рианового корня. Ликуй! Знаешь, Лёлик, дети удивительным образом подчёркивают несостоятельность большого мира. Мне всегда казалось, что я сдавал перед этими голопопиками какие-то очень важные экзамены. Голопопики росли, экзамены усложнялись, а я лишь получал один «неуд» за другим. Пересдачи не существовало. Всё здесь полагалось делать с первого раза. А ведь как хочется и второго, и третьего, правда? Увы. Несостоятельность — в бегстве. Или в нападении. Пей, Лёлик, пей. Я думаю о Маме. Для женщины избыток сил опаснее их недостатка.
— Мамамама, чувство несобственной правоты позволяет жить нравственно. Вы ведь на этом, собственно, держитесь, не так ли? А чувство собственной… Нет, я не повторяюсь — я варьирую. И давно уже ничего не записываю. Лёлик почти все свои картины рисовал в воображении и был доволен. Чем я хуже?
— Мама, прекрати звонить по ночам! Ну и что, что такая разница во времени — у меня ребёнок спит! Скучаешь? Что стряслось? Выкидыш?! А Косой что? Понятно… Не казнись, завод ещё не кончился. Нет, обратно тебя не ждём, понимаем что к чему. Здесь такая страна, что если уж вылез из…, из неё, родимой, то обратно лезть уже не хочется. Не казнись, Мама. Ты на верном пути, хоть и противно мне от этих слов. Спасись и спасёшь другого! Ну, вот, так-то лучше. Обживёшься там как следует, мелочь подрастёт, заберешь к себе. Все ок!
— Малышка, это — волки. Люди посадили их в клетку, чтобы наслаждаться их горем и брать друг у друга деньги. Красивые звери, правда? Мы пришли с тобой в зоопарк, чтобы поклясться: никогда больше не приходить сюда за людоедской радостью. В природе волки защищают себя и не защищают своих детёнышей. Знаешь, для чего? Для того, чтобы детёныши тоже могли защищать себя. Дочь, перед тобой — учителя. Они живут в тюрьме. Когда они жили на воле, то были примером свободы, а теперь они — пример стыда. Отойди от клетки! Стыд, если у него есть зубы, кусается!
— Упала — вставай. Правильно, молча. Жизнь — это мера препятствий. А я, дитя, лишь приглядываю, чтобы эта мера была посильной для твоего малодушия — «не могу-не хочу». Разумеешь? Опять упала? Та-а-ак! На кого мы в этой жизни надеемся? Повторим многократно: только на себя! только на себя! только на себя! Знаешь, почему так надо? Потому что тебя, милая, ждёт мир, который не станет лучше, чем сегодня. Он будет ещё хуже. А ведь каждому человеку хочется жить счастливым. И тебе захочется. И мне хочется, чтобы у тебя всё сбылось. Значит, есть лишь один выход: духовная природа и сила законов внутри тебя должны превышать давление, идущее от хищников и дураков снаружи. Управляй своими силами, дочь, чтобы управлять хаосом вокруг! Так говорил твой отец, даос Лёлик. Светлое ему: «Ом-ммм!»
— Глупость не лечится, не исправляется образованием и не поддаётся воспитанию. Я о вас говорю, Генерал. Зачем вы купили посудомоечную машину? Чтобы сократить и без того невеликие квадратные метры этой кухни?
— Вы знаете, чем отличается любовь родителя или воспитателя от любви бабушек к внукам? Она отличается ответственностью! Старики — безответственны по отношению к ребёнку! Я неожиданно сделал это открытие, наблюдая за вами, Мамамама. У пожилых людей уже нет сил, чтобы вести за собой молодую, энергичную жизнь, и нет прежней скорости, чтобы играть с юной бурей на равных. Поэтому все старики балуют чад — развращают их, добывая, таким образом, наслаждение для себя самих. Все дети — начинающие безмерные эгоисты. Все старики — законченные безмерные эгоисты! Это-то их и роднит. Саморазврат, Мамамама, слаще самообмана!
— Лёлик! Кис-кис-кис! Выходи, гад, из-под дивана. Дщерь, прекрати охотиться за папашей! Ты выдрала ему усы и брови, а он даже не пикнул. Выходи, Лёлик, у нас сегодня на обед красная рыба. Кис-кис-кис! Лёлик! Лёлик, я тебе хокку прочитаю, только что сочинил: «И лишь борцам Бог не даёт свободу, играя с дерзкими «на славу» — в поддавки». Вышел? Ну и видок! Кошак без усов — лысый кот.
