— гремят парадные марши, устраиваются соревнования, раздаются награды и обещания, нагнетаются страсти и опровергаются сплетни. Вокзал есть в каждом из нас: что ожидаем? куда спешим? откуда явились? Нет ответа. Город — транзитная станция между небом и землёй — прощается чаще, чем прощает.
Добрый хозяин умеет смотреть на себя самого глазами гостя: есть чем угостить, есть что показать. Хорошо! Гость будет доволен, гость расскажет в иных землях о полученной радости... Трудно, правда, иной раз, отличить натуральную хлебосольность от богатой показухи. Честность — понятие внутреннее. Оно не требует доказательств, а существует само по себе. Что можем мы, люди, друг перед другом? — только показать: как мы живём. Потому что никто не знает: как следовало бы жить.
Город часто бывает пьян: то грустью, то славой, а то и просто праздным вином. Он, как человек, любит забыться, покуражиться в забытьи, или наоборот — себя пожалеть. Никто ему не судья. Город в провинции — сам себе Бог. То на российскую столицу оглянется, то на себя в зеркало поглядит: хорош ли? Вроде бы да, а вроде и нет... Человек Городу лишнего слова не скажет и Город к человеку — спиной, бывает, поворачивается. Обида здесь копится, как радиация: сверх меры соберётся — конец. То ли прощать разучились, то ли сердечный «завод» на любовь израсходовался. Зябко бывает душе от вранья и драк, от грязи злобы. Многое пошатнулось. Будто бы жизнь побежала от жизни — жизни другой поискать. Всё в Городе по отдельности хранится: вера — у одних, ум — у других, деньги — у третьих, память — у четвёртых... Ударит Божий гнев во что то одно — остальное уцелевает. А выпьет божий человек — чувствует: нераздельное что то в груди колотится. Сказать бы, да слова позабылись...
А есть ли он, Бог, на земле-то? Что то не видно его в переполненной чаше митингов, не слышно в базарном гуле, в шуме заводов, кующих оружие, в криках ненасытных женщин и спорах всезнающих мужчин. Где Он? Почему неузнаваем? Не слишком ли много вещей и сутей назвались Его именем? Люди усердно молятся разным «богам». Разность растёт как стихия. Всё ближе сходятся смерть и рождение. Испытывается сила существа, оторванного от земли, — горожанина: не чужой ли он стал Природе? Все очень просто: инопланетянин — тот, кто не любит свою планету. Ту её часть, что каждый день можно видеть воочию, мерить шагами улицы, встречать друзей и понимать жизнь сердцем. Это — родина по имени Город. Родину творит не Бог, Родину творим мы сами.
…Набережная, асфальтовым пояском охватывающая зеркало городского пруда, притягивала к себе влюбленных и алкоголиков. Вот и сейчас, целующаяся парочка заставила гуляющего Духа остановиться и залюбоваться ими. Через минуту-другую парень заметил наблюдателя и негромко сказал.
— Тебе чего, папаша? Вали отсюда.
Ударили на заводской башне склянки часов.
Рассеянному Духу не везло периодами, он дважды за последнее время спотыкался и падал на асфальт. Первый раз в Лондоне. К упавшему человеку со всех сторон тогда устремились люди: «Вам помочь? Вы не ушиблись?» Второй раз он упал по возвращению в Город, — прямо посреди оживлённого потока людей, в час пик. «Смотри, как мужик наебнулся!» — крикнул кто то весело; этой фразой исчерпывалось соучастие мимотекущего общества в синяках и ссадинах Духа. Преодолевши боль, он вдруг понял, почему и чему так часто смеётся в России Грэй. И Дух засмеялся. Прохожие шарахнулись. С этого
момента он перестал чувствовать по отношению к русским «таможенное» настроение. Он принял их стиль.
С сентября Ро предстояло учиться в русской школе.
РЫБАЛКА
От Гоблина поступило неожиданное предложение:
— Синоптики обещают тёплый, безветренный период. Я приглашаю вас на ночную рыбалку, на ту сторону Реки. Дух, вы когда-нибудь ловили сомов?
— Спасибо.
