чуть-чуть умень- шилась, потом он забыл её на подольше, и девочка умень- шилась ещё, потом он стал забывать её так часто, что всё для девочки стало слишком велико – она всё уменьшалась и уменьшалась, и исчезла, на- конец, совсем.
– А дальше что? – спросила мама.
– Всё. На этом конец, – твёрдо ответил малыш.
У мамы возник мистический страх.
– Эта сказка – про меня!!!
Просила ты не много: «Не вспоминай меня!» Винов- ник взгляд полого отвёл и не
124
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
поднял. Ушёл легко с виною, холодный, как кристалл: «С другим будь, как со мною!» И
– помнить перестал.
Главное препятствие для люб- ви – разум.
Чем чрезмернее страдает ли- цедей на сцене, тем больше здравых улыбок в зрительном зале.
Мой друг мучается от того, что его замечательные твор- ческие планы никак не могут дождаться своего практичес- кого воплощения – слишком велико давление внешних обстоятельств. А внутреннее творческое давление – мень- ше. «Теория» состоит в том, что надо просто освободить- ся от внешнего гнёта, и тогда внутренний котёл разума и сердца автоматически «за- кессонит», вскипит бурным творчеством, зафонтанирует идеями, сам распорядится временем и даст волю рукам. Короче, он решил развестись с женой.
Бумага приглашала к пости- женью, мир на перо опёрся, как на ось, и голый текст, без права продолженья, венчала точка, как забитый гвоздь! И автор протрезвел досроч- но, отдал стакан и выпустил мамзель, и многоточием, как
жизнь, продолжил точку, и
– снова завертелась карусель. Перо скрипит: мол, вечное до- роже. (Нам часто чудится кон- ца финальный гул!) Да... Вы- шел месяц из тумана, вынул ножик, нарезал сыр. И сельдь в бумагу завернул.
Обслуживающий персонал для ухода за вашим настрое- нием не предоставляется. Са- мообслуживание.
История всей жизни передви- гается так же, как дюны в пус- тыне: пересыпая отдельные наши личные истории-пес- чинки. Был бы ветер.
…В стране бардак: экономи- ческое озверение, замешан- ное на духовном обнищании. Перемены безввременья. Алкоголикам выдают вино только в обмен на пустую стеклотару. Пустую бутылку можно продать в пять-десять раз дороже её залоговой но- минальной стоимости. Бизнес абсурда или абсурд бизнеса? Как угодно. Оригинальный старик построил некогда из бросовой, дешёвой стеклота- ры ограждение для грядок в огороде. Теперь с сыном вы- капывают стекло, моют, про- дают… Урожай поспел!
…После развода «бывшие» дети интересуются «быв- шим» папой. Впрочем, «быв- шие» – это, конечно, из об-
125
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
126
ласти чёрного юмора, когда от напирающего, циничного внешнего мира нет никакой другой защиты, кроме скор- лупы, построенной из того же материала – цинизма.
…К нам, в глубинку, в про- винцию приехал богатый старичок, европейский мил- лионер, собиратель произ- ведений искусства. Сколько всего сразу появилось! Без- дарности наперебой полезли знакомиться и предлагать свой дурной товар, министерские чиновники подобострастно ударили хвостами в надеж- де на бесплатное приглаше- ние посетить чужую страну, музейные дамочки потеряли чувство меры от соревнова- тельного зуда – понравиться; а поселили обаятельного ста- ричка в пятикомнатной част- ной квартире, хозяев которой уговорили на время выехать к родственникам. Нет, герои Гоголя никогда не умрут на этой земле! У одного из мес- тных художников миллионер, заинтересовавшись работами, спросил: «Сколько вы хотите за них?» Бедный художник так растерялся, так испугал- ся продешевить, что ничего не смог ответить, он не знал конъюнктуры «хотения»; хорошо это или плохо, но в провинциальной российской глубинке всё ещё не умеют подбирать своему таланту
денежный эквивалент. Не в этом ли наше непутеёвое бо- гатство?
Художник сказал: «По-насто- ящему бесконечны в мире только две вещи – женское терпение и мужская самоуве- ренность».
Юмор в России перевёрнут с ног на голову: шуток не пони- мают, над серьёзным – смеют- ся.
Бывает, что вверх поднима- ется такое, что раньше и уто- нуть-то не могло!
Причины болезней должен называть не врач, а священ- ник.
Когда кончается погоня за свободой, начинается погоня за благом, когда заканчивает- ся погоня за благом, начина- ется погоня за удовольствием, удивлением, экзотикой – за чем-то таким, чтобы обяза- тельно было для тебя «впер- вые», как в детстве.
Художник сказал: «Ещё есть в мире два неодолимых собе- седника – говорящий дурак и молчаливое согласие».
Если смотреть вперёд, а не по сторонам, то настоящее предстаёт, как поучительное прошлое.
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
Сначала он с большим нетер- пением ждал её прихода, а, дождавшись, сразу испытал иное нетерпение: когда же она, наконец, уйдет? Мужчи- ны часто живут по принципу:
«Если да, то – нет, если нет, то
– да».
