иссяк, а прекратился — словно щёлкнули выключателем и разом кончился ток. Сердце тактично остановилось во сне, в миг, когда разум не чувствовал боли. За день до смерти она истопила жаркую баню и вместе с мужем насладилась жаром-паром с калёных камней и даже бравой прогулкой на снег: «Хо-хо-хххо!»
БОМЖ
Ах, что происходит? Я драться бессилен!
Отравлено сердце, мучителен шаг.
Я бросил поводья, весь мир опостылел,
волшебною дверцей открылась душа.
Как будто бы в сказке, однажды проснувшись,
я жажду почуял: самим быть собой!
Но только всё поздно: проиграна юность,
и смерть перед Богом — как ангел босой.
Зачем я теряю товарищей верных,
доверчивость женщин терять тороплюсь?
Я злая песчинка в пустынности смертных:
люблю не любя и не веря молюсь!
Ты видишь, Отчизна, заблудших, но гордых:
рожденье моё было Страшным Судом!
Судьба оглянулась, а на поле чёрном —
ничто уж не мило и всё всё равно.
Ах, что происходит? Я балуюсь петлей…
Мои идеалы — красивая ложь!
Не надо присяги, подайте веселье,
не трогайте душу — последний мой грош.
Я, будто бы птица, преступно свободен,
но меткий стрелок подобьёт меня влёт…
Бегут сыновья от обиженных родин,
неужто и мой наступает черёд?!
Мой друг, с пустотою я драться бессилен,
отравлено сердце, мучителен шаг.
Я бросил поводья, весь мир опостылел,
тюремною дверцей закрылась душа.
Добывать русское дерьмо становилось всё труднее. Грэй поездом отправился в самую глушь, в соседнюю область, на разведку. Без приключений не обошлось.
Поздней январской ночью в зал ожидания железнодорожного вокзала вошёл рослый человек мужественного вида, в белом овчинном полушубке, спину он держал в прямой выправке, как это принято у кадровых военных, — прирожденный командир, воин, уверенный в себе хват; вертикаль тонкого чувственного носа снизу подчёркивала горизонталь прямолинейных, плотно сжатых губ, а глаза и брови придавали рисунку лица то выражение, какое свойственно всем обладателям пристального, цепкого взгляда и никогда не засыпающего ума. Экипировка вошедшего никого не удивляла: глухие места всегда были изрядно насыщены военными, и далеко не все из них день и ночь щеголяли в форменной армейской одежде — многие офицеры предпочитали в обычной жизни носить «гражданку».
Вокзал привычно переваривал в своей утробе томящихся пассажиров. Спящая на казённых лавках интеллигенция застенчиво поджимала ноги под себя, пытаясь, даже во сне, проявлять вежливость и не занимать лишней квадратуры, солдаты-кочевники бедовали кто как, разномастная публика из торгово-рабочего мира, а также пожилые воробушки пережидали вокзальную пустоту бытия по-своему: на корточках, в обнимку с баулами, лёжа поперёк чемоданов или маясь с соседом за картёжными упражнениями. Вечно временное, это человеческое пристанище сопело, пыхтело, стучало и шаркало беспокойными конечностями, переворачивалось с боку на бок, лялькало и улюлюкало с детьми, и тошнёхонько, порой, вздыхало, полуразбуженное на минуту-другую хрюкающим в пустую бочку станционным громкоговорителем.
В самом центре этого разномастного, лениво шевелящегося, живого обилия фундаментально возлежал, сдвинув два станционных диванчика вместе, натуральный негр. В потрёпанном пальтишке, он покоился на спине и зверски храпел. Обе ноги его были раскинуты в самых что ни на есть вольных позах, а небрежно нахлобученная шапка-ушанка прикрывала лицо от излишне яркого электрического света. Композиция выражала полнейшую безмятежность. В головах у негра покоился небольшой рюкзачок, прицепленный к ножке диванчика наручниками. Едва завидев «браслеты», да ещё и негра к ним в придачу, воры исправно обходили соблазн стороной. Однако охрана вокзала, как оказалось, имела насчёт иностранного подданного иное мнение. Увальни с дубинками довольно грубо растолкали храпящего и предложили пройти с ними «на выяснение». Назревал занимательный скандал. Публика проснулась и оживилась.
