итуток, перетягивающих колено белой марлевой повязкой - сигналом о том, что вечер и тело свободны... Великая школа Жизнь! Все эти люди были «двоечниками жизни». Но я подумал - а что, если любого из них перенести, скажем, в каменный век? Тогда любой из них, имея даже минимальные знания и навыки, будет гением. Пещерным, но - гением!
Интересно, есть ли у «эффекта Барона» антипод? Придет ли кому-нибудь из жителей. Седьмого Неба в голову - дернуть себя за ноги?
И я подумал: если одновременно дергать себя вверх и тут же топить - получится Настоящее. Но если тяга вверх будет хоть чуточку сильнее - получится прогресс, «тройка», «четверка» или даже круглое «пять» за участие в гонке жизни. А если нет, то получится проститутка из Салехарда. Ей, конечно, тоже хочется быть гением, но пещеры и каменные топоры уже, к сожалению, кончились...
- Гнилость яблока не влияет на качество семян! - любил говаривать наш незабвенный дядя-электрик.
Действительно, все его дети выросли, ориентируясь в поступках и мыслях на обязательную добропорядочность.
Для своих детей дядя Боря был «доказательством от противного».
Все привыкли к медицинским прививкам. Я не знаю человека, у которого не было бы на руке оспяных пятнышек. Тело пятнышки не портят, а оспы в мире - нет. А что, если делать в младенчестве и духовные прививки? Причинив малую боль, спасем в будущем от боли смертельной. Увы. Я не знаю взрослых людей с гарантированным духовным иммунитетом. Сильные души - в шрамах, слабые души - гаснут... В мире свирепствует «духовная оспа». Белокурые Козы, Лысый, все Чуваки - ее жертвы.
Лучшие любовные сцены писали закомплексованные личности.
Лучшим слухом обладают слепые.
Лучший метод воспитания - сиротство. То есть дозированное лишение.
Эту «линейку» выстроил учитель географии из Ханты-Мансийска, добрейшего нрава человек и закоренелый сталинист.
Бессмысленно искать смысл в данности (из бесед с Мюнхгаузеном).
Говорят: нет, нет, мол, культуры поведения, нет культуры общения, нет... Еще страшнее! - Нет культуры образного мышления. То есть: стань реальным хотя бы на миг наш воображаемый мир, и мало кто уцелеет от страха, чудовищ и глупости...
Часто правота любит строить вокруг себя фальшивый забор. Ну, например, под маской клоуна может скрываться серьезнейший человек, за неопрятной одеждой и клочковатой бородой - ранимый интеллигент. Способ детекции чрезвычайно прост: для фальшивого фальшивый забор непреодолим, а настоящее чувство, настоящий интерес пройдут здесь беспрепятственно.
Телеману трудно оторваться от экрана, потому что телевизор «забил» почти все каналы восприятия и человеку трудно вспомнить о... себе. Это порабощение духа, точнее, первые опыты порабощения. И чем интереснее передачи, тем глубже рабство. Обратная сторона медали, так сказать.
А что, если «забить каналы» передачей в сто, тысячу, миллион раз еще более интересной? Способен ли будет человек вообще когда-нибудь вспомнить о себе?
Где такую передачу взять? А что, если ее будет транслировать сама Природа? Без всякой техники, прямо в мозг. Что тогда? Не в этот ли «телевизор» засмотрелись сумасшедшие?
Книге Книг - жизни - надо «позволить» завоевать тебя; и лишь потом освободиться от ее «ига»... В этой борьбе рождается твоя собственная неповторимость.
Батор сказал: в каждом есть хорошее и плохое. Но Дьявола в себе можно перекрыть только с помощью Бога. Что ж, если нет в тебе Бога, то ты - Дьявол!
«Белый карлик» над переносицей от умствований раскалялся, сеял боль и неприятное самочувствие. Но я спасался тем, что старался почаще вспоминать благоприобретенный тезис, что жизнь - это шутка. Я улыбался, когда в тобольской пивнушке дядиборино неискоренимое племя трясло друг друга за грудки, требуя немедленно выслушать, понять и засвидетельствовать уважение. Я видел, как, осерчав на что-то, один мужик другому ударом кулака надел пивную кружку на нижнюю челюсть, как порвались щеки и хлынула кровь. Не было ни страшно, ни весело.
Был какой-то зоопарк.
Я улыбался, когда в кубрик, на танкере, зашла после смены повариха, защелкнула дверь и стала молча раздеваться догола. А потом, постояв так и не найдя внимания - она ушла. Голая. За одеждой приходил капитан. Глаза его блестели, как стеклянные.
Я улыбался... Тогда я еще не знал, что улыбка - частный случай скорби. М-да. Шутка Природы.
«Рубцевать себя по нежной коже...» - нашептывал Есенин.
«Максималист! Все или ничего ему...» - слышал я мамин голос.
«Бегство от действительности - действительность...» - всплывало из памяти лицо Козы.
- А я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги, - напевал я популярные по всей стране строчки из немудреной песенки. Тогда геологи-романтики открыли свою «плоскость». И - кто только там не путешествовал! Многих грела надежда: дорога из тайги ведет прямо к звездам.
