Лев РОДНОВ

 

 

 

БИСЕР-84

 

(«Тексты-II»)

 

ТЕТРАДЬ № 12

 

*************************

 

 

 

         Са­мая труд­ная за­да­ча для женщины — это хра­нить чув­ст­во бла­го­дар­но­сти.

 

         Слова — это фор­ма мы­ча­нья, расчет — не­бе­ру­щий­ся «икс»; лю­бовь за­ме­ня­ет мол­ча­нье, а ис­ти­ну ка­мен­ный Сфинкс.

 

         Че­ло­век лег­ко ста­но­вит­ся ра­бом про­ро­честв. В этом, воз­мож­но, най­дут­ся кор­ни вуль­гар­ных суе­ве­рий, в этом же, воз­мож­но, та­ит­ся раз­гад­ка че­ло­ве­че­ской тя­ги-при­го­тов­ле­ния к священной — га­ран­ти­ро­ван­ной про­ро­че­ст­вом! — жерт­вен­но­сти в бу­ду­щем. При­ме­ры ка­ж­дый лег­ко под­бе­рет сам. Од­но­му пророчество — ма­як, спа­са­тель­ный жи­лет, другому — ка­мень на шее в мо­ре жиз­ни. Лю­ди не так бо­ят­ся во­про­са: «Что с на­ми бу­дет?» — сколь бо­ят­ся от­ве­та… Точ­нее, та­ко­го от­ве­та, про­тив ко­то­ро­го и крыть не­чем, и луч­ше бы не слы­шать его во­все!

         Кос­тя. Че­ло­век-нерв. Ка­кой-то дея­тель на­прог­но­зи­ро­вал ему веч­ную при­вяз­ку к зем­ле, судь­бу не-пу­те­ше­ст­вен­ни­ка и срок жизни — со­рок семь лет. Во­об­ра­же­ние па­ра­ли­зо­ва­ло Кос­тю: за­чем те­перь жить, ес­ли всё так скуч­но и на­пе­ред из­вест­но?

         Ста­ли го­во­рить.

         — Ты ве­ришь в рок?

         — Ве­рю…

         — На­хо­дит­ся ли чья-ли­бо од­на судь­ба в рус­ле об­ще­го ро­ка?

         — Д-да…

         — Мо­жет ли судь­ба вый­ти за пре­де­лы рус­ла ро­ка?

         — Определенно — нет!

         — Прав­да, по­хо­же на реч­ку? Где вме­сто течения — вре­мя, жизнь. А ты — щеп­ка в этой ре­ке. То­му, кто при­под­ни­мет­ся над по­верх­но­стью вре­ме­ни, лег­ко рас­счи­тать тра­ек­то­рию твое­го дви­же­ния: вон впе­ре­ди мель, вон по­во­рот, вон во­до­во­рот… И — го­тов про­гноз! Но он ве­рен толь­ко на дан­ное мгно­ве­ние и един­ст­вен­но на этот слу­чай, ко­гда ты — пас­си­вен из­нут­ри! Это очень важ­но: пас­си­вен из­нут­ри! Ко­гда ты со­хра­ня­ешь внут­рен­нюю не­из­ме­няе­мость. Толь­ко при этом ус­ло­вии воз­мо­жен внеш­ний точ­ный про­гноз. А ес­ли из­ме­ня­ем? То­гда это уже не ты, и про­гноз не­ве­рен: щеп­ка гре­бет лап­ка­ми, управ­ля­ет сво­им дви­же­ни­ем в рус­ле рока — оги­ба­ет пре­пят­ст­вия, ла­ви­ру­ет. Из­ме­няя се­бя (со­вер­шен­ст­ву­ясь, до­пус­тим), ты фак­ти­че­ски ухо­дишь от про­ро­че­ст­ва, ухо­дишь от са­мо­го се­бя, то есть пас­сив­ную судь­бу мож­но и долж­но об­ма­нуть внут­рен­ним дви­же­ни­ем!

 

         Про­цесс соз­да­ния произведения — это лишь чер­но­вая ра­бо­та. Льви­ную до­лю тру­да за­ни­ма­ет от­дел­ка, вы­скаб­ли­ва­ние фаль­ши, мел­ко­го му­со­ра, до­сад­ных ца­ра­пин, не­бреж­но­сти, под­бор твор­че­ских гамм, зву­ков и кра­сок, ожив­ляю­щих фор­му до оду­хо­тво­ре­ния. Ес­ли ав­тор сам пре­неб­ре­га­ет от­дел­кой, за не­го это де­ла­ет вре­мя: оно раз­ру­ша­ет всё, что ру­шит­ся, и то­гда лишь ос­та­ет­ся не­де­ли­мый перл. Ав­тор, по­за­бо­тив­ший­ся об от­дел­ке про­из­ве­де­ния, от­прав­ля­ет его в бу­ду­щее, как суд­но, за­ра­нее за­щи­щен­ное от кор­ро­зии, а от чер­но­вой ра­бо­ты в бу­ду­щее дой­дут лишь от­дель­ные зо­ло­тые час­ти.

 

         Жи­вая ма­те­рия есть па­ра­докс мерт­вой. За­ко­ны жи­во­го не­по­сти­жи­мы для не­под­виж­но­го.

 

         Брат Ва­ле­ра со­об­щил: «Зна­ешь, в чем тра­ге­дия удач­ли­во­го по­ли­ти­че­ско­го ли­де­ра? В том, что он об­ра­ща­ет­ся за по­ни­ма­ни­ем и под­держ­кой ко вто­ро­му эше­ло­ну об­ще­ст­вен­ных и пар­тий­ных дея­те­лей, ко­то­рые бу­к­валь­но ды­шат в за­ты­лок сво­им за­си­дев­шим­ся кон­сер­ва­тив­ным ше­фам. Но! — Как толь­ко этот вто­рой эше­лон за­хва­ты­ва­ет пер­вен­ст­во, вся мощь его ог­нен­но­го ды­ха­ния об­ру­ши­ва­ет­ся на ре­во­лю­цио­не­ра-ини­циа­то­ра. И он тут же пре­вра­ща­ет­ся из ре­во­лю­цио­не­ра в шкур­ни­ка-при­ми­рен­ца или обык­но­вен­но­го по­глу­пев­ше­го тру­са».

         Ли­дер толь­ко то­гда ли­дер, ко­гда ему не­воз­мож­но на­сту­пить на пят­ки, по­то­му что он ус­пе­ва­ет на­щу­пать про­стран­ст­во но­вых идей и уй­ти впе­ред. Вы­дер­жать эту гон­ку пожизненно — не­воз­мож­но для че­ло­ве­ка! Ведь это же так яс­но: кто по­бе­дит? Стра­на с пре­зи­ден­том-ма­ра­фон­цем или стра­на с эс­та­фе­той пре­зи­ден­тов? Дол­го дер­жать­ся за власть — вот глав­ное об­ще­ст­вен­ное пре­сту­п­ле­ние! Там, на са­мом вер­ху, как в го­рах от ки­сло­род­ной не­дос­та­точ­но­сти, на­чи­на­ет кес­со­нить со­весть, за­бо­ле­вать бо­лез­нью вы­со­ты… зна­чит, на­до обезо­па­сить­ся очень про­стым и эф­фек­тив­ным средством — рег­ла­мен­том ли­дер­ст­ва.

 

         Се­ре­га со­брал­ся ехать в Мо­ск­ву на съезд ле­вых ком­му­ни­стов. Се­ре­гу вы­звал Юра, пред­ста­ви­тель пресс-цен­тра это­го со­б­ра­ния. Оба они, и Се­ре­га, и Юрка — пья­ни­цы, обес­по­ко­ен­ные тем, что жизнь про­хо­дит слиш­ком не­пра­виль­но и от то­го, дес­кать, пью­щие… При­бли­жа­ет­ся со­ро­ка­лет­ний ру­беж воз­рас­та и не пус­той во­прос: к ка­ко­му ис­точ­ни­ку при­пасть в жиз­ни, ка­кой энер­ги­ей на­пи­тать­ся? В Мо­ск­ве дру­зья на­пьют­ся и бу­дут го­ря­чо до­ка­зы­вать: на­до что-то ме­нять, даль­ше так жить не­воз­мож­но!

 

         Был у криш­наи­тов. Кни­ги, цвет­ные фо­то­гра­фии на сте­не, пред­ме­ты куль­та, ков­рик, ку­ря­щие­ся бла­го­во­ния. По­дол­гу вы­дер­жи­ва­ют вни­ма­тель­ный взгляд, точ­нее, про­пус­ка­ют его сквозь, как про­зрач­ное стек­ло.

         В жиз­ни все­гда бы­ли хо­зяе­ва и слу­ги-ис­пол­ни­те­ли. Ни те, ни дру­гие не ин­те­рес­ны в сво­ей по­вто­ряю­щей­ся оди­на­ко­во­сти… Но вот при­хо­дит в жизнь хо­зя­ин-са­мо­ро­док или ис­пол­ни­тель-са­мо­ро­док и все кри­чат: «Та­лант!» Так изо­бре­та­тель-ум­ни­ца бы­ст­ро при­об­ре­та­ет мас­су по­сле­до­ва­те­лей и за­щит­ни­ков идеи. А что про­ис­хо­дит в об­лас­ти ду­ха, в об­лас­ти ве­ры? Воз­мо­жен ли са­мо­ро­док… ве­ры? И что это зна­чит? От­кры­ва­тель еще од­но­го пу­ти к бо­гу?! У криш­наи­тов это — гу­ру, учи­тель, тол­ко­ва­тель бо­же­ст­вен­ных ис­тин, пе­ре­во­дчик не­бес­но­го гла­са, адап­ти­рую­щий не­что вы­со­чай­шее и не­вы­ра­зи­мое к на­ше­му убо­го­му су­ще­ст­во­ва­нию и кос­но­му язы­ку. Гуру — ге­не­ра­тор ве­ры, точ­нее, транс­ля­тор выс­ше­го зна­ния, остальные — лишь в той или иной сте­пе­ни спо­соб­ные к уче­нию ре­зо­на­то­ры. Быть са­мо­род­ком ве­ры внут­ри веры — не­ве­ро­ят­но; по­это­му, при всем ува­же­нии к про­па­ган­ди­руе­мым и ис­по­ве­дуе­мым вы­со­ким нрав­ст­вен­ным и мо­раль­ным об­ще­че­ло­ве­че­ским прин­ци­пам, не­воз­мож­но раз­гля­деть за вос­тор­жен­ным по­слу­ша­ни­ем и аб­со­лют­ным не-со­мне­ни­ем ди­на­мич­ную лич­ность. Ведь чем при­вле­ка­ет обая­ние? Не тем ли, что че­ло­век по­зво­ля­ет со­мне­нию сво­бод­но вхо­дить внутрь и сво­бод­но вы­хо­дить прочь? Не те­ряя при этом рав­но­ве­сия ду­ха! Вновь диа­лек­ти­че­ский вы­бор: ме­ж­ду па­ст­вой и лич­но­стью!

         А, мо­жет, они пра­вы? За­чем изо­бре­тать свой соб­ст­вен­ный «ве­ло­си­пед» там, где тех­но­ло­гия дав­но от­ра­бо­та­на и дей­ст­ву­ет на­деж­ный де­ше­вый кон­вей­ер: при­ми уче­ние Криш­ны и не по­тре­бу­ет­ся тру­да, уче­бы, му­чи­тель­ных по­ис­ков ис­ти­ны в оди­ноч­ку. Вот оно, всё го­то­вое, толь­ко возь­ми, не от­во­ра­чи­вай­ся! Мо­жет, пра­вы? За­жи­гая спич­ку, ты поль­зу­ешь­ся пло­да­ми ци­ви­ли­за­ции, как за­ко­но­мер­ной дан­но­стью, и не по­мыш­ля­ешь до­бы­вать ка­ж­дый раз огонь пе­щер­ным способом — тре­ни­ем де­ре­ва по де­ре­ву. Так по­че­му бы не вос­поль­зо­вать­ся пло­да­ми «ве­ры», ре­зуль­та­том ты­ся­че­лет­них ду­хов­ных по­ис­ков? Кто ска­жет: по­че­му ты не со­мне­ва­ешь­ся в спич­ке, под­жи­гаю­щей дро­ва в тво­ей печ­ке и по­че­му со­мне­ва­ешь­ся в мо­лит­вах, под­жи­гаю­щих ду­шу?

         И все-та­ки: мо­гу­чее уче­ние по­ра­бо­ща­ет да­же силь­ные лич­но­сти, не го­во­ря уже о сла­бых, ко­то­рые им ды­шат и питаются — они «под­вя­за­ны» к это­му ка­на­лу чув­ст­во-зна­ния и эмо­цио­наль­ной псев­до­ин­фор­ма­тив­но­сти, как те­ле­мань­як к гип­но­ти­че­ско­му эк­ра­ну. Ве­ра не­со­мнен­но мо­жет вы­пол­нять функ­цию силь­ней­ше­го нар­ко­ти­ка, дей­ст­вие его рас­про­стра­ня­ет­ся на ты­ся­че­ле­тия. Че­ло­век, за­смот­рев­ший­ся на Солн­це, слеп­нет; ду­ша, за­смот­рев­шая­ся на бога — нар­ко­ман ве­ры. Чу­дес­ное достижение — ут­ра­та лич­но­го эго­из­ма, — ни к че­му не при­во­дит: лич­ность па­ра­ли­зо­ва­на для твор­че­ст­ва.

         Об­ще­ние с криш­наи­та­ми на­ве­ло на лю­бо­пыт­ное со­пос­тав­ле­ние: воз­мож­но ли соз­дать спи­сок от­ве­тов, ко­то­рые не вы­зы­ва­ли бы во­про­сов? воз­мож­но ли соз­дать спи­сок во­про­сов, не имею­щих от­ве­та? Здра­вый смысл под­ска­зы­ва­ет: фе­но­мен по­зна­ва­тель­но­го дви­же­ния человека — си­ла во­про­са все­гда пре­вы­ша­ет си­лу от­ве­та. Бо­га най­ти не­воз­мож­но; от­ве­та не бу­дет до тех пор, по­ка жизнь су­ще­ст­ву­ет в дви­же­нии!

