светлой души.
— Не чурайся трагедию видеть светло. От предсмертной улыбки над смертью поднимется взгляд. Не проклятие племя твоё получает в наследство, а силу и славу прибавит дающий собой. В свете смерть жизнь над жизнью вовек поднимает.
— Кто не грязен, но грязи боится — тот грязь! Кто не зол и от зла убегает — тот зло! Воин роста пришёл князя тлена сменить.
— Пусть командует плотью лишь плоть. Пусть командует разумом собственным собственный разум. Пусть душа или сердце взаймы не берут. Сам себе командир помыкать над собой не позволит.
— Зеркала исчезают, которые — ложь. Сам в себя заглядевшийся, видит больше теперь, чем вчера. А в других кто способен смотреть — видит путь, что вчерашнего лучше. А кто видит, закрывши глаза, тот и правит народом, как правит собой.
— Притянувший обилье себе одному, переполнится вдруг. И покончит с собою, погрязший в вещах. И покончит с собою любой, кто иное уже не вмещает. Кто при царстве конечном своём, тот и конченый раб.
— Устарели мерила, дающие узость. Устарели мерила, дающие слепость. Устарели мерила, берущие жизнь.
— Власть — не там, где тюремщик тюремщику внятен. Эта кончилась власть! Власть отныне — любовь! Человек человеку есть дар! И всё высшее — дар Человеку!
— Выход есть! Выход есть! Выход есть!
В круге наступил мой черёд жечь глаголом или, на худой конец, прижигать метафорой. Куда там! Из открытого рта мытаря не донеслось никакой внятной речи. Ни единого связного слова! Сплошное заикание, бульканье и клёкот. Я очень старался. Даже нос сизым стал от натуги. Но ничего не получалось. Лицо гримасничало, а клёкот, вырывающийся из моего горла, смешил пророков. Девчонка в центре тоже еле сдерживалась, чтобы не прыснуть. Клёкот, только клёкот! Я словно вообще разучился говорить. Вообще-то, чувствуя себя чужим в компании мастеров, я даже приготовился заранее вывернуться. Хотел торжественно так произнести: «А-минь!» Паясничая, конечно. Не удалось.
Даун, сидящий слева от меня, неожиданно размахнулся и врезал по моим зубам. Приложился со всей силы. Левшой оказался. Отплатил. Штук пять передних выскочили, как и не бывало их. Ответить я не успел. Уан, сидящий справа, мигом вытянул свою руку и зафиксировал ладонь над моей макушкой. Заколодило капитально. Свет алмазного мира хлынул сквозь меня, как очищающий пожар. Пророки хохотали в голос, тыча от весёлого изнеможения в сторону «недоношенного» пальцами. Даже слепой Давид катался от хохота. Сима зашлась в икоте и насквозь облилась слезами. Даун угрюмо растирал кулак, что ещё больше раззадоривало компанию. Злоба во мне горела от идиотского их сеанса едва ли не ярче, чем способен был светиться сам алмазный мир. Злоба горела, горела и... — сгорела. Что-то ещё внутри сгорело вместе с ней, как старые фантики. Уан убрал от моей макушки свою колдовскую ладонь. Внутри было пусто. Я окоченел, как старая головня.
Пророки пошли сорить афоризмами по второму кругу. На сей раз в обратном направлении. Мартышка в центре молчала. Похоже, она вообще не слушала их многозначительную болтовню. Просто жила. Смысл игры в смысл ей был непонятен.
— И разделили их воды. На левое. И на правое.
— И текла между ними Река. И в эту сторону. И в ту.
— И была Река эта время. И текла вертикально. И время времени было зима.
— И стали они горячи, увидавши друг друга. И захотели быть вместе.
— И шагнул он на лёд. Но растаял тот лёд от горячего. И шагнул он обратно.
— И она подступилась ко льду. И шагнула на лёд. И растаял тот лёд от горячего. И обратно шагнула она.
— И терпением стали они, как одно. И время времени стало весна.
— И поплыли они, чтобы бросивши берег, любить.
— И взяла их Река.
Опять подоспела моя очередь хоть что-то сказать. Я зажмурился, ожидая удара справа. Уан медлил. Слепая неопределённость была куда мучительнее понятного болевого удара. Этим Уан меня и ударял... Я понял, что ещё мгновение, и мысли мои целиком устремятся в нехарактерное для потрошителя русло — потекут к самоубийству. Даун и Уан одновременно держали меня, как маленького, за руки: «Говори, друг!»
— Аминь... — проклекотал я непослушными связками, по которым только что прошлись из огнемёта.
Пророки опять засмеялись. Но на сей раз в звуке их смеха я улавливал нотки поддержки и одобрения.
Голос в центре лба отчётливо произнёс: «Скрижали!»
