аньше, чем мне.
Сморчок вертелся тут же, почти невидимый из-за солнца. «Закопайте!» — умолял ветеран. «Каменные слёзы» проступили ещё в нескольких местах болвана. Инвалиды кинулись «прикасаться» к чудодейственному явлению. Через пару часов всё прекратилось.
Оставшиеся на месте увядшего праздника технари, были заняты демонтажом оборудования. Они тоже подходили поглазеть. Но «чудо» не произвело на них ровным счётом никакого впечатления. Не та яркость.
Какие-то вандалы успели отломить от стелющихся по земле пустых бетонных рукавов-символов куски — умыкнули под шумок на «мощи». Всё это напоминало продолжение бреда внутри меня — выход ада на поверхность земли. Кто сказал, что ад некрасив и непривлекателен? Это не так. Ад, в первую очередь, сам распространяет слухи о своей хрестоматийной мрачности. Для чего ему это надо? Для контраста. Потому что он на самом деле чертовски красив! Он блещет всем: и умом, и техникой, и фейерверками. Ад карнавален по сути своей!
Ветеран разогнался от ближайшей кипарисовой макушки и после короткого стремительного пике с криком врезался в «кошачью дорогу» — протаранил моё солнечное сплетение и застрял в нём... Я забился в конвульсиях. Змеи, вставшие дыбом на моём сердце, жалили друг друга. Меня отвезли в сторонку, на то самое место, откуда я когда-то видел убийство старика. Прибежали врачи, стали совещаться. Один настаивал на эпилепсии, другой на симптомах шизофрении. Потом они пришли к мирному, удобному для всех, соглашению: «Понаблюдаем». Так и обошлось.
Серебряное горлышко накрепко «привязалась» к моей душе. Мы с библиотекарем пригласили творческую пару к себе в «офис». После заключительного концерта девочка, так и не допущенная к участию, конечно, расстроилась. Но наше приглашение оказалось для неё неожиданным суперпризом. Ещё бы! Она единственная пела «для самого важного человека». Я растрогался. У «грязевика» были с собой деньги, которые я давно уже копил на приобретение инвалидной коляски с электродвигателем и сенсорным управлением. Подчиняясь какому-то внутреннему порыву, я уверенно протянул эти деньги певунье. Она не отказалась. Просто посмотрела на меня и сказала: «Спасибо!» И петь больше не стала. А подвыпивший гиревик, обрадованный особым вниманием, знай диагностировал всех подряд: «Ты — царь! Но ты будешь бит». Это я и без него знал. «А ты… Тебе не скажу ничего!» — библиотекарю вместо пророческого ответа досталась загадка. В конце концов, все разъехались. И только темечко ещё долго без слов пело, как желанное эхо, серебряным голоском: «А-а-а-а-а! А-а-а! А-а-а…» Звук чистил душу и просветлял скорбь. Было бы значительно хуже, если б внутричерепной певец выбрал какой-нибудь другой звук, например: «Ы-ы-ы-ы…»
07. ГУЛЯНКА
Все были чем-то заняты. При делах. При плохих, или при хороших. Не важно. Главное — не оставалось свободного времени, чтобы обдумывать коллизии своего существования. Дела позволяли людям успешно притворяться перед самими собой: мол, всё отлично, мол, некогда даже детей воспитывать. Дела «занимали» людей, как оккупанты. И платили им за верную службу — возможностью работать до самозабвения. Думаю, безработицы люди боятся совсем не по причине безденежья, а иначе — они боятся своей пустоты. Не занятости. Холоп без хозяина, что машина без водителя. Моя же постоянная пытка состояла в том, что я-то не был занят никем и ничем, у меня было полным-полно свободного времени. Даже на депутатских заседаниях я фактически отсутствовал: спал, или мечтал. Инвалидом пользовались, но не «занимали» его. Наблюдение показалось мне любопытным: одни притворялись деловыми, чтобы уклониться от пустоты, а другие, получается, притворялись «пустыми», чтобы уклониться от дел… Всё переворачивалось! И все переворачивались! Единственное, что меня не уставало радовать, так это разговоры людей-перевёртышей. Случайные, подслушанные.
