х надежд!
Помолитесь,
любимые женщины,
вдох свободы
в трахеях хрипит:
«не убий», но - убий.
Так завещано:
все простится,
коль Бог не простит.
Принимай, совесть мира, молодчиков,
гибель веры -
веселый конец!
Так стучит,
словно Гейгера счетчики,
учащаясь, тревога сердец.
Дурак влюбленный
годы сбросил,
она пришла, поют ключи,
она, как жизнь,
навряд ли спросит,
который час
во мне стучит?
Пластинку ест
иглой алмазной
знакомый наш джазок
в ночи,
она пришла,
как горький праздник,
последний миг спеша вручить.
Легко молчать.
Она, не тратясь
на сор словес,
идет к плите...,
и вижу я, как светит Радость,
картошку чищу,
денег нет.
Себя любить, как идол, по-зво-ля-ла;
любить - себе позволила лишь раз.
Ах, язычок,
как розовое жало,
шептал: «Твоя!» -
покуда не угас.
Лицом к лицу встречая комплименты,
она питала собственный рассвет;
ее любовь - нарушенное вето...
Отныне сыплют шуточками вслед!
Стал резче знак земного кругозора,
доброжелатель губы искривил.
Она ночами моет коридоры,
чтобы Ромео чаще снисходил.
Мещанской сферы
лаковые грани:
цветные теле,
блаты и «рука»...
За сорок «девочки», непредсказуемые лани! -
глядят в упор на мир издалека.
Потребностью явилось потребленье,
вещей доступность омолаживает зло.
Как много стало суеты, ведущей к лени;
коснуться ближнего заботы - тяжело.
Военное родительство пугливо
вдыхает мир по имени Среда,
где вдоволь слабых,
и где сила ломит силу,
где стала «информацией» беда.
...Мораль
претерпевает измененья:
девятиклассница
без спросу родила.
Под окнами ее страдает нервной тенью,
pемнем побитый,
автор «торжества».
«Держи конец!» -
я крикнул Богу хрипло.
Швартуемся!
Порадуйте богинь:
так тянемся,
как в небо эвкалипты,
до Красоты,
накуксившись на жизнь.
Рыдает рында,
в дрожь татуировку!
Гляди:
сейчас pаскроются врата
и выйдет к нам
коварства полукровка,
из жизни изгнанная
кем-то, Красота.
Какой бальзам! Спасительное средство!
Ломают цепи
вольные гребцы,
да... кто-то вспомнил гаденькое детство,
кого-то за ноги хватают мертвецы.
И ни один
в тот раз не дотянулся,
не добежал,
на брюхе не дополз
до Красоты. А Бог?
Он отвернулся,
красивый,
как таинственный вопрос.
«Руби конец!» -
он бросил зло и хлестко.
Отваливайте!
Некогда стоять.
И я, дрожа, и белый,
как известка,
канат зубами стал перегрызать.
Прощайте все!
Видать, не одиссеи...
От мыслей
в голове лишь пустота.
Ах, посмотри нам вслед повеселее,
не знающая бегства, Красота!
Единый разум биосферы
объял земное вещество
и Солнца сжатая безмерность
глядит на дочь свою светло.
В эгоистическом порыве
взрослеют младшенькие: «Дай!»
И постепенно,
щедро стынет
пульсар сознания, звезда.
И мысль,
как тяжкая живица,
течет по времени-стволу,
и копит мозг,
как тайный бицепс,
ошибок новых кабалу.
За взрывом взрыв,
века итожа,
вбирают души теплоту;
их потрясающая сложность
даст эстафетную звезду!
Примерно в Полдень Большого Дня
обнялись мы и стали Быть,
внезапность эту
до дна приняв,
полынь наветов
мы стали пить.
Свои «однажды»
храня всегда,
любовь-служанка
шагает в лад
и каждый право то выстрадал,
продливши Полдень Двоих стократ.
Иных считаем друзьями мы,
но кто-то им убавил счет,
как параллельные
две прямые,
две наши жизни
Господь сочтет.
Мол, что нам Полночь Чужой Беды?!
Слепые мы... Но спору нет:
как взбунтовавшийся поводырь,
полыни горше,
бежит Ответ.
Ищите Полдень Друзей
в себе,
иначе их не удержать,
едва начнет лишь
их свет слабеть,
как будет Полдень ваш угасать.
Ты вспомни:
два столетия назад
из-за тебя
я дрался на дуэли,
дымились пистолеты
и гроза
в ту ночь гуляла
эхом по ущелью.
Ты вспомни,
как из рекрутов бежал,
из-за тебя
пошел я по этапу:
голоднее разбойного ножа,
pазбойнее голодного сатрапа.
Ты помнишь,
грудь сверкала от крестов?
Из-за тебя
вернулся из похода
от ран неузнаваем, но зато
к твоим ногам легла моя свобода.
Из-за тебя в безвременьи шальном
я выдолбил штыком
на бронебашне
два имени в сложении одном...
А кровь текла так холодно и страшно!
Не для тебя ль рубал я уголек
и скалился на фотоаппараты?
Из-за тебя
в казенное белье
меня рядили бравые ребята.
Все - для тебя!
В неведомый масштаб
pванулась
ненасытная рука,
а ты...,
ну, посмотрела бы, хотя б,
ведь я люблю, люблю тебя. Пока.
Что за огонь?
Он лжет?!
Он душу леденит и травит!
Не тот огонь, что жжет,
а тот, что правит.
Нужда, ты тесный шар,
надежда обросла пределом:
очей вселенский жар
враждует с телом.
Диктуют плоти: «Будь!
Не заступи черту умерших».
Но мера Цели - путь
самосгоревших.
Когда шаман-костер
зовет в полубезумьи властном,
самоубийство - спорт
души... О, Разум!
