Лев РОДНОВ

 

 

 

БИСЕР-84

 

(«Тексты-II»)

 

ТЕТРАДЬ № 05

 

 

Здесь сосредоточена вторая книга «ТЕКСТОВ» --  филологическая «руда», из которой можно получить что-нибудь полезное, или просто занять свой досуг. Я перестал ориентироваться в том, что «прошло через меня» и, к сожалению, не в состоянии сегодня указать, что именно из этих текстов уже публиковалось, а что нет. Могу лишь сообщить:  большая часть объема – показывается впервые.

 

 

*************************

 

         Я сам пи­шу сти­хи, по­это­му по про­сто­му за­ко­ну по­до­бий по­сто­ян­но об­ща­юсь с не­сча­ст­ны­ми существами — по­эта­ми. Они, как из­вест­но, раз­ные. Кто-то их под­раз­де­ля­ет по те­ма­ти­че­ской на­прав­лен­но­сти ин­те­ре­сов, кто-то по уров­ню про­фес­сио­наль­но­го, что ли, мас­тер­ст­ва, кто-то по вир­ту­оз­но­сти в ми­ре об­ра­зов, по за­мы­сло­ва­той ори­ги­наль­но­сти, по но­ва­ци­ям в об­лас­ти форм, по эк­ви­либ­ри­сти­ке ло­ги­че­ских па­ра­док­сов, по… — в об­щем, черт но­гу сло­мит, ес­ли пе­ре­чис­лять; ка­ких толь­ко цве­точ­ков и ягод не сы­щет­ся на мо­гу­чем дре­ве тво­ря­ще­го по­зна­ния! Что­бы не упо­доб­лять­ся спо­рщи­кам, вы­яс­няю­щим «чей нос луч­ше?», я «раз­де­лил» для се­бя всех, склон­ных го­во­рить риф­ма­ми и рит­ма­ми, по не­сколь­ко ино­му прин­ци­пу: по мас­шта­бу мыш­ле­ния. Этот фор­маль­ный при­ем кое-что уп­ро­стил. Те­перь по­лу­чи­лось так: од­ни опе­ри­ру­ют лишь сво­им внут­рен­ним мир­ком, дру­гие мир­ком внут­ри, бы­том и се­го­дняш­ним вре­ме­нем, тре­тьи за­ма­хи­ва­ют­ся на всё пре­ды­ду­щее плюс вся ис­то­рия че­ло­вечь­е­го бы­тия, чет­вер­тым по­да­вай са­мо­го Все­дер­жи­те­ля. И всё свя­зы­ва­ет один не­боль­шой значок — «плюс». По­то­му что без не­го не сой­дут­ся во­еди­но ни тай­ны рас­ту­щей лич­но­сти, ни за­да­чи тру­да и ре­мес­ла, ни со­при­ча­ст­ность с ве­ли­ким. «Плюс» — это и есть по­эзия, а мы — бу­к­вы.

 

         Ни­как не мо­гу по­нять, о чем речь, ко­гда го­во­рят: та­лант под­ра­жа­ния.

 

         Ес­ли ты учишь­ся, ес­ли ты про­дви­га­ешь­ся в сво­ем раз­ви­тии, то обя­за­тель­но «при­ме­ря­ешь на се­бя» и чу­жое го­то­вое пла­тье, и чу­жие вер­ши­ны. Для пи­шу­щих это — и стиль, и сте­пень на­сы­щен­но­сти пись­ма, и сю­же­ты, и ча­рую­щая му­зы­каль­ная вязь осо­бо­го сло­га… Не на­до лишь пу­тать, и при­ме­рять фрак в груд­ном воз­рас­те, а в зре­лом бо­ять­ся рас­стать­ся с пол­зун­ка­ми.

 

         На мой взгляд, душа — это опыт­ная слу­жан­ка при дво­ре се­го­дняш­не­го вре­ме­ни, ко­то­рая хо­ро­шо зна­ет свое де­ло: ис­кус­ст­во ко­пи­ро­ва­ния ис­кус­ст­ва.

 

         Од­на­ж­ды ав­то­ра спро­си­ли, что он чув­ст­ву­ет, ко­гда са­дит­ся за на­пи­са­ние ка­ких-ли­бо тек­стов? (Толь­ко не «что?», а «как?»!) Ав­тор от­ве­тил, на­сме­шив тем слу­ша­те­лей, что чув­ст­ву­ет се­бя при этом, как… не­дое­ная ко­ро­ва. Мо­жет быть и смеш­но, но, срав­не­ние точ­но от­ра­жа­ет суть про­цес­са. У ко­ро­вы нет вы­бо­ра: с од­ной сто­ро­ны, она не­пре­рыв­но пи­та­ет­ся, с дру­гой, ее на­все­гда «раз­дои­ли». Творчество — про­цесс не­об­ра­ти­мый.

 

         Так уж уст­рое­на эта сви­стуль­ка бога — че­ло­век: он на­чи­на­ет «зву­чать» и то­гда, ко­гда внеш­ний мир вли­ва­ет­ся в его внут­рен­ний и то­гда, ко­гда на­обо­рот.

 

         Пись­мен­ное по­сла­ние к лю­дям от серд­ца на­чи­на­лось бы со сло­ва: «Бра­тья!» Пись­мен­ное по­сла­ние к лю­дям от ра­зу­ма на­чи­на­лось бы: «Кол­ле­ги!»

 

         То, что с муж­ской сто­ро­ны вы­гля­дит, как до­ка­за­тель­ст­во люб­ви, с жен­ской вы­гля­дит, как ак­сио­ма.

 

         Куль­тур­ное се­мя, ли­шен­ное ис­кус­ст­вен­но­го ухо­да, бро­шен­ное на про­из­вол слу­чая, пре­вра­ща­ет­ся в кис­лый ди­чок. Ди­чок ус­той­чив в при­ро­де, куль­тур­ное семя — нет. На­пра­ши­ва­ет­ся пред­по­ло­же­ние, что культура — это ис­кус­ст­вен­ное опе­ре­же­ние эво­лю­ци­он­но­го хо­да при­ро­ды. По­это­му воз­мож­но об­рат­ное пре­вра­ще­ние: из дич­ка в на­лив­ное яб­лоч­ко.

 

         Очень про­стая мысль: мо­ло­дые хо­тят знать свое бу­ду­щее, ста­ри­ки сво­его бу­ду­ще­го знать не хотят — ста­ри­ки вспо­ми­на­ют мо­ло­дость. Зна­ние ста­ри­ков эк­ви­ва­лент­но их опы­ту. Ни­че­го та­ко­го страш­но­го в смер­ти нет, — ра­бо­та­ет нис­хо­дя­щая ветвь ес­те­ст­вен­но­сти: один из уча­ст­ни­ков ми­ро­зда­ния дом по­стро­ил, а дру­гие этот дом так же по­сле­до­ва­тель­но и ак­ку­рат­но, не пор­тя ни од­ной де­та­ли, разбирают — что­бы сно­ва мож­но бы­ло стро­ить.

 

         Вы­яс­не­ние от­но­ше­ний ме­ж­ду ре­аль­но­стью и аб­ст­рак­ци­ей за­став­ля­ет под­ра­жать не­до­ся­гае­мо­му.

 

         Са­мый ве­ли­кий поэт — при­ро­да и, как вся­кий по­эт, она за­го­ва­ри­ва­ет свою судь­бу на­пе­ред. А в этой ее судь­бе: и судь­ба че­ло­ве­ка, и судь­ба че­ло­ве­че­ст­ва. За­го­во­рить се­бя «по об­ра­зу и по­до­бию» то­го, че­го еще нет, — вот выс­ший об­ра­зец сти­ля са­мо­со­тво­ряю­ще­го бы­тия. Но не опас­но ли при­зы­вать ве­ли­кие си­лы без­греш­но­го бу­ду­ще­го на хи­лые пле­чи по­роч­но­го на­стоя­ще­го? Опас­но, еще как опас­но! По­это­му при­ро­да вы­ну­ж­де­на за­ра­нее го­то­вить­ся к бу­ду­щим ис­пы­та­ни­ям, к бу­ду­ще­му гре­ху, она вы­ну­ж­де­на уве­ли­чи­вать «за­пас проч­но­сти» сво­его тер­пе­ния и упо­вать на кре­пость не­ис­то­щи­мо­го по­коя.

 

         По­сле ка­ж­до­го пред­ло­же­ния мож­но по­мол­чать се­кунд 10–15. Долж­на поя­вить­ся «объ­ем­ность».

 

         Ца­ри­ца тишины — от­чу­ж­ден­ность. Под­ра­жая люб­ви, ты рис­ку­ешь сго­реть. Аб­со­лют и не­со­вер­шен­ст­во не­со­вмес­ти­мы. Чем доль­ше я жи­ву, тем боль­ше я те­ряю се­бя са­мо­го.

 

         Го­во­ря «се­го­дня», я имею в ви­ду не­сколь­ко се­го­дняш­них ты­ся­че­ле­тий.

 

         Уз­нать бу­ду­щее лег­че все­го че­рез пор­чу: гни­лое зре­ет дос­роч­но.

 

         Ра­бы уче­ний охот­но вы­пол­ня­ют ко­ман­ды: нель­зя! го­лос! ря­дом! взять!

 

         По­знав­ший суе­ту су­ет пе­ре­ста­ет чи­тать кни­ги.

 

         Под­ра­жать мо­гу­чим иде­ям опас­но: вме­сто од­но­го пол­но­цен­но­го ис­точ­ни­ка мо­гут по­лу­чить­ся мил­лио­ны его «не­до­но­шен­ных» ко­пий. Ты ведь не зна­ешь, от­ку­да ты вы­шел и ку­да при­дешь. И при­дешь ли, и вы­шел ли? Бе­ре­ги, до­ро­гой, се­бя, и ты сбе­ре­жешь мно­гое!

 

         Бу­ме­ранг? Это то, что бро­са­ет­ся в гла­за из зер­кал.

 

         Ин­те­рес гас­нет при встре­че с тем­ной не­на­сыт­но­стью.

 

         Чу­жая мысль со­блаз­ня­ет не ху­же жен­щи­ны иной!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «По­знай се­бя. Се­го­дня же!»

 

         Есть лю­ди, у ко­то­рых не­ук­ро­ти­мая жа­ж­да ра­бо­тать про­яв­ля­ет­ся имен­но то­гда, ко­гда все от­ды­ха­ют.

 

         Любовь — это ко­гда жен­щи­на на­хо­дит­ся ря­дом, но ни­ка­ко­го вре­да не де­ла­ет.

 

         Ка­ж­дый прав по-сво­ему: од­ни с ус­пе­хом до­ка­зы­ва­ют, что про­изош­ли от бо­га, дру­гие, с не мень­шим ус­пе­хом, что от обезь­я­ны.

 

         Есть со­вер­шен­но осо­бая раз­но­вид­ность го­во­ря­щих: они все­гда го­во­рят прав­ду, но в го­лом ви­де прав­да ка­жет­ся им слиш­ком скуч­ной и по­это­му речь ук­ра­ша­ет­ся до­пол­ни­тель­ной ло­жью.

 

         Я со­вер­шен­но не пом­ню, как и по­че­му я по­пал на эту пла­не­ту. Знаю толь­ко, что был ро­ж­ден в стра­не, на­зы­ваю­щей се­бя «Рос­сия». Жизнь здесь уст­рое­на так же, как в тюрь­ме.

