К н и г а с л у ч а й н о с т е й
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
5
6
УДК
ББК
Лев Роднов. Книга случайностей.
Русская книга перемен. Санкт-Петербург,
ИД «Петрополис», 2013 г. - 240 стр.
Идея, текст, дизайн – Лев Роднов
Рисунки – Михаил Вахрин
Художник-консультант – Александр Балтин
Книга случайностей – третья книга совместного проекта писателя Льва Роднова и научного издательства «Петрополис» (Санкт-Петербург). Лирико-философская афористика, поэзия, мысли, эссе.
ISBN
Лев Роднов, 2013
ИД «Петрополис», 2013
Спасибо нечаянной силе, что однажды впустила глупца в этот сад, в эту дивную сказку, в мир неведомых линий, вещественных снов, безымянных существ, – и в память его, и в огонь вожделений, и в дерзость мечтаний, и в смертный сей путь, и в обманные грёзы. В безоглядной дороге дорога – твой взгляд. Кто ведёт его ищущий луч, и что держит над бездной его? Бессловесный покой окружает шумящие мысли, равнодушие мира пьёт маятность душ – это капелька жизни! и бессчётность мгновений! – точно влага, уходят в песок дни и годы. Дай же детям своим только то, что поднимет их в рост: и обиду, и меру труда, и азарт безрассудства. Человечность рождается там, где ошибки приводят к любви, а любовь не приводит к ошибкам.
Сад становится диким, когда пропадает садовник. Может, пьёт он вино, или молится в страхе, или просто ослеп от желаний и покинул вдруг место свиданий с судьбой?! Всё случается разом, да не разом даётся. Посмотри! Зёрна проснутся – ростки не оглянутся. В цветущем саду чужой красоты не бывает. А созреют плоды – это судьи пути твоего. Жизнь гуляет по кругу. Взгляд летит в никуда. Время – нянька: накормит и усыпит. Что же дальше-то будет, – скажите! Что же было допреж, – не видать! Как зовут тебя, славный мучитель умов и сердец беспокойных? Роковое, всесильное имя – Надежда!
Свет и тьма, простота или демон, прозренье и миф – только блики стихии вокруг, а стихия – сама тишина. Материнство её неподвластно понятьям, совершенство её терпит бритвенный нимб суеты. Что за чем происходит – ещё не загадка. Для чего?! Вот вопрос без ответа. В мире полюса нет. Значит, нет в нём и твёрдого смысла. Наслаждение бликами да игра в тишину – что ж, и этого хватит, чтоб взгляд твой был прям, и чтоб сад твоей жизни умел ликовать.
Волшебство – это просто длина ожидания. Труд мечтателей делает срок ожидания кратким. Время – дождь бытия – хлещет буйно и щедро. Значит, где-то пустыня уступит, значит, чьё-то зерно прорастёт. Для чего? Для чего?!! Разум слаб, чтоб постичь тишину. Но в объятьях надежды, в ядовитом её поцелуе он найдет то, что ищет, – свет представлений затмит, наконец, остальное. Волшебство – это счастье в конце ожидания. Куколка истины. Вера.
Как удивительно сладко быть каплей! песчинкой! мгновением! Ни место, ни форма ничуть не важны для того, кто во всём безусловен. Счастлива этим природа, счастлив и человек, подражающий ей. Ах, человек! Беглец! Подданный царства теней, посланный в жизнь на разведку. Воин, пришедший погибнуть или добыть в беспощадном бурленьи себя самого. Сколько сравнений! И все они – правда. Потому что нет выдумки там, где выдумкой созданы вещи.
Лидеры рвутся вперёд, лидеры тянут нить жизни иначе; круг бытия разрываем касательной силой, – так он становится старым, и уменьшается, словно петля. Обновления прекрасны лишь в воспоминаниях, в жизни – они прекрасны лицом своего благородства да мужества. Календарные даты, весёлые тосты, обильная пища и время безделья – хороши для забвений. Преображения не вливаются просто так, в путоту, но они обязательно наполняют собой опустошенную содержательность. Именно этим отличается дурачок и фанат от искателя-странника. Надежда на случай легка, как угар фимиама. Авось и аминь – дурачкам всё едино!
Любить свое время непросто. Оно неприятно, как злобный сосед в переполненном поезде. Оно – кукушонок, стремящийся вытолкнуть слабую жизнь из гнезда. И оно – твой единственный друг, который не врёт: ведь надежд на вторую попытку не будет. Страх правит миром, а мир этим страхом торгует. В мгновении бытия кипит небывалая драма событий. И когда она вдруг затихнет – станет слышна симфония тишины.
Решивший сердцем, головой не размышляет,
чутье ведёт вернее, чем расчёт:
«Остановись!» Но в будущее, шепелявя,
любой из нас, как змей, течёт.
Уйду в бега, зажгу поленья, примнёт сапог весенний наст, увы, иного утомленья земля родная мне не даст.
Душа вспарила, кровь стучала, но кто-то в уши говорил: «С концом завязано начало в победоносный лабиринт!»
И негде взять иную волю,
и даже сделавшись иным,
ты будешь пить, как алкоголик, чадящих празднований дым.
