у, да по визгу электроинструмента. Между нашим крылечком и территорией нового феодала поднялся неизменный атрибут земного благополучия — феодальный забор. О строительном размахе денежных мешков обыватели судили, прежде всего, именно по забору. Капитальный, многометровый страж кирпичной кладки явно свидетельствовал о такой же несокрушимой мощи своего хозяина. Поэтому в городе случались и имитации. Какой-нибудь торговый шустрячок-мужичок выкупал участок и, надрываясь из последних сил, возводил первым делом вокруг него забор-крепость. На этом «пар» надолго иссякал и мало кто знал, что внутри угрюмой крепости ютится обычная халупа, подобная нашей, а хозяин после трудов праведных въезжает внутрь и поскорее стремится закрыть ворота, чтобы не увидел никто и не понял: нет больше пара! Заборы о многом могли рассказать!
В «мой» коттедж ход мне был заказан строго настрого. Ради этого санитар изобразил специальную «маляву», в которой я был повешен на дереве перед красавцем-коттеджем. Куда уж красноречивее! Адвокат-святоша лишь молча показал мне рисунок; даже переводить информацию с изобразительной «фени» не потребовалось.
Слухи «вбивали» в новоявленного коммерсанта-инвалида одну нелепицу за другой, а бухающие копры вбивали в лиман новые бетонные сваи — привезли ещё одну стационарную землечерпалку. Слухи… Однажды я в сухую погоду из любопытства выехал на небольшую бетонную площадку, приподнятую над лиманом. Хотелось посмотреть на рабочих, которых теперь двухнедельными вахтами привозили с материка. Жили они в палатках на берегу и пищу готовили сами. Рабочие, как холопы перед господином, снимали передо мной свои кепки. Сердце фальшивого «барина» кусали змеи: несправедливое обвинение в богатстве действовало очень неприятно.
… Куда это я опять полетел? Ой! Ой… Я превратился в воздушный шарик. Меня со всех сторон забавным образом надували. Эксперимент был чисто психологический. Без победителей. Я надувался один, а через многочисленные «пимпочки» в меня закачивались все, кому не лень: библиотекарь, мэр, обкуренная пацанва, водители цистерн, рабочие-вахтовики, соседи, святоша-адвокат, директор ресторана, санитар с братками, даже привидение ветерана-обрубка дуло изо-всех сил… Участники «надувательства» вкладывали в общее дело кто сколько мог. Старались без дураков. Я даже рассмотрел вздувшиеся жилы на лбу мэра. А потом я, разрисованный разноцветный пузырь, лопнул! Всех разметало. Ну, до чего же это было смешно!
— Эй! Эй.. Держи, это наш друг тебе лично прислал! — Меня растормошил адвокат-святоша. На очередной «маляве» обнаружилась лишь дыра в середине листочка, прожжённая горящей сигаретой. Расшифровать послание толком никто не смог.
Расстроился. Загоревал даже. Библиотекарь, рассмотрев дырку в бумаге, тоже не сказал ничего утешительного.
— Интересный почерк. Знаете, молодой человек, если текст писать не словами, а непосредственно идеями, то можно «увидеть» то, из чего состоят наши человеческие отношения. Так сказать, состояние и закономерность мотива…
— М-ммм?
— Ну, мотива преступления, например. Мотива веры. Мотива терпения. Мотива добра или зла. Мотивов очень много! К сожалению, мы все с возрастом и опытом становимся глуховаты, поэтому слышим только какой-нибудь один…
Яснее не стало. И легче тоже.
Веранда в библиотеке была, как известно, арендована под «офис» и волосатый вечно сидел за клавишами. В иные дни адвокат-святоша топтался здесь сутками. В боевой оперативной обстановке он не отходил ни на шаг от «командного пункта». Он, собственно, всем руководил. Добывал, так сказать, заказы. Жонглировал деньгами и материалами. Будоражил дилеров. Исполнял «малявы». С тех пор, как я уверенно стал ставить на бумагах свою подпись, жизнь моя осложнилась. Электронной подписи крысам было мало. Меня всё чаще возили в банк «живьём», я расписывался в чековой книжке, счетах-фактурах, доверенностях. Особую прелесть составляли кипы бумажных отчетов для крыс. В налоговых крысятниках требовали, чтобы к электронной версии отчётности бизнес-клиент прикладывал гору макулатуры.
