ЛЕВ РОДНОВ

 

АБСУРД и ПРИНЦИП

 

          Это — философско-критические заметки по поводу премьеры спектакля «Братья по разуму». Пьесу написал москвич Владимир Малягин, а режиссером-постановщиком в Ижевске стала Марина Кобзиева. Постановка (в которой, кстати, были заняты свше двадцати человек актёров) — её дипломная работа.

          В числе прочих, я присутствовал на показе. Субъективно замечу сразу же: для меня главный «спектакль» происходил в… зрительном зале — «на фоне» сценического действия, и меня, как журналиста и писателя, эффет «искусством тестируемой» публики весьма заинтересовал: на сцене «играли смыслами», а зрители по-старинке хотели уловить «главную идею». Одну, не больше. Они привыкли получать удовлетворение от определённости. Однако времена и скорости жизни вокруг сильно изменились. Бытие — неутомимый жонглёр вечности — всегда предлагает живущим усложнить игру и усложниться самим. Ликующий хаос? Да. Хаос вокруг означает торжество степеней свободы. Остаться собой в этой многозначности можно лишь в одном случае — твёрдо собой владея. Такая банальность. Но, увы. Рабы по-прежнему мечтают «получить право», чтобы владеть другими! Рабы иллюзий, рабы косности, рабы страха. В этом смысле, различий между зрительным залом и сценой почти нет (плохой, знаете ли, признак, не слабее заколдованного круга). Русская школа «игры и жизни» вещественна в искусстве и искуственна в жини: играем правду, живём в роли… (Думаю, читающий поймёт: не по своей воле приходится ставить слишком много кавычек, дабы взять «вторую производную» от русского языка — его контекстную тишину). Я не театральный критик. Однако, избрав амплуа «наблюдателя над наблюдателями», автор нашёл немалую пищу для размышлений. Об этом и пойдёт речь.

 

 

          Содержательные вещи одинаково трудны и в своём создании и при своём прочтении.

          Философия — занятие, несомненно, демоническое. Как и игра на сцене. Борьба знаков в мире значимостей. Они сегодня гораздо охотнее находят общий язык друг с другом, нежели с людьми. Люди — порождения знаков и они ими не управляют. Искусство позволяет имитировать демонические способности. Поэтому искусство имеет совершенно ясный стимул развиваться. И в глубину. И на поверхности. С какого-то момента удержать эти две дороги в одной человеческой жизни становится невозможно. Мир, поднимаясь или опускаясь, делится на богатых и бедных, прежде всего, в мысли, или «в духе», если так кому-то привычнее слышать. Человеческая способность находиться в чём-либо тебя превосходящем или вмещать что-либо тебя превосходящее — это практическое чудо творческих процессов. Настоящий конфликт всегда закладывается не между человеком и человеком, не между правдой или неправдой, сценой или зртелем, нет, он куда невидимее, — конфликт состоит в битве человеческого с нечеловеческим в тебе самом. Кто поможет шагнуть в эту сечу? Побуждающая провокация искусства по сути своей не может быть приятной и рассчитанной на заведомое узнавание.

 

          Замечательную проверку нации на устойчивую преемственность её коллективной памяти и традиций могут дать… обыкновенные виноделы. Присмотримся к хрестоматийным примерам. Как тщательно мастера ухаживают за старым садом и закладываю новый? Какой давности коньяк они пьют сами, как им торгуют и как угощают друзей? Почему они закладывают сегодня бочки, вскрыть которые придётся лишь правнукам? Не правда ли, какая красивая картина на полотне времени! Человек соотносит себя с жизнью в масштабе столетий! Почему? Потому что он добровольно вкладывается в общую непрерывность, но испытывает от этого абсолютно личное удовлетворение. Мастера не меряют время лишь собственным веком, их театр — вечность. Это — высшая дерзость! Богоподобие проверяется отсутствием времени. И, уж тем более, — временности… Ах, Русь! Кто твои виноделы? Они варят брагу и пьют её недозревшей. Так же и с памятью, так же и с прочим «варевом» нашим… Начало и конец в одном стакане!