Здесь всё легко, как в мире птичьем, убогий холодом согрет, и умник верует в величье, и глупость верует в предмет.
Сплошной таможенною кромкой и ввысь, и вширь разделена гиперборейская воронка – литературная страна.
В бега, в бега! К земле и браге, к простым, как правда, упырям: жить! разглагольствовать о благе,
да слать проклятия царям!
День начат чистою страницей, без предыдущих мутных глав, но скомкан к вечеру. И снится страница новая, бела!
Горят поленья, утекают
в простор и силы, и весна,
горланит ворон, взгляд порхает, усталость в зеркале видна.
Что говорить? Немой рисует,
прикрыв глаза, незримый скит... И время действий не связует, и память рвётся на куски.
Опять сон. Вручает мне человек очень странные часы с многочисленными стрелками: «Вот секундная и минутная. Узнаёшь? Поменьше часовая. Ещё поменьше – годы показывает. Остальные: век, тысячелетие... Смотри, парень, на всё сразу! И пра-пра-прадед твой на эти часы смотрел, и дед, и отец. И ты теперь смотри». Проснулся я, гляжу на свои кварцевые: три стрелочки есть, остальных нет. Потерялись? Или не вижу?
Уши слышат их, но сути слов не имеют. Взор повсюду на них набредает, но проходит насквозь беспрепятственно. Память рада бы их удержать, да не может. Они опыт свой не хранят. Они душу в душе не содержат. Они любят себя изменять, изменяя себе. Тот, кто хищен из них, ищет правду средь слабых. Тот кто слаб, верит в ложь, как в спасение. Безымянным не жаль безымянных. Они праздник от праздности не отличают.
Они могут гордиться паденьем и мраком, они к свету идут по приказу, они верят в вождя, как язычник в болвана. Горе силу дает им, счастье – разъединяет. Зеркала их украшены лестью и страхом. Они славят разбойников в прошлом, они завистью кормят живущего вора. Они якобы лучше других. Самомнение – солнце ослепших.
Мысль убита здесь склонностью к вере. Ну а вера сидит на цепи у надежды. Они странное племя метёрых детей: безутешен их крик, безоглядно веселье. Они ищут чему подражать. Подражая, теряют века. Меж детьми и отцами не пропасть, а мода. Они любят быть копией истин и знаний. Что присвоено вдруг, то им ныне – Отчизна!
Им чужое – не враг. Они строят плохие дороги. Города их в грязи, а селенья в унынии. Они смертью рабов добывают рекорды. Ожидание счастья – это воздух и плоть их безделья. Старики беспокойны, как грозы. Разум смотрится в крах с наслажденьем пророка. Реки их обмелели, и земли разрыты. Они пробуют жить, но, увы, – доживают. Им бы нужен герой, обладающий чудом. Как всегда, – говорят они, – как всегда…
Пре-ображение – жажда их маленьких душ, вечный внутренний зов, что сильнее инстинктов. Образа помещаются в сердце. Им бессмыслица – мать, оправданье – отец. Пре-ображаться – их дикая страсть. Они целым народом впадают в иное, в новый образ случайный, как в пьянство. Они – сонмы актёров на сцене времен. Они ролью живут, и рождаются в роли, и в роли уходят. Коротки скетчи историй их дробных! И спектакли меняются слишком уж часто. Даже нет у них собственных слов для себя. И молитва, и песня, и платье – на время, на миг.
Лицедеи судьбы, подменившие культом культуру. Опираться на прожитый грех – это значит стоять на ногах. Опираться на чей-то мираж – это значит служить балагану. Они так и живут: понарошку! Их вчерашние мысли – в чулане, их прожитые чувства – в земле. Они ждут потрясений, как славы. Но они не погибнут от пуль и разврата, потому что погибель их – сцена и роль. Они – маски и грим, они куколки правил, они – речь, что нашёптана званым суфлёром и званым жрецом.
Похвальба их сидит на плечах похвалы. Нет, не здесь за наитием следует слово. Здесь же люди спешат за привадой отравленных снов! Мотыльки обожают жить вечным мечтанием. Они строят плохие дома. Они сделали целым тюрьму и работу. Они копят заморские деньги. Они могут питаться и манной, и ядом.
Призрачен мир, где фантазия – царь в голове. Они тешат своим лицедейством других. Театрален их жест, бутафорен их мир. Мода сменится вдруг, или сменится царь – декорации тотчас же пере-вернутся. О, судьба подражателей ловких! Все подвластно их быстрой игре: и бездушные вещи, и символ картонный. Они истово счастливы тем, что играют прекрасно: в Бога, в Родину, в миссию первых, в золотую историю сказок своих, в возрождение мёртвых и в охоту на ведьм. Они так поэтичны! Круг игры их велик. Ценность их жизни есть время спектакля. А время их – миг!
Театральность пуста без последних пределов – нарисованный бог нужен им для картинной беды, для погибели и назиданья. Кто же смотрит на них, оглашённых, кто питает их бедный талант? Возрождение – жизнь после жизни – снова прежняя роль в изменившемся мире. Кому быть кукловодом – решают не куклы. Призрак искусства хозяевам служит. Лицедеи же призраку служат! Они сводят на сцене вр-