Например, представьте: по набережной мимо бродячих собак, разомлевших на солнцепёке, импозантный дедушка, экс-авторитет воров ведёт за руку ясноокого внука из школы и говорит вдруг ни с того, ни с сего самое своё сокровенное, что хранил на дне души всю жизнь: «Собачкам хорошо, им не надо учиться, и работать не надо». Внучок запоминает. Завтра он, возможно, с отвращением пойдёт на урок. Потом на работу. Потом… Авось, так и проживёт его душа «дворняжкой» при небесных переворотах... Он, конечно, будет слушать разные слова, сотрясающие воздух, а если успеет поумнеть, то слова, сотрясающие даже мозг и душу. Всё трясётся. И все трясутся.
Крысятник при мэрии просто-таки штормило от приближающегося важного события: старого портового руководителя с помпезным почётом провожали на пенсию, а на освободившееся место начальника морских ворот города садился сынок импозантного воровского экс-авторитета. Перекупленные бразды и акции предприятия вручались своему человеку. Вроде бы ничего особенного. Ан, нет! Драгоценный повод выслужиться, заявить о своей преданности и лояльности, произнести в закрытой компании посвящённых удачно заготовленный спич, убедительно показать себя «своим» — этого нельзя было упустить: шумных юбилеев, дат, назначений и поводов в мире иллюзионистов ждали так же, как охотник ждёт в засаде свою дичь. А если официальных и самодеятельных поводов не хватало — за «вкусной» саморекламой охотились с «подсадной уткой»: повод попросту придумывался.
— М-ммм!
— Так было и так будет. Я вам клянусь, молодой человек, что жажда самолюбия утоляется просто — жаждой гуляний.
— М-ммм…
— Точно так! Зверь таки уже пришёл и он поедает своих детей. Вы же видите, как они «гасят» другого, высвечивая себя. Я намекаю на явные и скрытые способы ударять себя самого в грудь. Они любят гулять, потому что им больше не к чему приложить свою любовь! Скажите им, что я их жалею. Жаль, что вы не умеете ничего сказать… И я не скажу.
— М-ммм!!!
— Скорее всего вас, молодой человек, эта, дурно пахнущая пасть когда-нибудь выплюнет, как использованную освежительную жвачку. Вас они не проглотят «в себя», как обещают. И на второй круг тоже не рассчитывайте. Вы ведь знаете, что в нормальном обществе воры и прочие тёмные личности — это наибольшая его «тяжесть». Поэтому они живут на социально-статусном дне общества. На дне его уважения и на задворках духовного умения. А в перевёрнутом обществе? Ха-ха! В перевёрнутом они автоматически становятся его высшей настоящей реальностью. Первыми! Потому что теперь — все под ними! Ах, нужно бы поскорее перевернуть общественные ценности правильно! А не менять одного властвующего вора на другого и не ждать, что «всё наладится» само. Скажите, вы знаете, как это изменить? И я не знаю… Вот почему мы все изменяем себе. Чтобы выжить.
— М-ммм! — волосатый почти слово в слово читал мои собственные мысли. Я пожал ему руку.
— Молодой человек! Я даже не представляю, что они с нами сделают… — библиотекарь откинул со лба копну и сквозь очки печально и прямо смотрел мне в лицо. Его честность мне не понравилась.
Банкеты бывают двух типов: открытые и закрытые. Последний отличается от остальных тем же, чем отличается «чёрная дыра» от своих космических соседей — свет из неё не выходит. Точно так же никакая информация не могла выйти за пределы корпоративной гулянки. В этой «чёрной дыре» все были равны: она втягивала внутрь и уже никогда не выпускала всякого, кто имел хоть какой-то «вес» и кто приблизился к её хватающей силе достаточно близко. Туда сваливались: владельцы денег, владельцы политической власти, владельцы тюрем и владельцы иллюзий. Все до единого владельцы были «двойными» по своей сути — в зависимости от обстоятельств, роль бытия исполнялась или «для показа», или «для себя». Внутри «чёрной дыры» корпоративного банкета, при закрытом занавесе, заправилы общественной «сцены» перемешивались до однородной плотности. Для не-владельцев-зрителей «дыра» не представляла никакой опасности. До тех пор, правда, пока не взрывалась изнутри, как перегревшийся котёл. При очередном кризисном дележе собственности и власти «погорельцами» оказывались почти все.
