нуть равновесие в душе и в обществе? Что ж, для этого цена смерти должна быть равна цене жизни. Но где это вообще возможно сделать? Ой-ой! В проповеди? В забвении? В искусстве? В диктатуре? И да, и нет. Есть лишь одно волшебное место — наше настоящее: жизнь и смерть сходятся только в мгновении! Ты знаешь. Остальные места — колдовские. В мгновении хаос застывает, наконец, и финальное чьё-то дыхание шепчет: «Дорогой! Дорогая!» Ради этого стоит из мгновения выйти, чтобы однажды вернутся в него богатым. М-да… Без поэтического языка всё-таки никому не обойтись. Язык намёков удобнее чертежей.
Например. Персональный Апокалипсис. — Эй! Как гаснет в человеке свет? Он, между прочим, гаснет в нём персонально. А почему человек «горит» от любви в одиночестве? Потому что в толпе он горит от ненависти. Почему грубого варвара «тошнит» от высокой культуры? И наоборот. Почему?! Удивительно. Мёртвое тошнит от живого, живое тошнит от мёртвого. По этому простому и понятному признаку мы сможем отделить отдно от другого даже в самих себе. Апокалипсис — и впрямь катастрофа целиком внутренняя. Рвотный рефлекс — его гонец. А дальше, как по нотам: «внутренняя катастрофа» выходит наружу и превращается в разрушительные поступки.
Например. Нищелюбие. — Знаешь, в чём состоит феномен неволи и рабства? Тюряга даёт своим деткам чувство социальной общности при минимуме жизненного потенциала. Особый эстетический путь порождает убогость духовной тюрьмы: наслаждение скорбью, общение через горе. Тьфу! Прославление терпения и смирения — смерти в рассрочку — со смаком. Тьфу-тьфу! Такое искусство и такая вера исправно служат роковому финалу… Ну да, осуществляется тот самый, специализированный эволюционный «заказ» по производству Последнего Архетипа. Смерть как философское понятие выходит на авансцену, чтобы дать миру мир. Бред, правда? Остаётся лишь надеяться, что не последний… Чёрт побери! Из жизни в жизнь есть лишь один путь — ну, да, именно он… Глаза закрыть всё-таки придётся. Хотелось бы видеть в этот момент рядом с собой… Землю? Небо? Кого-то? Не скажу, не смогу сказать, куда именно глаза повернутся. Зато легко перечислю тех, кого и что видеть точно не захочу. Ненависть предметнее любви. М-да. Все мы здесь — «подельники эпохи»... И друг другу надоели, потому что все — одинаковые…
Например. Дать труднее, чем взять. — Наши головы распухли от перепроизводства всяких «ценностей». Тупеем от избытка. А у так называемых творческих особей проблема того хуже — не могут избавиться от того, что сами же натворили. Их мучает интеллектуальный и духовный «мастит», избыточность внутреннего содержания, отчего господа творцы делают оригинальные преступления «наоборот» — придумывают насильственное навязывание содержаний. Перформансы какие-нибудь. Умора! «Свобода» творческого бытия как бы прошла точку своего наивысшего равновесия. И творцы вдруг осознали: рабство сегодня не в тривиальной бедности, рабство — в невозможности «отвязаться» от тех, кому предназначено «дать».
Например. Как первому не стать последним? — Ну, тут всё просто. Стал ты, допустим, первым министром. Сразу же возникает вопрос: как не стать последним негодяем, последней сволочью, последним лжецом? Испытание избытком труднее, чем испытание неудовлетворённостью.
Например. Односмысленные и окаменевшие. — Значит, так. Инвалидов на земле гораздо более того, чем мы привыкли о них думать и знать. Инвалиды — это люди с ограниченными возможностями: в духе, в мысли, в мечтах… Их, таких вот, огромное количество! Практически каждый! Поэтому что удивляться, если и общество существует с ограниченными возможностями: в духе, в общении, в государственном устройстве, в совокупных общественных мыслях и желаниях. Логично? Логично. Хуже того! Общество «ограниченных» порождает жуткого монстра — безграничную государственную власть. Не дурака — непредсказуемого придурка. Демонического зверя, не связанного никакими границами ни на земле, ни в небе. Ты же знаешь: в этой «односмысленной» темноте, в интеллектуальном аду, в тюрьме для души спасаются по одиночке! Один, как все. А вот бунтуют — массой. Все, как один. Люди с ограниченными высшими возможностями очень опасны.
— Человек… Театр одного вахтёра… На бесконечном поле времён вспыхивает единожды бесконечно малая точка… И когда мы вспоминаем о ком-то, сосредоточившись только лишь на этой микроскопической вспышке, то много ли сможем увидеть? Возможно, высоту человеческих достижений, да интерпретацию «ландшафтов» его внутреннего мира. Именно внутренний мир — не вспышка и не точка. Мир — это мир. Он большой. Но и этого мало. Картина слишком не полная. Поэтому, вспоминая человека, полезно оглядеться вокруг, используя «точку» чьей-то жизни, как центр наблюдений и отсчётов, от которого можно и вдоль, и вдаль «поводить» радиусом знакомств, представлений, видимых и ощущаемых картин. И в этот жизненный «захват» обязательно попадут те, кто живут подобно: други, имеющие внутреннюю вселенную и высоту воплощённых плодов — те, кто не сосредоточен лишь на себе, а умеющий так же «поводить» подобным «радиусом» вокруг. Именно благодаря экстравертам осмысленная жизнь имеет удивительное «сцепление» и за столом, и в путешествии, и в разговоре, и — в памяти.
