летают элегантные скоростные машины. «Я» успевает заметить за рулём тех снарядов довольные лица сограждан, их пальцы с золотыми перстнями, их глаза, похожие на студень. «Я» тоже водитель и он знает, что за поворотом их ждёт полисмен, который сам себе власть, хотящая лишь денег и охраняющий царство чванливости и высокомерия. «Я» вынужденно приветствует его присутствие на дорогах, потому что без полисмена водители стальных болидов были бы иными... О, возможности! Изобилие вокруг лишь подчеркнуло «разрешённую» безнравственность, резче обозначило умирающую мораль. Можно жить без «нельзя»! Разум уподобился хватательному рефлексу голодной обезьяны.
На грязной улице к вам подойдет убогий молодой человек и, заискивающе улыбаясь, попросит принять участие в социологическом опросе. Его вопросы – гипноз, за который партия убогих хорошо заплатила дипломированным колдунам. В толпе вас поймают за руку, проникновенно заглянут в глаза, в самую душу и произнесут: «Вы – счастливчик! Наша фирма дарит вам летающий миксер!» – И назовут сумму, от которой вы навсегда забудете слово «нет».
Убогих убогие любят и ценят. На деньги убогих воров построены храмы, в которых убогие толпы верят, что всё хорошо и послушно голосуют, при случае, за благодетелей своих… Земные цены сделали убогими неземные ценности. Нравственный испуг пока не ощутим так же сильно, как страх идеологический в минувшем веке, но он уже заставляет нас сбиваться в бесплатные добровольные собрания, в живые кучки на тех же самых кухнях, где ещё вчера травились опасные для судьбы анекдоты. Кухни наши родимые! Островки интеллектуальной и нравственной безопасности! Дети взрослеют, жалея родителей; убогость заразна, как лепра.
«Я» не стоит смотреться в причастье зеркал. Что хорошего в этом хмуром лице, в глазах, похожих на зрачки таможенных телекамер, в этой напряжённой складке на лбу?! Зеркало не сможет распрямить в улыбку обвислую, унылую линию губ. Убогому зеркало – враг! Если оно не кривое. Много ли надо «коротким»? Вера. Внушение. Самовнушение. И будет довольно! «Я» не смотрит на жизнь напрямую, а всего лишь подглядывает: как на неё смотрят другие? Значит, можно обучиться и этому: что прикажут, чем соблазнят – то и увидишь.
Скажет кто-нибудь добрый: «Горько, дружище! Ну, зачем так видеть: тьму на свету?» Ах! Убогим недоверием обнимет живого налоговый орган и обрушатся средства массовой информации на индивидуальную информацию жизни – на душу. Что ж, здравствуй тогда тишина у пивнушки! Не о чем говорить, поэтому «Я» говорит о политике. «Я» уверовал в телевизор. «Я» надоело знать одно и то же и поэтому мрачная вера цветёт: нового не существует. «Я» таких миллионы! Убогость – это вид их родства. И тот, кто отлил свою убогость в золото, и тот, кто держит её в пригоршне нищего. В убогой поспешности реставрируются города, убогими «ямочными» заплатами пестрят между ними дороги, убогие иностранные надписи пестрят на роскошных фасадах.
Убогим хорошо, потому что они теперь знают: «нельзя» от воспитания пало пред функцией менеджерской ненасытности. Можно вытворять всё, что угодно: и с собой, и с другими. Убогий начальник повысит «Я» убогую зарплату на убогую долю. И «Я» убого обрадуется. Обидчика сменит другой обидчик, и «Я» не успеет отомстить. Мысли и образы жгут воображение бедного «Я»: зачем что-то делать, если можно мечтать?
Именно мечта – слишком уж длинный меч в наших, слишком уж коротких, руках. Оружие карликов. Новая мечта, снесёт, как меч-кладенец, головы старым памятникам, вырастут новые на них говоруны, да не станет иною рука ратоборцев. И условный пунктирчик условной судьбы и условного счастья – условно продолжится.
День подходит к концу. «Я» отдаст свои деньги за участие в давке трамвая, «Я» слышит звонкую ругань и дребезг железа, за окном проплывают хребтины домов, люди на каждом углу и хохочут, и лузгают мелкие фразы. И «Я» улыбается вдруг! Улыбается милое «Я»! Потому что влюблён в сей абсурд. Потому что «Я» – часть этой свалки. «Я» обожает быть глупым, ленивым и злым. Что-то изменится вновь. «Я» это чует, как зверь: что ж, приготовиться следует так – и к плохому, и к лучшему. Счастье не может быть сказочной правдой – душевным и тёплым. Иначе нет смысла мечтать о тепле и душевности.
Вот и день миновал. Мимо пьяных подростков, плевков и пугающей тьмы у подъезда «Я» спешит к островку безопасности, – к кухне, к жене и дивану. Вот уж щёлкнул замок, вот и чай на плите, и домашние чада бегут и смеются. «Я» доволен собой и доволен всем тем, что с ним нынче случилось. В прошлом любое «нельзя» состоялось и это прекрасно! В прошлом убогости нет. А завтра ещё не наступило. В собственном доме «Я» временно жив: телевизор погашен, радио спит и газеты закрыты. Информация в зеркале – яд зазеркалья! – жизнь не может быть жизнью в своём отражении. Незнанием связаны лучшие. Отвернись от зеркал, иначе они разобьют твои крепи.
