ь.
Земная жизнь людей – вот
«домашнее задание», сочине- ние на заданную тему: «Ка- ким я себе представляю Чело- века?»
Художник сказал: «Чем ближе к прилавку, тем меньше в лю- дях справедливости».
Было время сказать: «ЛЮБ- ЛЮ ОДИНАКОВО КАЖ- ДУЮ ТВАРЬ». Пришло время говорить: «ЛЮБЛЮ ОДИНА- КОВО КАЖДОЕ УЧЕНИЕ».
С тех пор, как все научились говорить, никто не хочет слу-
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
шать. Второе пришествие
– это подвиг внимающего. Из- речение исцеляло тела, вни- мание исцелит души.
Не путешествуй с надеждой
– вернешься в разочаровании.
Изречение исцеляет единицы, внимание – множество.
Мы правоты своей не знаем, лишь это спорщиков ведёт. И в оппонента мы вонзаем пос- ледний довод: «И-ди-от!!!» Увы, двух истин не бывает, владелец истины – один… Но жрец жреца перебивает, и судит сам, и сам судим. Злой люди мучаются жаждой, их поединок спорный лют. Вдруг правоту докажет каждый, и
– осрамится Абсолют!
Художник сказал: «Я не могу судить там, где судит закон, потому что закон для меня
– тюрьма».
Святой – это точно такой же человек, как и все, только не умеющий обижаться.
Точка – общие, универсаль- ные «воротца» между всеми измерениями. Точка, ничто
– это единственное место, где, не споря, сходятся миры.
Должна оставаться загадка, улыбка, терновый венец. Нет
промысла в строгом порядке, в разгадке – печальный конец. Разгадка – закрытая тема, но, коль, дурачок, угадал, прими за изменой измену и с време- нем будь не в ладах. Безум- на вопросов погоня, любой из живущих – беглец. Никто здесь, наверно, не понял раз- гадку погони: конец! Но всё еще тешит надежда. (Надеж- да! – вот то, чего нет…) От- ветов раздельные межи – меж тем, что едино, как свет. На сон от усталостей падки, ху- лим и жнеца, и жреца, и лю- бим загадку загадки: что ста- нется после конца? Пока ещё жизнь озорная и названы мно- жество цен, в загадке блудни- цу познаю, в ответе – распла- ту и тлен.
Всё, что получено, – принято, а всё, что найдено, – взято.
Врач пациенту: «Я люблю вас!», – и болезнь отступит.
Никто не примет исповедь святого, она проста, чиста и тяжела. Не сможет внять блуждающее слово той исти- не, что молча век жила.
Во всей стране жили сплош- ные Зеркала, но сколько они не смотрели друг на друга, ничего не видели, а ведь так хотелось получить ну хоть какое-нибудь изображение.
61
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
Правда, имелся в стране один Истукан, но к нему за изобра- жением могли приблизиться только самые важные, самые избранные Зеркала. Они по- лучали от Истукана его образ и несли его, счастливые, дру- гим, менее важным Зеркалам, а те, в свою очередь, другим, ещё менее важным Зеркалам
– и так далее. Вся страна Зер- кал носила в себе единствен- ное изображение – незабывае- мый образ Истукана. В книгах этой страны было написано:
«Совсем не обязательно иметь счастье – достаточно его пока- зывать». А что Истукан? Он, кстати, куда бы ни посмотрел, в какую бы сторону ни на- правил взгляд – всюду видел одного лишь себя. И это тоже было его счастьем. Здесь все считали себя счастливыми. А когда Истукан подгнил и упал
– горе в Зеркалах тоже было общим и одинаковым. Неко- торые Зеркала даже разбились от горя. И это всё повторялось много-много раз. И стало ис- торией страны, которой Зер- кала гордились.
Если точка является универ- сальной «таможней», иде- альным пунктом для обмена между: пространствами, вре- менем, между ведомым и не- ведомым, – то я, несомненно, буду затягиваем искушением отбрасывать и отбрасывать
всё лишнее, чтобы, в конце концов, стать такой же точкой, лишённой всего, но имеющей выход ко всему. Максимум сконцентрирован в бесконеч- ном минимуме.
Астрологи построили свою науку, прислушиваясь к эху вселенной.
Порочная бедность – порок. Было стыдно, когда для кор-
респондента «Нью-Йорк
Таймс» у нас не нашлось на полчаса во всем Доме печа- ти ни одной машины, и мы проводили гостя до троллей- бусной остановки, вручив напоследок талон на проезд в городском транспорте. Стран- но… Когда мы сами едем на работу в полуразвалившемся, тряском и холодном трол- лейбусе, стыдно не бывает
– просто всегда жалко ком- постировать талон.
Мужское и женское одино- чество не одинаковы. Может быть, даже противоположны: женское «хотение» всегда на- целено на то, что под руками, находится в пределах быстрой досягаемости; мужская жад- ность жизни чаще всего ша- рит взглядом по чему-то неяс- ному, отдаленному. Женщине соблазнительно конкретное, мужчине – неясное.
62
Изыск мимолётен,
безыскусное вечно.
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
…Женщина страдала от того, что конкретная её одинокая жизнь зашла в тупик.
– Роди! – посоветовали ей.