— Я никуда не пойду! — кипятился Грэй, слегка ошарашив стражей внятной русской речью.
— Пойдёшь, как миленький, пойдёшь!
— Я военнослужащий!
На этот выкрик дружным хохотом ответил весь зал.
— Оставьте его, — человек в белом полушубке и с чеканным лицом голос имел низкий, хриплый, насыщенный обертонами, он извлекал из своего командирского горла звук каким-то особенным образом, смешивая регистр суперконтроктавы с обычным баритоном; чем-то этот многосложный «голос в голосе» напоминал горловое монгольское пение.
— Кто вы такой? — взъерепенились стражи.
— Оставьте, пожалуйста, человека.
— Да он здесь уже три дня ошивается! Откуда? Не говорит. Куда? Тоже не говорит.
— Документы его в порядке?
— К сожалению…
— Вот и не трогайте.
— Так он же полресторана, считай, за это время вылакал! Мы, так сказать, принимаем очередные меры.
— Хулиганит?
— Нет. Спит постоянно. Лакнёт стаканчик-другой и спит. Может, он террорист?
Грэй сопел, вращал белками, молча упирался и выкручивался из объятий охранников. Человек в полушубке показал блюстителям какое-то удостоверение, и оно гипнотическим образом мигом остудило служебное рвение костоломов. Охрана удалилась. Зал ожидания, так и не утолив в полной мере кровожадного своего любопытства, вынужден был вновь впасть в дрёму и забытьё.
— Уки банные! — произнёс непонятные слова офицер-спаситель и раздвинул диванчики Грэя, намереваясь занять один из них. — Можно присоседиться?
— Можно. Спасибо, — Грэй поглядывал вокруг исподлобья. Ему казалось, что опасность ещё не миновала. Путешествия по России научили его хорошей премудрости: к людям здесь изначально нужно относиться очень хорошо, но никогда не забывать думать о них плохо. Поскольку первое помогает выжить, а второе — избавляет от ошибочных решений.
— Вы и вправду военный?
— Профессиональный лётчик-истребитель космических ВВС. Был.
— Понимаю… Глушите небесную тоску земным путешествием. Когда испытаешь, хоть раз, эмоции на краю, то тянуть дальше, как все, уже не можешь. Не тот завод. Вроде как не живешь, а доживаешь, получается. Приключений на опу ищешь. Такое лядство!
Грэй не мог знать, что кадровик был майором, начальником ракетного подразделения, что возвращался он после очередного отпуска из за рубежа, из родных украинских степей, к месту службы, что за плечами у него была высшая разведшкола, умершие родители и недавний развод с семьёй. Этот человек вырос в образованнейшей среде, в обстановке красивого и правильного воспитания, он много читал и даже сочинял сам, в груди его билось ранимое сердце, а существо его органически не переносило хамства, ханжества и пошлости. Он легко мог бы пополнить собой и своими талантами элиту нации, но судьба распорядилась иначе… Почему-то очень часто она поступает наперекор данности: натуры ранимые и утончённые обязательно засылает в какое-нибудь пекло, а неотёсанных мужланов жалует чинами и милостями. Этот майор был абсолютной «белой вороной» в окружении матерящихся золотопогонных чертей, опустившихся в своих нравах до семейных драк и непристойного натурального юмора. С волками жить — по волчьи выть. А если не хочется? И майор нашёл компромисс: он придумал для себя оригинальный новояз — убирать из бранных слов кое-какие буквы. Новшество быстро прижилось не только в родном подразделении, но и успешно перекочевало
в лексикон окружных штабистов; безобидным, оскоплённым недоматерком охотно пользовались в повседневной жизни и жёны военных, и даже их дети.
Кое-каких слов Грэй не понимал, но прислушивался к новому знакомцу с интересом. Военных от гражданских отличает одно безусловное умение — ходить строем. Нужда заставляет. Идея вражды — Ариаднова нить цивилизации! — катнула однажды клубок истории. И покатилась путь-дорожка — мимо орущих питекантропов с дубинками, мимо железных мерзавцев на железных конях, мимо вонючих пушек и машин, мимо ядерных вспышек и лучевой обработки… Всё лучшее было отдано этой дорожке! Сколько минуло судеб, сколько минет ещё! Грэй рядом с этим бесцеремонным представителем оружейной силы вновь почувствовал себя в надёжном боевом строю. И, наконец, расплылся в улыбке.
