но накачивали странствующего придурка алкоголем. Впрочем, нет, не за бесплатно. У меня очень внимательно работали уши. Внимательно раскрытыми держал я и глаза, старался, по крайней мере, держать. Таращил. Именно тогда я, пожалуй, сообразил, что самый дорогой товар - внимание.
Потом - не помню.
Потом, помню, Саня-старичок многократно декламировал: «Когда вы видите, какое я говно, я вижу: вам от этого полегче!» И каждый раз счастливо ржал, резко обнажая золотое состояние во рту.
Похоже было на высказывание моего студенческого друга-циника. В его варианте это звучало: «Знаешь, старик, ничто меня так не окрыляет, как чужие неудачи!». Заявление действовало хуже пощечины, поскольку за Сан Санычем я признавал недюжинный талант. То есть рассчитывал на стереотипную добродетель и снисходительность здоровяка. Шиш!
- Саня, а как тебя по отчеству? - спросил я вдруг.
Васильки остановились в своих складках и стали сверлить мою переносицу цветными сверлами:
- Сан Саныч.
Я безотчетно похолодел.
- Вас, юноша, следует учить.
- Учиться?
- Нет. Учить, - многозначительно изрек васильковый старичок. Было ему, кстати, как выяснилось, всего сорок два года, двадцать из которых он провел на «зоне».
Потом - не помню.
Потом, помню, Саня и Чувак прямо через окно вылезли наружу и устроили рядом с помойкой сортир-экспромт. Они сидели очень деловито, с большим достоинством. И текла беседа.
- ...Фадеев-то, говорят, застрелился.
- Ну. Из-за «Молодой гвардии», говорят. Налажал он чего-то там. Потом уж определили. В немецких архивах документы нашли.
- Да нет... Из-за сына он там...
- Вообще-то, конечно... Из-за чего-то не будет... Если только из-за личного.
- Охамели в корень! - раздался истеричный женский крик. Как черт из табакерки, с той стороны помойки выскочила смотритель гостиницы.
Орлы не спеша засупонились и тем же макаром - через окно влезли обратно. Крик прекратился, будто его выключили.
- Учись, студент, - сказал Сан Саныч. - Наглость - второе счастье.
- А первое?!
Насчет первого счастья, счастья номер один, мнения разошлись.
Счастье - это нечто, что всегда остается на «потом».
Главное - помнить!
У каждого на предмет счастья существует своя собственная сентенция. Поэтому так мучителен поиск счастья коллективного. Счастья-социума. А есть, небось, еще большее счастье, страшно сказать - какое!
- Не трогай «фазу». Долбанет, - сказал Барон внутренним голосом и кончиком шпаги ткнул в стакан с плодово-ягодным. Стакан выпал из моих рук, все вокруг окропив.
- Готов, - сказал Санечка.
- Счастливчик, - сказал Чувак. И добавил: - А меня и ведро не берет, понимаешь.
В Тобольске, кстати, похоронены декабристы. Они прилетели сюда на крыльях кандалов в поисках счастья-социума. Но Чувак начала девятнадцатого века их не понял. Не понял, что их благородное стремление к благу - его прямая его выгода. И уж тем более не понял это Чувак из XX века, отвинтивший с могилы декабристов чугунный крест. А это опять-таки свинство. И не зря, наверное, мечтают самые неиспорченные из школьников о любви а-ля Наташа Ростова... Мечтают. Потому что нет уверенности, что не явится вдруг Чувак, не скажет вдруг: «Свекла!» - и не порушит все. Короче, отвинтит счастье прямо по живому.
Может, мы живем неправильно? От выгоды, а не от блага. Не от того танцуем. Ведь логично предположить: если все выгоды собрать вместе - блага не получится. А поделить благо на всех - все равно будет благо. Выходит каламбур: дело вовсе не в шляпе, дело - в общем знаменателе.
...Вечером познакомились. Ночью пообщались. Наутро у всех голова одинаково болит. Общий знаменатель! Почти счастье.
... В начале девятнадцатого века вдохнули свободы. В начале двадцатого - выдохнули. В конце двадцатого - дышать нечем. Почти счастье! Думали: крылья для общего пользования растут, вырос горб. Выносила эпоха в том горбу ребеночка - дядю Борю, Батора... Лица и имена разные, а знаменатель - один: трепещи своими мелкими крылышками, если есть таковые, летай внутри Горба. Такая уж «плоскость». В трех измерениях. Не сразу и разглядишь, если привык мерить лишь вдоль и поперек. То есть крест-накрест. Только так уже не меряют давно. Нет этой мерки. Отвинтил ее Чувак и на барахолке в субботу утром за «полтинник»