нному Океану
сквозь ужас канализации.
Плевками наполнен аквариум разума,
аквариум сердца
наполнен ядом;
неужели же ты
не допетришь,
что яды - отличный партнер для сражений?!
Только на пол не лей слишком много...;
лучшее средство избавиться
от того,
что не пpинадлежало, -
анестезировать пулей голову,
сосредоточив чувства
в плевке на время.
Странное
получается зрелище:
опустошаясь, я наполняюсь
пустотой,
которую можно потрогать,
спросить результат
лотереи «Спринт»
и, если хочешь, выиграть;
пустота,
как шикарная девочка
в сильном подпитии,
не ломается,
главное, вовремя
лить в стаканчик
своеобразный напиток: душу.
Я пуст,
как разбитый аквариум;
pыбка мечется на полу.
Прощай,
все кончено,
поскольку ничего
не начиналось:
дом жизни полон чучелами, как музей;
как угорь в реку,
в будничные воды
стремится выскользнуть бессмертная душа,
и там, отчаянья до смерти нахлебавшись,
кричит о ненависти
к бывшей высоте;
держи, безумную!
Но нет, не получилось,
немые вещи помнят все
без слов;
вот этот шкаф,
он помнит вечер ссоры,
вот зеркало,
горящий помнит взгляд,
и ложка чайная,
что помнит нервный звук...:
все тайно
насыщалось излученьем!
постель не страсть, обыденность копила,
тоска и пыль
цаpили по углам,
молчали книги,
брошенные в груды,
и губы криво улыбались
от обнов.
Мечта к мечте
спешит с самосожженьем!
Обиды монстр
над пеплом суеты
берет последнее:
надежду на терпенье,
дав равнодушие, досрочное, как гроб.
Кто это?
Механизм для послушанья.
Вот радость-то:
он сам себе приказ!
А своенравие
и жажда постиженья
любовь (нет выгоды)
не мучают уже.
Прощай,
в шкатулке жизни
тесно;
ты хочешь малого:
владеть и подчинять;
возьми желаемое,
это мне не ценно.
Прощай.
Ты вряд ли
чувствуешь прощанье,
ведь что ты видишь:
то, что... остаюсь.
Жил на белом свете добрячок,
он у злого одолжил пятачок,
да худой карман
для милостынь:
ходит злой по пятам:
дай алтын!
Одолжил тогда алтын добрячок,
в пальцах денежку зажал
и - молчок!
Только выманили, ах,
за вино
все, что было, видно, завидно.
Отобрал у добрячка
зол мастак
и невесту, и любовь
за пятак,
опалил обидой ум,
как огнем,
ходит зол добрячок
с кистенем:
«Эй, pубли подальше прячьте длинные,
люба злоба-незлоба,
да безвинная».
Сей по белу свету семя,
зло свое,
ой, добро давным-давно безголосое.
Вот теперь у добрячка дополна
неба, хлеба и грехов, и вина;
пятаки, ты глянь, валяются,
добрячок сидит в тюpьме, удивяется:
«Эх, не занял бы тогда пятачок,
может, прожил бы, как все, дурачок».
Духовная пища очень быстро превращается в жвачку. Читаешь ли рассказы о недавних злодеяниях, смотришь ли телевизор, слушаешь ли звук: все действует, мозг ощущает работу! Но, увы, нет насыщения для того, кто питается идеями. Челюстью можно двигать всю жизнь. Идею достаточно «проглотить» один раз. Чем стремительнее существование, тем более духовна жвачка - инструмент оболванивания.
Состояние современного мира напоминает странный опыт: пищей становится буквально все, а конец кишечника подшит к его началу...
Следователь привыкает к трупам. Работник морга привыкает к трупам. Весь мир для них - труп, в конечном итоге. Это норма. Лишь в детстве потрясает, впервые увиденная, чужая смерть.
Когда я на кухне жую бутерброд и включаю радио, то слышу: ураган унес сотню жизней, расстреляны патриоты какой-то страны и т.д. Предельного сострадания, какое должны вызывать смерть, несправедливость, нет. Поток безликой информации оглушает все больше и больше, до полной потери «слуха» сердца. Так, фактически, пропагандируется: «Убий!» Многое в моем существе - труп. Я привык. И это не мешает.
Есть у души душа?
Не оскверни ответ речами!
Когда звала молодушка,
поплыл, да не причалил...
Есть у души душа:
ее глаза яснее неба,
хоть и боялась, подошла,
я с нею был, как не был...
То от себя бегу,
то плечи тенью
вяжут руки:
ах, не давай послабинку,
не обнимай со скуки.
Ты не одна жива,
мечтанья спят так крепко:
что было, то оранжево,
а будет что - без цвета.
Есть у души душа?
Не отвечай,
ответишь плохо:
душа твоя хорошая
досталась скомороху.
За что любил ее?
Зачем пою, как плачу?
Любить спешил подобие,
а обpаз ждал иначе...
Чего еще хочу?
Хочу годков,
как в май сирени;
гуляла жизнь по ножичку,
упала на колени.
Есть у души душа?
Вопросы виснут непривычно:
зачем звала, молодушка,
из будущего птичка?
А по дороге сны:
куда бежим?
навстречу ночи!
ходил и я бессовестный,
да совестию кончил.