 

          Самозабвение — бегство от смысла. (Непрофессиональные актеры на сцене, не зная, что делать с «паузами», то и дело хватались за стакан и бутылку, изображая «русскую брагу» — жизнь без памяти. Зал скептически ухмылялся, но отчетливо понимал, что это — правда). Мне всегда казалось, что жизнь — занятие профессиональное. То есть, без сотворения принципиальной новизны в нём не обойтись. Дилетанты же «новизной» именуют бесконечное перебирание ваиантов — всего того, что на земле уже есть. Искусство не даёт новизны, но подводит к ней. Новизна — это сам человек, она рождается из его изменённого внутреннего мира. Собственно, это — всего лишь новый взгляд на старые вещи, который, собственно, и позволяет адаптироваться к старому миру по-новому плюс совершать прежние поступки, но во имя новых знаков и значимостей. Весь фокус в том, что символы сегодня меняются, как погода. Твердь бытия переместилась в область виртуальную — в мир представлений; ценность вещественного многообразия пала пред ценностью разнообразия смыслового. Земная жизнь на наших глазах перестала быть «плоской» — она теперь «многоэтажная». Поэтому мизансцены будней — прекрасная возможность сходить в гости к новым «соседям по разуму». Чтобы сравнить их игру в жизнь со своей и убедиться в главном: единой правды больше нет. Нас окружает плотный живородящий абсурд, который упорядочивается любым принципом. Истина сделалась персональной. У киллера своя правда, у жертвы — своя. Все безоговорочно правы внутри себя! Абсурд позволяет.

 

          В русской транскрипции понятие «дом» — это семья, работа, проблемы жилья и набор привычек. В культурном понимании дом — это… время! Человек, точнее сады его интеллекта и души, полноценно живут именно во времени, а не в пространстве. В России очень тесное время и слишком огромные пространства. Раздолье для глупцов и мерзавцев!

 

          Выгода перестала пониматься в приложении к столетиям. Только здесь и сейчас! Коллапс смыслов в одном миге — то есть, фокус информационных потоков в одном человеке — одинаков и для просвещённого ума, и для цивилизационного дикаря. Что это означает? Только одно: окончательное расхождение «скользящего по поверхности» и «уходящего вглубь». Их не примирит даже смерть.

 

          …Действие на нышних сценах напоминает одноактную жизнь… Что ж, для каждого из нас раздвинулся однажды непостижимый занавес. И глаза увидели. И слух внял. И тогда разум воспылал желаниями. Тем, к чему он был готов. Не более.

          Искусство заставляет желать того, чего ещё нет и быть не может. Это — вера, соблазнение логики на поход в мир абсурда.

 

          Так строится театр абсурда по имени Жизнь. Если, конечно, исходить из того, что жизнь абсурдна сама по себе. Повторюсь, упорядочивают её лишь принципы — бесконечное количество отдельно взятых истин. До недавнего времени было очень удобно: один человек — одна истина. Поэтому правители старались сделать «всех, как один». Но что-то вдруг изменилось: человек вроде бы то же, да «истин» в нём — много… Откуда б?! Большой абсурд породил своё отражение.

          Игры в вещи и слова слишком примитивны по сравнению с игрой в принципы. Они, они, принципы! — набор компасов внутри каждого из нас. И каждый показывает в свою сторону.

 

          Своё мнение, похожее на завуалированный приговор, дала женщина, подошедшая ко мне после спектакля: «Было интересно. Но я ничего не поняла». Это очень хорошая оценка, на мой взгляд. Потому что — самооценка. На ум так и напрашивается сочинить притчу о жонглёре, у которого часто спрашивали: «Какой шарик самый главный?» А грустный жонглёр отвечал: «Тот, что вы держите, не выпуская…»

          Спектакль ослабил в зрителях привычный «хватательный рефлекс» разума. И это его изумило.

 

          Хаос — жонглёр. Он подбрасывает в никуда все принципы разом и не ловит ни одного. Ловят их люди. И уже не выпускают. Так строится в океане абсурда «обитаемый остров» смыслов и значений.

          Абсурд вечен, как истина! Поэтому его нельзя узаконить. Принцип же всегда относителен. Чья-то правда, к примеру, — следовать только фактам, чья-то — только лгать. Обе «правды» равноценны… Все, абсолютно все — святые и преступники, торговцы и их жертвы, алкоголики и профессура, студенты и старики, — все теперь правы!!! Каждый служит лишь своему собственному принципу. Этот балаган действующих значимостей окружает Абсурд — апофеоз демократии.

          На полях следует обязательно заметить, что слишком жёстко регламентированная внешняя жизнь, подчинённая тотальному контролю, драконовским проверкам и соблюдению подавляющих правил, нескончаемым ревизиям и т.п., вообще, происходящая в какой-либо стране Неусыпного Ока, имеет прямо противоположный результат в устройстве внутреннего мира человека — абсурд внутри, свободу, лишённую правил.