         Сна­ча­ла мной рас­по­ря­жа­лись ро­ди­те­ли. Они ме­ня лю­би­ли, и я их лю­бил. Но их лю­бовь не зна­ла ни­че­го, кро­ме ко­манд и бе­зо­го­во­роч­но­го подчинения — так жить их нау­чи­ли пра­ви­ла ог­ром­ной ка­зар­мы. По­том мной ста­ли рас­по­ря­жать­ся гру­ст­ные дя­ди и те­ти, ко­то­рые му­чи­ли де­тей ка­зен­ным сче­том и тю­рем­ной гра­мо­той. Я со­про­тив­лял­ся. Но все, кто имел пра­во ко­ман­до­вать, обя­за­тель­но го­во­ри­ли: «Ты при­над­ле­жишь…» И ка­ж­дый на­зы­вал свое: се­мью, шко­лу, ор­га­ни­за­цию… Ко­гда я на­стаи­вал: «Нет!», — в от­вет по­лу­чал: «Ты обя­зан!»

         В этой стра­не у ме­ня ото­бра­ли соб­ст­вен­ные мыс­ли. Здесь мне вло­жи­ли в ру­ки ору­жие. Мое су­ще­ст­во при­учи­ли за­ви­сеть от не­кра­си­вых же­ла­ний.

         Рос­сия, ве­ро­ят­но, са­мая ли­це­мер­ная стра­на на пла­не­те. Ее при­ня­то бла­го­да­рить за ис­пы­та­ния. Жизнь пе­ре­ста­нет че­ло­ве­ку при­над­ле­жать здесь с мо­мен­та ро­ж­де­ния, а ду­ша до кон­ца дней сво­их иг­ра­ет со смер­тью.

 

         Смею­щая­ся бедность — бо­гат­ст­во, смею­щий­ся богач — со­кро­ви­ще.

 

         Ду­ра­ки в ми­ре рас­пре­де­ля­ют­ся так же, как му­хи: ли­бо они при по­мо­ях, ли­бо при слад­ком пи­ро­ге.

 

         Пред­се­да­тель все­гда хо­тел быть толь­ко Пред­се­да­те­лем и ни­кем боль­ше. Где бы он ни появлялся — на ули­це, на со­б­ра­нии, на то­же­ст­вен­ном ужи­не, в ком­па­нии с женщиной — обя­за­тель­но да­вал по­нять: ря­дом не кто-ни­будь, а Он Сам. До­ка­за­тель­ст­вом, что Пред­се­да­тель дей­ст­ви­тель­но Пред­се­да­тель, за­ни­ма­лись все лю­ди: дру­зья, род­ст­вен­ни­ки, слу­чай­ные гос­ти го­ро­да, доб­ро­же­ла­те­ли, на­смеш­ни­ки, барыги — ак­тив­ная пуб­ли­ка.

         Те­перь мы, го­ро­жа­не, на не­го паль­ца­ми по­ка­зы­ва­ем и хо­хо­чем. Он видит — ра­ду­ет­ся. И шля­пу при­под­ни­ма­ет. Уз­нае­те? То-то! Мы его са­ми вы­бра­ли. И еще вы­бе­рем.

 

         Бла­жен­ст­во с ра­зу­мом не дру­жат.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ищешь гра­ни­цу ме­ж­ду тьмой и све­том? Она — в те­бе!»

 

         Мой компас — ты. Толь­ко по­это­му я не бо­юсь ухо­дить.

 

         Жен­щи­на, что сюр­приз: без «упа­ков­ки» те­ря­ет­ся главное — не­ожи­дан­ность.

 

         Стрем­ле­ние к луч­шей до­ле де­ла­ет до­ли жиз­ни раз­ны­ми.

 

         Во вся­ком ув­ле­че­нии муж­чи­ну ве­дет аван­тю­ризм, а женщину — вы­го­да.

 

         Опять — ни­чей, вновь — в ни­ку­да; я сно­ва чис­тая стра­ни­ца. Ответ — в ответ — не уга­дав, от­вет от­ве­та сто­ро­нит­ся.

         Эпи­сто­ляр­ное ны­тье, ах, уни­зи­тель­ное пра­во: твер­дить в про­ща­нии: «Мое!», и сма­ко­вать оби­ду: «Бра­во!»

         В на­ча­ле толь­ко и в кон­це лег­ко встре­ча­ют­ся от­ве­ты. Да знак во­про­са на лице — на про­ме­жу­точ­ные ле­та.

 

         Наи­бо­лее изо­щрен­ный спо­соб самоубийства — жизнь.

 

         Мой друг за­щи­ща­ет толь­ко те прин­ци­пы, ко­то­рые счи­та­ет свои­ми. В на­шей друж­бе есть всё, кро­ме на­деж­но­сти.

 

         — Хо­чу к те­бе! (Как она не­по­сред­ст­вен­на, ее нель­зя не лю­бить!)

         — Хо­ро­шо, при­хо­ди. (Фальшь мою опыт скры­ва­ет.)

         Ка­кая до­са­да, что нель­зя от­клю­чить те­ле­фон!

 

         Вот слу­чай. У ме­ня есть зна­ко­мый, про­за­ик-ши­зоф­ре­ник. На­стоя­щий, с ди­аг­но­зом. Так вот, к не­му но­чью при­шла дру­гая моя зна­ко­мая, поэтесса — у нее эпи­леп­сия. Пред­ставь­те, он стал ее ду­шить! Те­перь ду­маю: я-то кто?! Ведь это я их по­зна­ко­мил!

 

         Ду­рак «к се­бе тя­нет», ум­ный «в се­бя вби­ра­ет».

 

         Мой друг гор­дил­ся тем, что, пу­те­ше­ст­вуя по жиз­ни, всю­ду вы­ра­ба­ты­вал «ан­ти­идею»: «Это го­раз­до труд­нее, чем вы­ра­бо­тать са­му идею», — мно­го­зна­чи­тель­но по­яс­нял он со­мне­ваю­щим­ся. А как про­ве­ришь? Впро­чем, один спо­соб, воз­мож­но, и по­до­шел бы: ес­ли по­сле встре­чи «идеи» и «ан­ти­идеи» не ос­та­нет­ся да­же пра­ха, зна­чит, обе они бы­ли хо­ро­ши.

 

         Ад на по­верх­ность всплыл, как ма­те­рик.

         Ги­ган­та дер­жит со­весть, мелюзгу — ги­гант.

 

         Жизнь — точ­ка встре­чи ма­те­рии и ду­ха. В этой точ­ке, опус­ка­ясь, кри­стал­ли­зу­ет­ся ко­ло­ния ве­ществ, а, под­ни­ма­ясь, груп­пи­ру­ет­ся ко­ло­ния кос­ми­че­ских волн. Вол­на жиз­ни, как вол­на же и гас­нет. Сле­дов жизнь не ос­тав­ля­ет.

 

         «Ино­пла­не­тя­нин» — это тот, кто не лю­бит свою пла­не­ту.

 

         Лич­ное го­ре или сча­стье ка­жут­ся очень боль­ши­ми; что­бы не за­блу­ж­дать­ся, — отой­ди от них по­даль­ше!

 

         «Не ак­ту­аль­но!» — го­во­рят о фак­тах, ко­то­рые ус­та­ре­ва­ют вме­сте с га­зе­той-од­но­днев­кой. Ар­хан­гел-жур­на­лист мог бы про­вес­ти ана­ло­гию: «Мир людей — это од­но­днев­ка веч­но­сти. Не ак­ту­аль­но!»

 

         Возражающий — не слы­шит!

 

         Лю­бой, да­же са­мый скры­тый, са­мый не­яв­ный и не­раз­вив­ший­ся по­рок на­чи­на­ет рас­ти от про­сто­го со­сед­ст­ва с те­п­лом и све­том. Как сор­ное се­мя на гряд­ке.

 

         Лю­бовь для отшельника — бо­лезнь.

 

         Сквозь ту­чи си­не­ва, смот­рю ту­да, как плен­ник: до смерти — срок.

 

         Ти­ши­на не­по­вто­ри­ма, а го­ло­са ти­ра­жи­руе­мы.

 

         Иде­ал не зна­ет ком­про­мис­сов.

 

         Ве­ра, На­де­ж­да, Лю­бовь… Рас­став­шись с пер­вой же­ной, я нау­чил­ся жить без Люб­ви, рас­став­шись со вто­рой, нау­чил­ся об­хо­дить­ся без На­де­ж­ды, те­ряя третью — ос­во­бо­дил­ся и от Ве­ры. Те­перь ни­что не ме­ша­ет мне же­нить­ся по-на­стоя­ще­му.

 

         Хо­ро­ший па­лач по­мо­га­ет доп­ра­ши­вать са­мих се­бя.

 

         Жен­щи­ны об­ла­да­ют двой­ной энер­ге­ти­кой. До­пус­тим, днем, на ра­бо­те жен­щи­на «до­нор», а ве­че­ром, дома — «вам­пир»; днем она с ра­до­стью от­да­ет се­бя дру­гим, а ве­че­ром по­едом ест ок­ру­жаю­щих род­ст­вен­ни­ков, вос­пол­няя днев­ные тра­ты… Ес­ли и муж­чи­на по­сту­па­ет по­хо­жим образом — это ба­ба.

 

         Дети — сто­про­цент­ные вам­пи­ры, по­это­му сре­ди пе­да­го­гов так мно­го лю­дей с ис­то­щен­ной нерв­ной сис­те­мой и шат­ким фи­зи­че­ским здо­ровь­ем.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты не мо­жешь по­нра­вить­ся дру­гим, по­то­му что ты не­пре­рыв­но нра­вишь­ся се­бе».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Не спра­ши­вай ме­ня о любви — это мо­жет быть на­ча­лом мое­го раз­оча­ро­ва­ния в те­бе. По­тру­дись са­ма от­ве­тить на свой во­прос: «Ты ме­ня лю­бишь?»

 

         Один мой де­ре­вен­ский при­ятель пе­ре­стал со­мне­вать­ся в се­бе и враз за­де­лал­ся биз­нес­ме­ном, пред­се­да­те­лем рай­он­но­го об­ще­ст­ва охот­ни­ков и ры­бо­ло­вов, обо­зре­ва­те­лем рай­он­ной га­зе­ты, чле­ном прав­ле­ния об­ще­ст­ва ин­ва­ли­дов, на­род­ным за­се­да­те­лем и еще кем-то мес­тах в трех-четырех — до ку­чи. При­ятель этот — че­ло­век весь­ма ки­пу­чий в жиз­ни, хоть и ин­ва­лид, без ком­плек­сов, а уж в бе­се­де, как в вы­зы­ваю­щем от­кро­ве­нии, и во­все прям до кон­фу­за.

         Груп­пу ин­ва­ли­дов-биз­нес­ме­нов из Рос­сии при­гла­сил по­гос­тить на по­бе­ре­жье Сре­ди­зем­но­го мо­ря, рас­сла­бить­ся в пя­ти­звез­доч­ном оте­ле один ис­пан­ский мил­лио­нер-бла­го­тво­ри­тель. То есть, «ту­да», «там» и «об­рат­но» — всё за его счет. Ока­зал­ся в этой груп­пе и мой де­ре­вен­ский зна­ко­мый. А уж ко­гда вер­нул­ся, рас­ска­зал, не скры­вая ли­хой доб­ле­сти, кое-что.