Вода на середине Реки чёрная, как тот свет. Всякий, пересекающий эту ширь, чувствует её нешуточный норов: на стрежне донные воды, оттолкнувшись от невидимых подводных трамплинов, вываливаются наверх шевелящимися валами, крутят воронки, ворчат около бакенов день и ночь говорливые струи, пуская по течению россыпи пузырей; улетает отпущенный взор далеко-далеко, безотчётно ликует душа, словно кормится вдоволь открывшейся волей.
Гоблин управлял небольшим катером. Рядом нёсся еще один катер, гораздо больших размеров и очень комфортабельный, появившийся невесть откуда, на котором к рыбацкому мероприятию присоединилась женщина, она иногда помахивала им рукой с открытой передней палубы. Дух с недоумением поглядывал в сторону второго судна, но предпочитал не задавать лишних вопросов. Женщину сопровождала вооружённая охрана. Катера шли близко друг к другу. Лица охранников хорошо просматривались, но не очень-то соответствовали представлениям об этой профессии; мужчины больше напоминали команду друзей из какого-нибудь конструкторского бюро — в глазах отражались спокойствие, неусыпное внимание ко всему, что происходит, и несомненный ум. Да и сама дама производила приятное впечатление.
Катера ткнулись носами в песчаный берег и замерли. Бивак был уже кем-то оборудован.
— Знакомьтесь. Эта женщина владеет в области самыми крупными казино, по должности она — директор. А по жизни — покровитель…
— А по жизни просто Ия, — она протянула, улыбнувшись, спортивного покроя руку. Лет Ие было не так уж много, не больше сорока, но по всему чувствовалось, что в этом существе кроется немалый потенциал. Она была такой же круглолицей, как и Гоблин, с такими же резкими, моментальными переходами мимики лица — от полной непроницаемости к полной открытости.
Дух слегка оторопел от сюрприза. Гоблин пришёл ему на выручку.
— Все важные мероприятия решаются исключительно в неформальной обстановке, не правда ли?
Ро, как только катер причалил, спрыгнула с бака и стрелой умчалась вдоль бесконечного песчаного пляжа, — на отмели кормились чайки и Ро было интересно рассмотреть их поближе. Дух слегка беспокоился за ребёнка, поэтому был чуток рассеян.
— Какие ещё «мероприятия»? — Дух ничего не понимал.
Гоблин как не слышал.
— Я давно обещал Ие отдых на природе. То ей некогда, то мне… — сиплость Гоблина была такой обыденной, такой домашней, что могло показаться, что речь шла о походе к соседке за солью.
— Вы меня знаете лучше, чем я сама! — она была обаятельна и сдержанна одновременно. — Я родилась за границей, родители работали в разных странах по долгосрочным контрактам. Они остались там, а я вернулась, когда мне было шестнадцать лет. Я — местная. Понимаете?
— Значит, вы тоже из вернувшихся? — Дух усмехнулся.
— Получается, так. Бизнес мне достался от мужа. Его убили.
— Ия отмаливает своих клиентов. Грешников, отдавших ей деньги! — Гоблин кряхтел, вытаскивая из катера скарб. — Устраивает в Городе всякие культурные мероприятия. Кого ты сюда возила, Ия? Китайский цирк был? Был. Московский зверинец? Был. Европейский этнофестиваль в Городе кто спонсировал? Сами знаем, кто. А концерты на стадионе! Дух, мы здесь, благодаря этой девочке, знаменитостей смотрим не по телевизору. Какие имена бывают! На площади выступают, бесплатно! Веришь ли? Ия — молодец. Она, как пчёлка, тянет самый лучший нектар с цветущих полян в родной улей.
Что правда, то правда. Ия «тянула» так, что за пятнадцать последних лет только официальная часть её личных активов перевалила за миллиард. Сколотив прочный капитал на земле, она заскучала и заинтересовалась сколачиванием «капитала» иного рода — о её участии в оригинальных проектах ходило много слухов. Иногда она, по просьбе или письму, давала деньги незнакомым людям на дорогие операции. С Гоблином её объединяли какие-то давние связи. Сам Гоблин никогда не просил у богатой леди поддержки или участия. А она никогда этого ему не предлагала. Они не обязывали друг друга на шкурную оглядку. По какой-то случайно сложившейся традиции, они раз в году, в конце лета, выезжали на свой тайный пикник. Кушать сомов.
