: уснуть или проснуться?
От попреканья
шаг до понуканий...
Свободный миp
помеpк в твоем мирке:
«О, наше будущее самым светлым СТАНЕТ!» -
сегодня ненависть скулит на поводке.
Художник, зеркало миров
не очевидных,
так сотворен:
переводить да отражать;
толмач-посредник он
и мук его завидных
себе не каждый может пожелать.
Художник, точка скpещенных понятий:
его мгновенья ожиданьем
не постичь,
как не познать вершин путем простых поднятий:
на гребень взлезешь,
неба - не достичь.
То бьется зеркало,
то, лживое, мутнеет,
то глянет, кривое,
ужасной пустотой...,
и, Духу кровью заплативши, плоть бледнеет,
pаздетая зеркальной наготой.
Что просишь ты,
художник, у эфира?
Работай, глупенький:
за деньги, за квартиру...
Что любит женщина?
Чтоб втайне пресмыкался,
а въяве, чтоб
от ревности горел!
Наедине, как клоун, кувыркался б,
при обществе
и пикнуть бы не смел.
... так нищета
кладет на тротуар
свою кепчонку,
крестится умильно ...
...за что любить тебя?
Погиб вопрос:
ведь любят ни за что.
так любит женщина,
так любишь ты, мужчина:
противно следствие, любима лишь пpичина.
Слова высокие
не могут быть растленьем:
так думал, как священник пред врагом...
Любовь не справилась
с почти обожествленьем;
живут теперь
хозяйка с батраком.
Батрак упрямится,
хозяйка свирепеет:
не так поднес,
не этак лег в кровать;
бабчонка злится от того, что муж умеет,
подав предмет,
души не подавать.
Порастерялась где-то
слов высокопарность,
покоя им обоим не дает
мысль о потере той:
что нежную усталость
на стороне
вдруг кто-нибудь найдет.
Пока хозяйка ты:
казнишь за ослушанье,
пока батрак:
ослушаться желанье.
Проколет время наблюдение над точкой;
владенье суммой
долго не живет.
И монолит
на пыльные кусочки
pазвалится,
коль время подождет.
Особой зоркостью
над каменным тем прахом
владеет статуй
каменный зрачок:
на черном поле
белая рубаха,
одежда жизни,
смерти маячок...
Сосредоточься: здесь,
в секунде этой каждой,
крест-накрест
истечение времен:
ни дна, ни кpая,
только жажда
в pосинке каменной -увидеть звездный сонм.
Чем больше властвуешь, тем больше не силен:
ничто по силе не сравняется с нулем.
Не нужен равный,
в равенстве бесплодность;
соперник нужен,
тот, что через труп
шагнет, не злобствуя,
не выпятивши гордость,
согнет и на хребет наступит: хруп!
Жизнь явится
зловещей хохотушкой;
немую благодарность испытав,
любовь, как ладанку, сердечной безделушкой
отдашь тому,
кто новой силой прав.
Да будет повергающий повержен
игрою видимой
невидимых колец,
да будет уходящий
с приходящим нежен -
pазвоплощенной вечности жилец...
О, Жизнь! Все будто борются
два глупых малыша,
все смотрит девочка: зловеще хороша.
Будь в целом поровну гуманности и скверны,
где заигрался,
там ты и фанат:
добро и зло повpозь,
увы, неверны,
связует жизни их невидимый канат.
Заместо взлета
падаем на дно
за то, что хочется,
чтоб что-нибудь одно...
Подобье
ищет полного подобья
и образ
просит образ повторить,
но сын отцу,
что слабое снадобье:
ни толком вылечить,
ни толком уморить.
Два времени единых порознь льем,
подобны смерти:
в неподвижности живем.
Чужая радость радует,
ну, день, ну, два, ну, три,
потом печалить начинает, хоть умри!
Все, что печалило,
огнем и ты гори:
пусть будет весело,
ну, день, ну, два, ну, три...
Законы кончились,
ничто не повелит;
печалят праздники уж, горе веселит.
Обычной вежливостью ранишь ты любовь,
подчеркнутой - лишишь ее дыханья!
Искать в порядке
новую идею
бессмысленно,
как в хаосе - учет;
искусство жизни в том, чем не владею:
конечно все,
в чем чувствуется счет.
Империй «вечных» вечности конечны,
конечен клад,
укрытый под замок,
для верности
на пальчике колечко,
да только верность
свой имеет срок.
Мой мозг отравлен знанием порядка,
страх новизны
качает мира свод...
Уж
нянечка-бессмыслица: «Приляг-ка!»-
свой вечный сон нашептывать идет.
В любви, в войне ли, рок тебе: устать,
едва захочется свободу «сосчитать».
Запомни зло, но не копи его,
злым можно быть, забывши обижаться;
день злобы старит, как печали год:
у зла нет силы злобе улыбаться...
Ух, много как личин его, смотри:
за созиданьем, тенью, разрушенье;
погаснет мир - гоpит огонь внутри,
посмеpтная надежда на движенье.
Зверь дикий ярость подчинил себе,
у разума есть искус: озлобленье.
Во зло зовет попа елейный бред,
во зло фанат готовится к сраженью...
Быть может, разуму опять не повезло:
быть человеком? Восхитительное зло!
Как солнце пьет пустыню беспощадно,
так я твоим лучом опустошен:
чем больше зной,
тем больше гибну, жадный:
я - твой,
покуда света не лишен.
До полночи «светлейшества» хватило:
ведь принял светлячка я
за Светило.
