Лев РОДНОВ

 

 

 

БИСЕР-84

 

(«Тексты-II»)

 

ТЕТРАДЬ № 09

 

 

*************************

 

 

         У ка­ж­до­го по­ря­доч­но­го че­ло­ве­ка су­ще­ст­ву­ет своя соб­ст­вен­ная тео­рия, оп­рав­ды­ваю­щая не­по­ря­доч­ную прак­ти­ку.

 

         Че­ло­век, по су­ти, пред­став­ля­ет из се­бя не­кую уни­вер­саль­ную «тру­бу», че­рез ко­то­рую мож­но про­пус­кать раз­лич­ные суб­стан­ции: фи­зи­че­ские, ду­хов­ные, хи­ми­че­ские. Про­хо­ж­де­ние этих или иных суб­стан­ций че­рез «тру­бу» фор­ми­ру­ет ус­той­чи­вый ин­те­рес к ним со сто­ро­ны субъ­ек­та, ко­то­рый он на­зы­ва­ет «сча­сть­ем».

 

         Ни один, еще ни один из жи­ву­щих не от­ве­тил на во­прос: что же та­кое жизнь? Воз­мож­но, от­ве­та не су­ще­ст­ву­ет. Су­ще­ст­ву­ет толь­ко во­прос, пе­ред ко­то­рым ра­зум ста­но­вит­ся во­ин­ст­вен­ным, а чувство — без­оши­боч­ным. Ка­ж­дый по­ни­ма­ет мир по-сво­ему. В оди­ноч­ку. Жизнь по­доб­на нар­ко­ти­ку: к ней при­вы­ка­ешь, и вновь хо­чет­ся уве­ли­чить до­зу… На ра­зу­чить­ся бы чув­ст­во­вать, как за­ми­ра­ет все­лен­ная на кон­це кры­ла ба­боч­ки, как кру­жит­ся веч­ность в осен­ней ли­ст­ве, как при­хо­дит к те­бе са­мое силь­ное, что есть на свете — ти­ши­на. Ти­хое Сло­во. Ти­хая Му­зы­ка.

 

         Вы за­ме­ча­ли: ино­гда нам не хва­та­ет сво­его опы­та и сво­их слов, что­бы вы­ра­зить чув­ст­ва. И вдруг эти сло­ва на­хо­дят­ся! — Их за те­бя (за­меть­те, имен­но так!) уже на­пи­сал кто-то. И то­гда они по пра­ву ста­но­вят­ся и твои­ми то­же. По­то­му что так, не де­ля не­ба, мы ды­шим од­ним воз­ду­хом, — так мож­но жить и еди­ным чув­ст­вом. В по­ры­ве от­кро­ве­ния и пре­дель­ной ис­крен­но­сти нет ни­ка­кой раз­ни­цы ме­ж­ду ав­то­ром и ценителем — они од­но.

 

         Ка­ж­дый сам ре­ша­ет спор ме­ж­ду му­зы­кой и сло­вом, а ре­шив, на­хо­дит един­ст­вен­ную, свою соб­ст­вен­ную гар­мо­нию. На­вер­ное, гармония — это по­ня­тие пер­со­наль­но­го поль­зо­ва­ния, су­гу­бо ин­ди­ви­ду­аль­ное. По­эту ме­ша­ет быт. По­юще­му по­эту ме­ша­ет ги­та­ра. Ос­ме­люсь пред­по­ло­жить, что му­зы­кан­ту ме­ша­ет всё, кро­ме му­зы­ки! Но вот ведь па­ра­докс: чем боль­ше по­мех в жиз­ни, тем силь­нее, уни­вер­саль­нее эта са­мая жизнь. Ес­ли, ко­неч­но, не спа­со­вал од­на­ж­ды. И то­гда че­ло­век вы­рас­та­ет боль­ши-и-им-пре­боль­шим.

 

         Ес­ли че­ло­век уме­ет на­де­ять­ся толь­ко на се­бя, то всем ос­таль­ным мож­но сме­ло на­де­ять­ся на не­го.

 

         На до­ве­рии од­но­го че­ло­ве­ка к дру­го­му вы­страи­ва­ет­ся об­щая на­ша сво­бо­да, от­кры­тая со всех сто­рон и все­силь­ная в сво­ей ис­по­ве­даль­ной вы­со­те. На­стоя­щее до­ве­рие не ну­ж­да­ет­ся в до­ку­мен­тах, оно про­ник­но­вен­но по са­мой сво­ей су­ти: оно ли­бо есть, ли­бо его нет. На мой взгляд, доверять — это зна­чит быть го­то­вым при­нять лю­бой ре­зуль­тат жиз­ни. Не сре­жис­си­ро­ван­ная на­де­ж­да, не сце­на­рий необходимости — ни­что та­кое не об­ла­да­ет пол­ной от­кры­то­стью. Весь вопрос — в си­ле твое­го соб­ст­вен­но­го вме­ще­ния: доверие — это ты сам. В чем твое по­до­бие? В по­до­бии ам­бар­но­му зам­ку или в по­до­бии не­бу? Ар­се­нал ком­про­мис­сов и ис­кус­ст­во люд­ско­го вы­бо­ра за­пол­ни­ли бы­тие бы­том. Стес­нен­ная ду­ша ищет вы­хо­да в се­бе са­мой и в том, что вокруг — в по­ис­ках се­бе по­доб­ных.

         По мо­ему ра­зу­ме­нию, на Зем­ле су­ще­ст­ву­ют два ви­да люд­ской дея­тель­но­сти: ви­ди­мая часть — за­ра­бо­ток, невидимая — ра­бо­та. Они не свя­за­ны ме­ж­ду со­бой.

 

         Сфор­му­ли­ро­ван­ная и вы­ска­зан­ная про­бле­ма пе­ре­ста­ет быть бес­ко­неч­ной, т. е. без­на­деж­ной про­бле­мой. Здесь ме­сто для ве­ду­ще­го, он бе­рет на се­бя по­сред­ни­че­скую роль «по­мо­гаю­ще­го ска­зать»: се­бе, дру­гим… Ве­ду­щий все­гда чуть-чуть Незнайка — это да­ет со­бе­сед­ни­ку воз­мож­ность «из­лить­ся», по­де­лить­ся сво­им по­тен­циа­лом. Ведущий — это тот, кто те­бя по­ни­ма­ет. С это­го мес­та в Рос­сии на­чи­на­ет­ся аб­сурд и сви­сто­пля­ска. Ве­ду­щий не­за­ме­ним для то­го, кто по­ве­рил. Как его се­го­дня най­ти и уз­нать? По одеж­ке-рек­ла­ме! Бе­лый ха­лат или чер­ная ря­са! Церк­ви ле­зут из-под зем­ли, как чер­то­по­лох, ко­ли­че­ст­во ап­тек на го­род­ских уг­лах не под­да­ет­ся ис­чис­ле­нию.

 

         Ана­то­лий Ва­силь­е­вич со­би­ра­ет уст­ное (быв­шее ан­ти­на­род­ное) твор­че­ст­во, со­чи­ня­ет сам. На­при­мер, на од­ной из тетрадей — ти­тул: «По­сло­ви­цы. По­го­вор­ки и из­ре­че­ния. От­кли­ки на со­вре­мен­ную жизнь». Тетради — те­ма­ти­че­ские. За­час­тую фор­ма вы­ска­зы­ва­ний пре­дель­но про­ста и по-дет­ски на­ив­на, но тем яс­нее про­сту­па­ет без­за­щит­ное со­дер­жа­ние не­пу­те­вой рос­сий­ской жиз­ни, ни­как не мо­гу­щей обой­тись без «ве­ли­ких» идей, «ве­ли­ких» под­ви­гов, на­град и спец­рас­пре­де­ли­те­лей. Ци­ти­рую: «К ве­ли­ко­му Ле­ни­ну при­шли хо­до­ки. Ста­ли жа­ло­вать­ся, что жи­вут очень пло­хо и едят толь­ко од­ну ле­бе­ду с кле­ве­ром. Мно­гие из кол­хоз­ни­ков уже мы­чат по-ко­ро­вьи. Ве­ли­кий Ле­нин по­ду­мал, по­ду­мал и го­во­рит: «Вот я ме­ду вед­ро уже дое­даю, а не жуж­жу. Ем яй­ца с хле­бом вкру­тую и всмят­ку, а не ку­ка­ре­каю». «При ца­ре бы­ли ор­де­но­нос­цы, а теперь — ор­де­но­прос­цы». «Чу­до­дей­ст­вен­ное рас­те­ние рас­тет толь­ко на чу­до­дей­ст­вен­ной зем­ле». «Хмель — ле­кар­ст­во на­деж­ное, ком­со­моль­ско-мо­ло­деж­ное». «Все сла­сти в ру­ках у вла­сти».

 

         До той по­ры, по­ка вы не по­ня­ли се­бя са­мо­го, не сто­ит во­об­ра­жать, что по­ни­мае­те дру­го­го. Мир по­лон не­по­ни­ма­ния! В люд­ском до­ме жи­ву­щих зем­лян сде­ла­лось тес­но: гус­то на­се­ле­ны удоб­ные зем­ли, «за­бит» поч­ти до пре­де­ла ра­дио­эфир, да­же в ми­ре идей и ду­хов­ных сферах — тес­но­та. Про­бле­мой да­ле­ко­го пра­щу­ра было — вы­жить, нашей — до­го­во­рить­ся. В при­ро­де, в ес­те­ст­вен­ном ми­ре и жизнь ес­те­ст­вен­на; в ис­кус­ст­вен­ном ми­ре ци­ви­ли­за­ции жизнь — ис­кус­ст­во. Вы­иг­ры­ва­ет тот, кто ис­ку­сен в тол­чее.

 

         Мне ка­жет­ся, лю­ди жес­то­ко оши­ба­ют­ся на­счет мно­го­мер­но­сти сво­его, так ска­зать, «смы­сло­во­го про­стран­ст­ва», оно все­го лишь двух­мер­но: быть-не быть, верх-низ, мож­но-нель­зя, свет-тьма, бог-дья­вол и т. д. Во­об­ра­же­ние му­чи­тель­но век за ве­ком пы­та­ет­ся вы­рвать­ся из этой двух­мер­но­сти, в том чис­ле при по­мо­щи кое-ка­ких сло­вес­ных рит­мов, ко­дов, по­строе­ний. По­че­му мы счи­та­ем соз­на­ние вер­ши­ной эво­лю­ции, кто нас при­учил так счи­тать?

 

         Пол­зут по до­ро­гам да­ви­лен гор­бы, в да­виль­нях спе­шат на ра­бо­ту ра­бы. Кач­нись на уха­бе, ав­то­бус, кач­нись; во­ди­тель, по­стой, от ра­бо­ты оч­нись! Ру­ли на про­се­лок. По­ищем, мой друг, где па­да­ют звез­ды, где бе­рег и луг… Тря­сет­ся, гу­дит обез­ду­шен­ный конь, лишь тя­нет­ся шлей­фом бен­зин­ная вонь. Плот­ней, чем по­лен­ни­ца ко­ло­тых дров, по­те­ют ра­бы в го­су­дар­ст­ве во­ров. Пол­зут по до­ро­гам да­ви­лен гор­бы, ро­ж­да­ет­ся ут­ро, мор­щи­нят­ся лбы: да­виль­ня, да­виль­ня! — лок­тя­ми под бок! — на­ры­вы сло­вес­ные брыз­жут, как сок, в ка­зен­ных до­мах и руб­ли, и еда — бо­ят­ся ра­бы опо­зда­ний ту­да. От­дать­ся, при­нять, за­кру­тить, пе­ре­дать… — нель­зя, не­воз­мож­но ни­как опо­здать! Гос­подь-ре­про­дук­тор им пе­сен­но врет: «Без вас всё по­гас­нет! И утро — ум­рет!» И ка­ж­дый, кто едет в да­виль­не люд­ской, — «Ско­рее б по­гас­ло!» — же­ла­ет с тос­кой. Ка­ча­ет­ся горб, вер­тит сно­шен­ный скат, как бом­бы на взводе — тер­пе­нье и мат. Но раб по­жи­лой на­став­ля­ет се­мью: «Я че­ст­ную жизнь от­ра­бо­тал свою!» Да­виль­ня, да­виль­ня, креп­ка твоя власть! Здесь ка­ж­дый спе­шит на си­де­нье упасть. Бы­ла бы до­ро­га, ра­бо­та бы­ла б! Во­ди­тель веселый — всех еду­щих раб.

 

         Жизнь пре­крас­на, по­то­му что она труд­на! Ес­ли бы не это об­стоя­тель­ст­во, то как бы скуч­но и не­изо­бре­та­тель­но мы жи­ли: всё есть, всё го­то­во, ни­че­го не тре­бу­ет­ся со­чи­нять, чер­тить, мас­те­рить, про­бо­вать, ис­кать. Ах, спа­си­бо веч­ным рос­сий­ским труд­но­стям! Они дер­жат наш бед­ный, но из­во­рот­ли­вый ра­зум в по­сто­ян­ной бое­вой фор­ме. Что ж, как го­во­рят охот­ни­ки, сы­тая гон­чая по сле­ду не идет.

 

         На­сту­пи­ла са­мая стран­ная по­ра в ис­то­рии лю­дей, ко­гда хо­чет­ся не жить, а от­влечь­ся от жиз­ни.

 

         Че­ло­ве­че­ский образ — де­ло ис­клю­чи­тель­но рав­но­вес­ное. Изо­бра­зишь покрасивее — оби­дишь не­прав­дой, на­пус­тишь тени — опять оби­дишь… Так и жи­вут боль­шин­ст­во: ме­ж­ду «да» и «нет» — не уго­дишь на них, как ни ста­рай­ся. Ред­ко кто сто­ит на зем­ле без колебаний — толь­ко де­ти, толь­ко ста­ри­ки. Да еще те, кто вы­дер­нул свою на­де­ж­ду из при­зрач­но­го бу­ду­ще­го и по­се­лил ее в на­стоя­щем, в се­го­дняш­нем труд­ном и не­пу­те­вом дне. По­то­му что иное не­воз­мож­но. На­де­ж­де, как де­ре­ву, нуж­на жи­вая зем­ля. И то­гда всё са­мо со­бой при­хо­дит в рав­но­ве­сие: и де­ла, и сло­ва, и ве­щи, и меч­ты. Ви­ди­мая и не­ви­ди­мая суть бы­тия, всё со­би­ра­ет­ся в еди­ной точ­ке, в еди­ном чу­дес­ном миге — в те­бе са­мом. Кон­ча­ют­ся ко­ле­ба­ния. Ос­та­ет­ся ра­бо­та, да горь­ко-со­ле­ная ра­дость от нее.

 

         Во всех ум­ных кни­гах по дрес­си­ров­ке жи­вот­ных на­пи­са­но глав­ное пра­ви­ло об­ще­ния: не оче­ло­ве­чи­вай ско­ти­ну. Кто зна­ет, мо­жет, лю­ди из-за то­го и са­ми ос­ко­ти­ни­лись, что всё во­круг оче­ло­ве­чи­вать ра­зу­чи­лись?

 

         Природа — это кос­ми­че­ская цы­ган­ка. Ей хо­ро­шо вид­ны с вы­со­ко­го по­коя все зем­ные бо­роз­ды, все ее ли­нии и тре­щи­ны, яс­ные и чет­кие, как въев­шая­ся чер­но­та на ла­до­нях у ра­бо­тяг. Не труд­но га­дать по мор­щи­нам Зем­ли: «А бы­ло у те­бя, ми­лая, пло­хое про­шлое. А впе­ре­ди у те­бя, ми­лая, то боль­шая бе­да, то боль­шая ра­дость…» Ка­кая бе­да, ка­кая ра­дость? — ни­че­го тол­ком не ска­жет: по гла­зам да по звез­дам учись чи­тать, коль за вре­мя, за край по­гля­деть охо­та.

 

         Луч­ший про­па­ган­дист здо­ро­вой жизни — это быв­ший греш­ник.

 

         Ко­гда встре­ча­ют­ся два дей­ст­вую­щих греш­ни­ка, у них по­лу­ча­ет­ся ин­те­рес­ный раз­го­вор. Ко­гда встре­ча­ют­ся два быв­ших грешника — это свет­лый празд­ник. Празд­ник не­из­бе­жен в прин­ци­пе.

 

         Лю­ди, вы­шед­шие из од­но­го вре­ме­ни и од­но­го про­стран­ст­ва, чем-то сма­хи­ва­ют на близ­не­цов: од­но­го за­ме­са, од­но­го тес­та, од­но­го по­ля ягоды — ро­вес­ни­ки. И в пять лет от ро­ду ро­вес­ни­ки, и в со­рок.

         На­ши де­ре­вян­ные до­ма стоя­ли друг про­тив дру­га, а ме­ж­ду ни­ми гро­хо­тал по­се­ре­ди­не ули­цы до­по­топ­ный по­сле­во­ен­ный трам­вай, под ко­то­рый так слав­но бы­ло под­кла­ды­вать гвоз­ди, спич­ки, пя­та­ки, па­тро­ны от «мел­каш­ки». Ти­хи­ми но­ча­ми со сто­ро­ны ме­тал­лур­ги­че­ско­го за­во­да уда­ря­ло по кры­шам и стек­лам до­мов гав­каю­щее эхо обез­вре­жи­вае­мых пе­ред пе­ре­плав­кой сна­ря­дов. Ле­та­ли спут­ни­ки, ра­дио за­ра­нее со­об­ща­ло об этом ве­ли­ком со­бы­тии, и лю­ди вы­хо­ди­ли за во­ро­та по­гла­зеть на пол­зу­щую по не­бу желтиночку — чу­до! Все бы­ли вме­сте, со­сед улы­бал­ся со­се­ду, ора­ли вос­тор­жен­ные де­ти, ма­нил к се­бе не­зыб­ле­мый звезд­ный ку­пол, и бы­ло так хо­ро­шо, как бы­ва­ет, на­вер­ное, толь­ко в хра­ме.

 

         На вся­кий слу­чай, до­го­во­рим­ся: ни­кто ни­ко­му ни­че­го не до­ка­зы­ва­ет. До­ка­зы­вать по­лез­но лишь са­мо­му се­бе. Сомнение — это про­бле­ма со­мне­ваю­ще­го­ся. «Да мы же те­бя зна­ем! То­же мне, свя­той!» — мо­гут под­на­чи­вать ушед­ше­го те, кто ос­та­лись в смут­ной жиз­ни. Да, не свя­той. Но дру­го­го фун­да­мен­та, кро­ме то­го про­шло­го, ка­кое есть, нет. На нем и рас­тет но­вое. Не верь то­му, кто ска­жет: «Зав­тра я ста­ну дру­гим!» Не ста­нет. Верь то­му, кто на­де­ет­ся на дру­гое: «Зав­тра я ста­ну чуть-чуть вы­ше…» Так по­сту­па­ет вся по­сле­до­ва­тель­ная жизнь.

         Дур­ная, ог­лу­шен­ная и об­ма­ну­тая ду­ша то­же мо­жет од­на­ж­ды про­снуть­ся. И то­гда на­сту­па­ет ее похмелье — осо­бое, не­вы­но­си­мое, не по­хо­жее на по­хме­лье те­ла. В этом по­хме­лье нет вре­ме­ни, по­это­му хо­чет­ся бе­жать от са­мо­го се­бя. Вод­ка? Са­мо­убий­ст­во? Каю­щее­ся от­шель­ни­че­ст­во? Го­дит­ся, в прин­ци­пе, всё. Го­дит­ся и ра­бо­та. Са­мая лю­бая. Вы­бор при­над­ле­жит тво­ей сме­ло­сти.

 

         Судьба — твой луч­ший друг. С ней мож­но по­ссо­рить­ся на­смерть, под­рать­ся до боль­шой кро­ви, потом — по­ми­рить­ся. По­сле по­бе­ж­ден­ной в се­бе оби­ды при­хо­дит сча­стье по­бе­ди­те­ля.

 

         Ло­шадь ни­ко­гда не бу­дет ра­бо­тать столь­ко же, сколь­ко че­ло­век. Ей это не ин­те­рес­но.

