< 6 >

ен! Вера его опасно заражена!
– Здоровый и больной не имеют общего языка?
– Конечно!
– Религия – это вирус, зарождающийся в душе и поражающий разум.
– Рак духа?
– Да, наверное.
Мы прорастаем друг в друга, иногда очень и очень глубоко, и поэтому становимся взаимозависимыми. С какого-то момента бытия собственная смерть перестаёт пугать и в дальнейшем она воспринимается скорее не как неизбежность финала, а как апофеоз эгоизма – уход навсегда. Или наоборот: смерть другого может стать катастрофой: «На кого ты меня покинул?!» Эгоизм, как болезнь, он заразен и мучает всех. Но «Я» знает обход: пусть в другом меня больше найдётся, чем в себе же самом. И «Я» будет зависим от желаний его и активности. Только так «Я» жизненно заинтересован в развитии жизни другого. Этот исходный посыл обеспечивает наблюдение себя в другом наравне с наблюдением другого в себе. Приём необычайно прост и эффективен: временные, суетные ценности, лишённые статуса «собственных», обвально девальвируются, а количество прямых действий уменьшается до минимально необходимого уровня. Жизнь становится внешне скучной, но очень удобной для одноразового пользования. Ничего лишнего. Другими словами – никаких ошибок! Фразу «видеть себя со стороны» знает каждый. Но сделать это можно только «обменявшись жизнью» с другим человеком, с демоном прошлого или с каким-то иным воплощением. Экспорт собственной жизни в иные Вселенные прекрасен! Города исчезают, друзья остаются. Всё, что построено, будет однажды разбито; а то, что в сезонную жизнь проросло вдруг, жизнью заплатит за общую память. Жизнь не важна перед тихою бездной. Тело крушится, а дух прибывает. Этот рост – триумфальное шествие пары повенчанной, силы двуликой, безгрешной в своём равнодушии: жизни и смерти.
Кого ты использовал для своих целей? Для кого ты использовал себя? Что за цель обладала и тем, и другим? Полагаешь, что есть ещё время поменяться местами?!
Как старый хищник поедает падаль – так старый мозг, чтоб жить, жуёт былое.
Когда из любопытства прорастает мудрость, то рот глаголящий ушам уже не нужен.
Тому, кто жив, смерть не страшна ничуть, кому страшна – тот ею уже болен.
Часы содержат пленников: секунду, век... Тест на «безвременность» бесплодных осмысляет.
Одни стремятся ввысь, другие роют яму – слой бытия растёт, как на дрожжах.
Речь выражает то, что ею овладело, но всякий репродуктор верит: автор – он.
В квадратной комнате родится моль слепая, весёлый хаос за окном не нужен ей.
Высокий учится искусству равновесий, кичится низкое искусством подражать.
Свобода в том, чтобы свободно ошибаться и страх воспитывать, а не приобретать.
Незримый вирус ловко точит тело, незримый кто-то душу точит так же.
Земля в цене, когда продажна святость. Ложь любит тех, кого убогость опьяняет.
– Ты видишь картину целиком?
– Да, вижу.
– Тогда покрой свой взор, который мне недоступен, словами, которые я пойму.
– Закрой глаза и смотри. То, что ты называешь Адом, росло и умножалось. То, что ты называешь Раем оставалось всегда неизменным. Однажды они сомкнулись и всё изменилось. Твой Бог умер, а его ангелы разлетелись кто куда по соседним небесам. Здесь больше нет борьбы добра со злом. Мир занял тот, кого твои предки называли Князь. Он поглотил остальных, однако не знает: что дальше? Поэтому он вернется домой. Вниз. И он всех заберёт с собой.
– Значит, рай освободится снова?
– Да. Но это – уже другая картина.
– Покрой и её словами, чтобы я мог представить!
– Для этой картины в твоём языке нет подходящих слов.
Всё нерешённое страхом решится. Всё устрашённое кормит собою безмерность.
– Генерал Страх?
– Да. Он объявляет себя Всевышним и командует армией разумов, поселившись внутри них.
– Этот тот генерал, что войска свои не ведёт, а толкает?
– Да. Одни, испугавшись, бегут от него и находят пути. Другие спешат притвориться мертвее всех мёртвых.
Между слышимым словом и произносимым можно голод создать – оправдание трона.
О чём тоскуешь беспричинно? – Скребками дворники звенят... Отгадку небо и песчинка, должно быть, поровну хранят.
Дед хотел построить новую избу, мечтал о бесплатной земле и молил войну, чтоб она пощадила его сыновей.
Прошли годы.
Отец получил квартиру, завёл садоогород и молил бутылку, чтоб она не пропила его близких.
Прошли годы.
«Я» утеплил балкон, купил палатку и иногда звонит сыну.
Годы – прошли.

Не вечна картина –
лужок пасторальный:
Становится знаком
пейзаж за окном,
И вал многословия
стянут, как сталью,
Жаргонной уловкой
рождённых в ином.
Всё коротко, броско,
подобно уколам.
Намёк многозначней
подробностей всех!
Легко в этом быть,
и не стыдно быть голым
Пред падшею мощью
забытых утех.
Сгущённые смыслы
в сгущённых пространствах
Иную поспешность
иным языком
Способны сказать.
И о чем-то гигантском
Таиться за буквой.
О чём, иль о ком?!
А именно: книга, –
сотрудник неспешный.
А именно: живопись, –
исповедь глаз.
А именно: женщина в
таинстве грешном.
А именно: ясность
поступков и фраз.
Убитое живо
оставшимся знаком.
Не звук,
а лишь эхо его на устах...
Решишь ли загадку?
Итог одинаков:
Лужок пасторальный,
как прежде, в цветах.