 

          Диссиденты среди «незыблемости» неизбежны. Игра многими смыслами в чреве доминирующей, данной раз и навсегда «истины», опасна: «определившиеся» постараются уничтожить «неопределённых». В русской традиции определённость всегда неподвижна, статична, как застывший кусок льда. Жизнь, доведенная до конца, «замороженным» кажется наиболее понятной. Хаос внутри застывших короток и бессилен, поэтому он сверх разумного обожает «вечные» символы в своём реальном окружении: памятники и насильственное самозомбирование — жизнь «на веру».

 

          … Русская познавательная школа воспитана на подражании. Этим она отличается от первоисточников так же, как оригинал от оригинальничания.

          Ситуация перманентного абсурда вокруг не служит и не может служить гражданской социоплощадкой, универсальным субстантом, который бы примирил непримиримые внутренние принципы по-русски. Гражданская война не делает людей гражданами, она разделяети их на враждующих патриотов. Многвековая социальная и духовная гангрена в России воспитала изнаночную гордость людей — кичливость от убогости. Что ж, подражающие всегда спорят друг с другом. В русском варианте — насмерть.

          Печальный феномен России именно в этом — дети её жизненных сцен внегражданственны. (Истерия какого-либо ивнушённого патриотизма не в счёт).

 

          Принципы жизни (а их ровно столько, сколько существует людей на земле) могут существовать бесконфликтно лишь внутри Суперпринципа — единого общественного самосознания. Никакая копия, никакой экспорт идей и принципов извне не смогут решить эту задачу. Они лишь добавят жару в горнило непрекращающейся русской гражданской войны — физической, духовной, интеллектуальной. Суперпринцип — это государство. Его-то на Руси и нет. И не бывало никогда!

          Пусто место замещают (вахтовым методом) инквизиция, надзиратель, чужая власть, спекулятивная доктрина. Чуда не будет, надеяться не на что. Верить в Россию — это позитивное суеверие; последнее, что остаётся для вечно обманутых.

 

          Плоскость уловленных смыслов — карта мещанских представлений. В любом случае, она обширна, но не глубока и даже низка. В России обожают натуральную силу. Пошлые шутки. Сальности. Чёрный юмор. Мёртвых героев и овцеподобный народ. Просто когда нет ничего другого — душа питается падалью, либо промышляет каннибализмом. А чего у нас нет-то? Того, что презираемо: разумной жизни. Одинокие интеллектуалы-подвижники не представляются для нации ценностью. Ибо некому их оценить. Пустынь! Без развитой промежуточной среды — собственной цивилизации — невозможно, например, обменять высшие человеческие ценности на ценности материального мира. Культурная пропасть непреодолима. Этот страшный ров между небом и землёй в России неоднократно пытались завалить трупами врагов, а за недостатком врагов — заваливали собственными.

 

          Что делать с выскочками? До недавнего времени их травили и расстреливали. Сегодня — покупают, предварительно научив их продаваться. Абсурд на земле интенсивно иссякает. Регламент и мода сопрягают ныне живущих до техногенной точности. На кого надеяться? Кто внедрит новые принципы? Случится ли апокалиптичное вторжение превосходящего природно-космического Абсурда в окаменевающий хаос землян?

 

          Можно бесконечно живописать Россию, представляя её в картинках. Но неизбежно приходится повторяться, описывая её «по вертикали» — в действующих принципах.

          Вертикальный путь собственного развития здесь очень узок, он больше напоминает спелеологический лаз с этого света на тот…, отчаянные смельчаки прорываются из мира в мир дорогою ценой, а тело родины-матери слишком уж дородно и лениво — век за веком ему и плашмя хорошо.

          Вокруг и внутри русского абсурда есть что понимать. Беда состоит в том, что — нечем. Жонглёры — без рук, зрители — без голов…

 

          Вы замечали, что сочинительство в России отстаёт от кувыркающейся реальности? Что бы ни сочинил разум писателя — действительность круче. Я имею в виду принципы. Две сотни миллионов принципов на одну страну! И — ни одного повторяющегося. Представления о правилах жизни в России индивидуальны, поэтому-то и воспета любая убогая соборность. Линые представления! Личные правила! Неповторимый, как отпечатки рук, индивидуальный узор ума и действий. Индивидуальность, возведённая в практический абсолют. По эклектичному сочетанию принципов и желаний (я хочу, я знаю, я верю, я полагаю и т.д.) в одном человеке, его безошибочно можно идентифицировать: натура-коктейль — из России!