 

         Спе­циа­лист рас­ска­зы­ва­ла:

         — Зна­ешь, как съез­жа­ют трой­ку? Это очень слож­но, тя­же­ло. Ес­ли все три понесли — трак­то­ром не ос­та­но­вишь. Рус­ская трой­ка! У ло­ша­дей ведь стад­ные реф­лек­сы, они при­вык­ли спа­сать­ся в слу­чае стра­ха не агрессией — бег­ст­вом. Об­щая паника — те­ря­ют ра­зум, не реа­ги­ру­ют да­же на кнут. Я ви­де­ла од­на­ж­ды ло­шадь, ко­то­рая мча­лась во весь опор, имея от­кры­тый пе­ре­лом ноги — тор­ча­ла кость на­ру­жу. Ни­че­го в та­кие ми­ну­ты трой­ка не по­ни­ма­ет! Они смот­рят друг на дру­га, еще бо­лее за­во­дят­ся и — не­сут, не­сут, не­сут… Се­бя убить мо­жет, ло­шадь, те­бя убить, ни­че­го не понимает — спа­са­ет­ся от стра­ха.

         — Бррр! Как рус­ская тол­па.

         — Да.

 

         Для че­го ро­ж­да­ют­ся де­ре­вья, тра­ва, зве­ри, ры­бы, лю­ди, пти­цы? Ни для че­го!!! Жизнь не спра­ши­ва­ет и не от­ве­ча­ет. Она про­сто есть. И ес­ли ты сам «про­сто есть» в ней — это хо­ро­шо. Но лю­ди при­ду­ма­ли де­ла. И при­ду­ма­ли сло­ва, что­бы оп­рав­ды­вать свои де­ла и мыс­ли. И при­ду­ма­ли ис­кус­ст­во, что­бы оп­рав­дать­ся в чув­ст­вах. А жизнь — идет… И про­дол­жа­ют ро­ж­дать­ся де­ре­вья, зве­ри, лю­ди, а вме­сте с ни­ми при­хо­дят но­вое вре­мя и но­вые дела — по­то­му что тре­бу­ет мир но­вых мыс­лей и чувств.

 

         Лю­ди, по ро­ду сво­ей дея­тель­но­сти свя­зан­ные с элек­тро­ни­кой, — ви­део­элек­тро­ни­кой, в ча­ст­но­сти, — дав­но за­ме­ти­ли, что да­же в пря­мом эфи­ре в про­во­дах и мик­ро­схе­мах мо­жет лег­ко по­те­рять­ся жи­вая не­по­сред­ст­вен­ность. Мис­ти­ка? Кто зна­ет. Воз­мож­но, не­жи­вое в прин­ци­пе не спо­соб­но про­пус­кать жи­вое. Од­на­ко в мил­лио­нах до­мов све­тят­ся эк­ра­ны, и лю­ди час­то при­вя­зы­ва­ют­ся к ним креп­че, чем во­до­лаз к ки­сло­род­но­му шлан­гу. Не­у­же­ли мы ищем в бес­ко­неч­ном мель­ка­нии чу­жой жизни — заб­ве­ние сво­ей соб­ст­вен­ной?

 

 

 

         Од­на­ж­ды я про­вел в га­зе­те един­ст­вен­ный в сво­ем ро­де эксперимент — опуб­ли­ко­вал те ис­то­рии, ко­то­рые снят­ся лю­дям. Ока­зы­ва­ет­ся, со­вре­мен­ни­ки ви­дят по но­чам впол­не по­учи­тель­ные ве­щи. Бы­ва­ет, гру­ст­ные, как прит­чи, бы­ва­ет, ла­ко­нич­ные, как анек­до­ты. Где же он, тот не­ви­ди­мый рас­сказ­чик, что на­ве­ва­ет нам все эти ис­то­рии? Рас­сказ­чик один, а слу­ша­те­лей мно­го. Вы­вод: чу­жих снов не бы­ва­ет. Сбы­ва­ют­ся ли сны? Про­ве­ряй­те са­ми. Я спе­ци­аль­но со­хра­нял у ка­ж­до­го ав­тор­ско­го сна да­ту «про­смот­ра». Че­рез не­сколь­ко лет уст­ро­ил «свер­ку». Кар­ти­на по­лу­ча­ет­ся пу­гаю­ще-лю­бо­пыт­ная. Ино­гда мне ка­жет­ся, что сны — это един­ст­вен­ная без­оши­боч­ная вещь в ми­ре лю­дей.

 

         Ну как же так?! Ведь то, что про­ис­хо­дит днем, це­ли­ком и пол­но­стью на­хо­дит свое от­ра­же­ние в сред­ст­вах мас­со­вой ин­фор­ма­ции и про­чей пе­чат­ной про­дук­ции. А ночь? Но­чью мы раз­ве не жи­вем? Жи­вем и еще как! По­ло­ви­на все­го жиз­нен­но­го сро­ка, от­пу­щен­но­го че­ло­ве­ку, счи­тай­те, про­хо­дит во сне, а от­ра­же­ния в печати — ни­ка­ко­го. Обид­но.

         Я сам оп­ро­сил боль­шое ко­ли­че­ст­во уча­ст­ни­ков сна. Как при­ня­то го­во­рить в пе­ре­до­вой ста­тье, сре­ди них бы­ли: ра­бо­чие и кол­хоз­ни­ки, от­вет­ст­вен­ные ра­бот­ни­ки и сту­ден­ты, до­мо­хо­зяй­ки и ра­бот­ни­ки ум­ст­вен­но­го тру­да. Очень ско­ро вы­яс­ни­лось, что наи­бо­лее за­по­ми­наю­щие­ся «сны со смыс­лом» — во­все не ска­зоч­но-аб­сурд­но­го со­дер­жа­ния, а со­вер­шен­но кон­крет­ные сю­же­ты из на­шей со­вер­шен­но не­кон­крет­ной по­все­днев­но­сти.

         Один из ря­до­вых оте­че­ст­вен­ных за­спан­цев вы­ска­зал свою до­маш­нюю, су­гу­бо не­на­уч­ную ги­по­те­зу: сон — это не­кий ком­пен­са­ци­он­ный ме­ха­низм, ко­то­рый вно­сит кор­рек­цию в на­ше пре­про­тив­ное и не­пра­виль­ное су­ще­ст­во­ва­ние на за­соз­на­тель­ном уров­не, кое-что из этой кор­рек­ции соз­на­ние и чув­ст­ва транс­фор­ми­ру­ют в зна­ко­мые об­ра­зы и сло­ва, но это — лишь вер­хуш­ка за­соз­на­тель­но­го «айс­бер­га»; сны, дав­но из­вест­но, под­ска­зы­ва­ют и пре­ду­пре­ж­да­ют, тол­ка­ют к рас­ка­я­нью или да­ют про­зре­ние, удов­ле­тво­ря­ют не­удов­ле­тво­рен­ное и т. д.; лич­ный чей-то сон — это лич­ный кор­рек­ти­рую­щий «клю­чик» жиз­ни, но мож­но пред­по­ло­жить, что лю­бой ключ уни­вер­са­лен, что за­соз­на­тель­ная область — не­что об­щее для всех. Что это зна­чит? А то, что ес­ли ваш со­сед рас­ска­жет вам свой ду­рац­кий сон, по­ра­зив­ший его, то и вы, воз­мож­но, по­ра­зи­тесь не мень­ше. По­то­му что засознательное — не­ви­ди­мая часть «айс­бер­га» — пла­ва­ет у всех в еди­ном океа­не, име­нуе­мом Жиз­нью. Так что, сон со­се­да, на­мо­тан­ный на ваш ус, — вещь по­лез­ная. Чу­жих снов не бы­ва­ет!

         И со­сед спа­си­бо ска­жет: «Ваш бы сон, да в на­шу ру­ку!»

         Итак, за­кры­ли друж­но гла­за. Ви­ди­те? Слы­ши­те?

         Но как от­ли­чить на­стоя­щий сон от не­на­стоя­ще­го? На­стоя­щий сон — это все­гда прит­ча!

 

         СОН­НОЕ ЦАР­СТ­ВО об­раз­ца 1990 г.

 

         «Встре­тил­ся я буд­то бы с Ле­ни­ным во сне, ру­ку к не­му про­тя­нул, а он мне в ла­донь горсть зо­ло­тых мо­нет сы­плет. «Это те­бе на зу­бы», — го­во­рит. К че­му бы это?» С. Г., 92 го­да.

 

         «На­до бы­ло съез­дить, за­брать свои до­ку­мен­ты из ин­сти­ту­та. На­ка­ну­не по­езд­ки при­сни­лось: подъ­ез­жаю я к ву­зу на мер­се­де­се, го­во­рю ис­клю­чи­тель­но по-анг­лий­ски, же­на у ме­ня му­лат­ка, костюмчик — блеск… На­до же!» Ю. В., ин­же­нер.

 

         «Всю жизнь ле­чи­лась в 1-ой го­род­ской по­ли­кли­ни­ке, а хо­те­ла бы во 2-ой рес­пуб­ли­кан­ской, в «парт­ле­чеб­ни­це». При­снил­ся сон: буд­то бы при­шла с этой прось­бой на при­ем к Ста­ли­ну, а он го­во­рит: «Рэ­шить во­прос по­ло­жи­тэль­но». Не сбы­лось». Г. Г., идео­лог.

 

         «Ви­де­ла се­бя: стою по ко­ле­но в во­де и чи­таю мо­лит­ву». Ве­ра, 17 лет.

 

         «Ко­гда умер де­душ­ка, ба­буш­ке снил­ся один и тот же сон. Буд­то бы она по­ста­ви­ла ря­дом с мо­ги­лой не то боль­шой сун­дук, не то гроб. Днем из гро­ба вставала — шла на ра­бо­ту, а ве­че­ром в не­го уми­рать на ночь ло­жи­лась». Внук ба­буш­ки, 17 лет.

 

         «При­снил­ся идио­тизм ка­кой-то. Но за­пом­ни­лось. Бе­га­ют по го­ро­ду та­та­ры и кри­чат за­чем-то: «Один мил­ли­он вос­ста­ний! Один мил­ли­он вос­ста­ний!» Не к до­б­ру, что ли». На­та­ша.

 

         «Этот сон я ви­де­ла, ко­гда мне бы­ло все­го пять лет. По ле­ст­ни­цам и ко­ри­до­рам ка­ко­го-то об­ще­жи­тия бе­гал Крас­ный Мед­ведь в крас­ных оч­ках и всех под­ряд пу­гал и ло­вил. Я зна­ла: по­ка он бегает — вы­хо­дить нель­зя…» Пре­по­да­ва­тель мар­кси­ст­ско-ле­нин­ской эс­те­ти­ки.

 

         «…Вро­де бы гос­ти­ни­ца ка­кая-то. Мы с под­ру­гой идем по длин­но­му ко­ри­до­ру. Над ка­ж­дой дверью — крас­ная лам­поч­ка… Ба! Да это же пуб­лич­ный дом, до­га­ды­ва­ем­ся. А нам уж и пред­ла­га­ют, ад­ми­ни­ст­ра­ция, на­вер­ное: «Идем­те к нам ра­бо­тать. За­хо­ди­те, по­жа­луй­ста!» Мы воз­му­ща­ем­ся с под­ру­гой, я кри­чу: «Что вы се­бе по­зво­ляе­те? Я во­об­ще ру­ко­во­дя­щий ра­бот­ник!» Ад­ми­ни­ст­ра­тор то­гда по­ка­зы­ва­ет на от­дель­ную дверь: «Вот здесь у нас на­чаль­ст­во об­слу­жи­ва­ет­ся». И я, не­ожи­дан­но для се­бя, тут же со­гла­си­лась. К че­му бы та­кой сон?» Е., ра­бот­ник куль­ту­ры.

 

         «На гла­зах у лю­дей ка­кой-то тип хо­тел ту­пы­ми нож­ни­ца­ми пе­ре­ре­зать мне гор­ло. Два­дцать ми­нут резал — все смот­ре­ли! Я ему вдруг го­во­рю: «Сде­лай пе­ре­рыв, на­то­чи». Он схо­дил, на­то­чил, сам спра­ши­ва­ет: «Мож­но те­перь?» Я ему от­ве­чаю: «Ты убий­ца, ты и ре­шай…» А лю­ди смот­рят, не вме­ши­ва­ют­ся… К че­му бы это?» Ка­тя, 17 лет.

 

 

 

         В ус­ло­ви­ях ди­ко­го рын­ка хо­ро­шо мо­жет быть толь­ко ди­ка­рю. Ди­ка­рю от биз­не­са, на­при­мер. Воз­мож­но, крас­ки сгу­ще­ны, но… На­ши се­го­дняш­ние до­мо­ро­щен­ные биз­нес­ме­ны, на­хва­тав­шие­ся де­нег, удов­ле­тво­рив­шие свои ма­те­ри­аль­ные за­про­сы, по­стиг­шие пре­муд­ро­сти эко­но­ми­че­ских на­ук, не­ожи­дан­но столк­ну­лись с но­вой проблемой — они ока­за­лись не го­то­вы­ми к ци­ви­ли­зо­ван­но­му че­ло­ве­че­ско­му об­ще­нию. По­че­му се­мей­ные про­бле­мы еще бо­лее обо­ст­ри­лись, хо­тя внеш­не, ка­за­лось бы, пол­ное бла­го­по­лу­чие? По­че­му уда­лая пьян­ка и раз­го­во­ры об ин­тим­ном не вос­при­ни­ма­ют­ся ино­стран­ны­ми парт­не­ра­ми, как про­яв­ле­ние до­ве­рия и друж­бы? По­че­му пси­хо­ло­гия то­го, кто го­во­рит: «Я вы­иг­ры­ваю то­гда, ко­гда вы­иг­ры­ва­ешь и ты», — на­деж­на, при­вле­ка­тель­на и лег­ка? А пси­хо­ло­гия «на­шен­ских» — «Всех за­дав­лю!» По­че­му чрез­вы­чай­но вы­год­но быть по­ря­доч­ным? По­че­му доб­рое имя сто­ит все­го до­ро­же? По­че­му?! До­мо­ро­щен­ные на­ши биз­нес­ме­ны с го­но­ром и чван­ли­вой на­хра­пи­сто­стью вы­ско­чи­ли бы­ло на свет божий — всё ку­пим! — и рас­те­ря­лись… Лю­бовь не ку­пишь, друж­ба не про­да­ет­ся, до­ве­рие не по­ку­па­ет­ся. Ока­зы­ва­ет­ся, бу­ду­чи со­вре­мен­ным мил­лио­не­ром, нель­зя иметь пси­хо­ло­гию мел­ко­го ла­воч­ни­ка об­раз­ца про­шло­го ве­ка. По­сле ин­тен­сив­но­го кур­са эко­но­ми­ки рос­сий­ские пред­при­ни­ма­те­ли, бан­ки­ры, вла­дель­цы фирм и ди­рек­то­ра жад­но уг­лу­би­лись в изу­че­ние за­ко­нов че­ло­ве­че­ско­го общения — пси­хо­ло­гию. Всё на­сущ­но и про­сто: день­ги сде­ла­ли день­ги, этот этап прой­ден. Кто те­перь «сде­ла­ет» куль­ту­ру?

 

         Со сло­вом «бо­га­тый» жизнь иг­ра­ет очень ин­те­рес­но: бо­га­тый, но жес­то­кий, бо­га­тый, но глу­пый, бо­га­тый и ум­ный. Зву­чит яс­но, об­раз­но, со зна­ко­мой на­ри­ца­тель­но­стью. Слов­но и впрямь на по­лю­сах ма­те­ри­аль­но­го бытия — в бо­гат­ст­ве, как и в бедности — про­яв­ля­ют­ся осо­бен­но­го яр­ко все ка­че­ст­ва че­ло­ве­че­ской на­ту­ры.

 

         Мой то­ва­рищ, жур­на­лист, по­де­лил­ся не­дав­но от­кры­ти­ем, ко­то­рое его по­тряс­ло: на­ши обыч­ные лю­ди, ра­бо­тя­ги, сред­ний класс, пен­сио­не­ры от из­бы­точ­ной но­виз­ны во­круг буд­то бы до­жи­ли до пол­но­го равнодушия — са­мо­за­щит­но­го рав­но­ду­шия к про­ис­хо­дя­ще­му, да и к сво­ей судь­бе, по­жа­луй, то­же. Слиш­ком силь­ны эмо­ции, слиш­ком силь­ны ока­за­лись факты — луч­ше не ду­мать, луч­ше не ви­деть и не слы­шать, не чув­ст­во­вать. Шок! Ин­стинкт самосохранения — от­клю­че­ние чувств и соз­на­ния в мо­мент сверх­пе­ре­груз­ки. Он так и го­во­рил: «По­на­блю­дай за ли­ца­ми в трамвае — они же ни-че-го боль­ше не чув­ст­ву­ют! Не мо­гут боль­ше чув­ст­во­вать, чув­ст­во­вал­ки не хва­та­ет!» Я по­на­блю­дал, как мне бы­ло ве­ле­но. Не так всё! Хо­ро­шие у лю­дей ли­ца, как бы по­точ­нее вы­ра­зить? — Дос­той­ные! За­то поя­ви­лись и ка­ри­ка­тур­ные, брезг­ли­во-над­мен­ные фи­зио­но­мии. Эти-то от­ку­да в та­ких ко­ли­че­ст­вах? Как гриб­ки из-под земли — не­у­жто до­ж­да­лись сво­его зо­ло­то­го до­ж­дич­ка?

 

         Бе­се­дую с пси­хо­ло­гом Ольгой К.: «У ме­ня есть под­ру­га, аме­ри­кан­ка Кей­си Со­арис, то­же пси­хо­лог. Она нау­чи­ла ме­ня очень про­стой иг­ре, ко­то­рую при­ме­ня­ет для обу­че­ния без­гра­мот­ных юж­но­аме­ри­кан­ских фер­ме­ров. Это — кре­сти­ки-но­ли­ки. Двум парт­не­рам пред­ла­га­ет­ся сра­же­ние на три­дца­ти шес­ти клет­ках (6х6), задание — на­брать 15 оч­ков (5 оч­ков за ка­ж­дые по­став­лен­ные в ряд или по диа­го­на­ли оди­на­ко­вые зна­ки). Как дей­ст­ву­ют парт­не­ры? Пер­вые два или три раза они за­ня­ты бло­ки­ро­ва­ни­ем хо­дов друг друга — ноль оч­ков ре­зуль­тат. По­том до­га­ды­ва­ют­ся: ка­ж­дый спо­кой­но ста­вит знач­ки в сво­их колонках — по­ле иг­ры по­де­ле­но. Но ос­та­ет­ся в цен­тре од­на не по­де­лен­ная ко­лон­ка… Как быть? И тут иг­ро­ки де­ла­ют для се­бя фе­но­ме­наль­ное открытие — они пе­ре­хо­дят в еди­ную зна­ко­вую сис­те­му! Оба парт­не­ра в вы­иг­ры­ше. Про­сто и на­гляд­но. По­ле игры — на­ша жизнь; кре­сти­ки и нолики — на­ши про­бле­мы. Вот здо­ро­вая пси­хо­ло­гия здо­ро­во­го рын­ка. При­чем, эта схе­ма ра­бо­та­ет не толь­ко для бизнеса — она ра­бо­та­ет для лич­но­сти. По­про­буй­те. Ос­нов­ной смысл — не ме­шать. При­ро­да ог­ром­на, в ней есть ме­сто ка­ж­до­му. Жить не ра­ди то­го, что­бы ко­го-то за­да­вить, а что­бы про­сто са­мо­реа­ли­зо­вать­ся».

 

         Да­же доб­ро­де­тель пре­вра­ща­ет­ся в кам­па­нию; раз в год про­хо­дит объ­яв­лен­ная Не­де­ля милосердия — ми­зан­сце­на, доб­ро­та по рас­пи­са­нию. Все­об­щая жад­ность, оз­лоб­лен­ность и суе­та за­хо­те­ли про­де­мон­ст­ри­ро­вать, что и им не чу­ж­до кое-что че­ло­ве­че­ское. И на­зна­чи­ли се­бе срок, не­дол­гий, как визг тор­мо­зов на кру­том ви­ра­же.