Новаторство никогда не бы- вает явлено с блеском; совер- шенство – стихия исполните- лей.
Для того, чтобы испробовать крылья, надо выпасть из гнез- да. Именно эта банальность приходит на ум, когда наблю- даешь процесс болезненного перетекания: сначала крес- тьян в город, потом наоборот. Что это? Массовое бегство горожан к земле, к овладению ею? Естественная природа по- могает невозможному: думать о себе лучше, чем ты есть на самом деле. Даже сны в де- ревенском доме снятся иные какие-то, с намёком. Напри- мер, змея, надкусившая яйцо и выпившая его… К чему бы? Вообще, деревенский дом живой: трещит, снаружи да- вит холод, а дом запахнулся на двойные рамы, сомкнулся проконопаченными брёвна- ми – тепло держит. Уедешь, оставишь хлеб на высокой печке, вернёшься – нет хлеба. Крысам не добраться. Домо- вой, значит? Всюду жизнь. У
деревьев от жизни остают- ся годовые кольца, у людей
– приметы: теперь не говорят, кто сколько скотины в сараях держит, – воров опасаются; и сами люди из гнёзд повы- падывали, и жадность их, и бесстыдство – всё теперь с крыльями. Нам ведь долго внушали, что жить для себя
– это стыдно, и мы жили для государства, для колхоза, для завода, для общей пользы; а паводок нового времени смыл плотину ветхих запретов, как деревенский прудик; нако- пившееся хлынуло неуправ- ляемо и чересчур уж весело, без оглядки на ум и чувство, как настоящая стихия: теперь каждый живёт только «для себя» – некрасиво начинается свободный полёт запоздавших одиночек. В падении. Вот и трясётся на казённой маши- не мешок благословенной картошечки. Вот и радость. Странствующий по дорогам жизни, неизбежно становит- ся странником и в духе. Так уж устроена эта капризная прихоть бога – человек: пока сидит сиднем, всё мечтает о дальней дороге, а как только тронется в путь, глядишь, уже скучает о покое. Хотя и там, и там ему есть блаженство – ко- лесо судьбы, у которого нет ни начала, ни конца. Не надо де- лать из этого колеса квадрат, не надо мять и плющить его
127
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
на ухабах – жить будет тряско и гадко. Впрочем, наверное, поздно об этом печалиться и некого обвинять. От обви- нений ничего кроме злобы и зависти не прибавится. Надо просто любить. Даже змею, которая надкусила чужую надежду. Количество вещей в мире умножает не злоба, а любовь. Или так: у плохой любви – одни вещи на земле, у хорошей – другие. Добро и Зло. Их соревнование начина- ется не здесь, а гораздо выше. Кажется, что по-настоящему плакать и сожалеть можно только стоя у гроба жадно- го человека: не прибавил он к жизни ни самого себя, ни своей работы, ни тепла… Как жаль его! Мифический Антей терял силу в отрыве от мате- ри-земли. Возможно, утверж- дение спорно, но почему бы не предположить, что в отры- ве от земли теряет свою силу и чистоту крестьянский парень. А городской его сверстник, оторванный от водопроводно- го крана с горячей водой, бе- тонных удобств и фейервер- коподобной будничной суеты
– что он теряет? Интеллек- туальную иллюзию?! Глупо ополчаться на язвы городов. Но как бы то ни было, а отды- хать мы едем всё же к речке, а не к городскому фонтану. Родиться, покинуть гнездо и умереть по-человечески – вот
три главных блаженства. Такие мысли пришли в голо- ву в сельской командировке, куда я поехал не столько для дела, сколько всё для того же: вползти в чужую жизнь и над- кусить её, и испытать через это хоть что-нибудь.
Знакомый врач-патологоана- том умягчал обувь, сделан- ную из кожи свиньи, куском сала. Тёр и приговаривал, об- ращаясь к ботинкам: «Сейчас вам хорошо будет, сейчас вы свою маму вспомните!».
Искусство – это действие, вы- веденное при помощи симво- лов за пределы настоящего.
Поэзия, искусство, красота
– профилактические, оздоро- вительные средства, призван- ные прочищать при запорах
«верхнепроходное» отверстие в людях.
В лучах зависти можно греть- ся не хуже, чем на солнцепеке. Модницы этим пользуются.
«В чём смысл жизни?» – спра- шивают люди. «В ком смысл жизни?» – поправляет жизнь.
Сколько ума было израсхо- довано на земле! А сколько было израсходовано чувства? Плата велика, а плоды поче- му-то трагичны. Ум и чувство
128
Лжецы обожают
рассуждать о правде.
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
ищут смысл жизни поодиноч- ке. И находят. Но при условии: один из соискателей должен быть мёртв.
В начале и в конце постиже- ния ты делаешь то, что людям не нужно.
От великого «тока» жизни можно отвести часть энергии, пустить её по бесконечному кругу «учения», завихрить навсегда в сверхпроводящей среде адептов-единомышлен- ников, предаться бесплод- ному онанистическому на- слаждению в перекачивании замкнутого «тока» в замкну- той цепи посв-