         — Ты не пред­став­ля­ешь, ка­кие там жи­вут ду­ра­ки! Сплошь! Сде­лать там свой бизнес — раз плю­нуть! Ча­сы, на­при­мер, в од­ном ма­га­зи­не бе­решь, а сда­ешь в другом — уже в два раза до­ро­же. Или с зон­ти­ка­ми опе­ра­ция: бе­решь, ска­жем, зон­тик в од­ном ма­га­зи­не, где он сто­ит пять дол­ла­ров, и та­щишь в центр, в дру­гой ма­га­зин, а там изо­бра­жа­ешь из себя — мол, не по­нра­вил­ся, вер­ни­те день­ги, возь­ми­те свой зон­тик… Бе­рут! По­ни­ма­ешь, бе­рут! И две­на­дцать дол­ла­ров пла­тят. Ну, ду­ра­ки! Я та­ких ду­ра­ков в жиз­ни не ви­ды­вал! Они да­же не до­га­ды­ва­ют­ся, что у них день­ги про­сто так валяются — толь­ко под­би­рай! Я у так­си­ста во­семь­де­сят дол­ла­ров хап­нул, пи­ва на оп­то­вой ба­зе ку­пил, свез­ли на пляж — с «на­ва­ром» в де­сять раз в миг рас­про­дал. Так­сист всю до­ро­гу орал от вос­тор­га: «О! Рус! Биз­нес!» А еще я гар­мош­ку с со­бой возил — вы­шел на пляж к их­ним мил­лио­не­рам, да как на­чал!.. Спе­ци­аль­но про­тез от­стег­нул, что­бы ви­де­ли, как од­ной ру­кой на­яри­ваю. Ты что! — Мил­лио­не­ры во­круг ме­ня пля­сать на­ча­ли, по­нял! Один да­же кон­тракт пред­ла­гал, га­ст­ро­ли по Ис­па­нии, по­нял?! А по­том я удоч­ку в ма­га­зи­не за шесть дол­ла­ров взял и да­вай ры­бу на ка­ком-то ка­на­ле ло­вить пря­мо в го­ро­де. Клю­ет без ос­та­нов­ки! Ты не по­ве­ришь, эти ду­ра­ки в оче­редь ко мне вы­строи­лись: по три дол­ла­ра за шту­ку от­да­ва­ли. Ну, ду­ра­чье! Как де­ти!.. Я ско­ро по сво­им «ин­ва­лид­ным» при­гла­ше­ни­ям еще и в Тур­цию съезжу — гар­мош­ку с со­бой возь­му обя­за­тель­но…

         Я на­сме­ял­ся до ико­ты, а по­том, все-та­ки, не удер­жал­ся и про­из­нес то, что на­пра­ши­ва­лось, оче­вид­ную ба­наль­ность, роб­кое:

         — Стыд­но, во­об­ще-то…

         — Те­бе стыд­но, по­то­му что ты то­же ду­рак!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Муж­чи­на учит­ся вла­деть со­бой, а женщина — вла­деть муж­чи­ной».

 

         Шел дождь. Писатель Х. про­пи­вал го­но­рар в уз­ком кру­гу дру­зей. Вы­пив­ки не хва­ти­ло, так как писатель Х. в щед­ро­сти был бо­лее, чем уме­рен. Пи­ли на ра­бо­те. До­пи­вать по­шли в дом к пи­са­те­лю Х. По до­ро­ге к до­му ини­циа­тор про­трез­вел. Дру­зья дол­го бро­ди­ли меж ка­мен­ных до­мов: «Ты что?!» — воз­му­ти­лись они. «Не мо­гу вспом­нить, где жи­ву» — не­воз­му­ти­мо па­ри­ро­вал вла­де­лец го­но­ра­ра. Шел дождь.

 

         Друг жи­вет му­чи­тель­но: загорится — по­гас­нет, поверит — раз­оча­ру­ет­ся, да­же ве­се­лит­ся все­гда под мас­кой пе­ча­ли… И ра­бо­та ин­те­рес­ная, и не пьет, и не ку­рит, и же­ну по­ме­нял удач­но, и сам ум­ни­ца, а всё рав­но что-то не так, слов­но чу­дят­ся не­ве­до­мые и не­ви­ди­мые кан­да­лы боль­шо­му и сво­бод­но­му серд­цу, слов­но сму­ща­ет­ся их тай­ным зво­ном ра­бо­таю­щий ум. Всё дело — в це­не: пла­тят, увы, не за то, за что сам се­бя сам це­нит.

 

         Во­круг слов­но что-то умень­ши­лось, во мне рав­но­ве­сие хо­ло­да; спа­са­ясь, ли­сою ты ве­ша­лась на шею спа­си­те­ля под­ло­го.

         Най­дя на­сла­ж­де­нье в не­пра­виль­ном, не­до­жи­том по­ни­ма­нии, в от­ча­ян­ном про­ги­бе са­бель­ном на­гое яви­лось же­ла­ние!

         И взгляд тот же все, из­ви­няю­щий, и то же ли­ца очер­та­ние, и зна­ние жиз­ни не знаю­щей: и — ти­ши­ны на­зи­да­ние.

         Но всё же встре­ча­ешь, не­уз­нан­ной, по­ги­бель свою не по­гиб­шую, и, фо­то­порт­ре­том за­пу­ган­ный, це­лу­ешь ви­де­ние ни­щее.

 

         Бу­дут лю­ди двух ви­дов: дья­вол с серд­цем бо­га и бог с серд­цем дья­во­ла.

 

         Ложь точ­на и кон­крет­на, а правда — не­уло­ви­ма.

 

         «Чер­та бед­но­сти» — это ры­чаг ве­сов жиз­ни, один ко­нец ко­то­ро­го дер­жит ча­шу с день­га­ми, а другой — ча­шу ду­ши: ес­ли в од­ном мес­те «чер­та бед­но­сти» опус­ка­ет­ся, то в дру­гом про­ис­хо­дит не­из­беж­ный подъ­ем. Рус­ский ва­ри­ант осо­бый: чер­та бед­но­сти пе­ре­лом­ле­на по­по­лам.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Спи! Сон — это при­кос­но­ве­ние к бу­ду­ще­му».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Тер­петь не мо­гу! Ду­ше га­дить хо­чет­ся!»

 

         Кар­ти­на. Ла­до­ни хо­зяи­на ле­жат на гла­зах у пре­дан­но­го пса. Кар­ти­на на­зы­ва­ет­ся: «Сча­стье».

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты не мо­жешь боль­ше то­го, что ты мо­жешь. Для на­стоя­ще­го чу­да этого — слиш­ком ма­ло».

 

         Тай­но­го лен­тяя лег­ко вы­чис­лить: фи­зи­че­ские на­груз­ки умень­ша­ют его ин­тел­лект.

 

         Един­ст­вен­ный не­по­бе­ди­мый кон­ку­рент на земле — за­висть.

 

         Мно­го в че­ло­ве­ке пар­но­го: глаз ви­дит фор­му и ви­дит об­раз, ухо слы­шит звук зем­ной и звук не­бес­ный, и толь­ко язык — один. Он — со­еди­ни­тель все­го.

 

         Вот лю­бов­ни­ки, что сли­лись в го­ря­чем ноч­ном экс­та­зе, а над ними — два не­ви­ди­мых су­ще­ст­ва, их ду­ши, в ужа­се и омер­зе­нии от­тал­ки­ваю­щие друг дру­га.

 

         Но­вое в сексе — это не раз­но­об­ра­зие его форм, а сме­на прин­ци­па: так ро­ж­да­ют­ся чер­ви любви — серд­цее­ды.

 

         Соз­дать по об­ра­зу и подобию — это не оз­на­ча­ет соз­дать та­кое же. Мож­но соз­дать умень­шен­ную дей­ст­вую­щую ко­пию, су­ве­нир: дей­ст­вую­щую мо­дель вин­тов­ки, ло­ко­мо­ти­ва, ста­ту­эт­ку… Лю­ди, соз­дан­ные «по об­ра­зу и по­до­бию божь­е­му», — все­го лишь «су­ве­нир­ный» его ва­ри­ант.

 

         Ес­ли уж бу­ма­га стер­пе­ла, то чи­та­тель и по­дав­но стер­пит.

 

         Сво­бо­да. В про­вин­ции поя­ви­лась, за­прет­ная до не­дав­не­го вре­ме­ни, мно­жи­тель­ная и ко­пи­рую­щая тех­ни­ка. Пер­вое, что сде­ла­ли ту­чи но­во­яв­лен­ных сред­них, мел­ких и мель­чай­ших дель­цов, ба­рыг, жу­ли­ков, это — ви­зит­ные кар­точ­ки. При­чем, в аб­со­лют­ном сво­ем боль­шин­ст­ве, эти ви­зит­ки со­об­ща­ют не столь­ко о про­фес­сии вла­дель­ца, сколь о его не­тер­пе­ли­вой и кич­ли­вой глу­по­сти: «Ге­не­раль­ный ди­рек­тор ки­ос­ка», «Ге­не­раль­ный рас­по­ря­ди­тель бри­га­ды», «Ге­не­раль­ный ко­ор­ди­на­тор до­мо­управ­ле­ния» и т. д. Есть да­же ака­де­ми­ки и ге­не­ра­лис­си­му­сы. Сво­бо­да в Рос­сии на­чи­на­ет­ся с са­мо­по­име­но­ва­ния. И чем смеш­нее сво­бо­да, тем серь­ез­нее глу­пость.

 

         Те­ла име­ют об­щее начало — еди­ный ген­ный код. Эво­лю­ция раз­де­ли­ла нас на ви­ды. По­это­му нель­зя ста­ло су­дить о люб­ви, жиз­ни и про­дол­же­нии ро­да по за­ко­ну на­ча­ла: че­ло­век не мо­жет лечь в од­ну по­стель с кро­ко­ди­лом. И дух жиз­ни ко­гда-то имел об­щее на­ча­ло. Но и это раз­де­ли­лось. По­это­му не ло­жись с чу­ж­дым по ду­ху в од­ну по­стель, ибо не со­еди­нит­ся не­со­еди­ни­мое: че­ло­век не мо­жет лечь в од­ну по­стель с кро­ко­ди­лом.

 

         Революция — чи­рей эво­лю­ции.