Охранники превратились в бывалых туристов. Они в сторонке развели костёр и занимались кухней. Медовое солнце деловито растапливало противоположный берег, готовясь к великолепию своего погружения за линию горизонта. Комаров не было. Ия скинула туфли и с удовольствием зарылась ступнями в горячий песок, закинула сцепленные в замок ладони за голову и запрокинула лицо к ласковому свету.
— Только счастливый человек ни о чём не думает!
— Устали от забот?
— Да так…
Дух чувствовал, как присутствие Ии оказывает на него опьяняющее действие. И это не было следствием действия женских чар, — это было просто здоровье. Именно! Здоровая атмосфера вокруг богатого, здорового человека. Дух словно только что сделал великое открытие: здоровье — самое пьянящее из всех чувств! Оно не увечно в принципе, оно не опирается на костыли теорий или догм, оно не спрашивает совета, как жить, оно не пользуется посторонней помощью более одного раза.
— Зрелое одиночество, если оно приходит не в старости, очень продуктивно, — сказал Дух, переводя взгляд на золотую лаву, что текла между ними и закатным берегом.
Ия мгновенно уловила уровень, на котором язык беседы выражал то, что он, скорее, обозначал как «видение» — вешки известного в безднах пути. Собеседники, способные сообща находиться «в теме», отбрасывают условности земного так же, как белка отбрасывает шелуху от ядра. Слова перестают значить то, что они значат.
Ия с интересом поглядывала на приезжего.
Гоблин засмеялся. Смех напоминал прерывистое шипение компрессорного шланга, на котором прыгают озорники-мальчишки.
— Он, думает, что он думает! Потом он будет думать, что он верит. И, наконец, поймёт, что только вера определяет дорогу дум…
Люди с «заводилкой» — граждански активные члены общества. Это данность. И все это знают. Самому себе «заведённый» может объяснять как угодно своё беспокойство: прихоть, миссия, долг, веление сердца — это разные названия одного и того же явления. Кто то верит в изначальное предназначение людей. Мол, тела у всех, в общем-то, одинаковые, а вот предназначение — разное. Как у семян: из разных семян вырастают разные деревья. Особенность человеческого «леса жизни» в том, что нет одинаковых семян. Нет двух одинаковых предназначений. Но вот — вопрос! Почему же вырастают одинаковые существа: люди-трава, люди-кустарники, люди-деревья? Что их может объединить вне растительной жизни?
Что то внутри Духа начало таять, сдаваться. Он никогда ранее не видел подобных олигархов, — человека, не только поднявшегося по ступенькам денег и власти, но и с неподдельной ненавистью говорящего о мёртвой атмосфере родного Города.
Официальной гордостью Города считалось, как известно, оружейное производство и его история, отдельные личности и их личные достижения, ассоциированные с именем Города. Конечно, горожанину можно было гордиться своим цехом или своим чемпионом, но эти явления полноценной культурой, очевидно, не являлись. Коллективное чувство сопричастности горожан к нематериальным ценностям местной жизни не было развито широко, соответственно не существовало и объединяющей граждан атмосферы — безусловного повода для родства земляков. Дефицит осознаваемой нематериальной среды — проблема Города и его горожан. На пустом месте появлялись: патриотические однодневки, помпезные политрозыгрыши, спекулятивный патриотизм. Текущая культурная жизнь элиты города — для себя! — особой «погоды» в городе тоже не делала. Культура — это ведь не то, что люди производят, это, скорее, то, что производит самих людей: вневременные традиции, легенды, мифы, потенциальные возможности, атмосфера и смысл контактов. Конструирование невидимых аспектов среды обитания. Что ж, материальность объясняет необходимость выживать, а культура даёт большее — причину жить.
— Ия, а зачем ты приехала к нам? — непосредственные вопросы Ро часто смущали людей. Дух нахмурился, соображая, как тактичнее одёрнуть девочку в присутствии посторонних. Но Ия присела на корточки и заглянула в глаза любопытной малышке.
— Я приехала, чтобы побыть одной в кругу друзей.
— Пусти! — Ро вырвалась и зашлёпала босыми ножками по мелководью.
