремятся в гавань снов, на пол прихожей.

Не каждый раз теперь хозяин может

свой покидать диван, раскинувшись, как краб,

упершийся в экран не взглядом – костью лобной.

 

Зачем идти? Чтобы воткнуть в набухший дождь

тупой конец зонта? Не велика морока. Скука,

она, проклятая, подошв прошивку портит!

Смысл есть не в этом житии; и тем он благороден,

что бродит в лености и в логике уступок:

пора прилечь... В ближайшей туче – ангелы подошв!

 

Я эти странные слова пишу, чтобы отвлечься,

чтобы любить любить любовь своей любимой.

Дождь слишком затянулся.

 

*        *        *

 

Насладившихся битвою, мучает дух перемирия.

Воспевших убогость, богатство красивых печалит.

Веселому страннику, словно болезнь, остановка.

Влюбленные спят.

 

Текут изречения в русле не слова, а цифры.

Торгующих страхом никто не изгонит из храмов.

Дракон океана проснулся и брызжет слюною на сушу.

Влюбленные спят.

 

Не скальпель, а память плоть времени надвое делит.

Утративший вкус обладаний утешится смаком потерь.

Сквозь сито крушений просеяны всхожие зерна.

Влюбленные спят.

 

*        *        *

Тело что вопль, наднемотная веха,

Кратко восстанет под сводами: "Где я?!"

Гулок вопрос, да в ответ ему — тихо...

Тело что призрак. Лишь памяти эхо

Несколько раз отразится, слабея,

В трех-четырех поколениях крика.

 

*        *        *

 

Наитие стечет в мечту и в мысль,

чтобы родиться в звуке и отлиться в знаке.

Читай! — Поймешь, какого черта сбыл

небесный лавочник земной собаке.

 

Чу, сторожи чертог да получай

паек души — приваду слов и чувства…

Хозяин спит. А его пес — печать.

На небе пир, когда берут на чай

последний разум у собачек грустных.

 

Чем отслужить? Да так себе, на чай… —

отдашь лишь душу, чтоб ей было пусто!

в обмен на флаги.

 

 

*        *        *

    Осенняя дача, галоши и насморк,

    Прокисшие листья на солнце странны.

    А вот и диван! Не хотите ли на бок,

    Лицом отвернувшись от этой страны?!

 

    Прекрасные грёзы! Париж и поэзы!

    Отчаянный храп, словно крылья, силён...

    Осенняя дача. Сентябрик болезный:

    уснёшь - укорочен, очнёшься - длиннён.

 

    И руки немыты, и очи не блещут.

    Так чем же мы живы, слова говоря?

    Окрепнут иллюзии, сделавшись вещью,

    Да скрипнет диван: «Зря уходите, зря!»

*        *        *

Кто видел даль, тот просто соотнес

Законченный покой с вещественностью слова.

Покоем взятые возьмут свое. Но мозг —

Себя продолжит продолженьем в голод.

 

Огней заречных световой горох,

Упал в закат, в одежды старости, как в ваксу,

И осень дует мундштуками бронх,

И облака простор пересекают брассом.

 

Все пыль, все рождено не целым,

И мысль, и образ дикий знают труд:

Церковный в черном черт, и царский в белом —

Тьму освещают, но огней не подадут.

 

Зерно мгновения не прорасти пустыней!

Жив до поры, пока в заречных светляках

Блуждает сила и рассветный иней

Сужает даль до ремесла в моих руках.

 

*        *        *

Опять людям долбят: «Так надо!».

Смирились… Какого рожна?!

Обман стал простым, будто правда,

А правда — безмерно сложна.

 

Уходят болезные дети

Обиду держать и ружье.

Надежд крестоносные сети

Раскинуло в небе жулье.

 

Не требуя, не понимая,

Довольные хари влача,

Бредет по погостам Мамая

Мой бедный народ, хохоча.

 

*        *        *

 

Сказочник в сказку не верил,

но, все же, ее рассказал.

И слушатель сказкой измерил

Обманутой жизни вокзал.

 

Неспешный хрипел репродуктор

о том, что срок жизни — транзит,

что сказка, плацкартная сука,

не хочет бесплатно везти.

 

Накоплена слабость в суставах,

да знак пустоты за плечом…

О сказочно быстрых составах

соври напоследок, внучок!

 

*        *        *

 

На всякий день ума не напастись,

На взгляд и возглас духом не ответить.

Не убежать! Не хватит Палестин…

Что остается? Смерть. И — дети.

 

Земля покрыта зычным самозванством,

Чарует пришлых и гнетёт своих.