 

         Луч­шая мо­дель бесконечности — точ­ка: здесь нет ни про­стран­ст­ва, ни вре­ме­ни. Мы все воз­вра­ща­ем­ся в точ­ку. Не на­дей­ся на за­гроб­ное про­дол­же­ние жиз­ни. Опы­ты спи­ри­тов, от­кро­ве­ния ду­хов, так на­зы­вае­мые «чу­де­са», вос­крес­шие, вер­нув­шие­ся из реанимаций — всё это про­сто све­де­ния или яв­ле­ния, по тем или иным при­чи­нам «вы­та­щен­ные» из точ­ки. А жизнь са­мой точки — все­гда здесь, сей­час, сию се­кун­ду! В точ­ке нет ни про­шло­го, ни будущего — всё од­но в од­ном. И нет ни­че­го уди­ви­тель­но­го в том, что при от­сут­ст­вии вре­ме­ни и про­стран­ст­ва (вспом­ни: у бо­га нет вре­ме­ни, а вре­ме­ни нет — в ну­ле) уда­ет­ся про­де­лы­вать яс­но­ви­де­ние или те­ле­ки­нез. С тем же ус­пе­хом мож­но бы­ло по­ка­зы­вать дей­ст­вие элек­тро­то­ка пе­щер­но­му че­ло­ве­ку… Нау­ке уда­ет­ся реа­ли­зо­вать ил­лю­зии по­то­му, что всё уже есть. Ошиб­ка идеи за­гроб­но­го цар­ст­ва про­ста, оно, мол, на­сту­пит по­том. Увы. Потом — не су­ще­ст­ву­ет.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Смерть! Без это­го по­ня­тия по­эзия мерт­ва».

 

         Жи­ву, как вре­мя: не­воз­врат­но. Про­щай, лю­би­мая, про­щай! Оби­ды от­звук мно­го­крат­ный за всё, что бы­ло, за­ве­щай!

         Чтоб нос­таль­гия, как ко­ло­да, при­гну­ла спи­ну над сто­лом, и па­мять во­ем ды­мо­ход­ным опо­вес­ти­ла б зим­ний сон.

         Сер­деч­ный ком в кан­даль­ной хват­ке: ве­ли­ко­леп­на мука — жить! Ду­ша бо­ле­ет ли­хо­рад­кой, чтоб, ис­це­лив­шись, ис­це­лить.

 

         Лю­бовь про­ща­ет всё. Этим слиш­ком лег­ко и про­сто вос­поль­зо­вать­ся. Лю­бовь са­ма в се­бе та­ит со­блазн по­ро­ка. Лю­би­мая нау­чи­лась оби­жать­ся, и я за­га­ды­ваю на­пе­ред на­шу тихую ка­та­ст­ро­фу. Жал­кая за­щи­та: пу­гать сло­ва­ми за­бо­лев­шую судь­бу! Ми­лый мой че­ло­век, я со­всем не при­ук­ра­ши­ваю те­бя, не вы­ду­мы­ваю то­го, че­го нет, не соз­даю ил­лю­зий. У те­бя обык­но­вен­ное ли­цо, обык­но­вен­ное, удоб­ное для жиз­ни, те­ло, уме­рен­ная сме­лость про­вин­ци­аль­ной ду­ши и впол­не тер­пи­мые ка­при­зы. Я люб­лю те­бя. Не­вы­ска­зан­ная ссо­ра ху­же тай­но­го не­ду­га. Го­во­ри! Оби­ден и тру­ден путь жиз­ни. Что­бы не пом­нить лиш­не­го, дос­та­точ­но опом­нить­ся.

 

         Мой Друг ре­шил сам сшить ту­ри­сти­че­скую па­лат­ку. По­ка шил, всё счи­тал: сколь­ко тка­ни уш­ло, сколь­ко ни­ток, на ка­кую сум­му фур­ни­ту­ры и про­чей ме­ло­чи? По за­вер­ше­нию де­ла не без гор­до­сти объ­я­вил: «По­лу­чи­лось поч­ти в два раза де­шев­ле, чем в ма­га­зи­не!» За этим эпи­зо­дом, мне ка­жет­ся, про­чи­ты­ва­ет­ся важ­ней­шая чер­та в рос­сий­ском по­ни­ма­нии эко­но­ми­ки и эко­но­мии: труд для себя — ни­че­го не сто­ит!

 

         Элик­сир бес­смер­тия в на­пит­ке по име­ни Смерть.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Люб­лю ли я свою же­ну? Про­ти­во­ре­чи­вый от­вет да­ет мне пра­во не спра­ши­вать о том же».

 

         Ворчание — обес­си­лев­шая муд­рость.

 

         Лю­ди ищут, схо­дят­ся и рас­хо­дят­ся. Луч­ше, ко­неч­но, уча­ст­во­вать в раз­лич­ных жи­тей­ских пе­ри­пе­ти­ях, пом­ня о чес­ти, по­ря­доч­но­сти, бла­го­род­ст­ве и дос­то­ин­ст­ве; так мож­но из­бе­жать круп­ных ка­та­ст­роф в че­ло­ве­че­ском об­ли­ке. Се­го­дня по­зво­ни­ла же­на мое­го два­дца­ти­трех­лет­не­го дру­га:

         — Он ухо­дит! Я не знаю, что де­лать. Он хо­чет, что­бы я по­зна­ко­ми­лась с той жен­щи­ной… Не по­ни­маю, за­чем?!

         Мой друг из тех, кто лю­бу­ет­ся сво­им бла­го­род­ст­вом. По­это­му, вы­сту­пая над лю­бов­ным тре­уголь­ни­ком в ро­ли ми­ро­твор­ца, муж­чи­на де­ла­ет глав­ным ви­нов­ни­ком про­ис­хо­дя­ще­го не себя — судь­бу. И ес­ли всё уда­ст­ся, то и «бла­го­род­ст­во» не по­стра­да­ет, и «бла­го­род­ный» вздох­нет, на­ко­нец, об­лег­чен­но: «Я сде­лал, что мог. И я — не сво­лочь».

 

         Я го­во­рю сво­ей жиз­ни «Да!» так же силь­но и ис­крен­не, как го­во­рят это на ис­по­ве­ди. «Да!» — от­ве­ча­ет мне жизнь: и смею­щая­ся юность, и пла­чу­щая ста­рость, и хо­лод­ный рас­чет де­ло­во­го ми­ра, и ко­леб­лю­щие­ся го­ло­са ра­зу­ве­рив­ших­ся пас­то­ров, и чван­ли­вые ум­ни­ки, боя­щие­ся жить, и глуп­цы, боя­щие­ся умереть — мои един­ст­вен­ные со­гра­ж­да­не по пла­не­те. Чув­ст­ва силь­нее бес­чув­ст­вия. Люб­лю весь мир! И имя ему — Лю­би­мая! Един­ст­вен­ная, не­су­щая ми­ру: ро­ж­де­ние и по­ги­бель, со­блазн и по­кая­ние, ис­пы­та­ние тьмой и не­из­беж­ное про­свет­ле­ние. Лю­би­мая! Ве­ли­кое мно­же­ст­во лиц тво­их и вре­мен бес­сло­вес­ны; ти­ши­ной обер­ну­лись и два на­ших «Да!»

 

         …Од­на­ж­ды был ве­чер, ти­хий и оди­но­кий, как пол­ное зна­ние. За ок­ном плы­ла без­раз­лич­ная го­род­ская ночь, уже спа­ли в квар­ти­рах лю­ди. Не­ожи­дан­но для се­бя я вклю­чил про­иг­ры­ва­тель и по­ста­вил на вра­щаю­щий­ся диск пла­стин­ку, ко­то­рую до это­го ни­ко­гда не слу­шал. Это бы­ла сим­фо­ни­че­ская му­зы­ка. Еще бо­лее не­ожи­дан­ным бы­ло и сле­дую­щее дей­ст­вие: я, слов­но за­гип­но­ти­зи­ро­ван­ный, ув­ле­чен­ный безъ­я­зы­кой си­лой зву­ча­щей гар­мо­нии, вдох­нул глу­бо­ко и… стал чи­тать… сти­хи, впле­та­ясь, как вьюн в это по­ющее не­что. Мне по­ка­за­лось, мы на­шли, на­ко­нец-то, друг дру­га! Му­зы­ка. Слова — до­го­ва­ри­ва­ли не­до­чув­ст­во­ван­ное, музыка — до­чув­ст­во­ва­ла не­до­го­во­рен­ное. Мы встре­ти­лись. Но на­ша лю­бовь су­ще­ст­во­ва­ла лишь в этом не­ви­ди­мом пе­ре­пле­те­нии зву­ков и чувств. Про­из­не­сен­ная, она ис­че­за­ла на­все­гда и уже не мог­ла по­вто­рить­ся. Она бы­ла слиш­ком мгно­вен­на. И это­го не бы­ло ма­ло!

 

         Юмор — са­мая безо­пас­ная фор­ма ис­по­ве­ди.

 

         Во вре­мя ис­по­ве­ди по­лез­но пре­до­хра­нять­ся от про­по­ве­ди.

 

         В на­шей кон­то­ре был день вы­да­чи зар­пла­ты. Один му­жик по­до­шел к дру­го­му и иг­ри­во так, с на­ме­ком го­во­рит: «Возь­мем се­го­дня?» А тот по­мед­лил се­кун­ду и от­ве­тил с юмо­ром, но че­ст­но: «Нет, я один люб­лю пить, чтоб уж не де­лить­ся. Я — бы­то­вой!» Ос­таль­ные му­жи­ки, кто при­сут­ст­во­вал в оче­ре­ди у око­шеч­ка кас­сы, не­ожи­дан­но, на­пе­ре­бой ис­крен­не и ве­се­ло под­хва­ти­ли:

         — А я — транс­порт­ник!

         — Я — за­уголь­ный.

         — Я — ка­би­нет­чик. На ра­бо­те пью.

         — Я — подъ­езд­ник…

         Уди­ви­тель­ная по­лу­чи­лась кар­ти­на жиз­ни.

 

         Зри­те­ли в смя­те­нии: на до­ро­ге в бу­ду­щее ца­рит гон­ка без пра­вил.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ты не кон­ча­ешь­ся там, где кон­ча­ет­ся твое те­ло, да и на­чи­на­ешь­ся ты ина­че…»

 

         По­ко­ем жен­щи­на на­гра­ж­да­ет муж­чи­ну, а суе­той на­ка­зы­ва­ет.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ми­лая! Ты са­мая, как все­гда, луч­шая, са­мая тер­пе­ли­вая, са­мая сим­па­тич­ная и до­б­рая… Не­у­же­ли те­бе са­мой не со­ве­ст­но слу­шать та­кое?!»

 

         Вещество — это бе­ре­га в океа­не пус­то­ты.

 

         Кор­ми­те ду­шу толь­ко веч­ным, то­гда и вре­мен­но­го бу­дет вдо­воль.

 

         Бог кор­мит нас меч­та­ми, мы же его — толь­ко обе­ща­ния­ми и прось­ба­ми. И он мстит на­де­ж­дой.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Од­на­ж­ды я впер­вые при­лич­но за­ра­бо­тал. И впер­вые ис­пу­гал­ся по-на­стоя­ще­му: а вдруг же­на об­ра­ду­ет­ся день­гам?»

 

         Ум вы­гля­дит уме­ст­ным толь­ко в ок­ру­же­нии ис­кус­ст­вен­но­го ми­ра.

 

         Ав­тор­ст­во и ис­пол­ни­тель­ст­во по­сте­пен­но сли­ва­ют­ся. Ско­ро к этой па­роч­ке примк­нет и зри­тель. Удоб­но: сам се­бе на тро­их.

 

         Доверие — это ко­гда я от­кры­ва­юсь пе­ред со­бе­сед­ни­ком до та­кой сте­пе­ни, что он на­во­дит в мо­ем внут­рен­нем ми­ре свой по­ря­док; я даю се­бя пра­вить!

 

         В ка­ж­дой лич­ной био­гра­фии вре­мя «за­кон­сер­ви­ро­ва­но» до точ­но­сти ми­га.

