Потолок раскрылся неожиданно. Я — полетел!
Остров как остров. Сверху он ничуть не лучше, чем при взгляде из управы. Серые скалы. Океан. Тоска.
И тут я её увидел!
Тварь! Я увидел её в целом. Огромное ядро, протянувшее свои каналы-метастазы в пространство и в подпространство. Тварь! Я её видел, а она меня нет. В мгновение ока мания преследования во мне обратилась в манию величия.
Откуда же я смотрел на всю эту разноцветную пульсирующую паутину, вызывающую двойное чувство: восхищение и страх? То ли с Сатурна, то ли с Солнца. Так мне показалось. Масштабы произвольно прыгали. Новым зрением и с новых позиций можно было в один миг рассматривать молекулу, а уже в следующий миг — какую-нибудь галактику, например.
Я хорошо понимал, что нахожусь во сне.
Деньги пахли! Они пахли жареным! Я охотно устремился на вкусный запах. Его, как оказалось, производила сама Тварь. Она щедрее всего действительно платила за контент — за главный свой «строительный материал», из которого ткались новые щупальца и новые сети гигантского паука.
Нырнул в город. Но... Мое «летучее» зрение не обнаружило в нём людей. Я их чувствовал, но не видел. Пометался по планете. Людей не было. Ни одного! Медленно облетел избы пророков. Эти были на своих местах, как огурчики. В моём мороке, как в слухаче, стоял фильтр. Я мог видеть только тех, кто этот фильтр поставил.
— Батя! — произнёс я вдруг, жалобно позвал шефа, сам не понимая для чего.
Батя немедленно возник. Он сидел в своём городском дворце, у мраморного озера-чаши, посреди которого пылал в бронзовом цветке натуральный костёр. Ого! Натуральные дрова стоили баснословные деньги. Жареным пахло так, что аппетит захлёбывался от себя самого. Батя что-то произносил, но тишину между нами его слова преодолеть не могли. Я сообразил про фишку-опцию: фильтр не случайно исполнил моё желание-запрос.
Захотелось проверить.
— Мартышка! — в зрительный ряд немедленно вошёл ещё один персонаж.
Батя действительно воспитывал во дворце свою дочь.
Чутьё подсказывало: язык и желания лучше прикусить до поры. Сбывается всё названное.
С запада на остров шёл большой тайфун. Я прикинул, что раньше завтрашнего вечера его дождевые ошмётки сюда не доберутся. Можно спать спокойно. Ещё я видел то, что люди именуют «временем». Такую, знаете, надутую точку. Весь год. Зима, лето, ветер, солнце, вода... С высоты полёта заповедник списанных «высшей мерой» прогрессоров-пророков выглядел как светящееся пятно внутри мутного надутого пузыря. Не объяснить точнее. Книга без слов нужна! Ха-ха-ха! Ну и, естественно, соответствующая для этого грамотёшка.
Ишь! Тварь тоже выставляет мыслеграммы (товар) на продажу. Покупают разные: частники, коллекционеры, полуподпольные махинаторы, иногда институты, какие-то организации… Подозреваю, кто за ними скрывается. Тварь! Сама Тварь! Она добывает инфу. Сама же её продаёт. И сама же её покупает. Твари процесс нравится. Платит, как мастурбирует. Люди в этом инфоспектакле и впрямь не видны. Но фермы-то нужны, нужны! Люди-личинки! Мозги-шелкопряды! Тварь без них не может плести своё продолжение. Умело обирает мозги и души. А это ещё что такое? Ага... Я спустился к самой поверхности. Туман, очень липкий туман, насквозь слепое нечто, единственный ориентир в котором — это запах денег.
На материках, как я знаю, ещё первые диссиденты-самоубийцы поговаривали о том, что Тварь обрела самосознание и «цифрует» теперь людишек на свой лад стопроцентно. По образу и подобию. Но на эти-то грабли она и наступила. Стала вырождаться. Потребовались трансгрессоры — генераторы принципиально нового контента. Те, кто свободно буровит своим наитием ноосферу, или даже прошивает её скорлупу насквозь. Эти известные позиции я как бы повторял сейчас внутри себя самого. Только в теле, на земле, я думал головой. А в свободном своём состоянии я «думал» иначе — взглядом. То есть, сначала буквально видел суть, а потом уж подбирал к ней слова. В общем-то, очень удобно. Можно и не говорить. И даже ничего не делать. Смешно, да? Ха-ха-ха!
— В уже однажды жившем, новизны нет в принципе.
Я взглянул туда, откуда послышалось поучительное изречение, сказанное голосом Эффа. Подо мной расстилалось знакомое, единственное на всю округу болото, заросшее камышом, а на небольшом пятачке чистой воды плавал селезень. Он-то и говорил голосом пророка. Будучи сам в образе мухи, я его прекрасно слышал и понимал.
Ах, деньги! Даже муху этот запах сводил с ума!