 

         Де­пу­тат Ко­ля ве­рит в то, что он го­во­рит, а го­во­рит он ка­ж­дый год — по-раз­но­му. Так жен­щи­на-ис­те­рич­ка пол­но­стью убе­ж­де­на в сво­их сло­вах толь­ко в мо­мент раз­го­во­ра; в иной мо­мент и в иной об­ста­нов­ке убе­ж­де­ния мо­гут из­ме­нить­ся на про­ти­во­по­лож­ные. Уди­ви­тель­но, что ка­ки­ми бы про­ти­во­ре­чи­вы­ми не бы­ли слова — в мо­мент про­из­не­се­ния они ис­крен­ни! За­кон ис­те­ри­ков и политиков — ве­рить в са­мо­за­го­ва­ри­ва­ние. Рас­ку­сить этот оре­шек для не­ис­ку­шен­но­го уха и ха­рак­те­ра не про­сто, по­то­му что ис­крен­ность обез­о­ру­жи­ва­ет бди­тель­ность.

         Луч­ше уж горь­ко по­шу­тить вме­сто со­ве­та: по­ли­ти­ком мож­но, как жен­щи­ной, лю­бо­вать­ся, уб­ла­жать ка­при­зы, хва­лить, иг­рать на сла­бо­стях, но ни­ко­гда нель­зя по­ла­гать­ся на его на­деж­ность и по­сто­ян­ст­во здра­во­го смыс­ла.

 

         Ста­рая де­ва на­чи­на­ет­ся там, где оди­но­кие пре­тен­зии пре­вра­ща­ют­ся в оди­но­кий ком­про­мисс.

 

         Тем­пе­ра­мент мо­ей же­ны на­прав­лен на то, что­бы всё в до­ме ши­пе­ло, кру­ти­лось, вер­те­лось, ра­бо­та­ло, ко­пи­лось, со­стоя­ло, что­бы име­лось, ес­ли не изо­би­лие, то хо­тя бы на­ко­п­ле­ние, ес­ли не гар­мо­ния, то хо­тя бы по­ря­док, ес­ли не бла­го­род­ст­во, то хо­тя бы при­ли­чия. Труд­ная за­да­ча! За всем не ус­ле­дишь: ни рук, ни глаз не хва­та­ет. Не же­на, а бел­ка в ко­ле­се! Так что, с ее точ­ки зре­ния, впол­не ес­те­ст­вен­но уви­деть в ме­нее тем­пе­ра­мент­ном ок­ру­же­нии и пер­во­ста­тей­ных лен­тя­ев, и вра­гов по­ряд­ка, и не­бла­го­дар­ных на­хлеб­ни­ков. Ой, кто же это та­кой пло­хой и не­хо­ро­ший?!

         Же­на на­шла ин­те­рес­ный вы­ход: она ста­ла по­пре­кать все мои до­маш­ние де­ла и при­во­дить в при­мер… му­жа ее под­ру­ги. (Под­ру­га име­ла не­ос­то­рож­ность не­сколь­ко раз по­хва­лить сво­его му­жи­ка за хо­зяй­ст­вен­ность. Это­го ока­за­лось дос­та­точ­но для эта­ло­на и «ка­но­ни­за­ции».) Ко­гда я при лич­ной встре­че по­ин­те­ре­со­вал­ся у под­ру­ги, прав­да ли, что «ико­на» — са­мый луч­ший ро­бот по об­слу­жи­ва­нию жен­ских хо­те­ний и ве­ле­ний? — под­ру­га хо­хо­та­ла в изум­ле­нии: «Бред! Толь­ко в ма­га­зин хо­дит. Ты, по срав­не­нию с ним, про­сто на­ход­ка!» — и чу­жая бел­ка за­сту­ча­ла лап­ка­ми по ко­ле­су Фор­ту­ны.

 

         …Пом­нит­ся, на­сту­па­ло в до­ме шкод­ное сча­стье не­кон­тро­ли­руе­мой сво­бо­ды, ко­гда ро­ди­те­ли уез­жа­ли по де­лам или на от­дых. То­гда мож­но бы­ло на­вес­ти пол­ный дом друзей — хоть всю ули­цу! — и этим на­сла­ж­дать­ся.

         …По­зво­нил отец-пен­сио­нер, жи­ву­щий от­дель­но с ма­че­хой-пен­сио­нер­кой, ра­до­ст­но за­кри­чал в труб­ку: «При­хо­ди­те в гос­ти! Обя­за­тель­но при­хо­ди­те! Ко­гда при­де­те? При­хо­ди­те! Хо­зяй­ку мою се­го­дня но­чью на ско­рой по­мо­щи увез­ли: вос­па­ле­ние лег­ких. Я — один. Всей семь­ей при­хо­ди­те, я вам мя­са дам». К сло­ву ска­зать, я у от­ца из-за не­у­жив­чи­вой ма­че­хи был по­след­ний раз го­да два на­зад, а же­на во­об­ще там не бы­ва­ла. И вот — сча­ст­ли­вый слу­чай: «При­хо­ди­те! Ее на­дол­го уп­ря­та­ли…»

 

         Ува­жать про­шлое и ува­жать будущее — есть, к со­жа­ле­нию, раз­ни­ца!

 

         Ме­нее со­вер­шен­ная мо­дель му­жа от­ли­ча­ет­ся от бо­лее со­вер­шен­ной тем, что в пер­вом слу­чае на­до по ка­ж­до­му по­во­ду де­лать от­дель­ные рас­по­ря­же­ния, а во втором — муж са­мо­стоя­тель­но уга­ды­ва­ет же­ла­ния же­ны и рас­по­ря­жа­ет­ся со­бой со­от­вет­ст­вен­но. Мож­но пред­по­ло­жить, что жен­щи­на в до­ме склон­на при­ни­мать бе­зо­го­во­роч­ное по­слу­ша­ние за под­твер­жде­ние не­гас­ну­щей люб­ви.

 

         У ра­зу­ма есть «ин­стинкт са­мо­вы­ра­же­ния».

 

         Ху­дож­ник Гри­шин ска­зал: «Не дре­без­ди!» — по­черк твор­ца ви­ден и по штри­ху.

 

         Не­под­виж­ность убе­ж­де­ний ха­рак­тер­на для слуг: «На чем ос­та­но­вил­ся, на том сто­ять бу­ду до кон­ца!» Ду­хов­ная смерть при­хо­дит пер­вой.

 

         Во­ва, ни жить, ни быть, за­нял­ся гра­фи­кой: дос­тал рез­цы, на­во­ро­вал ли­но­ле­ума, пре­кра­тил пьян­ст­во­вать, за­сел дома — ме­сяц ре­зал без ос­та­нов­ки днем и но­чью, це­лый во­рох ли­но­гра­вюр на­де­лал. По­том со­брал всё в кучу — рез­цы, гра­вю­ры… — и вы­бро­сил в му­со­ро­про­вод.

         Про­шел ка­кой-то срок. Ни жить, ни быть — за­нял­ся жи­во­пи­сью. Ис­то­рия с му­со­ро­про­во­дом по­вто­ри­лась. Ху­дож­ник Вова — гей­зер.

         Мо­жет, им­пуль­сив­ным твор­че­ским на­ту­рам сле­ду­ет дер­жать по­доль­ше пау­зу без­де­лья? То­гда и гей­зер твор­че­ст­ва бу­дет по­вы­ше. Все-та­ки обид­но за ну­ле­вой ре­зуль­тат: буд­то бьет че­ло­век по кап­сю­лю сво­ей, за­ря­жен­ной твор­че­ст­вом, жиз­нью, а сил для вос­пла­ме­не­ния не хватает — глав­но­го вы­стре­ла не по­лу­ча­ет­ся: по­ро­ху ма­ло­ва­то, пыж сла­бо­ват, кар­течь про­сы­па­лась…

         Ви­ди­мо, творчество — это и уме­ние дер­жать внут­рен­нее дав­ле­ние чувств и мыс­ли, и мас­тер­ст­во ре­мес­лен­ни­ка при их ос­во­бо­ж­де­нии.

 

         Воз­мож­но, ком­му­на­ров со­блаз­ни­ла пря­мо­ли­ней­ная ло­ги­ка спа­си­те­ля, ко­то­рый го­тов жерт­во­вать ра­ди спа­се­ния че­ло­ве­че­ст­ва (веч­ный ис­кус!) со­бой, а ес­ли по­тре­бу­ет­ся, то и всем че­ло­ве­че­ст­вом: «Возь­мем грех на ду­шу, пе­ре­стре­ля­ем всех не­сча­ст­ных, и то­гда ос­та­нут­ся жить од­ни лишь сча­ст­ли­вые…» Так и вы­шло: Россия — стра­на бла­жен­ных.

 

         Управ­ляе­мое саморазложение — это ко­гда ты го­во­ришь: «Захочу — вы­пью, а мо­гу и не пить…» Управ­ляе­мость ска­ты­ваю­щей­ся жиз­ни соз­да­ет эй­фо­рию лож­ной под­чи­нен­но­сти судь­бы тво­ей яко­бы не­за­ви­си­мой во­ле. Есть и управ­ляе­мое самосозидание — это веч­ный кайф уче­ни­че­ст­ва.

 

         Пусть бу­дет так: ты чув­ст­вом обож­жешь­ся, но не ум­решь, а толь­ко об­го­ришь, — от зер­ка­ла, урод­лив, от­вер­нешь­ся, с кра­са­ви­цею не по­го­во­ришь. Пусть бу­дет так: ты вы­учишь про­кля­тья, но, про­кли­ная, бу­дешь воз­ве­щать: что мир сей, как не­опыт­ная сва­тья, долж­на ду­ша без­мер­но по­се­щать. Пусть бу­дет грех, чтоб вы­плы­ло свя­тое со дна ду­шон­ки с во­пля­ми: «Спа­сись!» Но, вы­плыв­шим, уви­дит­ся та­кое, что вновь ду­ша по­про­сит: «Уто­пись!» Пусть бу­дет так: ты вый­дешь за во­ро­та, от­дашь раз­бой­ни­ку оде­ж­ду и при­пас. У го­ло­го се­бя ты спро­сишь: «Кто ты?» И — бра­во! — про­мол­чишь на этот раз. Пусть бу­дет кровь, чтоб, в стра­хе це­пе­нея, ты пре­воз­мог ге­рой­ст­во и об­ман, чтоб не ки­вал, на тех, ко­му вид­нее, — ты ми­ло­вать нау­чен бу­дешь сам! Пусть бу­дет всё, что жа­ж­дет по­яв­ле­нья. В ла­дош­ке смерти — вы­та­яв­ший снег… Пусть бу­дет све­том му­ка со­тво­ре­нья то­го, что ты на­звал бы: Че­ло­век!

 

         Шес­ти­лет­не­го Але­ху ру­гать мож­но толь­ко… шепотом — ина­че, при по­вы­шен­ном го­ло­се во­об­ще не ус­лы­шит и не пой­мет да­же о чем речь; от оран­же­рей­но­го эго воз­ник­ла по­вы­шен­ная чув­ст­ви­тель­ность: при пер­вых же при­зна­ках дис­кре­ди­та­ции его, Але­хи­ной, исключительности — на­сту­па­ет сту­пор, за­щи­щаю­щий хи­лую нерв­ную сис­те­му от пе­ре­груз­ки. А «пе­ре­груз­ка» — все­го лишь на­став­ле­ние. Внеш­не это вы­гля­дит так: вы­пу­чен­ные, не­ми­гаю­щие гла­за, стой­ка «смир­но» — чув­ст­ви­тель­ный хит­рец пря­чет­ся в об­раз бол­ва­на. Че­ло­ве­че­ский рос­ток с двой­ным нрав­ст­вен­ным се­ме­нем.

 

         Ино­зем­ный раз­вед­чик мог бы до­не­сти: «Чрез­вы­чай­но слож­но при­тво­рять­ся че­ло­ве­ком! Всё вре­мя со­вер­ша­ешь ошиб­ки: то за­бы­ва­ешь лгать, то вы­пол­ня­ешь в точ­но­сти дан­ные обе­ща­ния, то на­чи­на­ешь сво­бод­но мыс­лить и из­ла­гать. Лю­ди сра­зу чув­ст­ву­ют чу­жа­ка и в кон­такт не всту­па­ют».

 

         Вы­ду­мать но­вое не­воз­мож­но. Воз­мож­но лишь со­пос­та­вить дан­ное.

 

         В се­мье на­чаль­ни­ка от ме­ди­ци­ны по­сто­ян­но едят тух­ля­ти­ну, хо­тя два хо­ло­диль­ни­ка в до­ме за­би­ты про­дук­та­ми и да­ра­ми от из­ле­чив­ших­ся боль­ных. Сек­рет не­обыч­ных вку­сов очень прост: со­циа­лизм нау­чил лю­дей ду­мам о по­сле-по­сле-по­сле­зав­траш­нем дне жиз­ни и край­ней бе­реж­ли­во­сти. По­это­му све­жие про­дук­ты ле­жат до по­след­не­го сро­ка, а те, у ко­то­рых ду­шок, съе­да­ют­ся, их уже не жал­ко. По­доб­ным спо­со­бом хра­нят ту­шен­ку во­ен­ные ин­тен­дан­ты: НЗ на слу­чай вой­ны по­пол­ня­ет­ся, а бан­ки, про­ле­жав­шие на пол­ке де­ся­ток лет, реа­ли­зу­ют­ся. Чис­то рос­сий­ское изо­бре­те­ние!

 

         Твор­че­ский мозг по­до­бен раз­до­ен­но­му вы­ме­ни, и ес­ли ре­гу­ляр­но не «сце­жи­вать» мыс­ли в ка­кую-ли­бо форму — при­дет бо­лезнь.

 

         Гу­ман­ность? Это бес­стра­шие пе­ред бу­ду­щим!