 

         Ду­ша гур­ман, а плоть ас­кет. Ино­го со­че­та­нья для счастливых — нет!

 

         Лю­ди го­раз­до бо­лее бо­го­по­доб­ны ста­ти­сти­че­ски: не са­ми по се­бе, не по от­дель­но­сти, а во всей сво­ей ис­то­ри­че­ской со­во­куп­но­сти.

 

         Пусть ви­дят все: жи­ву, как от­ды­хаю!

 

         Кто вам ска­зал, что эго­изм обя­за­тель­но шу­мен и крик­лив?! «Я так хо­чу!» — един­ст­вен­ный мо­тив жиз­ни очень ми­лой мо­ей при­ятель­ни­цы: все­го, что хо­чет, она до­би­ва­ет­ся… мол­ча­ни­ем.

 

         Про­цесс жиз­ни бес­ко­неч­но уве­ли­чи­ва­ет ка­че­ст­во мгно­ве­ния.

 

         Куль­ту­ра вос­пи­ты­ва­ет­ся ис­клю­чи­тель­но пра­ви­ла­ми во­об­ра­же­ния; в по­ве­де­нии и по­ступ­ках она лишь про­яв­ля­ет­ся.

 

         Ус­лов­но го­во­ря, познание — это не­кое фи­зи­че­ское «пол­за­ние» по по­верх­но­сти зна­ния.

 

         Соз­на­ние и Муд­рость спят в че­ло­ве­ке по оче­ре­ди.

 

         Ху­дож­ник был силь­но по­хме­лен, но за­ста­вил се­бя под­нять­ся с ут­ра и от­пра­вить­ся на ра­бо­ту. Од­на­ко вни­зу, у подъ­ез­да, он с не­ожи­дан­ной ра­до­стью встре­тил зна­ко­мых сан­тех­ни­ков, шед­ших «по­прав­лять­ся» в под­вал до­ма, где бы­ло обо­ру­до­ва­но не­кое по­до­бие мас­тер­ской. На ра­бо­те Ху­дож­ни­ка по­те­ря­ли и не мог­ли най­ти в те­че­ние не­сколь­ких дней, а ко­гда он, на­ко­нец, объ­я­вил­ся, то вы­яс­ни­лось вот что: со­бу­тыль­ни­ки-сан­тех­ни­ки не­ча­ян­но за­кры­ли за­дре­мав­ше­го в ла­би­рин­тах под­ва­ла слу­чай­но­го друж­ка. Трое су­ток про­вел Ху­дож­ник в под­ва­ле соб­ст­вен­но­го до­ма в оди­но­че­ст­ве ду­ши и в ком­па­нии с кры­са­ми; спал он так: са­дил­ся на кор­точ­ки, а свер­ху опус­кал на се­бя пус­тую пе­ре­вер­ну­тую же­лез­ную боч­ку, ко­то­рая, к сча­стью, оты­ска­лась тут же. Вый­дя на свет бо­жий, Ху­дож­ник ис­то­во объ­я­вил: «Не пью боль­ше!» И, дей­ст­ви­тель­но, не пил не­де­ли три, ес­ли не че­ты­ре.

 

         Свя­щен­ное Пи­са­ние пре­ду­пре­ж­да­ло: вре­ме­ни при­дет ко­нец. Мо­жет, уже на­ча­лось? В кас­сах «Аэ­ро­фло­та» очереди — все до еди­но­го тол­ка­ют­ся, сда­ют би­ле­ты. Нет ке­ро­си­на, са­мо­ле­ты не ле­та­ют, ко­нец вре­ме­ни. В Рос­сии все­гда так: ес­ли хо­тят свободы — всё ру­шат, ес­ли кри­чат о пра­вах и порядке — пе­ре­ста­ют ра­бо­тать.

 

         По­че­му сло­во «не­на­ви­жу» лю­ди про­из­но­сят лег­ко и ес­те­ст­вен­но, а сло­во «люб­лю» — про­из­но­сить сты­дят­ся? От люб­ви до не­на­вис­ти один шаг, от не­на­вис­ти до любви — до­ро­га не близ­кая.

 

         Я знаю жен­щи­ну, для ко­то­рой хро­ни­че­ский насморк — сви­де­тель­ст­во ее не по­ня­той, без­за­щит­ной ари­сто­кра­тич­но­сти…

 

         Ре­ли­ги­оз­ный тео­ре­тик разъ­яс­нял тем­ным: «Я не жи­ву «для се­бя», не жи­ву «для се­мьи», «для на­ро­да», «для идеи», «для борь­бы» и т. д. Это всё от Лу­ка­во­го. За­то я жи­ву для Бо­га. А уж он по­зво­ля­ет мне жить и для се­бя, и для се­мьи, и для на­ро­да, и…»

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Жен­щи­на! Зна­ешь, по­че­му ты жи­вешь со мной? По­то­му что «хо­дя­чее не­до­ра­зу­ме­ние» всё же луч­ше «свет­ло­го вос­по­ми­на­ния».

 

         Не знаю, ве­рю ли я в бо­га, но я сде­лаю всё, что­бы он по­ве­рил в ме­ня!

 

         По­зво­ни­ла дав­няя при­ятель­ни­ца, ув­ле­каю­щая­ся не­ко­ей ин­те­граль­ной по­лу­са­мо­дель­ной фи­ло­со­фи­ей. По­го­во­ри­ли. Соб­ст­вен­но, я лишь слу­шал.

         — Ска­жи… э… что та­кое «жен­щи­на»? Жизнь муж­чи­ны от­ли­ча­ет­ся от жиз­ни жен­щи­ны так же, как на­прав­ле­ние вра­ще­ния за­ве­ден­но­го волч­ка: то ли спра­ва на­ле­во, то ли сле­ва на­пра­во. Я так ду­маю. По­ни­ма­ешь, мы все тут вер­тим­ся. Я в хо­ро­шей сек­су­аль­ной фор­ме, всё от­лич­но ра­бо­та­ет, но… мне боль­ше ни­че­го не на­до! Я на­прочь пе­ре­ста­ла об этом ду­мать! Мо­жет, что-то не так? Я те­перь вро­де как и не жен­щи­на уже, а кто то­гда?..

         Страш­ное дело — фи­ло­со­фия. Со­бе­сед­ни­ца из­ли­ва­лась в том же ду­хе боль­ше ча­са.

 

         Забывание — та­кой же чу­дес­ный дар при­ро­ды, как и смерть. Труд­но пред­ста­вить, ка­кой не­во­об­ра­зи­мой жи­вой ка­шей по­кры­лась бы пла­не­та, не умерт­ви она сво­его фи­зи­че­ско­го про­шло­го. Во­ис­ти­ну, лишь бла­го­да­ря за­бы­ва­нию и смер­ти мы име­ем шанс об­рес­ти и по­чув­ст­во­вать сво­бо­ду и ра­дость ми­га.

 

         Люд­ская при­ро­да слы­шит двух учи­те­лей: те­ло учит­ся у зве­ря, душа — у де­ре­ва.

 

         Лю­бовь пред­став­ля­ет­ся людь­ми, как ди­ас­по­ра, как пре­крас­ная зо­ло­тая пыль, рас­се­ян­ная по все­му ми­ру: по ве­щам, ду­хам и тва­рям. Со­брать рас­се­ян­ное воедино — всё рав­но что объ­ять не­воз­мож­ное. Ча­ст­ное и це­лое в люб­ви со­пос­та­ви­мы точ­но так же, как са­краль­ный при­мер с океа­ном и ка­п­лей.

 

         По­че­му од­но­му про­по­вед­ни­ку ве­ришь, а дру­го­му не очень? По­то­му что ве­ришь толь­ко то­му, кто сло­ва ве­ры про­из­но­сит от се­бя лич­но, а не от име­ни ка­ко­го-то ги­по­те­ти­че­ско­го «ше­фа».

 

         Ис­кус­ст­во срав­не­ний не яв­ля­ет­ся «жиз­нью».

 

         Всё культурное — уяз­ви­мо. Мас­са куль­тур­но­го гиб­нет на пу­тях про­грес­са. От­че­го? То ли про­гресс ви­но­ват, то ли куль­ту­ра слиш­ком уж мас­со­вая?

 

         — Ты не так мне го­во­ришь! — ска­за­ла она.

         И он пе­ре­стал ей го­во­рить.

         — Ты не так ме­ня слу­ша­ешь! — ска­за­ла она.

         И он пе­ре­стал ее слу­шать.

         — Ты не так на ме­ня смот­ришь! — ска­за­ла она.

         И он пе­ре­стал на нее смот­реть.

         — Ты не так ме­ня лю­бишь!..

 

         Шес­ти­лет­ний маль­чик рас­ска­зал ма­ме сказ­ку, ко­то­рую со­чи­нил сам.

         — Од­на­ж­ды с не­ба на двор упа­ла звез­доч­ка. И ро­дил­ся маль­чик. А по­том с не­ба на двор упа­ла еще од­на звез­доч­ка. И ро­ди­лась де­воч­ка. Ко­гда маль­чик и де­воч­ка вы­рос­ли, они по­лю­би­ли друг дру­га и по­же­ни­лись. «Не за­бы­вай обо мне ни на се­кун­доч­ку! — по­про­си­ла де­воч­ка маль­чи­ка. — Ес­ли за­бу­дешь, я ста­ну умень­шать­ся и мо­гу стать сно­ва со­всем ма­лень­кой…» Сна­ча­ла он за­был ее со­всем на чуть-чуть, и де­воч­ка чуть-чуть умень­ши­лась, по­том он за­был ее на по­доль­ше, и де­воч­ка умень­ши­лась еще, по­том он стал за­бы­вать ее так час­то, что всё для де­воч­ки ста­ло слиш­ком велико — она всё умень­ша­лась и умень­ша­лась, и ис­чез­ла, на­ко­нец, со­всем.

         — А даль­ше что? — спро­си­ла ма­ма.

         — Всё. На этом — ко­нец, — твер­до от­ве­тил ма­лыш.

         У ма­мы воз­ник мис­ти­че­ский страх.

         — Ну, че­го ты бо­ишь­ся? — спра­ши­ваю.

         — Эта сказка — про ме­ня!!!

 

         Про­си­ла ты не мно­го: «Не вспо­ми­най ме­ня!» Ви­нов­ник взгляд по­ло­го от­вел и не под­нял. Ушел лег­ко с ви­ною, хо­лод­ный, как кри­сталл: «С дру­гим будь, как со мною!» И — пом­нить пе­ре­стал.

 

         Глав­ное пре­пят­ст­вие для любви — ра­зум.

 

         Чем чрез­мер­нее стра­да­ет ли­це­дей на сце­не, тем боль­ше здра­вых улы­бок в зри­тель­ном за­ле.

 

         Мой друг му­ча­ет­ся от то­го, что его за­ме­ча­тель­ные твор­че­ские пла­ны ни­как не мо­гут до­ж­дать­ся сво­его прак­ти­че­ско­го воплощения — слиш­ком ве­ли­ко дав­ле­ние внеш­них об­стоя­тельств; внут­рен­нее твор­че­ское давление — мень­ше. «Тео­рия» со­сто­ит в том, что на­до про­сто ос­во­бо­дить­ся от внеш­не­го гне­та, и то­гда внут­рен­ний ко­тел ра­зу­ма и серд­ца ав­то­ма­ти­че­ски «за­кес­со­нит», вски­пит бур­ным твор­че­ст­вом, за­фон­та­ни­ру­ет идея­ми, сам рас­по­ря­дит­ся вре­ме­нем и даст во­лю ру­кам. Ко­ро­че, он ре­шил раз­вес­тись с же­ной.