Я попросту привык к тому, что весьма часто в библиотеку приходили смутные люди и здесь им выдавали пачки обналиченных левых денег. Это были привидения. И деньги они получали тоже привиденческие. Ещё будучи нищим «на кресте», я приучил себя смотреть «сквозь» важничающую раззолоченную материальность земных фантомов.
Малые дети учатся надевать на вертикальную ось «блинчики» — развивают координацию движений. Людей какой-то небесный младенчик тоже послойно нанизывал на вертикаль божьего ока, постигая координацию бессловесной игры: внизу — люди-пчёлки, над ними — люди, обманывающие людей, после них — люди, обманывающие себя… И все вместе — обманывающие серо-чёрный туман, в котором в несметном количестве шныряли саблезубые государевы крысы.
— Молодой человек, разочарование в человечестве происходит исключительно от частных примеров. Не печальтесь за себя так же, как вы печалитесь за других! Берегите себя и общество вас поблагодарит. Жизнь очень подлая штука. Её закон — закон подлости. Разве вы не знаете? Торговать и воровать всегда было очень выгодно. Особенно воровать, прикрываясь торговлей.
Я постепенно постигал азы. Повседневные уроки ада были понятными и наглядными. А вот Учитель же добра и терпения перед своей земной аудиторией появлялся крайне редко…
Коттедж рос, как красивая поганка, — единственный великан среди убогих одноэтажных карликов, стыдливо прикрытых от высшего ока замшелой черепицей, да потрескавшимся шифером.
Продолжали исправно приходить из зоны однотипные «малявы».
— М-ммм?
— Прожженная бумага? Не знаешь, как истолковать? Когда санитар вернётся, он, как основной партнёр-вкладчик, выкупит производство и коттедж целиком. Понимаешь? Готовься послушно «прогореть». Сделаем бумаги, что в одни руки продаётся вся собственность. За символическую, как ты сам понимаешь, плату. Да ты не волнуйся! С тебя потребуется лишь подпись!
Чёрт! Опять это колдовское действие — подпись! Она, она, проклятая, ведёт дурачков на виселицу. Подпись! Не иначе, инструмент самого дьявола.
05. ДЕПУТАТ
Было жарко, влажно и невыносимо душно. Я, как и многие инвалиды, предпочитал коротать ночь на улице. Духота туманила голову, спалось муторно.
— Сыграем разок? — порхающий, полупрозрачный ветеран-обрубок приглашал меня за карточный стол. Я кивнул в знак согласия. Вокруг нас клубилась обычная для моих снов непроницаемая серо-чёрная завеса. Летучий сморчок то нырял в эту завесу, то возвращался обратно. Я сидел, как приклеенный. — На «дурака» играем! — Я опять кивнул.
И мы стали играть.
Карты на руках я держал, мягко говоря, странноватые. Картинки-комиксы изображали различные эпизоды из моей собственной жизни, а на обороте карт имелось текстовое «крапление» с заголовками — «Про то, как я притворялся маленьким», «Про то, как я притворялся одиноким», «Про то, как я притворялся студентом», «Про то, как я притворялся умным», «Про то, как я притворялся влюблённым», «Про то, как я притворялся живым»… Целый веер этих «комиксов» уже топорщился из моих рук, а в прикупе лежала ещё целая куча. По краплению и заголовкам легко читалось: все эти карты — мои. Дед-сморчок кидал и кидал, а я не мог отбиться. В конце концов, ветеран скинул на меня и всё своё: «Про то, как я притворялся героем», «Про то, как я притворялся мёртвым»… Эх! Интуиция подсказывала: чтобы отыграться одним махом мне не хватает одной-единственной карты — «Про то, как я притворялся инвалидом». Но такой карты не было. Её не было вообще.
— Дурак! — удовлетворённо сказал дед. Потом он превратился в бабочку-махаона и улетел.
Я тоже попытался подняться, но не смог. Колода моих собственных и чужих «комиксов» приросла к рукам «дурака», и каждая краплёная карта была тяжела, как железобетонное перекрытие.
