е лучше снова поместить в будущее. В то время, когда люди поняли: без войны и деградации жизнь замирает на месте, но глупо и неправильно испытывать это у себя дома, в своей стране, на своём жилом материке. Поэтому люди договорились. Война стала международным спортом. Каждая страна, каждый континент непрерывно бы готовили свою команду и непрерывно участвовали в мясорубке. Команда — войско от ста тысяч до пяти миллионов солдат и офицеров. Шоу со смертью круглосуточно транслировали бы на всю планету. Патриотизм никогда ещё не достигал таких высот! Молодые и старые буквально ломились бы в двери олимпийских военкоматов. Техника развивалась бы невероятными темпами. Воевали б в нескольких местах. Новички и любители крошили бы друг друга в Антарктиде. Профессионалы изничтожали «всех против всех» на Луне. Понимаешь, без войны земная жизнь не имеет смысла. Нравственного смысла, в первую очередь. И самое важное: война обязательно должна быть в настоящем! Только и только в настоящем! Кипеть перед глазами всюду и каждый день! Только так вырастут настоящие патриоты времени и места. А если воспитывать патриотов на трупах из прошлого, действительно, на заплесневелых иконах и скучных памятниках, то вырастут, в лучшем случае, тупые вооружённые фанаты, трусливые тупицы без собственного приказа в голове. Зомби, годные для ритуального поклонения смерти, но не годные для продолжения жизни. Понимаешь? Одна и та же мысль! Девственность мужчин — это их одиночество… Настоящий воин самодостаточен. То есть, он девственно одинок перед вечной своей любовницей — смертью.
— Будда понимает. Дао войны: любовь и ненависть в одном флаконе. Мыслей — ноль. Практически всенародная медитация. Я бы преподнёс это несколько иначе. Изобразительно. Через образ сгоревших спичек. Очень уж они выразительные! Согнутые, корявые, хрупкие. И, что характерно, второй раз уже не загорятся. Такое бэ! Одиночные портреты сгоревших спичек. Портреты в интерьере. Семейные портреты и групповые. Батальные сцены и эпические полотна, разумеется, тоже будут хороши и уместны. Сгоревшие детки. Чирк! — пш-шшш! — готова картинка. Никто ничего не поджёг. Все сгорели просто так. По моему, очень оптимистично. Я Будде задумку рассказал, так он хохотал до слёз. Будда, вообще, наш парень. М-да… Только война всех людей делает верующими. Вот и мудрый Лао подтвердит, хоть сейчас: безбожники селятся исключительно по обочинам жизни: с одной стороны — калеки, застывшие в слепой, закостеневшей вере, с другой — калеки, ослепшие от ярого атеизма. Все остальные истинно веруют в жизнь. Кувыркаются и получают ордена. Смело маршируют по Дао войны! Поперёк осевой!
— Реалити-крести?
— Реалити-крести!
— Знаешь, мне кажется, что о чужой смерти нужно помнить, как о своей собственной…
— Правильно. Но нельзя жить чужой смертью, как своей собственной. Сечёшь?
— Козлище мне ордена свои показывал. Хочет, чтобы их тоже в книге напечатали. Я, как мог, упёрся. Килограмм десять на парадный китель нацепить можно. Ходячий сатир: «За безупречную службу», «За верность Родине», «За выдающийся вклад в науку», «Заслуженный работник органов…» Тьфу! Сплошное «за службу»! Как послушной собачке надавали. Десять лет прослужил — медаль, двадцать лет прослужил — получи орден. Нигде ни одной медали «За жизнь!» нет.
— Ишь! А ты как хотел? Я ведь не зря все свои сюжеты из чего-нибудь простого беру. Вот ещё одна идея. Рулон туалетной бумаги около очка представляешь? Это — «рулон жизни». Мы видимся с рулончиком часто и каждый день на нём мне мерещатся какие-то картинки. Я их, естественно, отрываю по одной… Рулон постепенно уменьшается. Характер и тематика картинок от этого тоже, соответственно, меняются. Серия картин может получиться длинной. А может и никакой. Смотря как отрывать будешь.
— И сказал Он: «По!»
— И стало всё по! В детстве меня одна сука в белом халате мучила. Царапину такую на руке делала. Манту, называется. Нет ли туберкулёза у мальца? Нет, туберкулёза у мальца не оказалось. Однако сука та халат сменить успела, и других сук накликала. И все они до сих пор царапают и царапают… Всю душу расцарапали, сволочи! Ты знаешь, что они там ищут, на что меня проверяют? И я не знаю. Мы им не нужны здоровые, им тогда заняться нечем будет. Я бы этих сук тоже на Марс куда-нибудь отправил. Пусть их там поубивают. А человечество — спасётся.
— Что случилось?
— Инсулин на исходе. Эликсир жизни кончается. А в поликлинику пойти добровольно я не могу. Там враги! Враги и старухи. И они, они мне внушают: ты среди своих! Отсидишь пять часов среди трупов, потом войдёшь, наконец, в кабинет, а сука в халате спрашивает: «На что жалутесь?» На всё!!!