— Тебе, сын мой, повезло в жизни так, что другие только завидуют. Их зависть — это не твой грех. Лови момент и наслаждайся! — адвокат-святоша сидел за рулём. Мы поднимались по серпантину к высокогорному озеру. Раньше к этой «жемчужине» возили туристов, чтобы те могли гарантированно ахать и восхищаться, глядя на изумрудное сокровище, упавшее с неба в ладошки гор. Туристов кормили хвостами форели и волновали их воображение мегафонным голосом утомлённого экскурсовода. Те времена прошли. Поднимаясь наверх, мы миновали четыре шлагбаума с вооружённой охраной.
— М-ммм?..
— База принадлежит не городу. Перекупили из центра. Так что в своём собственном доме и мы теперь гуляем на птичьих правах! — адвокат-святоша пришёл в весёлое расположение духа. — Но я верю, что всё идёт к лучшему. Разве нет? По себе суди, сын мой.
— М-ммм…
— В результате веры должен получиться человек. Человек! А не толпа дураков. Правильно? — от таких речей «рулевого» у меня даже глаза округлились. Он говорил вполне точно, словно тоже мог иногда «улетать» и видеть отвердевшую суету жизненных следствий правильно, издалека. Нет, не верилось… Неужели, слепо притворяясь праведником, актер-человек становится предметом своего притворства? Машину раскачивало на поворотах. То справа, то слева под нами зияли пропасти. Ехали мы достаточно быстро. Сердечко иногда невольно сжималось от страха. — А ты сам-то верующий? Давай, я проведу обряд. По блату, если что. Ха-ха-ха! Смотри, как интересно получается: перед инициацией человека сначала опускают в ад, где он не может дышать, а потом сразу же прикрепляют его душу к тверди мифа. И с этого момента человек начинает дышать не воздухом, а мифом! Каково?! За это тебе что хочешь люди выложат: и деньги, и…
— М-ммм!
— Да, придумано чертовски ловко! Одного боюсь: придёт однажды тот, кто освободит людей от религии. Его, конечно, прикончат, как положено. Но и нашему брату придёт конец. А потом начнётся новый календарь. Эй, ты опять спишь?
Я успел посмотреть короткометражный сон. Огненные люди окунали своих новорождённых младенцев в купель к водным, а водные в купель к огненным. Смерть в смерть. Чтобы посерёдке получились мы — ко всякой смерти слепые.
Озеро в горах! Оно напоминало небоземный портал для перехода из мира в мир. В изумрудной воде отражались облака, молчаливые, что мой следователь на пенсии. Ветерок морщил отражение неба в воде. И трудно было определить, что чарует больше: то, что плывёт над вершинами гор, или то, что «морщится» внизу? Или и то, и другое вместе взятое? По крайней мере, вниз смотреть было сподручнее. Здесь размашистой дугой вдоль берега расположились люкс-коттеджи с прислугой. Под открытым небом стояли бронзовые скульптуры и чучела рыси и медведя. Ветреное искусство художников и таксидермистов тоже «морщило» гладь времени. На свой, конечно, лад. У каждого люкса имелся собственный бассейн, а в самом дальнем, на верхней площадке, для любителей ночного звёздного неба был установлен зеркальный телескоп. Заезд произошёл в середине дня. Гулянка предполагалась ночная. Без жён, кстати. Все поселились клановыми группами, а меня и стайку первоклассных материковых шлюх, специально доставленных самолётом на ночь, затолкали в тот самый, дальний угол — в дом с телескопом.
Я никак не мог понять, зачем меня, нищету, вообще притащили в этот высокогорный рай для избранных? Кое-какое богатство чувств и образов внутри себя, как мне казалось, я тщательно скрывал. А единственное моё внешнее «состояние» — неподвижность и молчание — были притворными. Математически я был нищим во второй, или даже в третьей «производной» от основной жизни. Я ничего не добивался, как остальные. Просто был подхвачен, как случайная щепка, морской пеной — водоворотом людских случайностей. М-да… Щепка, пожалуй, могла понять, что такое океан. А океан её — никогда.
Господа расположились на главной открытой площадке, ненавязчиво едва возвышающейся над зелёным ландшафтом. Еда, вина, стюарты, беседы, смех, вежливые разговоры, речи, тосты, анекдоты, случайно разбитый бокал, толстые животы, фейерверк и голые девочки в бассейне, плавающие, как живая магазинная рыба перед покупателем — перечисления в одном предложении, думаю, будет более, чем достаточно, чтобы обозначить стандарт вкусов съехавшейся публики. Среди этой «повязанной» вдоль и поперёк городской «семьи» я был кем-то вроде подобранной уличной кошки.