— Ха-ра-шо!
— Арсений. Друзья зовут Арс.
— Гриша.
— Ер с тобой.
Офицер опустился на диванчик, рука его, расслабившись, повисла как раз на том месте, где «браслеты» соединялись с дужкой казённого дивана.
— ??!! — глаза офицера недобро сузились. — Говори!
— Надо выпить, — незамедлительно отрапортовал Грэй. Чувствовалось, что эта фраза уже не раз выручала его в щекотливых ситуациях. Он смотрел прямо в глаза. Офицеры без слов поняли друг друга: злого умысла нет, а значит, все прочие проблемы решаются интернациональным братанием.
Опыт коммивояжёра по навозу складывался из многих импровизаций и случаев. Грэй никуда не торопился и рассчитывал постепенно наладить крупные поставки ценного сырья из глубинной России.
Однажды он провел несколько изумительных ночных часов в санных розвальнях, — лёжа на шевелящейся от лошадиного хода соломе и глядя в простреленное звёздами небо. Можно было сколько угодно воображать, что куда-то едешь, путешествуешь... а неподвижный узор над головой каждый раз убеждал в другом: настоящее движение от людей прячется, а то, что они им считают, — всего лишь «дрожание», подобное тому, что трясёт молекулы, намертво впаянные в неизбежность своего окружения.
На бумаге отдельные письменные значки — существительные, глаголы, предлоги, запятые, союзы и пробелы — складываются в картину. Слова, собранные воедино особым образом, позволяют видеть даже слепому. Возможно, они нащупывают сообща то самое «настоящее движение», которое прячут неподвижные звёзды. А человек? Он беспокойно ёрзает по планете, словно буковка, он словно ищет для себя подходящую другую буковку, — чтобы, уже совместно, поискать и третью, и четвертую... авось, сложится оттого слово жизни и вольётся само в бесконечную повесть истории. И узнают участники сей эстафеты: куда всё идёт?
Грэй, объезжая районы, жил в различных домах, его постоянно знакомили с кем-то, возили на экскурсии в коровники и свинарники, снабжали информационными копиями каких-то материалов. Жители русской «глубинки» проявляли немалое внимание к жизнерадостному чернокожему чудаку, который умел «говорить по-нашенски». Люди, утомлённые однообразием будней, были рады «ничейному» человеку, появившемуся в скучноватой провинции с обезоруживающим простодушием, без каких-либо корыстных планов. Увы, людей, способных жить «просто так», а не для чего то, на земле очень мало — это долгожданные эндемики, тестирующие своим появлением всякого, кто завертелся в одном и том же. Грэй, сам того не ожидая, очутился в центре непрекращающегося праздника. Всякий день становился Днём рождения — рождения новых удивлений и встреч. Грэй вошёл во вкус. Грэй-Гриша легкомысленно отдавался всякому первому встречному-поперечному «на хранение», и жил на всю катушку.
Передвижение и приют Грэю облегчали звонки и рекомендации тех, кто наперёд сообщал друзьям в другом городке или посёлке о прибытии «чёрного Гришки». Путь Грэя не был прямолинейным. Он больше напоминал след подружейного сеттера, снующего челноком по пространствам Руси, и «поднимающего на крыло» грубоватых, но удивительно отзывчивых и очаровательно приветливых людей. К Грэю пришла большая любовь. Грэй полюбил Россию и всех русских, содержащихся в этом заповеднике любви: эвенков, татар, китайцев, тувинцев, монголов, корейцев, китайцев… Грэй, конечно, не знал Россию с другой, изнаночной стороны, но та её часть, которая гостя обнимала, поила, укладывала спать и шептала в уши неслыханные сказки, была в тысячу, в сто тысяч раз лучше любого Диснейлэнда! К Грэю вернулись детство и счастье. Он орал заунывные песни в кабинах тягачей дальнобойщиков, он с восхищением осматривал щетину лесов и лысоватые горбы перевалов с высоты геологоразведочного полёта, он неделю питался солёной селёдкой и пил коричневую воду на буровой, куда из за непогоды не могли пробиться летуны, доставляющие питание и грузы, он шпарил по огромной реке на фантастически богатом скоростном катере, а хозяин посудины пытался подарить Грэю колбу с алмазами. О, Россия была азартна, как игра в рулетку! В жизни Грэя и вправду случился однажды период, когда он крепко прилип к казино. Но та игра выедала душу и высасывала кошелёк, а игра в Россию —
восхищала своей беспроигрышностью. Впечатления сыпались и сыпались! Грэя передавали, как эстафету, из одних рук в другие, с наземного транспорта пересаживали на воздушный, из остановившихся деревенских часов перемещали в бешено несущееся время городов, окунали из холодного в горячее и наоборот…
Аттракцион жизни по имени Россия был бесподобен! За оставленное надолго хозяйство он не беспокоился — Гоблин был как раз тем человеком, которому доверяешь больше, чем себе самому. Грэй успел полежать в больнице золотодобытчиков с воспалением лёгких и побывать на их приисках. Он кормил из рук живого медведя. Он стрелял из карабина по тучам летящих гусей. Он научился пить спирт и водить дизельный лесопогрузчик. Дважды он участвовал в драке за право на женщину и оба раза победил. Иногда Грэй вспоминал Духа и его наивно-интеллигентные уговоры насчёт оглядки на сюрпризы русской жизни.
