ряцают колокольца.
Достойная жизнь богата плодами, за которые испытываешь гордость. За учеников, за свершённые дела, за себя самого. Всё так. Не бесплодна добрая жизнь – сплошное, непрерывное «За!»
В объект своего обожанья
Как в собственность, или предмет…
И не плодоносно прощанье,
Убитое репликой вслед.
Тот, кто командует другими, обычно не может распоряжаться собой.
Что такое «легенда»? Это невидимый дом, прорабом в строительстве которого выступают наши представления о жизни. Достроенная, застывшая легенда делает своего родителя пленником. Легенда подвижна, пока она растёт, пока есть в ней место слухам и домыслам, пока она изменчива, как день сотворения мира, неуловима и прекрасна, как блик на текущей воде. Застывшая, она делает застывшим и своего обладателя. Внешняя свобода, ставшая внутренним порядком, ведёт к ортодоксальности.
...Гений родился таким же, как все, но не так же, как все, пробуждался: там, где толпа торопилась брать, он стремился быть щедрым, там, где люди искали красивую сложность, он создавал простое. Кто-то искал для нового шага новых условий, он же сам по себе был условием нового.
Гений стал генералом среди генералов, которые не смогли стать гениями. Лучше других делать своё дело и оставаться собой – не так-то просто. Вещи обладают силой, а уж сила сложившихся вещей и вовсе несметна. Сколько добрых, красивых людей прикасались к огромной, но бездушной машине царя-государства, искренне надеясь одушевить её собою. Но, увы, они становились лишь продолжением адского механизма. Винтиками. Человеческая душа не может говорить на языке страсти с миром расчёта: она сама неизбежно превращается в расчёт. Адскими испытаниями вымощена дорога в благостный рай.
...Он получал награды, строил личную жизнь, ночевал в заводских цехах и пропадал на военных полигонах. Его имя не должен был знать никто, потому что он был засекречен. Но его имя знали все, потому что секретность в толпе – лучшая реклама. Он привык понимать правду как жажду работы, а порядок вокруг себя соотносить с порядочностью – единственным подходящим способом существования в беспорядочном мире. Он сам не заметил, как из солдата своей страны вдруг превратился в ее пиар-полководца. Так возник этот странный, двойник, ненасытная тень знаменитого человека – Свадебный Генерал. Нескромный и несекретный. Отныне их стало двое.
Легенда распалась: настоящий гений остался там, где он и был, на рабочем месте, а Свадебный Генерал пошёл нарасхват. Ослепительные награды, которые вручали ему цари-однодневки, едва не ослепили; оглушительные речи, произнесенные глухими крикунами, едва не испортили здравость слуха.
Во что погружена голова человека, в то он и «верит». Мозг гения никогда не принадлежит тому, что уже есть. Гений – это игра с невероятным; око сознания находится в том, чего ещё нет. Именно так невероятное становится повседневным; место новатора – посередине: между молчанием неба и обыденностью земли. Генерал ищет новых битв и побед, Свадебный Генерал побеждает с шампанским в руке. Одиноки и тот, и другой, потому что несовместимы, как правда и ложь. Подлинных Генералов всё меньше, а глупых юбилеев всё больше. Жизнь в отражении принадлежит легендам. И всё бы ничего, да зеркало здешнего мифа не бывает прямым, и оно любит власть. Генерал со Свадебным Генералом никогда не договорятся.
Было много почестей и наград, было мало любви. Награды от одиночества не спасают. Тень часто бывает больше своего источника. Миф опирается на реальность и поэтому он – прочный. Чтобы те, кто далёк от реальности, могли опираться на миф. Гений прикоснулся к огромной своей легенде и стал её частью. Запутался в славе, точно рыбка в сетях; дёрнулся – сеть не пускает, захотел, было, крикнуть – да кто ж её, рыбку, услышит? «Любишь ли ты меня?» – спрашивает Генерал своего двойника, Свадебного Генерала. А тому скрывать нечего: «Я люблю тобой пользоваться». Тяжело живому человеку с легендой сражаться!
Бедные жизнью празднуют цифру, чуму юбилеев и дат, богатые – празднуют скромность и труд. Не стоит бояться зеркал, но стоит бояться того, кто назовётся твоим собственным именем в чьём-то чужом отражении. Свадебный Генерал многолик, он глядит с плакатов и глянцевых обложек, он красуется в названиях фирм и контор, он порхает в эфире и множит с экранов свой лаковый образ.
Будут гости и славословие, награды и тосты, будут шум, изумленные лица и лучший оркестр. Но власть над собой генерал не отдаст никому – это тихая драма, потому что власть над легендой он потерял навсегда. В битве за своё воплощение судьба молчит, как последний патрон. Медные трубы сгодились на гильзу, свинец испытаний – отлит в ядро тишины. Гений сразился со славой. Победителей нет. Спектакль состоялся.