Дух медлительным маятником расхаживал по песчаному берегу, как привык это делать перед аудиторией. Парной тихий вечер опустился на землю. Вода снова почернела и текла, текла, текла... унося в равнодушную бесконечность дерзкий трепет мыслящих мотыльков. Что делает людей несчастными? Неужели их собственные желания?! И кто кого «желает»: человек жизнь или она его? Дух относился к редким упрямцам того рода, которые могут десятилетия потратить лишь на то, чтобы «личные желания» отступили как можно дальше, а вот личная «готовность» к любым встречам и любым поворотам судьбы — была бы, безусловно, первой. Жизнь была для него инструментом — и этот инструмент следовало совершенствовать, содержать в порядке и применять по назначению.
Когда Дух и Гоблин отошли от бивака в сторону по делам, так сказать, неотложным, Гоблин внёс недостающую деталь в картину сложившейся ситуации.
— Ия воспитывает двух сыновей-погодков. Оба подростка наркоманы. Моя старуха их «пользует».
— Пользует?!
— Заговоры там всякие. Травы. Массаж.
— Но есть же специальные клиники!
— Какие там к чертям клиники! В русских клиниках тебе даже за деньги здоровье не вернут. Ещё ни один от наших врачей живым не ушёл. — Гоблин от души захохотал. — Человеку только человек помочь может.
Теперь Дух понимал, откуда Ия черпает свою чистоту и магнетизм. Грешное занятие и личная трагедия в русских, накопившись до критической массы, могли взорваться от любой искры, как порох внутри гильзы, и, если у судьбы был подходящий «ствол», — энергия взрыва выбрасывала сквозь него всё, что свинцовой тяжестью лежало до этого в ядре личности: любовь, ненависть, страсть, благородство, отчаяние, жажда или пресыщение жизнью… Русские, словно перелётные птицы, стремились к самом краю постижений, к смертельному катарсису и бесконечно разнообразили его формы. «Обновляться», «возрождаться», «преображаться» — всё это было возможно лишь в одном случае: «отказавшись от…» От чего? От прежней жизни, конечно! А что взамен? О! Самое лучшее — ИНАЯ жизнь! Правда, потом, потом, когда-нибудь потом… Однако, подстрекаемые со всех сторон люди «отказывались от себя» здесь и сейчас. Чего ж во имя? Демонический круг был широк! Куда ни поведи пальцем — всюду творилось ужасное: в смоляных котлах бурлила и возносила проклятия беднота, на раскалённых сковородках жарились мозги депутатов и бизнесменов, выжимали из глаз слёзы и разрывали на части сердца когти проповедников. Что творилось! Миллионы людей жили во имя знамени или ритуального морока, во имя детей, или во имя лживой присяги… Ни у одного не случилось «собственной» жизни! До «потом» не дожил ни один.
— Мне кажется, России нужны не психо-, а духотехнологии, — осторожно произнёс Дух. — Россия находится в состоянии духовной гражданской войны, которую усугубляет внешняя опасность, интеллектуально-экономическая оккупация физических и образовательных пространств.
Ия не поняла ни слова.
— Что вы называете «духотехнологиями»? Нужны деньги?
— …Разбуженное семя не знает пути назад. Тактика, таящая в себе стратегию, — это и есть духотехнология, жизнь, идущая по пути жизни; внешний разовый, и, может быть, даже случайный, толчок исчезнет, а стратегия саморазвития останется; в этом — смертельная драма, красота и удивительная притягательность жизни: второго раза, второго пробуждения для живого зерна не существует!
— Перевожу, — зашипел Гоблин, видя на лице женщины налёт недоумения. — Пофессура, в отличие от крестьянина, например, не может сказать сразу суть дела, им обязательно надо пошаманить вокруг да около. А всё просто. Его тоже задолбала наша жизнь! Правильно, Дух?
Дух был серьёзен. Он, как паучок-подводник, упрямо захватывал в мире мечтаний кусочки иной атмосферы и тащил их в этот мир, выстраивая для себя в неподатливой, плотной среде земли потусторонний колокол, приглашая неверящих взглянуть на успешный эксперимент, приглашая видящим перейти к решительному оптимизму: смотрите, смотрите, это возможно для всех!
Ия покусывала губы. От всей этой зауми она была близка к разочарованию. Гоблин своими издевательскими репликами кое-как спасал положение.
