ые участники здешнего спектакля — при переходе от одного состояния к другому практически не менялись. Через каждую отдельную вещь или явление во сне можно было разглядывать хоть саму Вселенную. Примерно так же, как сквозь дырочку в заборе пацаны разглядывают голых девочек-эротоклонов на фабричных складах-дворах.
Задним умом я понимал, что «нюанс» наступил не просто так. Что, всё-таки я цапанул от пророков какую-то заразу. Только не мог пока понять: какую именно. Лишь бы не повреждение интеллектуальных способностей. Дураком меня быстро Батя отправит в дыру.
Во сне я общался с мартышкой. Без инстинктов и зоологии. Хоть и наворачивается эта мысль на ум самой первой! Мы просто гуляли по склонам вулкана. Без офицера, сами по себе. Общались мы... молча. Но нам было интересно друг с другом. Я поглядывал на угловатую живую худышку и словно читал диагноз: дикая страсть к сексу была редкой болезнью — она хотела ребёнка. Своего ребёнка. Натуральнорождённого. Не стерелизованная окончательно, она, конечно, могла бы обратиться с подобной экзотической просьбой в какой-нибудь местный демографический Комитет. При батиных связях и деньгах разрешили бы, и тут же, в торжественной обстановке, с цветами и борзописцами, разблокировали яичники. Но бедняжка попалась. Теперь такое для неё было невозможно: полукровка-гой на ошейнике — какие могут быть прихоти у зека?!
Я возвращался из сна. Хлебал баланду и снова ложился спать.
На заднем дворе, у стены, закрытое со стороны севера и океанских штормов, росло карликовое, переломанное ветрами вдоль и поперёк, деревце. Очертаниями оно напоминало пучок застывших, одеревеневших маленьких молний, растущих из одного корня. В каменном небольшом распадке скопились какие-то перегнившие отбросы, на которых и проснулось, и потянулось к свету одинокое деревце-герой. С трудом можно было угадать в этом уродливом карлике субтропического красавца — южную сосну. На красоту и рост просто не хватило пищи. Судьба занесла случайное семя на случайную помойку посреди скальной пустыни, окружённой бесконечными океанскими водами. Представляете: я это видел не умом! Видел, как ураган тащил тысячи километров безразличное ко всему безвольное семя по воздуху, как проклюнулось оно, брошенное в скудный свой грунт, как, не ужасаясь и не отступая, стало тянуться вверх, всякий раз терпеливо возвращая к жизни свои, поломанные ураганами, рахитичные руки-веточки. Сосне было лет триста. Я это чувствовал. Да... Раненый мир, сидящий на голодном пайке, заживлял свои раны причудливым образом, словно забывал: как должно быть? как правильно? как обыкновенно для него? Сосне лучше было бы умереть сразу. Сгнить, например, ещё будучи семенем. Вообще не просыпаться.
Проснувшись, я жгуче захотел проверить своё видение. Но доступ на задний двор был закрыт навсегда. Это место лежало далеко за пределами безопасного для меня радиуса.
(Текст составлен незарегистрированным автоматическим речевым интерпретатором, стилистическая опция фильтра литературной обработки — «лирическая повесть»).
— Гой! Можешь говорить.
— Благодарю тебя, сэр.
— Наш мир — полное говно! Не кланяйся, идиот! Говно! И ты это знаешь не хуже меня. Не кланяйся, говорят тебе! В глаза смотреть! Ну-ка повторяй за мной: на-ш-ми-р-го-в-но! Быстро!
Заплетающимся языком я прошептал то, за что и на воле-то можно было схлопотать по полной.
— Молодец! Теперь садись за стол. Садись!!! — в дымину пьяный Батя аж заорал. Садиться гою в присутствии сэра, да ещё и в его кабинете, категорически не разрешалось. Кары на этот счёт предусматривались серьёзные. — Садись, урод! Ты — единственный, кто соображает на этом проклятом острове. Гой, мне нужен друг! Понимаешь, друг! Тот, кто будет меня понимать и сможет мне возражать. Не кланяйся, сволочь, не кланяйся!
Ничего необычного. Батя не в первый раз приказывал мне беседовать с ним. Я привык к риску и доверял своему начальнику. Но он никогда раньше не разрешал мне садиться. И ещё ни разу не «назначал» меня своим другом для собеседований. Конечно, я его понимал. Деньги позволяли ему покупать всё натуральное, а не пользоваться почти бесплатным виртуальным суррогатом. Он пил, чтобы забыться. Его жизненный потенциал и его интеллектуальный уровень бились в условиях островной изоляции в нём, как бешенство в клетке. В этом смысле мы были как бы равны. Вот он и чудил, если тоской изнутри припекало слишком уж сильно.
— Гой! Тихо... Не говори мне ничего! Просто слушай. Мне нужны лишь твои идиотские грязные уши... Гой, ты обратил внимание на то, что все пророки видят во тьме? А знаешь, почему? Потому что они не видят самой тьмы! Ищи, гой, ищи! Ты должен их выпотрошить!
