в стыдную силу,
Не знает, что пойман,
что выхода нет,
Что свод – это больше,
чем просто могила:
И вечность! и глупость!
и трата монет!
Гордишься, убогий,
ликующим эго?!
К смиренью приходят;
всё данное – ложь!
Спасаться! Лечиться! –
от жизни, от бега...
Имея лишь это,
свой срок подытожь.
Кто рабски влюбился,
тот рабской породы:
Цепное, счастливое
время и двор!
Он воет на Бога,
как пёсье отродье,
И молит о здравии плоти, как вор.
Решил однажды игрушечный экскаватор помочь взрослой машине. Работа остановилась. Решили однажды игрушечные люди помочь жить настоящим…
(письмо Отцу)
Во всём друг другу угождая,
Себя самих так берегут!
Сей путь совместный продолжая,
Сердца погасшие не лгут.
Здравствуй, Отец! Чернилами мыслей и чувств напою я перо утомлённого взгляда, чтобы составить картину работы и жизни текучей. Площадь земную разбили границы, а небо земли разделилось на много небес, и моё не высоко совсем – это русское небо, Отец. Здесь трава новых душ зелена и пышна, да не может подняться она над косою времён: косит свет её, косит тьма, пожирают чужие пришельцы. Здесь любовь и терпение могут обнять некрасивые вещи, душу дать даже злу и убогости – и тогда поднимается в высь вся крылатая грязь, чтобы славить убогость свою и нахальство слепое. В русском небе, Отец, отражения правят живыми, из зеркал вырастают когтистые лапы и хватают глаза человечьи, не зная пощад. Потерявшие право и имя своё, ищут тех, кто им даст послушание, кличку и знамя. Много демонов кормится тут изобильной печалью живущих. Нет мостов, по которым бы память могла перейти через смерть. Что же есть здесь, Отец? Только то, что присуще началам начал: внятность дней не связуется в вечную залежь. Пробуждение разума веру хоронит, пробуждённые в вере, в безумии спят. Око жизни не может стать полным, так как спорят два глаза: кто прав? Наслаждение есть, оно всюду и много его, но не выше травы его рост. Это – пища и кров, зовы плоти и ярость мгновенья. Это как у животных. Но они говорят. И язык их животен. Крепость образа жизни некрепка – переменчивы формы в нижайших к земле небесах. От случайного слова, от царского жеста зависят зима или лето в душе человека. Слишком близки друг к другу невидимый мир и мир твердый. Что же делать,Отец?! Сорняки не уходят, сад жизни дичает, а плоды, что дают исполины, поправшие власть травяную, пожирает трава, как геенна. Между небом и твердью зазор невелик – он заполнится всяким, кто спит и жуёт. Тесно здесь детям от узости клятв! Жизнь – это то, что одно, а не чаши весов. Непосильно быть целым тому, кто в искусстве своём искушён. Поднимаются странники, кренясь то вправо, то влево. Это – дерзость людей. Только в русской стране равновесие ищут, роняя весы. Это – месть малодушных. Есть ли в них красота? Есть, твердят тут и там. Будто в тихой пещере цветут небывалые жизни – без лучей, без тепла и достатка – бледные, будто б цветы… Но прекрасен ли подвиг убогих?! Красота самозванна в поспешных делах самозванцев, и голос её, как труба. И заёмна она, и смешна. Время время сменяет законно. Там, где храмы упали, пустое стоит. Править как и кому? Как забыться и в чём? Кому тяжкое слово «любовь» говорить? На пустом пустоту снова строят пустые – привидения в камень и в золото рядят. Неживые плодят неживых. В русском небе, Отец, хорошо, никого-то в нём нет, кроме птиц. Только вниз бы вовек не глядеть: по колено в грязи и в крови даже ангелы здесь! Здесь убийцы и воры на доброе имя охочи – имя жертвы к себе применяют, называются теми, кого погубили. И другие придут. И опять назовутся. Кто народ? Чья страна? Где конец? Возвеличилась сила кавычек в письме – слог читается иносказательно. Знаки правят людьми. И друг в друге позорятся те, что надеются знаками править. Зеркала тянут лапы свои. Зеркала упиваются тем, что хватают друг друга: отражения сцеплены хваткою мёртвой. Всё застыло, Отец! Все застыли, Отец! Потрясенья Твои ни к чему не ведут. Потому что они подвигают живущих, а в стране зазеркалья они бесполезны – власть ожидания вечна. И трава не взойдет выше краткого счастья – любить в однолетье. Ничего не прошу. Просто знай, что я знаю.