— Учёные люди примитивны. У них хватает ума лишь на то, чтобы из сложного сделать что то ещё более сложное, но не хватает таланта говорить об этом просто. Не Христы!
Ро развлекалась. Она поймала лягушонка и забросила его в воду.
— А куда течёт эта Река?
— В море.
— А потом?
— Море испаряется. Река течёт вверх и становится облаками.
— А потом? Она опять прилетает к нам и падает дождиком?
— Молодец, Ро, вы становитесь совсем взрослой.
— А сколько раз это уже было?
Пикники — вид социального братания. Горожане в обычной жизни сидели каждый на своём персональном древе познания, они отчётливо видели друг друга, но не могли общаться и ходить друг к другу в гости на высоком, так сказать, «лиственно-плодовом» уровне. Разноуровневое устройство городского «леса» живущих всегда носило примитивные формы общения — для коллективного «братания» приходилось слезать с деревьев… Мать, сыра-земля, привычно держала на себе и драки-гулянки, и застолье-веселье. «Высокой» всенародной обыденности не могло быть в принципе. Потому что не было для этого общей «высокой» среды. Недостаток содержательного общения компенсировали, как всегда, русские кухни — в смысле купейной прижатости людей друг к другу, а не в смысле приготовления пищи. В новейшее время богатые «кухни» шагнули на лоно природы, где волны, солнце, шум ветра и шёпот деревьев помогали потеснее прижаться друг к другу подросшим человеческими хищникам — мыслям.
Гоблин привязывал к поводкам крючки и, привязав очередной, откусывал болтающийся конец лески зубами.
— Два сапога пара, — рассмеялась Ия. — Кажется, я смутно начинаю чувствовать ход ваших рассуждений.
— Его рассуждений, — добродушно поправил Гоблин.
— Вы можете описать вашу идею более детально?
Дух вздохнул. Никогда ещё он не читал лекций босым.
— Тему Города и его «покойной» ауры я исследую давно. С точки зрения коллективного самосознания Город мёртв…
Телохранители подошли ближе, чтобы слышать. Им было интересно. Гоблин скептически ухмылялся ртом-чёрточкой. Над берегом плыл запах приготовленного шашлыка.
— …Я хочу построить и подарить Городу Дом счастья.
— Напишите мне официальное письмо с просьбой о финансовой и материальной поддержке. Я рассмотрю.
Ия искупалась. Магнетизм её из притягивающего стал отталкивающим. Коротко попрощавшись, она заспешила. Катер-красавец отчалил и, взревев водомётами, умчался в туманные сумерки. Дух был опустошён и подавлен. Дух не нравился самому себе. Жалили налетевшие с болот комары.
На углях оставались нетронутыми порции шашлыка.
— Дух, миленький, не расстраивайся, ты победишь! — Ро прижималась к опекуну и гладила его по голове, как маленького.
Дух глянул на другой берег, где молодёжь гуляла и веселилась, но пьяных выкриков не было слышно. В прозрачной тишине пели красиво, даже очень красиво. Виден был электрический свет и мигающая иллюминация лицейской повозки-балагана. Что то повернулось внутри Духа, какой-то сильно заржавевший рычажок отпустило и он занял, наконец, правильное положение. Дух вдруг отчётливо понял: надежда в России — это тоже вид смерти! Надеяться можно лишь на себя самого. Дух осторожно потрогал ржавый рычажок внутри: не обманулся ли? Нет. Мир, действительно, изменился: самоубийственная стальная петля — надежда на «потом» — исчезла! Дух подошёл к чёрной воде, закрыл глаза. Формула возвращения нашла своё тривиальное решение: здесь и сейчас всего хватает! В земном равенстве нет неизвестного. Оно всегда где-то выше.
Сомов ловили на жареное мясо. Мужчины почти не разговаривали. Ро калачиком свернулась в каюте катера. Каждый думал о чём-то своём. За всю ночь Гоблин произнёс одну-единственную фразу:
— Я думал, что только местные могут заниматься х… — он не договорил определения.
Поймали двух сомят, килограмма по три каждый, которых тут же и отпустили по настойчивому требованию Духа.
Гоблин был вне себя от возмущения.
— От ваших к-