.: 1 >

ПАРИЖСКИЕ МАТАНЕЧКИ
(роман с прононсом)

Оксане, жене моей, посвящаю (посвящение «до»)

ПРЕДИСЛОВИЕ


Действующие лица:
земляки — земляки;
французы — французы;
в эпизодах — эпизоды;
от автора — автор


Они пригласили меня посетить Париж. Они не были против.

Самолет компании “Air-France” приближался к аэропорту Шарля де Голля. За сутки до моего появления здесь, в здании аэровокзала, рухнула крыша.
В полете французы, тяпнув дармового винца, танцевали в салоне, бродили кто куда хотел, а когда шасси коснулись бетонной дорожки в конце — дружно зааплодировали. Жизнь для французов — спектакль.
Первое, что я почувствовал на чужой земле — вернуться! немедленно и без сожалений вернуться! Русское племя, к которому принадлежу и я, навязчиво и давно сравнивалось в моем представлении с насекомыми. Живучими, неприхотливыми, размножающимися где угодно и на чем угодно. Но что хуже всего — насекомые не поддаются дрессировке. Они бесстрашны, бесцеремонны и необучаемы.
Такой пессимизм в самом начале.
Начинать разочарованием выгоднее и полезнее, чем наоборот. Это не заниженная самооценка себя или нации, это, скорее, констатация конца. Любое продолжение темы после этого — тоскливые разговоры о предназначении, надежде и Боге — овеществление тоски. Жизнь после смерти бессмысленна.
…Негр в окошечке паспортно-визового терминала, не канителясь и почти не глядя, шлепнул в загранпаспорт штамп и открыл турникет. Всё. Я во Франции. Без восклицательного знака. Просто точка. И, кстати, где мой чемоданчик, багажик мой где? На транспортной ленте он крутился, никем не охраняемый и не выдаваемый в соответствии с биркой. Подходи, кто хочешь, и бери. Ну, я и взял. Свое собственное. И все остальные так же взяли.
Люди здесь контролируют себя.

Всё очень дорого. Хорошо, что это всего лишь сон.
Автор сна — мой старый друг, парижанка с десятилетним стажем, актриса, певица. Человек, ставший человеком в одиночку и на чужой земле. Пластический подвиг. Лингвистическая небылица: Совершенная думает (думает!) на нескольких языках сразу, в зависимости от задачи: какие именно чувство или мысль требуется выразить. На русском, например, нет слов и определений для многих состояний совместной утонченности. Не предусмотрено.
Словно и впрямь борюсь с неодолимым сном. А вдруг будут сновидения, течение которых нам не подвластно? Не спать! Не спать! Но глаза уже закрылись, уже сделался я беспомощным в чужом мире, уже поплыли, как в кино, монтажные сцены, синхроны и паузы, крупный план и средний; темно вокруг, кроме экрана. Но увы, не я киномеханик, и экран — не моя стихия. Я где-то между. То ли стул в зале, то ли тень от него.

Ладно, пора осмотреться. Центр Парижа, маленькая комнатка, очень уютная, на втором этаже. Будто бы вижу, будто бы вижу… Так всегда говорят, когда сон рассказывают, чтобы легко и сразу объяснялись нелепицы и небывальщина. Имена и даты во сне не важны: будто бы ведь всё! Узкие улочки, мостовая из небольших гранитных камешков, негры, велосипедисты, вежливость и… желание проснуться: немедленно, в привычном своем углу с крошками, паутиной и темной сыростью. Насекомые боятся света. Ах, какой яркий сон!!! Будто бы, всё вокруг — будто бы…
— Я приготовила вермишель с помидорами! — празднуем встречу во сне. Совершенная выступает в главной роли.
Будто бы появляются у меня ключи от квартиры, проездной на метро и автобус, будто бы надеваю я на себя чужую футболку, немо улыбаюсь и раздаю сувениры. Во сне всё можно, поэтому хорошо, если наяву ты успел научиться кое-каким “нельзя”. Сон от этого только выигрывает.
Будто бы ведут меня, уставшего и хмурого, в ночь, в театр с прожекторами и балконами, на джаз-сейшн. И там играют. И очень хорошо. Но я мыслю не музыкой, я мыслю словами. Русскими словами. Заклинаниями, которые ведут к действию. Здесь нет заклинаний, здесь всё — действие. Везет же людям: музыка не нуждается в переводчиках. А я нуждаюсь.
Будто бы жвачка прилипла к зубам, будто бы надо всё время помнить о присутствии собственного вида и отсутствии личного запаха.
Господи! На часах по-нашему уже четыре утра. Французы аплодируют джазу. Наконец-то! Скоро я приземлюсь на матрац, постеленный на полу, рядом с кроватью “приглашающей стороны”.
Будто бы я еще успею сказать, извиняясь наперед:
— Знаешь, я иногда храплю.
А она ответит:
— Ничего, мой тоже храпит.
Будто бы мы успеем позвонить домой, и Родина растерянно сообщит: “Была у нас гроза. Вся аппаратура сгорела”.
— Ничего, — скажу я.
Всё нормально.
Уснуть во сне еще разочек — не лучшая примета. Я и уснул. Будто бы, конечно.