Толерантность! Странное слово, чужое и смысл его – чуждый… «Что жить, что не жить, всё едино…» – кажется, так говорила очарованная смертью принцесса в хрустальном гробу? Что ж получается? Соседи бандиты – надо терпеть. Плюют тебе в душу – терпи. Детей учат плохо: «толерантности» учат их чужаки – тоже надо терпеть… Нет уж, дудки! Жизнь – это страсть быть собой! Быть собой – это собственный свет и огонь! И терпимость не бесконечна. Бандита – к расстрелу. За плевок – к воспитанию. К детям – без чужих «доброхотов». Жить! Не бояться мерзавцев, внушающих вкрадчиво: «Надо терпеть…»
Родина объединяет всех нас, потому что всем она – мать. Помнит и знает она поимённо любого: и тех, кто уж был, и тех, кто есть ныне, и тех, кто лишь будет ещё. Над этим родством и любовью не властны ни время, ни ветры больших перемен, ни тьма испытаний. Поколения держат друг друга. Жизнь, словно добрая песня: слова и мотив – продолжение мыслей, культуры, ремёсел – не может прерваться! Родина учит бесстрашию, славе, труду и порядку. Родина верит любому, рождённому в доме её. В этой великой семье не бывает чужих. От безверия к вере, от блужданий к прямому пути, от победы к победе – уроки подаренных дней и забот. Жизнь от Родины взята. И Родине
отдана – Жизнь!
Укравший прошлое,
владеет настоящим.
Лжецы лжецов предав,
не предадут
дорогу снов.
Их купленый рассказчик
поверх судеб
воздвигнет самосуд!
Поверх легенд
изменников талантом
слепым внушат
сиятельность измен.
И древа душ
под окриком гортанным
опустят корни
в голод перемен.
Страх и восторг - суть отчима и Отче;
Родитель в том, за кем блуждает взор
В неплодородном времени. И русский норд
Силён как есть: в рычании и междустрочье.
Какого цвета ты, житие наше? Раскрашивают тебя все, кому не лень. Да ведь и само ты на любую краску падкое. Очень уж яркого хочется, сумрачно в царстве северном, а краски здесь не рождаются. Зато стремятся они в легендарный простор со всех концов света, как перелётные южные птицы. Смешаются, полыхнут ненадолго сиянием новым и – опять сумерки. Озарения – день наш короткий. Ахнет свет, резанёт по глазам! Пляшет страсть! Что запомнить успеешь, живой? Грубый спор тьмы и света – чёрно-белый архив этих мест. Чёрное белым цветёт, белое чёрным становится. Радугу-жизнь, как любовницу, делят. Середины у спорщиков нет.
– Тьма – материнство всего. Тьма – это знак глубины. Слова в глубине ярче света, за ними немые идут. Верят слову здесь те, кто не верит себе. Словом создано то, что увидит слепой.
– Светом создано то, что не требует слов.
– Направление взгляда – причина пути. Если сморят глаза на плохое, то его и обнимут. Если тянется ниточка зрения ввысь, то и ноги шагают туда же. Возвышаются взглядом предметы. И ниспровергаются – взглядом. Тонет старатель, кичится надменный. И трудом, и бездельем поражается воображение. Побеждённых ведут за слепые глаза, как коня за узду.
– Светом создано то, что не требует слов.
– Кто в компании тварей земных? Только те, кто земной. Слово ж делает ровнею духов. И растёт новый круг. Мысли могут друзей заменить. Одиночеством тварь говорящая платит за вход в соглядатайство мира. Умный полон один. А глупцы хороши полнотою толпы. Речь объяла земное и демоны правят людьми без препятствий. Дух пьянящий искусства, дух воинской славы, вампирский дух, пьющий моленья… – всяк спешит обладать говорящей гортанью, да ухом внимющих сил. И слова столь быстры и умелы, что поступки за ними едва успевают.
– Светом создано то, что не требует слов.
– Глядящий под ноги монету найдет. Глядящий вдаль узрит миражи. Если первый поверит второму, они купят себе будущее. Дети их патриотами станут, добровольно храня не монету и не мираж, а – умение верить. Кто каков в этом торге? Патриота легко отличить от притворщика. Добровольный поступок красив тишиною души, а насилие – словообильно. Можно ль им обойтись друг без друга? Нельзя! Ведь они не видны по отдельности. Тот, кто может простить, ищет тех, кто предаст.
– Светом создано то, что не требует слов.
– О! Буквы, как капельки влаги, сливаются в реки бушующих слов и понятий, текут прихотливо, по их берегам населяются те, кто питается даром течений. Мелкое исчезает в песках и под солнцем, а крупные воды моря образуют. Соль изречённого копится в них. Но учения, тексты, пустые слова и глаголы рутины ё все равны, обращенные в россыпь: в круговороте безличностных букв не задумано первенств. Буквы – плоть неизвестных понятий. Кто возьмёт их и сложит? Кто ценою себя самого станет солью земли? Тьмою зачатье наитий покрыто.
– Светом создано то, что не требует слов.
– Свет и тьма не враги, что застыли навеки, упершись лоб в лоб. Свет на подвиг идёт, опускается до вещества. Тьма на подвиг идёт, поднимается до воплощенья в огне и сиянии формул. Сплавом становится то, что считалось раздельным. Молниеносны сегодня шаги от словесных семян до железных плодов. Вот – огонь человеческой славы, место встреч мудрой тьмы и поющего света. Разве это не так?
– Светом создано то, что не требует слов.
– Тьмою создано то, что даёт жизни смысл. Тьмою создано то, что даёт жизни цель. Тьмою создано то, что даёт жизни смерть. Языку учит ложь. Ложь покрыла словами, как светом, творенья свои. И сказала слепым слово: «Свет!»
– Свето-