Эстафета по передаче негра-чудака из рук в руки неожиданно прервалась — отшумели новогодние праздники и вся страна впала в апатию. Грэй, уже закалённый в горниле русской жизни, не стал зря печалиться и погружаться в отчаяние. Он без долгих размышлений осел там, где застал его неожиданный русский паралич — послепраздничная остановка общественной жизни. Это явление следовало просто переждать, как стихийное бедствие. Огромный Диснейлэнд временно закрылся «на ревизию». Вокзал был крайне неудобен для существования, но в гостиницу Грэй не пошёл намеренно, рассчитывая на какой-нибудь новый случай в своём «рашен-крези»; так он и кантовался, уповая на волну познавательного абсурда и непередаваемых русских приключений. Трещала зима. Температуру ниже минус пяти Грэй невзлюбил люто и на всю жизнь.
Расстояние в три-четыре сотни километров — не крюк по русским меркам. Офицер заверил, что дерьма в части — выше крыши! И его можно забрать даром! Выпив всё возможное, мужской дуэт прибыл в посёлок военных, который теперь лишь номинально числился «запретной зоной»; охранять Родину было не от кого — мир по ту и по эту сторону политического жизнеустройства почти выровнялся, сделался одинаковым, как пыль на земле, или облака над головой. Доблестная воинская смерть ушла куда-то за ненадобностью, и профессиональные часовые неба «забродили» от гражданской тоски кто как мог.
— Дец всему!
— Что?
— Дец, Гриша, дец пришёл.
— Какой дец?
— Полный дец, Грихонтий!
Душа и сердце кадровика остро, гораздо острее и болезненнее, чем у многих, переживали неизбежные процессы социальных изменений в стране, обширную культурную ассимиляцию и необратимую смену ценностных ориентиров вообще. Арс, как истинный солдат и гражданин своего Отечества, обладал полноценным имперским мышлением и вёл себя в беседах, если они задевали «взрывоопасные» темы, подобно императору.
— Гришка, ты не знаешь, что такое тоска!
— Знаю.
— Откуда ты можешь это знать, Гриша?
— Знаю.
— Откуда?!
— Знаю.
Чем встретило Грэя-Гришу новое место? Голые поля вокруг ракетной части перемело, реликтовый горный массив выгнул свою старую спину и приподнял на ней невыразительный посёлок вместе с его невыразительными жителями чуть выше уровня мирового океана, но всё ж поближе к ядрёному небу, отчего климат здесь получился резко-континентальным, с зимними ветрами и морозом за минус сорок. Заиндевевшие псы изредка прошмыгивали из подвортни в подворотню, изо всяческих жилых отверстий: труб, форточек, канализационных люков, — вылетал клубящийся парок. Такой же парок вылетал из Грэя, и с каждым выдохом негр воочию наблюдал, как его тело испускает дух… Птиц, лая, шума моторов, вообще каких-либо звуков, кроме звона в ушах, да собственного пыхтения в воротник, не было слышно. Посёлок лежал на самом дне бирюзового неба, словно затаившаяся подводная лодка.