         «Бла­жен­ны ни­щие ду­хом, ибо они унас­ле­ду­ют цар­ст­во…» — Гос­по­ди, что ты та­кое на­про­ро­чил нам?! Кто они, где? Не те ли, что во­ло­кут пу­до­вые свои оби­ды к смерт­но­му ру­бе­жу? Не те ли, что хо­тят всю­ду быть пер­вы­ми? Не те ли, что про­кля­ли се­бя и по­хо­ро­ни­ли ду­ши и си­лы свои? Мо­жет, про­сто мы, сле­пые, не уме­ем от­ли­чить бла­жен­но­го от бе­зум­но­го? А ведь это так про­сто! Бла­жен­ный ни­ко­гда не ска­жет: «Ма­ло!» Он лю­бит, по­то­му что он лю­бит. Он стра­да­ет, по­то­му что стра­да­ет. Жи­вет, по­то­му что жив. Без рас­че­та, без рас­пи­са­ния, без вы­го­ды. Бла­жен­на природа — бла­жен­ны и на­стоя­щие ее де­ти. А при­ни­маю­щий по­дая­ние и даю­щий по­дая­ние раз в году — бе­зум­ны. Это — спек­такль, в ко­то­ром ка­ж­дый тя­го­тит­ся сво­ей ро­лью, фаль­ши­во ра­зыг­ры­вае­мой пе­ред един­ст­вен­ным и веч­ным зри­те­лем. Гос­по­ди, ко­гда же Ты опус­тишь свой за­на­вес? И бу­дут ли ап­ло­дис­мен­ты?

 

         1989 г. Из тюрь­мы вы­шел че­ло­век. Уви­дел «но­вую во­лю», и доб­ро­воль­но «сел по но­вой» — за пись­мен­ный стол. Вот не­боль­шая часть из его со­чи­не­ния.

         «Об­раз­но го­во­ря, на празд­ни­ке пе­ре­строй­ки КПСС го­нит и го­нит на гар­мо­ни ре­во­лю­ции свой мо­тив, а пья­ные гос­ти за сто­лом бра­нят­ся и плю­ют на пол, по­сколь­ку обо­им не при­ви­ты нрав­ст­вен­ные нор­мы. И те и дру­гие вне за­ко­на при­ро­ды че­ло­ве­ка, вне ис­ти­ны бы­тия, не­лю­ди ан­ти­ми­ра. Нам не при­вит пат­рио­тизм куль­ту­ры и при­вит пат­рио­тизм сол­да­та на по­ле боя, пат­рио­тизм бор­ца, но та­кой по­бе­ди­тель у при­ро­ды ни­ко­гда не по­лу­чит ни­че­го, по­сколь­ку пат­рио­тизм борь­бы да­же в са­мо­за­щи­те не име­ет прав­ды до­б­ра. «Доб­лесть не­со­вмес­ти­ма с ис­тин­ной нрав­ст­вен­но­стью!» — до­ка­зал Ге­гель. По­бе­да зла над злом есть боль­шее зло, чем бы­ло. Мы да­же в ком­му­низм ле­те­ли на па­ро­во­зе и в ру­ках у нас — вин­тов­ка! Для ко­го? И для че­го? Для рас­пра­вы над «не­на­ши­ми»? В гря­ду­щем ве­ли­ко­нрав­ст­вен­ном об­ще­ст­ве ис­ти­ны не нуж­ны, их за­ме­нят му­жи­ки в курт­ках че­ки­стов и с на­га­на­ми и ком­му­нар­ки в крас­ных ко­сын­ках эман­си­па­ции. Кто ждет их с рас­про­стер­ты­ми объ­ять­я­ми? Ни­кто. Они при­ве­зут борь­бу и вой­ну, и их в луч­шем слу­чае по­том­ки изо­ли­ру­ют и за­кро­ют в ре­зер­ва­ции-зве­рин­це, как низ­шую ра­су ци­ви­ли­за­ции.

         Мы еха­ли вое­вать да­же в свет­лое бу­ду­щее и не­на­ро­ком по пу­ти рас­те­ря­ли под­лин­но че­ло­ве­че­ские ду­хов­ные цен­но­сти: гу­ма­низм, со­весть, стыд, доб­ро­ту, чис­то­ту, ис­крен­ность, по­эти­че­скую влюб­лен­ность, вер­ность, че­ст­ность, дос­то­ин­ст­во, во­лю, сме­лость, бла­го­род­ст­во, ры­цар­ст­во и честь про­сто че­ло­ве­ка, лич­но­сти! И по­пра­ли хри­сти­ан­ские доб­ро­де­те­ли ве­ры, на­де­ж­ды и люб­ви! В нас ос­та­лись толь­ко гра­ж­да­не, по­ли­ти­ки. Да­же го­су­дар­ст­вен­ные дея­те­ли у нас не име­ют ко­дек­са чес­ти и по­это­му не уме­ют ухо­дить в от­став­ку. Имен­но страх на­ро­да пе­ред на­си­ли­ем вла­сти сти­му­ли­ро­вал бес­пре­дель­ность про­из­во­ла и не­обя­за­тель­ность ко­дек­са по­ря­доч­но­сти, и экс­тре­ми­сты идут по тро­пе сво­его пра­ви­тель­ст­ва: клин вы­ши­ба­ют кли­ном, дик­та­ту­ру дик­та­ту­рой, зло злом! И круг за­блу­ж­де­ния за­мы­ка­ет­ся в без­вы­ход­ном ту­пи­ке.

         Ес­ли кто-то всё еще жар­кой стра­стью пы­ла­ет к бу­рям ре­во­лю­ции, хо­ло­ду и го­ло­ду кро­ви, гною и ти­фоз­ным вшам — пусть вою­ют, но пусть ос­та­вят в по­кое ме­ня, про­стой на­род, рус­ско­го зе­ка, бес­пар­тий­но­го тру­же­ни­ка. Ме­ня мож­но по­бе­дить. Но по­бе­ди­тель не по­лу­чит ни­че­го!»

 

         Об­ра­щал ли кто-ни­будь вни­ма­ние на стран­ность пси­хи­ки ска­зоч­но­го Ива­нуш­ки? И угол свой вро­де есть, и еда, и пер­спек­ти­вы кой-ка­кие, ан нет, не си­дит­ся: «Пой­ду-ка я, ли­ха се­бе по­ищу». Вот и вся причина — ли­ха по­ис­кать! Мо­жет, ли­хо-то оно и луч­ше?

         В рес­пуб­ли­кан­ском при­ем­ни­ке рас­пре­де­ли­те­ле для не­со­вер­шен­но­лет­них та­ких Ива­ну­шек-ду­рач­ков ка­ж­дый день — хоть от­бав­ляй. Этот «пу­те­ше­ст­вен­ник» из Ки­ро­во-Че­пец­ка, ес­ли не врет, этот — из ме­ст­ных: вор, за­лез в квар­ти­ру, по­жи­лой жен­щи­не ухо от­ре­зал… По­про­шай­ки, ма­ло­лет­ние стер­ве­цы, ша­каль­чи­ки, волчата — де­ти, под­ро­ст­ки. Как их все не­на­ви­дят! И они — не­на­ви­дят. Па­ца­нам ни­че­го не страш­но. Бы­ва­лые. Впереди — жизнь, не раз­ме­нян­ный еще срок.

         Я при­сел бы­ло на кор­точ­ки, спро­сил веж­ли­во:

         — Те­бя, маль­чик, как зо­вут?

         — До­мой хо­чу, ду­рак!

         Вот и по­го­во­ри­ли. У каждого — свое «ли­хо». Ко­нец све­та ну­жен, что­бы всех при­ми­рить.

 

         Кто-то из по­этов со­об­щил ми­ру: «Все­му жи­ву­ще­му ид­ти пу­тем зер­на». Хо­да­се­вич, ка­жет­ся. Спря­тав­шись в зер­не, цве­ток пе­ре­жи­да­ет зи­му. Это по­нят­но. А лю­ди? Они — то­же зер­но? И что, ка­кую зи­му они пе­ре­жи­да­ют или уже пе­ре­жда­ли? Си­ла ка­ко­го всхо­да дрем­лет в ка­ж­дом? Зер­но мо­жет ле­жать дол­го, мо­жет быть, да­же веч­но. Но ес­ли уж оно проснулось — не ос­та­но­вить. Мож­но лишь унич­то­жить.

 

         Зве­ри­нец. Лю­ди на фо­не зве­рей. При­хо­ди­те, на се­бя по­смот­ри­те.

 

         Че­ло­ве­че­ский мир — это мир след­ст­вий, опи­раю­щих­ся, в свою оче­редь, на мир пред­ше­ст­вую­щих след­ст­вий. Всё за­пу­та­но, всё слиш­ком труд­но: по­че­му? Не ищи­те при­чи­ну уже содеянного — она слиш­ком да­ле­ко от жи­ву­щих. Но в на­шей во­ле соз­да­вать са­мих се­бя се­го­дня, так, как это бы­ло в пер­вый день Тво­ре­ния. Ка­кое се­мя бро­сим, та­кие всхо­ды и по­лу­чим. Под­прыг­нув, не вы­бе­решь­ся из гря­зи, по­быв день че­ст­ным, не убе­жишь от лжи. Не­мое на­ше серд­це учит­ся говорить — сто­нет.

         По­след­ст­вия зла мож­но по­бе­дить, толь­ко пе­ре­жив их, за­пол­нив ос­во­бо­див­шее­ся ме­сто тру­дом ми­ло­сер­дия и всхо­да­ми куль­ту­ры. Увы, культура — ка­приз­ней­шее из рас­те­ний. Оно не рас­тет са­мо по се­бе, как сор­няк, за ним обя­за­тель­но нуж­но уха­жи­вать. Не все­гда это по си­лам.

 

         Ко­гда смот­ришь аме­ри­кан­ские ви­део­филь­мы, все­гда за­ме­ча­ешь, как на­ту­раль­но, как до­под­лин­но точ­но ве­дут се­бя ак­те­ры в за­дан­ном сю­же­те. По­ра­зи­тель­ный эф­фект! Вы­со­кий класс!

         Ко­гда раз­го­ва­ри­ва­ешь с жи­вы­ми аме­ри­кан­ца­ми, все­гда чув­ст­ву­ет­ся, как ес­те­ст­вен­но и уме­ло ка­ж­дый из них нау­чен иг­рать свою жиз­нен­ную роль. По­ра­зи­тель­ный эф­фект, вы­со­кий класс.

         А мы? Ча­ще все­го, пе­ре­иг­ры­ва­ем на эк­ра­не и силь­но «не до­иг­ры­ва­ем» с друзь­я­ми, кол­ле­га­ми, лю­би­мы­ми, са­ми с со­бой. Нас се­го­дня ак­тив­но обу­ча­ют чу­жо­му опы­ту. Аук­нет­ся нау­ка не­ждан­но и горь­ко. Кру­то «за­фир­ме­ет» по­след­ний Ива­нуш­ка-ду­ра­чок, са­ма, дос­роч­но, за­ки­нет в огонь ля­гу­ша­чью шкур­ку Ва­си­ли­са.

         Во что мы иг­ра­ем? В авось! Че­му учим­ся? На­би­вать си­ня­ки. Мы — это толь­ко мы и ни­кто дру­гой. Не ка­кие-то осо­бен­ные, а та­кие же, как все, то есть, не­по­вто­ри­мые, са­ми с уса­ми. На Ру­си сло­во «мы» го­во­рят ча­ще, чем «я». Как са­мое глав­ное за­кли­на­ние. Мы — не кру­тые. Мы фе­но­ме­наль­но уп­ря­мы в сво­ей не­прак­тич­ной доб­ро­те. Бое­вик на та­ком ма­те­риа­ле не сни­мешь. Жи­вем, сла­ва бо­гу, не каш­ля­ем. Аме­ри­кан­цы на­шей ра­до­сти не пой­мут.

 

         Есть отходы — есть жизнь, нет отходов — нет жиз­ни.

 

         Сло­ва блу­ж­да­ют… От­че­го од­ни лю­ди пред­по­чи­та­ют изъ­яс­нять­ся сти­ха­ми, а дру­гие ма­том? Впро­чем, сей­час и это пе­ре­ме­ша­лось. По­че­му так при­хот­ли­во ищет «ска­зы­вае­мое» всё но­вые и но­вые фор­мы? По­че­му вся­кий го­во­ря­щий дол­жен сна­ча­ла вы­иг­рать кас­тинг, и толь­ко по­сле этого — «ска­зы­вать».

 

         Татьяна К., пе­да­гог, сфор­му­ли­ро­ва­ла по­зи­цию: «Есть ли смысл в жиз­ни? От­ве­та, на­вер­ное, не су­ще­ст­ву­ет. Но ес­ли вы не ус­тае­те за­да­вать этот во­прос на лю­бом из эта­пов сво­его бытия — жизнь не кон­ча­ет­ся».

 

         Убе­гаю­щий от смерти — де­зер­тир ду­ха, бе­гу­щий от жизни — лен­тяй и трус. Лич­но я на­чал свое пу­те­ше­ст­вие по вре­ме­ни и про­стран­ст­ву в те­ле зем­но­го «де­зер­ти­ра».

         Бы­ло ле­то. Июнь. По­ра эк­за­ме­нов. Лю­би­мая де­вуш­ка грыз­ла гра­нит нау­ки и ни о чем та­ком не вспо­ми­на­ла. Я це­лы­ми дня­ми ле­жал на ди­ва­не, пил на ро­ди­тель­ские день­ги пи­во и на­сла­ж­дал­ся не­обо­зри­мым ми­ром не­сча­стий в соб­ст­вен­ной судь­бе. Эк­за­ме­на по «тер­ме­ху» мне бы­ло не сдать да­же при же­ла­нии. Это осоз­на­ние рух­ну­ло по­след­ней ка­п­лей в пе­ре­пол­нен­ную ча­шу во­сем­на­дца­ти­лет­них стра­да­ний. Са­мо­ис­ход че­рез по­ве­ше­ние при­вле­кал ма­ло, по­то­му что я ви­дел од­на­ж­ды жму­ра с си­зым ли­цом и без­образ­но вы­ва­лив­шим­ся язы­ком. Не эс­те­тич­но. Луч­ше, ко­неч­но, стре­лять­ся. Пол­ный от­цов­ский па­трон­таш с за­ячь­ей дро­бью-«трой­кой» и ста­рень­кая туль­ская двух­ствол­ка ме­ня удов­ле­тво­ри­ли до ок­ры­лен­но­сти. Мо­мент был сла­до­ст­ный, чув­ст­ва вы­со­ки­ми, как у ве­те­ра­на пе­ред Веч­ным ог­нем. Я со­брал в рюк­зак еды на не­де­лю и по­шел в лес — прочь от лю­дей! Хо­те­лось длить и длить этот не­за­бы­вае­мый миг — в нем, как у бо­га, не бы­ло вре­ме­ни… Че­рез двое су­ток я ока­зал­ся весь пе­ре­ку­сан­ный кле­ща­ми. При­шлось сроч­но вер­нуть­ся и по­ста­вить сы­во­рот­ку гам­мог­ло­бу­ли­на. Про­ща­ния с зем­лей не по­лу­чи­лось. Вот так всегда — ка­кая-ни­будь ме­лочь да по­ме­ша­ет! До сих пор так.

 

         Че­ло­век всю жизнь что-ни­будь ло­вит: по­хва­лу, пер­вое ме­сто в оче­ре­ди, уда­чу, день­ги, меч­ту, удо­воль­ст­вие, сло­ва, идеи, взгля­ды, де­ла, при­чи­ны, смысл, веч­ность или миг, празд­ни­ки или ти­ши­ну, ры­бу или зве­ря, се­бя са­мо­го, на­ко­нец. Но ра­но или позд­но эта ве­ли­кая охо­та за­кан­чи­ва­ет­ся, вспо­ми­на­ет об ус­та­ло­сти те­ло, слов­но ко­лод­цы, на­ли­ва­ют­ся глу­бин­ным по­ко­ем че­ло­ве­чьи гла­за, и ста­но­вит­ся поч­ти без­раз­лич­ным к ху­ле или к по­чес­тям слух. И толь­ко не­уго­мон­ное во­об­ра­же­ние ог­ля­ды­ва­ет­ся, на­бра­сы­ва­ет на про­шлое се­точ­ку мыс­лей и всё тя­нет его к се­бе по­бли­же, всё тонь­ше чув­ст­ву­ет… Слов­но еще и еще раз про­ве­ря­ет: не про­мор­га­ло ли свою Зо­ло­тую Рыб­ку?

 

         Па­мять че­ло­ве­че­ская очень при­хот­ли­ва, слов­но она жи­вет от­дель­но от со­бы­тий, за­по­ми­ная яр­ко по­че­му-то не ве­ли­кие ве­ли­чи­ны, а про­сто эпи­зо­ды, ме­ло­чи, пус­тя­ки, в сущ­но­сти.

 

         Че­ло­ве­че­ская па­мять по­доб­на спорт­сме­ну: она дол­го на­хо­дит­ся в хо­ро­шей фор­ме, ес­ли ее тре­ни­ро­вать. Это — един­ст­вен­ное со­кро­ви­ще ста­ри­ков, на­вер­ное. Ко­му-то день­ги, ко­му-то жвач­ка, а этим — про­шлое. Вот и по­смеи­ва­ет­ся од­но вре­мя над дру­гим.

 

         Дед зна­ет, что го­во­рит. На сво­ей шку­ре ис­пы­тал. Пре­да­тель­ст­вом он на­зы­ва­ет вся­кое на­ру­ше­ние пра­вил. Де­душ­ка се­го­дня еще силь­нее, да­же не­тер­пи­мее, по­жа­луй, ве­рит в ком­му­низм. На­стоя­щее счастье — это на­стоя­щий по­ря­док. Же­лез­ный порядок — же­лез­ное сча­стье.

 

         «Всё бро­шу, всё на­дое­ло!» — го­во­рит сам се­бе го­род­ской и «рвет ког­ти» в де­рев­ню, от­кры­вая для се­бя за­но­во пер­во­здан­ную ра­дость ес­те­ст­ва и ко­вы­ря­ния в на­во­зе.

         «Всё бро­шу, всё на­дое­ло!» — твер­дит де­ре­вен­ский и вос­трит лы­жи ту­да, где есть то­вар и пи­во.

         Не­у­же­ли для то­го, что­бы по­нять са­мо­го се­бя, на­до не­пре­мен­но прой­ти это самое — «бро­шу»? Мо­жет ли на­чать­ся но­вая жизнь с по­хо­рон ста­рой? Во­прос. Ни­кто не от­ве­тит.

 

         Ге­ни­ем был тот че­ло­век, что при­ду­мал для по­жар­ных щи­тов вед­ра конусом — не по­ста­вишь. Ну про­сто вер­ши­на не­удоб­ст­ва! Со­вер­шен­ст­во на­обо­рот. Идею бы сле­до­ва­ло рас­про­стра­нить го­раз­до ши­ре: все ве­щи об­ще­ст­вен­но­го поль­зо­ва­ния де­лать поч­ти не­при­год­ны­ми. Авось, то­гда во­ров­ст­во по­утих­нет на про­цент-дру­гой.

 

         Под­за­до­ри­ваю де­да-ма­те­риа­ли­ста:

         — Но ду­ша-то у вас есть?

         — Нет.

         — Ой ли?!

         — По­ка живой — есть, а умру — ан­ну­ли­ру­ет­ся.

         — Ку­да?

         — Ис­чез­нет. Как сруб­лен­ное де­ре­во.

         — Де­ду­ля, душа — как се­меч­ко. Пе­ре­ждет свою «зи­му», да опять рас­ти нач­нет.

         Ста­рик за всё вре­мя раз­го­во­ра впер­вые от ду­ши хо­хо­чет. Смеш­но ему над тем, что нель­зя по­тро­гать; не­зыб­ле­мая вещь — опыт ма­те­риа­ли­ста. По­ра ста­вить в раз­го­во­ре ве­со­мую точ­ку.