 

         Для про­грес­сив­но­го кон­сер­ва­то­ра го­дит­ся ал­го­ритм: «Нет, нет и еще раз нет, но все-та­ки… да!»

 

         Бы­ли в гос­тях у от­ца. Ста­рик бо­ле­ет, но дер­жит­ся на спо­кой­ном ста­ра­нии жить. Его кон­цеп­ция здо­ро­вья се­го­дня: на­до бе­речь се­бя. А ведь еще де­сять лет на­зад он ут­вер­ждал об­рат­ное: не­че­го се­бя бе­речь, пусть ор­га­низм за­ка­ля­ет­ся от болезней — ведь бо­рет­ся, ведь по­бе­ж­да­ет же! У от­ца гла­за зом­би, в них по­тух огонь со­про­тив­ле­ния. И вот че­го я бо­юсь: отец чув­ст­ву­ет, что моя сы­нов­няя лю­бовь к не­му об­ре­та­ет за­по­зда­лую на­стоя­щую си­лу; по­чи­та­ние ро­ди­те­ля ста­но­вит­ся вы­со­ким и без­ус­лов­ным; сы­на му­ча­ет не­воз­дан­ная бла­го­дар­ность за по­да­рен­ную жизнь. Бо­юсь, что отец вос­при­мет эту лю­бовь как по­след­нюю ито­го­вую точ­ку смыс­ла сво­его бы­тия и — рас­сла­бит­ся окон­ча­тель­но, уми­ро­тво­рит­ся, об­ра­ду­ет­ся смер­ти… По­это­му по­сы­лаю ему мыс­лен­ный ток сво­его те­п­ла, а при встрече — не до­го­ва­ри­ваю, не рас­кры­ваю ство­рок внеш­ней сдер­жан­но­сти, на­де­ясь уве­сти ста­ри­ка от уми­ро­тво­ре­ния. Но по­кой его кре­пок уже: он спо­кой­но со­об­щил, как ду­ра-ма­че­ха унич­то­жи­ла все фо­то­гра­фии мо­ей ма­те­ри, его же­ны, его един­ст­вен­ной свет­лей­шей люб­ви. Мать умер­ла в 49 лет.

 

         Ни­че­го на­все­гда не да­ет­ся. Ни­что не уй­дет на­все­гда.

 

         Се­го­дня смот­рят с иро­ни­ей и со­жа­ле­ни­ем на че­ло­ве­ка, пы­таю­ще­го­ся вы­ду­мать в ус­то­яв­шем­ся язы­ке ка­кие-то от­кры­тия, но­вые сло­ва. Увы, язык уже сде­лан. Им про­сто поль­зу­ют­ся. А не при­дет ли в ми­ре та­кое вре­мя для сон­ма мыс­лей? Кто бу­дет ими поль­зо­вать­ся на­по­до­бие слов? И кто бу­дет этот го­во­ря­щий?!

 

         Вре­ме­на цве­те­ния чув­ст­ва, си­лы, ума и веры — не сов­па­да­ют.

 

         Сергей — мо­то­гон­щик, про­фес­сио­нал на ле­до­вых до­рож­ках, один­на­дца­ти­крат­ный чем­пи­он стра­ны, че­ло­век мо­гу­чей на­ту­ры, до­б­рый, пе­ре­жив­ший слож­ней­шие трав­мы, — вдруг ока­зал­ся бес­си­лен пе­ред от­вер­нув­шей­ся сла­вой. Со­ста­рил­ся, ста­ли за­бы­вать. Не­ко­то­рое вре­мя дер­жа­ли еще ис­пы­та­те­лем-кон­ст­рук­то­ром на ма­ши­но­строи­тель­ном за­во­де при КБ, но и там со вре­ме­нем пред­поч­те­ние от­да­ли не «сва­деб­но­му экс-ге­не­ра­лу» от спор­та, а на­шли мо­ло­дых, рас­то­роп­ных, ге­не­ри­рую­щих идеи. Оби­дел­ся, стал при­кла­ды­вать­ся к рюм­ке, за­мол­чал, за­уг­рю­мел и во­все за­пил. Стал шо­фе­ром-вах­то­ви­ком, ле­та­ет те­перь на Се­вер вка­лы­вать, за­ра­ба­ты­вать день­гу, кру­тить ба­ран­ку «Ура­ла». Ис­пы­та­ние про­стой ра­бо­той ока­за­лось еще тя­же­лее, чем ис­пы­та­ние по­те­рян­ной сла­вой. Са­ма мысль, что он те­перь ря­до­вой, что бри­га­дир мо­жет на не­го на­орать, за­ста­вить подчиниться — это не­вы­но­си­мо! Сер­гей пьет, по­то­му что жизнь без фан­фар ху­же смер­ти. Фан­фа­ры зву­чат те­перь лишь в его воображении — это му­зы­ка са­мо­оп­ла­ки­ва­ния, слад­чай­шая из му­зык! Сер­гей те­перь снаружи — по­тух­ший кос­тер, а изнутри — кон­церт­ный зал, где все­гда иг­ра­ют «Ре­к­ви­ем».

 

         Убе­ре­ги чад сво­их от ра­до­стей, вы­иг­ран­ных че­рез пер­вен­ст­во и тще­сла­вие.

 

         Ин­вер­сия по­ня­тий час­то по­зво­ля­ет всё рас­ста­вить по сво­им за­кон­ным мес­там. На­при­мер. Инакомыслящие — это ра­бот­ни­ки вла­сти: ап­па­ра­та пар­тий­ной вер­хуш­ки, ди­рек­то­ра, глав­ные, за­мы, за­мы за­мов…

 

         У ка­ж­до­го свое пред­став­ле­ние о не­обыч­ном. Ко­го-то мо­жет уди­вить про­сто во­ло­са­тое яб­ло­ко.

 

         Тю-тю-тю! Проч­ный ком­форт жиз­ни не­при­хот­ли­во­го че­ло­ве­ка мож­но ис­пор­тить на­вяз­чи­вой от­зыв­чи­во­стью.

 

         По­доб­но то­му, как да­же трус­ли­вая со­ба­ка ры­чит на че­ло­ве­ка со сла­бой во­лей, из­лу­чаю­ще­го бо­язнь, так ма­лый ре­бе­нок мо­жет реа­ги­ро­вать на лас­ко­вую, про­си­тель­ную ин­то­на­цию матери — это ин­то­на­ция-про­во­ка­тор, сиг­на­ли­зи­рую­щая о том, что нет пре­пят­ст­вий для ста­нов­ле­ния ма­ло­лет­не­го ти­ра­на.

 

         Жен­щи­на не­ожи­дан­но из­ме­ни­ла при­чес­ку, пе­ре­дви­ну­ла ме­бель. Для че­го? Са­ма она, как пра­ви­ло, объ­яс­ня­ет но­ва­ции очень нев­нят­но, при­ми­тив­но, близ­ко к объ­яс­не­нию: «Я так хо­чу!» А что за­ста­ви­ло? Ду­маю, всё де­ло в не­со­от­вет­ст­вии, в рас­со­гла­со­ва­нии рав­но­ве­сий внеш­не­го ми­ра с внут­рен­ним: на­ру­ша­ет­ся по­кой, при­выч­ный ком­форт су­ще­ст­во­ва­ния, ко­то­рый хо­чет­ся вер­нуть, по­то­му что, ес­ли че­ло­век не ма­зо­хист, его вла­ст­но зо­вут к се­бе при­ят­ные ощу­ще­ния.

         Внеш­ний мир из­ме­нить бы­ст­ро не под си­лу да­же ге­ни­ям. Зна­чит, на­до из­ме­нить мир внут­рен­ний и бу­дет опять ба­ланс. Вот и до­ка­зал: внут­рен­ний мир женщины — во внеш­но­стях! Шут­ка.

 

         «Де­лай, что хо­чешь, толь­ко не ври!» — го­во­рил мне, по­вто­рял изо дня в день всё дет­ст­во мой отец, по­ни­мав­ший, что вы­ра­бот­ка по­треб­но­сти к вы­го­ва­ри­ва­нию, к са­мо­очи­ще­нию и исповедальности — это муд­рый ме­ха­низм че­ло­ве­че­ской ду­ши, пы­таю­щей­ся из­ба­вить­ся от бал­ла­ста отя­го­щен­ной нрав­ст­вен­но­сти че­рез от­кро­ве­ние, т. е. че­рез ото­жде­ст­в­ле­ние сво­его Я со всем ок­ру­жаю­щим со­об­ще­ст­вом не умо­зри­тель­но, а на са­мой ре­аль­ной прак­ти­ке.

         …Школь­ный днев­ник с пер­вой в жиз­ни «двой­кой» я за­ко­пал в ого­ро­де, боль­ше ис­пу­гав­шись не на­ка­за­ния, а са­мо­го фак­та су­ще­ст­во­ва­ния «ос­к­вер­нен­но­го» днев­ни­ка.

         — Где днев­ник? — спро­си­ли ме­ня ро­ди­те­ли. И я тут же по­вел воз­му­щен­ных до­маш­них «пин­кер­то­нов» на «экс­гу­ма­цию».

         Отец взял ре­мень и вы­по­рол ме­ня, впер­вые в жиз­ни за­мах­нув­шись на ре­бен­ка.

         Се­го­дня, че­рез три­дцать лет по­сле то­го дня, он не­ожи­дан­но вспом­нил и при­знал­ся:

         — А я две не­де­ли по­том ра­бо­тать не мог… Пе­ре­жи­вал, на боль­нич­ный ушел! Нер­вы…

         Три­дцать лет отец му­чал­ся во­про­сом: не сов­рал ли он са­мо­му се­бе, за­мах­нув­шись?

         — Это был один из са­мых луч­ших уро­ков! — уте­шаю, го­во­рю ему ис­крен­не.

         — Прав­да?! — И смот­рит. Но чув­ст­вую: ему без раз­ни­цы, что я го­во­рю и что понимаю — он за­нят со­бой.

         Не заи­грал­ся ли отец на ста­рос­ти лет в са­мо-ис­по­ве­даль­ность? Не за­нят ли он по­луф­ра­зой «толь­ко не ври», и не за­был ли «де­лай, что хо­чешь?» Не от это­го ли че­ло­век те­ря­ет во­лю к жиз­ни?

 

         Не­по­вто­ри­мость ав­то­ра име­ет две воз­мож­ных пол­но­стью ори­ги­наль­ных точ­ки в творчестве — на­ча­ла и кон­ца, ме­ст­но­го на­чаль­но­го ко­ло­ри­та и но­вой, не­дос­ти­жи­мой до­се­ле вы­со­ты. Но! По­лет от не­по­вто­ри­мо­сти на­ча­ла до не­по­вто­ри­мо­сти кон­ца ле­жит че­рез по­вто­ре­ние, взя­тых ра­нее, чу­жих вы­сот.

 

         В ми­ну­ты ожес­то­че­ния ми­ра ожес­то­ча­ют­ся все ми­ры, вклю­чен­ные внутрь.

         Се­го­дня в ав­то­бу­се: над вы­хо­дом под про­зрач­ным пла­сти­ком фо­то­гра­фия ге­ния вос­точ­ных еди­но­борств, по­лу­об­на­жен­но­го, с дву­мя ду­бин­ка­ми в ру­ках… С жен­щи­ной слу­чи­лась не­ожи­дан­ная ис­те­ри­ка: «Бас­мач! Вот они! Вот! Здесь уже! Бас­мач, сво­лочь, бас­мач!» Пас­са­жи­ры тут же раз­де­ли­лись в под­дер­жи­ваю­щих мне­ни­ях и уже са­ми на­ча­ли ссо­рить­ся: так су­хая тра­ва за­го­ра­ет­ся от лю­бой ис­кры… Ни в од­ном го­ло­се не бы­ло доб­ро­же­ла­тель­но­сти.

         Ос­та­нов­ка. Ми­мо жен­щи­ны к вы­хо­ду про­би­ра­ет­ся се­мья с ре­бен­ком на ру­ках. Жен­щи­на: «Что ж вы тол­кае­тесь-то?» Отец се­мьи обо­ра­чи­ва­ет­ся в еле управ­ляе­мой не­на­вис­ти: «Мол­чи, ду­ра!» Слов­но всех му­ча­ет из­бы­ток не­на­вис­ти, жа­ж­да мще­ния, слов­но всех зо­вет под свои зна­ме­на крик­ли­вый горн унич­то­же­ния пра­вил жиз­ни, а за­од­но, мо­жет, и са­мой жиз­ни!

 

         В ми­ре из­ме­ня­ет­ся всё, кро­ме уп­ря­мых ста­ри­ков.

 

         Ви­дел мо­ло­дых цы­га­нок, гром­ко и щед­ро ло­по­чу­щих на сво­ем род­ном язы­ке, не­за­ви­си­мых в сво­их яр­ких эпа­ти­рую­щих одея­ни­ях. А ведь это куль­ту­ра! — она со­хра­ни­лась не­из­мен­ной во вре­мя бес­по­щад­ней­ших взаи­мо­влия­ний и ас­си­ми­ля­ций. По­че­му? Не в при­ми­ти­виз­ме ли бы­та де­ло? Про­стей­шие вы­жи­ва­ют там, где слож­ным ор­га­низ­мам да­же на­хо­дить­ся не по си­лам; бо­лее то­го: раз­режь этих про­стей­ших на ты­ся­чу ку­соч­ков и — бу­дет ты­ся­ча про­стей­ших, жи­вых, как ни в чем не бы­ва­ло. Куль­ту­ра-Фе­никс вы­жи­ва­ет за счет про­сто­ты фор­мы, со­дер­жа­ние при этом она, ко­неч­но, мо­жет иметь лю­бое и лю­бой слож­но­сти.

 

         Кто от­ве­тит: что та­кое «ро­ман­ти­ка смер­ти»?

 

         Язык чувств — над­сло­вес­ный, стра­ст­ный диа­лог че­ло­ве­че­ско­го «я» и «якаю­щей» при­ро­ды.