Зима закончилась, опасливо раздевшись,
pахитик бледность выставляет под лучи:
сезон любви,
оттаявшая внешность,
но сердца нет,
один насос стучит.
«Кто там? Кто там?» -
тот стук полувопросом,
термометр жизни
клонится к теплу:
привык к тоске,
как мальчик к папиросам...
«Эй, пpикуpить бы!» -
в душу лезет плут.
Кивать, беседовать, скучать под этикетом,
заботой коpчиться
на дождь и холода,
пpичинно умничать,
мол, снег идет за летом
и уж сезон с сезоном
не в ладах.
В печи огонь,
на шанежках загаp;
сияет снег,
небес остывших дар.
Люблю? Люблю!
Кого, не представляю:
лицо любви
готовность, а не цель.
Бесценная,
я цен не умаляю:
дай «прейскурант», закончим канитель.
Любить,
готовность выше угожденья;
сказавши: «Твой!», -
я буду лицемер;
пpостое мастерство предупрежденья
хранит тебя,
как чек акционер.
«Любимый мой!» -
я слышу, что хочу;
«Любимая!» -
так точно же плачу.
В поток случайностей войдя, не растеряйся,
стремись, упрямый,
к вечному концу,
в Аду тебя поддержит голос райский,
в Раю змея
приблизится к лицу.
Подвластны случаю законников твердыни,
играет время
пылью суеты,
и соком
перезревшей желтой дыни
стекает свет, который видишь ты.
Ничем не связанный, свободен изначально,
да выбор жизни -
прочное ярмо...
Свободно то,
что в миг любой случайно,
законно,
что случается само.
Кривится рот:
в словах, мол, мощь не та,
и это все, что делают уста.
Крамола - это преждевременная правда.
Зачем торопишься,
всему придет черед,
зачем твердишь невразумительное: «Надо!» -
из русла Рока
случай не уйдет.
Невыразима правда
в болтовне;
крамола вечная
в невечной новизне.
Какой огромный груз
на душу пал:
я счастлив одиночеством свободным;
глаза,
распахнутые в Космос,
сосредоточены
на точке бытия.
Я знал свое ничтожество пред Богом...
Ломал гордыню:
в пьянстве, покаяньи,
бежал от времени,
меняя башмаки,
бросал мечты, идеи, женщин, деньги.
Как голый ствол,
раздет песчаной бурей,
я жаждал риска,
страха ком живой!
Преступны мысли,
грешны вдохновенья,
за кругом круг
вращаются проклятья
во имя клятв:
зачем?
Ничтожество пред Вечностью искало
во все века опору
в здравом смысле;
и на костер взошедший еретик,
и тот, чье наслаждение убийство,
вы плоть своей раздвоенности вещей.
Я знал свое ничтожество пред Богом,
пока он был
карающим мечом...
Не в силах разум чуять нечто свыше:
свое ничтожество
пред именем Любовь!
Включилось сердце
в бег великой жертвы:
что было взято,
отдано стократ;
ничтожество,
стремящееся к Богу,
достигнув Бога,
жертвует собой.
Чем я богат?
Тем, что украден был
когда-то
у детства чистого
для рабской суеты?
Ты обнимаешь тень несбывшейся надежды:
вот эти руки,
злые инструменты...,
глаза, здесь совесть вьет отдельное гнездо,
и слух загадочен:
себя умеет слушать.
Что спросишь ты?
Доверье беспристрастно.
Ответа нет:
в вопросе твой ответ!
Мое богатство,
ложь или притворство,
союз гордыни
с явью миража.
Я врал, когда жонглировал ученьем,
был бодрячком,
или взводил курок.
Охота! Пил, преодолевши отвращенье,
стакан лосиной крови, смерти пульс,
я врал, когда сверх меры чуял время,
я рушил меру,
назначая новый срок,
заранее оплакав
свет рожденья.
Кликуши путь,
убийство новизны.
О, пили боги,
морщась и икая,
за кровью кровь,
за духом дух.
В твоих объятьях
мыслящая скверна:
как страшно жжет
святая чистота!
Чем я богат?..
Ты все спалила разом:
я обречен быть пеплом,
я - любим.
Неужто нет
делительного знака
меж небом неделимым
и тобой?!
Так соловью язык дала змея
и стала ядовита
песня жизни,
на зимней ноте
льдинкой оборвавшись...
Как просто все:
объятья,
шепот:
«Я твоя...»
Невероятен день,
неописуем мрак:
за светом тьма,
за тьмою свет.
Да будет так.
Не прекращай пути,
бессмертен каждый шаг:
кто был влюблен, влюбленным остается;
свобода - это облако,
его нельзя облечь в задуманную форму;
свобода облака -
дитя свободы мира,
нет равенства меж ними,
но - союз.
Гармония свободных безотчетна;
лишь только раб
«любовью» нарекает
освобождение
во имя новых пут,
и слушает,
движеньем страсти мучим:
свобода ль путника -
шаги через Предел?
Усталость, лучший
из погонщиков мечты.
Я пуст,
как разбитый аквариум:
вытекла жизнь,
лишившись объема,
зачем же ты,
бредя от напряжения,
пытаешься вычислить
край Ойкумены?
Вычисления атакуют первыми
все, что жизнь называет Формой.
В самоубийстве аквариумов
не происходит служенья Истине,
просто зрелое содержание -
капли неба за N7.
Презрение косит
глазом скалярии:
не верит рыбка в мощь Океана,
правда, есть шанс убедиться лично,
но пpидется разбить аквариум,
или заставить его взорваться,
чтобы потом рискнуть
прорваться навстречу хищникам
к благослове-