         — И не­чис­тая си­ла ме­ня бо­ит­ся. Я сам — си­ла чис­тая!

 

         У Бо­га хо­ро­шо раз­ви­то во­об­ра­же­ние, у дьявола — ор­га­ни­за­тор­ские спо­соб­но­сти.

 

         Спа­сай­те се­бя! Что­бы бы­ло что по­гу­бить во имя спа­се­ния че­ло­ве­че­ст­ва!

 

         — Че­го они тут опять? — груз­чик за­го­род­ной сто­ло­вой при­ку­рил у во­ди­те­ля ав­то­бу­са. От­вет был крат­ким, но ис­чер­пы­ваю­щим:

         — Крас­ные под зе­ле­ных ко­сят.

         Не­доб­ро­же­ла­тель­ные по­па­лись дя­день­ки. Пио­нер­ский ла­герь «Дзер­жи­нец» — древ­ней­шее ло­го­во по вос­пи­та­нию пат­рио­тов, три­бу­нов и вожаков — с но­вы­ми си­ла­ми при­нял­ся за ста­рое. Вче­раш­ние мас­те­ра ре­че­вок и ба­ра­ба­нов опять тру­бят сбор: на сей раз — под зе­ле­ным зна­ме­нем мод­ной эко­ло­гии. Организация — это хо­ро­шо, организация — это си­ла! Под ли­хое бла­го­род­ное де­ло и день­жат кач­нуть мож­но, и карь­ер­ку зая­вить, и за бу­гор на ха­ля­ву ска­тать­ся. Не всем, ко­неч­но. Из­бран­ным и от­дель­ным дос­той­ным чле­нам.

         Осо­бен­но уми­ли­ло на­пут­ст­вие, дан­ное в хо­лод­ном ак­то­вом за­ле поч­ти дву­мстам по­зе­ле­нев­шим пио­не­рам пе­ред пер­вой но­чев­кой:

         — Что­бы вот без… это­го! Ес­ли ко­го-то за­ме­тим пья­ны­ми или ку­ря­щи­ми в помещениях — про­ща­ем­ся без раз­го­во­ров.

         Яс­но! Стро­гость в организации — пер­вей­шее де­ло. Ве­ду­щий вы­брал смель­ча­ков, по­ста­вил их ли­цом к сте­не и на­звал ус­ло­вие иг­ры: ес­ли от­ве­чае­те «Да» — тя­не­те ру­ки вверх.

         — Вы ра­зум­ные лю­ди?

         Они по­тя­ну­ли ру­ки вверх.

         — А че­го то­гда на стен­ку ле­зе­те?

         Ак­ти­ви­сты лю­бят хо­ро­ший юмор, по­нят­ный да­же при­ми­тив­но­му. Ак­ти­ви­сты ве­рят, что толь­ко яр­кие крас­ки, гром­кие зву­ки и пот­ные иг­ры вы­зы­ва­ют силь­ные и за­по­ми­наю­щие­ся чув­ст­ва.

         Го­род­ские шум­но бал­де­ли. Де­ре­вен­ские жа­лись в угол и сты­ди­лись сво­ей не­раз­ви­то­сти. Ви­дя эту раз­ни­цу, ак­ти­ви­сты-ор­га­ни­за­то­ры хму­ри­лись средь шум­но­го ба­ла и мор­щи­ли лбы:

         — Мы долж­ны по­ду­мать, как их вклю­чить в об­щее дви­же­ние! Про­бле­ма… Зав­тра бу­дем об­су­ж­дать Ус­тав.

         Все обош­лось хо­ро­шо. «Торч­ков» и пья­ных зе­ле­ных пио­не­ров на тер­ри­то­рии ла­ге­ря «Дзер­жи­нец» я не встре­тил ни од­но­го. Трез­вы­ми бы­ли и во­жа­ки. Это на­сто­ра­жи­ва­ло. Как-то не­при­выч­но.

 

         Пред­став­ляю, ко­гда мне бу­дет лет этак де­вя­но­сто, по­зо­вут жи­во­го сви­де­те­ля ми­нув­ших дней в ка­кой-ни­будь гим­на­зи­че­ский класс и бу­дут до­тош­но рас­спра­ши­вать:

         — Де­душ­ка, а вы прав­да при со­циа­лиз­ме жи­ли?

         — Жил, дет­ки мои, жил…

         — А рас­ска­жи­те!

         И я вздох­ну, и нач­ну, как умею, при­ук­ра­ши­вать прав­ду чув­ст­ва­ми.

         — Зна­чит, так… Я лич­но не­од­но­крат­но встре­чал­ся с ак­ти­ви­ста­ми. Бы­ва­ло, по­зво­нит сам пер­вый сек­ре­тарь об­ко­ма ком­со­мо­ла и зо­вет: «Со­би­рай­ся. По­едешь со мной на от­чет­ную кон­фе­рен­цию». И — едем. С три­бу­ны ерун­ду вся­кую ме­лют, орут, кто гром­че, что­бы не за­снуть от ску­ки. Ну, да не для это­го со­би­ра­лись! Де­ле­га­ты кон­фе­рен­ции в гос­ти­ни­це всю ночь вод­ку пьют да де­вок тис­ка­ют, а мы с секретарем — куль­тур­но, за сто­лом, под ре­чи, с са­мы­ми что ни на есть гла­ва­ря­ми. Ко­го бле­вать потянет — спе­ци­аль­ная ко­ман­да опе­ра­тив­ни­ков по­мо­га­ет, до кой­ки не­сут. Бес­плат­но, ра­зу­ме­ет­ся, всё.

         — Де­душ­ка, а ку­да по­том эти сек­ре­та­ри де­лись? Умер­ли?

         — Ну, что вы! Они воз­гла­ви­ли на­ше спра­вед­ли­вое де­мо­кра­ти­че­ское об­ще­ст­во. Активисты — это та­кая осо­бая по­ро­да лю­дей. Они ко всем вре­ме­нам лег­ко при­спо­саб­ли­ва­ют­ся.

         А по­том звон­ко­го­ло­сый маль­чик с пря­мым и че­ст­ным взгля­дом снай­пе­ра вру­чит де­душ­ке па­мят­ный вым­пел о встре­че и уве­рен­но от­че­ка­нит:

         — От име­ни и по по­ру­че­нию в честь…

         Впро­чем, нель­зя рас­смат­ри­вать бу­ду­щее так под­роб­но. Как бы и впрямь стар­че­ская сле­за на гла­за не на­вер­ну­лась.

 

         Ре­ли­ги­оз­ные лю­ди без иро­нии на­зы­ва­ют се­бя «божь­и­ми овеч­ка­ми», до­ве­рив управ­ле­ние судь­бой мас­те­ру ку­да бо­лее опыт­но­му, чем они са­ми. Но как толь­ко лю­ди пе­ре­ста­ют быть «божь­им ста­дом», ме­сто во­жа­ка на­пе­ре­гон­ки спе­шат за­нять ту­пые и силь­ные ба­ра­ны. Бо­гу на­дое­да­ет рас­тить ду­ши, а зем­но­му хо­зяи­ну нуж­ны по­го­ло­вье, шерсть и мя­со. Ин­те­рес­но, по­че­му рус­ские ак­ти­ви­сты все­гда за­ма­ни­ва­ют жи­ву­щих из на­стоя­ще­го в бу­ду­щее? Зна­чит, в на­шем на­стоя­щем поч­ти ни­ко­го нет?!

 

         Ак­ти­вист жи­вет для де­ла. Де­ло для него — са­мая важ­ная вещь на све­те. Ах, как лег­ко об­ма­нуть­ся на этом! Ес­ли дело — пре­вы­ше все­го, зна­чит, вто­ро­сте­пен­ны­ми ста­но­вят­ся: де­ти, лю­ди, вре­мя, со­весть, лю­бовь, ве­ра… — во­об­ще всё бо­гат­ст­во жиз­ни! Дело — глав­ное! Гля­дит цеп­ным ку­са­чим псом вся­кий, кто при­вя­зал се­бя к ис­пы­тан­но­му идо­ли­щу. Активист — тот же сек­тант: он обя­за­тель­но соз­да­ет во­круг сво­его дей­ст­ва соб­ст­вен­ную «ре­ли­гию» — ча­ще на сло­вах, ре­же на прак­ти­ке.

 

         Ком­со­моль­ские сек­ре­та­ри… Мы на­зы­ва­ли их обид­ным сло­вом «ком­са». Они ни­ко­гда не слу­ша­ли со­бе­сед­ни­ка, хо­тя уме­ли быть внимательными — они все­гда «из­вле­ка­ли из раз­го­во­ра поль­зу». Для ко­го? Ни один из них не ис­чез от пе­ре­тря­ски вре­мен. Быв­ший партаппарат — щен­ки по срав­не­нию с мо­ло­дой, энер­гич­ной и на­глой «ком­сой», ри­нув­шей­ся в мир де­нег и эко­но­ми­ки, «из­вле­каю­щей поль­зу» для это­го из ми­ра вла­сти и по­ли­ти­ки. Ка­кой-то мно­го­го­ло­вый иди­от про­дол­жа­ет мне на­вя­зы­вать не­нор­маль­ную мысль, что политика — это и есть де­ло, это и есть жизнь. И с не­скры­вае­мым от­вра­ще­ни­ем пя­люсь я в те­ле­ви­зор, чув­ст­вуя стыд­ное удо­воль­ст­вие от на­блю­де­ния их иди­от­ских игр. Ком­са гу­ля­ет ко­ся­ка­ми!

 

         Как от­ли­чить ак­ти­ви­ста от на­стоя­ще­го свя­щен­ни­ка? От активиста — тош­но­та суе­ты, от священника — си­ла по­коя. Веч­ное ак­ти­ви­стам не по зу­бам.

 

         При­ро­да по­ро­ди­ла ак­ти­ви­стов двух ти­пов: а) ак­ти­вист-эго­ист (всё для се­бя) и б) ак­ти­вист-про­па­ган­дист (всё для дру­гих). Рос­сия да­ла уни­каль­ную, тре­тью му­та­цию: эго­ист-про­па­ган­дист.

 

         Ны­неш­ний об­ще­ст­вен­но-ком­мер­че­ско-по­ли­ти­че­ски-хри­сти­ан­ский дея­тель, ко­неч­но, не тот уж, что пре­ж­де. Це­ле­уст­рем­лен­ный. Не пьет мно­го, о сек­се вспо­ми­на­ет урыв­ка­ми, мел­кой ха­ля­вой не ув­ле­ка­ет­ся, но как ис­тин­ный пред­ста­ви­тель сво­его пле­ме­ни со­гла­сен на бес­плат­ный труд и се­го­дня. Не ак­ти­вист, а про­сто загляденье — чис­тый ра­фи­над! Толь­ко за­чем ему всё это, спра­ши­ва­ет­ся?

         Пре­вра­тим­ся не­на­дол­го в экс­т­ра­сен­са. Важ­ней­шая фор­му­ла за­кли­на­те­лей не­ор­га­ни­зо­ван­ных на­род­ных масс — «Вклю­чай­ся!» Ни один из ак­ти­ви­стов не под­сту­па­ет­ся к лю­дям в на­ча­ле с угрозой — все­гда за­ма­ни­ва­ет, со­блаз­ня­ет. И толь­ко по­сле то­го, как не­сча­ст­ный «вклю­чил­ся», на­чи­на­ют­ся за­пу­ги­ва­ния «от­лу­че­ни­ем». От че­го? С точ­ки зре­ния био­энер­ге­ти­ки всё эле­мен­тар­но про­сто, как во­ров­ст­во: че­ло­век с ав­то­ном­но­го сво­его био­по­ля пе­ре­клю­ча­ет­ся на кол­лек­тив­ный ис­точ­ник; сло­во «Вклю­чай­ся!» не­сет в се­бе бу­к­валь­ный при­каз. Ра­зу­ме­ет­ся, «че­ло­ве­че­ский ма­те­ри­ал» под этот при­каз луч­ше го­то­вить с дет­ст­ва, за­бот­ли­во воз­во­дя по сту­пе­ням ри­ту­аль­ных ин­кар­на­ций.

         Не хо­чет­ся мрач­но про­ро­чить. Но… В Рос­сии слиш­ком лю­бят хо­ро­вое пе­ние. За­пе­ва­лы друг друж­ку пе­ре­ре­жут. Ос­тать­ся дол­жен толь­ко один!

 

         Сам по се­бе «го­мо ак­ти­ви­стус» — ноль. Он не мо­жет про­явить­ся без под­хо­дя­ще­го фо­на. Фон дол­жен быть вы­иг­рыш­ным: кри­ча­щим, яр­ким, при­вле­ка­тель­ным, бо­лез­нен­ным, луч­ше всего — не­ве­ро­ят­ным или смер­тель­ным. Буд­ни, обы­ден­ность, про­сто нор­маль­ная жизнь ак­ти­ви­ста не устраивают — он чах­нет в этом; по­это­му для спо­кой­но­го, раз­ме­рен­но­го мир­но­го бы­та го­дит­ся лишь од­на мера — взо­рвать! Это — от­лич­ный фон! Цвет? Лю­бой: крас­ный, жел­тый, зе­ле­ный, ко­рич­не­вый…

         Це­лая га­ле­рея за­ме­ча­тель­ных порт­ре­тов от­кры­ва­ет­ся мыс­лен­но­му взо­ру.

         Вот порт­рет Ак­ти­ви­ста на фо­не ге­ро­ев вой­ны и тру­да. О! Сколь мно­го скор­би, по­ни­ма­ния, бла­го­дар­но­сти и пре­кло­не­ния в его лице — ве­те­ра­ны всхли­пы­ва­ют от уми­ле­ния, при­жи­мая к гру­ди сверт­ки с бла­го­тво­ри­тель­ной на­чин­кой. Вот он на фо­не «не­за­бы­вае­мо­го» тру­да ра­бот­ни­ков-бой­цов. Вот он, Ак­ти­вист, во всем сво­ем ве­ли­ко­ле­пии на фо­не пре­ступ­ни­ков, нар­ко­ма­нов и про­сти­ту­ток. На фо­не ос­ле­пи­тель­но­го бу­ду­ще­го тво­рил свой бес­пре­дел про­ле­тар­ский по­лу­бог Ле­нин. На фо­не эко­но­ми­че­ских и по­ли­ти­че­ских труд­но­стей кра­су­ет­ся ны­неш­няя изо­щрен­ная «ком­са».

         Страх, раз­ру­ха, го­лод, вой­ны, ра­сизм, вся­кая ошиб­ка, борь­ба ра­ди борьбы — вот род­ная сти­хия ак­ти­ви­ста, толь­ко здесь он, как ры­ба в во­де. Беда — его ды­ха­ние.

         Я не пред­ла­гаю ос­па­ри­вать мне­ние. Про­сто со­об­щаю о сво­ем по­ни­ма­нии рус­ско­го фе­но­ме­на. Активист — это ад­ский сплав чес­то­лю­бия, тще­сла­вия, не­тер­пе­ли­вой энер­гич­но­сти, хит­ро­сти, ха­ме­ле­он­ст­ва, ост­ро­го чу­тья на вы­го­ду, му­же­ст­ва, са­мо­влюб­лен­но­сти, го­тов­но­сти «ид­ти до кон­ца» и «жить для дру­гих». Наи­бо­лее пас­куд­ные ка­че­ст­ва в этом спла­ве качеств — две по­след­них ипо­ста­си; ес­ли ты, обыч­ный жи­тель, не со­гла­сен на то, что­бы «для те­бя жи­ли» — это на­вя­жут на­силь­но. Ина­че смысл су­ще­ст­во­ва­ния са­мо­го ак­ти­ви­ста пре­вра­ща­ет­ся в дым.

         Все пе­ри­пе­тии бы­тия вы­год­ны лишь од­ной час­ти на­се­ле­ния. Не­важ­но, как они на­зы­ва­ют­ся: де­каб­ри­сты, раз­но­чин­цы, ком­му­ни­сты, на­род­ни­ки, де­мо­кра­ты или по­пы.

         Ак­тив­ность и ве­ра не­со­вмес­ти­мы в Рос­сии. Кро­ва­вой по­лу­ча­ет­ся не­бы­ли­ца.

 

         Есть ли та­кие во­про­сы, ко­то­рые на са­мом де­ле яв­ля­ют­ся от­ве­та­ми? Вы их на­хо­ди­ли?

 

         До тех пор, по­ка че­ло­век спо­со­бен спра­ши­вать, он — ре­бе­нок. А нау­чил­ся отвечать — уже ста­рик.

 

         За­чем че­ло­век «пе­ре­во­дит» на бу­ма­гу свои мыс­ли, чув­ст­ва? От че­го он пы­та­ет­ся из­ба­вить­ся: от во­про­сов или от­ве­тов внут­ри се­бя? И от ка­ких имен­но?

 

         Яв­ля­ют­ся ли ва­ши мыс­ли ва­шей «ча­ст­ной соб­ст­вен­но­стью»? Вы уве­ре­ны в сво­ем от­ве­те?

 

         От­че­го друж­ба лег­ко пре­вра­ща­ет­ся в лю­бовь, а на­обо­рот, лю­бовь в дружбу — поч­ти ни­ко­гда?

 

         На­род­ная муд­рость: «Не спрашивают — не спля­сы­вай!» Как час­то мы «спля­сы­ва­ем» в на­де­ж­де, что это най­дет хоть чей-то спрос. Ко­му ты хо­чешь быть ну­жен в пер­вую очередь — се­бе или дру­гим? И есть ли во­об­ще раз­ни­ца?

 

         Ес­ли твои же­ла­ния ста­но­вят­ся не­об­хо­ди­мо­стью, ты — эго­ист. Ес­ли не­об­хо­ди­мость про­бу­ж­да­ет же­ла­ния, ты — «ге­не­ра­тор». А зна­ко­мо ли те­бе чув­ст­во, ко­гда един­ст­вен­ное в жиз­ни желание — ни­че­го не же­лать?

 

         «Бу­маж­ные птич­ки» — стро­ки из ко­гда-то на­пи­сан­ных писем — ле­тят очень да­ле­ко…

 

         Эволюция — де­ло по­сте­пен­ное. Ил­лю­зии же не­тер­пе­ли­вы. По­это­му они все­гда стре­мят­ся к зал­по­во­му ре­ше­нию всех проблем — к ре­во­лю­ции. В мо­мент ре­во­лю­ции ил­лю­зии по­лу­ча­ют дос­туп к ре­аль­но­сти. И то­гда ре­аль­но­сти при­хо­дит ко­нец. Воз­мож­но, в ка­ж­дой рос­сий­ской ду­ше ни­ко­гда не ути­ха­ет веч­ный бунт — вы­дум­ка пра­вит жиз­нью. И ока­зал­ся поч­ти что прав не­заб­вен­ный Троц­кий со сво­ей иде­ей пер­ма­нент­ной, не­пре­рыв­ной, то есть, ре­во­лю­ции в ми­ре. Аб­сурд за­вое­вы­ва­ет зем­лю. Пи­шут­ся аб­сурд­ные кни­ги, ста­вят­ся аб­сурд­ные спек­так­ли, ро­ж­да­ют­ся аб­сурд­ные кар­ти­ны. Кто зна­ет, воз­мож­но, не­ле­пая жизнь, со­вме­щен­ная с не­ле­пым ее изображением — это и есть мо­мент во­ж­де­лен­ной ис­ти­ны?

         Мы все жи­вем в стра­не ре­во­лю­цио­не­ров, где революционер — ка­ж­дый. С мла­дых ног­тей, с пе­ле­нок. Это — в ге­нах. На­ши ил­лю­зии име­ют по­сто­ян­ный дос­туп к ре­аль­но­сти: на­чаль­ник «пе­ре­де­лы­ва­ет» под­чи­нен­но­го, же­на «пе­ре­де­лы­ва­ет» му­жа, од­на пар­тия «пе­ре­де­лы­ва­ет» дру­гую и т. д.