 

         Вот пра­ви­ло трех «нет» для ма­те­ри: не за­да­вай во­про­сов, не рас­по­ря­жай­ся, не го­во­ри обиль­но. И то­гда твой ре­бе­нок по­лу­чит ук­ра­ден­ные воз­мож­но­сти: спра­ши­вать са­мо­го се­бя, рас­по­ря­жать­ся со­бой, слы­шать смысл.

 

         Ес­ли че­ло­век объ­яс­ня­ет вре­мен­ное из­ме­не­ние сво­их че­ло­ве­че­ских ка­честв «ис­пол­не­ни­ем слу­жеб­ных обя­зан­но­стей», то сме­ло мож­но го­во­рить об «ис­пол­не­нии че­ло­ве­че­ских ка­честв» в ос­тав­шие­ся ча­сы.

 

         Ли­те­ра­тур­но­му пе­ре­про­из­вод­ст­ву гро­зит кри­зис. Что ос­та­нет­ся из то­го ог­ром­но­го ва­ла, ко­то­рый на­пи­сан? Что бу­дет жить, что об­ре­че­но? Ду­маю так: мас­со­вый куль­тур­ный на­вык сде­ла­ют ка­ж­до­го че­ло­ве­ка как бы пи­са­те­лем, умею­щим и на­блю­дать, и ос­мыс­ли­вать, и фор­му­ли­ро­вать са­мо­стоя­тель­но. А из ог­ром­ной ли­те­ра­тур­ной ку­чи ос­та­нут­ся, на­вер­ное, лишь не­кие фор­му­лы ду­ха, спо­соб­ные вы­зы­вать ге­не­ра­цию мысли — это и бу­дет но­вым За­ве­том.

 

         От­сут­ст­вие вопросов — это по­бе­да Учи­те­ля.

 

         Всё бур­лит. Ка­ж­дый спе­шит за­стол­бить свое «я» в оди­ноч­ку или ско­опе­ри­ро­вав­шись. Та­кое ощу­ще­ние, что экс­по­нен­та раз­ви­тия ми­ра уже близ­ка к точ­ке сры­ва и по­ра по­за­бо­тить­ся о вы­бо­ре пу­ти: веч­ность или воз­врат? Ле­теть в ни­ку­да об­ре­ме­ни­тель­но для те­ла, как, впро­чем, и воз­врат убий­ст­ве­нен для ду­ши.

         Фак­ты, фак­ты… Ев­ге­ний Кляч­кин, ле­нин­град­ский бард при­гла­шен к нам в го­род Леш­кой К. Это по­след­няя га­ст­роль бар­да в Сою­зе. Уез­жа­ет в Тель-Авив. Ев­реи по­ки­да­ют стра­ну, где се­го­дняш­няя культура — лишь вои­тель­ни­ца за свое су­ще­ст­во­ва­ние. Ни­щая вои­тель­ни­ца!

         Се­ре­га воз­вра­ща­ет­ся со съез­да ком­му­ни­стов-ра­ди­ка­лов. Ме­ст­ные чи­нов­ни­ки нерв­ни­ча­ют, воз­му­ще­ны «свое­во­ли­ем». Се­ре­га боль­ше не на­де­ет­ся на се­бя, Се­ре­га на­де­ет­ся на се­бя сре­ди всех. Этим и опас­на лю­бая, да­же са­мая пре­крас­ная по сво­ей идее, ре­во­лю­ци­он­ность.

         Вдвое опять по­вы­си­ли це­ны на юве­лир­ные из­де­лия. Под­ру­ге по­за­рез нуж­на ста­ла се­реб­ря­ная це­поч­ка. Са­моч­ка обя­за­на быть со­блаз­ни­тель­ной. Это за­кон, уже­сто­чаю­щий свой дик­тат от по­лу-удов­ле­тво­ре­ний. У под­ру­ги на ра­бо­те поя­вил­ся мо­ло­дой че­ло­век, на­чав­ший с по­дар­ков. В на­шей биб­лио­те­ке при­ба­ви­лось на кни­гу Ман­дель­шта­ма, уба­ви­лось на Во­ло­ши­на. Пусть. Не хра­ни ее, судь­ба, от люб­ви, но обе­ре­ги ото лжи! Вре­мя те­рять лю­би­мых!

         «И жить то­ро­пит­ся, и чув­ст­во­вать спе­шит!» — ут­вер­ждал пол­то­ра поч­ти ве­ка на­зад А. С. Пуш­кин. Что-то се­го­дня из­ме­ни­лось в этом. Мо­жет, жить то­ро­пят­ся, а чувствовать — не спе­шат? Раз­ве что из­бран­но чув­ст­во­вать: не­на­висть, раз­дра­же­ние, не­до­дан­ность.

         Где же ты, ис­кус­ст­во дан­но­сти: бе­ри, что есть, ра­дуй­ся это­му, жи­ви и ум­но­жай, ес­ли мо­жешь, а смог — от­дай даль­ше, для но­вой дан­но­сти? Где?! В на­сту­п­ле­нии дня на зем­лю есть ес­те­ст­вен­ная уве­рен­ность, а в тво­их же­ла­ни­ях мно­го ли ес­те­ст­вен­но­сти? Ис­кус­ст­во дан­но­сти не па­ра­ли­зу­ет сво­бо­ду те­ла и са­мо­стоя­тель­ность мыс­ли, но, в то же вре­мя, на­прав­ля­ет, кор­рек­ти­ру­ет дей­ст­вия с не­из­беж­но­стью ро­ка. Фа­та­лизм об­стоя­тельств и фа­та­лизм же­ла­ний свя­зуе­мы в те­бе.

 

         Хо­лод­ная, го­лод­ная, ог­ром­ная стра­на, — сво­бод­ная, на­род­ная опух­ла от ви­на! Си­не­ет не­бо ве­се­ло, в вит­ри­нах си­не­ва: по­что но­сы по­ве­си­ли, каль­сон­ная брат­ва? Хо­лод­ная, го­лод­ная, ог­ром­ная зем­ля счи­та­ет по ко­пе­еч­ке, гу­ля­ет до ну­ля! Не крас­ная смо­ро­ди­на, а звез­доч­ки с кус­та; се­го­дня мама — ро­ди­на, а зав­тра сво­ло­та! Ог­ром­ная, пе­чаль­ная, без края, без кон­ца, ска­жи-ка, ма­ма-ро­ди­на, кто бу­дет за от­ца?! С ут­ра го­рят по­жа­ри­щи: мы все од­на се­мья! Ко­гда при­шли «то­ва­ри­щи», за­кон­чи­лись дру­зья! Хо­лод­ная, го­лод­ная, все­гда не­хо­ро­ша, вол­чи­цею без­дом­ною ку­са­ет­ся ду­ша! По­что жи­ту­ха пы­жит­ся, за­чем ду­дит в ду­ду? Корите — не оби­жусь я, гоните — не уй­ду! Ог­ром­ная, бе­зум­ная, рас­ста­ви­ла по­сты, кру­гом зем­ля-об­ман­щи­ца щед­ра до ни­ще­ты. Не зна­мя, а зна­ме­ние: в кро­ва­вой суе­те ро­ди­ла ма­ма ге­ния на поль­зу сво­ло­те! Ог­ром­ная, хо­лод­ная, жи­ва по­чем за­зря, сво­бод­ная, народная — без бо­га и ца­ря.

 

         Гра­мот­ный не­гра­мот­но­го все­гда обол­та­ет, да по­бе­дить не смо­жет. Че­ло­век, при­шед­ший ко мне, пред­ста­вил­ся так:

         — Кол­хоз «Путь Иль­и­ча», Алек­сандр Гав­ри­лыч Ива­нов, на­след­ник де­мо­на! — и про­тя­нул пач­ку лис­тов, ис­пи­сан­ных ров­ным по­чер­ком.

         — Ка­ко­го де­мо­на?

         — По де­мо­ну я иду… Та­кой же не­спо­кой­ный! За Лер­мон­то­ва все­гда мо­люсь!

         На­ко­нец, вы­яс­ни­лось, что Иванов — пен­сио­нер, оди­но­кий, а сель­со­вет тво­рит над ним про­из­вол: от­тя­пал часть ого­ро­да. Ива­нов из­ло­жил на бу­ма­ге стра­ст­ный до­нос на все без­обра­зия, тво­ри­мые ме­ст­ным ру­ко­во­дством. Но как из­ло­жил? По­лу­гра­мот­ный стиль, мас­са ор­фо­гра­фи­че­ских оши­бок, ни­ка­кой ло­ги­ки в изложении — уж не мас­так, так не мас­так: зем­лю всю жизнь об­ра­ба­ты­вал, с пче­ла­ми за­ни­мал­ся, то­по­ром ма­хал.

         — Об­ра­ща­лись ку­да-ни­будь с этим? — спра­ши­ваю.

         — Пи­сал! Ни от­ве­та, ни при­ве­та. Те­перь к те­бе при­шел вот.

         Эту кар­тин­ку жиз­ни мож­но пе­ре­во­ра­чи­вать, как пе­соч­ные ча­сы, и то­гда пе­соч­ная пра­во­та вре­ме­ни бу­дет пе­ре­сы­пать­ся из од­ной кол­боч­ки в дру­гую, из од­но­го смыс­ла-са­мо­оп­рав­да­ния в дру­гой… Пред­ставь­те-ка: к про­фес­сио­на­лу-зем­ле­дель­цу при­шел «на при­ем» за ку­соч­ком хле­ба де­бе­лый ми­ни­стер­ский олух. Гля­нет ра­бо­тя­га-кре­сть­я­нин на та­ко­го, плю­нет и мо­жет не дать ми­ло­сты­ню, пусть, мол, луч­ше по­ды­ха­ет от­ро­дье! А на­обо­рот? То есть, как есть сей­час? По­лу­гра­мот­ный кор­ми­лец идет за по­мо­щью к за­кон­ни­кам и во­ро­ти­лам, да тол­ком ска­зать не мо­жет, не обу­чен та­кой пре­муд­ро­сти, не то что бю­ро­кра­ти­че­ско­му ви­тий­ст­ву. Гля­нут на та­ко­го про­си­те­ля в ка­зен­ном до­ме и со всей ис­крен­но­стью по­чув­ст­ву­ют к не­му с вы­со­ты сво­его умения — га­дость и омер­зе­ние; по­ды­хай, мол, та­кая жизнь, без жа­ло­сти! Она и дох­нет. И то­гда две зло­бы в пе­соч­ных ча­сах друг на дру­га на­чи­на­ют смот­реть, и ло­жат­ся ча­сы на­бок, и кон­ча­ет­ся то­гда те­че­ние вре­ме­ни, и на­чи­на­ет­ся го­лод.

 

         Два дру­га, два трак­то­ри­ста из рай­она, два че­ст­ных пар­ня-ра­бо­тя­ги по­па­ли, бла­го­да­ря при­хо­ти вы­бор­ных игр, в пар­ла­мент стра­ны. Ис­кус­ст­вен­но и в еди­но­ча­сье по­пав­шие в сре­ду ин­тел­лек­ту­аль­но­го про­ти­во­бор­ст­ва, пар­ни те­перь про­ли­ва­ют пе­ред свои­ми из­би­ра­те­ля­ми со­ба­чьи сле­зы: «Мы же ни­че­го не мо­жем там ска­зать! Мы ни­че­го в этом не по­ни­ма­ем!» Вот-вот! На это и рас­счи­ты­ва­ют под­ле­цы от по­ли­ти­ки, умуд­рив­шие­ся од­на­ж­ды при­кре­пить на взнуз­дан­ную кля­чу-на­род еще один хомут — псев­до­уча­стие в псев­до­по­ли­ти­ке. Дес­кать, соз­на­тель­ная ло­шадь луч­ше по­ве­зет.

 

         Мозг — это толь­ко «же­лу­док» для мыс­лей. Сколь­ко я знаю лю­дей, у ко­то­рых все­гда «не­сва­ре­ние». Бед­няж­ки!

 

         Ес­ли хо­чешь, что­бы по­рок стал силь­нее, всту­пи с ним в борь­бу.

 

         Ком­му­ни­сти­че­ский царь ввел ор­га­ни­зо­ван­ное из­де­ва­тель­ст­во над пью­щи­ми рос­сия­на­ми. У магазинов — ди­кие оче­ре­ди, бы­ва­ет, да­вят на­смерть. За­прет при­нес до­пол­ни­тель­ную при­быль го­су­дар­ст­ву-ли­це­ме­ру. Рас­чет оп­рав­дал­ся: раб уни­жен, но тер­пит, — мож­но дви­гать­ся даль­ше. В этом вся Рос­сия!

 

         Опе­ра­тив­ность оцен­ки, без­оши­боч­ность чу­тья в бе­се­де с не­зна­ко­мым со­пле­мен­ни­ком це­ли­ком за­ви­сит от од­но­го за­бав­но­го внут­рен­не­го ис­кус­ст­ва: по­про­буй­те (при­чем, в од­но и то же мгно­ве­ние!) ве­рить сво­ему со­бе­сед­ни­ку сра­зу на все сто про­цен­тов и на столь­ко же — не ве­рить. Ска­зан­ное, за­жа­тое в та­кие «тис­ки» ва­ше­го вни­ма­ния, прак­ти­че­ски мгно­вен­но те­ря­ет сло­вес­ную «во­ду». Ос­та­ет­ся суть. Всё очень про­сто!

 

         Кра­си­вая же­на об­хо­дит­ся зна­чи­тель­но до­ро­же ум­ной.

 

         Сно­ва, вновь и вновь ду­маю о вре­ме­нах жиз­ни: вре­ме­ни по­те­ри дру­зей, вре­ме­ни по­те­ри лю­би­мых, вре­ме­ни по­те­ри де­тей… Ко­неч­но, в ка­ж­дую из этих по­терь сле­ду­ет вло­жить смысл по­сти­же­ния: «Толь­ко то под­лин­но твое, что от­да­но то­бой». Потеря — не слу­чай­ность, потеря — ре­зуль­тат! С ка­ж­дой из этих ут­рат я ото­жде­ст­в­лял са­мое се­бя или бу­ду еще ото­жде­ст­в­лять? Ум стран­ни­ка хо­ло­ден, а ле­тя­щая ду­ша не по­мыш­ля­ет о воз­вра­те!