…Просыпаясь, я слышал свой собственный стон. Ночь, как чёрная простыня, покрывала городок и под этим колдовским затемнением по воле неведомого иллюзиониста происходили превращения. Неподвижный бетонный болван по-прежнему целеустремлённо и героически смотрел вдаль, награды его поблескивали в свете ночных фонарей. Даже парочки в эту душную ночь лежали под кустами, не шевелясь.
Чтобы уснуть вновь, я стал вспоминать свои первые впечатления, те первые часы и дни, что я появился здесь. Первые впечатления, как первая любовь. Не сотрёшь. Актриса, очкастый волосатик, костоправ, море…
— Молодой человек! Просыпайтесь! За вами приехали. — Из чёрно-серого тумана на меня уставилось нечто: волосатое и в очках.
В нижнем большом вестибюле санатория толпились инвалиды и персонал. Меня выволокли на импровизированное возвышение. Туда же взобрался адвокат-святоша.
— Братья и сестры! Нет слов, чтобы выразить нашу благодарность Богу, дающему нам возможность собраться вместе. Наши чаяния, наши мысли и наши поступки — это всё Его Слово. О чём оно? О доме, друзья! О том высочайшем доме, из которого мы ненадолго вышли и в который все возвратимся. И Отец спросит: «Где вы были? Что видели? Что успели? Научились ли любить и доверять?» Большинство из нас ответят: «Да!» Потому что чисты души тех, кто работает, и особенно тех, кому выпали особые испытания. Инвалиды — самые любимые дети Бога! В их непорочных душах Бог отдыхает. Раненые судьбою в тело, но непоколебимые в душе — именно эти люди помогают укрепиться в вере всем остальным. И добрые дела тому свидетельством. Испытание Божие всегда на благо тому, кто хотел бы стать ещё сильнее. Только такой человек непрерывно помышляет о добром. Только такой человек хранит в себе интересы других. И каждый его личный поступок становится новым достоянием всего общества. Да учредится на земле царство небесное! Благодаря лучшим духовным борцам, безвременье, ложь, лицемерие, страх и жадность отступят навсегда и наступит, наконец, полнота времени. Лучшие из лучших дают нам, блуждающим, духовную ориентацию. О, как мы благодарны Господу за эту милость! За то, что оставляет Он нетленными души человеческие для того, чтобы сделать их своей собственностью. Встретить в своей жизни честного, непорочного человека — это всё равно что встретиться со святым Словом. Честность, друзья мои, неподдельна. Честный человек встречается только «в оригинале». И другого нам не дано. И другого мы не хотим. Угождая всем людям, мы сможем угодить и собственной душе. А угождая лишь себе, мы теряем высшую перспективу. Братья и сестры мои! Определённый склад жизни имеется всюду. Нас, таких разных, живущих на разных землях, быстрых и тихих, живых и мёртвых объединяет великая сила именуемая Светом. Свет ложится на всё без разбору: и на грязь, и на облака. Такова воля Отца нашего! И всё, на что упал хотя бы единый лучик, тянется к нему и поднимается по нему к небесному дому своему. Непостижимо разумением то, что встречаются земные люди, у которых этот свет живёт внутри. В них — наше счастье! Слово их, как семя свыше. А семя Бога — молчание. Библия говорит: «Горе тем, которые зло называют добром, и добро злом, тьму почитают светом, и свет тьмою!» Сегодня я, святой отец ваш, призываю собравшихся здесь…
От слащаво-вкрадчивой речи адвоката у меня сложилось дурное предчувствие. Казалось, он всегда был рядом, даже в бреду, когда я в течение многих лет «улетал», путешествуя по серо-чёрным мирам, блуждая по ним в поисках выхода — хотя бы в словах или в образах… Дурное предчувствие крепло: земные правда и ложь играли за одним столом, говорили на одном языке и стремились к одному и тому же — к выигрышу.
Предстояли очередные демократические, с позволения сказать, выборы. Санаторий вдруг выдвинул меня кандидатом в депутаты городского самоуправления. Пока краснобай в сутане комедиантствовал, я сидел спокойно. Но после того, как толпа единогласно проголосовала «за», со мной случилась нервная истерика. Я несколько раз описался от смеху.
— М-ммм!!!
