отвечу на вопрос: «Зачем?»
Почему временно? Потому что таких умников, пожалуй, много и скоро над поверхностью болота станет тесно от «выдернувшихся». То есть болото прирастет на толщину жизни одного поколения. И снова на Большой Медведице закачается светящаяся табличка.
Короче говоря, путешествовать «в толщину» утомительно и небезопасно. Небезопасно для души. Есть такая субстанция.
Я понял: надо путешествовать «вдоль». В плоскости! Путешествовать и искать «прокол» туда, куда надо 6ы выдернуть себя за волосы. И спокойненько так в этот прокол забраться. Без лишнего риска и жертв. Ведь при самовыдергивании можно запросто оторвать собственную голову. На худой конец, просто остаться с лысиной.
Родители только ахнули, когда чадо сообщило о своем скоропалительном отъезде.
- Куда? Зачем?!
Ответить я мог только на первый вопрос, да и то весьма приблизительно: за Урал, на Восток... Собственно, роль Иванушки-дурачка мне нравилась. Вокруг восемнадцатилетней персоны появился сосредоточенный интерес: не шизофреник ли?
- Зачем? - не унималась мать.
- Хочу посмотреть... - твердил я неопределенно.
- Пусть на кулак соплей-то помотает, - положительно, но неодобрительно кряхтел отец.
Дальше - пуще.
- Ему ж денег на дорогу надо.
- Дай сто рублей. Пусть на аккредитив положит.
- Не возьму - это уже мой голос.
- Молчи, издеватель.
Неожиданно отец ударился в воспоминания.
- Эх, помню, в детстве мы наших деревенских лошадей угоняли. Угоним - пасем их, ухаживаем, моем, сами купаемся. Знаем, что потом по заднице вожжами получим, а все равно счастливые. - Отец набрал полные легкие воздуха и заорал, как в лесу:: « О-о-о!
У-у-у! Полюбил цыганку я!..»
- Придурки! - Тут женское терпение кончилось, с матерью началась истерика и она, выразительно треснув дверью, ушла плакать на кухню.
- Ладно! Поглядишь на мир, встряхнешься и - за учебу, - отец обнял меня за плечи, улыбнулся. Я услышал, как на сердце у него скребут кошки.
К тому времени я уже, конечно, имел кое-какие представления о мире. Возможно, что в каждом таком построении-представлении чистой концептуальности было процентов на девяносто, остальное - кое-что из действительной жизни.
Авторство первой концепции принадлежало моему другу-цинику Сан-Санычу-сан. Она именовалась «Теория каки». Каки в смысле дерьма. Под последним понимать следовало не только прямой продукт отходов, но - шире. Метафоричность! Воображение! Оригинальная вещь!
«Теория каки» давала право считать себя счастливым и быть таковым в самый неподходящий момент, в cамой распоследней ситуации. А именно. Сан-Саныч объяснял на пальцах: «Слушай внимательно, студент. Для того, чтобы заболеть дизентерией, тебе надо зачерпнуть стаканчик из навозной жижи и залпом тяпнуть. Но ты не заболеешь дизентерией на авось, потому что в стакане, скажем, собралась только тыщонка-другая тех самых микробов. Этого мало. Организм привык к тому, что существовать приходится в сплошной заразе, и когда ее мало, он попросту не чувствует. Что она есть, что нет. Тут даже польза в чистом виде: хочешь пить - пей. Ну, а как же с дизентерией-то? Надо, чтобы в стаканчике собралось не меньше, скажем, миллиона палочек-гадиков. Вот тогда все. Тогда точка. Потому что критический порог - дело серьезное.
Теперь мораль. Поскольку вокруг и видимое, и не очень видимое дерьмо - надо помнить о критическом пороге употребления. Хочешь пить - пей. Удовлетворишь потребность. Это польза номер один. Обманешь опасность. Это польза номер два. Научишься умеренности. Это вообще счастье!
Короче. Встретишь каку - не ешь все сразу. Понемногу и с перерывами».
Выходило так: без дерьма вообще ничего не бывает. Все дело в сочетании количества и аппетита. Если количества много -это конец, если аппетита много - это тоже конец. У меня был перебор с «микробами» родительской опеки, внутреннего самовопрошания и академической неуспеваемости по причине не то лени, не то, действительно, головной боли. Собственно, я сам себя чувствовал микробом, значит, пытался доказать свою значимость, значит, хотел найти свое предназначение, как говорится... Предназначение?! Какое? Чтоб от моего существования прохватило кого-нибудь, что ли? Но меня все употребляли без меры и без опасности быть прохваченными. Мне не нравилось, что меня едят, а я - безвредный.
Остальные концепции - собственного производства. Производством служили: несчастная любовь, первое разочарование в окружающем и первые уроки диалектики добродетели - почему сапожник всегда без сапог?
Лучше - по порядку.