— Повсюду мертвенные меты кричат не значимому: «Значь!» И бездыханно тело жертвы, и духа лезвие — палач.
— Оммм!
— … Всё пусто так, как будто пустота уже наполнилась пустотою. А я слишком полный собою, я — снаружи…
— Оммм!
— Ты скажешь больше, если сможешь говорить молча. След символа превосходит следы в камне. Один исчезнувший, всех-всех явившихся оставит в дураках!
— Оммм!
— Не до работы нынче мне. Я утомлён прогулкой. Коль хочешь общей жизни — разденься, рядом ляг и спи.
— Оммм!
— Не способный умереть от стыда, умрёт от боли. Ик! Ик! А также: молодая жизнь лучше молодой смерти…
— А-а! Вот почему почему все боги ходили голыми!
— Между прочим, Будда показал мне кое-что.
— Со всяким может случиться.
— Знаешь, он показал мне первобытную землю, сначала только океан, а потом сушу и второй океан — атмосферу над всем этим. И в первом, и во втором океане завелись звери. Сначала страшные, потом получше, вроде нас с тобой, но всё равно страшные.
— Детскую энциклопедию читал перед сном?
— Нет. Думал об информационной среде… Об информационном океане. Это — океан номер три. Атмосфера, которой «дышат» наши мозги. В ней плавают, ползают и летают самые страшные существа — звуки, слова и картинки. Жуткие хищники. Они охотятся и жрут всех, кто успел народиться в предыдущих двух океанах.
— Дочь, как ты считаешь, почему человек назначил себя сам «венцом природы»?
— Потому что он всех убивает!
— Всех?!
— Конечно! Даже себя.
— Отныне я выступаю на защиту всего канонического!
— Что вдруг? На незаслуженный отдых потянуло?
— Раскусил одну вещь. Общество всегда деградирует, если теряет свои константы. Понимаешь, не всё в опыте новой жизни должно быть изменяемо. Не всё! На практике получаются лишь крайности. Одни дураки вообще ничего не дают изменять, а другие меняют так, что всё летит к чёрту. У нашего общества нет «мозжечка», поэтому искусство прямохождения и равновесия для него недоступно.
— Точно! Я всегда говорил, что гиганты мысли и карлики духа в наших местах — это одно целое. Без бэ!
— Скажи на милость, является ли опыт собственным, если его передача осуществляется в каноническом, неизменном виде? Именно так получается «неизменный» на все времена человек. Именно так продолжается вечно застой в небесных мыслях, от которых рожается ложь и скука внизу.
— Завидую твоему молодому задору.
— Я не хочу «застывать». Борьба идёт за возможность свободного роста. Каноническое — это всё, что уже сбылось. На него удобно опираться, когда рвёшься дальше… А сбывшееся не имеет права на первенство!
— Твоё небо — это текст. А теперь ты хочешь сделать над ним большой и загадочный кроссворд — контекст. Так?
— Наверное. Картинки я всегда беру местные, а их звучание хочу услышать как часть космической симфонии жизни…
— Ага. А козлища, значит, наоборот, выставляют свою не менее звёздную дребедень на кокардах и кителях и, трясут рогами, и требуют петь встречный гимн: «Ме-е-естные мы! Ме-е-естные!» Громко и публично. Козлища, батенька, твой благородный порыв легко переворачивают, у них тоже нет никакого «мозжечка».
— Ну, а я что говорю? Опоры нет! Подмены и потрясения — это не Дао. Каноническое разрушили.
— Тебе сегодня лучше?
— Да, спасибо. Сегодня я страдаю растроением личности. Вчера страдал раздевятерением. Для полного возвращения к традиционной дуальности ста монет будет достаточно.
— Пьяница!
— Кто бы говорил! Я беру кое-что в желудок, а ты берешь в голову. Мы братья, дружок. Послушай-ка последнее. Принадлежит перу неизвестного автора: «Рождённый в царстве смерти тусклой, бессмертен в том, что он един для шторма чувств и мыслей узких. И — потому непобедим!» Ну как, впечатлился?
— Береги сахасрару, дружок.
— Девочка! Удовольствия не должны повторяться! Именно так они превращаются в пороки.
— Но ведь удовольствия могут быть разнообразными…
— Это — разнообразие пороков!
— Ты только послушай, что ты наворотил в эпиграфе: «Друзья становятся партнёрами, чтобы дружба поднялась высоко — выше времени и повседневности. Союз ТАКИХ единомышленников — это небесный фундамент, на который уверенно опираются наши земные дела». И тебе не стыдно?