рапаю, мол, сбудется, стрекозу свою, ах, кузнечика позабыл бы, да – не забудется. Не помогут теперь ни филологи, ни волшебники диспансерные, думы мают- ся, ночи долгие: ведь и блядь была с кем-то первою. Сам себе говорю матерком, не грусти, говорю, ни о ком, убежала блядь погулять, видать, так на то и блядь, чтобы всем давать. Чтобы всем давать, чтобы всяк строчил о любви своей, как Господь учил, он учил вязать скверну узами... Глянь-ка, блядь стоит рядом с Музою!
...Всё просил об одном: «Не люби!» – песня труса, опор-
ная нота. Ты согласна. Но плечи знобит, словно бьёт изнутри меня кто-то. От не- ясности страшно вдвойне: не любовник, шатун-одиночка! Как вампир, совесть рыщет во мне: непорочная трусость
– порочна!
...Что-то мутно душе, что-то муторно, не приляжет она ни к чему, неудобною мерой, по- луторной, отпустил Господь, как чуму – отпустил Господь дурню дурнево, поперёк души все дела: то вина лиш- ка, вдоволь курева, а то зуб выбитый, то скула... Дурню певчему не курлычется, под окном горит бузина, и судьба ему не добытчица – облени- лась, обрыдла она. Полтора литра, полторы деньги, пол- тора кобеля у вдовы, дурню хочется баю-баиньки, полто- ры не поднять головы! Бузина горит, да крапивою мать-сыра заросла у крыльца, отнялася душа некрасивая, записалась она к мертвецам. Бузина го- рит диво красная! Шибко вдо- вья наливка крепка! Полтора срока за всё разное, да ещё полтора – до гудка! Что-то мутно душе, что-то муторно, хоть бы кто-нибудь взял её. Пополам восход с дурью ут- ренней, пополам закат и вра- ньё. А вдова скулит, будто су- чечка, золотая фикса у вдовы, а вдова живёт через улочку, да
194
Свободы
боится ограниченность.
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
196
душа не живёт там, увы. Что- то мутно душе, что-то мутор- но, куковать перестали часы. Поезжай, Господь, мимо ху- тора: ты не пахан мне, я – не сын...
...Не храни меня, подлого, в сердце, все замки поломавши, уйду. От бессилья солжешь:
«Наконец-то!» – и в любви до- горишь, как в аду. Я вернусь, я найду пепелище, губ каса- нье светло и мертво... Посели меня в сердце, я – нищий! Я не трону вокруг ничего.
Не смотри в зеркала, не смот- ри, не играй отраженьем в стекле. Ночь, как старость, и думушек ритм умножается в лунном нуле.
...Он с ней бывал гораздо бли- же прочих! Её терять – что руку отпилить! Фортуна кон- чилась. Она уже не хочет. Пора остановиться и налить! Плетётся он мрачнеть по рес- торанам, дурной хандре весе- лий не понять; что до души, с неё бы автокраном огромный камень выкатить и снять. От- крыт стал дом для скорбей и иллюзий. Туда-сюда снуют через порог: то друг спешит с могильною обузой, то враг летит, как глупый мотылек. Читает жизнь свой список поимённый; в надежде он: потерю – повторить: «Люблю тебя!» – твердит, приговорен-
ный... Молчи! Чтоб крепче боль приговорить.
...Зачем добился силою, зачем обидел так? Какая ты кра- сивая, какой же я дурак! Как песня недопетая, оборванный куплет... Стояла ты раздетая, всё говорила: «Нет!» Ах, за- играла музыка неведомый мо- тив – как будто бы два узника живут, часы скрестив.
...Не живите со святыми, то не жизнь, а сущий ад: душу высмотрят и вынут, а душа земная – гад. Ну, зачем тебе такое? Береги, глупец, по- кой! Ничего совсем не стоит для святого скарб земной. Он вздохнёт – ему и сыто, помол- чит – ему и в лад. Не спешит быть знаменитым, наплевать, что не богат. У святого не- дотёпы всё не как у всех лю- дей, у него особый опыт: мол, ты сам себе злодей. Эх! Гони существованье: смерть тоску окоротит. Жаль, душа земная вянет, если ей не заплатить! Со святыми жить страшенно, что ни чудик, то палач, и, при- чём, палач – душевный: век не пей и не табачь, не хватайся за соблазны, женщин мысленно не трожь... Мол, для Бога ты заразный, оттого, что любишь ложь. Что направо, что налево
– суета сует и прыть. А святой живёт, как древо, без вопроса:
«Как же быть?»
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
Случай действительный, про- изошёл он с моей доброй зна- комой П., которая во время разделки продуктов на кухне умудрилась так садануть но- жом по пальцу, что отхватила его напрочь. Муж не расте- рялся: наложил жгут, чтобы остановить кровотечение, а палец завернул в салфетку и положил в морозильник. И вызвал «скорую». Те лишь ру- ками развели. П. говорит им вместе с мужем: «Пришивай- те!» Спорить не стали, при- шили, предупредив, что дело может кончиться заражением крови, гангреной... И день, и два после этого, и три кисть руки болела и чернела. А пос- ле – палец прирос! Секрет успеха, кажется, прост: и моя знакомая П., и её муж – люди очень весёлые, лёгкие, почти беспечные по отношению к своему телу, они не мешают ему быть здоровым... А вот это уже искусство, которое случается само, но само по себе не приходит – его надо воспитать жизнелюбием.
