нированность». А когда она заглянет одним глазком «за черту» - ее уже не испугаешь смертью. Потому что смерть - это тоже инструмент жизни. Праздники и будни, как сказала бы Белокурая Коза: печаль жизни происходит от того, что мы делим ее на праздники и будни.
Змея сказала мне: «Нет будней. Вся жизнь - праздник. И жизнь - праздник, и смерть - праздник». И я перестал бояться. Потому что змей на Востоке считали символом мудрости. А в нашем пионерском лагере я видел, как пацаны рубили на части безобидную медянку: они ее «победили»
Этот черный вопрос с жалом на конце я запомнил навсегда. Словом «ЗАЧЕМ» - был я. Вопросом - была ОНА. Мы встретились на миг. И, может, в этом был ответ.
Тропинка все-таки обнаружилась. За сортиром.
Время ходьбы выглядело так:
Топ-топ, топ-топ, топ-топ. Прыг! Топ-топ, топ-топ...
В сумерках то справа, то слева из получахлого леса доносились звуки и голоса. Совсем, как в песне: «Стр-р-рашно, аж жуть!» Кое-где были брошены гати, и когда я скакал по скользким бревнышкам. «Сардины» на спине катались, соприкасаясь с позвонком. Увы, крылья из рюкзачного горба вырастают только у альпинистов.
Потихоньку втянулся, привык к тропинке. Ведь дорога не любит, когда ей изменяют: когда она тебя ведет, а ты мечтаешь о другой дороге. Тогда это не путь. Тогда это - каторга. Ну, это опять так, к слову.
Настоящее кино началось в деревне.
Итак.
Кадр первый.
Деревня оказалась напрочь татарской. В дом к себе никто не пускал. Счет такой: из ружья целились - один раз, обозвали «шпионом» - один раз, обещали пожаловаться в милицию для установления личности - многократно. Я показывал паспорт, но паспорту не очень-то верили.
Кадр второй.
Нашелся брат по крови. Дед. Старый-престарый, который называл меня «земеля-парень». Давным-давно дед, оказывается, побывал в моем родном городке с военной миссией Колчака. Бился против красных. Не победил и стал жить в Сибири. Но политика сейчас была не важна, а важна была общая географическая точка, которая, в отличие от политики, не корродировала в водах лет. Дед пустил меня на постой.
Кадр третий.
Сын дедова соседа - вертолетчик. Он завис на своей брюхастой железяке над родным кровом и сбросил с неба мешок хлеба. Но не рассчитал. Хлебом убило двух куриц.
Кадр четвертый.
Ходил по деревне, просил продать немного хлеба. Никто не продал. Попросил взаймы - дали, зная, что не смогу вернуть...
Кадр пятый.
Земелю-парня допросили в сельсовете. Убедились, что не беглый. Еще больше насторожились: зачем явился?
Сплю на детской железной кроватке в три погибели. На ночь кроватные ножки опускаю в четыре жестянки из-под сардин, наливаю туда воду. Клопы. Клопов - гимзит.
Дед курит махорку и один раз в день питается: ест жареных карасей. Жарит он их нечищенными. Ловит - за огородом, в болоте.
Кадр шестой.
Деревня стоит на относительно сухом, чуть возвышенном месте, но вокруг - топи. Как построили здесь белокаменную церковь, царапающую крестом по облакам? Как?! Каким образом и откуда везли камень? Сколько людей угробилось на этом строительстве? Вопросов - тьма-тьмущая. Но нет одного: «Зачем?» Потому что под этим куполом ночью змеится Млечный Путь. А купол с крестом, как вызов, стоят - не кланяются. И страшно. И хорошо. И не выразить словами чувство.
Кадр седьмой.
Нет у белокаменной ни окон, ни дверей. Потому что, как победили Колчака, забыли победить в себе свинство. Мусор, грязь и запустение теперь в храме предков. Но это не причина, это - следствие. Первым пал внутренний храм храмов - душа. Кругом теперь - экскременты.
Кадр восьмой.
Перед трактором стоит бригада. Стоит на коленях. Бригада молится.
- Помоги нам, Черный Конь, заработать больше всех...
Постскриптум (кадр девятый).
Кадр номер 8 - вымысел. Остальное - хуже правды.
И я понял, что нельзя не уважать «плоскости» прошлого, их месть будет неотвратима и беспощадна. Потому что смертельно не только неуважение к Будущему, но - в равной мере - и неуважение к Прошлому. Это то, чего, казалось бы, - нет. Но это и то, без чего нет Настоящего. Такая паутинка.
- Не тушуйся, земеля! - сказал дед. И я не стал тушеваться. Но это уже был кадр
номер 10. Это было - возвращение.
Возьмите связку радужных мгновений,
cмешной рассказ, написанный легко,
так дарят вещи и стихотворенья,
когда вдруг едут слишком далеко.
Окончен бал...,
уж осень хохотала,
как через рупор - через водосток,
и легким дуновеньем оборвало
одежды праздничной
последний лоскуток.
М-да. Такие, понимаешь, стихи.
- Эй, ты куда? - возмутился Лысый. Но я оттолкнул его от окошечка кассы.
- Извините... Один плацкарт, пожалуйста.
- Куда ты? - заплакала женщина-кассир.
- Меня ждут. Меня, кажется, очень ждут!
- Кто?