– А где взять-то?!
И впрямь. Без любви, без же- лания, без оглядки, без… В этой реплике – весь ужас ба- бьего одиночества: оно всегда очень здешнее, очень земное.
Художник сказал: «Хочешь, чтобы к тебе обращались на ты? Этого нельзя разрешить,
– это нужно заслужить!»
Можно «достичь» любви. Но для этого придется подняться или опуститься.
Будущее и прошлое все- го лишь «склады» бытия, а действующий «цех» жизни
– здесь.
Фантастика – более или менее удачное заимствование «не нашего», чужого опыта жиз- ни, который приблизительно выражен в «наших», людских символах.
Легче взять откровение, чем дать его.
Посмотрите: духовный голод люди утоляют своими же ду- ховными детищами… Это
– каннибалы духа!
Моё сердце может разорвать- ся от того, что любит всех, но
64
оно не готово разорваться, по- тому что каждый хочет, чтобы любили только его.
Кандалы ореола держат и пос- ле смерти.
Трясите, и всё утрясется само.
Бог – самый нестрогий Учи- тель.
«Спасти мир», «заплатить за всех» – чем вам не нравится мания величия? Если бы каж- дый так считал, – величие бы осталось, мания бы исчезла.
Человек неуязвим в пределах своей добровольности.
Здоровое тело не знает врачей, здоровая душа – кудесников.
Мужское пьянство и безумие модниц – суть одного и того же людского «алкоголизма»: одни заняты фальшью свое- го внутреннего содержания, другие – фальшивой вне- шностью. Гармония покидает ненасытных.
Кто стал, счастливый, для страданий непотребен, кто от страданий стал, наоборот, навеселе… Тем не страшны экзамены на небе, кто тишине учился на земле!
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
Как подготовиться к голоду? Логично предположить: го- лодными тренировками. Но многие предпочитают наихуд- ший вариант: предчувствуя голод, встретить его в послед- нем обжорстве.
Милость и природа одинако- вы: неиссякаемо терпеливы и неуязвимо беззащитны.
Художник спросил у зеркала:
«Кто он?» Зеркало сказало:
«Вас двое: один здесь, другой
– дома».
Я видел, как богатые люди со- ревнуются в щедрости и ста- новятся от этого соревнования веселы, когда они все вместе, и печальны поодиночке.
Сектанты. Они так долго – ве- ками! – в абсолютной неиз- менности хранили свои дог- маты, что научились всю силу своей веры расходовать лишь на это, – на сохранение неиз- менности учения; для мира, для современников даже зо- лотые зёрна их учения беспо- мощны и безъязыки. Нужен
«сеятель», который смог бы эти зёрна взять и бросить их на почву иного времени, ино- го «сезона» цивилизации. Тог- да вера получит второе рож- дение и, даст Бог, доживёт до нового урожая. А там – снова в закрома.
Мать постоянно заставляла смотреть свою беременную дочь на фотографии красивых артистов. Опытная женщи- на была уверена: благодаря такой предусмотрительнос- ти, ребёнок должен родиться очень красивым.
Людям нравится «красивая жизнь» на экране именно по- тому, что они сознают, какого уродца в себе носят.
Художник сказал: «Телевизор и извращенцы вызывают у меня одинаковое чувство: не изнасиловали бы!»
Боль тела заставляет спасать шкуру. Боль души заставляет спасать душу.
Различными религиями мож- но пользоваться так же, как хороший плотник пользуется в работе набором различных инструментов. Бог от этого только выиграет.
О своём постоянно-тревож- ном внутреннем состоянии верный товарищ сообщает:
«Внутри меня всегда идет гражданская война…» Мой друг любит Родину и ненави- дит государство.
Художник переживал твор- ческий кризис: «Произведе- ние, в котором сошлись ум и пошлость – неупотребимо».
65
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
Сегодня нужны не книги-рас- сказчики и даже не книги- собеседники, а… книги-слу- шатели, чтобы у читающего возникало то ощущение, ка- кое бывает после исповеди.
Лишить свободы можно по- разному. Можно укатать за решётку. Можно отобрать веру и душу. Можно просто дать человеку много вещей. В ближайшем будущем гражда- нам России предстоит неимо- верное: вырваться из плена вещей, не имея души. Кто в это поверит?!
Художник сказал: «Женщина! Если дать тебе всё, что ты хо- чешь, то что от тебя останет- ся?!»
Айсберг был женщиной. Ви- димая часть: нарисованные глаза, нарисованные губы, на- рисованные щёки… Невиди- мая: нарисованные чувства, нарисованный ум, нарисован- ная жизнь… В нарисованном море Айсберг чувствовал себя прекрасно, а вот в настоящем
– таял.
Присутствие записывающей аппаратуры смущает «зави- симых» судей не меньше, чем присутствие Всевышнего; ведь любое зависимое слово
– опровержимо.
Куда идти? О, как ответ блуж- дает! Ответов тьма, и всякий
– бог; на поле брани ратью по- беждают, в пустыне духа воин одинок.
Блажен, кто осенён руковож- деньем, иное – слепота и блуд. То смерти миг нерасторжим с рожденьем, то путаются праз- днества и труд.
Кто поведёт? Куда? Без объяс- нений. Поскол-