         Ил­лю­зии толь­ко ка­жут­ся раз­но­цвет­ны­ми. На са­мом деле — это как бы од­на, прав­да, не­ви­ди­мая, крас­ка, при по­мо­щи ко­то­рой мож­но изо­бра­зить лишь схе­му.

         Лю­ди в на­шей стра­не гор­дят­ся тем, как они уме­ют ра­бо­тать. Ис­те­ри­че­ски они уме­ют это де­лать! До ис­сту­п­ле­ния, до са­мо­сго­ра­ния, до точ­ки. И отдыхают — так же. Толь­ко стон над зем­лей сто­ит: Бо­же, дай нам куль­ту­ру! А что это та­кое? Во­прос один, ответов — тьма. Куль­ту­ра на Руси — это, ско­рее, ка­те­го­рия лич­но­сти, а не об­ще­ст­ва.

         Что на­ша жизнь? Сон. На пол­ное про­бу­ж­де­ние лич­но­сти дан един­ст­вен­ный срок — жизнь. Ус­пе­ешь ли? Бо­лее «про­снув­шие­ся» пло­хо по­ни­ма­ют ме­нее «про­снув­ших­ся». И на­обо­рот. Уце­леть бы в этой кос­ми­че­ской тай­ге, не за­снуть от ис­то­ще­ния. На­до, на­до бу­дить друг дру­га: не спи! А спя­щий шеп­чет сквозь дре­мо­ту: «Уй­ди. Мне и так хо­ро­шо».

 

         Кто зна­ет, как по­стро­ить ду­хов­ность в убо­го­сти? При сло­ве «куль­ту­ра» на­ци­ст­ские ор­то­док­сы го­то­вы бы­ли взять­ся за пис­то­лет. Вре­мя сме­ни­ло де­ко­ра­ции, но пис­то­лет ос­тал­ся. Сегодня — это эко­но­ми­че­ская «пуш­ка», при по­мо­щи ко­то­рой па­ру пус­тя­ков «шлеп­нуть» у зад­ней стен­ки по­лу­раз­ва­лив­ше­го­ся сель­ско­го клу­ба эту на­зой­ли­вую и уж слиш­ком жи­ву­чую веч­ную ни­щен­ку.

 

         Управ­ле­нец ска­зал: «Чи­нов­ник, имею­щий со­весть, все­гда рис­ку­ет за­ра­бо­тать се­бе ин­фаркт». Фор­му­ла про­ста: я беззащитен — зна­чит, я без­от­вет­ст­ве­нен.

 

         Как вы­гля­дит внеш­ний мир — мы при­мер­но, ху­до-бед­но, во­об­ра­жа­ем, что зна­ем. А как вы­гля­дит наш соб­ст­вен­ный, внут­рен­ний дом лич­но­сти? И что это во­об­ще та­кое, на что смот­реть? На ка­че­ст­ва? То­гда внут­рен­ний мир на­по­ми­на­ет боль­ше все­го пол­ный ка­вар­дак, за­пу­щен­ность, дичь, по­лу-ор­га­ни­зо­ван­ный ха­ос, раз­ди­рае­мый внут­рен­ни­ми меж­до­усо­би­ца­ми; вме­сто по­ряд­ка и за­ко­на здесь, ча­ще все­го, пра­вят страх, про­из­вол, желания — од­них они за­став­ля­ют за­би­вать­ся в угол, дру­гих, на­обо­рот, лезть на ро­жон. Ах, где и как бы най­ти гар­мо­нию? Увы, сам для се­бя че­ло­век слеп — труд­но, очень труд­но по­ки­нуть при­выч­ный «до­мик» лич­но­сти и смот­реть на не­го со сто­ро­ны: что-то по­прав­лять, что-то пе­ре­де­лы­вать… Да и чем, ка­ким ин­ст­ру­мен­том поль­зо­вать­ся внут­ри се­бя?! Единственно — сло­вом! Бу­к­валь­но: су­мел се­бе сказать — су­ме­ешь и сде­лать. Ко­неч­но, ме­ж­ду ска­зан­ным и сде­лан­ным есть из­вест­ная дистанция — вре­мя; но и она под­чи­ня­ет­ся ста­ра­нию и ре­мес­лу.

 

         Не в пер­вый раз я за­ме­чаю, что лю­ди, на­хо­дя­щие­ся «при ис­пол­не­нии», при­хо­дят в бе­шен­ст­во от встре­чи с улыб­кой и доб­ро­же­ла­тель­но­стью.

 

         Спра­ши­ваю у ру­ко­во­ди­те­лей тре­нин­га:

         — Вы здесь из взрос­лых лю­дей де­лае­те обратное — пре­вра­щае­те в де­тей: неж­ных, от­кры­тых, не­за­щи­щен­ных пе­ред гру­бо­стью ре­аль­ной жиз­ни. Вы дае­те им по­чув­ст­во­вать, как вы­со­ко сто­ит план­ка под­лин­ной от­кры­то­сти и сво­бо­ды. По­том вы уе­де­те, а они ос­та­нут­ся, «вы­вер­ну­тые» в вос­по­ми­на­ния, в нос­таль­гию, с от­чет­ли­вым же­ла­ни­ем по­вто­рить еще и еще раз (за лю­бые день­ги!) это по­гру­же­ние в обая­тель­ную че­ло­веч­ность. Вы это­го хо­ти­те?

         — Есть в тво­их сло­вах прав­да. Но поль­за пе­ре­кры­ва­ет из­держ­ки.

 

         Из под­слу­шан­но­го:

         — луч­шее очарование — это оча­ро­ва­ние по­нят­но­стью;

         — оце­нен­ная опас­ность пе­ре­ста­ет быть бес­ко­неч­ной опас­но­стью;

         — са­мые страш­ные фильмы — это ко­гда так и не по­ка­за­ли, че­го на­до бо­ять­ся.

 

         На мой взгляд, луч­шая проповедь — это все­го лишь чья-то жизнь. Ко­то­рая про­сто ря­дом и по­это­му це­ли­ком по­нят­на.

 

         Рань­ше! Ах, как меч­та­тель­но за­ка­ты­ва­ют­ся гла­за у тех, кто умуд­рен опы­том. Рань­ше… Сло­во-то ка­кое! И уж плы­вут пе­ред мыс­лен­ным взо­ром кар­ти­ны дней ми­нув­ших, яс­ные и при­вле­ка­тель­ные, от­сто­яв­шие­ся во вре­ме­ни до род­ни­ко­вой чис­то­ты, ли­шен­ные тре­во­ги; ни пла­ны, ни на­де­ж­ды, ни за­бо­ты, ни да­же вы­со­кое чув­ст­во долга — ни­что не бес­по­ко­ит их. Ах, про­шлое! Са­мое яс­ное, са­мое прав­ди­вое и са­мое чис­тое из че­ло­ве­че­ских зер­кал. Сколь­ко его ни мути — оно всё рав­но от­сто­ит­ся. Оно пре­крас­но в сво­ей на­зи­да­тель­но­сти. По­кло­нись, че­ло­век, сво­ему свет­ло­му вре­ме­ни; и чем даль­ше оно — тем свет­лее.

 

         Ес­ли пе­щер­ным ди­ка­рям дать ни с то­го, ни с се­го ост­рые но­жи, они, гля­дишь, без при­выч­ки че­рез пол­го­ди­ка друг друж­ку по­ре­шат, а ес­ли еще и во­доч­ки к но­жам приложить — не­де­ли не про­тя­нут; или то­го ху­же: свой соб­ст­вен­ный ра­зум ка­кой-ни­будь «ве­ли­кой» иде­ей заменить — со­всем ко­нец.

 

         Ах, жизнь по рас­пи­са­нию, — на­деж­ная меч­та! — и яс­но всё за­ра­нее от мор­ды до хво­ста. Края у жиз­ни гром­кие, средь середин — иг­ра. По рас­пи­са­нию гон­ки в 00.00 — по­ра!

 

         Со­чит­ся страх сквозь те­ат­раль­ность оп­ти­ми­стов, на фо­не род­ст­вен­ни­ков лгут: и факт, и ста­ри­ки. Па­ла­та. Врач. Уны­лых стре­лок ход не­бы­ст­рый. Де­жур­ная сте­риль­ность пер­со­на­ла. Свет не­ис­тов. Ствол взгля­да да­вит в по­то­лок… И — взве­де­ны кур­ки! Всё зал­пом: ум, оби­ды, под­дан­ст­во и верность — ту­да, за грань сло­вес­но­сти и ве­са чувств. Ду­ша блу­ж­да­ет и го­рит, мик­сту­ры за­пах сер­ный, на дрожь, на прах рас­сы­пан пульс хо­лер­ный. Зло­бит­ся осень. И за­кля­тье шеп­чет не­мощь: «Из­ле­чусь!» О, чу­до! Ды­шит пус­то­та под одея­лом. Иг­ра­ет смерть, ей занавеса — ма­ло.

 

         «За­ка­лять­ся в борь­бе» мож­но, по­жа­луй, лишь с са­мим со­бой: что­бы по­бе­ж­ден­но­го ос­та­вить на ми­лость по­бе­ди­те­лю.

 

         Неопределенность — смерть для ма­ши­ны.

 

         От­че­го цер­ков­ни­ки не при­вет­ст­ву­ют нов­шеств, поч­ти все­гда оп­по­зи­ци­он­ны про­све­ти­те­лям, от­че­го они оп­ла­ки­ва­ют ка­ж­дый шаг ци­ви­ли­за­ции и на­по­ми­на­ют о ка­ре? Поя­ви­лись не­ка­но­ни­че­ские тексты — беллетристика — бо­ро­лись с вла­стью книг, поя­ви­лись не­ка­но­ни­че­ские изображения — ки­но, те­ле­ви­де­ние, — бо­рют­ся и с этим; оп­ла­ки­ва­ют, что мо­ло­дые слу­жат не в хра­мах, а на сто­ты­сяч­ных стадионах — ку­ми­рам. От­че­го цер­ковь так вол­ну­ет­ся? Обыч­ный ре­ли­ги­оз­ный кон­сер­ва­тизм? А, мо­жет, что-то дру­гое тут, не­кая при­чи­на, пре­вы­шаю­щая си­лу са­мой церк­ви? Вот что ви­дит­ся: ли­це­дей­ст­во, ху­до­же­ст­вен­ное изо­бра­же­ние, яр­кая фан­та­зия, об­ле­чен­ная в плоть про­из­ве­де­ния, кни­ги, теле — суть од­ной и той же це­пи, как, впро­чем, и са­ма ре­ли­гия. А имен­но: всю­ду есть опас­ность ли­шить­ся уме­ния лич­но­ст­но­го вос­при­ятия, бу­к­валь­но «са­мо­му вы­ра­ба­ты­вать жизнь»: мне­ния, эмо­ции, мыс­ли, оценки — за­чем?! — ко­гда есть не ис­ся­каю­щий ис­точ­ник, обиль­ный ка­нал, об­ра­зец ку­ми­ра, ре­жис­су­ра «ве­ры», к че­му мож­но так или ина­че под­клю­чить­ся; за­им­ст­во­ван­ные ощу­ще­ния жиз­ни все­гда ка­жут­ся бо­га­че соб­ст­вен­ных; это — путь ле­ни, раз­вра­щен­но­сти, риск для раз­ви­тия са­мо­стоя­тель­ной лич­но­сти: впи­ты­вая не­кий уро­вень, на­все­гда ос­тать­ся в нем, то есть, соб­ст­вен­ное «жить» за­ме­нить на доб­ро­воль­ное «слу­жить». В этом от­но­ше­нии ам­би­ции церк­ви ни­чем не от­ли­ча­ют­ся от ам­би­ций бел­лет­ри­ста. Един­ст­вен­ный про­пуск, по­зво­ляю­щий не за­дер­жать­ся нигде — это ра­бо­чая фор­му­ла, из­вест­ная бо­лее все­го де­тям: «Я — сам!» Ска­жи так, и ни­ка­кая кни­га, ни­ка­кой спек­такль не под­ме­нят иной жиз­нью твою соб­ст­вен­ную.

 

         Вот при­ру­чил­ся че­ло­ве­чек, а был ко­гда-то — Че­ло­век… Он был за­бо­той ис­ка­ле­чен за­бо­то­да­тель­ных кол­лег. Он, к са­мо­быт­но­сти го­то­вясь, весь век го­то­вить­ся го­тов: по­дав за­ви­си­мую со­весть на суд за­ви­ся­щих го­лов. Он, че­ло­ве­чек, мал и ро­бок, на­де­жен он, как сы­тый раб, ему б с Хо­зяи­ном бок о бок кру­тить со­бы­тий ап­па­рат!

         Сим­био­ти­че­ская пар­ность, со­ба­ка лас­тит­ся у ног… За прирученье — бла­го­дар­ность, за благодарность — по­во­док.

 

         За­чем сло­ва, сил­ки для смыс­ла? Сво­бод­ный звук — сво­бо­ды знак. Скрижали — ложь, ка­но­ны скис­ли, где друг вче­ра был, нын­че враг.

         Влю­бись, же­на, в крик ис­сту­п­ле­нья: что ум не смо­жет, смо­жет стон. Жизнь — ри­ту­ал. И — по­здрав­ле­нья то­му, кто мол­ча вы­шел вон.

 

         Страсть, наи­грав­шись гру­бо­стью, ос­ваи­ва­ет неж­ность. Где неж­ность при­жи­лась: в уме иль в чув­ст­ве? Бли­ста­ет страсть. Тем­не­ют чув­ст­ва.

 

         Суть не­уло­ви­ма. В этом ее суть, но и эта суть не­уло­ви­ма.

 

         Слия­ние со­дер­жа­ния и фор­мы ос­та­нав­ли­ва­ет дви­же­ние су­ти, но для су­ти дви­же­ния это без­раз­лич­но.

 

         Валь­ка-хро­мой, фо­то­граф, не мно­гих лет от ро­ду, одел­ся по­вы­ра­зи­тель­нее, с вы­зо­вом: ко­жа­ная кеп­ка, тем­ные оч­ки, за­гра­нич­ный верх, бе­ло­снеж­ней­шие брю­ки и по то­гдаш­ней моде — чер­ные ла­ко­вые туф­ли; еще бы! — Валь­ка вы­шел из ЛТП — двух­го­дич­но­го конц­ла­ге­ря для алкоголиков — и жад­ный, дав­но не уто­ляе­мый вос­торг от жиз­ни гус­то те­перь за­ме­ши­вал­ся на не­люб­ви к судь­бе и мсти­тель­но­сти ко все­му ос­таль­но­му.

         Встре­ти­лись у «Гас­тро­но­ма». Ста­ли счи­тать. Не хва­та­ет! И сколь­ко! — 15 ка­ких-то вши­вых ко­пе­ек! А ведь не пой­дешь уни­жать­ся, у му­жи­ков из оче­ре­ди про­сить. За­нерв­ни­ча­ли, за­ма­те­ри­лись, ста­ли со­об­ра­жать. Валька — озор­ник, ак­тер по жиз­ни, ядо­ви­тый фи­ло­соф, убе­ж­ден­ный пес­си­мист, но ес­ли уж на­ка­тит на не­го шутить — со­рви­го­ло­ва. На­про­тив «Гас­тро­но­ма», че­рез до­ро­гу, — цер­ковь: ка­ле­ки, ба­буш­ки, пре­ста­ре­лые алкаши — си­дят ряд­ком, ждут по­дая­ния. Валь­ка ко­жа­ную кеп­чон­ку с го­ло­вы со­рвал и — ту­да. Сел.

         Ни­кто ни­че­го, буд­то так и на­до. А Валь­ка-то, ши­кар­но так, с ма­ху в бе­лых-то шта­нах в пыль по­ва­лил­ся, кеп­ку вы­ста­вил, ро­жу сде­лал, но не пе­чаль­но-рав­но­душ­ную, как у всех, а, на­обо­рот, дос­той­ную. Пси­хо­лог! Де­сять ми­нут си­дит, пят­на­дцать… Что-то не гус­то по­да­ют, то есть, во­об­ще ни­че­го. Стал ос­мат­ри­вать­ся. Ря­дом ба­буш­ка ра­бо­та­ет, то­же от не­че­го де­лать Валь­ку изу­ча­ет… Ага, на­ко­нец-то бро­си­ли! Кон­фет­ку… Валь­ка чуть бы­ло вслух не об­ло­жил бла­го­де­те­ля. По­том кто-то яб­лоч­ко по­дал, па­ру пря­ни­ков по­ло­жи­ли… Денег — ноль. Из­де­ва­ют­ся?!

         — У нас тут ми­ли­цио­нер хо­дит, пе­ре­пи­сы­ва­ет, все ни­щие на уче­те, — ба­буш­ка за­го­во­ри­ла пер­вой.

         У Валь­ки по­тем­не­ло в гла­зах.

         — Как?! За­чем пе­ре­пи­сы­ва­ют? Ко­го?

         — Ни­щих. По­ло­же­но так. А ты вро­де от­ку­да?

         Ба­буш­ка не со­мне­ва­лась, что Валь­ка бед­ст­ву­ет, про­сто по-дру­же­ски, как кол­ле­га кол­ле­гу, по­свя­ща­ла в ме­ст­ные обы­чаи. И Валь­ку по­нес­ло. Он сам по­тряс­ся на то, как это по­лу­чи­лось: в но­су на­ту­раль­но за­хлю­па­ло, из глаз по­тек­ло по-на­стоя­ще­му. Да что там из глаз — внут­ри всё за­ры­да­ло. Врал Валь­ка, как пел пе­ред смер­тью.

         — Из дет­до­ма я сбе­жал! Ро­ди­те­лей, мам­ки-пап­ки не­ту, до­ма не­ту, родни — хоть бы од­на со­ба­ка! Один я на всем бе­лом све­те. Удав­люсь! Костюмчик — ук­рал, в дет­до­ме для ху­до­же­ст­вен­ной са­мо­дея­тель­но­сти дер­жа­ли… Вор! Си­ро­та! Жить не хо­чу! Ног у ме­ня не­ту!

         — Как не­ту?! — ах­ну­ла баб­ка.

         — Так не­ту! Про­те­зы. Как у Ма­ресь­е­ва. Ой, боль­но-боль­но-боль­но!..

         — Эх ты, па­рень! — баб­ка то­же ти­хо за­пла­ка­ла; чу­жое го­ре в доб­рой ду­ше зву­чит гром­ко. — Те­бе сколь­ко на­до-то?

         Валь­ка по­перх­нул­ся.

         — Пят… пят­на­дцать ко­пе­ек.

         Ба­буш­ка где-то по­ры­лась, дос­та­ла серь­ез­но:

         — На.

         Валь­ка взял. На­до вста­вать, ид­ти. А как? Ног-то ведь не­ту, сам ска­зал. Весь ряд ни­щих ус­та­вил­ся. Не жа­ле­ют, но и не сме­ют­ся, по­хо­же, про­сто смот­рят. Мор­щась, за­ку­сив гу­бу, по­ста­ны­вая кое-как встал, по­шел, ди­ко при­па­дая на обе ноги — на до­ро­ге пе­ред ни­щи­ми, как на аре­не! А друж­ки из-за уг­ла вы­су­ну­лись, от хо­хо­та ва­лят­ся, орут, что есть мо­чи:

         — Ка­най! Ка­най сю­да! На ру­ки при­па­дай! Хро­май, силь­нее, Ва­лек, а то не по­ве­рят!

         Что-то Валь­ка то­гда ис­пы­тал. Пло­хо ему в тот день бы­ло с друж­ка­ми. Не для ра­до­сти пилось — для за­бы­тья.

         …Мно­го лет про­шло. Его зна­ют все ни­щие, он их фо­то­гра­фи­ру­ет, пьет с ни­ми, по­ку­па­ет им ви­но, а они за это бла­го­дар­ны, рас­ска­зы­ва­ют, из ка­ких гор­нил вы­те­ка­ют не­су­ет­ные био­гра­фии, ма­тер­ная окон­ча­тель­ная муд­рость бы­тия. До­ма у Валь­ки кол­лек­ция порт­ре­тов: пло­хая оде­ж­да на лю­дях, пор­чен­ные ли­ца, ум­ные, ни­че­го не жду­щие гла­за двор­ня­жек.