— Надо же! Благодаря господину оратору, вы, молодой человек, получили от аудитории отличную оценку. Но я вам скажу: оценка — это ещё не результат. Только в нашем «шиворот на выворот» можно получить оценку, не имея вообше никакого результата! Я с них смеюсь, как маленький!
— М-ммм!!! М-ммм!!!
— Так и я о том же! Чем больше у нас становится пророков, тем меньше у нас остаётся отечества!
Мне всегда было интересно знать: откуда берутся начальники? Почему люди делятся на подчиняемых и подчиняющих? Из какого такого «семечка» вырастают общества и где заложена их «генная» память, наперёд знающая: вот, с этой стороны общества, вырастут кулаки, с этой ноги, а с этой — его голова. Общество — многоклеточный организм — живущий, по идее, дольше любой своей отдельной клетки, но ведущий себя примерно так же. Я вообще начал подозревать, что пресловутый спор насчёт роли личности в истории, — тоже беспочвенный перекос. Действие должно быть равно противодействию. Почему бы не поговорить о роли общества в истории личности?! А если и та, и другая «истории» не велики и не высоки, то откуда взяться великому? В таком случае, и общество становится «одноклеточным»… Две малосильных истории, два коротких времени тянутся друг к другу, сливаются, в конце концов, становятся одним и тем же, равными в своей исторической «роли» и «длине» — вот тут вам и кончилась личность в обществе, тут вам и кончилось общество в личности. Эпохи становятся короче жизни одного правителя. Хороший культ в такое время — на день, или на ночь. Одноразовый. Как надуманный праздник, как бумажное платье для детского карнавала. А, бывает, затянется ночь на сто лет — так и сто лет пролетят, как один миг!
Жизнь — самка. И странно само по себе, что борьбу за прямое обладание и власть над ней подменили какими-то «выборами». Ха-ха! Выборы — это фальсификация силы. Одно дело, когда неизбежный, парящий над всем и над всеми, Рок диктует свои условия. И другое дело — выдуманное искусственное превосходство, мираж, добровольно поднятый людьми над собой. Игра в демократию всегда казалась мне апофеозом беспомощности. Человек в поисках богатства смотрит в землю. Глупец! Оттого ещё безумнее и безогляднее ведёт себя всё то, что он приподнял над собой: идеи, демиургов, начальников, божков и богов… Он их не видит. Потому что он в них отныне — верит! Он думает, что они тоже смотрят только вниз, что именно они и подскажут, где зарыто человеческое счастье… Духовное зрение легко могло бы присоединиться к универсальному всемирному «третьему глазу» и видеть мир целиком, но и оно, увы, пытается втиснуть себя в ограниченный односторонний пример телесного взгляда. Людям выбора нравится «смотреть на что-то одно». Этим широко пользуются спекулянты. Буквально приковывая «взгляд мысли» и «взгляд души» к удобной земной «привязи» — ко всему тому, что поднимает руку голосующего, или выманивает у него деньги. Любая предвыборная кампания напоминает эротический сеанс. Гораздо хуже того, когда я в бреду видел , как голая мысль вилась около неоднократно излюбленной темы… Хуже! И есть — куда. Здесь, среди болтунов, обнажались до неприличия другие распутники — голые обещания. Чья бессовестность была смазливее, на того и «клевал» электорат. От моего имени краснобай обещал людям горы золотые: «Перед вами полный инвалид, знающий не понаслышке о тяготах и нуждах простого народа. Он будет защищать в парламенте ваши интересы, как свои собственные…» Ну-ну. Разве можно «защитить интересы» того, кто никогда не умел этого делать сам? Не имел власти даже над самим собой. Нация специализировалась на «просительстве». Поэтому кнут вручался всякому, кто готов был им щёлкать. Овцам всегда казалось, что только благородный богатырь может «где-то там наверху» замолвить за них словцо. Увы. То «богатырь» оказывался дутым, а то дутым оказывалось его «благородство». Все понимали обман. Но конвейер по выталкиванию обманщиков «наверх» продолжал действовать. За-молвить, за-ступиться, за-верить… Ох уж мне это «за»! Конечно! Богатырь и «замолвит» и «заступится»… Только не за других, а — за себя. Общинное сознание давно подменили стадным инстинктом. Низкое научились выдавать за высокое. При