В подъезде грязном малолетний гангстер

Судьбу целует, коротая дни.

 

Кто тянет ближнего, кто тянется за ближним,

Всех горизонтов даже миром не достать.

Завещано: важнее жизни — выжить!

И никому не избежать креста.

 

*        *        *

 

След упал и навеки остался

В приаргунской пыли.

Пел мальчишеским басом

О тоске замполит.

 

Водка смазала горло,

Механизм злой души,

Замполит сидел голый —

Баней холод глушил.

 

Как подстрелено, солнце

Полегло в ковыли:

«Жаль, что я, блядь, не Моцарт!» —

И еще, блядь, налил.

 

*        *        *

Не знаю, чтобы знать!

Душа покончила с собой —

Забылась навсегда в печальном храме.

Здесь власть глаголет и ведет слепой,

И задыхается от позолоты странник,

Случайно заглянувший внутрь,

И — отшатнувшийся: о, колумбарий духа!

Здесь, право, ад: курится дурь

И сладострастно слезы льют старухи.

Душ купленность не примут в небесах, —

Взывающих к могильной ноте,

Ниц падших и превозносящих страх,

И доносящих на веленья плоти…

Горят огни перед распятием гурьбой,

И сыт вампир, пророкотавший: «Амен!»

Душа сама покончила с собой —

Забылась навсегда в печальном храме.

 

*        *        *

Хранил мой город деревянный

Горизонтальный образ мысли:

Заборы, протяженность луж и ямы,

И проводов волноподобные провисы.

 

Он слишком плоскостной, как мох,

Казенные скрывавший тайны,

Роднивший всякого, кто народиться смог

В живосплетеньях городской поляны.

 

С древесным градом завершился флирт.

Сады снесли. Квартироваться — дали.

Сплошные незнакомцы гонят лифт

В двенадцатиэтажной вертикали.

 

*        *        *

 

Легко сказать: «Любви не существует!» —

Когда она тебя в расчет уж не берет…

Мужланов мощь одна во сне кукует

И женщин красота сама себе уж врет.

 

Мы образуемся в любовных поединках.

Но непонятный созревает плод:

Ленив рассудок и душа, как льдинка

И чувств глубины перейдены вброд.

 

*        *        *

 

Границы пали, жизнь сбежала,

В иную даль, в стакан вина.

Всемирной гордости не стало,
А местечковая — смешна.

 

И флаги есть, да нет победы…

Как нет и канувшей страны.

Лишь покалеченные деды

Имперским пугалам верны.

 

*        *        *

 

Расчета не было. Лишь в этом был расчет —

На верный случай, на размах удачи:

Искали люди рай. А старый черт

Телегу вез и матерился смачно.

 

Рога отпали, голос стал медов…

Куда пришли? И не пойти ль обратно?

Рассчитана до запятой Его любовь:

Мышь — в мышеловке, сыр отныне, платно.

 

*        *        *

Смирён безволием, как цепью,

Народ, что мрачно знаменит.

Тут лоно веры лоном церкви

Подлец какой-то подменил.

 

Бредут в убогом хороводе

Очаровавшиеся тем,

Что ничего не происходит

С неподнимаемым с колен.

 

Спасайтесь, демоны — крылаты!

С их ненасытных образов

Струится вдаль рука разврата,

Печалью делая любовь.

 

Жует с упорством граммофона

Заевший звук голодный рот.

Се преступленье — вне закона,

Как вне разумия — народ.

 

*        *        *

 

Жизнь не рассчитана «на дальность».

Милее всех земных причуд

Сиюминутная глобальность

Неиссякаемых пьянчуг.

 

Бурлим в пространстве говорливом,

Волнует мебель и базар…

Про город, слизанный приливом,

Как сплетню, диктор рассказал.

 

*        *        *

 

Какие странные заметы:

Сколь затемненье не готовь,

Свет, отраженный от предмета,

Внутри меня — реален вновь!

 

*        *        *

 

Учеников остаться не должно!

Мудрец идет невидим и неслышим,

Роняет в пыль слов новое зерно, –

Ах, как смешно: кто ж пылью дышит?!

Кто не готов, тому не суждены

Часы судеб без приводов пружинных.

Скопцы небес! Насильно, зажжены

Сердца рабов, их фитилёк наивный.

Умри, кумир, без выхода в сие!

Пусть люди пьют, плодятся, говоруют,

Взлетают, рушатся, кривляются в белье…

И бога пусть творят.

А не воруют.