Да, да! Я знал, что это такое. Интересовался когда-то для общего развития. Теперь понял: скрижали — это данность. Как в математике. Необсуждаемая данность, самоочевидный факт или необходимая аксиома, от которой выстраивается вся система вычислений и доказательств. Точно! Даже если изменится время, или изменится сам человек, то скрижали всё равно будут такими же, какими были даны... Даны?! Хм? Да, даны... Возможно. Хотя никто не видел ни изначально дающего, ни изначально берущего. Размышляя, я рассеянно смотрел на мартышку в центре круга и... и... и она мне страшно нравилась!
Наши глаза встретились и между ними образовался недолгий ручеёк приятного молчания.
— Иных скрижалей не дано! — эту фразу громко произнёс Эфф, который сидел с противоположной от меня стороны круга, позади девчонки. — Пришло время очистить скрижали от воровства. Отшатнуться от первобытной узурпации и раздробленности духовными племенами единой Истины. Хватит терпеть «богоизбранных» шовинистов и самозванцев.
Здорово! На земле такая речуга сходу потянет на «высшую». Но, кроме меня, боевым духом негра больше никто не восхитился. Скорее, наоборот. Пророки взирали на говорящего кисло, с явным сожалением, всячески демонстрируя мимикой лишь своё кислое, великодушное терпение.
Пораскинув мозгами, я сообразил насчёт неодобрительности основной группы. Эфф позволил себе неподобающую резкость в круге. Просто вспомнился характер их первого совместного залпа. Молитва. Точно! В этом вся суть. На земле штатные клоны-проповедники в своих «молитвах» (надо закавычить, чёрт возьми!) взахлёб взывали исключительно к силе страха, а молящимся внушали лишь одно главное слово — «Дай!». Делая, таким образом, из любого просящего жалкого эгоиста-нищего. Вымаливающего у неведомого кого-то подачку для себя лично. По умолчанию — жалкого и несчастного. Бред! Это был полный обман! Я понял простое. Молитва нужна не для того, чтобы просить, а для того, чтобы давать! Молитва — оружие сильных! Молитвой дают, а не берут! Мать честная! Как я раньше об этом не догадался? И ведь какая-то древняя сволочь использовала эту силу в обратном направлении! Умудрилась перевернуть всесилие на полную беспомощность. Пожалуй, огненная решительность Эффа была мне ближе светоносного, но всё-таки слишком медленного и аккуратного альтруизма остальных. Я — знал. Пророки ничего не просили — они своей молитвой, как химики-операторы сталеплавильного производства, в рабочем порядке очищали и изменяли свойства среды. У них была технология и было техзадание. Только то. Меняли атмосферу. То, от чего, собственно, зависит наличие и качество всей остальной жизни. Духовную атмосферу, как я понимаю. Они — выдыхали из незримых себя в зримое внешнее нечто иное. Потому что в них это было.
Самое мучительное случилось позже. Пророки называли эту потеху «свадьбой». И опять ржали до умопомрачения. Им казалось, что заставить меня и мартышку отвешивать друг другу сомнительные комплименты, — это очень остроумно.
— Дура!
— Сам дурак!
Пророки — просто вповалку от хохота.
— Квартирка у меня, хоть и тесная, да зато человек в ней живёт очень просторный!
— Ты — просторный? Ты никто! Ты страдаешь без развлечений!
— А ты страдаешь без работы.
— Я страдаю?
— Да, ты. Потому что дура.
— Все страдают!
— Нет, не все.
Ржач стоял оглушительный. Приходилось кричать, чтобы мартышка услышала. Она в мою сторону тоже кричала.
Время в алмазном мире другое. Я не знаю, сколько часов, лет или тысячелетий пролетели в этом бессмысленном препирательстве мужчины и женщины. Миллиарды миллиардов слов были израсходованы обеими сторонами. Пророки под конец уже не смеялись — стонали от изнеможения.
Слова стремительно кончались.
Осталось лишь несколько.
Осталось одно.
— Любишь?
— Люблю!
Алмазный мир погас и исчез.
Действие усыпляющего наркотика прошло у всех практически одновременно. Я валялся на голом каменном полу, крепко держа мартышку за руку.
Офицер опять перепрограммировал ошейники. Я уж думал, что всё, прощай, ошейник! Сейчас снимут его с меня и — адью! Прямиком на удобрения. Ну, может, ещё на алмазных копях помучают, если не повезёт.
Офицер заставил всех встать, построиться. Потом тем же путём, только в обратном направлении, вывел группу из пещеры. Знаете, это непередаваемо! Идти на свет!
Девочку с бриллиантовый ошейником сразу же увезли в город. Пророков я развёл, как было приказано, по их избам. Дауна специально оставил напоследок, чтобы от всей души приложиться своей колотухой к его печени.
Да! Зубы мои все оказались на месте. О-