скоростном входе в «плотные слои» прогресса и перекрёстного блата нравственные заповеди общества сгорали, как обшивка космического корабля, встретившего сопротивление среды. Идеальный прогресс «схем», «программ», «систем» и «процессов» мог существовать и развиваться только в безнравственном обществе. Идея «выбора» среди искусственной «схемы жизни» не была изобретением природы — это было детище самой схемы. Выборы — без кавычек! — называли механизмом. Поэтому всякое упоминание «человечности» в этой связи было не более, чем глянцевой вывеской. На которую меня, кстати, и засняли жуковатые расторопные фотографы. Улыбающийся, я красовался на переднем плане в инвалидном кресле в окружении улыбающихся инвалидов, врачей и пожилых людей. Позади лучезарной группы дизайнеры приделали панораму города, снятую с высокой горной точки. Плакат получился. Враньё значительно опережало по красоте существующую действительность. Я ещё не был победителем, но ко мне уже относились с пиететом. И ещё неизвестно, кто пьянел от всего этого в большей степени: толпа, или её «выдвиженец». Победителей в толпе подбрасывали на руках, возносили их земные похождения до бесплотного мифа, или, наоборот, опускали до земли мифических богов и приравнивали к ним победителя-бога. Чтобы было удобно поклоняться, чтобы чаемое «богатство» лежало, угодное для взгляда и для рук, — под ногами. А спина чтобы была открыта для порки, для суда и кнута тому, кто возвышенным стал. Само по себе, «купание» в «избранной» среде, прикосновение к ней означало — испачкаться перед народом. Зачем же сородич, сам толкнувший другого своего сородича на такое, инстинктивно отворачивается от него в брезгливости? Падшие во власть, никогда не были привлекательны для своего народа. Тогда я этого ещё не знал и относился к случившемуся легкомысленно, как к забавному анекдоту. Радовалась только моя мамаша: «Знаете, сыночка, какие у депутатов оклады? На них, собак, ни один закон не действует! Это ведь, наверное, сам Бог наградил моего мальчика за муки его». Святоша-адвокат в другое ухо произносил отрезвляющее: «Не зазнавайся, дурак. Нужны свои люди, чтобы лоббировать конкретные интересы. Постепенно выкупим всю набережную. Будешь себя хорошо вести, получишь кусок, сын мой».
Эх!.. Избранник! Слово-то какое! Обычно во всяком фальшивом обществе «избранники себя самих» обращались за поддержкой к людям, расплачиваясь с ними за «выборную услугу» страхом, деньгами и ложью. Общество, не умеющее быть собой и не знающее, что это такое, всякий раз послушно избирало над собой очередного «иллюзиониста». Вообще, вся чехарда с голыми обещаниями была смешна и бесплодна. Краснобаи с каждым новым разом приобретали новые изощрённые умения обманывать. Они уже не стремились на случайные стихийные митинги, нет, они теперь действовали тоньше и умнее — искали «свой контингент». Обман специализировался. Современные «племена» людей объединялись сердцами и душами уже не так, как в древности. Иначе: по профессиональному признаку, территориальному, национальному, партийному, вероисповедальному… Всем теперь правил «признак» — почти призрак! Инвалиды и старики тоже были важной «играющей картой» — контингентом. Конечно, здесь все наперёд знали, кто останется «дураком». И всё равно играли. Всякое солидарное племя нуждалось в том, чтобы эту солидарность кто-то о-ли-це-тво-рял. И опять появлялась масса удобных карьерных и финансовых лазеек для самозванцев. «Племена» могли, как встарь, объединяться около провозглашённого общего избранника, или враждовать из-за него. Меня «поднимали» совместными услилиями «племя врачей», «племя стариков» и «племя инвалидов», имеющих постоянную местную прописку. И — «племя братков», которым городской пахан приказал голосовать «конкретно». Воровской экс-авторитет, как я понял из слухов, тоже баллотировался — его избирательной «епархией» был местный бомонд, живущий в закрытой для туристов прибрежной зоне. Я только молчаливо чесал затылок, потому что языки вокруг меня чесали все, даже уборщицы. Всегда легко было критиковать и общество, имеющее лидера, и лидера, «имеющего» общество. Иллюзии завоевали весь мир! Иллюзии были разумны. Ну,