Если не научишься – выберешь путь свой вслепую. И вслепую пойдёшь. И вслепую поверишь, что прав.

Тихий вечер.
Мурлычет о чём-то уставшее время.
Хорошо отдохнуть!
Стопочка старых пластинок лежит на столе... Под звонкий фокстрот и «Дунайские волны» танцевали когда-то и мама, и папа. Тихо... Под музыку той тишины танцует сегодня в воображении ожившая светлая память.

Рабы мечтают
о новых временах
с той же силой и надеждой, с какой они вспоминают
времена минувшие.

Отступающие претензии – признак наступающей старости.

Линия жизни – «график» непростой. То падает куда-то вниз, то взлетает недосягаемо, а то кружится, словно блуждает, на одном месте... Сколько хозяев у линии этой! И долгота времени, и сила ремесла, и размах характера, и «гравитация» моды, и кнут обстоятельств. Каждый линию в свою сторону клонит. То в небо она взлетит, то в землю уткнётся, то в прошлом спрячется, то в точку обиды свернётся. Неповторимо всё! Как песня. Как плач. И заблудилась бы линия жизни сама в себе, да только тянет её вперед самая главная сила – надежда на лучшее.

Но почему же всё распалось?
Нет у работницы-иглы её работницы-сестры –
Снующей нити. И, увы,
Бесплодно праведное жало.

Даже если сомкнутся уста и глаза мои будут закрыты, даже если ослабнут знакомые узы и свет превратится в отсутствие плоти, то и тогда, мой единственный друг, ты – мой вдох и мой выдох, мой ангел и кнут. Я буду всё чувствовать, слышать и знать. Ты – моё небо. Небо небес! Не столб атмосферы над нами и не длины ночного пространства, сорящего звёздами. Небо жизни – на ниточках любящих взглядов: их нельзя отводить друг от друга ни на миг, ни на даже полмига. Те, кто жил, те, кто жив, и грядущие жизни – едины в своей ненаглядности. Это небо – работа души и ума, эхо печали и радости, страха, забот и восторга любого из нас. Высок человеческий взгляд, высоко и небо его. До наития и безмятежности, до одиночества и воспарения. Хрупок миг! Небо может упасть – стоит только мигнуть…
Я смотрю на тебя, свет мой близкий и ласковый: ты – родная росинка в дожде наших дней. Голос нашей любви – это голос детей, это – радость свершившихся планов и дел. Это – знак тишины между нами. Кто любим, тот обязан быть вечным и правым. Вечным в праве своём отвечать на любовь твою, женщина, властью и силой. Красота поселяется там, где не холодны искры в глазах, и где платой за верность никто не назначит монету. Бездна любви, из которой мы вдруг рождены, не зовёт нас обратно. Потому что мы сами, скрестившие губы, новой бездною стали, продолживши путь бытия. Ты моя и я твой. Но миры воедино едва ли сольются, если нет между ними небес!
Страстью, зовом инстинктов, силой таинственной веры, надеждой и кровным родством – этим полнятся взгляды, этим связаны давность и миг. Пусть обрушится жизнь твоя в жизнь мою и родится иное мгновение – вспышка любви, создающая то, что двоих превосходит. Что разъято, то ищет друг к другу свой путь. То, что сложено, то неделимо. Как я счастлив, мой друг, быть с тобой! Целовать твои тихие руки, обнимать и баюкать твой сон, охранять наше юное племя и строить жилище. От влюбленности юноши до любви старика я дарю тебе имя и время своё!
Если я твой упрёк, ты – терпение. Если я твоя ложь, ты – прощение. Если я твоя тьма, ты – мой свет. Наше небо прекрасно, день и ночь в нём равны, как и мы на земле. Твоя вечная нежность смиряет мой бунт. Я ищу свою дерзость – ты даёшь мне дыханье на следующий шаг. Так парим мы над бездной в пути из неведомых далей в неведомый мир. И хорошо нам. И не страшно. Потому что вдвоём мы легки и крылаты. Легче времени, легче мыслей и слов.
Ах, куда мы спешим? Нити ведь могут порваться… Но нельзя не спешить! И нельзя их порвать! Бьются птицы доверчивых чувств о великие стены рассчёта. И падают, падают замертво, веруя в небо. Милая, знаем и мы: крылья нужнее, чем башни. Как остаться нам в том и в другом?! Как не разбиться и как не упасть? Научи меня, женщина, новой свободе, той, что не знает оглядок, неправых законов и яда земных компромиссов. Я склонюсь пред тобой, раболепный, как в Храме. Я тебе заплачу всем, что есть у меня. Эта плата – негромкая правда, мой шёпот смущенный: «Люблю!»

Мудрость то веселит, а то печалит.
И с глупостью – то же!
В разные периоды жизни сочетание веселья и слёз –

.: 7 :.