         — За­чем те­бе это? — спра­ши­ва­ют Валь­ку.

         — Хо­чу. Вот сни­му по­след­не­го ни­ще­го в го­ро­де и боль­ше не бу­ду.

         Лу­ка­вит Валь­ка. Од­ни ни­щие уми­ра­ют, на их мес­те по­яв­ля­ют­ся дру­гие. Не бу­дет кон­ца. Жить Валь­ке всё тош­нее, за­поя­ми ра­бо­та­ет, за­поя­ми и га­сит се­бя. Но есть в нем од­на не­из­мен­ная осо­бен­ность: ес­ли встре­ча­ет­ся на ули­це ка­та­фалк или слу­чай­ная по­хо­рон­ная про­цес­сия, Валь­ка преображается — под­тя­ги­ва­ет­ся, на­пру­жи­ни­ва­ет­ся, как гон­чая пе­ред бро­ском, в гла­зах за­го­ра­ет­ся ра­до­ст­ный воз­бу­ж­ден­ный блеск:

         — А! Ви­де­ли? Жму­ра по­вез­ли!

         Слов­но за­ви­ду­ет.

 

         Для то­го, что­бы уз­нать точ­но си­лу гра­ду­са ал­ко­голь­но­го на­пит­ка, мож­но вос­поль­зо­вать­ся спе­ци­аль­ным прибором — арео­мет­ром. А как оце­ни­вать си­лу ви­на для ду­ши? Ис­сле­ду­ем.

         1. В по­эзии: од­но­знач­но главное — кре­пость слов.

         2. Эс­т­ра­да: му­зы­ка по­кру­че, сло­ва по­лег­че.

         3. Сим­фо­ни­че­ская му­зы­ка: без слов.

         Со­вме­ще­ние п. п. 1 и 3 по­зво­ля­ет ис­пы­тать кре­пость по­эти­че­ско­го сло­ва: ес­ли ря­дом с сим­фо­ни­ей оно не звучит — дол­го не про­тя­нет.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Вся­кий, осу­ж­даю­щий она­низм, сви­де­тель­ст­ву­ет о пе­чаль­ном: он уже не мо­лод». Так — иносказательно — Ху­дож­ник вы­ра­зил свое от­но­ше­ние к ра­бо­те.

 

         Ду­рач­ки бы­ва­ют раз­ные: а) те, ко­то­рые по­мо­га­ют со­вер­шать хо­ро­шие по­ступ­ки; б) те, ко­то­рые по­зво­ля­ют учить­ся прав­де; в) и те, что под­во­дят к от­кры­ти­ям.

 

         Со­дер­жи­мое мыс­лей и чувств не мо­жет пе­ре­лить­ся в дру­го­го, ес­ли со­бе­сед­ник во­об­ра­жа­ет се­бя пол­ным.

 

         Меч­та­нья спеш­ны, но­ров вздо­рен, вся по­лу­ка­мень-по­луп­ти­ца: гла­за пе­чаль­ны не от горя — улыб­кой не с кем по­де­лить­ся!

 

ДОЖДЬ

 

         Же­на в отъ­ез­де. На улице — сы­ро. Оди­но­че­ст­во краткое — празд­ник.

 

         Сколь­ко на све­те ка­пель? Столь­ко же, сколь­ко мыс­лей?! За­чем мне их все ло­вить?

 

         Ноч­ная во­да ус­по­ко­ит днев­ную. Пол­день и пол­ночь со­шлись в на­строе­нии. Ви­ди­мо, осень.

 

         В ком­на­те ти­хой сту­чат ча­сы. Дождь по стек­лу уда­рил. Всё за­глу­ши­ли ка­п­ли.

 

         Го­лый стою пе­ред зер­ка­лом. Се­ди­на. А те­ло еще мо­ло­дое. Пла­чет сен­тябрь, зем­ля рав­но­душ­на.

 

         Су­ма­сшед­шие лю­бят знать о том, что они без­на­деж­ны. Лу­жи за­бы­ли, что ско­ро опять пре­вра­тят­ся в ту­чи.

 

         Про­сто так за­до­ж­ди­ло. Под кус­том за­во­ро­чал­ся пья­ный. На­блю­даю. Смысл — не ищу.

 

         По­эт не тот, кто слу­жит вдох­но­ве­нью, а тот, кто гре­шен, пи­шет че­рез лень, спит, где по­па­ло, дру­жит с оту­пе­ни­ем и вод­ку пьет, и но­ет ка­ж­дый день о том, что нра­вы слиш­ком не­по­треб­ны, что воз­дух плох и в жен­щи­нах об­ман, что мир про­тух и пер­вен­ст­ву­ет рев­ность, и в хра­ме мертв язы­че­ский бол­ван. (О, как со­сед­ст­во то ве­ли­ко­леп­но: на фо­не гря­зи вся­кий обе­лён!) В по­хмель­ный час из­му­чен­ный и блед­ный, дро­жа, он вя­жет ни­точ­ку вре­мен.

 

         Все­го пре­вы­ше жен­щин я це­ню! Муд­ры, пре­крас­ны, неж­ны и лю­би­мы. Жаль, име­на не все за­по­ми­наю.

 

         Ис­сяк­нет всё: и друж­ба, и оби­да, не­воз­му­ти­мость ближ­них от­да­лит. Как ночь, пе­ре­се­чен­ная бо­ли­дом, — угас­нет ум, соз­на­ния бо­лид. Пус­та мо­раль, не знаю­щая фор­мы. Ве­ли­кий гром — ни­что пред ти­ши­ной. Нет бу­ду­ще­го. Сло­во сты­нет в гор­ле. По­топ су­ет. Но не ро­дил­ся еще Ной… Пьян­чу­га жалкий — вре­ме­ни вер­ши­на! — воз­двиг в се­бе смер­дя­щий рай, где бо­га по­се­лил. И, как ско­ти­на, без­ро­по­тен даю­щий к жа­ж­де: «Дай!»

         Ве­лик и прост сек­рет со­еди­не­ния: живущий — жив, старающийся — мертв. Ро­див­ший вещь, ро­ж­да­ет вре­мя, вспа­хав­ший по­ле, се­ет ров. Кто вы­пал вон из дан­но­го аб­сур­да, вза­мен не имя — вы­зов при­об­рел; го­лод­ный мир (по­хо­жий на же­лу­док) сча­ст­ли­вую судь­бу кла­дет на стол. Ни кра­со­та, ни не­на­висть, ни сказка — ни­что мгно­вен­ный не ко­леб­лет срок. Од­на лю­бовь, как смерт­ная под­сказ­ка, под­ска­зы­ва­ет, сколь ты оди­нок!

 

         Убе­ж­ден­ность рас­про­стра­ня­ет­ся по­доб­но эпидемии — это наи­бо­лее тяж­кий вид мас­со­во­го су­ма­сше­ст­вия.

 

         1993 г. Ин­фля­ция. Бы­ва­ют скач­ки до се­ми­сот про­цен­тов в ме­сяц. Бе­ре­мен­ные жен­щи­ны на ули­цах города — ред­кость.

 

         Жи­вем ус­лу­га за ус­лу­гу: об­жор­ст­во, го­лод, — всё б бра­нить! Ца­ри пи­та­ют­ся друг дру­гом, бедняжки — с не­ба тя­нут нить.

 

         Окон­ча­тель­но под­твер­дить те­зис: «В здо­ро­вом теле — здо­ро­вый дух» мо­жет толь­ко смерть.

 

         Ре­п­ли­ка на ули­це: «В прав­ду нын­че ве­рят толь­ко ду­ра­ки!»

 

         То, что про­жи­то, яв­ля­ет­ся ма­те­ри­аль­ной ча­стью веч­но­сти. Эта вечность — по­за­ди нас, мы ее «про­из­во­ди­те­ли». Смысл жиз­ни в том, что ка­ж­дый в от­дель­но­сти и все вме­сте мы «вы­ра­ба­ты­ва­ем» что-то из ни­че­го.

 

         По­че­му в 16 лет мыс­ли о смерти — слад­кий со­блазн? Силь­на и здо­ро­ва мо­ло­дая жизнь, силь­на и здо­ро­ва ее мо­ло­дая сестра — смерть — у них у обе­их силь­ная хват­ка и вла­ст­ный го­лос; они про­бу­ют си­лы, вы­яс­ня­ют, чья скрип­ка бу­дет пер­вой.

 

         Жизнь стар­ше смер­ти.

 

         Жизнь стар­ше смер­ти на раз­ни­цу си­лы, вы­ра­жае­мую в еди­ни­цах времени — это и есть срок твое­го бы­тия.

 

         Срок бы­тия под­чи­ня­ет­ся же­ла­нию «быть».

 

         Ка­лам­бур. За­чем жен­щи­на стре­мит­ся оде­вать­ся со вку­сом? Ко­неч­но, един­ст­вен­но для то­го, что­бы вы­зы­вать ап­пе­тит.

 

         Жен­щи­ну от ба­бы от­ли­чить со­вер­шен­но не труд­но: от жен­щи­ны все­гда ис­хо­дит по­кой, от бабы — суе­та и сму­та.

 

         Лю­би­мая! Про­сти нас всех: бе­ру­щих, со­блаз­няю­щих, хо­тя­щих, при­ми, как мир, тот грех, что гор­ше чем — тем сла­ще. Во­об­ра­же­ние не дрог­нет, не порх­нет, за­ве­са вре­ме­ни тон­ча­ет, ру­ка пред­ме­ты гла­дит, мнет, — един­ст­во па­мя­ти и не­ба ощу­ща­ет. Свободного — ни­чем не от­толк­нуть: уп­рям и по­сто­ян­но доб­ро­во­лен, не пре­вра­тит он сча­стье в кнут, не бро­сит­ся от це­ло­го за до­лей. Как мы пре­крас­но, глу­пые, мол­чим! Нет ни­че­го, де­ля­ще­го со­вме­ст­ность. У оп­рав­да­нья ж мил­ли­он ли­чин: сло­ва, же­ла­ния, су­ет­ная че­ст­ность… Ни мыс­лию, ни зву­ком, ни ру­кой, — ни­чем не дер­жит ми­лый че­ло­век. Кто мо­жет так? Люб­ви по­кой! — Сво­бо­да там, где кон­чил­ся по­бег. Ду­ша так пол­но с дру­гом за­од­но, что всё еди­но. Всё рав­но.

 

         Ли­чин­ки идей, по­па­дая в бла­го­при­ят­ную среду — мозг — на­чи­на­ют раз­ви­вать­ся; ко­гда им ста­но­вит­ся тес­но, об­ла­да­тель моз­га по­зна­ет со­мне­ние.

 

         Го­то­во всё. Мрак силь­но за­сто­ял­ся. Пре­де­ла сил не бу­дет, черт возь­ми! От­крой­те путь, ночь вый­дет в рит­ме валь­са: од­них лю­бить, а прочих — изу­мить. Ог­ром­ный дом без бо­га и по­ро­га гу­лять го­тов три ада на­про­лет! А там — за­ря: зна­ко­мы и убо­ги тра­вин­ки блажь и све­то­ча по­лет… Но не сей­час! Не на­до, не то­ми­те: жи­ву­щий жив без чув­ст­ва, без ума! Ждет не­бо от лю­дей кро­во­про­ли­тия, что­бы ду­ша ли­лась к не­му са­ма.

 

         Ку­да бе­жишь? Жи­ви от­вес­но. Па­дет по­кой на твердь ли­ца. Кто ме­чен сла­вою небесной — зем­ная ви­дит­ся улыб­кой мерт­ве­ца.

 

         При­чи­на все­гда ва­лит ви­ну на след­ст­вие.

 

         Вот-вот зи­ма.

         Же­ла­ний нет.

         Су­хое се­мя вре­ме­ни не зна­ет.

 

         Вес­на 1993-го. Ли­ца на ули­цах, в транс­пор­те поч­ти у всех лю­дей мрач­ные, оза­бо­чен­но-тер­пе­ли­вые, взгля­ды чу­гун­ные ка­кие-то. А солн­це све­тит, ка­пель, как по­ло­же­но… Иду, улы­ба­юсь, не та­кой, как все. Об­ра­ща­ют по­доз­ри­тель­ное вни­ма­ние: враг?!

 

         На вы­со­кой ска­ле сто­ял Ма­як. Све­тил ко­раб­лям в но­чи, гор­дил­ся сво­ей ра­бо­той. Ма­як хва­ли­ли, про не­го да­же пес­ни слагали — та­кой он был не­за­ме­ни­мый. Но вот од­на­ж­ды Ма­як за­ду­мал­ся: «А по­че­му это я дол­жен все­гда тор­чать на сво­ей ска­ле? По­че­му я дол­жен све­тить ко­раб­лям, ко­то­рые бы­ва­ют, где хо­тят? Я то­же хо­чу пу­те­ше­ст­во­вать, дру­гих по­смот­реть и се­бя по­ка­зать! По­че­му дру­гим мож­но, а мне нель­зя?!»

         Дол­го ду­мал. Как ко­раб­ли на­ка­зать? Оби­дел­ся и — по­гас.

 

         Кто бо­га сде­ла­ет обы­ден­но-зем­ным, тот не­бом на­зо­вет и суп с кар­тош­кой. Да Боже — про­тив: он зам­ком врез­ным спа­са­ет ис­ти­ну от не­на­сыт­ной плош­ки.

 

         А ты зна­ешь, кто на са­мом де­ле един­ст­вен­ный и не­по­вто­ри­мый? Ты и Он. Но не мо­жет быть двух «един­ст­вен­ных». Зна­чит, вы — од­но. И не на­до со­пер­ни­чать: ли­бо ты жи­вешь по Его за­ко­нам, ли­бо Он — по тво­им.

 

         У твор­ца лю­бовь од­на, у по­лу­ча­те­ля дру­гая. Они не по­ми­рят­ся.

 

         Обык­но­вен­ные же­ла­ния про­бу­ж­да­ют обык­но­вен­ные воз­мож­но­сти. Не­обык­но­вен­ные же­ла­ния бу­дят не­обык­но­вен­ное. Ко­гда же­ла­ние про­бу­ж­да­ет желание — это ко­нец воз­мож­но­стям.

 

         Она бы­ла та­ин­ст­вен­нее тай­ны, он был от­крыт, как пти­ца не­бе­сам, не­зря­чий слу­чай их столк­нул слу­чай­но: гла­за в гла­за, об­ман в об­ман.

         Она сво­ей до­вер­чи­во­сти ра­да, он всё го­тов, уве­рен­ный, при­нять. Он об­ма­нул­ся, ско­ван сло­вом «на­до», она про­па­ла, — вы­ну­ж­де­на «дать».

 

         О трех по­но­сах. Пер­вый. Сло­вес­ный. Этой бо­лез­нью лю­ди стра­да­ют с тех са­мых пор, как нау­чи­лись го­во­рить. Вто­рой. Чув­ст­вен­ный. Он хо­ро­шо зна­ком жен­щи­нам, по­этам и ал­ко­го­ли­кам. И, на­ко­нец, тре­тий. Смы­сло­вой по­нос. Ме­ня пой­мет вся­кий, ко­му при­хо­ди­лось ис­пы­тать на се­бе «по­ток соз­на­ния» — про­по­ве­ди ме­ди­ти­рую­щих.

 

         Сей мир — не­смет­ная сум­ма. Вы не там ище­те свою бед­ность.

 

         Как от­ли­чить ис­тин­ную жен­щи­ну от же­но­по­доб­но­го су­ще­ст­ва? Ис­тин­ная жен­щи­на без­от­чет­но, всю­ду соблазняет — она бу­к­валь­но из­лу­ча­ет этот со­блазн, ад­ре­со­ван­ный всем. По­это­му, ко­гда го­во­рят, что муж­чи­на со­блаз­нил жен­щи­ну, я силь­но смеюсь — он да­же тео­ре­ти­че­ски не в со­стоя­нии это сде­лать, про­сто не да­но. Он спо­со­бен к ино­му искусству — сов­ра­щать.

 

         Ме­ня уп­ре­ка­ют в том, что я при­ук­ра­ши­ваю тех, с кем об­ща­юсь, во­об­ра­жаю не­что не­ре­аль­ное о тех, ко­го люб­лю, слиш­ком бес­ком­про­мисс­но на­де­ляю обы­ден­ность ве­ли­ки­ми чув­ст­ва­ми и дос­то­ин­ст­ва­ми, слиш­ком, мол, го­тов до­ве­рять и до­ве­рять­ся вы­дум­ке. Ми­лые мои!!! Мой вы­ду­ман­ный мир — это мой ре­аль­ный внут­рен­ний мир. Пред­став­ляе­те, в ка­кой не­ве­ро­ят­ной рос­ко­ши я су­ще­ст­вую?! Кто ж ви­но­ват, что мно­гие са­ми за­пи­са­ли се­бя в ни­чтож­ные и се­рые? Для ме­ня они — ос­ле­пи­тель­ны и ве­ли­ко­леп­ны! Мно­гие не­на­ви­дят фан­та­зе­ров от за­вис­ти… к се­бе.

 

         Жизнь разума — за­пя­тая; цель­ный, я не ну­ж­да­юсь в до­пол­ни­тель­ных зна­ках ни до, ни по­сле за­пя­той.

 

         Пла­чу за всё! При­чем, за всех! Ли­ст­ву чер­вон­цев пря­чет по­да­ва­ла, и гром­че всех мой стыд­ный смех ску­ча­ет вслух. Как бля­ди у во­кза­лов. Оши­бок шик итог не от­вра­тит: па­рад зна­че­ний то­нет в об­ну­ле­ньи, и жиз­ни пульс и смер­ти ритм тол­ка­ют в храм… Где бляди — на ко­ле­нях.

 

         Люди — ра­бы соб­ст­вен­ных «сце­на­ри­ев»: ли­бо ок­ру­же­ние под­го­ня­ем под соб­ст­вен­ное пред­став­ле­ние, ли­бо наоборот — учим­ся сми­рять­ся. А что, ес­ли не иметь «сце­на­ри­ев» во­все? То­гда убо­гонь­кая фор­му­ла «что есть, то и лад­но» пре­вра­ща­ет­ся в не­ис­то­щи­мое «что есть, то и ра­дость».

 

         Человек — тру­ба. Что ни про­пус­ти че­рез нее — сча­стье.

 

         Во­про­сы на­хо­дят­ся в ми­ре взрос­лых, ответы — в ми­ре де­тей.

 

         На всю жизнь да­ны два ис­ход­ных без­ус­лов­ных реф­лек­са: со­са­тель­ный и хва­та­тель­ный. Да взять хо­тя бы лю­бовь лю­дей: она обя­за­тель­но хва­та­ет­ся за всё, что чув­ст­ву­ет, а по­том по­еда­ет это.

 

         «Не ухо­ди!» — твер­дят те, кто лю­бит в не­под­виж­но­сти. «Не ос­та­нав­ли­вай­ся!» — за­кли­на­ет лю­би­мую иду­щий.

 

         Оцен­щи­ки во­об­ра­жа­ют се­бя ис­точ­ни­ком цен­но­стей.

 

         По­кло­не­ние ко­ли­че­ст­ву не­из­беж­но при­ве­дет те­бя к сме­не ка­че­ст­ва, и ты ли­шишь­ся то­го, что так усерд­но на­ка­п­ли­вал. Ко­пи ка­че­ст­ва, — это не свя­за­но с по­те­ря­ми ко­ли­че­ст­вен­ны­ми.

 

         Зна­ние ос­та­нав­ли­ва­ет по-зна­ние.

 

         Все на­стоя­щие ин­тел­ли­ген­ты в России — за­пой­ные пья­ни­цы. Ес­ли слу­ча­ют­ся ис­клю­че­ния, они вы­зы­ва­ют по­доз­ре­ния, им, как пра­ви­ло, не ве­зет в лич­ной жиз­ни и на служ­бе. Вся­кую бе­лую во­ро­ну в Рос­сии лег­ко угадать — она трез­вая.