— … А ещё я бы написал серию словесных портретов. Рассказы о вахтёрах с высшим образованием, о финансовых магнатах-клептоманах, которые инсценировали воровство у себя же в кабинете, о притонах культуры и подвалах искусства…
— Точно! Щёлкаю я как-то по телеканалам и вдруг появляется на экране рожа культурного деятеля, говорящего на непонятном для меня языке. Появляется и говорит: «Культура биздык!» Я испугался и нечаянно переключил канал. А когда захотел вникнуть в подробности, вернуться к просмотру и прослушиванию — уже не нашёл так поразившего меня источника.
— Давай посмотрим на рисунки. Ведь что-то же осталось! Встань с дивана.
— И сказал он! Уже много тех, кто «выражает себя», но мало тех, кто «выражает собою». Не отличить слепому сердцу одно от другого. Ибо подмостки жизни и у тех, и у других, общие. Ом-мммм-мм! Картин у больного даоса нет. Есть только аппликационное гэ, сделанное при помощи ножниц и клея. И вообще. Наше деловое общение мне напоминает любовь мертвецов.
— Туки-туки! Культуры в этой стране нет, её заменяет культурность. Не спорьте, мальчики. Гоните мне остатки своего текста и графику.
— Чего ей надо?
— То, чего у нас нет. Мы не обучены знать свою «надобность». Мы вообще ничего своего не написали и не нарисовали! Так, мазня и брехня лишь. Этим и кормимся.
4.
— Алё, Лёлик! Звоню с банкета. Козлища гуляют, а пузатая Мама сидит рядом с женой Генерала. Книжку хвалят. Да, мои безотносительные афоризмы её неплохо украшают. Жаль, что картинки твои редколлегия повыбрасывала. Это тебе не жаль, а мне — жаль… Лёлик! Тут старый хрыч один ходит, в поклонах всё расшаркивается. Был судьёй ещё в «тройках», когда чудаков, вроде нас с тобой, к расстрелу приговаривали. Ну, очень благостный дедушка. Так благодарит, так благодарит! Дочь его на ухо мне в коридоре шепчет: «Представляете? Каждый день вашу книгу читает! Очень интересно, говорит, очень интересно». Я спрашиваю: «Всю, что ли, читает?» А она смеётся: «Что вы! Только те странички, где про него самого написано. А остальное — и не открывал!» Правда, смешно, Лёлик?
— Алё, Мамамама? Уж извините, буду называть, как привык. И вы одиноки?! Мамамама, вы не одиноки, потому что верите в инопланетян. А я одинок, потому что когда-то верил лишь в себя, и ошибся. Мы оба ошибаемся, Мамамама. Спасибо вам за инсулин. На этом объёме я продержусь до второго пришествия. Благо, ждать осталось совсем недолго, всего две с половиной тысячи лет. М-да… Нынешний сидячий Будда меня устраивает куда больше, чем тот, что скоро придёт. Тот ходячий будет. Начнёт бегать не хуже Моцарта. Суета это. Да, Мамамама, тело — всего лишь тюрьма, в которой томится наша душа. А разум — её тюремщик. Впрочем, мой тюремщик давно покинул своё рабочее место… Моцарт? Моцарту, наверное, ещё хуже, чем мне. Он вынужден делать вид, что ему хорошо. Мамамама, Моцарт — жалкий раб своего текста. А имя автора — опять же тюремщик, охранник авторских слов. Моцарт унижен от своей безымянности. Он зек без тюрьмы. Хотя я ему говорил, что имя — это цепь ограничивающая свободу духовного передвижения. Не важно, своё, или чьё-то. Хорошо, Мамамама, я приду к Богу. Ну и он, чуть-чего, пусть тоже не стесняется, заходит запросто. На диване полежим рядышком. Или посидим, если старый Будда заявится. Вольностей не допущу. Обещаю. Так и передайте. Спасибо, Мамамама, спасибо. Конечно, без шутки мы становимся мертвы ещё при жизни. Вы чудная старушка! Будьте здоровы.
— Алё, Лёлик? Они меня только что укокошили. Я получил благодарность — Грамоту из рук самого Президента. Потом на сцену поднялась Мамамама. Представляешь? Она меня прилюдно перекрестила и тоже дала Грамоту. Козлища хлопали. Лёлик! Прогулки дождевых червей в самом разгаре! Лёлик, я угодил плебсу! Лёлик, я презираю себя!
— Алё, ма? Генерала после банкета проводили на пенсию. Да, он купил для меня новую квартиру. Нет, разводиться не будет, но его жена знает. Мы подружились. Всё нормально. Да, уже скоро. Спасибо, ма, за твои молитвы.
— Алё, Моцарт? Приходи на новый диванчик посмотреть. Нет, одро на сей раз куплено без внутренних недр. Старый мой диван? Ха! Обычно старую мебель выбрасывают, я думал, ты это знаешь. Ну, заплатил мужикам, они и вынесли всё подчистую. И картины, конечно. Ну, и Библию тоже. И учебники, как ни странно. Вообще всё! Бес его знает, что там в недрах старого диванчика поднакопилось за долгие годы нашего совместного существования. Века в нём, однако, спрессовались! Я до конца никогда не проверял наличие имеющегося содержимого. А чего жалеть-то? Новый гонорар — новый диван. Новый диван — новая жизнь. Новая жизнь, между прочим, раза в два шире старой. Приходи, полежим. Про Маму? Знаю. Собралась в последний путь — переез-