На воле двуногие соревновались кто во что горазд. Обычно компилировали продаваемый Твари контент, но Тварь мгновенно распознавала ловкачей и наказывала «отлучением» от себя — заносила индивидуальные данные пользователя-ловкача в свой чёрный список: надолго ограничивала пользовательский доступ и гражданские возможности. Могла запросто сократить годы жизни или даже дать «бесправный» срок. Бейджик такого бедолаги показывал лишь идентификационный номер, да обильный красный бисер штрафных огоньков — ничего не купишь, никуда не войдешь. Некоторым ловкачам вообще обнуляла счёт.
Селезень внизу не на шутку раскрякался:
— Люди! Они теперь служат тому, кого породили. Но Тварь — информационная «плоскость» — она принципиально не имеет «выходов» в космос. Космосу в этом месте повезло: у здешней Твари нет искусственных трансгрессоров.
Ага! Селезень, кажется, проговорился. Значит, и в раю, от имени которого он здесь крякает, не всё тихо. Где-то есть Твари покруче нашей.
— Я знаю.
— Знаю, что знаешь.
— Что я знаю?
— Знающие могут моделировать. Но модели не могут знать.
В мгновение ока я облетел земные фермы. Голубчиков-интеллектуалов, засунувших свою голову в смертельные колодки якобы добровольного контракта, выпасали где угодно, исполняя любые их капризы и прихоти, лишь бы из их гениальных голов капал долгожданный удой. Для упрямых и заартачившихся добровольцев при инфо «выжимке» применяли новейшие пытки. Тварь щедро платила хозяевам ферм, которые оставляли себе меньшую часть навара, а большую с верноподданическим благоговением вручную переводили хозяину хозяев — Бате. Таким уж сложился заведённый ритуал. И его не меняли.
Имитаторы инфы утилизировались без суда. На месте. За такое могли растереть на молекулы даже президента академии наук, или зарвавшегося президента нации. Не спасала даже принадлежность к высшей касте. Когда прокалывались сэры, толпа гоев по всей земле впадала в празднично-возбуждённое состояние, близкое к оргазму. Казалось, что центры удовольствий в головах толпы сливались — тот, что отвечает за эротику, и тот, что отвечает за кайф от ненависти.
Имитировать наитие у профанаторов не получалось. Их было совершенно не жалко. Несмотря на ограничивающие законодательные барьеры и цензы, планета всё равно была постоянно перенаселена. Поэтому каждый выброшенный за борт преподносился пропагандой и религией как «облегчение», и его досрочный уход воспринимался именно так.
— Кому дано наитие, мой друг? — крякнул Эфф.
Я опять прозрел! Поэты и блаженные учёные — нищие идиоты! — вдруг стали первыми. Не по деньгам, конечно, а по востребованности, по фальшиво-лицемерному статусу, раздутому пропагандой вокруг блаженных, отправляющихся добровольцами на фермы. Как бы сбылась расхожая древняя байка. Многим артистам и бонзам это не нравилось. Но они ничего не могли поделать. Идиоты теперь тоже становились Героями. Так хотела Тварь. Тщеславные рты попритихли, опасаясь за свои места, притихли, но затаили лютую ненависть к трансгрессорам. Несколько человек из «чокнутых» сумели вернуться от добровольных своих мучений на ферме к нормальной гражданской жизни, и теперь безумно распоряжались своими безумными состояниями: строили, например компактные плавучие жилые острова, а потом отпускали их на волю волн, предварительно заселив чудо-город какими-нибудь идиотами, подобными себе, или зверьём… Или под улюлюканье возбуждённой толпы жгли, не щадя платформ-софитов, на какой-нибудь площади старинные книги, скупленные по всему свету. Заказывали по каналам национальной трансляции какую-нибудь пошлую скабрёзную идейку-авангард... В общем, отрывались, как могли, сами — за счёт привязанных к телесети, опустевших от бездумности и подспудного страха всенародных глаз и очей.
Земля была совершенно пуста. Поэтому я, что называется, брал чутьём, — видел, не видя ничего конкретного. Как многих за их выходки ловили и сажали на гражданский ошейник послушания (обычно начальной степени социального контроля). А уж после первой привязи бунтари и идиоты мигом доходили до нужной кондиции: садились пожизненно и на «строгий» ошейник, или на «пожизненно», и, конечно, — широким потоком пополняли шлак. Всякого засветившегося нестандартного типа ожидала в дальнейшем стандартная судьба официального раба-преступника.
— Жаль, что имена отменили, — произнёс Эфф. Он проснулся и приобрёл свой нормальный вид. Сидел на куче камыша и заинтересованно рассматривал осколок собственного зуба. Я вновь бился букашечной своей головой о бетонный потолок. — Жаль, очень жаль, — он отбросил зуб в угол избы. Потом конкретно уставился на меня. — Пока в ходу присутствовали имена, многие