В силу явно пуританского уклона в моем воспитании мои любовные порывы гораздо легче устремлялись в теорию, нежели в практику. Правда, учебник по акушерству я изучил по картинкам еще в шестилетнем возрасте... От шести до шестнадцати мать ладонью прикрывала мне глаза, если на экране целовались...
В девятом классе меня на катке насильно поцеловала одноклассница. Год я обращался с этим сигналом «теоретически», а когда решился ответно на чувства - она уже целовала другого. Сначала у меня чуть сердце не лопнуло. А потом понял: любовь дает крылья, но если ими не замахать сразу, то они превратятся в горб. А горб - это или неполучившаяся семья, или неокончательная ссора, или этакая эго-иллюзия о том, что всё зависит от тебя, от твоего лишь хотения. Дудки! Подлость горба в том, что он на самом деле был когда-то крыльями. Об этом сохранилась и память, и чувства. Хоть на секунду, но - был же! И вот тогда появляется надежда и приводит за собой терпение. Но это не массовый путь. Не общественный. Крылья из горба вырастают только в результате чуда и в единичном варианте. А для чуда надо, как минимум, укокать и надежду, и терпение. То есть стать другим. И попробовать еще раз.
Когда я до этого додумался, барон Мюнхгаузен пришел ко мне во сне и помахал шляпой.
К вопросу о «первом разочаровании».
Если идиоту сказать, что он - идиот, то у идиота появится идиотский шанс не быть идиотом. А если ему говорить, что он лучше всех или, по крайней мере, - норма, то удельный вес идиота в безотносительном идиоте относительно увеличится. Относительно его собственного нереализованного «Я».
Расшифрую на примере.
...В две тысячи трах-тибидох таком-то году рядовое население привыкнет питаться не продуктами, а «калориями». Допустим. Ах, какой роскошью может тогда показаться расточительное, неэффективное и ненаучное жевание натурального яблочка! Да и где его взять на всех? Роскошь, она, брат ты мой, любит узкий круг...
Кажется, что и сегодня кое-что из будущих симптомов можно углядеть. А углядевши, озаботиться. Ведь если сегодня душа кушает сплошной эрзац - теле, радио, магнитозапись, печатное слово и т.д. - то в дефиците натуральное человеческое общение!
Получается несвязуха. Нескладуха. Нескладенчик.
Христос призывал к любви. К очень большой любви! Даже показал, как надо махать крыльями. Что вышло? Вырос горб. Очень большой горб! Поэтому формальным утешением личной горбатости является наличие горбатости обшей. Так-то.
...Ночью я орал на весь дом. Снились дурные сны. Барон гонялся за мной с обнаженной шпагой и дико хохотал. Он хотел проткнуть горб за спиной, чтобы выпустить невесть что оттуда. Я боялся боли и неизвестности. Вообще, бегать во сне - занятие не из приятных. Просыпаешься весь в поту и буквально сам не свой.
Слышно было, как разбуженные мать с отцом ворочаются на своем диване в большой комнате.
- Не пойму, маниакальность какая-то, ехать ему надо, вопросы как у дурачка, рот открытым держит... - мать шипела в ухо отцу, как магистраль со сжатым воздухом. От этого шипения в голове у отца крутился маленький бесполезный пропеллер, обдувающий главную мысль:
- Спи. Сам не пойму.
Утром они ушли на работу. А мне казалось, что контуры их маленьких личных горбов совпадают друг с другом. И это было их счастьем. Ужас!
Каждый настоящий шанс - идиотский. То есть даже не шанс, а возможность изведать неизвестно что. Крыльями надо махать. Иначе они окуклятся, а зима может оказаться длиннее жизни... А может, и нет никаких крыльев? Нет?! Махать, махать! И - не оглядываться! Каждый настоящий шанс - идиотский с точки зрения здравого смысла. Жаль только, что здравым смыслом мы называем все вчерашнее, все уже пройденное...
Теперь о «сапожнике без сапог». Тут две крайности: либо он такой хороший человек, что все плоды своего труда раздает людям, это ясно, либо - сапоги просто отбирают.
Быть одновременно и бессребреником, и мастером - путь Учителя, путь гуру, путь святых. У них нет горба. А крылья их невидимы.
Можно даже механически следовать этому принципу: сапожник обязан быть без сапог. И тогда жизнь получит заветный шанс на цельность и удовлетворение. Правда, есть существенная деталь: прежде надо стать сапожником. И не простым, а Божественным Сапожником! То есть Мастером. И если у мастера не принимать, а отбирать радость труда - Мастер превратится в Судью. В результате общий горб вырастет.
Продолжу мысль.
Чем отличается «благо» от «выгоды»? Вроде бы: благо - для всех, выгода только для себя. Благо - стратегия, выгода - тактика. Противоречит ли выгода благу? И не благо ли это? И что в себя что включает?
Блаженный существует вне времени и вне корысти.
С выгодой повенчан коммерс-