Утром хозяйка сообщила:
— Ты храпел всего полчаса.
Это порадовало. Прогресс несомненный. Она уходит жить к друзьям, к другу, он какой-то известный писатель, Француз, пьющий по-русски, потому что любит Россию и путешествует по ней велосипедом. В общем, брат, как мне почудилось вдруг.
Сон — вдруг! вдруг! — автобус № 68, Лувр из окна — мимо, Версаль из окна — мимо…, — вдруг, вдруг: мансарда, винтовая лестница на чердак, стертые деревянные ступени, деревянные балки, источенные короедами в XVI веке, — вдруг! вдруг! — хозяйка мансарды Стефания да болгарская актриса, говорящая на французском. Черт побери! Вам когда-нибудь снились сны с непонятным языком? Надо отдаться обстоятельствам, чтобы стать невидимкой; участвовать не можешь, наблюдать — пожалуйста.
Наблюдаю. Репетиция какой-то миниатюры. Девушки играют замечательно, отрабатывают нюансы, работают. Вот и я увлекся, стал соучаствовать, подал реплику… Что-то невидимое рухнуло! Будто привидение материализовалось. Совершенная шепчет украдкой и ехидно:
— У этой пьесы уже есть постановщик.
Ладно. Как на бетонной полосе: в ладоши хлопать можно, за штурвал хвататься — преступление.
Стефания молчит, хотя заметно, что репетиция ранена, полет и впрямь рухнул, остались: работа, профессионализм, выдержка. Работают дальше, постепенно набирают разгон, входят в прежний кураж, но… уже в соседнем помещении. Нетонкой моей натуре предложено пить чай с женьшенем.
У кого-то есть ангел-хранитель, у меня — ангел-воспитатель.
— Еще ни один русский не удержался от желания посоветовать!
Законы сна особенные: рот на замке, а видишь и с закрытыми глазами, а слышишь и в тишине. М-да… Насчет слышишь ошибочка вышла. Взаимонеприятный урок: самостоятельная жизнь от непрошенного соучастия морщится. А где-то это самое “соучастие” заместо тверди. Где-то я эти места уже видел, вот только вспомнить не могу; память во сне отшибает сильно.
Стефания подарила тетрадку, чтобы я с бумагой по-своему разговаривал. Три часа наедине с авторучкой пролетели, как миг!

Вечером зашел за мной Француз. Чуть-чуть говорит по-русски. Научился во время последнего своего пешего путешествия от Якутска до берегов Индийского океана. Француз повторил путь одного беглеца: от сталинских лагерей до буддийского храма в Тибете.
Француз тоже выясняет свои отношения со смертью. В последней его малоформатной книжице три страницы текста и сто три — рисунки: вариации на тему повешенных. Например: край яйцеклетки — дуга в углу страницы, а к ней со всех сторон стремятся петельки-сперматозоиды. Или еще: висельник-снеговик, петля на месте, а от клиента остались шляпа лишь да нос-морковка. Растаял, обвел Косую на ее же лад! Когда талантливый человек шутит мрачно, то глубина шуток получается страшенная, бездна. Ну, как небо, только ночью и без звезд.
Вечером Француз показал в Парижском Географическом Обществе фильм о своем путешествии. Профессура хлопала стоя, воздавая должное автору, не утонувшему в Сибирских болотах, не сорвавшемуся с немыслимых скал, не погибшему в монгольской пустыне.
Говорил Француз перед аудиторией блестяще, можно было не знать языка, а просто смотреть на лица двух сотен слушателей, избранной парижской публики. Он реконструировал подвиг советского зека, повторил его путь на земле. А в чем твоя-то “зона”, Француз? Почему и куда ты торопишься?

Была настоящая овация. Он ведь залез, загнал себя в петлю смертельного риска и сам же из нее вылез. Содержания и новизны в мире не прибавилось. Но что-то произошло. Французы умеют гордиться достижениями другого, как своими собственными. Гордость — цемент, делающий человеческие песчинки нации монолитом. Кто-то же должен вырабатывать эту “связку”?! Не в прошлом времени, как в России, которая умеет гордиться лишь мертвыми, а здесь и сейчас: влез и вылез, взлетел и сел, закрыл глаза и вновь их открыл… Вещи отражают свет, и этот свет играет во мне отражением сути вещей.

Француз, возбужденный, пошел празднично ужинать в честь победившей жизни, а я заблудился в Париже, впервые оставшийся без провожатых. “Экскьюз ми! Хелп плиз!” — обращался я не раз к словоохотливым и доброжелательным прохожим и произносил название своей станции: “Блёанж!” — так, словно мне только что перебили переносицу. Впрочем, больше вербального контакта помогал жест — я тыкал в карту метро, в заранее обозначенную точку и по-русски уверенно произносил: “Здесь!”

Вечер. Мой дом в трех минутах ходьбы от “Мулен Руж”. Крылья ее сияющей огнями мельницы вертятся с неутомимостью человеческой страсти. Со всех сторон на улице Пигаль кричат неоновые надписи: “SEX”. Приложив руку с обручальным кольцом к груди, как чудотворную мощь, смело иду сквозь строй зазывал. Иногда зазывалы привязываются, но тут же тают в моем сегодняшнем сне. Окольцованные мощи действуют хорошо. Простит-

.: 2 :.