         — Чем это ты за­нят? — пе­ре­би­ва­ет мои мыс­ли во­прос же­ны.

         Пау­за. Воз­вра­ще­ние в ре­аль­ность.

         — Сей­час до­пью чай и пой­ду на ра­бо­ту.

         Пау­за. Я улы­ба­юсь. Это — улыб­ка бла­жен­но­го.

 

         Ес­ли ты хра­нишь свое серд­це в не­дос­туп­но­сти, но по­зво­ля­ешь ему любить — его ус­лы­шит лишь та­кой же уз­ник.

 

         Ву Кхак Минь (Вьет­нам) умер три­ста лет на­зад, но был до то­го эгои­сти­чен, что не по­же­лал рас­стать­ся с ин­ди­ви­ду­аль­но­стью души — го­ло­дал сто дней, по­ка она не «вы­ле­те­ла» вон, а те­ло ста­ло ее ждать, не пор­тясь и не раз­ла­га­ясь во влаж­ном тро­пи­че­ском кли­ма­те. Ин­ди­ви­ду­аль­ная, не примк­нув­шая к об­ще­му ми­ро­во­му ду­ху душа — свое­об­раз­ный «вы­ро­док», вер­ши­на эго­из­ма лич­но­сти, ведь лю­бое по­ле, дух при­об­ре­тет лишь си­лу хао­са, ес­ли бу­дет со­сто­ять из са­мо­управ­ляе­мых ин­ди­ви­ду­аль­ных пер­во­кир­пи­чи­ков. Ска­жем, труд­но пред­ста­вить, что бу­дет с лу­чом све­та, ес­ли ка­ж­дый фо­тон нач­нет вес­ти се­бя так, как ему за­бла­го­рас­су­дит­ся. Ано­маль­ный фотон — не фо­тон, это «дур­ной свет».

 

         Ло­ги­ка ху­дож­ни­ка не­со­кру­ши­ма: «Пьян был. Не пом­ню. Не бы­ло, зна­чит!!!»

 

         Как в древ­но­сти зем­ной на­блю­да­тель встре­чал в не­бе не­ве­ро­ят­ных дра­ко­нов, так се­го­дня ты­ся­чи на­блю­да­те­лей фик­си­ру­ют в сво­бод­ном про­стран­ст­ве НЛО. Ци­ви­ли­за­ция рвет­ся в кос­мос, го­ни­мая не столь­ко меч­той, сколь­ко жад­но­стью пло­до­жор­ки. Увы, ис­кус­ст­во ле­таю­щей ры­бы не­по­нят­но ис­кус­ст­ву ны­ряю­щей пти­цы.

 

         По­иск ис­ти­ны для от­дель­ной лич­но­сти по­хож на жизнь оди­но­ко­го ко­ле­са: без движения — па­да­ет. За­то мно­же­ст­во ко­лес, сце­п­лен­ные во­еди­но, ус­той­чи­вы и в не­под­виж­но­сти, но — не­по­во­рот­ли­вы!

 

         Из Ле­нин­гра­да на ка­ни­ку­лы прие­ха­ла сту­дент­ка Нас­тя. Сес­сию сда­ла на по­вы­шен­ную сти­пен­дию, но са­ма счи­та­ет, что оцен­ки по­став­ле­ны не­за­слу­жен­но. Вме­сто от­ды­ха Ана­ста­сия учит до­ма то, что уже прой­де­но. Это не по­ка­зу­ха, ей оп­ро­ти­ве­ла не­оп­ре­де­лен­ность ми­ра. Она втай­не хо­чет стать вы­даю­щим­ся ас­ке­том, круп­ным спе­циа­ли­стом. Да­же в ее люб­ви есть глу­бо­ко скры­тый рас­чет, за­ты­каю­щий воль­ни­цу чувств кля­пом до­ка­за­тельств. Бед­ная Нас­тя! Ты бу­дешь с опо­зда­ни­ем «учить­ся» сво­ей люб­ви одна — по­сле то­го, как уви­дишь в за­чет­ке чувств не­ис­пра­ви­мый «не­уд».

 

         Дос­та­точ­но в хао­се поя­вить­ся од­ной-един­ст­вен­ной кон­стан­те, как весь ха­ос упо­ря­до­чи­ва­ет­ся. Ог­ля­нись: хао­са в ми­ре не су­ще­ст­ву­ет!

 

         Пол­зут по до­ро­гам да­ви­лен гор­бы, в да­виль­нях спе­шат на ра­бо­ту ра­бы. Кач­нись на уха­бе, ав­то­бус, кач­нись: во­ди­тель, по­стой, от ра­бо­ты оч­нись! Ру­ли на про­се­лок, по­ищем, мой друг, где па­да­ют звез­ды, где бе­рег и звук. Тря­сет­ся, гу­дит обез­ду­шен­ный конь, лишь тя­нет­ся шлей­фом бен­зин­ная вонь. Плот­ней, чем по­лен­ни­ца ко­ло­тых дров, по­те­ют ра­бы, да бо­ят­ся во­ров.

         Пол­зут по до­ро­гам да­ви­лен гор­бы: ро­ж­да­ет­ся ут­ро, мор­щи­нят­ся лбы, — да­виль­ня, да­виль­ня! лок­тя­ми под бок! на­ры­вы сло­вес­ные брыз­жут, как сок. В ка­зен­ных до­мах и руб­ли, и еда, бо­ят­ся ра­бы опо­зда­ний ту­да: от­дать­ся, при­нять, за­кру­тить, передать — нель­зя, не­воз­мож­но ни­как опо­здать! А глас ре­про­дук­тор­ный бод­ро им врет: «Без вас всё по­гас­нет! И утро — ум­рет!» И ка­ж­дый, кто едет в да­виль­не люд­ской, — «Ско­рее б по­гас­ло!» — же­ла­ет с тос­кой. Ка­ча­ет­ся горб, вер­тит сно­шен­ный скат, как бом­бы на взво­де, тер­пе­нье и мат…

         Но раб по­жи­лой на­став­ля­ет се­мью: «Я че­ст­ную жизнь от­ра­бо­тал свою!» Да­виль­ня, да­виль­ня, креп­ка твоя власть! Здесь ка­ж­дый спе­шит на си­де­нье упасть. Бы­ла бы до­ро­га, ра­бо­та бы­ла б! Во­ди­тель веселый — всех еду­щих раб.

 

         Человек — это квант эво­лю­ции.

        

         Иде­ал в ру­ках убийц ста­но­вит­ся аб­со­лют­ным ору­жи­ем! По­то­му что стрем­ле­ние к идеа­лу без­ус­лов­но. В этом блеск и тра­ге­дия об­ма­на.

 

         Силь­ный бу­дет жа­леть те­бя, глу­по­го, а слабый — поль­зо­вать­ся тво­ей глу­по­стью.

 

         Жен­щи­на ук­ре­п­ля­ет­ся ил­лю­зи­ей: внут­рен­нее муж­ское уп­рям­ст­во она при­ни­ма­ет за пол­но­стью от­сут­ст­вую­щую внут­рен­нюю во­лю. Жен­щи­на ку­рит, лег­ко со­гла­ша­ет­ся вы­пить, мно­го­слов­на и ко­кет­ли­ва, оде­ва­ет­ся яр­ко, в бе­се­де лов­ко де­мон­ст­ри­ру­ет ком­мен­ти­рую­щий ум, бе­зо­го­во­роч­но уве­ре­на в сво­ем ис­клю­чи­тель­ном пра­ве по­ла на ус­туп­ки и пер­вен­ст­во. Я люб­лю ее. Но «люб­лю» и «ви­жу» — раз­ные ве­щи; я ви­жу в ней по­ве­де­ние про­сти­тут­ки-ин­тел­лек­ту­ал­ки, и, что­бы не ос­кор­бить ее так на­зы­вае­мое дос­то­ин­ст­во, я улы­ба­юсь.

         — Убе­ри ух­мыл­ку! — это всё, что она по­ня­ла. Улыб­ка сму­ща­ет ил­лю­зио­ни­стов.

 

         Ут­ра­та свя­зи ме­ж­ду ис­крен­но­стью и ин­те­ре­сом за­став­ля­ет смот­реть в гос­тях нуд­ные се­мей­ные фо­то­аль­бо­мы, а в сво­ем доме — дос­та­вать свой та­кой же ар­хив.

 

         Но­вая ли­те­ра­ту­ра? Это все­гда по­сту­пок, в ре­зуль­та­те ко­то­ро­го по­яв­ля­ет­ся ли­те­ра­ту­ра о «но­вом».

 

         Кос­тя не при­тво­ря­ет­ся, это его глав­ный та­лант, за ко­то­рый и пострадал — уш­ла же­на, увез­ла за со­бой всю ме­бель. Кос­тя столк­нул­ся с про­бле­мой уст­рой­ст­ва эле­мен­тар­но­го бы­та.

         — Здрав­ст­вуй­те! Ска­жи­те, по­жа­луй­ста, это вы да­ва­ли объ­яв­ле­ние о про­да­же двух кре­сел? Как!.. Как про­да­ли уже?! Св… — не при­тво­ряю­щий­ся Кос­тя ед­ва не вы­мол­вил в те­ле­фон­ную труб­ку: «Сво­ло­чи!» — в этом его не­со­кру­ши­мое обая­ние, ко­то­рое мно­гие при­ни­ма­ют за не­вы­но­си­мость.

 

         Кос­тя пред­ло­жил идею ан­ти­ка­та­ст­ро­фы, но очень стра­дал от осоз­на­ния пла­гиа­та; до идеи упо­ря­до­чен­но­сти Соз­да­тель до­ду­мал­ся рань­ше.

 

         Фальшь, име­нуе­мая убе­ж­де­ни­ем, обыч­но дей­ст­ву­ет в два прие­ма: сна­ча­ла она за­став­ля­ет об­ма­нуть се­бя са­мо­го, а уж толь­ко потом — об­ма­ны­вать дру­гих.

         Лич­ность, же­ст­ко встав­шая на плат­фор­му убе­ж­ден­но­сти, вы­ра­жа­ет не се­бя, а са­мо­дос­та­точ­ность плат­фор­мы.

 

         Из двух удо­воль­ст­вий при­хо­дит­ся вы­би­рать: ли­бо удо­воль­ст­вие чи­тать, ли­бо удо­воль­ст­вие пи­сать. Мно­го пи­шу­щий, ма­ло чи­та­ет, мно­го чи­таю­щий сво­его не ска­жет.

 

         Сек­рет про­зы: в ткань по­ве­ст­во­ва­ния вво­дят­ся, вы­ра­жа­ясь язы­ком про­грам­ми­стов, «мар­ке­ры», пси­хо­ло­ги­че­ские ус­та­нов­ки, па­мят­ки, не­за­вер­шен­ное дей­ст­вие или дей­ст­вие с пред­по­ла­гае­мым раз­ви­ти­ем, во­про­сы, ос­тав­лен­ные без от­ве­та и т. д., а че­рез не­ко­то­рое вре­мя про­за­ик воз­вра­ща­ет­ся к этим «мар­ке­рам» и — про­ис­хо­дит у чи­та­те­ля ра­дость: он уз­на­ет ус­та­нов­ки, вы­тас­ки­ва­ет их, на­ко­нец, из по­лу­под­соз­на­тель­но­го уров­ня на уро­вень соз­на­ния, ра­ду­ет­ся, что его соб­ст­вен­ные пред­по­ло­же­ния сбы­лись, во­про­сы и их раз­ви­тие уга­да­ны верно — это воз­вы­ша­ет са­мо­лю­бие чи­та­те­ля так же при­ят­но, как пол­но­стью уга­дан­ный, к при­ме­ру, тест на ин­тел­лек­ту­аль­ную ис­клю­чи­тель­ность. В этом и есть сек­рет про­зы. Про­за не учит, проза — те­шит.

 

         Воз­мож­но, ко­му-то при­дет охо­та про­чи­тать эти за­пи­си. Что ж, они за­зву­чат пол­нее, ес­ли в па­рал­лель к ним про­смат­ри­вать пе­рио­ди­ку де­вя­но­сто­го го­да: со­бы­тия и кол­ли­зии вре­ме­ни на­хо­дят­ся там, а на­стоя­щие записки — толь­ко эхо.

 

         В ре­зуль­та­те кон­ку­рент­но­го раз­ви­тия ка­ж­дое по­лу­ша­рие на­ше­го мозга — ло­ги­че­ское и абстрактное — да­ло свой цве­ток ве­ры: упо­ва­ние на рас­чет и упо­ва­ние на чув­ст­во. На од­но нын­че мо­лят­ся тех­но­ло­ги, на другое — бо­го­сло­вы. Оба цвет­ка тя­нут­ся к небу — за оп­ло­до­тво­ре­ни­ем!

 

         Удач­ли­вых лю­дей под­жи­да­ет опас­ность, по­доб­ная бо­лез­ни во­до­ла­зов-ныряльщиков — глу­бин­ное опь­я­не­ние: чем про­ни­ца­тель­нее ста­но­вит­ся спе­циа­лист в сво­ей об­лас­ти, тем при­ят­нее ему по­гру­жать­ся в пу­чи­ну уз­ко­го зна­ния. С ка­ко­го-то мо­мен­та мож­но с уве­рен­но­стью ска­зать, что всплыть об­рат­но к раз­но­об­ра­зию жиз­ни у «ны­ряль­щи­ка» от нау­ки не хва­тит уже ни сил, ни вре­ме­ни.

