хмыкнул.
— Ладно, считай, что на обратный билет ты заработал сам.
— Что?! — мне показалось, что я отыграл свои деньги у шулера.
— А то! Напутствие слушать будешь? Рекомендую. Дома пригодится.
— Длинное? — напутствий в своей жизни я уже наслушался до рвоты.
— Нет, для тебя не очень. Для местных было бы куда длиннее, но они не нуждаются в наставнике. Двенадцатиполые существа! Представляешь, сколько комбинаций и сочетаний есть для получения деток? А ведь ничего, живут. В абсолютном равновесии!
— Грузи, зануда!
— Следи за семенами. Не понял ещё ничего? Дурак! Начала и конца жизни в сросшемся состоянии не бывает. Потому что семена. Так задумано для удобства. Вход и выход — только поодиночке. Что для для твоей вселенной-«двушки», что для этих… Кстати, именно через семя ты можешь скакать из мира в мир. Опять не понимаешь? Тупица! Посмотри на лес. Это — лес здешней жизни. Тьфу! Башку сломаешь, пока сообразишь, как они тут все переплетны друг с другом. И корнями, и стволами, и кронами, и… В твоём языке нет этих понятий. Ладно, для тебя и корней хватит.
— Не выделывайся, умник. Я понял: условие начала и конца — одиночество. Это и есть универсальный Абсолют.
— Ишь!
— Я возьму с собой один камушек, можно?
— Наставление слушай, дурак! Толпа не приводит к семени.
Голос заткнулся. Я, действительно, почувствовал себя одураченным.
— Всё, что ли?
— Да, всё.
Пока я кувыркался, сваливаясь из двенадцатимерного в свой, привычный «да-нет», «верх-низ», «хорошо-плохо», кувыркались и постепенно укорачивающиеся мысли в моей голове. Голос, как эхо, сорил вдогонку несвязными обрывками: «В мире нет нелюбви! Весь мир — любовь! Одна сплошная любовь! Любовь исчезает в расколотом… Любовь — готовность, а не выбор… Твои иллюзии затвердели в единственном выборе… Семя может погибнуть! Дурак, дурак…»
(Нижеследующий текст составлен незарегистрированным автоматическим речевым интерпретатором, стилистическая опция фильтра литературной обработки — «красота и любовь»).
Я обнажил свою душу. Она встречно обнажила тело.
Её высшие глаза наблюдали мою высшую готовность.
Моё земное зрение обвило её красоту взглядом и стало притягивать к себе.
Мы слились, войдя друг в друга.
Космос оказался огромной тёмной бумагой, бесконечной и непрорываемой.
Белым по чёрному мы написали время.
Чёрным по белому мы поставили точку. Жизнь.
Космос оказался огромной тёмной бумагой, бесконечной и непрорываемой.
Дети прорвали нас и пришли.
Дети пришли, чтобы прорвать чёрный лист.
Космос оказался огромной тёмной бумагой, бесконечной и непрорываемой.
Мы любим друг друга вечно.
Мы приходим жизнь-в жизнь
Мы уходим смерть-в смерть.
Когда я очнулся, то обнаружил себя валяющимся на полу. Пульт был при мне. Я вскочил и нажал «полный паралич». Проклятый старик погас. Руки мои, судорожно скрученные в суставах, ныли и дрожали. Я поплёлся к себе в подземелье, к серваку, диктовать бред и сравнивать… Что с чем? Не знаю. Первая встреча с уродом, надо полагать, только ягодки. Главная заваруха впереди — когда оба мы, идиоты, в скан-карцеры ляжем, когда сам Батя на кнопки нажимать станет. Вот уж где повертимся-то напару с придурком! А что будем искать? Не знаю… Никто не знает. Одни идиоты вокруг!
Идиоты! Идиоты! Идиоты!
Вечером ошейник, как всегда, сам подключился к принудительной развлекательной программе. Внутренний экран послушно стал показывать шлюх всех мастей. Параллельным потоком в сознание исподволь заливали страхи и религиозную отраву. Бухал музыкальный канал. Искусственное электричество умело нащупало в моём теле сексуальные центры и изо-всех сил щекотало их. Что-то не радовала меня сегодня эта потеха. И без того, видать, напсиховался.