 

          О! Открывается занавес жизни… И всюду рассыпаны, словно пазлы, кусочки общей картины русского бытия. Как их собрать? И каков изначальный образец? Каков замысел? Никто не знает… Общей картины не существует. Однако сами по себе пазлы так устроены, что могут складываться и без замысла, хаотично, как придётся. Смысл — соединение разрозненных частей, а не стремление к общей картине. Аллегория понятна: пазлы — это отдельные судьбы, а общая картина — образ жизни нации. Вот этого-то у нас и нет. После разрушений-потрясений собираем всегда с чужого образца.

          Лишь иногда отдельные энтузиасты на бесконечном просторе русской смысловой целины вроде бы и соберут нечто своё, и призовут внимание сограждан… Да тряхнёт в этот момент стол русских представлений, и рассыплется всё опять на элементарное. И народятся новые дурачки, которые вновь будут собирать себя с себе подобными. И так — до следующего «смыслотрясения».

          А расторопные управители быстро найдут очередной заёмный образец для подражания: «Складываемся!» Так нас и мнут: то в картину варягов и византийской веры, то в картину французской моды, то стилизуют под немецкие идеи, то «затачивают» под американский порядок. Своей собственной картины (идейной константы, устойчивого образа жизни, собственного культурного зерна) ни одна местная память не имеет.

          Личные принципы — пазл с вырезами. Собрали-разобрали. Абсурд не нуждается в общем замысле.

          Таков и театр в этих местах, он ничем не отличается от жизни. И если мир в России продолжается долго, то на её огромном полотне бытия образуются оазисы первокультуры, «пятна подобий» — общественные школы, течения, явления. И это — предел возможного. Ведь все равно «тряхнёт». В России «одноразовая» не только индивидуальная человеческая жизнь, но и её смысл.

          Всеобщая жажда потрясений — процесс самонарастающий. Чтобы можно было вечно начинающим начинать с начала… Начинать с начала, начинать с начала… Да не со своего собственного. Радость неудачников-пазлостроителей прячется в надежде на новую попытку: свою собственную или даже потомков. А это и есть разрушение предшествующего, полное и безжалостьное смешение уже существующей логики и успехов. Начинание с нуля кормит торопливое воображение щедрее, чем повседневный труд.

          Надеяться, что однажды добрый дядя или святая сказочная сила поставят-таки перед русскими саморазрушителями окончательную картину гармоничного бытия, глупо — эти надежды никогда не сбудутся.

 

          В индивидуальной пластичности русских таится огромный потенциал совершенно другого рода: по-одиночке русские «сложатся» с кем угодно и где угодно!

 

          Мир становится универсален и относительно открыт для новых контактов. А «касса» русских пазлов — полна! И каждый хорошо знает блестящие примеры «самоподгонки» среди тех, кто «изменил себя, чтобы быть ТАМ». В ином примере. Была бы картина! А своё место в чужом полотне «русский пазл» всегда найдёт.

          Ох, занавес, занавес! Надолго ли ты раздвинулся? И кто потянет за верёвочку в конце действия? Кто приведёт в движение твои колосники, чтобы закрыть его навсегда? Смотрит актёришка в непонимании: «Для меня этот занавес падает, или для всех сразу?!»

 

          Сегодня — эпоха тотальных имитаций и помпезных копий того, что уже было. Я бы создал для «нашего человека» классификацию типов. Их всего четыре. 1. Те, кто думают, что они думают. 2. Те, кто верят, что они верят. 3. Те, кто верит, что думает. 4. И те, кто думает, что верит. Этого набора достаточно, чтобы «наши» чувствовали свою планетарную исключительность.

 

          Ах, занавес, занавес! Кого от кого он отделяет? Где мнимое, а где настоящее? Актёры играют роль. Зрители ищут идею. Одну идею, которая бы с ними поиграла… Ни те, ни другие не видят, что идей много и они с удовольствием играют между собой. Люди им не нужны.

          Спектакль жизни, конечно, должен быть правдивым. Но на сцене он не должен копировать правду. Этим отличается искусство людей от искусства абсурда — искусства природы и эволюции.

          У правды и лжи один общий враг — это фальшь. Только она, фальшь, несовместима с принципами. Всё остальное друг с другом быть — может. Гармонию мира, скорее всего, не интересует, в какой цвет окрашены гирьки на её золотых весах. Чёрные или белые, добрые или злые… Лишь бы их вес соответствовал заявленной величине. А то не получится красивого представления у Жонглёра; все шарики в его руках должны быть одной породы.