— Мамамама, ваша порядочность меня восхищает, а ваша настойчивость приводит меня в бешенство. Мы не будем крестить ребёнка. Охотно объясню, почему. Во-первых, все ближайшие её родственники-даоходцы против этого акта. Кроме Генерала, наверное. Впрочем, его никто не спрашивал. Во-вторых, я, её ближайший духовный родственник, бдительно стою на защите молодой и неокрепшей души от посягательств на неё со стороны всевозможных «духоедов». Вы мою позицию знаете. По вашим представлениям я, возможно, человек, тоже верующий. Но я не верю в религию. Религия — это не Бог. То есть, как это бояться нечего? Ритуалы — штука далеко не безобидная! Макнёте в купель, накинете на шею «духовный ошейник» — крестик, мол, что особенного? А душу из человека — вынете и отдадите её служить навеки в околоземное рабство. Старая технология! Кому-то очень удобно этим пользоваться: апофеоз рабства — жизнь в одинаковости. Вы же знаете. Впрочем, смиренным рабам их положение нравится; духовная смерть рисует бесконечную перспективу. Ах, Мамамама! Религия — это война с собственным народом, с его способностью мыслить. Коллективную личность намного проще склонить к вере, чем к думам. Вы, Мамамама, старушка мыслящая, но это — исключение, а не правило в вашей системе. В армии, например, тоже изредка встречаются мыслящие головы и горячие сердца. Но они очень страдают от того, что бездушная система их «переваривает». Ну-ка, дитятко, продемонстрируй, что у нас получается в результате переваривания? Сиди, не вертись, какай. Мамамама, почему вы не страдаете внутри системы, — загадка для меня! Можно верить и действовать, можно думать и действовать. Но! При одних и тех же внешних обстоятельствах действия получаются — разные. Фанатизм — факел всех конфликтов. А разум, болеющий фанатизмом, опасен чрезвычайно, аки демон во плоти. Лёлик подтвердит, он теперь созерцает невидимые слои бития непосредственно. Лёлик, ты где? Ш-ш-шшш!!! Браво, скотинка! И, кстати, Мамамама, если уж вам так неймётся увеличить свои ряды, я разрешу вам крестить кошку. А что, слабо? Тоже ведь душа живая… Скучно в раю без любимых питомцев. Ой, как мы замолчали! Ш-шшш-шшш!!!
— Лёлик, у меня на душе погано — я Мамумаму оскорбил. Козлищем стал! Не сдержался. Война идей. Война, вечная война! Эх, Лёлик, на небе убивать ещё противнее, чем на земле. Тошнёхонько! Генералу, что ли, позвонить? Пойдём, Лёлик, к телефону и к нашей валерьянке. Спасёмся изнутри.
— Дочь, я не позволил тебя крестить. Это — не грех. При этом я нахамил твоей бабушке — это грех. Ты ещё ничего не можешь мне сказать в утешение. Но я знаю точно: «прописка» в религии — тавро несмываемое… Девочка, я заболеваю, у меня возникает худшая из аллергий — аллергия на жизнь. Нет, не слушай меня: человек с плохим настроением — преступник. Да, да, преступник: он убивает свет и радость вокруг. Лёлик, помнишь, мы говорили о том, что от поганца могут получаться «волны смерти». От меня — получились. Эх, дитя неразумное, оттого и доверчивое ты… Нечего тебе к этому добавить, да? Что ты говоришь? Па… Что-что?! Папа! Ну, вот, приехали. Ещё тошнее стало. Иди ко мне, девочка, я тебя на руках поношу. Сил больше нет строгим быть. Па-па! Ха-ха-ха! Чудо моё! Па-па-па-па!
— Никто к нам не приходит, всех-то мы с тобой разогнали. И Мама не звонит из своей Америки. Одиночество уже пришло, а личный космос ещё не вырос. Неправильно это. Одиночество и космос должны быть одного размера, дочь.
— Лёлик, заткнись! Если я принесу тебе кота, то ты произведёшь дюжину котят, а топить их в унитазе я не умею. Терпи. Скоро пройдёт, тело у тебя, как всегда, немолодое, так что кошачий климакс уже не за горами. Ну, что ты раскорячился, как депутат на трибуне? Терпи! Хочешь, я тебе телевизор с сиськами включу? Не хочешь — как хочешь. Брысь под диван! Эх, малышка, представляешь, какую шутку сыграла с нами природа? Она нас, видите ли, «заводит»! Так же точно, как я завожу тебе железную курочку: ко-ко-ко, — пока завод не кончится. Природа — мать! А природа человека — пере-мать! Чувствуешь принципиальное различие? Молодец, дочка. Лёлик, заткнись! Пожалуй, природа внутри человека похуже будет, чем аналог снаружи: и шири-то там поуже, и выси-то пониже, а безусловного источника жизни, солнца, так и вообще нет. Лёлик, у тебя внутри солнце, или царство тьмы? Ш-шшш! Заткнись! Дочь, ну-ка брось в гада погремушкой. Молодец! Снайпер, а не девочка! Маленькая, мы любим животных, потому что они не мешают нам их любить. У них нет никакого предварительного сценария любви для себя, как у людей. Лёлик хороший, правда? Он нас любит такими, какие мы есть. А мы его любим только таким, какой он для нас удобен. Знаешь, самый страшный зверь на земле — это человек. Так говорил твой дедушка, мой папа… Пардон, не твой дедушка, но всё равно мой папа. Па-па! Па-па! Говори, говори, малышка. Пусть жизнь твоя будет долгой-долгой, чтобы за это время из тебя успели высыпаться все ненужные слова, все мысли и все желания. И тогда ты превзойдёшь в искусстве самообладания нашего позорника, Лёлика. Ты не будешь просить кота публично. Я сам это понял с большим опозданием: право, не стоит жениться по пустякам.
— Мама? Туки-туки! У меня нет таких денег, чтобы звонить в Америку с квартирного телефона. Но я звоню. Мамамама волнуется: ты вдруг замолчала для всех. Ты от нас отреклась, или что-то случилось? Мама… Как это… бьёт? Косой тебя бьёт?! Мама, заяви в полицию и немедлен-