Недалеко от казарм и служебных помещений, но уже на гражданской территории, стояла двухэтажная офицерская гостиница, в которой и проживал Арс — в двухкомнатном номере на втором этаже. Окончательно оттаял Грэй только здесь, потому что котельная шпарила, не жалея угля, и термометр в комнате показывал плюс тридцать три.
— Это кто? — в комнату бесцеремонно заглянул офицер-сосед и ткнул пальцем в чернокожего гостя.
— Зять! — рявкнул хозяин, и нахал немедленно скрылся.
— Что за уй? — проявил Грэй свою недюжинную способность к быстрому обучению.
Военный самым внимательным образом выслушал рассказ Грэя о замысле с преображением русского говна в золото. Цокая языком, он восхищался рабочим старанием калифорнийского червя.
— Покажи залежи? Здесь есть крупная ферма? — за выпивкой Грэй не забывал и о деле.
— Ферма? Какая ферма? А, вон ты о чём… — офицер подошёл к окну. — Этого добра здесь завались!
Грэй тоже выглянул в окно, непонимающе осматривая окрестности: ничего, кроме домиков-бараков и обветшавших военных плакатов он не увидел.
— Где?
— Говно перед вами, сэр!
— Дневальный? Молодец! Вот твой земляк, — шутник-офицер ткнул пальцем в Грэя. Дневальный понимающе кивнул в ответ: в армии лучше со всем соглашаться. Сказано, что чёрное — это белое, значит, белое.
Пользуясь своим особым положением «зятя» и добротой гусарской натуры своего нового знакомого, любопытный Грэй «повис на хвосте» у командира, который с удовольствием взял на себя роль покровителя и экскурсовода. Русская армия сделалась бутафорной и несекретной, поэтому внутри неё стала возможна любая жизнь, определяемая законами водевиля. Редкий человек в посёлке помнил, какое сегодня число и день недели, а многие совершенно не следили даже за ходом месячных циклов. Вскоре Грэй досконально знал практически все существующие в этом месте военные тайны и даже позывные спецсвязи. Впрочем, никто и ничего не боялся, в смысле ответственности, потому что разглашать было уже нечего, все русские «секреты» давно и подробно были описаны в специальных американских каталогах и выпущены массовыми тиражами.
Грэй наблюдал, что в русской армии те же изломы, что и везде: пока на погонах лейтенантские звезды салаг, молодые ребята безоглядно чудят и куролесят, да так, что только дым коромыслом! А после майора начинается застопоривание. Оглядываются, могут и заложить при случае «из идейных побуждений». Как-то мужики из особого отдела подробно, почти с восторгом рассказывали ему: «Мы следим, и над нами — ещё два эшелона следящих!» Вот она — тоска! — королева всех захолустий. Офицерские жёны здесь сходили от пустоты и скуки с ума, изменяли направо и налево, а вооружённые их мужья пылали от ревности. Тоска! Здесь играли в шахматы на водку и женщин. Здесь в огромной подземной пещере сидел, корчась от бронхитов, батальон солдат. Зубной врач в погонах держал рядом с креслом двенадцатилитровое ведро, полное вырванных без наркоза человечьих зубов. В специальные проволочные ловушки для гипотетических шпионов попадались, отбившиеся от отар, крестьянские овцы, и это — была законная добыча тех, кто искусные ловушки приготовил. Здесь пекли удивительно вкусный и пышный хлеб рядом с открытым урановым карьером. Одна из сопок сплошняком состояла из ровненьких, как перепелиные яйца, агатов и аметистов, сердоликов и редкостной яшмы, корнеолов и горного хрусталя; эту сопку вояки грызли экскаватором, чтобы рассыпать под колёса машин — на многие десятки километров до ближайшей станции — удобную «гравийку». Баню топили так, что от деревянных стен и потолка начинал струиться сизый дымок. Солдаты содержали для себя и для офицеров, наряду со служебными собаками, свиней, коров и кроликов. Неосторожных лосей били из снайперского оружия. Зимой в рукавах реки устраивали «закол» — гигантскую ловушку для крупной рыбы, хитроумно сделанную из вбитых в дно свай; на последнем этапе ловли кишащих в проруби диких рыбин доставали саком, словно карпа в магазине, и отправляли в мороженном виде контейнерами «на материк»: пусть, мол, родственнички похохочут! Тоска… Она пропитывала здесь всё, любую вещь, любое движение, любую мысль и-