Неутоленья ждет
душа души,
мир плоти дарит
не тот огонь, что жжет,
а тот, что правит.
Есть в недосказанности искренность величья.
Что могут клятвы?
Воздух сотрясать:
там стариков житейский опыт хнычет,
там лидер юный дрессирует стать,
там страх слепой,
играя в говорильню,
срезает выскочек, нарушивших предел...
Расти, душа,
до беззащитности всесильной,
чтоб мир, расширившись, к любви не охладел.
Сначала жизнь назвалась мне женою,
потом пришла, любовницею, смерть,
но третья - девочка! - беспечною Мечтою
мне не дает
ни жить, ни умереть.
Вопрошайте, восклицая!
Кpаткий миг неповтоpим:
все Душою нарицая,
миp идет, как пилигрим.
И, как вечное воззванье,
манит будущего сад:
словотворное вязанье,
полуплач, полунабат.
Отчего дорога кратка,
КАК безмерен этот путь?
Время, грустная лошадка,
не оглянется ничуть.
Стрелки,
гвоздик в серединке,
завертелись: дон-дон-дон...
В небе маковой росинкой
дышит дальний Орион.
Алча, воинством бряцая,
отрекаясь, наконец,
вопрошайте, восклицая
неразумностью сердец!
Мой юный друг,
целую твою память;
усталый мозг
расплавила печаль...
Воображение?
Нет, мыслящее пламя
утоплено в несбывшихся речах!
Осилится
пространство и несмелость:
зачем?!
Я гнал себя в тупик;
все, повторясь, давно уже сгорело:
привязанности, сбывшегося миг.
Прекрасный сон
парит над изголовьем:
беги, усталость, вспугнутая, прочь.
Воображение,
голодное, как ночь,
простерлось хищно, выразившись в слове.
Любовь моя,
неведомый привет,
невыразимая в доступном существе.
Подбитый голубь мой,
я сам в тебя стрелял,
но ты остался жив;
я стал твоим врачом.
Все быльем поросло,
все ушло в никуда,
замело, замело,
ни следа.
Замело мои дни
на потом, а пока:
помяни, помяни
чудака.
Не моя череда,
ничего, обожду,
не беда, не беда:
я дойду!
На снегу неспроста,
что ни след, дочерна:
пустота, пустота,
тишина.
Я дойду до весны,
упаду, где трава,
мои сны, мои сны,
как молва...
И понять не дано:
почему иногда
все равно, все равно?
Череда.
На снегу васильки
поднялись из следа,
чудаки, чудаки -
навсегда.
Все будет отдано:
и суеты багаж,
борьба и слава,
и стремленье к Абсолюту,
заветы ветхие...
И ты предашь:
Христа кресту
и совести Иуду.
Не проще ли,
лишь охраняя честь,
не усложнять глаза,
к оттенкам тьмы воззвавши?
Все будет отдано. Поскольку есть
единый путь для противостоящих.
Все будет отдано.
Но ошибусь в одном:
мир - память сущего.
Не оборвется
нить рассказа!
Любовь
самовлюбленный разум
преодолеет
и поднимет в звездный дом.
Там нет святых.
А равно-душье значит:
все будет отдано,
в ином - иначе.
Переступаю грань
в обратном направленьи:
все было можно,
пытка удалась;
боязнь любить -
почти что преступленье!
Прости
за обленившуюся страсть.
Увы безумству,
это страсть покоя:
вселился в душу
грешный весовщик,
мой лучший враг.
Почту ли за благое:
pаздеться сердцем?
Убивая? Защитив?!
Мне б, как лекарство,
дать тебе обиду:
освобождайся,
плачем исцелясь.
Я - тень,
а ты той тени идол,
наученный природой разум красть.
Зачем живу я соглядатаем вреда?
Курю табак.
А жил ли я когда?!
Не все, что доступно, хвалебно,
как Истину просишь саму:
«Суди меня именем Неба,
другого суда не приму!
Суди за мои прирученья,
за связи людские мои,
за обстоятельств стеченье
и в душах чужих колеи.
Суди за лукавые планы,
иллюзии и шутовство
и в город голодный,
как в яму
беззвездную,
брось одного!»
К любви обращаться
не мне бы...
Кто знает:
любовь - западня?!
«Суди меня
именем Неба...»
Зачем ты целуешь меня?
У Вечного
служители не вечны,
у каждого
свой спор о Красоте:
срез линии,
ведущей в бесконечность,
я выражаю
точкой на листе.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет содроганья
в мыслях о прекрасном.
О, сколько слов мы израсходовали зря!
В небытии
золотоносным пластом
осталась нежность, бедностью коря...
Любовь, постигни
азбуку поступков,
дан вексель послезавтрашнему сну:
над пропастью,
в предвосхищеньи жутком
я руки, каясь, к небу протяну.
И речь, как ядом,
начиняя смыслом,
по Книге Судеб
к исполнению прочту:
«Раз-ми-ну-лись».
Но, подводя черту,
молчи:
молчание, как выстрел!
Срез линии,
ведущей в бесконечность,
я выражаю
точкой на листе.
Преодолеть себя,
но не один лишь раз;
как алкоголик,
втянут в круг падений:
за жертвой жертва...
В том весьма горазд,
ты новый круг предощущаешь в лени.
И узнаешь уныло,
как противен стал
твой идеал,
одежды вдруг сменивший.
Спать, надо спать!
Давно разбит бокал.
Шумишь зачем?
С того не станет тише.
Предназначенья
суетою не исчерпать:
и звук, и свет,
и весь соблазн веществ...
Будь осторожен,
вечно юный виночерпий,
не частность губит,
то, что «вообще».
Ах, сколько спившихся друзей своих встречая,
преодолела лень,
трезветь не