 

*        *        *

Нет времени прошедшего,

Есть времена идущие,

Нет человека бывшего —

Есть опозданье ждущего.

Нет ничего несвязного.

Но в немоте бессвязности

Слоения тайн показаны —

Чтобы язык жил разностью.

Колонна мыслит формою,

Певцу дано — стремление!

Зачем душа голодная

Клюёт зерно сомнения?

 

*        *        *

О, память, память! Слой за слоем

Ты безымянной ляжешь в холм,

Лишь будут дети над тобою

Кичиться доблестным стихом, —

Тем, что над мрачною стихией

Овеществлённою мечтой

Взлетает с именем: «Мессия!»

И обновляется — «Долой!!!»

 

*        *        *

Из точки новых интересов вырастает круг

Друзей и дел, скреплённых прочной нитью —

Забот, времён, новаций, чувством прав и риска...

Богат лишь тот, кто жажду быть в ремёсла обращает!

Надёжность — это способ быть открытым.

Подобное к подобному стремится: пустое к пустоте, а сила к силе.

Жизнь есть вопрос; решение лишь в том, кто сам — ответ.

Сложение вопросов бесполезно, сложение ответов — свет!

Не чудеса, а рост — препятствия даёт перешагнуть:

Здесь мысль находит мысль, и чувству внятно чувство.

Союз единомышленников прост, когда он нужен,

И скреплены взаимностью плоды больших усилий.

Метал в металл врастает в пламени плавильни,

Так человек врастает в человека в трудный год;

Испытанная дружба — сплав.

В ряду друзей что легче и прочнее?

Собою быть, своё иметь, себя сберечь.

 

*        *        *

Была дорога к сердцу

Сквозь бурю слов и лет.

Дошла. Открыла дверцу…

А там – поэт…

Сидит. Сосредоточен.

По клавишам: бряк-бряк.

И сердце точит, точит…

Как яблоко – червяк!

 

*        *        *

Влюбиться не трудно.

Вдыхаемый воздух

Един для двоих, разделенных.

Не суть!

Любовь безрассудна. И это угроза

Тому, что есть дом, — от того, что есть путь.

 

Ах, глупое сердце! Беречь, иль беречься!?

Надежды бессмысленны там, где расчет.

Надкушенным яблоком в звездности млечной

Луна сквозь ночное волненье течет.

 

Надену ботинки, в делах позабудусь,

Куплю пропитанье, земное продам...

Зачем это все?..

Я люблю тебя, юность!

Глаголю в рассудке, молчу по складам.

 

*        *        *

 

Впервые  рушился он так: в последний раз!

В последний раз она готова,

                                                 как опьянев, на безрассудство.

В последний раз?

В последний раз!

Неубиваемая власть

Сердечных уз сближает нас...

И двое — всласть! —

Впервые падают в рассвет, впервые умершего чувства.

 

Он видит сон. Он — фокусник.

Вокруг неповторимость

Того, что есть, что в клятвенных бумагах не живет.

Впервые, Боже мой, не святость, а светимость

В последний раз дана.

Впервые эта милость

Томит судьбу в новопрестольный час.

И — нажитое жжет.

 

Последнее — всегда впервые!

Кому страшна готовность к новизне?!

Судьбы зерно — улыбка, сбросившая лед не-позволений.

Не повторяясь, повтори: в кольце времен цветы и снег.

Невеста!

Опыта река

                     двух берегов не сблизит.

Дух безрассудства, милый змей,

                                           Не признающий длин людских:

Он миг живет,

                         он любит — век!

 

*        *        *

 

Огонь влюбленности не вечен.

Голодный сыт и седовлас:

Воспламенение — на вечер,

Воспоминание — на час.

 

На складе разочарований

Прибудет опыта и лжи.

Не доживают до венчаний

В телах свободных миражи.

 

Нагой, под пеплом откровений

Тоскует высказанный знак:

Души — измена не изменит,

И тьма не ляжет под резак...

 

Беги! На замкнутом, блаженном

Кругу судеб любой рубеж

Всегда и только — продолженье

Друг в друге сбывшихся невежд.

 

*        *        *

Я помню всё, что было, —

Историю, семью…

Прабабушка родила

Бабушку мою.

 

Им солнышко светило

В отеческом краю,

И бабушка родила

Мамочку мою.

 

Ой, что же с нами сбылось?

Вся жизнь — одна семья!

У мамочки родилась

Хорошенькая я.

 

Душа теперь летает,

Спешит года листать…

О чём же я мечтаю? —

Прабабушкою стать!!!

 

*        *        *