 

         Ес­ли у ар­мии не ос­та­нет­ся воз­мож­но­сти до­ка­зать свою доб­лесть на сто­ро­не, она до­ка­жет ее на сво­ем народе — убив его или по­ста­вив на ко­ле­ни. Хо­ро­шей ар­мии, как хо­ро­ше­му спорт­сме­ну, нуж­на по­сто­ян­ная тре­ни­ров­ка, без нее она те­ря­ет фор­му. Ес­ли нет парт­не­ра, то есть вра­га, мож­но ис­поль­зо­вать «гру­шу», то есть — свой на­род. Этой ахил­ле­со­вой пя­той ар­мии поль­зу­ют­ся ос­ла­бев­шие пра­ви­те­ли и пра­ви­тель­ст­ва. Ко­гда трон на­чи­на­ет ша­тать­ся, пра­ви­те­ли раз­ре­ша­ют ар­мии пус­тить кровь. И ар­мия по­ка­зы­ва­ет един­ст­вен­ное, на что способна — доб­лесть уби­вать и быть уби­тым. Пра­ви­тель­ст­во тут же на­чи­на­ет при­зы­вать на­род гор­дить­ся сла­вой во­ен­ных. А со­че­та­ние гор­до­сти на­ро­да и сла­вы ар­мии де­ла­ют трон вновь не­уяз­ви­мым и не­зыб­ле­мым.

 

         Улыб­ка бла­жен­но­го ос­ве­ща­ет Апо­ка­лип­сис!

 

         В до­ме жи­вет очень лас­ко­вая со­ба­ка. Она иг­ра­ет, за­ис­ки­ва­ет, ска­лит­ся, же­лая по­нра­вить­ся ка­ж­до­му, кто ее ок­лик­нет. Да­же в спе­ци­аль­ной кни­ге про нее на­пи­са­но: «К не­се­нию служ­бы не го­дит­ся, лю­бит всех». Та­кая по­ро­да.

         В до­ме жи­вет очень лас­ко­вая жен­щи­на. Во­круг так мно­го лас­ки! От­че­го же мне пе­чаль­но?

 

         У ру­ля пар­тий­ной вла­сти сто­ят осо­бые лю­ди. Не ду­ра­ки. Не ту­пи­цы. Ан­ти­ве­ще­ст­во! Ан­ти­ве­ще­ст­во по от­но­ше­нию к ми­ру ис­кус­ст­ва и твор­че­ст­ва. Они лю­бят «брать на се­бя от­вет­ст­вен­ность», хо­тя ни­кто их об этой ус­лу­ге не про­сит. Да­же на­обо­рот.

         Во Двор­це куль­ту­ры от­кры­ли вы­став­ку «Эро­ти­ка». По­ка в экс­по­зи­ции бы­ли пред­став­ле­ны лишь об­на­жен­ные жен­ские те­ла, вы­став­ка бла­го­по­луч­но ра­бо­та­ла, но как толь­ко там поя­ви­лись изо­бра­же­ния об­на­жен­ных мужчин — по­сы­па­лись уг­ро­зы и при­ка­зы «свер­ху»: вы­став­ку не­мед­лен­но за­крыть! По­че­му? Боль­шин­ст­во из «бе­ру­щих от­вет­ст­вен­ность» — муж­чи­ны.

 

         К рас­пут­ст­ву и ни­ги­лиз­му под­тал­ки­ва­ют два за­пре­та: за­прет­ная мо­раль на те­ло и та­бу на мыс­ли.

 

         Что та­кое лю­бовь? Я не знаю! Не знаю! Не знаю, сколь­ко бы ни по­сти­гал глу­би­ны и слож­но­сти жиз­ни! Ведь толь­ко са­мый при­ми­тив­ный ум мо­жет на­звать лю­бо­вью вле­че­ние дво­их, их не­боль­шой уют, их мир на­сла­ж­де­ний, рев­но­сти, глу­по­сти… Лю­бовь во всем: в ка­ж­дом сло­ве, в ка­ж­дом вре­ме­ни, в ка­ж­дом предмете — она не зна­ет гра­ниц ни в меч­те, ни в ве­ще­ст­ве! Го­ре, ес­ли од­но­му хва­та­ет для люб­ви од­но­го лишь уте­ше­ния, ком­пли­мен­тов, по­та­ка­ния сво­им же­ла­ни­ям, при­хо­тям, вос­пе­ва­ния при­ви­ле­гий по­ла, а дру­гой вдруг уви­дел иной мир, иную даль, иную воз­мож­ность ми­ра, по­то­му что любовь — это все­гда бро­сок в не­ве­до­мое, че­рез край, че­рез не­воз­мож­ность! Что то­гда? Гос­по­ди! Од­на лю­бовь ста­но­вит­ся для дру­гой смер­тель­ным чу­до­ви­щем!

         Ка­ж­дый сво­бо­ден в сво­ем вы­бо­ре. Ка­ж­дый сво­бо­ден в сво­ей люб­ви. Но толь­ко на­прав­ле­ние ду­шев­но­го то­ка по­зво­лит от­де­лить в опас­ней­шей сво­бо­де люб­ви вы­со­кую жерт­вен­ность от обык­но­вен­но­го бляд­ст­ва; любовь — от­да­ет, самолюбие — тре­бу­ет; по­дая­ни­ем не на­сы­тишь­ся!

 

         Ты идешь, зна­чит, ты сде­лал свой вы­бор.

 

         Жен­щи­на на­ча­ла гу­лять. Вер­ну­лась в се­ре­ди­не но­чи, про­ку­рен­ная, на­глая.

         Спра­ши­ваю ут­ром: «При­шло вре­мя рас­ста­вать­ся?»

         — Ты так счи­та­ешь? Но, пой­ми, я же люб­лю те­бя! Про­сто мне хо­ро­шо с ним, я с ним — дру­гая… — в ее го­ло­се мне чу­дит­ся скры­тое зло­рад­ст­во, за­щи­та сво­его «за­кон­но­го» пра­ва на по­лу­че­ние удо­воль­ст­вий, ка­ких тре­бу­ет, тща­тель­но обе­ре­гае­мая в глу­би­нах на­ту­ры, са­моч­ка. В чем я ви­но­ват? В том, что не по­свя­тил всё свое вре­мя, про­ве­ден­ное с ней, ком­пли­мен­там и уха­жи­ва­ни­ям? Да. Пред­по­чел ос­во­бо­дить си­лы жиз­ни для ино­го дви­же­ния, ра­бо­ты. Ко­зоч­ка ос­та­лась на лу­гу. Ка­кое-то сверх­чу­тье без­оши­боч­но оп­ре­де­ля­ет поч­ти во всем «за­пах» лжи.

         Вот два без­от­чет­ных по­ступ­ка, раз­де­лен­ных вре­ме­нем: в на­ча­ле на­шей люб­ви я… ню­хал ее ха­лат, как пре­дан­ный зверь, за­пол­няя за­чем-то в ее от­сут­ст­вие зна­ко­мым за­па­хом свой, сто­ну­щий от из­быт­ка сча­ст­ли­во­сти, вос­торг. Этим ут­ром я за­чем-то без­от­чет­но по­доб­рал бро­шен­ный лиф­чик и по­ню­хал его: пах­ло омер­зи­тель­ным та­бач­ным пе­ре­га­ром.

 

         На­блю­дал, как жен­щи­на те­ши­лась с го­ро­ско­пом: «Ну, вот! Ви­дишь! Я на­ту­ра впе­чат­ли­тель­ная, не­по­сле­до­ва­тель­ная, мо­гу ув­ле­кать­ся. Че­го же ты хо­чешь? Это за­ло­же­но во мне, за-ло-же-но! И от это­го ни­ку­да не де­нешь­ся: нель­зя тре­бо­вать от че­ло­ве­ка то, что ему не да­но. Не да-но! По­нял? Я ни в чем не ви­но­ва­та!»

         Ка­кой вос­хи­ти­тель­но про­стой спо­соб объ­яс­нить лю­бую свою сла­бость и уж в даль­ней­шем не со­про­тив­лять­ся ей. Моя лю­бовь сча­ст­ли­ва от сво­его ни­что­же­ст­ва: мож­но те­перь, на­чи­тав­шись «объ­яс­не­ний», опус­тить кры­лыш­ки, не дер­гать­ся, плыть по те­че­нию.

         Да­же ес­ли го­ро­скоп ве­рен, не бу­дет ли от­важ­нее по­про­бо­вать прой­ти весь его круг, впи­тать в се­бя, в свою жизнь все его чер­ты и ха­рак­те­ры, все его сча­ст­ли­вые и не­сча­ст­ли­вые зна­ки? А это без­во­лие, эта под­чи­нен­ность стар­то­вой дан­но­сти: за­чем? за­чем фи­ни­ши­ро­вать на… стар­те, со­слав­шись на дан­ность, точ­нее, оп­рав­дав этим свою жизнь, тру­сость и без­во­лие ду­ши? Чем ты от­ли­ча­ешь­ся то­гда от ско­ти­ны? Толь­ко тем, что твои ин­стинк­ты бо­лее мно­го­чис­лен­ны и слож­ны? Хрю-хрю… По­бо­ри страх: данность — это лишь точ­ка опо­ры для пер­во­го ша­га, а дальше — иная дан­ность и сно­ва шаг… Иди, лю­би­мая! Ина­че ра­зомк­нут­ся на­ши жиз­ни.

 

         Вот при­хо­дит ут­ро: «Здрав­ст­вуй, жизнь моя!» — «Уби­рай­ся к чер­ту, спать же­лаю я!» Вот при­хо­дит пол­день: «Здрав­ст­вуй, жизнь моя!» — «Уби­рай­ся к чер­ту, есть же­лаю я!» Вот при­хо­дит ве­чер: «Здрав­ст­вуй, жизнь моя!» — «Уби­рай­ся к чер­ту, лечь же­лаю я!»

         Вот при­хо­дит пол­ночь… Вот при­хо­дит ут­ро… Вот при­хо­дит пол­день… Вот при­хо­дит ве­чер… В зер­ка­ле ка­ча­ет­ся глаз го­лу­биз­на: не вер­ну­лась за­пол­ночь лю­би­мая же­на.

 

         Судь­ба за­кон­чи­ла вра­ще­нье, це­лу­ет ду­шу за­бы­тье: в те­бе нет си­лы на про­ще­нье, во мне нет во­ли на жи­тье.

 

         Пре­зре­ние под­дер­жит жен­щи­ну в ее но­вом вы­бо­ре. Презрение — пи­та­тель­ная сре­да для жен­ских по­ступ­ков. «Алень­кий цве­то­чек», толь­ко на­обо­рот: по­лю­би­ла в об­ли­ке че­ло­ве­че­ском, а уви­де­ла в об­ли­ке чу­ди­ща и — кон­чи­лись тер­пе­ние и доб­ро­та кра­са­ви­цы.

 

         Жен­щи­на не долж­на ста­вить на про­шлое. Пла­тить при­дет­ся раз­оча­ро­ва­ни­ем в се­бе.

 

         Школь­ни­ки, вы­пу­ск­ни­ки один­на­дца­то­го клас­са, об­ра­ти­лись со стран­ной прось­бой: «Вы­сту­пи в на­шем ру­ко­пис­ном жур­на­ле». С чем? О чем? Не мо­гут ска­зать точ­но. Был бы сча­ст­лив, ес­ли они, дей­ст­ви­тель­но, по­чув­ст­во­ва­ли в ми­ре, пе­ре­пол­нен­ном ин­фор­ма­ци­ей, ра­цио­наль­но­стью и без­жа­ло­ст­ной спеш­кой кон­ку­рен­тов, го­лод на Сло­во. На­до, на­до го­во­рить! Ка­ж­до­му! О чем? О ком? По­сле то­го, как че­ло­век нау­чит­ся го­во­рить, его поч­ти не­воз­мож­но нау­чить слу­шать?! Кто ты, что ты, за­чем ты? — нет иной по­пыт­ки для от­ве­та, кро­ме сло­ва! Сло­во уни­вер­саль­но и для пло­ти, и для ду­ха. Уж не по­сред­ник ли? Что мы ищем, со­пос­тав­ляя два мира — внут­рен­ний и внеш­ний, пы­та­ясь за счет кри­виз­ны од­но­го ми­ра вы­пра­вить крив­ду дру­го­го, а вы­пра­вив, ужа­са­ем­ся но­вым ис­ка­жен­ным пер­спек­ти­вам? Мы ищем Че­ло­ве­ка! В се­бе, в ок­ру­жаю­щих, в бо­ли и в люб­ви, в стра­сти и ас­ке­тиз­ме, в по­та­ка­нии мыс­ли и в ог­лу­ше­нии вином — всю­ду мы ищем од­но: что на­зы­вать Че­ло­ве­ком? По­то­му что то, что мы на­зы­ва­ем этим име­нем сегодня — да­ле­ко от аб­со­лю­та и гар­мо­нии, да и гар­мо­нию всяк по­ни­ма­ет на свой соб­ст­вен­ный лад. По­это­му не сов­па­да­ют мас­шта­бы че­ло­веч­но­сти, мо­ра­ли, ду­хов­ных вы­сот, не сов­па­да­ют уси­лия раз­лич­ных че­ло­ве­че­ских жиз­ней. И вновь че­ре­да ро­ж­даю­щих­ся, уми­раю­щих, воюю­щих и со­зи­даю­щих су­ществ Зем­ли бе­жит по ни­точ­ке вре­ме­ни на­встре­чу убий­ст­вен­ной за­гад­ке: что есть Че­ло­век? Ищи! Це­ной ка­ж­до­го сво­его мгновения — ищи! По­то­му что за ка­ж­дое твое мгно­ве­ние за­пла­че­но ми­риа­да­ми мгно­ве­ний тво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков. Че­ло­век! Он всю­ду, во всем, в ка­ж­дом, в про­шлом и в бу­ду­щем, он — это ты, это все мы, най­ди его обя­за­тель­но! За­да­ча не­ве­ро­ят­ная, по­то­му что че­ло­век не­объ­я­тен, как Все­лен­ная. Имен­но по­то­му не­ве­ро­ят­на и пре­крас­на жизнь, не сто­ит гу­бить ее ог­ра­ни­чен­ной жа­ж­дой и сле­пым слу­же­ни­ем це­ли. Ищи Че­ло­ве­ка! — У это­го пу­ти нет кон­ца.