Знак сложения многого с многим – сам человек. А велик ли сей знак? И хорошо ли он сложить это многое сможет? И чудесные сказки, и красивые правила, и пример благородства, и военную доблесть, и труд бескорыстный. И времена неразрывно сложить, и надёжно заветы беречь. Нет сильнее волшебного «плюса», чем человек! Всё он может собою объять, всё понять и принять, как единую сумму.
Где кисть художника нагая
Разрежет холст, освободит
Ту, что на кухне пАрит, пАрит,
Не понимая, что – парИт.
Голодный готов назвать одиночеством пустоту своего желудка; но и иной голод, и иная пустота – ведут к тому же. Песчинка личного мига похожа на обитаемый остров в бесконечном океане пустынного времени. Абсурдное смешение понятий в одном предложении? Да, но оно даёт аллегорическую точность: эгоизм – вот единственная причина жить сообща. Поэтому всякое одиночество ревностно. Потому что оно охраняет свою свободу – возможность ошибаться.
Потенциал незнаемого позволяет нам идти вперёд, но, как ни странно, над каждым движением жизни всегда реет флаг несбыточной надежды – жажда безошибочности. Образование, чувственное внушение, догматическая агрессивность существующих норм и претенциозность традиций – всё призвано исключить ошибку, всё безапелляционно указывает на свой проверенный опыт. Тщетно! Достижения прошлого – всего лишь окаменевшая статуя, которую раскачивают живые Незнайки.
Жизнь сообща позволяет отказаться от поиска собственных ошибок и приобрести взамен бесплодную, но такую надёжную опору – убеждения. Окаменевшие мысли и схемы поведения. Стать статуей среди статуй на гигантском общем постаменте страны. Этих не раскачаешь ничем, они могут рухнуть лишь по причине тотальной катастрофы.
Отсутствие ошибок – самая страшная ошибка. Ошибка суть поиск, а, значит, всё дело – в направлении этого поиска. Дьявольские пути разрушают достигнутое, не складываясь с ним, а цивилизационные – наращивают массу опыта, на который потомки опираются с благодарностью, без какого-либо «пересмотра» и разоблачительных проверок.
Страх в обществе вполне способен заменить разум. Этим грех не воспользоваться «источникам справедливости» – многочисленным человеконенавистническим институтам: правящим, контролирующим и преследующим системам государства. А также его идеологическим манипуляторам. Страх, как стихийное бедствие, легко организует мирное сосуществование даже среди непримиримых врагов. Перед страхом все равны: и волки, и овцы, и бандиты, и жертвы. В своём опущенном состоянии нация хорошо чувствует долгожданное гражданское «единение» – в мстительном горе, в заклятиях и слезах, в языческом исступлении… Знакомо? А дополнительная война, гласная несправедливость, неустойчивость прогнозов и ненадёжность прошлого окончательно сплавят боящихся в непобедимый тупой монолит. Никто не одинок, никто не ошибается. Потому что всем страшно!
Обитаемый остров – личность – бережёт, как зеницу ока, свою открытость, свою неокончательность внутреннего мира, своё право на вариант новизны: действовать, не зная. Главный параметр счастливого, самостоятельного человека – это самодостаточная его обособленность, анти-эго. В зеркало истории смотрятся великие. В зеркала будущего любят заглядывать ничтожества. Состоявшийся человек сам включает себя в общество, находит время и создаёт место, куда, как в банк бытия, вкладывает богатства собственной жизни. Сам! Личность и толпа не нужны друг другу. Толпа нужна только фюреру. Всякий живой «обитаемый остров» находится на осадном положении, – со всех сторон агитаторы реальности кричат и нашёптывают: «Ошибаетесь, любезный!» Легко сдаться, слиться в экстазе безвольности с превосходящими силами окружающей «правды». Можно, разумеется, находиться в толпе, но нельзя быть внутри неё целиком – это верная смерть; толпа, как желудок, переварит всё, что в него попадает. Феномен толпы подобен наркозу, или даже наркотику, дающих вечный покой и отдых от себя самого.
Без права на ошибку мертвы поступки, без неспящего одиночества – мёртв мозг.
Жизнь – это миг. Страх – это вечность. От имени вечного имитаторы страха пытаются управлять жизнью. Конечно, трудно управлять жизнью в отдельном, самостоятельном человеке, но легко это сделать в человеке «общественном». Страх ответственности, страх божий, страх показаться глупым, немодным, неинтересным, страх бедности, страх предательства, страх смерти… Ах, стоит ли бояться?! Стоит ли тратить свой восхитительно ошибочный миг на вечное «так надо»? Где взять ответ? Собственные ошибки молчат, а громкоговорящие учителя, как всегда, подозрительно недосягаемы и угрожающе поспешны.
Закончится
празднество просто:
Пугать будет юный содом
Скелетик