 

         Бу­ма­га при­гла­ша­ла к по­сти­же­нью, мир на пе­ро опер­ся, как на ось, и го­лый текст, без пра­ва про­дол­же­нья, вен­ча­ла точ­ка, как за­би­тый гвоздь!

         И ав­тор про­трез­вел дос­роч­но, от­дал ста­кан и вы­пус­тил мам­зель, и мно­го­то­чи­ем, как жизнь, про­дол­жил точ­ку, и — сно­ва за­вер­те­лась ка­ру­сель.

         Пе­ро скри­пит: мол, веч­ное до­ро­же… (Нам час­то чу­дит­ся кон­ца фи­наль­ный гул!) Да, вы­шел ме­сяц из ту­ма­на, вы­нул но­жик, на­ре­зал сыр. И сельдь в бу­ма­гу за­вер­нул.

 

         Об­слу­жи­ваю­щий пер­со­нал для ухо­да за ва­шим на­строе­ни­ем не пре­дос­тав­ля­ет­ся. Са­мо­об­слу­жи­ва­ние.

 

         Ис­то­рия всей жиз­ни пе­ре­дви­га­ет­ся так же, как дю­ны в пус­ты­не: пе­ре­сы­пая от­дель­ные на­ши лич­ные ис­то­рии-пес­чин­ки. Был бы ве­тер.

         … В стране — бар­дак: эко­но­ми­че­ское оз­ве­ре­ние, за­ме­шан­ное на ду­хов­ном об­ни­ща­нии. Ал­ко­го­ли­кам вы­да­ют ви­но толь­ко в об­мен на пус­тую стек­ло­та­ру. Пус­тую бу­тыл­ку мож­но про­дать в пять-де­сять раз до­ро­же ее за­ло­го­вой но­ми­наль­ной стои­мо­сти. Биз­нес аб­сур­да или аб­сурд биз­не­са? Как угод­но. Ори­ги­наль­ный ста­рик по­стро­ил не­ко­гда из бро­со­вой, де­ше­вой стек­ло­та­ры ог­ра­ж­де­ние для гря­док в ого­ро­де. Те­перь с сы­ном вы­ка­пы­ва­ют стек­ло, мо­ют, про­да­ют… Уро­жай по­спел!

         …По­сле раз­во­да «быв­шие» де­ти ин­те­ре­су­ют­ся «быв­шим» па­пой. Впро­чем, «быв­шие» — это, ко­неч­но, из об­лас­ти чер­но­го юмо­ра, ко­гда от на­пи­раю­ще­го, ци­нич­но­го внеш­не­го ми­ра нет ни­ка­кой дру­гой за­щи­ты, кро­ме скор­лу­пы, по­стро­ен­ной из то­го же материала — ци­низ­ма.

         …К нам, в глу­бин­ку, в про­вин­цию прие­хал бо­га­тый ста­ри­чок, ев­ро­пей­ский мил­лио­нер, со­би­ра­тель про­из­ве­де­ний ис­кус­ст­ва. Сколь­ко все­го сра­зу поя­ви­лось! Без­дар­но­сти на­пе­ре­бой по­лез­ли зна­ко­мить­ся и пред­ла­гать свой дур­ной то­вар, ми­ни­стер­ские чи­нов­ни­ки по­до­бо­ст­ра­ст­но уда­ри­ли хво­ста­ми в на­де­ж­де на бес­плат­ное при­гла­ше­ние по­се­тить чу­жую стра­ну, му­зей­ные да­моч­ки по­те­ря­ли чув­ст­во ме­ры от со­рев­но­ва­тель­но­го зуда — по­нра­вить­ся, а по­се­ли­ли обая­тель­но­го ста­рич­ка в пя­ти­ком­нат­ной ча­ст­ной квар­ти­ре, хо­зя­ев ко­то­рой уго­во­ри­ли на вре­мя вы­ехать к род­ст­вен­ни­кам. Нет, ге­рои Го­го­ля ни­ко­гда не ум­рут на этой зем­ле! У од­но­го из уд­мурт­ских ху­дож­ни­ков мил­лио­нер, за­ин­те­ре­со­вав­шись ра­бо­та­ми, спро­сил: «Сколь­ко вы хо­ти­те за них?» Бед­ный ху­дож­ник так рас­те­рял­ся, так ис­пу­гал­ся про­де­ше­вить, что ни­че­го не смог от­ве­тить, он не знал конъ­юнк­ту­ры «хо­те­ния»; хо­ро­шо это или пло­хо, но в про­вин­ци­аль­ной рос­сий­ской глу­бин­ке всё ещё не уме­ют под­би­рать сво­ему та­лан­ту де­неж­ный эк­ви­ва­лент. Не в этом ли на­ше не­пу­те­вое бо­гат­ст­во?

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «По-на­стоя­ще­му бес­ко­неч­ны в ми­ре толь­ко две вещи — жен­ское тер­пе­ние и муж­ская са­мо­уве­рен­ность».

 

         Юмор в Рос­сии пе­ре­вер­нут с ног на го­ло­ву: шу­ток не по­ни­ма­ют, над серьезным — сме­ют­ся.

 

         Бы­ва­ет, что вверх под­ни­ма­ет­ся та­кое, что рань­ше и уто­нуть-то не мог­ло!

 

         При­чи­ны бо­лез­ней дол­жен на­зы­вать не врач, а свя­щен­ник.

 

         Ко­гда кон­ча­ет­ся по­го­ня за сво­бо­дой, на­чи­на­ет­ся по­го­ня за бла­гом, ко­гда за­кан­чи­ва­ет­ся по­го­ня за бла­гом, на­чи­на­ет­ся по­го­ня за удо­воль­ст­ви­ем, удив­ле­ни­ем, экзотикой — за чем-то та­ким, что­бы обя­за­тель­но бы­ло для те­бя «впер­вые», как в дет­ст­ве.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Еще есть в ми­ре два не­одо­ли­мых собеседника — го­во­ря­щий ду­рак и мол­ча­ли­вое со­гла­сие».

 

         Ес­ли смот­реть впе­ред, а не по сто­ро­нам, то на­стоя­щее пред­ста­ет, как по­учи­тель­ное про­шлое.

 

         Сна­ча­ла он с боль­шим не­тер­пе­ни­ем ждал ее при­хо­да, а, до­ж­дав­шись, сра­зу ис­пы­тал иное не­тер­пе­ние: ко­гда же она, на­ко­нец, уй­дет? Муж­чи­ны час­то жи­вут по прин­ци­пу: «Ес­ли да, то — нет, ес­ли нет, то — да».

 

         Но­ва­тор­ст­во ни­ко­гда не бы­ва­ет яв­ле­но с бле­ском; совершенство — сти­хия ис­пол­ни­те­лей.

 

         Для то­го, что­бы ис­про­бо­вать кры­лья, на­до вы­пасть из гнез­да. Имен­но эта ба­наль­ность при­хо­дит на ум, ко­гда на­блю­да­ешь про­цесс бо­лез­нен­но­го пе­ре­те­ка­ния: сна­ча­ла кре­сть­ян в го­род, по­том на­обо­рот. Что это? Мас­со­вое бег­ст­во го­ро­жан к зем­ле, к ов­ла­де­нию ею? Ес­те­ст­вен­ная при­ро­да по­мо­га­ет не­воз­мож­но­му: ду­мать о се­бе луч­ше, чем ты есть на са­мом де­ле. Да­же сны в де­ре­вен­ском до­ме снят­ся иные ка­кие-то, с на­ме­ком. На­при­мер, змея, над­ку­сив­шая яй­цо и вы­пив­шая его… К че­му бы? Во­об­ще, де­ре­вен­ский дом жи­вой: тре­щит, сна­ру­жи да­вит хо­лод, а дом за­пах­нул­ся на двой­ные ра­мы, сомк­нул­ся про­ко­но­па­чен­ны­ми бревнами — те­п­ло дер­жит. Уе­дешь, ос­та­вишь хлеб на вы­со­кой печ­ке, вернешься — нет хле­ба. Кры­сам не до­б­рать­ся. До­мо­вой, зна­чит? Всю­ду жизнь. У де­ревь­ев от жиз­ни ос­та­ют­ся го­до­вые коль­ца, у людей — при­ме­ты: те­перь не го­во­рят, кто сколь­ко ско­ти­ны в са­ра­ях дер­жит, — во­ров опа­са­ют­ся; и са­ми лю­ди из гнезд по­вы­па­ды­ва­ли, и жад­ность их, и бесстыдство — всё те­перь с крыль­я­ми. Нам ведь дол­го вну­ша­ли, что жить для себя — это стыд­но, и мы жи­ли для го­су­дар­ст­ва, для кол­хо­за, для за­во­да, для об­щей поль­зы; а па­во­док но­во­го вре­ме­ни смыл пло­ти­ну вет­хих за­пре­тов, как де­ре­вен­ский пру­дик; на­ко­пив­шее­ся хлы­ну­ло не­управ­ляе­мо и че­рес­чур уж ве­се­ло, без ог­ляд­ки на ум и чув­ст­во, как на­стоя­щая сти­хия: те­перь ка­ж­дый жи­вет толь­ко «для се­бя» — не­кра­си­во на­чи­на­ет­ся сво­бод­ный по­лет за­по­здав­ших оди­но­чек. Вот и тря­сет­ся на ка­зен­ной ма­ши­не ме­шок бла­го­сло­вен­ной кар­то­шеч­ки. Вот и ра­дость. Стран­ст­вую­щий по до­ро­гам жиз­ни, не­из­беж­но ста­но­вит­ся стран­ни­ком и в ду­хе. Так уж уст­рое­на эта ка­приз­ная при­хоть бога — че­ло­век: по­ка си­дит сид­нем, всё меч­та­ет о даль­ней до­ро­ге, а как толь­ко тро­нет­ся в путь, гля­дишь, уже ску­ча­ет о по­кое. Хо­тя и там, и там ему есть блаженство — ко­ле­со судь­бы, у ко­то­ро­го нет ни на­ча­ла, ни кон­ца. Не на­до де­лать из это­го ко­ле­са квад­рат, не на­до мять и плю­щить его на ухабах — жить бу­дет тря­ско и гад­ко. Впро­чем, на­вер­ное, позд­но об этом пе­ча­лить­ся и не­ко­го об­ви­нять. От об­ви­не­ний ни­че­го кро­ме зло­бы и за­вис­ти не при­ба­вит­ся. На­до про­сто лю­бить. Да­же змею, ко­то­рая над­ку­си­ла чу­жую на­де­ж­ду. Ко­ли­че­ст­во ве­щей в ми­ре ум­но­жа­ет не зло­ба, а лю­бовь. Или так: у пло­хой любви — од­ни ве­щи на зем­ле, у хорошей — дру­гие. Доб­ро и Зло. Их со­рев­но­ва­ние на­чи­на­ет­ся не здесь, а го­раз­до вы­ше. Мне ка­жет­ся, что по-на­стоя­ще­му пла­кать и со­жа­леть мож­но толь­ко стоя у гро­ба жад­но­го че­ло­ве­ка: не при­ба­вил он к жиз­ни ни са­мо­го се­бя, ни сво­ей ра­бо­ты, ни те­п­ла… Как жаль его! Ми­фи­че­ский Ан­тей те­рял си­лу в от­ры­ве от ма­те­ри-зем­ли. Воз­мож­но, ут­вер­жде­ние спор­но, но по­че­му бы не пред­по­ло­жить, что в от­ры­ве от зем­ли те­ря­ет свою си­лу и чис­то­ту кре­сть­ян­ский па­рень. А го­род­ской его свер­ст­ник, ото­рван­ный от во­до­про­вод­но­го кра­на с го­ря­чей во­дой, бе­тон­ных удобств и фей­ер­вер­ко­по­доб­ной буд­нич­ной суеты — что он те­ря­ет? Ин­тел­лек­ту­аль­ную ил­лю­зию?! Глу­по опол­чать­ся на яз­вы го­ро­дов. Но как бы то ни бы­ло, а от­ды­хать мы едем всё же к реч­ке, а не к го­род­ско­му фон­та­ну. Ро­дить­ся, по­ки­нуть гнез­до и уме­реть по-человечески — вот три глав­ных бла­жен­ст­ва.