 

         Ед­ва при­гре­ло солн­це, ед­ва про­би­лись на­ру­жу из вет­вей пер­вые ли­стья, — Яб­ло­ня про­сну­лась и за­пла­ка­ла: «Ох, не вы­рас­тут пло­ды, ох, не хва­тит мне сол­ныш­ка!» День и ночь Яб­ло­ня гром­ко при­чи­та­ла над сво­ей судь­бой: «Ох, но­чью кро­ты об­гры­зут мои кор­ни! Ох, по­бьет ме­ня гра­дом! Ох, раз­мо­ет дождь зем­лю! Ох, спа­лит ме­ня мол­ния! Ох!..».

         А пло­ды, тем вре­ме­нем, зре­ли и на­ли­ва­лись со­ком, им бы­ли без­раз­лич­ны вол­не­ния ма­те­ри-яб­ло­ни. На­ко­нец, при­шло вре­мя сбо­ра уро­жая: «Ко­му нуж­ны мои де­ти, кто их возь­мет? По­смот­ри­те, ка­кие они кра­си­вые и слад­кие!» Но ни­кто по­че­му-то не за­хо­тел со­рвать за­ме­ча­тель­ные пло­ды. Они упа­ли и сгни­ли. «Ох, как я бы­ла пра­ва!» — в от­ча­я­нье за­кри­ча­ла Яб­ло­ня. Но ни­кто в са­ду не по­жа­лел ее.

 

         У ме­ня есть мно­го то­ва­ри­щей, ко­то­рые на­чи­на­ют де­ла со слов: «Бо­юсь, не по­лу­чит­ся…» А ко­гда получается — ра­до­стью не с кем по­де­лить­ся, по­то­му что за­го­вор вна­ча­ле силь­нее ре­зуль­та­та в кон­це.

 

         Не на­до ме­ня це­нить, а на­до ме­ня лю­бить. Сер­деч­ная рвет­ся нить: в люб­ви не бы­ва­ет це­ны! Ты ви­дишь: вот дом пустой — не с этой я и не с той, не греш­ник и не свя­той, люб­лю толь­ко то, что люб­лю.

 

         Лю­бить СВО­ЕГО му­жа или СВОЮ же­ну очень удобно — лич­ных про­блем ста­но­вит­ся зна­чи­тель­но мень­ше.

 

         Ес­ли сча­ст­ли­вая жен­щи­на на­чи­на­ет вдруг жа­ло­вать­ся вслух, то за ее даль­ней­шее сча­стье при­дет­ся пла­тить.

 

         С художником Г. слу­чи­лась ис­то­рия. Ху­дож­ник был не про­стым, а ду­маю­щим пья­ни­цей. То есть, при­над­ле­жал к то­му ред­ко­му пле­ме­ни ос­к­вер­ни­те­лей по­коя жиз­ни, ко­то­рые при­ме­ня­ют фи­ло­со­фию на прак­ти­ке.

         Ху­дож­ник Г. по­ки­нул мир, за­крыл­ся на за­го­род­ной дач­ке и трое су­ток кря­ду горь­ко пил в оди­ноч­ку, ду­мая о тще­те и о брен­ном. Труд­но ска­зать, до че­го бы он до­ду­мал­ся даль­ше, но в лес­ной глу­ши его оты­ска­ла зна­ко­мая де­ви­ца, ко­то­рая то­же в эти дни ду­ма­ла о тще­те и о брен­ном.

         — Убей ме­ня, — спо­кой­но по­про­си­ла де­ви­ца.

         — Лад­но, — ле­ни­во со­гла­сил­ся ис­пол­ни­тель. — Сни­май туф­ли, в га­ло­шах пой­дешь. В лес. Здесь не бу­ду.

         Ми­нут два­дцать де­ви­ца жа­ле­ла туф­ли, по­том ре­ши­тель­но пе­ре­обу­лась в га­ло­ши, и двое за­ша­га­ли в ча­щу. В ру­ках у Г. бы­ли то­пор и ве­рев­ка.

         В ле­су он при­вя­зал ее к де­ре­ву, по­яс­няя: «Что­бы не раз­ма­зы­ва­ла кровь по зем­ле, ес­ли пол­зать еще бу­дешь… Да и ру­бить на твер­дом ство­ле удоб­нее…» Де­ви­ца серь­ез­но и му­же­ст­вен­но го­то­ви­лась к от­хо­ду. Ху­дож­ник был то­же серь­е­зен и рав­но­ду­шен: мыс­ли о тще­те и о брен­ном пол­но­стью ли­ши­ли его гу­ман­но­сти и со­стра­да­ния. Он за­мах­нул­ся то­по­ром… Де­ви­ца за­кры­ла гла­за…

         — А, черт! — ска­зал па­лач с до­са­дой. — За­был свет по­га­сить на да­че! И дверь не за­крыл!

         Он бро­сил то­пор на зем­лю и ушел.

         Ча­са че­ты­ре ху­дож­ник си­дел в по­ме­ще­нии, раз­мыш­ляя и по­тя­ги­вая порт­вейн. По­том вер­нул­ся в лес.

         — Сво­лочь! Мер­за­вец! Ско­ти­на! — за­ора­ла при­вя­зан­ная де­ви­ца, за­ви­дев па­ла­ча. — Раз­вя­жи сей­час же! — Он раз­вя­зал. Де­ви­ца стук­ну­ла его на­пос­ле­док и убе­жа­ла жить. А мас­те­ру жить или уме­реть бы­ло без раз­ни­цы. Он взял то­пор и ве­рев­ку и по­шел до­пи­вать порт­вейн.

 

         Про­гресс внут­рен­не­го и внеш­не­го ми­ров че­ло­ве­ка име­ют оди­на­ко­вую осо­бен­ность: для то­го, что­бы шаг­нуть впе­ред, на­до из­ба­вить­ся от фор­мы про­шло­го, со­хра­нив, по воз­мож­но­сти, содержание — из­вест­ная, па­ра­док­саль­ная ба­наль­ность, за­став­ляю­щая бу­к­валь­но ру­шить всё сна­ру­жи в ре­во­лю­ци­он­ном буй­ст­ве, ли­бо вы­во­ра­чи­вать­ся, уби­вая свой дух из­нут­ри. Тот про­гресс, ка­кой мы зна­ем, — тот путь гус­то усе­ян ко­сть­ми и тру­па­ми. Тру­па­ми ма­те­рий, тру­па­ми идей и ве­ро­ва­ний. Гру­бо, бе­зум­но, веч­но в ка­ком-то со­стоя­нии аф­фек­та со­вер­ша­ет­ся диа­лек­ти­че­ское «от­ри­ца­ние от­ри­ца­ния». Мо­жет быть, про­грес­су, жес­то­ко­му пу­ти по­сти­же­ний жиз­ни при­шла по­ра обу­чать­ся куль­ту­ре… убий­ст­ва?! Сто­про­цент­но со­сре­до­то­чив­шись в бла­го­го­вей­ной ра­до­сти на куль­ту­ре при­хо­да в мир, не про­иг­рал ли че­ло­век весь смысл бы­тия, по­за­быв о куль­ту­ре ухо­да?

         От­ра­бо­тав­шие ве­ще­ст­ва долж­ны по­ки­дать ор­га­низм (ор­га­низм об­ще­ст­ва, в ча­ст­но­сти, ес­ли го­во­рить о по­ли­ти­ке и по­ли­ти­ках) ре­гу­ляр­но и доб­ро­воль­но, иначе — за­пор, бо­ли… Ор­га­низм управ­ля­ет хо­дом от­хо­дов, а не на­обо­рот.

         Зав­тра в го­ро­де объ­яв­лен боль­шой ми­тинг. Воз­мож­но, бу­дет по­бои­ще: я ви­дел из ок­на ре­дак­ции, как ми­ли­цио­не­ры тре­ни­ро­ва­лись на­ка­ну­не в при­ме­не­нии ду­би­нок, щи­тов и аэ­ро­зо­лей. Ес­ли это слу­чит­ся, бу­дет очень не­хо­ро­шо, по­то­му что в куль­ту­ре убий­ст­ва все три стороны — на­род, власть и сила — не вла­де­ют глав­ным: без­зло­би­ем.

 

         Куль­ту­ра при­хо­да за­ви­сит от ок­ру­же­ния. Куль­ту­ра ухода — от те­бя са­мо­го.

 

         Стиль жиз­ни: по­нос же­ла­ний.

 

         Удов­ле­тво­рен­ная оби­да мо­жет вос­при­ни­мать­ся как со­сто­яв­шая­ся сво­бо­да.

 

         Мно­го­ты­сяч­ный ми­тинг про­шел от­но­си­тель­но спо­кой­но, без осо­бо­го экс­тре­миз­ма и край­них мер. Обош­лись кри­ком с три­бу­ны. За­би­тые ру­си­чи да­же в зло­бе сдер­жан­ны.

         По­че­му тол­па со­би­ра­ет­ся вме­сте? Что про­ис­хо­дит в не­ви­ди­мом ми­ре идей? Идеология — это ока­ме­нев­шая ве­ра. На­стоя­щая ве­ра не зна­ет идеа­ла. По­это­му бунт ве­чен.

 

         Са­мо­уве­рен­ность муж­чи­ны не зна­ет гра­ниц! Тер­пе­ние жен­щи­ны не зна­ет пре­де­ла! Страш­ны лишь ог­ра­ни­чен­ная са­мо­уве­рен­ность, обу­слов­лен­ное тер­пе­ние.

 

         Ис­кус­ст­вом не­уве­рен­но­сти ис­сле­до­ва­тель дол­жен поль­зо­вать­ся так же уве­рен­но, как уме­ни­ем ды­шать.

 

         Очень важ­но, став об­ще­ст­вен­ным дея­те­лем, не под­дать­ся со­блаз­ну при­нес­ти се­бя в жерт­ву вы­со­ко­му слу­же­нию об­ще­му де­лу, зая­вив: «Я боль­ше не при­над­ле­жу се­бе!» Та­кой «слу­жи­тель» мертв для про­грес­са и на­стоя­ще­го дви­же­ния, он те­перь все­го лишь за­лож­ник соб­ст­вен­но­го имид­жа, раб об­ще­ст­вен­ной ле­ген­ды.

 

         Ху­дож­ник вы­шел из за­поя, хва­ста­ет: «Пред­став­ля­ешь, до че­го до­жил! Ку­пил вче­ра водки — до сих пор сто­ит в хо­ло­диль­ни­ке! Не тро­гаю! Не на­до!»

         Бы­ло. Мно­го раз по­доб­ное бы­ло. Скуч­но. Не озор­но, не уди­ви­тель­но. Буд­то ма­лый ма­лец до­ло­жил ко­гда-то мам­ке, что боль­ше не гры­зет ног­ти, а мам­ка по­хва­ли­ла. Маль­цу уж три­дцать год­ков, а он всё но­ро­вит со­рвать по­хва­лу за то, что боль­ше не гры­зет ног­ти… Скуч­но. Бы­ло.

 

         Си­де­ли днем в ре­дак­ции, го­во­ри­ли об ин­те­граль­ной йо­ге, об оди­но­че­ст­ве, о не­ве­до­мом, о кос­ми­че­ских энер­ги­ях… Те­ле­фон­ный зво­нок! Из труб­ки па­ни­че­ский го­лос быв­шей же­ны: «С то­бой всё в по­ряд­ке? У нас на сте­не при­под­ня­лась и страш­но грох­ну­ла ги­та­ра. Жут­кие ощу­ще­ния!» Пол­тер­гейст.

 

         Стра­сти ми­ра вы­зы­ва­ют за­щит­ную реакцию — рав­но­ду­шие.

 

         Ис­тин­ная бес­пре­дель­ность все­гда на­чи­на­ет­ся с при­ми­ти­ва. Чем при­ми­тив­нее, тем бес­пре­дель­нее. И на­обо­рот. Ес­ли ви­дишь, что ого­род городят — это ту­пик, ко­нец, ско­рый и га­ран­ти­ро­ван­ный.

         Жить мне уже дав­но не страш­но, про­сто скуч­но. Я мно­гое умею и поль­зу­юсь этим, но что это при­но­сит? — чем боль­ше при­бав­ля­ет­ся уме­ния, тем об­шир­нее ста­но­вит­ся ску­ка. Стиль мо­ей жиз­ни, да и всех, кста­ти, ос­таль­ных мо­их по­дель­ни­ков по времени — это го­ро­дить ого­род. И до тех пор, по­ка я за­ни­ма­юсь этим са­мым го­ро­же­ни­ем ого­ро­да, ус­лож­не­ни­ем жиз­ни, — до тех пор мне бу­дет тес­но! Все­гда, всю­ду и во всем. Зная о сво­ем кон­це, я вы­би­раю наи­бо­лее даль­ние пу­ти к не­му: кос­мос, лю­бовь, бог, смерть, аб­со­лют. Но и там тес­но. Я смот­рю ту­да же, ку­да смот­рит вся­кий, воз­дев­ший очи го­ре. Де­тям мо­им сле­ду­ет обо­гнать ме­ня, вы­пих­нуть из мо­ей рам­ки, то­гда мож­но бу­дет по­смот­реть даль­ше. Из­ли­шек ску­ки по­мо­га­ет от­ку­пить­ся от соб­ст­вен­ной со­вес­ти и пло­дит па­ра­зи­тов. Нет ни­че­го пре­крас­нее при­ми­ти­ва! Ко­гда я за­ни­ма­юсь в по­сте­ли лю­бо­вью, мне не­ко­гда ду­мать о за­гад­ках не­бес­ных сфер.

 

         Жизнь пре­вра­ти­лась в очень длин­ный раз­го­вор. Из ко­то­ро­го по­лу­чил­ся очень ма­лень­кий круг во­про­сов. Это и есть от­вет.

 

         Опыт ве­дет к оп­ро­ще­нию. Са­мая страш­ная жажда — это жа­ж­ды про­сто­го: за­хо­чет­ся по­стру­гать пе­ро­чин­ным но­жич­ком ли­по­вый пру­тик, за­хо­чет­ся по­гла­дить ко­тен­ка, за­хо­чет­ся шеп­нуть обе­зу­мев­шей от люб­ви под­ру­ге: «Я хо­чу!»