Мой «туман» находился где-то посередине между Тобольском и Тюменью. К тому времени я под завязку наплавался на танкере со стеклянноглазым капитаном. Уже было холодно. На Севере по воде вовсю шла крупная шуга - ледяное крошево.
В знакомом Тобольске я не нашел знакомых. Рано утром РБТ -речной буксир - подкинул меня до не сданного еще в эксплуатацию железнодорожного моста. Здесь крепкие зубоскалы тянули сквозь топи и болота героическую жэ-дэ ветку Тюмень-Сургут. Тысячи тонн гравия и щебня тонули в бесконечных хлябях. А они все сыпали и сыпали...
В рабочем вагончике, прицепленном к мотовозу, я оказался вместе с вахтой. Только вахта ехала дело делать, а я продолжал экскурсию. Поэтому ощущал себя как... как... как... чмо болотное! Вагончик раскачивался и спереду назад и с боку на бок. Ехали километров пятнадцать в час. Вдоль полотна тянулись дренажные каналы, наполненные маслянисто-рыжей водяной гадостью, в которой тучами плескались отлетающие утки.
От железнодорожной «фазы» тайга расползалась, как кожа под бритвенным порезом...
У меня имелось намерение: посетить деревню.
Тот, кто помнит и знает вкус тыквенной каши, только-только вынутой из русской печи, кто знает, как, мурлыча, коротает жизнь у беленого кирпичного бока живая пушистая Муська, кто в одной рубашонке сигал через весь двор в крещенские морозы до ветру, тот навсегда сохраняет удивительно светлую ностальгию по этому деревянному уюту, по этой неповторимой домашности, где каждый двор, каждый дом неподражаем и своим особым запахом, и своим особым устройством; и вся эта «домашность» автономна, как космический корабль дальнего следования. В этих стенах кричит новорожденный. Из этих стен выносят гроб. И печет русская печь пироги то на крестины, то на поминки...
У детей здесь родители - отец и мать, отец отца и мать матери. У всей жизни родители - Земля да Небо.
«Мысль изреченная есть ложь!» - заметил как-то сапожник без сапог. Мастер, мудрец цивилизации.
Это изречение приоткрывало потрясающую «плоскость»! Сильнее всего людям хотелось изречь Свободу, Равенство, Братство, Счастье. Или - одним словом - Любовь. Но, изрекая, фиксируясь в форме, не обрекала ли мысль сама себя на поражение? Что? Сонеты Данте, Шекспира, упрямство Бруно, топающего на костер, - все ложь? Нет, наверное. А что тогда? Тактика в поисках стратегического Блага? Алгоритм? Но это уже «изреченное», то есть от выгоды, то есть с чертовой метой лжи. Круг замыкается дальше: изреченное - строительный материал для высоты, с которой видать неизреченное. То есть, у цивилизации тоже есть горб, из которого - она надеется - вырастут крылья.
- Хочу, чтобы из меня человек вышел. Выходи, гад! - сказал я и выпрыгнул из вагона на гравий. Мне посоветовали, в двадцати-двадцати пяти километрах от дороги есть, мол, забавная деревушка...
Вечерело. Мотовоз медленно утащил вихляющийся вагончик дальше, куда-то по своим делам. Мордастые зубоскалы ехали покорять, осваивать или присваивать несметную Сибирь. Они хотели денег.
Мои же средства были на исходе. Кое-что я, правда, заработал, болтаясь на танкере. В рюкзаке за спиной брякали четыре банки «Сардин». Были еще булочки.
Я огляделся. Стало не по себе. Холодно. Кругом вода и тайга. Брр-р! Только в сторонке от полотна стоял просвечивающий насквозь от обилия щелей сортир. Или зал ожидания. Все. Других примет человеческой деятельности не было.
Вот это да! Ситуация. Так ведь и к медведю на ужин попасть недолго. Почему-то мерещился именно медведь, хотя все встречные-поперечные пугали меня змеями, гадюками размеров анаконды. Но я был уверен, что в такую холодрыгу змеи уже спят.
...Она поднялась очень тихо и неожиданно! Черная, с плоской головкой и черными бусинками глаз. В нескольких метрах от сортира я увидел подосиновик, крепкий, ядреный, и зачем-то решил его сорвать. Наклонился... Из-под гриба вырос черный вопросительный знак. Он шипел и маячил у меня перед лицом. Я хорошо помню, как стал неподвижным до окаменения, как вопрошающий жгут смерти стал уменьшаться, сник и уполз в сторону. В ушах у меня стояла космическая тишина.
- А-а-а-а!!! - донеслось вдруг до слуха. Оказывается, это я сам орал на одной долгой и высокой ноте. Скорее, это был даже непрерывный бабий визг.
Вот с тех самых пор я и утратил паническую боязнь перед миром пресмыкающихся. Ничего символического в этом примере нет. Просто, когда жизнь существует в чистом, что ли, виде, без угрозы - ей страшно за свою «рафи-