         Та­кие мыс­ли при­шли в го­ло­ву в сель­ской ко­ман­ди­ров­ке, ку­да я по­ехал не столь­ко для де­ла, сколь­ко всё для то­го же: вполз­ти в чу­жую жизнь и над­ку­сить ее, и ис­пы­тать че­рез это хоть что-ни­будь.

 

         Зна­ко­мый врач-па­та­ло­гоа­на­том умяг­чал обувь, сде­лан­ную из ко­жи сви­ньи, кус­ком са­ла. Тёр и при­го­ва­ри­вал, об­ра­ща­ясь к бо­тин­кам: «Сей­час вам хо­ро­шо бу­дет, сей­час вы свою ма­му вспом­ни­те!».

 

         Искусство — это дей­ст­вие, вы­ве­ден­ное при по­мо­щи сим­во­лов за пре­де­лы на­стоя­ще­го.

 

         По­эзия, ис­кус­ст­во, красота — это про­фи­лак­ти­че­ские, оз­до­ро­ви­тель­ные сред­ст­ва, при­зван­ные про­чи­щать при за­по­рах «верх­не­про­ход­ное» от­вер­стие в лю­дях.

 

         В лу­чах за­вис­ти мож­но греть­ся не ху­же, чем на солн­це­пе­ке. Мод­ни­цы этим поль­зу­ют­ся.

 

         Трудности — это до­рож­ные ука­за­те­ли на пу­ти к ус­пе­ху.

 

         Лже­цы обо­жа­ют рас­су­ж­дать о прав­де.

 

         «В чем смысл жиз­ни?» — спра­ши­ва­ют лю­ди. «В ком смысл жиз­ни?» — по­прав­ля­ет жизнь.

 

         Сколь­ко ума бы­ло из­рас­хо­до­ва­но на зем­ле! А сколь­ко бы­ло из­рас­хо­до­ва­но чув­ст­ва? Пла­та ве­ли­ка, а пло­ды по­че­му-то тра­гич­ны. Ум и чув­ст­во ищут смысл жиз­ни по­оди­ноч­ке. И на­хо­дят. Но при ус­ло­вии: один со­ис­ка­те­лей дол­жен быть мертв.

 

         В на­ча­ле и в кон­це по­сти­же­ния ты де­ла­ешь то, что лю­дям не нуж­но.

 

         От ве­ли­ко­го «то­ка» жиз­ни мож­но от­вес­ти часть энер­гии, пус­тить ее по бес­ко­неч­но­му кру­гу «уче­ния», за­вих­рить на­все­гда в сверх­про­во­дя­щей сре­де адеп­тов-еди­но­мыш­лен­ни­ков, пре­дать­ся бес­плод­но­му она­ни­сти­че­ско­му на­сла­ж­де­нию в пе­ре­ка­чи­ва­нии замк­ну­то­го «то­ка» в замк­ну­той це­пи по­свя­щен­ных. Это — сек­тан­ты. Сек­тан­ты идеи, тер­ри­то­рии, тра­ди­ции, ра­сы, по­ла, ви­да и т. д.

         Ток при­род­ной жиз­ни ли­не­ен, ток люд­ской жиз­ни все­гда замк­нут. Смысл прогресса — в по­сте­пен­ном, по­этап­ном пре­одо­ле­нии соб­ст­вен­ной замк­ну­то­сти.

 

         Упрямство — един­ст­вен­ная фор­ма про­тес­та для по­слуш­но­го.

 

         Ко­гда рассказывают — ин­те­рес­но, да­ют то же са­мое читать — скуч­но. С «ло­жеч­ки» вкус­нее. Из этой «раз­ни­цы» по­лу­ча­ет­ся оди­но­че­ст­во внут­ри ме­ня.

 

         Не­ожи­дан­но по­зво­ни­ла од­но­класс­ни­ца, схо­ду на­ча­ла вы­па­ли­вать:

         — Я си­жу в об­сер­ва­то­рии, во­сем­на­дцать по­след­них лет за­ни­ма­юсь ис­клю­чи­тель­но Солн­цем. Я че­ло­век аб­со­лют­но не ве­рую­щий, ни­ко­гда не ув­ле­ка­лась ни­ка­кой «эта­кой» фи­ло­со­фи­ей. Зна­ешь, к че­му я при­шла в ре­зуль­та­те на­уч­ных на­блю­де­ний, ана­ли­за и на­ко­п­ле­ния ма­те­риа­ла? К… язы­че­ст­ву!!! К то­му, с че­го лю­ди во­об­ще на­ча­ли. Слу­шай: Солнце — это био­ло­ги­че­ский объ­ект; всё, что про­ис­хо­дит на его поверхности — это то же са­мое, что об­мен­ные про­цес­сы на по­верх­но­сти на­шей ко­жи. Солнце — бли­жай­ший к нам и по­это­му са­мый мо­гу­ще­ст­вен­ный для нас Бог. Сте­пень дос­то­вер­но­сти мо­ей ин­фор­ма­ции на сегодня — 65–70 про­цен­тов. Этой циф­ры ма­ло, что­бы без осеч­ки сде­лать за­яв­ле­ние в на­уч­ном ми­ре. Не­об­хо­ди­мо на­брать про­цен­тов 90–95. Пред­став­ля­ешь, сколь­ко оши­боч­ных ос­нов мо­жет рух­нуть в ми­ро­воз­зрен­че­ской прак­ти­ке?!

         — Уже рух­ну­ли, — охот­но и с ра­до­стью со­гла­сил­ся я. Но быв­шая од­но­класс­ни­ца-от­лич­ни­ца, за­ня­тая по­ис­ка­ми «дос­то­вер­но­сти» Бо­га, по­че­му-то чуть-чуть опе­ча­ли­лась, как ес­ли бы ли­ши­лась вдруг час­ти соб­ст­вен­но­сти, на­при­мер.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Свя­тым быть ужас­но: с од­ной сто­ро­ны, он до кон­ца по­ни­ма­ет ка­ж­до­го, а с другой — его са­мо­го до кон­ца не по­ни­ма­ет ни­кто».

 

         Сред­няя це­на за обед в столовой — че­ты­ре-пять руб­лей. Я взял еды по сво­им запросам — на 25 ко­пе­ек. Кас­сир пре­неб­ре­жи­тель­но от­ка­за­лась раз­ме­нять рубль. Весь­ма при­ме­ча­тель­но: в рус­ском го­су­дар­ст­ве лю­бую ра­бо­ту ве­дут не «от де­ла», а «от ха­рак­те­ра».

 

         Стихи — «по­сред­ник» ме­ж­ду му­зы­кой и сло­вом; вес сти­хо­твор­ных по­строе­ний ко­леб­лет­ся: от тя­же­лой ре­чи до сло­вес­но­го ле­ви­ти­ро­ва­ния.

 

         Есть два «са­мых по­след­них» дела — жа­ло­вать­ся и ко­ман­до­вать.

 

         Со­вок, го­мо со­ве­ти­кус, со­вет­ский че­ло­век… Он все­гда на­хо­дил­ся и еще дол­го, ве­ро­ят­но, бу­дет на­хо­дить­ся в пле­ну трех ожи­да­ний: квар­ти­ры, пен­сии, смер­ти.

 

         Труд­но об­су­ж­дать то, что под­ра­зу­ме­ва­ет­ся под сло­вом «стра­те­гия» — ее го­ри­зон­ты не очень-то вид­ны из кот­ло­ва­на «уг­луб­ляю­щей­ся» жиз­ни. По­это­му стра­те­ги­че­ское об­су­ж­де­ние луч­ше на­чать не с «ло­ги­ки», а с то­го, что во­об­ще не свя­за­но за­ко­на­ми схем и спо­соб­но воспарять — с «ли­ри­ки».

 

         Це­ло­ст­ный мир дос­ту­пен то­му, кто сам це­ли­ком от­крыл­ся для не­го.

 

         Как бы­ст­ро спра­вить­ся с ра­бо­той? На­до по­зво­лить ей ов­ла­деть «про­тив­ни­ком».

 

         Лич­ная вы­го­да от­ли­ча­ет­ся от кол­лек­тив­ной вы­го­ды так же, как плос­кость от­ли­ча­ет­ся от мно­го­мер­но­го про­стран­ст­ва. Вот при­мер: не­пью­щий, не ку­ря­щий и не­на­ви­дя­щий рес­то­ра­ны мо­ло­дой че­ло­век встре­тил­ся в гос­ти­ни­це с жен­щи­ной, ко­то­рая без все­го это­го жиз­ни се­бе не пред­став­ля­ла. По­сту­пи­ли шкод­но по обо­юд­но­му со­гла­сию: жен­щи­на весь ве­чер раз­вле­ка­лась в ба­ре в ком­па­нии ог­не­око­го осе­ти­на, а мо­ло­дой че­ло­век в но­ме­ре чи­тал кни­гу, спо­кой­но под­жи­дая на­сы­щаю­щую­ся за чу­жой счет пре­лес­тя­ми по­ро­ков гос­ти­нич­ную свою под­ру­гу. Всю ночь в аб­со­лют­но пус­той и без­от­вет­ный но­мер жен­щи­ны сту­чал и ло­мил­ся оз­ве­рев­ший от ви­на и об­ма­ну­той стра­сти оди­но­кий осе­тин.

 

         Во­да ве­сен­няя не пом­нит род­ст­ва с до­ж­дя­ми ок­тяб­ря. О, сколь­ко б лю­ди ни ро­ж­да­лись, срав­не­нья чер­па­ют, взи­рая на се­зон!

 

         В России — не­окуп­цы кон­ца XX ве­ка; в офи­ци­аль­ной об­ста­нов­ке они го­во­рят ис­клю­чи­тель­но о де­лах, а еду­чи в ма­ши­нах или по­тя­ги­вая до­ро­гой конь­як, ве­дут бе­се­ды в ду­хе са­мо­го де­ше­во­го гу­сар­ст­ва: о ба­бах и вы­пив­ке; рус­ское лицемерие — это про­пасть ме­ж­ду по­ве­де­ни­ем в де­ло­вой ре­аль­но­сти и на­стоя­щей ин­тел­ли­гент­но­стью.