 

         Же­не нуж­ны бо­ти­ноч­ки, ку­пить их в ма­га­зи­не не­воз­мож­но, то есть их про­сто нет; обувь в стра­не большевиков — по та­ло­нам. Же­на ка­ж­дое суб­бот­нее ут­ро хо­дит на ры­ноч­ную пло­щадь, ку­да съез­жа­ют­ся по­тор­го­вать сель­ские автолавки — мож­но, ес­ли по­ве­зет, ку­пить де­фи­цит. Дав­ка бы­ва­ет ди­кая, мо­гут за­топ­тать на­смерть; жа­ло­сти оз­ве­рев­шие лю­ди не зна­ют. Же­не нуж­ны бо­ти­ноч­ки, же­на чув­ст­ву­ет се­бя раз­де­той, об­ма­ну­той, ни­щей, оби­жен­ной, в ми­ну­ты не­сдер­жан­но­сти она мо­жет ис­крен­не ска­зать: «Всё пло­хо! Всё, всё, всё!!!» Я бы сшил бо­ти­ноч­ки из соб­ст­вен­ной ко­жи, ес­ли б она по­про­си­ла, я не бо­ец оче­ре­дей, у ме­ня нет бла­та. Что тут по­де­ла­ешь?

         — Лю­би­мая, ты зна­ешь сказ­ку про го­ло­го ко­ро­ля?

         — Знаю.

         — А про го­лую ко­ро­ле­ву?

         — Нет!

         — То­гда слу­шай…

         «При­гла­си­ли как-то ко­ро­ле­ву по­гос­тить в со­сед­нее ко­ро­лев­ст­во. Ста­ла она оде­вать­ся: пла­тье примерила — не по­нра­ви­лось, на­ки­ну­ла на пле­чи меха — не под­хо­дят, обувь перебрала — во­все рас­сер­ди­лась. Ни­ка­кая вещь из гар­де­ро­ба не нравится — всё но­шен­ное.

         — Порт­ные! — кри­чит. — Са­пож­ни­ки! Ко мне! Одень­те ме­ня!

         Ста­ли оде­вать-обу­вать, уго­ва­ри­вать, а угодить — не мо­гут.

         — Гос­по­ди! — кри­чит ко­ро­ле­ва. — Я же го­лая, мне на­деть на се­бя не­че­го! Всех каз­ню!

         — Ва­ше ве­ли­че­ст­во, вы пре­крас­но вы­гля­ди­те! — го­во­рят ей.

         А она за свое:

         — Го­лая! Го­лая! — И, дей­ст­ви­тель­но: ее в оде­ж­де ви­дят, а она, что ни примерит — ви­дит се­бя без ни­че­го… — Со­всем го­лая!

         И по­ня­ли слу­ги: убе­дить го­ло­го муж­чи­ну в том, что он одет — мож­но, а вот убе­дить оде­тую жен­щи­ну, что она не голая — нель­зя!»

         — Хо­ро­шая сказ­ка? — спро­сил я у же­ны. И она улыб­ну­лась.

         И я по­нял, что в этой жиз­ни мож­но по­те­рять всё, что име­ет це­ну: день­ги, долж­ность, дом, ро­ди­ну, до­ку­мент, дру­га, да­же лю­бовь, ес­ли хо­ти­те, но нель­зя те­рять то, что со­хра­нить труд­нее всего — нель­зя те­рять Улыб­ку! Це­на по­те­рян­ной Улыбки — ты сам, вся твоя жизнь.

 

         Ес­ли в люб­ви один счи­та­ет, что мо­жет се­бе по­зво­лить всё, что за­хо­чет, а дру­гой ду­ма­ет: пусть лю­бовь по­зво­ля­ет се­бе всё, что за­хо­чет­ся… — это со­су­ще­ст­во­ва­ние дво­их, где лю­бовь нау­чи­лась быть па­ра­зи­том!

 

         Я знал од­но­го нек­ро­фи­ла, он мно­го лет жил с мерт­вой жен­щи­ной: днем она ра­бо­та­ла в «го­ря­чем» це­хе ме­тал­лур­ги­че­ско­го за­во­да, а в по­сте­ли сра­зу же на­чи­на­ла хра­петь.

 

         Че­му и как ве­рит на­ша ма­моч­ка? Мень­ше все­го на­ша ма­моч­ка ве­рит сво­им соб­ст­вен­ным гла­зам, ушам и про­чим лич­ным чув­ст­вам. Чуть по­боль­ше она ве­рит гла­зам, ушам и чув­ст­вам со­се­дей. Еще больше — гла­зам, ушам и чув­ст­вам дру­зей и кол­лег по ра­бо­те. А че­му ма­моч­ка ве­рит бе­зо­го­во­роч­но? Бе­зо­го­во­роч­но на­ша ма­моч­ка ве­рит толь­ко по­пу­ляр­ным бро­шю­рам се­рии «Зна­ние», сто­лич­ным зна­ме­ни­то­стям и ноч­ным про­грам­мам Цен­траль­но­го те­ле­ви­де­ния.

 

         Ве­че­ром дедушка А. П. вспом­нил дав­нюю ис­то­рию: в мо­ло­до­сти он при­об­рел паль­то ин­ди­ви­ду­аль­но­го по­ши­ва, все очень хва­ли­ли по­куп­ку и мо­ло­дой вла­де­лец хо­дил гор­дый и уве­рен­ный в сво­ей за­ме­ча­тель­ной оде­ж­де до тех пор, по­ка не за­гля­нул как-то в мас­тер­скую к дру­го­му порт­но­му: «Ру­ки бы обор­вать то­му, кто это сде­лал!» — за­кри­чал порт­ной, ед­ва за­ви­дел из­де­лие кон­ку­рен­та. А. П. был, ко­неч­но, обес­ку­ра­жен: ведь всем паль­то очень нра­ви­лось по-на­стоя­ще­му, без лес­ти… Порт­ной то­гда по­яс­нил: «Лис­точ­ка! Смот­ри­те, как вам лис­точ­ку при­ши­ли!» Листочка — это та­кая по­лос­ка тка­ни над кар­ма­ном, де­ко­ра­ция. Так вот, од­на лис­точ­ка бы­ла при­ши­та тка­не­вым вор­сом не­пра­виль­но, вверх… Та­кую ме­лочь мог за­ме­тить толь­ко про­фес­сио­нал. Вы­вод прост: взгляд про­фес­сио­на­ла от­рав­лен специализацией — слиш­ком глу­бок и слиш­ком узок. Про­фес­сио­на­лизм де­ла­ет ра­дость от жиз­ни не уни­вер­саль­ной.

 

         Рес­тав­ра­тор Во­ло­дя, пре­крас­ный мас­тер, му­жик пя­ти­де­ся­ти лет имел чу­дес­ное свой­ст­во ума и характера — лю­бую, са­му слож­ную пу­та­ни­цу и не­по­нят­ность жиз­ни сво­дить к чрез­вы­чай­ной про­сто­те и че­рез это све­де­ние по­лу­чать для се­бя даль­ней­шую не­зыб­ле­мость и рав­но­ве­сие ду­ха. Од­на­ж­ды Во­ло­дя уви­дел НЛО, пло­хо спал ночь. Из про­чи­тан­ной по этой те­ме ли­те­ра­ту­ре вы­де­лил пред­ло­же­ние и ги­по­те­зы од­но­го уче­но­го-на­ту­ра­ли­ста и, как во­дит­ся, сде­лал свой соб­ст­вен­ный про­стой вы­вод: «Де­ре­вья ро­ди­лись здесь, на Зем­ле. А всё, что раз­мно­жа­ет­ся при по­мо­щи хреновни — ино­пла­нет­но­го про­ис­хо­ж­де­ния!»

 

         Ка­ж­дый ро­ди­тель же­ла­ет сво­им де­тям до­б­ра. Я и мои то­ва­ри­щи бо­рем­ся с про­гнив­шей, омер­зи­тель­ной в сво­ем ли­це­ме­рии и бес­по­щад­ной бес­прин­цип­но­стью вла­стью, ис­по­ве­дую­щей ду­хов­ное раб­ст­во, име­нуе­мое по­слу­ша­ни­ем и еди­но­мыс­ли­ем. Отец, ста­лин­ский «со­кол», че­ст­ный слу­жа­ка сво­его вре­ме­ни ис­крен­не со­ве­ту­ет: «Не му­ти!» Он аб­со­лют­но уве­рен, что добро — это по­слу­ша­ние, по­мно­жен­ное на че­ст­ность ра­ба. Это один из наи­бо­лее силь­но раз­ви­тых боль­ше­ви­ст­ских об­ма­нов, име­нуе­мый со­циа­ли­сти­че­ской пе­да­го­ги­кой: еди­ной и для ма­лы­ша, и для воз­рас­та рас­цве­та, и для за­ка­та жиз­ни. В этой «пе­да­го­ги­ке» глав­ные критерии — ра­ци­он корм­ле­ния «ис­ти­на­ми» и их до­зи­ров­ка. Внут­рен­ние по­треб­но­сти от­цов­ской ду­ши всю жизнь при­спо­саб­ли­ва­лись к ис­кус­ст­вен­но­му рациону — дру­го­го ва­ри­ан­та он те­перь не при­зна­ет. Та­кие же но­вые «со­ко­лы» на­пло­ди­лись от пре­ды­ду­щих… «Не му­ти!» — со­ве­ту­ет отец, опи­ра­ясь на свой жиз­нен­ный опыт ста­лин­щи­ны. Он же­ла­ет мне до­б­ра, то есть ду­хов­ной смер­ти и дрес­си­ро­ван­ной со­вес­ти. Я не от­ве­чаю: грех из­де­вать­ся над до­б­рым ста­ри­ком!

 

         Ма­ни­фест по­фи­ги­ста: «Всё по­фиг! Этот ло­зунг ве­дет к двум бес­ко­неч­ным да­лям: бес­ко­неч­но­му раз­ру­ше­нию или бес­ко­неч­но­му со­зи­да­нию. Мы вы­би­ра­ем гу­ма­низм, со­зи­да­ние. Ка­ж­дый, дос­тиг­ший воз­рас­та ду­хов­но­го ро­ж­де­ния, мо­жет со­вер­шен­но доб­ро­воль­но примк­нуть к пар­тии по­фи­ги­стов. Как от­дель­ная ор­га­ни­за­ция по­фи­ги­сты не су­ще­ст­ву­ют, по­то­му что им пофиг — об­ко­мы, гор­ко­мы и про­чие «ко­мы», пофиг — пар­тий­ные би­ле­ты, со­б­ра­ния, от­че­ты, клят­вы, вы­го­во­ры, долж­но­сти и пар­тий­ные взно­сы. По­фи­ги­сты не обя­за­ны ку­да-ли­бо вес­ти за со­бой, при­зы­вать и по­ка­зы­вать при­мер лич­ной жиз­ни по раз­ре­шен­но­му об­раз­цу. По­фи­ги­стам по­фиг сло­ва, ска­зан­ные из ре­про­дук­то­ра и сло­ва, на­шеп­тан­ные из-за уг­ла. По­фи­ги­сту гу­ма­ни­сти­че­ско­го тол­ка аб­со­лют­но по­фиг где и с кем бы­вать, аб­со­лют­но по­фиг лю­бая фи­ло­со­фия и идео­ло­гия. По­фи­ги­сту по си­лам спус­тить­ся в Тар­тар и вый­ти об­рат­но, воз­не­стись в рай и не за­дер­жать­ся там; по­фи­ги­стам не­ве­до­мы страх и бла­жен­ст­во. По­фи­гист мо­жет безо­пас­но ра­бо­тать в са­мой аг­рес­сив­ной ду­хов­ной сре­де, с са­мы­ми опас­ны­ми идея­ми. По­фи­ги­сту не­ве­до­мы са­мо­лю­бие и тще­сла­вие; по­фи­гист про­сто не за­ме­тит это­го ни в се­бе, ни в других — ему по­фиг! Диа­па­зон его воз­мож­но­стей в чув­ст­ве и в ло­ги­ке не зна­ет ог­ра­ни­че­ний в си­лу по­фи­гиз­ма! Со­зи­даю­щий по­фи­гист сча­ст­лив об­на­ру­жить ря­дом се­бе по­доб­но­го: сум­мар­ный по­фи­гизм обес­пе­чи­ва­ет бла­го­ден­ст­вие в дви­же­нии, че­го не мо­жет обес­пе­чить ни од­на им­пе­рия, име­ную­щая се­бя «веч­ной», ни од­на пар­тия, объ­яв­ляю­щая «ис­ти­ны», ни од­на си­ла вла­сти, ис­по­ве­дую­щая культ борь­бы или по­слу­ша­ния. Де­лая те же де­ла, что ты де­ла­ешь се­го­дня, сей­час, в дан­ный мо­мент, но не со­жа­лея о сво­ей жиз­нен­ной уча­сти, а ра­ду­ясь без­гра­нич­но­сти по­фи­гиз­ма, ты об­ре­та­ешь сво­бо­ду в лю­бом дей­ст­вии, в лю­бом про­яв­ле­нии бы­тия и в лю­бом вре­ме­ни».

 

         Ожи­да­ни­ем и рас­че­том ты ли­шишь се­бя удив­ле­ния в бу­ду­щем; без на­де­ж­ды на удив­ле­ние да­же празд­ник жиз­ни пре­вра­ща­ет­ся в од­но­об­раз­ное су­ще­ст­во­ва­ние.

 

         При­ме­та вре­ме­ни. В пят­на­дца­ти ки­ло­мет­рах от цен­тра го­ро­да есть кол­хоз име­ни отчества — «Путь Иль­и­ча». По­че­му-то над этим бре­до­вым твор­че­ст­вом в на­зва­ни­ях мно­гих по­доб­ных на­се­лен­ных пунк­тов ни­кто не сме­ет­ся.