чая...
Я грешен в мыслях о тебе,
я грешен
в жизни без тебя.
Я гнал любовь,
любовь пришла,
и смерти ждал,
но смерть уже - была...
Слепец, твой грех -
забавы простачка,
всего лишь пыль отчаянным зрачкам!
Я грешен жаждою мечты.
Беги, Мечта!
Пока - мечта ты.
В капкане ласки
слушай, слушай:
как лапу зверь, перегрызаю душу.
Я грешен.
Нет к тебе пути;
ты рядом...
Разум, сердце отпусти!
Пою врагу испуга,
пою врагу исхода,
по суете отшельник
и по душе - старик,
искатель слов, недуга, укоротитель года:
у времени ли мельник?
у шепота ли крик?
Не перейду я поля,
не пережду ненастья:
ни огонька в заглазьи,
ни ветерка в окне,
жена моя для тролля, любовница для счастья;
не соблазнить бы казни,
не пережить бы, не...
Отмучили надежды,
уж греет сожаленье,
угрюм, зевает возраст
и суета молчит,
и белые одежды,
и в белом просветленье,
и непонятна корысть,
и сын еще не чтит.
Седина...
Побеждать больше некого.
Как по отчеству, бишь, величать?
Я, твое говорящее зеркало,
научился (в угоду) молчать.
Не уйти от житейского, мелкого:
ужин, стирка,
капризный малыш...
Ты - мое говорящее зеркало:
говоришь, говоришь, говоришь.
Ты позвала,
а я не побежал,
не потерял рассудок дипломата;
что ты ждала?
чтоб я отныне ждал?
ведь, пpаво, легче пpавить «виноватым».
И ты ушла,
и я осатанел,
придумывал ненужную работу,
сквозь донышко стаканное глядел
на мстительность заплакавшей погоды.
Дуэтом пели,
хмурясь и сердясь,
обиды дней.
Унылые сюжеты!
Тpевожит слух
то звон чужой монеты,
то монолога внутpеннего власть.
Ты позови,
попробую не клясть
соблазны
восхитительного мига,
согласен ждать,
хедь так легко пропасть,
когда любовь -
желаемое
иго.
Я вижу гроб:
в гробу лежит Свобода,
в почетном карауле казначей,
солдат стоит
у траурного входа
и дан забег для траурных речей.
Она лежит,
украшен гроб цветами,
их принесли
из тайных кладовых,
она лежит,
юнцу равна летами,
pазвратная забавница седых.
Я вижу гроб:
в гробу лежит Свобода,
дочь палача,
любовница урода.
Ранило Вечность Жизнью,
Вечности Смерть коснулась.
Ее всегда оберегали,
в итоге не уберегли:
чужие сны ее позвали
пройти по краешку земли.
Ее мечта, скользя по свету,
не оглянулась ни на что
и жизни две, и та, и эта,
сойдясь, явили пламя то.
И шла она, дитя доверья,
без ожиданья, без поры,
ее прекрасные потери
хранили дальние миры.
Полна, как Хаос, чистотою,
не береглась, не берегла,
живым грехам она святое
мученье вечное дала.
Она всегда ничья. И все же
любой шептал: «Моя она!»
Неповторима, но похожа...,
непогрешима, но вольна...
Бежит от привязи удача.
Глупец, свободу не лови!
Любовь вела с улыбкой, плача,
миры на краешек земли...
Какие огненные кони
приснились...
Милое дитя,
лежат мирами на ладони
осколки крупного дождя.
Душа,
мой дорогой священник,
Душа,
я прошепчу пароль:
Душа,
не доведи до отмщенья -
врагами насладиться
не дозволь.
Гордец могуч,
мужает, не взрослея:
в чрезмерности
ни покарать, ни снизойти.
Мы круг войны,
мы дети мавзолеев,
мы фениксы
у злобы взаперти.
Все повторяется,
иных сует модели:
в народах, в личностях,
в олимпах торжества...
- Чем, братья, заняты?
Ответ их:
- Делим!!!
В преддверии
Второго Рождества.
Отpавлен pазум бешенством гордыни,
зато слова точны,
как бумеранг:
- Где ты, любимая?
- Где ты, любимый?
Любовь одна:
поделим пополам?
- Что боишься ты, моя милая?
- Не боюсь я бедности, не боюсь насмешников.
- Что боишься ты, моя милая?
- Не боюсь на исповедь, не боюсь на таинство.
- Что боишься ты, моя милая?
- Не боюсь я страшного, не боюсь я глупого.
- Что боишься ты, моя милая?
- Я тебя боюсь...
Слишком часто я говорил: «Люблю!»
Ты с подлецом
вступаешь в споры,
зовешь участвовать: свидетелям - тоска...
Так публика освищет матадора,
не раздразнившего
до ярости быка.
Готов ли ты
подняться на рога?
Победа жизни -
смерть ее врага!
Условность битвы -
вот где пораженье.
Каков обряд!
Жизнь - те же позы мима.
Импровизируйте; лишь новизна неуязвима.
Одолевает сон.
В любое время суток.
Лишь просыпаюсь, помню:
нет тебя!
И силы вон уходят,
глазам недужно видеть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В изнурительном откровении
не люблю, а ПРЕВОЗМОГАЮ
путь от правильного сомнения
до бесстрашного «Понимаю!»
Доброта твоя беспощадная,
сам себя казнить
был бы рад я,
обернулась ложь
вещей правдою:
я люблю тебя.
Небо - надвое!
Все, что свет копил - крепость черная,
посеребрены мысли мрака:
на меня ли ты обреченная
в медальончике Зодиака?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты не слушай слова,
pомантизм отпусти,
обладанье сперва,
после - глупости!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я голоден голодом сытого,
неужто не имешь ты жуть?!