… Ночью сервак тихонечко заблеял. Сработала (нелегальная для зоны) малюсенькая и безобидная программа слежения светских новостей, через которую я многие годы (просто из интереса) следил за Батей. Хотя… Весь мир только и делал, что следил за светскими сплетнями и кошмарами! Заключённым этого не полагалось. Вот я и изворачивался. Секретно добывал общедоступную гражданскую информацию. Проснулся, прочитал. Батя — гад! Я опять кое-что узнал о его слишком длинных руках. Собственно, все, кто читал или слушал, уже знали. У Бати, оказывается, натурально подросла дочь, единственная его наследница. Дочь была незаконной, рождённой без разрешения — раз, и от женщины из касты гоев — два. Полукровка. Сэру сошло. А мамашу девчонки судили и утилизировали тут же «за покушение на чистоту расы». Ребенок стараниями родовитого и влиятельного папаши уцелел. Батя, надо сказать, просто обожал свою незаконную живую игрушку. Посылал ей деньги, нанимал учителей и опекунов, беседовал с малышкой на расстоянии, постоянно звал к себе, внушал далеко идущую мысль об ответственности за его производство и его огромное состояние. Но симпатичная мартышка только фыркала (я, в качестве подручного ремонтника-настройщика, несколько раз был случайным свидетелем, когда он с ней шушукался у зависающей и дёргающейся голограммы). Постепенно девица достигла шестнадцатилетнего возраста и её должны были стерилизовать, как представителя гоев. Возмущённый папаша шумел на весь мир, потрясал мошной и своими героическими званиями, дёргал всевозможные связи наверху и настаивал, что девочка — наполовину сэр. За скандалом следила светская пресса. Отчего и неожиданная новость сразу попала в первоочередной блок сообщений. Шустрая малышка вдруг крупно погорела на опасной торговле запрещёнными иллюзиями, её посадили на ошейник и доставили очередным этапом сюда, на остров. К папаше. О чём и сообщалось. Думаю, что на все сто этот спектакль Батя сам же и разыграл. Принудил бедняжку, так сказать, и к месту, и к наследству. Не мытьём, так катаньем. Мартышке дали «пожизненно» с правом частного выкупа любого срока жизни для себя «по месту определения». Говорили, что ошейник у неё с четырьмя бриллиантами. Что означает большую власть. И максимальную свободу (в пределах острова, конечно). У Бати ошейник тоже был не простой. Когда высокий ворот его свитера сползал, то на инкрустированном титаново-платиновом ошейнике сэра сверкали и искрились аж шесть крупных бриллиантовых глазков!
СТАРЫЕ СВЯТЫНИ СМЕРТЕЛЬНЫ В НОВОМ ПУТИ.
ОТПУСТИ ИХ С МИРОМ И СТУПАЙ СЕБЕ С БОГОМ!
Ура! Получилось! Я очень аккуратно взломал двунаправленный фильтр официального сервака, того, что наверху, в управе, и вышел на Тварь под видом невинного автоматического каталогизатора. Меня давно интересовали дыры в моей биографии, поскольку часть личной памяти была отформатирована судом и теперь представляла собой невозделанное девственное поле интеллектуального гоя. Конечно, на свободе добрые люди из ближайшего Центра инжениринга мечтали бы засеять на освободившееся пространство в моей голове что-нибудь разумное и вечное — ещё одну техническую специальность, например. Не успели. И уже не успеют. Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл — сел на ошейник. Спасибо не кончился.
Досье моё почему-то начиналось с полуторагодовалого возраста. Ни номера фабрики клонирования, ни данных исходного генетического материала, ни спецификации биологической формовки, ни уровня разрешённой интеллектуализации — ничего. Как с Луны свалился.
…Работать было удобно. Батя пировал в городе по случаю воссоединения семьи. Поэтому я на вполне законных основаниях торчал в его огромном зале-кабинете у раскрытой боковой стены и ковырялся в официальном тюремном серваке. Зек-ремонтник. Что тут особенного? Два идиота-клона за моей спиной контролировали процесс, находясь рядом, но я их не боялся. Ни мозгов, ни транслирующих, ни записывающих устройств болваны не имели. Простейшие дуболомы, реагирующие исключительно на поведение объекта, умеющие, правда, дистанционно сканировать эмоциональный фон. А я был спокоен и бежать никуда не собирался. Поэтому болваны стояли неподвижно, как каменные, и их можно было даже принять за художественные статуи. Я невольно улыбнулся от шаловливой мысли. Один из болванов тут же скосил глаза в мою сторону. Ишь! Я снова нырнул в утробу сервака, прикрывая собой миниатюрный щуп-монитор настройщика от посторонних глаз, на всякий случай. Стукачества со стороны собственного ошейника я тоже не боялся, потому что ещё шесть лет назад научился переводить его хакерскими методами, когда такое требовалось, в спящий режим. Но никогда этим не злоупотреблял. Смерть, знаете ли, обычно находит раньше всего тех, кто жизни слишком сильно радуется.
А вот и мои назначенные родители. Папа и мама. Я их очень хорошо помню. Мама работала в весьма дорогом и престижном клубе интеллектуальной проституткой, вечером украшала высокой беседой застолье какого-нибудь толстосума, а дальнейшее ночное продолжение их совместного общения украшалось лишь выдающимися эротическим стонами. Считалось, что мама моя — гений. Её очень ценили в городе, здоровались почтительно на улицах, а некоторые поклонники даже приносили к нам в дом подарки. Если это была выпивка, то её тут же дружно распивали за большим круглым столом в центральной комнате. Папа произносил замеч-