Хм?! А ведь это мысль! Я ещё ни разу не посещал шлак, живущий в избах, ночью. Я опять поклонился.
— Ты тоже говно, гой! И я — говно... Говори, сволочь!
По опыту я знал, что отмалчиваться означало нарываться на пыточный пульт и побои.
— Сэр, ты же сам видишь, что те, кого мы (он очень любил, когда я произносил вслух это самое «мы») держим в избах, не совсем обычный шлак. Они все — «многоэтажные».
— Многоэтажные?!
— Да. Я, кажется, разобрался. В каждом из них живёт до чёрта как бы отдельных, самостоятельных личностей. Внутри, все вместе они, как одна слитная семья. Причём, живут кланами, на разных этажах, что ли. От физики до мистики. С этажа на этаж «со своим уставом» никогда не ходят, и, тем не менее, не распадаются и не обосабливаются. Нечто множественное, иерархичное, но необычайно цельное. Думаю, обычными методами потрошения, их не «зацепить». Мы вытянем лишь что-то одно. А всё остальное уйдёт незамеченным. Но я, сэр, не знаю пока, как заловить их целиком.
— Молодец, гой! Ищи! Ищи! Я дам тебе новый срок, если найдёшь. Слово чести! Пей, приказываю!
Я выпил приличную порцию крепкого и приготовился пойти вон. Но не тут-то было.
Батя сделал знак и два клона-охранника ввели в зал группу танцовщиков и танцовщиц, выхваченных ненадолго по прихоти Бати из очередного шлакового потока.
— Люблю красоту! — изрёк повелитель, вольно развалившись в своём кресле.
Включили какую-то ритмичную музыку. Группа растянула рты в профессиональную улыбку и начала показывать танцевальный стриптиз с элементами физического насилия и секса. Батя блаженствовал, пока не заснул. Музыку плавно свели на нет. Улыбки у танцоров погасли. Их немедленно этапировали в дыру.
Приказа покинуть помещение я не получал. Поэтому остался в комнате. Только встал, на всякий случай, и застыл в поклоне.
«Пророки видят во тьме, потому что не видят самой тьмы!» — эта ясная формулировка буравила мой скучающий мозг. Обычно клоны-проповедники пророчили совсем иначе, говорили как торговались: будет страшно, всё обязательно разрушится, если не исполните наши правила... Ну-ну. Кликуши могут указать лишь на тёмное. Поэтому в светлом мире и не бывает кликуш — указывать не на что... Стоп! Что-то тут есть. Да, нужно будет обязательно посетить кого-нибудь из пророков ночью.
— Гой! Дай мне воды... — я достал из бара родниковую. Батя, глотнув, снова захрапел. Пыточный пульт валялся на столе прямо перед ним. Я мельком подумал, что можно было бы успеть кое-что перепрограммировать, а когда дойдёт до применения, просто симулировать боль. Но потом эту мысль отмёл. Универсальным пультом Батя погонял не меня одного. Быстро всё раскроется. Так что, я лишь вежливо поблагодарил свою клон-судьбу за её контрбыстродействие и сообразительность.
Да, действительно, пророки безвредны, как кролики. Они не нападают даже в своих сидхах и мороках. Почему? Ответа не было. Какая-то моя мозговая подкорка из затылочной части шептала-подсказывала голосом Уана совсем уж нелепое: «Их мир прекрасен! Он — совершенство! Совершенство неуязвимо!»
— Говно! — во сне Батя очень даже вовремя произнёс контрастирующую реплику. Трудно было с ним не согласиться. Мир идиотов становился всё чернее и чернее. А идиоты прославляли его всё отчаяннее и отчаяннее. Для этого требовалось, чтобы идиоты поголовно верили в предначертанное для них «счастье» и ни один (в идеале) не думал. Но без мозгов, увы, цивилизация могла бы взорваться немедленно. Поэтому и приходилось производить таких, как я... Тут я, не хуже, чем от импульса парализатора, вздрогнул! Или... Или... Или таких, как пророки!
— Говно! — произнёс я негромко, но с чувством. Чтобы стабилизироваться.
— Кто говно? — Батя обнажил осоловелые бельма. Испугал меня. Но тут же отправился вновь в своё тяжкое забвение, как во временный внутренний филиал натуральной дыры.
Почему все пророки имеют непоколебимый позитивный настрой? Мир для них всегда прекрасен и неуязвим. Почему?! Любой мир! Даже — этот... Почему, чёрт возьми?! Идиоты, которые знают, что они идиоты и лишь поэтому способны противостоять идиотскому миру? Не понятно. Они как не видят и не чувствуют того, что корячит здесь каждого. Даже деревца. Может, они и есть настоящие Герои? Ха-ха-ха! Уроды — Герои! Ха-ха-ха! Даже поясница заныла — трудно смеяться в окостеневшем поклоне.
Ну, много ли от их идиотского геройства останется? Разве что идентификационный номер, да приговор-ориентировка на как-