- Не знаю...
- Где?
- Не знаю...
Над крышей вокзала дул звездный ветер.
К шумящей перед окошечком кассы очереди подошел станционный смотритель.
- БЫТЬ МОЖЕТ ВСЕ, - сказал он. И я узнал Барона.
- Извините... Меня ждут... - успел я лишь им всем сказать. Меня - ждут. Здравствуйте! Жду-ут!..
Нет, я не дергал на сей раз себя за волосы. Потому что чудо нельзя призвать насильно. Оно должно происходить само. Как любовь. Как счастье. Великая сила несла и поднимала меня куда-то. Я думал, что это Чудо, а это была - просто ЖИЗНЬ.
Такая история. Путешествие в «плоскости».
ТЕТРАДЬ 25
А
К
Т
Е
Р
На сердце - камень.
Под сердцем - камень.
И сердце - камень.
Я ветер
над каменным полем,
я голос распятого неба,
я камень,
целованный болью,
я горечь
Любви и Победы.
Иссякли колодцы смиренья и веры.
Наполнились речи проклятьями смысла.
Во имя последних смерть - ягода первых.
Прощаясь, прощайте, отныне и присно.
Герои напоены ядом елея.
Ласкает усталость царей и холопов.
Жжет черная радость чужих юбилеев,
а голоса вместо: молитвы, да ропот.
Дитя искушенное - пасынок счастья.
Речет преходящим священные книги.
Послушников рать - суть безумия власти.
Едино царя и холопа остригли.
Уменье челом бить - дар нынче особый.
Души моей голод, будь сладостней скорби.
Святое научено шепоту злобы,
и совести стону - наивность надгробий.
Объято пространством ничтожество бега.
Чумой равнодушья обломлены взгляды.
До срока
надела калекова нега
на юные ноги чугунные ядра.
Зачем вопрошающий мечен хулою?
Зачем изнывающий выплеснул зелье?
Был раб восхваляющий к небу - спиною.
А Всепрощающий с карою медлил.
Химеры гармоний колеблют основы.
Запуталось в «ясностях» лезвие смуты.
О, бремя невинности, в чем ты виновно,
покуда обещано грешное утро?
Надежды слепые внимают друг другу.
Играет в людей воспаленная осень.
А мир укрепился печатью испуга
и просит возврата не первая проседь.
Веселия после поссорились лета.
Крещенье отверженных - путь обновленья.
Я - камень, затравленный ветром!
Я - голос живого мгновенья!
Я - камень.
Я - голос.
Какое горе:
pазум - мотыльку...
Я иду к вам,
за спиной сон,
а у вас там,
может быть, дом.
Отшумел сад,
не найду след;
видишь: мой ад,
или я слеп?
Я иду вдаль,
веры нет в путь,
умирать жаль,
да и жить - жуть!
Я иду к вам,
за спиной тьма,
а у вас там
т и ш и н а.
Вновь этот Голос!
Откуда он?
Словно наполняется невидимая Чаша, словно переливается из великой чаши Хаоса в мой мозг мозаика новизны. Словно взял великий мастер - природа - мои глаза, мой слух, мой язык: учись! И приподнялся Занавес.
Голос!!!
Он сказал:
... твоим технократическим разумом нужно переболеть, как переболели им дельфины. Что ты ищешь? Какого равнения? Какого равновесия? Какой устойчивости? Ты пройдешь круг. И вернешься к равновесию, которое сегодня считаешь - инстинктами. Но ты вернешься другим! В пути ты осложнишь гамму чувств пережитым знанием.
И я подумал.
Странно: наука о вероятностях теряет смысл при том, что нельзя представить конечным - при нуле и при бесконечности. Вероятность - наука о промежутках, где всегда заданы условия: эн единиц, эн шансов, эн в степени эн сочетаний... Все - конечное. Все сводится к зоне определений. Пусть даже с расплывчатыми границами. А я? Я лишь передаю эстафету жизни, я дитя вероятности, значит, я - промежуток? И поэтому тоже конечен? Но я знаю (знаю!) о нуле и бесконечности. И это невероятно!
Это несокрушимо. Рухнет все. Но константы, которых нет, неподвластны времени.
Время циклично, как циклично все. Энергии уровней времени дискретны. Поэтому вероятны. Поэтому я живу во Времени, опираясь на доступное - на мечту.
Двуедин голос жизни. Один зовет на подвиг, другой - на подлость. К тебе придет тот, кого ТЫ зовешь сильнее.
Он сказал: я помогу тебе.
Я сказал: я - сам!
Учитель в школе говорил: математика - та же поэзия. Как я смеялся! Часть жизни минула, и этой платы хватило для сравнения: и там, и там - язык образов, язык символов. Хотите найти Абсолют? Он есть лишь в математике и поэзии, ибо нет ничего иного, где бы вся модель реальности опиралась на невообразимое - на «ноль» и «бесконечность», на «все» и «ничто». Система зиждется на абсолюте. И это не абсурд. Что ж, «два плюс два» мы еще прибавим на пальцах... А дальше? Математика - модель логики, поэзия - модель чувства.
Абсолютная Абстракция поможет добыть Запредельную Точность.
В никуда ведут два пути. Один освещается умом, другой - сердцем. Выберешь один путь - не дойдешь. Иди по двум сразу.
Он сказал: по-