 

         Ду­рак и дура — это мол­ча­щий муж­чи­на и го­во­ря­щая жен­щи­на.

 

         Един­ст­вен­ная на­стоя­щая про­по­ведь, год­ная для до­ка­за­тель­ст­ва ве­ры, — это твоя жизнь, всё остальное — пред­по­сыл­ки.

 

         Цивилизация — это стая рыб, иду­щая на не­рест вверх по те­че­нию вре­ме­ни; ко­гда не­рест за­кон­чит­ся, маль­ки бу­дут пи­тать­ся тру­па­ми ро­ди­те­лей.

 

         Все от­кры­тия при­во­дят, в кон­це кон­цов, к раз­оча­ро­ва­нию и пе­ча­ли.

 

         Сим­вол унылости — кар­то­фель­ные очи­ст­ки.

 

         Жалующихся — не на­сы­тишь.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Прочь, прочь с этой зем­ли! Хо­чу к сво­им!!!»

 

         Для ис­прав­ле­ния бу­ду­ще­го есть толь­ко од­на возможность — сей­час.

 

         Бо­лез­нен­ная «при­тир­ка» суп­ру­гов в со­вме­ст­ной жиз­ни про­ис­хо­дит тем доль­ше, чем боль­ше они в на­ча­ле сво­его зна­ком­ст­ва при­тво­ря­лись «без­бо­лез­нен­ны­ми».

 

         Всё хорошо — это ко­гда ста­ри­ки пе­ред смер­тью улы­ба­ют­ся!

 

         Раз­оча­ро­ва­ние пре­вра­ща­ет вам­пи­ра в до­но­ра. И на­обо­рот.

 

         Мать, сле­по обе­ре­гаю­щая ди­тя от ис­пы­та­ний, вос­пи­та­ет в нем сле­пой страх.

 

 

 

         Ста­рень­кий мой отец не­ожи­дан­но рас­ска­зал две сказ­ки-прит­чи, ус­лы­шан­ные им не­ко­гда в де­ре­вен­ском дет­ст­ве от сво­его от­ца, кре­сть­я­ни­на-се­ред­ня­ка из По­вол­жья. Му­жи­ки со­би­ра­лись в до­ме и рас­ска­зы­ва­ли, а де­ти, за­та­ив­шись, слу­ша­ли с по­ла­тей… Прит­чи не про­сто вре­за­лись в па­мять, а определили — впрок — са­мые глав­ные жиз­нен­ные ус­та­нов­ки хри­сти­ан­ст­ва; отец, бу­ду­чи дос­та­точ­но круп­ным чи­нов­ни­ком го­род­ской вла­сти, все­гда пре­неб­ре­гал фор­маль­ной вы­со­той по­ло­же­ния, не го­нял­ся за день­га­ми, лю­бил лю­дей и прав­ду в лю­дях, все­гда со­хра­нял де­ре­вен­скую про­сто­ту, ес­ли да­же не про­сто­ва­тость, в от­но­ше­ни­ях с жен­щи­на­ми ру­ко­во­дство­вал­ся за­ко­на­ми друж­бы. Прит­чи слов­но бы да­ли са­мый глав­ный ключ в по­ни­ма­нии не­по­ко­ле­би­мой яс­но­сти ро­ди­тель­ско­го серд­ца. Впол­не воз­мож­но, что по­учи­тель­ные рас­ска­зы, вы­не­сен­ные из бог весть ка­ко­го ве­ка, где-то уже осе­ли, про­яви­лись в пе­чат­ном ли­те­ра­тур­ном из­ло­же­нии. Ни­че­го страш­но­го. Я при­ве­ду их та­ки­ми, ка­ки­ми ус­лы­шал сам.

 

ТРИ ГРЕ­ХА

 

         За­ма­ни­ли как-то чер­ти му­жи­ка в бо­ло­то. На­шел он кое-как коч­ку, за­брал­ся на нее, круг очер­тил, мо­лит­ся и кре­стит­ся. День так си­дит, дру­гой, тре­тий… А чер­ти всё дос­тать пы­та­ют­ся: «Со­вер­ши, — го­во­рят, — один из трех гре­хов, на выбор — от­пус­тим».

         — А ка­кие гре­хи-то? — спра­ши­ва­ет му­жик.

         — Убить че­ло­ве­ка, сна­силь­ни­чать над жен­щи­ной или напиться — вы­би­рай.

         «Убить че­ло­ве­ка?» — ду­ма­ет му­жик. — «Не мо­гу!» «Жен­щи­ну ис­пор­тить?» — «То­же не смо­гу».

         — Лад­но, на­пьюсь! — го­во­рит. Тут же его чер­ти до­мой дос­та­ви­ли.

         А вре­мя идет, му­жик всё тя­нет, не на­пи­ва­ет­ся. Чер­ти его по­то­ра­п­ли­ва­ют, страш­ным на­ка­за­ни­ем пу­га­ют. Де­лать нечего — на­пил­ся, как обе­щал.

         А тут в дом по­па­дья по-со­сед­ски за со­лью за­шла. Му­жик пья­ный на нее на­ки­нул­ся и да­вай на­силь­ни­чать. Поп ус­лы­шал, при­бе­жал спа­сать, а му­жик взял да и уда­рил по­па тяжелым — на­смерть убил…

         Вот и ду­май те­перь: ка­кой из трех гре­хов са­мый тяж­кий?

 

ПРО НУ­Ж­ДУ

 

         Жи­ли в од­ной де­рев­не два брата — бо­га­тый и бед­ный. Ре­шил как-то бед­ный у сво­его бо­га­то­го бра­та круж­ку бра­ги по­про­сить, да не на­пря­мую, а с ма­лень­кой хит­ро­стью. Как раз празд­ник был, гу­ля­ла де­рев­ня.

         — Что-то во рту пе­ре­со­хло, — го­во­рит бед­ный бо­га­то­му, — гор­ло бы чем-ни­будь про­мо­чить.

         Толь­ко вме­сто бра­ги да­ли про­ся­ще­му ковш во­ды ко­ло­дез­ной. Оби­дел­ся брат, по­шел до­мой, го­рюя.

         Вдруг кто-то го­во­рит ему:

         — И я с то­бой!

         Огляделся — ни­ко­го.

         — Ты кто? — спра­ши­ва­ет.

         — Ну­ж­да твоя!

         — А за­чем ты со мной?

         — А я все­гда с то­бой!

         — А ес­ли я в гроб?

         — И я ту­да же!

         Сде­лал он гроб для се­бя, примерил — в са­мый раз гроб по­лу­чил­ся. А для Ну­ж­ды от­дель­ный гроб сде­лал, из двух по­ло­ви­нок грец­ко­го оре­ха:

         — Я свой при­ме­рил, — го­во­рит, — те­перь ты свой гроб при­ме­ряй. Чем так жить, луч­ше уж по­ме­реть.

         Ну­ж­да за­лез­ла в грец­кий орех.

         — Ты там? — спра­ши­ва­ет бед­ный брат.

         — Там!

         Тут он за­крыл бы­ст­ро две по­ло­вин­ки и вос­ком щель за­ма­зал.

         — Ну вот и будь там!

         Орех в гроб по­ло­жил, а гроб в зем­лю в ле­су за­рыл. И по­шли его де­ла в го­ру: дом боль­шой по­стро­ил, же­ну кра­си­вую за­вел, хо­зяй­ст­во боль­шое заи­мел, вся­кой бра­ги в доме — хоть за­лей­ся. Дру­гой брат не­до­уме­ва­ет, за­ви­ду­ет, всё выс­пра­ши­ва­ет, что, мол, с то­бой, не­уме­хой и не­удач­ни­ком, слу­чи­лось та­кое, что ме­ня жить бо­га­че стал?

         — Ну­ж­ду по­хо­ро­нил! — от­ве­ча­ет один дру­го­му.

         Ли­ши­ла за­висть по­коя. Вы­знал пер­вый брат, где вто­рой свою ну­ж­ду закопал — при­шел с ло­па­той, вы­пус­тил ее сно­ва на бе­лый свет:

         — Иди ско­рее, Ну­ж­да, к то­му, кто те­бя по­хо­ро­нил! Смот­ри, как он без те­бя зажил — отом­сти по­ско­рее!

         — За­чем к не­му? — го­во­рит Ну­ж­да. — Я те­перь с то­бой ос­та­нусь!

         Не мно­го вре­ме­ни про­шло: и дом у за­ви­ст­ли­во­го бра­та сго­рел, и сам по­уве­чил­ся, и лю­бовь по­те­рял, и да­же вра­гов у не­го не осталось — ни­ко­му не ну­жен кро­ме сво­ей Ну­ж­ды.

 

         На фрон­те отец слу­жил в авиа­ции, где по­ла­га­лись «бое­вые» — вы­пив­ка, спирт. Свою до­лю отец все­гда от­да­вал то­ва­ри­щам. Од­на­ж­ды ко­ман­дир пол­ка под­ло­вил его на этой «бла­го­тво­ри­тель­но­сти» и бу­к­валь­но при­ка­зал: «Пей!»

         — Вот так пер­вый раз в жиз­ни я и вы­пил. Че­рез си­лу.

 

         Воз­мож­но, хо­ро­шая сказ­ка, жад­но ус­лы­шан­ная в дет­ст­ве, ста­но­вит­ся тем са­мым ан­ге­лом-хра­ни­те­лем, на ко­то­ро­го мы бес­соз­на­тель­но упо­ва­ем в ми­ну­ты дро­жа­ния и не­стой­ко­сти. Сказ­ки, вос­при­ня­тые в дет­ст­ве, — спа­си­те­ли на всю жизнь. А «сказ­ки», вос­при­ня­тые во взрос­ло­сти, — не на­стоя­щие, а, зна­чит, по­гу­би­те­ли.

 

 

 

         То­му, кто ви­дит «суть», ос­та­ет­ся лишь по­доб­рать сло­ва, что­бы ее вы­ра­зить. Но мно­го и тех, кто под­би­ра­ет и под­би­ра­ет сло­ва в на­де­ж­де хоть что-ни­будь уви­деть!

 

         Ис­ти­ну нель­зя уз­реть «ос­та­нов­лен­ную», она не су­ще­ст­ву­ет в не­под­виж­но­сти.

 

         Для веч­но­го всё точное — об­ман. Счи­тай, что ра­зо­рвал­ся я.

 

         Юмор, иду­щий от лю­дей к лю­дям, лю­дей же и сме­шит. Ду­хов сме­шит, ско­рее все­го, сам факт на­ше­го су­ще­ст­во­ва­ния на зем­ле. Бло­ши­ный цирк!

 

         Из по­шло­го. У жен­щин есть три «осо­бых» мес­та: два мяг­ких и од­но слабое — го­ло­ва. Всё их не­объ­яс­ни­мое очарование — в этом.

 

         Ва­ри­ан­ты судь­бы под­гля­дев на­пе­ред, по свер­ше­нию дел — удив­ле­ний не знаю. Раз­де­ля­юсь от ску­ки на «зло» и «доб­ро».