Начальство начальству подносили подарки. Врали о верности. В городской и депутатской жизни крысы притворялись людьми друг перед другом! Я видел: им чрезвычайно тяжело было это делать. Ну, как если бы кирпичи стали притворяться птицами. Но они всё равно притворялись. Сценарий того требовал. Ах, бедные крысы! Почти люди, почти… Только сами себя убедят в этом, только другие согласятся этому верить, как опять незадача случится: то хвост вылезет, то крысиный нос сам собою начнет обнюхивать собеседника, то ещё что-нибудь. А на гулянке можно было чуть-чуть расслабиться. Лишних зрителей нет. Все вместе: и братки, и начальники, и дельцы наслаждались здесь охраняемой свободой — трудолюбивые дети ада имели возможность хоть ненадолго снять свои тяжкие маски добропорядочных граждан.
Когда господа через час-полтора опьянели, их потянуло ко мне изливать свои чувства.
— Что не весел? — мэр потрепал меня по волосам и мы выпили за дружбу.
— Я знал, что ты поднимешься! — судья напугал меня своим восклицанием, хотя он имел в виду грязевой бизнес. Мы выпили за процветание родины.
— Ты лучше нас всех вместе взятых! Дай я тебя поцелую! — холеричный сынок-браток полез целоваться. И мы выпили за то, что все ходим под Богом.
— Отличного пацана родил! Хвалят. Видишься с ним? Поднимем, не переживай! — экс-предводитель воров пожелал выпить со мной за счастье детей. Вообще, слово «поднимем» было в большом ходу, словно и не я сидел в коляске, а те, кто размахивал этим глаголом, как саблей, или святым заклинанием.
— Девочку тебе заказать? Смотри, какие русалочки! А? Прелесть! Ладно, я свою, как отпущу, к тебе направлю… — адвокат-святоша выпил со мной за «грехи наши тяжкие».
Я плоховато помню, как и кто меня перетаскивал на палубу катера, чтобы съездить на противоположный берег озера к «лешему» в баню. Это была хорошо и удачно организованная импровизация, когда высокопоставленный какой-нибудь гость из безукоризненного люксового обслуживания вдруг перемещался в пещерные условия. Театральный шок и натуральный контраст. На другой стороне озера, действительно, жил леший — маленький лысый мужичонка, густо покрытый волосами по всей остальной поверхности тела. Лицом он был сер. Отчего голова напоминала картошку, поставленную сверху на растрёпанный комок шерсти. Говорил леший с сильным акцентом. Его все знали и он всех, как оказалось, знал тоже. Только я его видел впервые.
Баня помещалась в настоящей горной пещере, куда наполовину заходили воды озера. Остальная половина пещеры имела предбанник с грубоватыми лавками и столом посередине; а ещё дальше, в самой глубине располагалась дверь в сауну. Неподалёку от сауны располагался домик самого лешего, напоминающий старую замшелую бородавку, когда-то давным-давно выскочившую из-под земли. Откуда-то с гор спускалась вниз линия электропередач, питающая тэны барской экзотической жарильни.
Пьяные начальники в баню не пошли. Многие, заглянув в адский жар, тут же театрально хватались за сердце, или за голову: «О! Не для меня! Давление, сердчишко пошаливает…» Надо же! Они берегли себя даже в раздухарённом состоянии. Инвалида раздели и затолкали в стодвадцатиградусный ад. Господа остались беседовать и пить на палубе катера. Оказывается, они специально привезли «нашего инвалида попариться на здоровье». Леший считался колдуном и чародеем, умеющим восстанавливать падших духом и телом земных полубогов. Я, наверное, должен был проникнуться особой благодарностью: со стороны господ решение привезти меня сюда было высшим актом милосердия и справедливости.
— Лежи смирно! — скомандовал леший. — Я лечу не тело, а дух! — после чего он плеснул на камни настоем из трав. Сухой перегретый воздух превратился в непереносимую сырую жару. Дух из меня вылетел, неслышно матерясь.