Ах! Плохие иллюзии ослепляют воображение. Нужно поскорее закрыть глаза. Самому закрыть или помочь это сделать кому-то другому. Может, и он ответит с благодарностью – тем же.
Изображения слишком красноречивы, чтобы требовать слов. Молчаливая песня. Немой документ. Древо лет, обнажившее кольца свершённого роста. Человек – ферзь и пешка сегодняшних дней. Именно он выражает собой и своими делами фантазию жизни. Он меняется сам и меняет пространство вокруг. Русский человек воспитан потрясениями судьбы. На долю каждого поколения в России выпадает кризис или война. Кто эти люди? Их жизнь, их труд, их дети? Время играет надеждой и верой этих людей. А они – остаются: надеются, верят и любят. Русские люди, как огненный Феникс, в беде не горят! Жизнь их сложна, как загадка. Но поступки их жизни – понятный ответ. Русские любят и ценят язык тишины. И молчащие знаки – их след в небывалой Истории мира.
Границы пали, жизнь сбежала,
В иную даль, в стакан вина.
Всемирной гордости не стало,
А местечковая — смешна.
И флаги есть, да нет победы…
Как нет и канувшей страны.
Лишь покалеченные деды
Имперским пугалам верны.
Люди отбрасывают тени, потому что сами они не светлы. Те, кто тянутся к свету, говорят о реальности.
Тот, кто очарован своей тенью, рассказывает о мистике.
Я выйду из-за угла с названием «Семидесятые». И посмотрю на сегодняшний день, и увижу в нём свои семидесятые. Да, они носят другую одежду, но размер времени – ничуть не изменился! Сегодняшние, другие, тоже посмотрят на меня и презрительно скажут: «Взгляд его начинается здесь, а заканчивается в прошлом!» Глупцы! Зрение моё и вправду началось в семидесятых… Но не будем спорить. Просто одолжите ненадолго, господа, свой сегодняшний день, он потребуется мне, чтобы заглянуть дальше: нет ли там, в будущем, моих семидесятых? Есть?! Ну, тогда я – пошёл.
Начав от жизни, идут к молитве.
Начав с молитвы – от жизни уходят.
Свет – это то,
что не имеет тени.
Я не хочу знать чужую страну «изнутри». Это знание так же сумрачно, как и у меня дома.
Не стоит «прикладывать» внимание друзей к своим душевным ранам. Друзья – не панацея. Дружба от такого действия уменьшится, а личная рана
увеличится.
Непонятое
возвышенное
человека принижает.
Путешествуя, я понимаю, что земля с каждой моей поездкой становится всё меньше, всё теснее, всё одинаковее и всё безвыходнее.
Свобода — это когда взять у меня нечего, глаза закрыты, а рот молчит.
Бурлим в пространстве говорливом,
Волнует мебель и базар…
Про город, слизанный приливом,
Как сплетню, диктор рассказал.
По природе своей все люди испытывают сильные чувства, да не все могут эти чувства выразить сильно и красиво – художественными приёмами или интеллектуальным образом. Однако сильные чувства можно выразить… «сильными» знаками. Бранная речь изначально, по конструкции своей афористична! Это – метаязык, когда говорится одно и мало, а подразумевается другое и много. Простейшая словесная конструкция обозначает сложнейшую гамму переживаний. Аналогию можно найти в математике. Например, постоянный блок вычислений приходится «тащить» сквозь лес другого расчёта: неудобно и громоздко. Математики придумали «оператор» – маленький значок, буковку, обозначающую целый город формул. Так высшая математика вновь превращается в простейшую алгебру. Удобно для жизни. Из трёх букв можно создать Вселенную! E = mc2.
Неискушённые простые жители не совершенствовались как нация утончённых интриганов, зато они создали школу подразумевания. Тогда он и родился, наверное, – сверхязык, язык в языке, филологическая алгебра, сложность, одинаково понимаемая и академиком, и дворником. Разумеется, глубина подразумевания у каждого наособицу, но феномен светит всем. Понимание сути вещей становится одинаковым благодаря тому, что участники информационного обмена находятся не просто в одном языке, а используют ещё и приём высшей математики — находятся в одном подразумевании.
Сколь сложен путь информации! Дойти сути, не исказившись, от источника к приёмнику очень сложно. Мешают многочисленные «перекодировки»: мысль подбирает слова, слова подбирают знаки и звуки, звуки и знаки вновь дешифруются… Исходная мысль не адекватна полученной. Истина умирает от переодеваний.
Мы живём, как в кино: наши представления о предмете всегда сделаны по мотивам чьих-то представлений. Другое дело – краткие энергичные выступления, не несущие в себе сложной логической вязи, но являющиеся отличным средством к прямому наталкиванию человека на состояние понимания. П-