Я голоден голодом сытого,
здесь
сыть истpебленная - суть...
Я голоден голодом сытого,
я голоден, голоден я:
опасна,
как пропасть открытая,
бездонных небес полынья.
Я голоден голодом сытого,
вскоpмленногого скорбию, песней убитого.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вчерашнее свиданье было кратким,
сегодняшние встречи жжем легко:
любовь-дитя ложится на лопатки,
чтоб ждать любовника
за рубежом веков...
Как бережно хранит нас мир,
позволив жить, о тайны обжигаясь.
О, человек, мечты вампир;
поспешность терпит Истина святая.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Одолевает сон,
но сна уж нет,
есть только з а с ы п а н ь е.
Я знаю: ты моя.
И твой ответ подобен.
Нет интереса открывать глаза.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все разреши:
сожжет обид комок,
уйдет у «мученика» почва из-под ног...
За юбку матери
хватается дитя.
Глаза торопятся
к небесным сарафанам.
Не подходи!
Мой кареглазый гений,
мой судья:
погибнешь ты - погибну я;
взаимность опасается пожара.
Странно:
тот невредим,
чья правда - плод
из семени вранья:
о, сколько многоточий
в точке жизни!
Все «Да» и «Нет»
в молчании твоем.
Неуязвим вопрос:
зачем наш сад,
в слепой ночи
чужого света брызги?
Неуязвим ответ:
все, что познал - твой дом.
И нет пути назад.
Не подходи:
в объятьях - сила жажды.
Будто некрофилия,
воспоминания:
поединщики с ностальгией-
победители привыкания,
привыкания к чуду
неповторимого...
Вопль отчаянья:
«Не забуду!» -
ложь поклявшегося любимого.
Из фрагментов памяти
вынуто лучшее;
в омут прошлого опрометью,
в остальное все -
от бездушия!
Остывающее «Я»
теплотворительно:
все, что минувшее,
в сущности,
покаяние восходителя.
Пик по имени Время -
нерасторжимое
единение всех мгновений...
По ОТДЕЛЬНОСТИ
видишь во лжи меня.
Давай посидим:
наше прошлое с нами,
двойная, непрочная нить...,
не многое
скажешь словами,
когда научились
глаза говорить.
Беседы бесед,
все немые вопросы,
любви недоступен ответ:
зачем небосвода колеса?
светила кружащего рабский браслет?
О, тайная сила,
владычица встречи,
друг к другу
ты бросила так,
что, боже,
друг друга калеча,
взорвались сердца, осветившие мрак!
Не смей оглянуться! Оглянешься - сгину,
я рядом, ты веруй и знай:
пустынная жизни долина
и мрак наш великий,
и возданный рай.
Там есть возвращения, памяти дыба,
и зpяч
беспощадный чужак...
Я жертвую памятью, ибо:
умею во веки и присно лишь ждать.
Какая высокая музыка это!
Упрямый беспомощен слог,
прошедшее время - вендетта...
Дай, милая, руку:
я скорбь превозмог.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Едва признался ты,
остуда тут как тут;
что ж, изреченное молчанья не сильнее:
любить - достойный труд,
любимым быть труднее!
В твою орбиту втянут сердцем.
(Сопротивляйся, здравый смысл!)
Но никуда не деться
от прихоти светил.
Миг длится
двойственным союзом:
век череда
ночей и дней...
Невидимые узы,
что может быть прочней?!
Как мне забыть
желание забвенья?
ТОТ свет затмил привычные огни:
и Страшный Суд -
начало сотворенья.
Глазами карими
на подсудимого взгляни...
Сколь жалок вид
просителя прощенья!
Понятна слава
медлящей руки...
Я вечный нищий,
созданный возженьем
Его невидимой,
но ведомой стpоки.
Не спутать бы
дряхлеющие нравы
с тем, что не знает
мерок высоты!
Давно пpочитано: неплодоносны лавры,
а сила слов возделывает стыд...
Упершись лбом
в осеннее ненастье,
меня в Себе, как жуть, превозмоги,
и вот тогда,
ведомы неба властью,
слова уйдут:
бессмысленны, беззначны
и наги.
Возьми весь мир!
Что ж, цель благая,
но прежде покажи:
а взять-то как?
Любимой
Вечность предлагая,
не поскупись на жизнь, чудак.
Мы сиамские близнецы
с кровью общей,
пониманием разным.
Одиночества дефицит,
чего уж проще, -
души проказа.
От чрезмерности ли родства
зренья узость,
глухота в громогласьи?
Из-под крови бы опростать
жизни узы,
кувшины счастья.
Мы сиамские близнецы:
дети детей
и отцов отцы.
Сравним два наших покаянья:
твое, как пух,
мое, как стон,
весы склоняет
к пониманью
несовместимости времен.
Сравним два наших ослепленья:
там - фееричность,
тут - пожар;
в любви
повергнутое время,
увы, мой друг,
не долгий дар.
Что погубило нас? Сравненья!
Отшельник я,
ты - мотылек,
и наш закон соединенья,
увы, срок жизни
не изрек.
Факт:
в лабиринте уличном
прямота наших встреч запуталась;
недосказанность
мелким жульничком
присоседилась, зааукалась;
pезонансы души двоих
перерезаны
нитью-временем,
нет мелодии,
порознь водят их:
каждый странствует, каждый в лени нем.
Будь!
Уповаю, сломленный,
тротуары скребет
взгляд умерший,
тяжело-ничей,
как вдовец соломенный:
телефоны спят,
милый вздор тв-