… При взгляде на землю с «того света», как всегда, невозможно было различить ничего привычного, застывшего: ни вещей, ни имён, ни званий-регалий. Видны были только вечно меняющиеся картины смыслов: кляксы и пятна чувств, ощущений, состояний, мысленных устремлений и образных мечтаний — картина живой жизни, написанная в стиле импрессионистов. Вблизи она казалась хаосом. Издалека она давала простор и перспективу любому нечеловеческому воображению. Люди научились играть образами. Потому что образы первыми начали играть в людей. Картины играющих смыслов были куда ближе к тому, что можно было бы назвать причиной разумного бытия. На земле властвовало их передовое следствие — схема разума, отражённая от чего-то действительно разумного… Выставку вселенского «импрессионизма» покрывала вечная симфоническая музыка, в которой не было клавишных…
— Смирно лежи! Смирно! И не спи. В бане спать нельзя.
— М-ммм!!!
— Будешь, как новенький! Девочки спасибо скажут.
— М-ммм!!!
— Ты по блату сюда попал? По блату. Терпи и привыкай. Блат — это религия для посвящённых. Он лишь один переживёт все остальные… Блат — вот настоящая вера для настоящего человека! Блат, как миротворец, блат объединяет наши племена и он же их ссорит. Всё в этом мире делается по блату. Даже к Богу люди ходят не просто так — через проводника и за деньги… Это правильно! Того, кто разрушит блат, люди назовут Дьяволом.
— М-ммм…
— Ну-ка! Руками, руками помогай! — леший перетащил меня с первого яруса деревянного полка на пол, вскочил поверх тела и стал топтать-молотить пятками. Я чуть было в голос не заорал. — Мас-с-саж-ж-ж!!!
— М-ммм!!! М-ммм!!!
— То-то! Ещё ни один от меня с кривым духом не вышел!
Произошла очередная «смена игрушек». По прибытию, инициативная группа с катера присоединилась к основной гулянке, которая уже вовсю плавала вместе с «русалками». А меня стюарт отвёз в дальний люкс. Я, протрезвевший после парилки и массажа, жестами попросил о своей прихоти — подняться к телескопу. Любые желания внутренних клиентов здесь исполнялись незамедлительно и без обсуждения. Слова типа «нет», «нельзя», «не положено» у местных стюартов были вырезаны из мозга, словно ятра при кастрации.
Ночь была звёздной. Я быстро настроил окуляр и прилип к необычному зрелищу. Небо было неподвижным и молчаливым. В нем миллионами лет плавал застывший свет.
— Я пришла… — русалка, ниспосланная щедротами адвоката-святоши была прекрасна. Такую красоту хотелось просто беречь. Ею нельзя было пользоваться в личных целях. В тёмных глазах красоты отражалась прекрасная ночь. Красавица была хороша не только внешне, но и, чувствовалось, обладала недюжинной внутренней силой, которая даётся только благородной наследственностью и могучим воспитанием. Девушка напоминала зажжённую свечу, от которой серо-чёрный мрак отступал в стороны. Да, тело её работало шлюхой. Однако природная душа распутницы показалась мне недосягаемо прекрасной и неугасимой. После бани и массажа я был необычайно добр.
— М-ммм! — я предложил ей взглянуть в окуляр.
— Бедняжка! Да ты немой! — она готовилась приступить к своим профессиональным обязанностям. Но в этот высокий миг думать о «работе» было бы кощунством.
— М-ммм! — я настойчиво подталкивал её к окуляру.
— Ой! Как здорово! Я ведь физико-математический недавно окончила…
Сам виноват! До утра я слушал историю жизни. В картине смыслов одним пятнышком стало больше. А рано утром пришёл уборщик и его внук, которые, очевидно, жили здесь, как трудолюбивые гномы, невидимые невооружённым глазом. Уборщик включил пылесос, а внук побежал вручную собирать листья деревьев, занесённые сюда ветром. Образованная и воспитанная русалка уже ушла. Звёзды на небе исчезли. Вновь в бирюзе озера отражалась бирюза неба.
Мальчишка ещё не знал всех строгостей местного этикета. Он безбоязненно подошёл ко мне и обратился как живой к живому:
— Смотри, что у меня есть. Это — медаль! Моему дедушке на войне дали медаль. За первое место!
Я вдруг почувствовал,