         Мой друг — без от­кло­не­ний. Фи­ло­лог. Ин­тел­ли­гент. Чем боль­ше чи­та­ет, тем боль­ше пьет. Дру­зья мер­зав­цы, же­на стер­ва, де­ти идио­ты, от ра­бо­ты тош­нит, де­нег нет. В об­щем, всё нор­маль­но, как у всех.

         Ино­гда мы встре­ча­ем­ся у не­го до­ма.

         — Чай пить бу­дешь? Ин­дий­ский!

         — Да я не хо­чу…

         — Лад­но, то­гда за­ва­рю гру­зин­ский. Бу­дешь?

         — Лад­но…

         — А хо­чешь ко­фе?

         — Ну, ес­ли не креп­кий…

         — Точ­но! На­пою-ка я те­бя ко­фе!

         На кух­не он при­ста­вил та­бу­рет к вы­со­ко­му шка­фу, из­влек от­ку­да-то свер­ху боль­шую жес­тя­ную бан­ку вре­мен гра­ж­дан­ской вой­ны, не­бось, пра­баб­ки­ну еще, от­крыл, вы­нул сна­ча­ла ском­кан­ную га­зе­ту, а из-под нее еще не­что, за­вер­ну­тое в тря­пи­цу; в тря­пи­це ока­за­лась та­кая же ста­рая жес­тя­ная бан­ка, но по­мень­ше, и уж толь­ко внут­ри нее — рас­тво­ри­мый бра­зиль­ский ко­фе с ла­ко­вой эти­кет­кой.

         — Пей!

         Не­ис­ку­шен­ный на­блю­да­тель мо­жет ус­мот­реть во всем этом ка­ри­ка­ту­ру на жизнь, обык­но­вен­ную скря­жи­стость. Ни­че­го по­доб­но­го! Про­сто ка­ж­до­му пью­ще­му ин­тел­ли­ген­ту фи­зи­че­ски не­об­хо­ди­мо ино­гда ува­жать са­мо­го се­бя. Ма­те­ри­аль­но! А как, ес­ли денег — веч­но взай­мы? По­это­му ино­гда по­зво­ли­тель­на осо­бая роскошь — по­куп­ка ко­фе, на­при­мер. Но вы­ста­вить про­сто так его до­ма нель­зя. Со­жрут. Иное дело — пер­со­наль­ное поль­зо­ва­ние, со­кры­тое. Вста­нешь бы­ва­ло ут­ром с по­хме­лья, ко­гда де­ти уже в шко­ле, а же­на на ра­бо­те, за­ва­ришь се­бе по­креп­че, пьешь, на­сла­ж­да­ешь­ся и ува­жа­ешь се­бя, ува­жа­ешь: не ка­кой-ни­будь те­бе ал­каш, ко­то­рый всё до по­след­не­го го­тов на ви­но спус­тить.

 

         По­сколь­ку мир су­ще­ст­ву­ет сам по се­бе, без­аль­тер­на­тив­но, — он про­сто есть, — то об­на­ру­жи­ва­ет­ся и од­но из уди­ви­тель­ных след­ст­вий: лжи не су­ще­ст­ву­ет в без­аль­тер­на­тив­ном ми­ре. Про­сто «ло­жью» лю­ди на­зы­ва­ют то, что им не под­хо­дит, или то, что они не спо­соб­ны вме­стить. В та­ком слу­чае, един­ст­вен­ная ложь — это ты сам.

 

         Па­рить нау­чи­лись толь­ко боль­шие, маленькие — пор­ха­ют.

 

         Все хо­тят по­лу­чить уди­ви­тель­ные пло­ды. Луч­ше бы они хо­те­ли по­лу­чить уди­ви­тель­ные зер­на.

 

         Цинизм — фор­ма ве­ры.

 

         Люди — ве­щи бо­га. Они для не­го так же не­под­виж­ны и без­за­щит­ны, как де­ре­вья под Лу­ной. Но бог хо­ро­шо зна­ет и пом­нит: лес на­до беречь — это ис­точ­ник ки­сло­ро­да.

 

         По-на­стоя­ще­му умереть — вый­ти из кру­га реинкарнаций — уда­ет­ся лишь од­но­му из мил­ли­ар­да. Ес­те­ст­вен­ный энер­ге­ти­че­ский от­бор.

 

         Вы­со­кая нужда — един­ст­вен­ный сти­мул для раз­ви­тия вы­со­кой лич­но­сти.

 

         Любишь — не ли­шай лю­би­мо­го труд­но­стей.

 

         Меч­та, на­де­ж­да, ре­ли­гия, без­вре­ме­нье; жизнь пре­вра­ща­ет­ся в «ожи­да­ние жиз­ни».

 

         На днях в го­ро­де про­изо­шел кри­ми­наль­ный слу­чай. В од­ну из ча­ст­ных фирм во вре­мя со­б­ра­ния, днем, за­шли двое, уло­жи­ли из пис­то­ле­тов те­ло­хра­ни­те­ля и гла­ву фир­мы, за­ткну­ли хлад­но­кров­но «пуш­ки» за по­яс и спо­кой­но скры­лись. Прие­хав­шая на ЧП опер­груп­па бы­ла не­ма­ло обес­ку­ра­же­на: ни один из сви­де­те­лей не за­пом­нил при­мет убийц — страх, шок стер­ли па­мять.

         За­то уж по­хо­ро­ны за­стре­лен­но­го за­пом­ни­ли все: кор­теж ма­шин в три ря­да и дли­ной пол­то­ра ки­ло­мет­ра. Го­ро­жа­не вдо­воль на­шеп­та­лись: ма­фия!

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Ма­дам! Чув­ст­во от­вет­ст­вен­но­сти гу­бит вас го­раз­до силь­нее, чем ал­ко­голь и та­бак вме­сте взя­тые!»

 

         Хо­ти­те соз­дать се­бе ре­пу­та­цию очень бла­го­род­но­го че­ло­ве­ка? По­ча­ще го­во­ри­те: «Нет».

 

         Мы не ви­де­лись с ним не­сколь­ко лет. Он был вы­пив­ши, по­это­му за­вел­ся на пре­дель­ное от­кро­ве­ние сра­зу: «Эта сука — те­ща! те­ща, я го­во­рю! — по­лу­ча­ет пять­сот ты­сяч в ме­сяц! А я — пять! Она кор­мит, по­ит и оде­ва­ет ме­ня, же­ну и мо­их де­тей. Она нам, су­ка, квар­ти­ру ку­пи­ла. Лю­ди с го­да­ми ум­не­ют, а я — злею. В еге­ря пой­ду!»

 

         Лю­ди го­то­ви­лись к при­хо­ду са­та­ны в ря­се, но он явился — в юб­ке!

 

         Ро­зо­вые меч­ты на све­ту тем­не­ют, ста­но­вят­ся крас­ны­ми, ко­рич­не­вы­ми, чер­ны­ми…

 

         В твор­че­ском ми­ре есть очень не­сча­ст­ные, «од­но­ра­зо­вые», как па­трон, лич­но­сти: сна­ча­ла и впрямь «вы­стре­лит», а по­том всю жизнь вспо­ми­на­ет про уле­тев­ший свой шанс.

 

         Вдвой­не приятно — это ко­гда про­ся­ще­му сна­ча­ла го­во­рят «Нет», а по­том, пе­ре­ду­мав, мо­гут ска­зать «Да».

 

         Яв­ле­ние по­ро­ж­да­ет да­ту. Да­та по­ро­ж­да­ет по­вто­ряю­щую­ся де­мон­ст­ра­цию. Де­мон­ст­ра­ция по по­во­ду да­ты (не по по­во­ду яв­ле­ния!) — это как бы чу­че­ло не­ко­гда жи­во­го яв­ле­ния. Чучело — ре­зуль­тат ис­кус­ст­ва по­ли­ти­че­ских, ре­ли­ги­оз­ных, пат­рио­ти­че­ских, на­цио­на­ли­сти­че­ских и про­чих «так­си­дер­ми­стов».

 

         Жизнь за­сты­ва­ет в фор­мах. Пре­бы­ва­ние в фор­ме по­зво­ля­ет знать ее суть. Жизнь разума — это уме­ние не за­дер­жи­вать­ся в за­стыв­шем. Ра­зум суть не улав­ли­ва­ет, но с удо­воль­ст­ви­ем иг­ра­ет с ней до пол­но­го сво­его по­ра­же­ния.

 

         Чу­де­са про­ис­хо­дят в стро­гом со­от­вет­ст­вии с за­ко­на­ми то­го мес­та, где они яв­ля­ют­ся: в стра­не Хри­ста свои чу­де­са, в стра­не Ма­го­ме­та дру­гие, в стра­не дураков — тре­тьи. Чудо — яв­ле­ние за­каз­ное.

 

         Чудо — это все­гда не­что дей­ст­ви­тель­ное, но не­по­нят­ное. Пер­вое, что сле­ду­ет сде­лать в об­ще­нии с чудом — от­клю­чить по­ни­ма­ние. Ина­че от­клю­чит­ся дей­ст­ви­тель­ность.

 

         Ис­то­рия жиз­ни Татьяны К. не­обыч­на. В вось­ми­лет­нем воз­рас­те в го­ло­ве де­воч­ки воз­ник та­ин­ст­вен­ный Го­лос, ко­то­рый бу­к­валь­но под­ска­зы­вал мыс­ли дру­гих лю­дей, да­вал со­ве­ты как жить, по­мо­гал в по­ступ­ках. Внеш­не по­ве­де­ние Та­ни ма­ло чем от­ли­ча­лось от по­ве­де­ния свер­ст­ни­ков, как ни­чем не от­ли­ча­ет­ся оно и сегодня — у 27-лет­ней жен­щи­ны, учи­те­ля ма­те­ма­ти­ки, че­ло­ве­ка с хо­ро­шо раз­ви­тым ин­тел­лек­том, ре­чью и спо­соб­но­стя­ми ду­хо-пси­хо-ана­ли­ти­ка, раз­ве что этим. Од­на­ко, Го­лос су­ще­ст­ву­ет по сию по­ру. Он, к сча­стью, не при­вел свою «под­шеф­ную» в су­ма­сшед­ший дом, хо­тя, ка­за­лось, дол­жен бы. Люд­ская лич­ность раз­ви­лась в та­ни­ном те­ле в точ­ном со­от­вет­ст­вии со сво­им вре­ме­нем: шко­ла, ин­сти­тут, ра­бо­та, лич­ные про­бле­мы, дру­зья, любовь — всё, как у всех. Но па­рал­лель­но в том же соз­на­нии су­ще­ст­во­вал «вто­рой». Кто? Она не зна­ет. Бы­ли в жиз­ни мо­мен­ты, ко­гда Тать­я­на ис­сле­до­ва­ла се­бя са­ма на пред­мет ши­зоф­ре­нии. Че­ло­век как че­ло­век. Вра­чи под­твер­ди­ли: нор­маль­на. Фак­ти­че­ски в од­ном те­ле ужи­лись две (!) са­мо­стоя­тель­ные еди­ни­цы ра­зу­ма, две лич­но­сти, не вра­ж­дую­щие друг с дру­гом, а, на­обо­рот, всё бо­лее иду­щие к со­гла­сию и взаи­мо­по­ни­ма­нию: «вто­рой» да­вал те­лу ис­пы­та­ния, те­ло в от­вет при­об­ре­та­ло ду­хов­ную и фи­зи­че­скую кре­пость.

         Слу­ча­ев та­ко­го со­труд­ни­че­ст­ва не­сколь­ких как бы лич­но­стей в од­ном те­ле се­го­дня мно­го, ко­ли­че­ст­во их, по­хо­же, рас­тет. Лю­ди тща­тель­но скры­ва­ют свои от­кло­не­ния от стан­дар­та, бо­ясь не­до­ве­рия или ос­мея­ния со сто­ро­ны ок­ру­жаю­щих, кто-то, воз­мож­но, бо­ит­ся по­те­рять власть над соб­ст­вен­ным ра­зу­мом, но всё рав­но под­чи­ня­ет­ся то­му, «вто­ро­му» — воз­мож­но, ста­но­вит­ся поч­ти ши­зоф­ре­ни­ком… Кто-то с вос­тор­гом го­во­рит о не­ких кон­так­тер­ских спо­соб­но­стях и ино­пла­не­тя­нах, кто-то с ус­та­лым все­знай­ст­вом ки­ва­ет на Бо­га. Как бы то ни бы­ло, лю­ди, в чьих го­ло­вах се­го­дня раз­да­ют­ся не­ожи­дан­ные го­ло­са, при­хо­дят «не свои» мыс­ли, стран­ные и уди­ви­тель­ные откровения — всё это факт. Что он оз­на­ча­ет? А вдруг уже в са­мом бли­жай­шем бу­ду­щем про­изой­дет мас­со­вая кам­па­ния «под­се­ле­ния» в ка­ж­дом пер­со­наль­ную квар­ти­ру на­ших душ — в те­ло? Го­то­вы ли мы к та­ко­му об­ще­жи­тию фи­зи­че­ски, пси­хи­че­ски и мо­раль­но? Су­ме­ем ли не сой­ти с соб­ст­вен­но­го ума и со­хра­нить се­бя? Бу­к­валь­но: быть со­бой. Вот — бу­ду­щее!

         У Вла­ди­ми­ра Вы­соц­ко­го есть про­заи­че­ское про­из­ве­де­ние «Дель­фи­ны и пси­хи», оно за­кан­чи­ва­ет­ся сло­ва­ми: «Су­ма­сшед­шие всех стран, объ­е­ди­няй­тесь!» Но­во-слы­ша­щие, увы, разъ­е­ди­не­ны, оди­но­ки, сла­бы, мно­гие до пол­ной пас­сив­но­сти за­пу­га­ны сво­им не­обыч­ным со­стоя­ни­ем, ко­то­рое по всем тра­ди­ци­он­ным вра­чеб­ным мер­кам ев­ро­пей­ской медицины — бе­зу­мие.

         Мы все­гда ока­зы­ва­ем­ся бес­силь­ны пе­ред на­стоя­щей но­виз­ной. Что зна­чит «ви­деть суть»? Это зна­чит смот­реть пря­мо на свет, не от­во­ра­чи­вать­ся, не щу­рить­ся, не при­кры­вать­ся фильт­ра­ми, а ви­деть свет та­ким, ка­ков он есть на са­мом де­ле. Ви­деть и не сго­рать. Ви­деть и не слеп­нуть. Ве­рую­щие и бла­жен­ные всех стран хо­ро­шо зна­ют имя это­му веч­но­му свечению — Лю­бовь. Мы все на­хо­дим­ся в ее океа­не. У Люб­ви нет берегов — по­это­му мы в нее не ве­рим. А, не ве­ря, не зна­ем пра­вил ог­нен­ной пу­чи­ны и — то­нем, то­нем, то­нем… Пер­вым то­нут в не­бе­сах оди­ноч­ки.

 

         Ис­пы­та­ние в опас­ном деле — это са­мое глав­ное. В на­шей ули­це жил пар­ниш­ка, от­ча­ян­ный пи­ро­тех­ник, лю­бил изо­бре­тать и ис­пы­ты­вать са­мо­па­лы. Мы их еще на­зы­ва­ли «под­жи­га­ми» — это за­гну­тая ме­тал­ли­че­ская труб­ка, рас­плю­щен­ная с од­но­го кон­ца и за­би­тая по­ро­хо­вым за­ря­дом с дру­го­го. От этих иг­ру­шек бы­ва­ли не­сча­ст­ные слу­чаи. Пи­ро­тех­ни­ка зва­ли Ва­сей. Ре­бят­ня пом­лад­ше веч­но про­си­ла у не­го «дать паль­нуть». Ва­ся да­вал, спе­ци­аль­но на­чи­няя в труб­ку двух-трех­крат­ную до­зу по­ро­ха, ис­пы­ты­вал на на­деж­ность: не ра­зо­рвет ли? Ес­ли выдержит — мож­но и са­мо­му поль­зо­вать­ся.

 

         Лю­ди в жиз­ни ве­дут се­бя по­доб­но утопающим — хва­та­ют­ся друг за дру­га «мерт­вой» хват­кой.

 

         …Звез­ды, де­мо­ны, бо­ги, кам­ни, ко­зяв­ки, пы­лин­ки, га­лак­ти­ки, тра­вин­ки, зве­ри, ры­бы, лю­ди (му­жья, же­ны, ма­те­ри, де­ти, ро­ди­те­ли, воз­люб­лен­ные, дру­зья, кол­ле­ги, вра­ги, учи­те­ля и проч.) — это все­го лишь со­се­ди по жиз­ни. Со­се­ди! Ес­ли они ла­дят, мир ца­рит в ми­ре. По­про­буй­те от­не­стись к соб­ст­вен­но­му ре­бен­ку, как к су­ве­рен­но­му со­се­ду, ока­зав­ше­му­ся ря­дом с ва­ми в од­ном вре­ме­ни, в од­ном про­стран­ст­ве. И что? Луч­шее, что у вас получилось — вы сде­ла­ли из не­го «соб­ст­вен­но­го со­се­да». А, ме­ж­ду про­чим, у вас ведь не воз­ни­ка­ло же­ла­ния зай­ти в квар­ти­ру на­про­тив и по­со­ве­то­вать пе­ре­дви­нуть ме­бель? Стран­но. По всем при­зна­кам та­кое же­ла­ние долж­но бы­ло бы воз­ник­нуть.

 

         При­ро­да бо­га­та раз­ли­чи­ем, но она не ве­да­ет раз­ни­цы ме­ж­ду эти­ми раз­ли­чия­ми. «Без раз­ни­цы» — это то, что урав­но­ве­ши­ва­ет и ус­по­каи­ва­ет мя­ту­щий­ся «вы­бор». «Без раз­ни­цы» — этим в оди­на­ко­вой сте­пе­ни об­ла­да­ет и при­ми­тив­ная при­ро­да, и при­ро­да выс­шей слож­но­сти. От разницы — че­рез вы­чи­та­ние все­го неугодного — стро­ит­ся толь­ко людское Я.

 

         Ве­ро­ва­ния, религии — это не­ви­ди­мые стра­ны, со все­ми при­зна­ка­ми, при­су­щи­ми лю­бой го­су­дар­ст­вен­но­сти: соб­ст­вен­ным гра­ж­дан­ст­вом, внут­рен­ней и внеш­ней по­ли­ти­кой, кон­тро­лем, ре­гу­ли­ро­ва­ни­ем, ие­рар­хи­ей ав­то­ри­те­тов и влия­ний, ох­ра­ной гра­ниц, осу­ж­де­ни­ем пе­ре­беж­чи­ков, свя­тым пат­рио­тиз­мом, соб­ст­вен­ной сим­во­ли­кой и т. д. Есть очень боль­шие и древ­ние не­бес­ные стра­ны с ог­ром­ным на­се­ле­ни­ем, та­кие, как стра­на Хри­ста, Буд­ды или Ма­го­ме­та, а есть по­мень­ше, вро­де Люк­сем­бур­га, — сек­ты, те­че­ния… есть и об­ра­зо­ва­ния-од­но­днев­ки. В ми­ре тела — гра­ни­цы, и в ми­ре души — то же; труд­но на­стоя­ще­му пу­те­ше­ст­вен­ни­ку не по­те­рять го­ло­ву здесь и не рас­стать­ся с ду­шой там. Всяк но­ро­вит спро­сить стро­го: «Стой, ку­да идешь?!» При­чем, нра­вы ду­хов­ных го­су­дарств зна­чи­тель­но от­ста­ют в раз­ви­тии от сво­его зем­но­го родоначалия — там еще эпо­ха ра­бо­вла­де­ния, а не рай, как при­ня­то за­блу­ж­дать­ся.

 

         Об­ще­ст­во оди­но­ких счастливчиков — вот са­мый оп­ти­ми­стич­ный взгляд на от­да­лен­ное бу­ду­щее.