Для иллюстраций в этой книге я не придумывал ничего специально. Просто брал из своего архива образы нашей жизни. Поэтому здесь нет случайных «картинок»; для меня каждый образ - память о встрече, разговор, обмен жизнями. Черно-белая суть бытия, едва обозначенный контур живого мгновения, который человеческая наша фантазия легко превращает в свой разноцветный мир.
Работал я тогда на радиозаводе. Однажды в цехе произошел казус. Расскажу чуть подробнее. Ребята с механического участка предпочитали на обед в заводскую столовую не ходить - чего, мол, в толкучке этой маяться. Обходились беляшами. В буфет снаряжался дежурный «гонец» с полиэтиленовым мешком, а весь мужской состав участка собирался, тем временем, у доминошного стола.
Гонец прибывал. Беляши разбирались под непрекращающееся: «Рыба! Дупель! Шесть-Шесть!» - Главное происходило на столе. Жевали автоматически.
Мастеру - пожилому, основательному дядьке, - беляш попал с болонкой. Уж он и так и этак: неглядя жевал, глотал - не глотается... Ухватил рукой за край, сделал зубами щель, чтобы мясо во рту осталось, и - потянул.
- Мать .... !
На уровне глаз перед носом изумленного мастера болтался сильно покалеченный на зубах, но вполне узнаваемый продукт резино-технической промышленности - презерватив!
Весь участок, что называется, полег на месте.
- Михалыч, это не в рот кладут, это на х.. надевают!
- Почем шарик продашь?
- Ай да Михалыч!
Мастер с багровым сфинксоподобным лицом ушел скандалить в администрацию. Юмора мастер не понял.
После смены пропуска в табельной закрыли: так было принято делать для обеспечения массовости на цеховых собраниях. Но в этот день можно было бы обойтись и без принудительных мер. Даже вечно спешащие по детским садикам женщины с монтажного участка, и те сгрудились, хихикали, стреляли глазками в мрачного сфинкса, вставшего прямо перед столом начальства.
Поехали издалека: сначала выступил о чем-то ни о чем технолог, потом начальник цеха говорил о том, что мы уже сто раз слышали, повякала «профсоюзиха». Потом слово предоставили директору заводской столовой. Толпа, уже изрядно заскучавшая, вновь оживилась.
- Товарищи! - сказал последний оратор, - Сегодня у вас произошел досадный случай. Я объясню. Наша сотрудница поранила руку и, соблюдая правила техники безопасности, продолжила работу в резиновом напалечнике, который и попал случайно в мясной фарш...
Люди разочарованно скисли, будто их обманули, как детей, будто обещали показать ковер-самолет, а ничего нет... Наступила обидная тишина. И в этой тишине к столу подошел мастер. Вытаращив от возмущения глаза, он выхватил из нагрудного кармана то самое, от чего сыр-бор горел, и поднял над головой вещественное доказательство.
- Ты... что! Совсем уже! - мастер задыхался от возмущения, обращаясь к директору столовой. - Ты - что?! Я гандон от напалечника не отличу?! Ты...
Такого не ожидали. Тут уж полег весь цех. Ржали дико. Но теперь «приколы» сыпались не в адрес Михалыча, а в адрес директора. Засмеялся и сам Михалыч. На душе у него, наконец-то, полегчало.
Эту сценку пришлось наблюдать в Алнашском районе. Захожу на хозяйский двор, а там, посреди двора сидит на березовой чурке дедок бородатенький и портновским «сантиметром» Жучку измеряет. Прикинет - задумается. Опять прикинет...
- Дайка закурить, паря, - это он мне вместо приветствия. - Вишь, какое дело. Шапку решил сшить. А если не хватит? Не прощу ведь себе никогда! Больно жалко, если зря!
И он опять стал решать за Жучку гамлетовский вопрос.
...Мы больше привыкли к тому, что мысли проникают внутрь нашего драгоценно-индивидуального сознания, через уши: нам говорят - мы понимаем... А глаза лишь отыскивают подтверждающую иллюстрацию. Это несправедливо! Думать словами - искусство, «думать» глазами - целый мир. Тихо! Сосредоточьтесь! Ваш собеседник будет говорить... взглядом.
За окном морозная ночь. Тишина. И только близкое черное небо продырявлено желтым крапом, словно пальнул туда кто из дробовика... Вон и дым еще не рассеялся - плавает над деревней в оглушительной тишине.
А прямо под звездами, в самом их центре стоит плохо топленая Засековская средняя школа, а чуть подальше - Юкаменский район, а там.., а там.., - там опять звезды!
Люди так думают: чтобы жить хорошо, надо учить друг друга. Это и вправду хорошо. Особенно, если учиться хочется больше, чем учить, тогда внутри у человека появляется тоже что-то вроде неба, и нет ему ни конца ни края.
И там небо, и тут... Страшно и восхитительно, потому что посерединке ты, человек.
И не от кого тебе помощи ждать, кроме как от другого такого же человека.
Шесть человек смотрят на восемь человек. Восемь человек смотрят на шесть человек. Шесть человек спрашивают. Восемь человек спрашивают. Что хотят увидеть, о чем хотят ответить? Шесть человек - начальство. Восемь человек - бригада. Шесть на восемь, восемь на шесть: выездное заседание. Учеба.
Все ведь сидим за партами. Н-