Художник Вова в Казани встретил знакомого студента- медика, решили попить пив- ка. Попили. А потом студент решил показать Вове, как делают операции. Прошли в операционную с группой сту- дентов, Вова оказался рядом с хирургом. Неожиданно ассис-
тент стал падать в обморок. А Вова как раз рядом оказался. Хирург как заорёт на Вову:
«Чего смотришь? Зажим де- ржи!» Вова схватил зажим и стал держать, а сам отвернул- ся, чтобы не стошнило... Пос- ле операции хирург подошёл к Вове и сказал персонально:
– Не быть тебе, парень, хирур- гом! Уходи, пока не поздно, на другую специальность.
– Не быть! – так радостно Вова ещё никогда в жизни ни с чем не соглашался.
Дойдя до дна, он в преиспод- ней светильник сердца воспа- лил. Кричали грешники: «Не- годник!» – за то, что ангел их любил. В том мире места нет для встречи, и стоны вмес- то аллилуй... Явился ангел! Вспыхнул вечер! Чёрт отдал жизнь за поцелуй!
В подвалах, поближе к твер- ди, где вдруг из стен прорас- тает зелень, находится мир, называемый «больше негде»,
– российская наша болезнь: а) искусства плоды огребая валом, храним, как картошку, их – по подвалам; б) добрый чудак «за так» (еще бы!) в спортивный приют превратил трущобу; в) распоряжение конгениальное: библиотекам
– помещенья подвальные! И так далее. Извините, не всех назвал: кому «больше негде»
197
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
– всегда подвал... Ах, кто это в доме высоком сидят? Те, что подвалами руководят! Кричим просто так, без вина – не поём, не знаем, где бляди, где леди. Вот так и живём, вот здесь и умрём. Больше – негде.
...И поделили они всё: и себя самих, и слова, и земли, и воды, и вещи, и прошлое, и будущее, и детей, и женщин, и вопросы, и ответы, и надежду, и ложь, и силу, и меру, и смех, и плач, и ещё много всего, что было в достижении их поня- тий. И нечего стало им боль- ше делить. И тогда взглянули они на небо. И захотели невоз- можного. И... потеряли они: и себя самих, и слова, и земли, и воды, и вещи, и прошлое, и будущее, и детей, и женщин. И упал тогда их взгляд под ноги. И совершилось возмож- ное!
С рациональной точки зре- ния написание стихов может показаться чистым абсурдом, тем более, что окружающая действительность всё более уклоняется в сторону сухого расчёта. Расчёт и выгода – по- эзия тех, кто лишён свойства
«витать в облаках». Действи- тельно, зачем? Ведь любую мысль и любое чувство мож- но выразить просто – ска- зать, как умеешь. В том-то и соблазн: сказать так, как сам
не умеешь, как никто ещё не говорил!
Сколько было споров по пово- ду концепции «искусство во имя искусства»! Теперь, мне кажется, чаще на авансцену выступает другое – новаторс- тво во имя новаторства. Твор- ческое новое пространство завоёвывается какими-то «ло- мовыми» приёмами, отмыч- ками, проектантством, психо- делическим и эзотерическим браконьерством... Поэтому мне всегда была милее та тщательная последовательная манера, которую серьёзный автор неизменно сохраняет в работе со своим Материалом.
Чудо стиха – это непрерыв- ность этакой двойной пряжи: непрерывность мысли и не- прерывность чувства. Плюс высота, на которой всё это ремесло сотворяется. Вечен полу-ироничный спор между
«мужской» и «женской» поэ- зией: кто лучше? Спорят две пряжи...
Поэт превращает мир в сим- волы, и мир благодарит его за это. Но иногда случается об- ратное – восторженный пиит безуспешно примеряет гото- вые идеалы на «неблагодар- ную» реальность. Происходит крах личных иллюзий.
198
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
Ищущий любовь, найдет её и будет требовать: «Люби!»
Невоспитанный ребёнок грызёт ногти и поэтому паль- цы вырастают короткие, ис- порченные. Самоеды грызут свою душу и она у них тоже вся «обкусанная».
Мы судим других и судим себя. Один из «приговоров» всегда бывает неоправданно мягким, а другой неоправдан- но жесток.
Чем ужаснее век, чем холоднее и расчётливей нравы, чем бес- пощаднее спешка ненасытной людской жизни, тем неизбеж- нее вечная тяга чистой души к ясному чувству, к неиссяка- ющей романтической востор- женности, удивлённому чуду светоносного бытия. Ах, как трудно найти всё это «вели- кое» и «небесное» в грубом материале окружающей пов- седневности! Где, где искать? И взор души невольно ищет свой идеал где угодно, только не здесь, не в этом «ужасном» нашем сегодня. Да, телега дня пылит колёсами и гусеница- ми, чадит дыханием турбин, скрежещет железным телом
– смертью веет вокруг! Ла- зурная ясность есть только в ещё не осквернённом буду- щем, да умиротворенная чис- тота в далёком поруганном
прошлом... Душа парит над ужасной конструкцией яви, и душа устремляется прочь!
– Что плохо-