 

         Ги­по­те­за. Дви­же­ние в ми­ре про­ис­хо­дит по замк­ну­то­му цик­лу, по кругу — от элек­тро­нов до галактик — это по­ро­ж­да­ет «вре­мя». Вре­мя, в свою оче­редь, не по­зво­ля­ет ми­ру ос­та­но­вить­ся. Так маль­чиш­ки уме­ют за­во­дить мо­то­цик­лы без ак­ку­му­ля­то­ра: мо­тор кру­тит маг­не­то, маг­не­то да­ет ток — ма­ши­на едет. Весь во­прос в том, кто во Все­лен­ной на­жал на стар­тер? Ку­да едем? И мно­го ли еще ос­та­лось в ба­ке бен­зи­на?

 

         Проблемы — это те­атр, в ко­то­ром функ­ции ак­те­ров вы­ну­ж­де­ны вы­пол­нять зри­те­ли. Спек­такль ра­зыг­ры­ва­ет­ся в со­от­вет­ст­вии с воз­мож­но­стя­ми «по­ста­нов­щи­ка про­бле­мы».

 

         Уди­ви­тель­ная ба­наль­ность. Мир без­аль­тер­на­ти­вен: он — есть! Да­же идея ан­ти­ми­ра не от­ме­ня­ет этой те­зы.

 

         По­ка я рас­ту, у меня — рас­ти­тель­ное ми­ро­ощу­ще­ние.

 

         У ме­ня поя­ви­лась воз­мож­ность за­ра­ба­ты­вать до­пол­ни­тель­но. При­шел к быв­шей же­не по­де­лить­ся деньгами — на де­тей, да и во­об­ще по-че­ло­ве­че­ски. Ну, что я им те­перь кро­ме де­нег мо­гу дать? А она — не бе­рет.

         — По­че­му?!

         — Я всю жизнь при­вык­ла вы­би­рать из са­мо­го де­ше­во­го и пло­хо­го са­мое хо­ро­шее, а ты за­став­ля­ешь ме­ня ме­нять при­выч­ки. Я не хо­чу, мне труд­но бу­дет.

 

         Желания — это то, ря­дом с чем жить тяж­ко.

 

         «Не­га­тив» на рос­сий­ских кол­лек­тив­ных сбо­ри­щах не гость — по­чет­ней­ший хо­зя­ин. «Ис­кать не­дос­тат­ки», «не бо­ять­ся кри­ти­ки», «ви­деть упу­ще­ния», «ис­прав­лять­ся», «под­тя­ги­вать­ся», «го­во­рить то­ва­ри­щам прав­ду в ли­цо» — всё это за­кре­пи­лось, на­вер­ное, уже на ген­ном уров­не. Не­га­тив пра­вит бал по­все­ме­ст­но: на кух­нях, в по­сте­ли, в шко­лах, в пив­ной, на эк­ра­не, в от­дель­ной ду­ше. Не­га­тив пре­крас­но удов­ле­тво­ря­ет, пи­та­ет, да­ет ощу­ще­ние сме­лой стре­ми­тель­ной жиз­ни. Всё это так. За од­ним лишь недостатком — не­га­тив бес­пло­ден.

         Эпо­ха со­циа­лиз­ма за­кон­чи­лась, а ха­рак­тер ос­тал­ся преж­ним. Вот прие­хал в на­шу кон­то­ру не ин­ст­рук­тор об­ко­ма, как пре­ж­де, а мил­лио­нер, ны­неш­ний со­дер­жа­тель кон­то­ры. Сде­ла­ли со­б­ра­ние. И ска­зал вдруг на­чаль­ник: «Вы пло­хо ра­бо­тае­те! Вы лен­тяи, вы все рас­пус­ти­лись. Есть в этом и моя ви­на как ру­ко­во­ди­те­ля…»

         У нас ру­ки опус­ти­лись. А мил­лио­не­ру по­нра­ви­лось.

 

         Бог не ду­рак. Страх ну­жен для то­го, что­бы стад­ное чув­ст­во ра­бо­та­ло ис­прав­но и ав­то­ма­ти­че­ски.

 

         На­стоя­щее де­ло про­ис­хо­дит толь­ко от на­стоя­ще­го без­де­лья.

 

         Пре­дел воз­мож­но­стей ог­ра­ни­чен пре­де­лом во­об­ра­же­ния.

         Лю­ди жес­то­ко оши­ба­ют­ся, при­вя­зав свое во­об­ра­же­ние к ог­ра­ни­чен­ным воз­мож­но­стям.

         Во­об­ра­же­ние во­об­ще не­за­ви­си­мо от воз­мож­но­стей, ибо в сво­ем сво­бод­ном со­стоя­нии на­хо­дит­ся за их пре­де­ла­ми.

         Воображение — это и есть един­ст­вен­ная воз­мож­ность бы­тия.

         В до­пол­не­ние. Прак­ти­ка при­ми­тив­на: во­об­ра­же­ни­ем лю­ди на­зы­ва­ют взаи­мо­дей­ст­вие пре­де­ла воз­мож­но­стей с пре­де­лом же­ла­ний.

 

         Что­бы не пу­тать­ся, не­об­хо­ди­мо хо­ро­шо ви­деть вос­хо­дя­щую по­сле­до­ва­тель­ность: желания — возможности — во­об­ра­же­ние. При­чем, пом­нить ие­рар­хию: во­об­ра­же­ние пер­вич­но. Во­об­ра­же­ние не­за­ви­си­мо от лю­бых ог­ра­ни­чен­но­стей, оно во­об­ще не име­ет пре­де­лов.

         Во­об­ра­же­ние не при­над­ле­жит ми­ру лю­дей, ско­рее, на­обо­рот: мир людей — это то, что в ни­чтож­но ма­лом ко­ли­че­ст­ве ус­вое­но из ми­ра во­об­ра­же­ния.

         Оди­на­ко­во ос­то­рож­но сле­ду­ет брать из ми­ра во­об­ра­же­ния и свет­лые суб­стан­ции, и тем­ные. Са­ми по се­бе они ни хо­ро­ши, ни пло­хи, та­ко­вы­ми их де­ла­ют люд­ское не­уме­ние со­блю­дать ба­ланс и знать ме­ру.

 

         На­пут­ст­вие же­не, отъ­ез­жаю­щей в за­гра­нич­ную ко­ман­ди­ров­ку: «Связь с же­на­тым муж­чи­ной слу­чай­ной не счи­та­ет­ся». Пусть же­на луч­ше по­га­сит свою не­удов­ле­тво­рен­ность, чем рас­па­лит­ся лю­бо­вью. Сво­бод­но из­ме­няю­щий го­ло­вы не те­ря­ет.

 

         При­яте­ля осе­ни­ло, он го­ря­чо до­ка­зы­вал мне, что Земля — это про­сто кос­ми­че­ское клад­би­ще, уда­лен­ное от об­жи­тых мест. Здесь кос­мос хо­ро­нит свои «мерт­вые ду­ши». Ду­ши гни­ют, по­яв­ля­ют­ся черви — лю­ди… По тео­рии при­яте­ля вы­хо­дит, что разум — это про­дукт раз­ла­гаю­ще­го­ся ду­ха.

 

         Бог ред­ко слы­шит лю­дей, еще ре­же от­ве­ча­ет. Соб­ст­вен­но, ре­зуль­тат за­ко­но­ме­рен: лю­ди об­ра­ща­ют­ся к Не­му в соб­ст­вен­ной зна­ко­вой системе — сло­ва­ми, же­ла­ния­ми, прось­ба­ми. Бог не слы­шит, ибо это ма­ло со­из­ме­ри­мо с Его соб­ст­вен­ной зна­ко­вой системой — мол­ча­ни­ем. А что, ес­ли по­про­бо­вать об­ра­тить­ся к Все­выш­не­му на Его языке — без слов, без же­ла­ний, без просьб?

 

         Я поль­зу­юсь го­род­ским трам­ва­ем. В тол­пе де­лать нечего — по­не­во­ле упи­ра­ешь­ся взгля­дом в уны­лые пре­ду­пре­ди­тель­ные над­пи­си. С вы­со­ты про­жи­тых лет они ви­дят­ся ина­че.

         1968 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 50 коп.».

         1975 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 1 руб.».

         1981 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 3 руб.».

         1989 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 5 руб.».

         1990 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд —10 руб.».

         1991 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 30 руб.».

         1992 год (на­ча­ло): «Штраф за бес­плат­ный проезд — 50 руб.».

         1992 год (се­ре­ди­на): «Штраф за бес­плат­ный проезд — 100 руб.».

         1993 год: «Штраф за бес­плат­ный проезд — 200 руб.».

         …Я еду в трам­вае и ду­маю о жиз­ни. Что та­кое жизнь? На­вер­ное, это то, что рас­тет не­за­ви­си­мо от на­шей во­ли, ве­ро­ис­по­ве­да­ния, при­стра­стий и же­ла­ний. Как де­ре­во.

 

         Про­из­ве­де­ния пи­са­те­лей-аб­сур­ди­стов поль­зу­ют­ся осо­бым спро­сом в смут­ные вре­ме­на. Аб­сурд­на жизнь, аб­сурд­на фор­ма ее отражения — в со­че­та­нии они да­ют ил­лю­зию ис­тин­но­го по­ни­ма­ния.

 

         Осо­бый язык об­ще­ния час­то изо­бре­та­ют де­ти. Осо­бый язык ну­жен шпио­нам. Толь­ко для посвященных — язык нау­ки. Увы, язы­ки раз­де­ля­ют лю­дей не толь­ко по на­цио­наль­но­му при­зна­ку, но и во всех ос­таль­ных слу­ча­ях. Ты­ся­че­ле­тие за ты­ся­че­ле­ти­ем лю­ди пре­одо­ле­ва­ли эти барь­е­ры. Го­во­рят, в древ­нем Ки­тае су­ще­ст­во­вал да­же жен­ский язык, тща­тель­но ох­ра­няе­мый от по­сто­рон­них про­ник­но­ве­ний в его осо­бые сек­ре­ты.

         Древ­ние вре­ме­на про­шли, гра­ни­цы ру­шат­ся. Анг­ли­ча­не ра­ды по­мочь вся­ко­му, кто за­хо­тел ос­во­ить их язык. То же и фран­цу­зы, и япон­цы, и ин­ду­сы, и пле­мя аф­ри­кан­ских пигмеев — все ра­ды, ес­ли чу­жак за­го­во­рит на их род­ном на­ре­чии, это спо­соб­ст­ву­ет бо­лее пол­но­му и глу­бо­ко­му взаи­мо­по­ни­ма­нию, мир­но­му кон­так­ту. Но есть од­на не­боль­шая на­цио­наль­ность в цен­тре Рос­сии, ко­то­рая от­но­сит­ся к оче­вид­но­му про­цес­су ина­че: вся­кий ино­зе­мец, нау­чив­ший­ся го­во­рить на их языке — по­тен­ци­аль­ная опас­ность, ла­зут­чик, враг. Они счи­та­ют: «Да, мы са­ми мо­жем вы­учить и анг­лий­ский, и рус­ский и эс­тон­ский, но наш язык — толь­ко для нас!»

         Что за от­дель­ный на­род? Мо­жет, и впрямь един­ст­вен­ные со­хра­нив­шие­ся на­стоя­щие де­ти при­ро­ды? Ведь сколь­ко ни учи зве­ря: по­ни­мать он те­бя бу­дет на тво­ем язы­ке, а ску­лить и рычать — на сво­ем.

 

         Ху­дож­ник ска­зал: «Всё — это со­дер­жа­ние, нигде — это фор­ма».

 

         Ис­то­рия цивилизации — это ове­ще­ст­в­ле­ние на­дежд, бу­к­валь­но: экс­порт их за пре­де­лы че­ло­ве­че­ско­го «Я». По­сте­пен­но про­ис­хо­дит кри­ти­че­ское ис­то­ще­ние внут­рен­них «за­па­сов на­дежд» и ос­та­ет­ся толь­ко то, во что эти на­де­ж­ды бы­ли вло­же­ны. По­ня­тие «на­де­ять­ся на се­бя» це­ли­ком под­ме­ня­ет­ся по­ня­ти­ем «вы­брать для се­бя»; выбор — это сур­ро­гат на­стоя­щей на­де­ж­ды, ко­то­рая вне лич­но­сти про­сто не су­ще­ст­ву­ет.

 

         Вот те­бе до­б­рый со­вет. При­сту­пая к де­лу, вни­ма­тель­но по­смот­ри: не про­рва ли? Мно­гие не же­нят­ся имен­но из-за это­го.

 

         Мрач­ные про­ро­ки ни­ко­гда не оши­ба­ют­ся.

 

         Смот­ри­те, ка­кая за­бав­ная ло­ги­ка: бог — это лю­бовь, но бог, как из­вест­но, аб­со­лют­но оди­нок. Един в се­бе са­мом. Оди­но­че­ст­во и лю­бовь для бо­га то­ж­де­ст­вен­ны. Ло­гич­но пред­ста­вить, что имен­но любовь — это выс­шая фор­ма оди­но­че­ст­ва. На­стоя­щее оди­но­че­ст­во не ста­вит во­про­сов и по­то­му не ну­ж­да­ет­ся в по­ис­ке от­ве­тов на них.

 

         Живое — не су­дит.

 

         Встре­ти­лись как-то Без­от­каз­ность и Ненасытность — по­лу­чи­лось Го­ре.

 

         В жиз­ни лю­дей есть один пе­ре­лом­ный ру­беж. До тех пор, по­ка рас­тет лич­ность, они го­во­рят: «Ма­ло», а как рост пре­кра­ща­ет­ся, они сра­зу же на­чи­на­ют го­во­рить: «Ма­ло!» У од­них это про­ис­хо­дит в три го­да от ро­ду, у дру­гих в пят­на­дцать, и толь­ко у еди­ниц сме­ны уда­ре­ния не про­ис­хо­дит во­об­ще.

 

         Вот са­мый боль­шой сек­рет муж­чин: они лю­бят оди­но­че­ст­во. По­это­му жен­щи­на мо­жет ли­бо раз­де­лить эту лю­бовь, ли­бо на­чать с ней со­пер­ни­чать.

 

         Без­за­щит­ность не ну­ж­да­ет­ся в по­кро­ви­те­ле, за­то сам по­кро­ви­тель без нее не­мыс­лим.

 

         Я встре­тил де­вуш­ку, ко­то­рая лю­бит без слов, пря­мо, крот­ко и свет­ло. Эта де­вуш­ка сде­ла­ла ме­ня… лже­цом: я не умею мол­чать, я при­вык го­во­рить прав­ду!

 

         Зна­ко­мый жур­на­лист объ­яс­нил не­объ­яс­ни­мое: жизнь с ка­ж­дым днем всё страш­нее, всё ху­же для обыч­ных лю­дей, тру­же­ни­ков, как го­во­рит­ся, а ре­ак­ция непонятна — лю­дям всё спо­кой­нее, всё рав­но­душ­нее, всё без­раз­лич­нее…

         — Это не зна­чит, что у них нет чувств! Это зна­чит, что они ни­че­го не чув­ст­ву­ют: шок, от­ключ­ка. Мил­лио­не­ры ря­дом один за дру­гим вспы­хи­ва­ют. А те­бе в гла­за ес­ли не­ожи­дан­но по­све­тить? Да еще в тем­но­те, к ко­то­рой ты при­вык? Ос­леп­нешь! На­все­гда мо­жешь ос­леп­нуть.

 

         Ес­ли ря­дом с чем-то ве­ли­ким вы не­из­беж­но на­чи­нае­те ощу­щать соб­ст­вен­ное ве­ли­чие, то это не ва­ша за­слу­га, а за­слу­га ве­ли­чия, ко­то­рое раз­ре­ши­ло вам «уве­ли­чить­ся» на его фо­не.

         Ря­дом с ве­ли­чи­ем да­же ни­что­же­ст­во ощу­ща­ет свою зна­чи­мость.

 

         Да­же са­мые ин­тел­ли­гент­ные и вос­пи­тан­ные лю­ди, по­пав в ус­ло­вия ох­ран­но­го ре­жи­ма, при­ну­ж­де­ния и тес­но­ты, при­спо­саб­ли­ва­ют­ся к этому — те­ря­ют свой че­ло­ве­че­ский об­лик и дос­то­ин­ст­во. Это — зо­на. Ка­ж­дый сам за се­бя. Раз­бой, ложь, лесть, страх: при­ми­тив­но, на­деж­но, веч­но… Я за­ме­тил: мыс­ли под мо­ей че­реп­ной ко­роб­кой то­же жи­вут по за­ко­нам зе­ков. Гу­ма­ни­тар­ная ис­ти­на, вой­дя в ны­неш­ние «рам­ки пред­став­ле­ний», сда­ет­ся и уми­ра­ет.

 

         Без­оши­боч­ность бес­стра­ст­на.

 

         Ес­ли но­вое спо­соб­но вы­ра­жать­ся в тра­ди­ци­он­ных ма­те­риа­лах, ста­рых фор­мах и ста­рых сим­во­лах, то это — все­го лишь но­вая ре­аль­ность, од­на­ко суть ее ос­та­ет­ся преж­ней.

 

         Я — это сум­ма жиз­ни от со­тво­ре­ния ми­ра и до кон­ца све­та. Ка­ж­дым жи­ву­щим и то, и дру­гое долж­но быть дос­тиг­ну­то в пол­ном оди­но­че­ст­ве.

 

         Врач в реа­ни­ма­ци­он­ном от­де­ле­нии при­го­ва­ри­ва­ет от ску­ки:

         — Вот этот уколь­чик у нас те­перь 500 руб­лей… Вот этот раствор — за пят­на­дцать ты­сяч… Один ста­цио­нар­ный боль­ной об­хо­дит­ся 600 руб­лей в су­тки…

         Осо­бен­но жад­но слу­ша­ют вра­ча ста­ри­ки, ка­ж­дое сло­во за­по­ми­на­ют, ожив­ля­ют­ся, как от ки­сло­ро­да. Еще бы! Семь по­след­них лет ста­ри­ков, быв­ших по­го­лов­ных ком­му­ни­стов, пу­га­ют рын­ком: це­ны в сто раз вы­рос­ли! А ле­чат всё еще бес­плат­но. Не хо­чет­ся ста­ри­кам уми­рать.

 

         Жизнь — это и есть ад, всё остальное — рай.

 

         У ме­ня есть один при­ятель, ко­то­рый очень лю­бит быть не­за­ви­си­мым. Од­на­ж­ды при­ятель за­грип­по­вал; я ви­дел, как он по­сре­ди пе­ре­пол­нен­но­го трол­лей­бу­са с хру­стом по­едал чес­нок.

 

         Муж и же­на жи­ли, как кош­ка с со­ба­кой. Но ес­ли им со­вме­ст­но уда­ва­лось по­скан­да­лить с кем-ли­бо из соседей — в до­ме на­сту­пал мир: они мог­ли лю­бить и чув­ст­во­вать друг дру­га толь­ко на фо­не чу­жих стра­да­ний. Со­се­дям обя­за­тель­но нуж­но бы­ло от­ве­чать скан­да­лом на скан­дал, ина­че от­но­ше­ния пе­ре­хо­ди­ли в не­на­висть. Этот пси­хо­ло­ги­че­ский этюд мне рас­ска­за­ла жен­щи­на, про­фес­сио­наль­ный пси­хо­лог, с ко­то­рой в ее соб­ст­вен­ном подъ­ез­де ма­ло кто здоровается — слиш­ком уж тер­пе­ли­ва!

 

         На ком со­рвать зло, до­са­ду, оби­ду? На же­не, на со­ба­ке, на кол­ле­гах по служ­бе или на слу­чай­ном про­хо­жем? Куль­тур­ные и вос­пи­тан­ные лю­ди об­хо­дят­ся соб­ст­вен­ны­ми ре­сур­са­ми, — то есть, соб­ст­вен­ным те­лом, ко­то­рое, по су­ти, не яв­ля­ет­ся ос­нов­ным но­си­те­лем лич­но­ст­но­го «я», а все­го лишь без­от­вет­ная и без­за­щит­ная «ско­тин­ка», при­ру­чен­ная и бесправная — весь­ма удоб­ная для то­го, что­бы на ней «сры­вать» что-ли­бо. Мож­но роз­га­ми, мож­но ви­ном, мож­но и в пет­лю…